Бесплатный фрагмент - Шут, Маг, Цирк и его душа

Глава 1. Шут

Май пришёл в город с тёплыми ветрами и ясной погодой. Такого яркого и почти по-летнему жаркого окончания весны не помнили даже старожилы. Люди удивлялись и радовались, они переодевались в летние вещи и стремились на проспекты и бульвары, соскучившись по солнцу.

Горы на горизонте подёрнулись полупрозрачной дымкой, цветение садов захлёстывало пригороды, разноцветные клумбы придавали улицам праздничное настроение. Казалось, все вокруг стали больше улыбаться, оттаяв после долгой зимы в лучах ласкового солнца. Май закружил головы, опоил медовым ароматом, заставил верить в лучшее.

Вот и последнее выступление цирка в этом сезоне называлось «Майская круговерть». На афишах в ярком свете софитов вышагивал клоун, а над ним кувыркались гимнасты, и было что-то такое в этой картине, что труппа, не сговариваясь, прозвала афишу «шутом».

Все они долго готовились к громкому финалу, работали так много и старательно, что едва находили время на сон. Ведь это представление должно было стать одновременно концом и началом, ознаменовать новую эру для всего цирка.

Каждый в труппе ждал этого дня с таким волнением, будто то был его личный «звёздный час». Быть может, артисты были так упорны и настойчивы потому, что им хотелось отблагодарить человека, который столько лет посвятил цирку, сделал его не только своим домом, но и спокойным причалом для всей труппы. Однако всегда приходит пора прощаться, старый директор уходил, и вся «Майская круговерть» посвящалась в большей степени ему.

С одной стороны, Николай Васильевич ещё был одним из обитателей циркового дома, а вот с другой — он уже почти что превратился в зрителя. Зрители же для циркачей — священны. Так что, грех было не постараться, не выложиться по полной.

В наше время цирк стал менее популярен, ведь у людей теперь было так много развлечений. Но этот сумасшедший, цветущий май, солнечное тепло, зажигавшее улыбки, даже шут, что смеялся на афише, многим напомнили о жёлтом круге манежа. На последнее выступление были проданы абсолютно все билеты, трибуны оказались переполнены.

Но всё-таки, помимо светлой радости, смеха и веселья, как будто бы в самом воздухе притаилась капелька печали. Да и кто же не знает, что именно так и бывает, когда сменяются времена. Это — то самое напряжение, что пронизывает воздух перед майскими грозами.

Были ли грозой аплодисменты, взрывающие арену, или же предчувствие касалось чего-то иного? Кто мог это знать? Ответов не оказалось, только едва ощутимая дрожь, едва заметное натяжение нитей судьбы.

В тот день сияющая в свете софитов арена казалась солнечным кругом. Пройдя сквозь форганг, Николай Васильевич остановился в центре, рассматривая зрителей, заполнивших трибуны до отказа. Сколько лет он отдал манежу, а всё равно сердце привычно замирало от восторга, от ощущения причастности к этому миру, к улыбкам публики, к чистой детской радости и, конечно, к чудесам. Ведь какой цирк без чудес?

Финальное представление, безусловно, удалось, и это радовало столь же сильно, сколько заставлял грустить тот факт, что уже завтра Никонов перестанет быть директором этого цирка и уйдёт на заслуженный покой. Но, отгоняя горькие мысли, Николай Васильевич улыбнулся и слова нашлись сами собой, уже не те, что он столько репетировал раньше.

— Друзья, цирк стал моим домом…

Пока он говорил, перед его глазами перелистывались воспоминания. Цирк покорил, очаