Слёзы волхвов

Чтобы быть Богом, надо стать Богом, надо жить Богом…

© Номен Нескио

Предисловие

Есть некая попытка автора изобразить Иисуса Христа как историческую личность, нежели того, кем представляют Его религиозные служители. Сочинение не претендует на достоверность и является полной фантазией, кроме исторических персонажей и событий происходивших более двух тысяч лет назад. Не являясь приверженцем какой-либо определённой ветви христианства, автор ставит цель сочинения донести до людей разных конфессий, их общность, а попытка отнести себя к той или иной религии, есть ни что иное как оправдание политических замыслов, оправдание превосходства одного человека над другим и наконец, оправдание убийства, пусть то будет военным путём даже во имя Веры или религии. В драме «Слёзы волхвов» Иисус более рассуждающий, а не слепой фанатик– пропагандист. Он призывает идти за ним, но лишь по собственной воле, по собственному желанию, лишь единолично убедившись в необходимости Его учения, но, никак не прибегая к своим чудесным способностям, стремясь свести их к минимуму, используя понятие начала, что есть Слово.

Условно, сочинение можно разделить на три части.

Первая часть рассказывает о пришествии Иисуса Христа в Иерусалим, а так же его жизнь перед страшными испытаниями, которым он подвергся по ложному обвинению иудейской государственной и религиозной машины в покушении на власть.

Вторая часть рассказывает о нечеловеческих страданиях Спасителя, о расколе общества, о неоднозначном отношении к жестоким действиям, римского прокуратора Понтия Пилата и других исторических личностей. Собственно, это есть попытка ответить на вопрос, был ли на самом деле такой человек как Иисус Христос? Ведь если ставить под сомнение сам факт существования человека из Назарета, то как тогда объяснить происходившие события и действия многочисленных участников того далёкого времени, реальная жизнь которых не опровергается.

Третья часть, скорее всего предположение и рассказывает о возможном появлении Спасителя в наше время. В данном случае Иисус Христос, Мария Магдалена и Иуда предстают перед читателем в виде глухонемых людей в городе Москва в 90– е годы. Это говорит о том, что современное общество не готово ко второму пришествию, к тому же автор не призывает однозначно относиться к вымышленным событиям, тем не менее, давая тему для размышления.

Как знать, кто есть тот незнакомый человек, что в какой-то момент оказался рядом с нами…?

С уважением к своим читателям, автор.

Глава 1

На дороге

«Nazarenus, Rex Iudaeorum — «Иисус назарянин, Царь Иудейский»

Территория современного Израиля.

Тридцать третий год нашей эры.

Неестественно белым светом отливались горы, освещаемые яркой луной, свет которой словно неторопливым водопадом лился с неба, так же заполняя собой долину и извилистую дорогу, что вела к большому городу, окружённому высокими каменными стенами. Силы добра, как и силы зла, утомлённые дневными бдениями, предавались покою. Всё вокруг было лишено звуков и движений, абсолютное забвение, если бы не ночной путник, который двигался по дороге, сопровождая небольшую повозку, запряжённую осликом.

Погонщик, мужчина около пятидесяти лет по имени Ноам и не думал торопиться, теперь двигался, больше стараясь не нарушать царившую тишину, старательно прислушиваясь к окружающему миру, успокаивая самого себя:

«Надо же, как тихо… словно боги оставили нас. А может и гроза будет? А так, точно я один в мире остался, ну и мой ослик конечно. Не помню, чтобы так когда-то было, или просто не замечал. А теперь — страшная тишина…»

Он несколько раз останавливал повозку, прислушиваясь к окружающему миру, поглаживая своего ослика по голове, наверно более успокаивая себя, а затем, вновь продолжал движение. Лихие люди не редкость в этих местах, а из оружия у него имелись лишь небольшой прутик для погона и тщательно припрятанный нож. Иногда повозка наезжала на крупный камень, издавая неестественно громкий звук, от чего Ноам беспрестанно оборачивался и проверял сохранность своего груза, не забывая оглядывать окружающую местность. Путь его лежал в Иерусалим. Большим чистым полотном были укрыты головки козьего сыра, которые он регулярно доставлял ко двору первосвященников и других знатных особ города и, надо сказать, был очень доволен договором, приносящим ему некоторую прибыль. Следуя рядом с повозкой, он даже умудрился было задремать, от монотонности своего путешествия, но вдруг вздрогнул от того, что повозка остановилась. Подняв голову, Ноам увидел человека сидящего на небольшом камне, на краю дороги и перематывающего шнурки сандалия. Протерев глаза, Ноам обернулся вокруг в поисках сообщников и, находя незнакомца в его полном одиночестве, обратился к нему:

— Послушай… Мне кажется, что мой осёл, сам решил остановиться и не двигаться до тех пор, пока я не приглашу тебя к себе в повозку, конечно если твой путь лежит в Иерусалим.

Незнакомец улыбнулся и ответил:

— В Иерусалим… да, я иду туда… Что же, у твоего ослика своя правда, и что он уж там решил, мы ни когда не узнаем. Но я постараюсь сделать так, чтобы это доброе животное и его достойный господин не пожалели что встретились со мной. Позвольте мне просто следовать рядом, этого мне будет достаточно. Тем более что у меня и денег-то нет.

— Ты один? — спросил Ноам, желая рассеять последние остатки сомнения.

— Да, я один, — ответил Он, кивнув головой.

— Позволь спросить, а где же твои вещи?

Путник усмехнулся:

— У меня нет ничего, мне ничего не нужно, я ни в чём не нуждаюсь в этом мире. Я сейчас говорю о достаточности, так что богатства меня не интересуют. Если ты, конечно, спросил об этом.

— Потому-то ты не боишься путешествовать в такое время, — более утвердительно произнёс Ноам.

— Как верны твои слова, — он зачерпнул ладонью мелкие дорожные камни и стал пересыпать их из одной руки в другую. — Трудно отнять то, чего нет…, у меня же невозможно отнять то, что я имею. Но позволь мне узнать, что же тебя заставляет ехать в ночь?

Ноам в очередной раз оглянулся и ответил:

— Я варю сыр, тем и живу. И мне не хотелось бы лишаться своих благодарных и богатых клиентов, поэтому мой сыр должен быть у них утром. Я знаю о сыре почти всё. Я знаю, как его сделать, как сделать разные, совершенно непохожие друг на друга сорта, я знаю, как хранить, как кушать… Он растёт и зреет на моих глазах и руках, от песчинки до головы. И вот… сначала уста касаются холодной воды из ручья разлитой в пиалы, потом руки берут мой сыр, нарезанный полосками, углами или кубиками, в зависимости от сорта и кубки наполняются вином. Разница вкусов добавляет пикантности. Потом же приходит сытость. Не правда ли, хорошее начало дня и надо сказать, что эти неземные удовольствия щедро оплачиваются, собственно вот почему я тут.

Путник усмехнулся, погонщик же теперь с интересом рассматривал его и даже несколько смутился:

— Я могу говорить о сыре бесконечно, поверь, этот продукт заслуживает того. Ты не веришь мне?

— От чего же не верю…, верю. Твои слова достаточно убедительны, но пустимся в путь.

Странный незнакомец поднялся с камня, и они направились по дороге в сторону города. Пройдя некоторое расстояние, путник произнёс:

— Твой рассказ правдив, разница лишь в том, что как уста касаются пиалы с холодной водой, кубки наливаются вином и вкушается твой сыр… не думаю, что всё это ты видел или пробовал в компании своих клиентов, разве что сам сыр. Ты не только знаешь, как делать свой товар, но и даже как им наслаждаться. В нём есть душа, поэтому в твоей повозке тебе принадлежит самое последнее место и если понадобится, ты пойдёшь пешком, рядом, осторожно поглаживая дерюгу, которой накрыт твой сыр, словно дитя оберегаемое матерью.

Ноам, не отрываясь, смотрел на своего собеседника, тот же шёл рядом с повозкой, держась одной рукой за невысокую боковую стенку, устремив свой взгляд куда-то вдаль, светло улыбаясь. Говорил он тихо, не торопясь, словно взвешивая каждое слово, и тембр был настолько мягок и приятен, что слушая его, невольно замирало дыхание. Таким голосом добрые родители разговаривают со своими детьми, наставляя их на жизненный путь, стараясь быть понятыми, услышанными.

— Но коли так, то можно было и рассчитывать на охрану, — донеслись сквозь мысли слова незнакомца.

Ноам вздохнул и, махнув рукой, ответил:

— Да можно конечно, от чего нельзя-то… Но тогда придётся платить ещё и охране, чего пока я не могу себе позволить. Тем более, что и сами солдаты иногда так и норовят стащить головку…. Но не то чтобы мне было жалко, просто неприятно…, когда это делается за спиной, что мешает просто попросить, но вот, одни стыдятся, другие боятся, третьи и вовсе считают просить каким-то позором…. В общем… я без охраны как видишь.

Они замолчали. Ноам не переставая, с возрастающим интересом рассматривал своего случайного спутника, рассуждая про себя:

«А и действительно, руки пусты, даже узелка нет. Не может так человек путешествовать. Странно…»

Просторная, длинная до земли рубаха, перехваченная шнурком, показывала, что и под ней нет ничего скрытого от посторонних глаз.

«И денег наверно у него тоже нет… Странно…»

Немного помявшись, Ноам решился обратиться к путнику, указывая рукой вперёд:

— Послушай, вот впереди колодец, позволь пригласить тебя сделать привал и дать отдохнуть моему ослику, если, конечно, тебя не торопят важные дела.

Путник опять улыбнулся и посмотрел на сыровара:

— Важные дела есть, но меня они вовсе не торопят. Я приму твоё приглашение, ибо оно правильно, дадим отдохнуть тому, над кем ты имеешь власть, и кто ест из твоих рук, считая тем самым благодатью свою жизнь.

— Ты странно говоришь. А над кем же я имею власть?

— Да вот хоть над этим осликом.

— Да, действительно. Ну это единственное существо над кем простирается моя власть».

— От чего же? Нет, не единственное.

— Вот как? А позволь узнать, что же ещё в этом мире, где я остался один после смерти моей жены, может мне подчиняться?

— Твои руки, спина, всё твоё тело.

Погонщик удовлетворительно кивнул головой и произнёс негромко, обращаясь к ослу:

— Всё так, всё так… Сто-о-ой, Нури.

Остановившись, Ноам достал небольшую плошку, прикреплённую к днищу повозки и, подойдя к колодцу, наполнил его водой, перед этим тщательно протерев. Стараясь не разливать воду, он направился к ослику и аккуратно поставил воду перед животным. И так он сделал несколько раз, пока животное не напилось. После этого Ноам опять набрал воды и протянул посуду своему спутнику. Пока тот делал небольшие глотки, погонщик достал половину сырной лепёшки и, отломив её, подал человеку, предварительно завернув в неё кусочек сыра. Путник принял еду, благодарно приняв кушанье. Поднеся лепёшку к лицу, он долго вдыхал её запах, а потом двумя пальцами стал отщипывать кусочки, стараясь не уронить даже самой маленькой крошки.

— Твоя порция в пору как раз воробью, — попробовал пошутить Ноам, откусив кусок лепёшки и утирая длинную бороду».

Путник покачал головой и с наслаждением произнёс:

— Вкусно.

Ноам довольно улыбнулся.

— Как же ты путешествуешь? А еда… чем же ты питаешься?

— Так не один я в мире, ты вот мне встретился и к тому же иду я не долго. Не напасть пустой живот, пустая душа, вот что беспокоит меня более всего.

Получив возможность внимательней рассмотреть своего нового знакомого, Ноам спросил:

— Ты иудей?

Незнакомец улыбнулся.

Видя, что вопрос не обидел его, Ноам продолжил:

— Черты твоего лица выдают в тебе более сирийца или же перса. Я могу ошибаться, но если мой вопрос тебе неприятен, ты прости меня. Праздное любопытство и не более.

— Разве человек волен выбирать где и кем ему родиться? — ответил незнакомец. — Я сын людей, с разницей лишь в том, что моя мать не испытала мук детородства, тем не менее, руки этой женщины приняли меня первыми в этот мир и были со мной ласковы и заботливы. Я благодарен своим родителям. Что же касается принадлежности… я родился в Галилее… что тут скажешь… Вопросы крови лишь разобщают людей. И ведь это кому-то на руку. Кто-то решает, что один достоин хлеба и мягкой постели, а другой должен всю жизнь провести, махая вёслами на галерах. Люди разобщены именно вопросами крови и наличием многочисленных божеств, которые посредством служителей тянут каждые в свою сторону, стараясь убедить именно в своей правоте, а результат? И вот идут армии и именем богов убивают, убивают, убивают…

— Это верно, верно… всё так, — согласился Ноам.

Сочтя тему о «муках детородства» несколько нескромной, Ноам решил не спрашивать своего попутчика, что он хотел этим сказать, но задал другой вопрос:

— Ты богослов? Или может философ?

— Нет, я не богослов… и тем более не философ… Я плотник…

— Плотник… ну да, конечно плотник…

Окончательно смутившись, Ноам решил переменить тему, тем более, что следующий вопрос его интересовал более других:

— А скажи мне, как же собираешься войти в город? Ведь твой путь в Иерусалим?

Путник задумался на мгновение, и на лице появилось детское изумление. Казалось, что вопрос застал его врасплох. Ноам подошёл к ослику и снял с его шеи узкий ремешок из кожи, потом встряхнул его, и на ладони оказалось несколько монет.

— Вот, возьми. Это не подаяние. Тебе придётся заплатить стражникам на воротах, иначе они не впустят тебя, а у тебя, как я понимаю, нет денег.

— Денег у меня нет. А стражники?

— Римские солдаты, — ответил Ноам.

— Но я всего лишь хочу пройти по земле, и это стоит денег… А если я просто попрошу пропустить меня?

Нури подошёл к сидевшему на земле путнику и с интересом стал оглядывать человека, жадно втягивая носом запах его волос и кожи. Незнакомец поднял руку и погладил осла по морде, задевая влажный нос. Видя такую предрасположенность животного к человеку, Ноам усмехнулся в свою густую бороду и произнёс:

— В нескольких локтях от ворот есть место, проём в стене, его называют «игольное ушко», в город можно проникнуть и там, минуя стражников. Но это не мой случай, он более подойдёт тебе. Что бы пролезть в «игольное ушко» надо оставить всё, что имеешь и носишь.

Незнакомец отрицательно покачал головой и ответил:

— Удивительный город… столько знаков. Нет, всё же позволь мне пойти с тобой?

Нури от чего-то сильно закивал головой.

— Тогда все-таки возьми деньги. Смотри, даже мой осёл как будто просит тебя об этом. Считай, что я тебе дал их в долг, если так тебе будет угодно. Ещё раньше он мог просто укусить, а теперь у него нет зубов, старый совсем стал.

— Благодарю тебя, — ответил путник. — но мне даже некуда их положить. Тем более мой приход в Иерусалим… Я не хочу, чтобы он начинался с денег, другое дело, что всё закончится деньгами.

Ноам в недоумении посмотрел на нового знакомого и спросил:

— Закончится что…?

— Продолжим наш путь, — сказал незнакомец, словно не слыша вопроса Ноама.

Ноам взял в руки повод и ответил, поглаживая ослика по шее:

— Ну что же, тогда я сам заплачу за тебя, только не отставай. Поторопимся, до рассвета я должен быть в городе, мой Нури должен отдохнуть, прежде чем отправиться в обратный путь.

Незнакомец поднялся, разминая несколько затёкшие ноги, и произнёс:

— Тогда позволь, я возьму твои грехи?

Совершенно не обращая внимания на его слова, Ноам подтянул на осле прежде ослабленные ремни, осмотрел повозку, проверил прочность крепления груза и, повернувшись, ответил:

— Грехи… — и вновь вернувшись к своему занятию, стал рассуждать. — Грехи-и-и… М-да уж… Ну что же, разве за эти деньги, что я предложил тебе можно искупить свои грехи?

Ничего не ответил этот человек Ноаму, а лишь, от чего-то, опять улыбнулся с некоторой грустью и, проведя по спине осла рукой, направился по дороге в сторону Иерусалима. Не дожидаясь команды, Нури словно привязанный к новому спутнику последовал за ним, чем очень удивил своего хозяина, который остался стоять на том же месте в бессилии разведя руки.

— А ведь наверно ты мог бы взять не только мои грехи, — вслух произнёс сыровар.

Но затем, несколько придя в себя, подобрал полы хитона из грубой ткани и бросился догонять быстрыми шагами свою повозку и шедшего рядом с ней странного человека.

***

Уже скоро перед путниками засветились огни факелов, освещавшие крепостную стену из белого камня и большие окованные железом ворота Иерусалима.

Ноам оглянулся на дорогу и несколько раз поклонившись, произнёс:

— Ну слава небесам, кажется пришли.

— Лучник! — скомандовал начальник караульной смены охранявшей городские ворота, разглядев в ночи путников.

Солдат-лучник кивнул головой, вытащил стрелу и, макнув кончик в сосуд, сразу же поднёс её к горящему факелу. На острие весело заплясал огонёк. Со скрипом натянув тетиву, прицелившись, он отправил стрелу к двум путникам, подходившим к воротам. Пролетев, стрела, сопровождая своё прибытие разлетевшимся снопом искр, воткнулась в землю перед самым носом ослика, заставив его вздрогнуть и податься назад. Повозка и люди остановились.

— Не шевелись, — произнёс Ноам, подняв вверх согнутую в локте руку. — Нас рассматривают. Такое неспокойное время, их надо понять.

— Кто такие?! — раздался громкий голос со стены.

— Я Ноам…

Немного помолчав, голос со стены вновь обратился к путникам:

— Тебя я знаю! А этот… что рядом с тобой?

Ноам посмотрел на своего спутника и зашептал:

— Как твоё имя? — чтобы ни задерживать паузу, тут же прокричал. — Это сопровождающий меня! — и опять шёпотом. — Назови своё имя.

— Йешуа, я — из Назарета, — спокойно ответил незнакомец тихим голосом.

Ноам кивнул головой и прокричал:

— Это путник… идет из Назарета… имя ему — Йешуа. Он плотник. Пропустите нас. Я поручусь за него, вы же знаете меня.

Стражники перекинулись парой слов, и тяжёлые ворота заскрипели, открывая путь в город, и опять со стены прокричали:

— Ну тебя-то я знаю. А вот этого плотника… Чего он по ночи бродит? А где его инструмент?

Ноам развёл руками, посмотрев растерянно на Йешуа.

— Ладно. Проходите! — после недолгой паузы крикнули со стены.

Ноам облегчённо вздохнул прошептал:

— Ну слава богам. Идём, — и с этими словами направился в город, указывая рукой вперёд, потянув за повод ослика.

Под сводом стены стояли два солдата. Один, стоящий поодаль, держал факел, у второго в руках было длинное копьё, опущенное на землю, другой рукой он опирался на скутум. Солдат несколько раз стукнул остриём о дорожные камни, указывая, где нужно остановиться и стал внимательно разглядывать путников. Оставшись довольным, солдат кивнул головой. Ноам остановил повозку и после того как получил разрешение, приблизился к стражнику, протянув незаметно деньги. Стражник как будто не замечал Ноама и тот тихо произнёс:

— Господин, тут за троих. И даже, за моего осла.

Солдат удивлённо взглянул на путника, не ожидая такой щедрости.

Ноам горячо зашептал:

— Пропустите нас, Мы торопимся. Вы ведь знаете, где нас ждут.

Не говоря ни слова, он поднял копьё, полагая, что формальности улажены. Солдат огляделся вокруг, стоявший поодаль него второй стражник кивнул головой давая понять, что ни кто не видел, как он принял плату, и сколько было дано денег. После чего, получив монеты, он открутил большую металлическую полусферу на щите, где у римских солдат хранились мелкие личные вещи, а так же деньги, и положил причитающийся ему прибавок туда. Остальные деньги он ссыпал в кожаный мешочек на шнурке, что висел у него на шее и жестом указал на ворота разрешая войти в город, погружённый во тьму ночи.

— Деньгами начат мой приход сюда, — негромко проговорил Йешуа.

— Что? Ты что-то сказал? — переспросил Ноам, несколько замедлив шаг.

— Благодарю тебя за помощь мне, — ответил Йешуа, повернув голову к сыроделу, и улыбнулся.

Они вошли в Иерусалим, минуя большую арку. Йешуа шёл не торопясь и, кажется, что он делал каждый свой шаг обдуманно, размеренно, словно хотел запомнить всё, что окружало его и попадалось взору. Эти солдаты с факелами и оружием, стоявшие под навесом кони, массивная арка с воротами и решёткой, темные силуэты домов и торговых лавочек, всё вплоть до камней на улицах. Его первые шаги были несколько нерешительными, так будто ему предстояло пройти по раскалённым углям, ноги отказывались переступать границу города, опоясанного высокой стеной. Так наверно осуждённый заходит в комнату, где должен быть казнён, где приговор за преступление приводят в исполнение и назад дорога просто невозможна. Те, кто окружает несчастного, и караул и палачи, подчёркнуто вежливы, общение более состоит из жестов или коротких негромких команд, осознавая, что ждёт осуждённого, понимая, что это есть его последние шаги по этой земле.

Он оглянулся на закрывающиеся огромные ворота, что теперь словно отгородили его от прежней жизни.

Йешуа улыбнулся и произнёс почти неслышно:

— Ну вот… я здесь. Прими меня скорбный и великий город! Не я тебя выбирал…

Его мысли прервал голос Ноама:

— Послушай, Йешуа, а теперь ты куда?

Тот глядя в глаза Ноаму, ответил:

— Пока спит этот славный город, я хочу прогуляться по одной улице.

— Скажи, а что это за улица? Да и почему именно улица? Так понимаю, ты впервые в Иерусалиме?

— Я не знаю названия…

Ноам вздохнул, понимая, что большего ему не добиться:

— Знаешь, я не праздного любопытства, но от чего-то, хочу помочь тебе… А знаешь, даже при наличии многочисленных римлян, не совсем безопасно ходить по городу ночью. Хотя мне кажется, что они более пекутся о своей безопасности…. Так что твоё желание не самое лучшее.

— Я знаю, знаю… Но поверь мне, со мной ничего не случится, пожелай я сам этого. Прощай же, добрый Ноам. Но прежде скажи…, где дворец Прокуратора?

Ноам подумав, произнес:

— Виа Долороса… дворец Пилатиуса… это улица начинается от… она… Я сейчас нарисую. Я знаю город….

Ноам склонился было над дорогой приготовившись нарисовать прутиком схему расположения улицы, но Йешуа жестом оборвал его, сказав:

— Спасибо. Достаточно. Виа Долороса… Теперь уж точно, прощай, Ноам!

— Постой, плотник! Скажи мне, кто ты? — задыхаясь от необъяснимого волнения спросил сыродел, уставившись на своего нового знакомого.

Он уставился на Ноама, выражая удивление и даже развёл в стороны руки, словно не понимая, для чего надо вновь произносить своё имя, которое он назвал только что.

Тем не менее, произнёс:

— Йешуа… Иного мне имени нет, кроме этого, каким когда-то нарекли свое дитя иудейка и кажется сириец, а титулы ничего не значат, всё бренно, добрый Ноам. Всё так… Всё прах… Царей, рабов и воинов помнят по их поступкам, и нет над ними власти времени кроме власти Бога…

— И наказание? — спросил Ноам.

— Нет, не наказание, — возразил Йешуа. — Правосудие!

— Йешуа! Подожди! Одно лишь слово.

— Я слушаю тебя, Ноам, — ответил Йешуа.

— А правосудие и нищий, что украл рыбий хвост. И тот, кто убил ребёнка… по– твоему все равны?

— Люди хотят видеть жертву, напиться местью… наверно так будет вернее сказать, но, невозможно вернуть утраченное. В них бушует гнев и может даже безумие. Ну так ты ещё услышишь о страстях невиновного, который всего лишь не заплатил за сырную лепёшку, что была в подарок, и это не было преступлением…

— Я не обвинял тебя, если ты о себе, я сам предложил, и доносить не собираюсь!

— Нет, Ноам. Да нет же, всё не так… Всё потом, всему своё время!

— Но в чём тогда преступление, если не лепёшка? Или ты говоришь ещё о чём-то? О Том, чего я не знаю?

— Так решил Он. Несчастный Иерусалим! Он ещё не раз утонет в крови! Более не спрашивай меня. Всё после…

— Ты страшный человек, но всё более мне непонятный. Я не понимаю, как можно издавать законы и вообще управлять армией и государством и потому имею своё, столь малое дело, я не гожусь в цари, — произнёс Ноам.

— В цари… Да уж… А страх… Страх не в том, от того что совершается, наверно более в том, что замышляет человек и этим живет, замысел рождается, обрастает способами реализовать себя, и ни закон, ни совесть не в силах остановить задуманное, пусть то будет преступление или месть.

— И твой Бог позволяет этому свершиться? — спросил Ноам.

— Ну а твой Бог, если таковой есть, позволяет чувствовать тебя себя в безопасности? Ты носишь нож.

— Это для сыра…

— Ты носишь нож, Ноам, — перебил его Йешуа. — И каждый раз, пускаясь в путь, молишь Его о том, чтобы сначала вернуться живым, а потом не быть ограбленным и ещё, чтобы не сдох твой ослик. И каждый раз прощаешься в мыслях со своими близкими перед тем как пуститься в путь. Твой Бог… Бог, которого ты выбрал себе…, он слаб? Или он глух? А может ты прогневал Его, или нет Его вовсе? А твои дети, Ноам! Ведь не позаботься ты о себе, и они останутся с твоими родственниками, которые сначала будут заботиться о них, а потом от нужды будут вынуждены продать их в рабство…. Не для сыра твой нож. А может всё не так? Ответь себе, Ноам. Не мне ответь…, прежде себе….

Ноам сполз вдоль колеса повозки и, уткнувшись в ладони, заплакал. Йешуа присел напротив него и, взяв Ноама за руку, произнёс:

— Иди, Ноам, тебя ждут! Ничего не бойся. Желаешь ли ты того, или нет, но, есть тот, кто позаботится о тебе и ещё тот, кто возьмёт твои грехи на себя, оставив тебе лишь покаяние, добрый Ноам. Моисей проповедовал отрицания смертных грехов, я же говорю о смирении, как о неизбежности в коей ты скоро убедишься. Иди с Богом и моей благодарностью за участие к судьбе путника. Это есть моё учение, с которым я и пришел!

Йешуа помог подняться старику, вручил ему упавший прутик и потрепав по стриженной гриве Нури, не торопясь направился прочь от повозки сыровара.

Глава 2

Что скрывает ночь

Трое мужчин в тёмных и свободных одеждах, с лицами скрытыми платками с интересом наблюдали за открывшимися воротами, которые впустили запряжённую ослом повозку и двух мужчин. Пройдя один квартал, путники остановились и о чём-то ещё недолго разговаривали, погонщик что-то объяснял своему спутнику, показывая руками, а затем без лишних церемоний расстались, разойдясь в разные стороны.

— Ругаются они там что ли? — произнёс закутанный в солдатский плащ человек.

Они ещё какое-то время наблюдали за Ноамом и Йешуа, пока те не разошлись в разные стороны.

— Идём вон за тем, — сказал один из мужчин по имени Исая, указывая на Йешуа.

— Да–да, этого на осле я знаю, — зашептал его товарищ по имени Порций,. — Он сыр возит, его имя Ноам. А его спутника я не знаю. Сразу видно, что он в городе первый раз. Кажется, этот Ноам ему объяснял дорогу.

Прибывшие в Иерусалим путники разошлись в разные стороны и сразу же трое мужчин, пристально наблюдавшие за беседой последовали за Йешуа, выискивая тихое укромное место.

Путник в длинной белой рубахе и грубой тоге, не спеша шёл посередине пустой улицы, не оглядываясь и, кажется, совершенно не опасался своего одиночества в этом неприветливом и глухом квартале старого города. Сначала преследователи двигались скрытно, но вскоре совершенно осмелев, уже не скрывали своего присутствия, и даже желая, чтобы тот человек теперь обнаружил их. Путник не останавливался, и мужчины теперь изумлённо переглядывались между собой. Один из них в голос спросил, намеренно привлекая к себе внимание:

— Чего это он? Неужели не слышит, что мы идём за ним?

— Может он глухой? — ответил второй мужчина.

— То есть как это глухой? Мы же ещё недавно видели, как он разговаривал с этим… ну… который на осле.

Внезапно путник остановился. Преследователи тоже замерли на месте, и опять переглянулись между собой в полном недоумении. Исая вытащил из рукава длинный нож и произнёс хриплым голосом.

— Эй ты… Стой!!!

Путник поднял руки в стороны, и начал говорить:

— Вы так настойчиво преследуете меня. Очевидно, вы нуждаетесь во мне.

Грабители переглянулись между собой.

Вперёд выступил один человек, держа в руке нож:

— Нуждаемся, но не совсем в тебе. Вот что, нам нужны твои деньги!

— Да! — быстро поддержал своего товарища один из нападавших, сириец по национальности, которого звали Закхеб. — Или добрый господин раскошелиться, или мы убьем его, — с недоброй улыбкой закончил он.

Путник повернулся, и в удивлении подняв брови, произнёс:

— Нет, не убьете… Вы не сможете меня убить, да хоть узнай я вас. Хотя и разглядеть солдата…, вот в нём, — путник указал рукой на одного из грабителей. — Не составляет труда.

Нападавшие переглянулись между собой.

Человек с ножом в руке произнёс:

— А позволь, как это ты можешь так разглядеть?

Путник усмехнулся:

— Ну во–первых, уже сам вопрос твой ко мне выдаёт тайну, которую вы так скрываете.

— А во–вторых? — взволнованно спросил Порций.

— А во-вторых, мне очень хорошо заметно бритое лицо, какое имеют римские солдаты. Хоть и скрыто оно платком. Ни бороду, ни её отсутствие невозможно укрыть. К тому же калиги, что одеты у тебя на ногах, иногда видны из-под одежды.

— Ладно, хватит тут рассуждать. Тебя спасут твои деньги, которые нам так необходимы, — произнёс Исая, оглядывая Порция с ног до головы, замечая, что слова путника верны.

— Несчастные люди… поверьте, деньги ещё никого не спасли и не спасут. Спасение будет в другом, но это вы поймёте позже. Я знаю, что день явит в вас добрых граждан, но вот ночь… Вы надеетесь, что она скроет ваши поступки и тайные желания, я же являюсь одним человеком и при солнце и при луне.

— Ерунда! А почему ты так уверен, что мы не сможем убить тебя, даже после того, если получим деньги, — спросил сириец.

— Моё предназначение в этом мире иное, вряд ли вы мне поверите скажи я вам.

— Твоё предназначение сейчас добраться до своего жилища целым и невредимым. Кстати… а где же твой дом?

— Здесь…

Путник развёл руки в стороны, как будто желая охватить окрестность и, произнёс, улыбаясь:

— Я дома… чему очень рад.

— Бродяга мелет со страху чего попало. Давай убьём его, ручаюсь — и плакать по нему никто не станет. Найдут утром тело и, вышвырнут за стену, — произнёс Исая.

— Жестокость твоя, есть плод неуверенности и более того, безмерной трусости, — совершенно без всякого страха ответил путник.

— С чего ты взял? Я, мертвых не боюсь.

— В том и сомнения твои, человек, что теперь и ты не очень уверен, что можешь лишить меня жизни. Поверь мне, положи свой нож на дорогу и возвращайся в свой дом, тебя там ждут и очень нуждаются. Ведь от нужды ты здесь скрываешь лицо? Не отвечай, я прав, я знаю правду. А кому суждено убить меня, тот прославит своё имя в веках, только конец его будет незавиден.

— Что это он тут такое несёт? — обратился к своим спутникам человек, в котором угадывался солдат. — Какие ещё века?

Все замолчали.

— Короче! Убейте его! — после затянувшейся паузы произнёс Закхеб.

— Кто? — спросил Порций.

Сириец посмотрел на своего подельника и ответил:

— Ну это… ты давай! Он узнал тебя. И непременно донесёт.

Солдат вступил в перепалку со своим товарищем:

— Почему это я?

— Потому что это твоё ремесло, — произнёс Закхеб.

— Я солдат, а не сикарий.

— Нет, ну Вы посмотрите на него! Надо было босиком идти, а не разгуливать здесь в своих солдатских сандалиях, — ответил сириец, считая свой довод достаточным основанием для назначения исполнителя.

Путник теперь с интересом разглядывал спорщиков и даже улыбался. Он иногда поднимал голову, обращая своё лицо к прохладному ветру, который развевал его длинные до плеч волосы с прямым пробором. И, кажется, совсем не обращал внимания на этот странный спор, который напрямую касался его жизни. Вскоре они все замолчали, так и не придя к согласию. Презрительно посмотрев на своих спутников, Исая провозгласил:

— Никакого дела с вами невозможно задумать!

Солдат и сириец стояли, виновато потупив свои взгляды. И тут путник обратился к Исае:

— Позвольте. А может я смогу вам помочь в вашем деле? К тому же, денег у меня всё равно нет.

— То есть… Постой, как это нет? — изумился Исая.

— Он врёт! — произнёс Порций, обратившись к Иисусу. — А как же ты тогда прошёл в город? За какие такие заслуги тебя могли пропустить стражники?

— Нет у меня перед ними заслуг. И откуда им взяться? Я впервые в этих местах. За меня заплатил тот человек, с которым я пришёл в ваш город. Вот и всё. Позвольте просить вас, может вы отведёте меня к себе, дав кров. Я знаю, чувствую, неотвратимая печаль заставила вас оставить свои жилища и промышлять разбоем.

В установившейся паузе было слышно, как тяжело выдохнул Исая.

Закхеб оглядел своих товарищей и произнёс:

— Так, постойте-ка. То есть как это дать кров. Этому бродяге?! О какой печали он нам толкует? Мы все тут сильно рискуем. Хотите болтаться на перекладинах? При этом всё наше имущество отойдёт в казну. Ну уж нет! Исая, дай мне нож, я сам убью этого проходимца! Мне моя жизнь дороже, нежели его рассуждения и сочувствия. Да отпусти мы его, он тот же час кинется и выдаст нас. Выбирайте; или кровь вот этого… или три наши жизни взамен. Да что тут рассуждать? Исая! Ну же!!

— Замолчите все! А убить мы всегда успеем, — произнёс Исая и обратился к Йешуа. — Значит так… Вот как мы поступим. Сейчас отправимся ко мне, и если ты вдруг решишь что мы услышали тебя и поддались на твои уговоры, то я, немедленно засуну тебе нож между рёбер! Ты даже не успеешь и вздохнуть или позвать на помощь.

Йешуа кивнул головой и произнёс:

— Но мне вовсе не зачем звать на помощь, в вас же, я вижу лишь нуждающихся, а ни как не угрозу для своей жизни. Пойдёмте поскорей.

Солдат положил руку на плечо Исаи, и сказал:

— Я так понимаю, что мы тебе более не нужны?

— Ну куда уж нам, у него теперь другой подельник, — сразу же поддержал солдата сириец.

Исая смерил взглядом своих недовольных товарищей:

— Вот какой с вас толк? Даже человека, какого-то несчастного бродягу, и то убить не можете.

Йешуа, видя назревающую ссору, произнёс:

— Исая, я вовсе не хочу быть причиной ваших бед. И не претендую на ваше расположение или взаимность.

Все трое недоверчиво посмотрели на их нового знакомца. Наконец Исая произнёс:

— Ну что же, пошли раз так, — и тут он резко остановился. — Скажи, а ты не лекарь случайно?

Йешуа развёл руками и покачал головой:

— Прости, но я не лекарь.

Вспыхнувший было в глазах Исаи взгляд надежды, потух. Он зачем-то поднял рукав на своей одежде, обнажая руку держащую нож и махнув вперёд:

— Ладно, давай иди уже. И так мы тут задержались. Только зачем ты мне нужен, если ты не доктор.

Пройдя два квартала, они наконец-то добрались до жилища Исаи, остановившись у входа. Немного помявшись, Порций произнёс:

— Ну что же, дальше без меня. Скоро рассвет. Мне нужно возвращаться. Если декан обнаружит, что меня нет, у меня будут большие неприятности.

— Я тоже пожалуй пойду, — сказал сириец.

Исая утвердительно кивнул головой и обратился к незнакомцу:

— Войдём в дом.

И они вошли только вдвоём, оставив в полном недоумении Порция и Закхеба, которые посмотрев друг на друга не сговариваясь пожали плечами и разошлись в разные стороны.

Зайдя в дом Исаи, Йешуа огляделся вокруг:

— Здесь пахнет несчастьем.

— Тихо, — ответил ему Исая, приложив к губам палец. — Не шуми, пройди и сядь к столу.

Хозяин зажёг огонь и осторожно поставил плошку, в которой горело масло на стол рядом с ножом, расположившись напротив гостя.

— Значит ты не лекарь? — ещё раз переспросил Исая.

Йешуа отрицательно покачал головой, сжав губы и, как будто в оправдание ответил:

— Я более плотник, хотя не достиг даже самых малых высот в своём деле.

— От чего же ты оставил своё ремесло и стал бродягой? Оно не приносило тебе денег?

Йешуа усмехнулся:

— Скорее оно не приносило мне спокойствия и надежду.

— Для чего же ты явился сюда? Тебе нужна работа? — спросил Исая, не отрывая взгляда от огня и ножа.

— Нет. Работа мне не нужна, я пришёл помочь.

Исая поднял глаза на гостя и криво усмехнувшись, произнёс:

— Ну и чем же ты можешь мне помочь?

— Поверь мне, я сумею. Нужно всего лишь твое желание. И чтобы ты, доверился мне. Расскажи мне свою историю.

Исая опустил голову, обхватив её руками. Он и прежде не отличался решимостью и вот теперь выглядел совершенно разбитым и беспомощным. Его гость сидел тихо, смиренно положив руки на колени, не смея нарушить тишину.

— Позволь узнать, ты второй раз спрашиваешь меня о враче. Ты болен?

Исая покачал головой:

— Нет. Врач нужен не мне, — он указал рукой на вторую половину дома, — Моя больная жена… Мина. Она там. Она сильно больна.

Гость посмотрел в указанную сторону, но Исая вдруг поднял руку:

— Нет, ты не ходи туда. Что-то тихо, она устала и наверно уснула. Под утро всегда так.

Йешуа посмотрел на хозяина и, опустив глаза, произнёс:

— Прости, но в этом доме из всех живых только мы с тобой.

Исая от удивления открыл рот, он не поверил в то, что услышал:

— То есть как это мы с тобой? Ты хочешь сказать…

— Я сказал то, что случилось. И поверь, мне очень этого не хотелось бы. Но…

Исая вскочил из-за стола, зацепив рукавом плошку с горящим маслом, от чего та упала на пол, разливая жидкость, и кинулся в ту половину дома, где спала жена.

Солнце поднималось над городом, осветив дом своим сиянием через открытую дверь и окно.

У-у-у-у! — донёсся скорбный стон оттуда, куда отправился Исая.

Йешуа резко поднялся со своего места, но потом передумал и медленно опустился на лавку где сидел до этого. С остекленевшим взглядом появился хозяин дома и кажется, совсем не замечая присутствие Йешуа, сначала подошёл к столу, а потом, взяв нож, направился к двери, превратившись в тёмный силуэт на фоне освещённого квадрата входа. Дойдя до порога, он остановился и вдруг резко оглянулся и мгновенно приблизился к гостю:

— Послушай меня! Как там твоё имя?

— Йешуа, — ответил гость.

— Да… Йешуа. Послушай меня… Ты же не мог убить её? Ты пришёл сюда вместе со мной. Мы одновременно вошли в мой дом, — Путаясь в словах, произнес Исая.

Человек молчал, глядя прямо в глаза хозяина.

— Да! Конечно… ты не мог, — отвечая на свой вопрос, проговорил он.

Йешуа накрыл своей ладонью руку Исаи, всё ещё державшую нож и тихо сказал:

— Смирись… Она умерла. Смерть ей избавление… Награда.

— Избавление?! Награда?! Да что ты такое несёшь? — зло, сверкая мокрыми от слёз глазами, ответил Исая.

Йешуа вздохнул:

— Мне кажется, что она добрая женщина. И умерла в своей постели, в своём доме, не будучи изгнанной, окружённая твоими добрыми помыслами, заботой и состраданием.

Сгорбленной походкой Исая переместился за стол, на своё прежнее место и сел напротив гостя:

— Да что ты можешь знать о моих добрых помыслах……

Гость склонил голову на бок и ответил:

— Расскажи мне.

Исая обхватил голову руками. Просидел в таком положении несколько минут, сохраняя молчание.. Потом произнёс:

Моя Мина, она заболела, — он горько вздохнул. — Даже кровопускание не помогало, лишь изредка она затихала и впадала в полное бесчувствие. Большее время она переносила страдания. И почти всегда просила, умоляла меня… убить её. Только как же я мог так поступить с ней? В конце концов, больше из милости, я обратился к своему соседу, что живёт рядом. Ты видел его… этот сириец… Закхеб. И я поразился его решимости, он вызвался помочь мне, но весь запал прошёл, когда он приблизился к Мине с ножом и та, очнувшись, взглянула на него, он даже выронил оружие, а она улыбалась при этом. Мы были хорошими соседями. И вот… — Исая поднял голову и посмотрел на Йешуа.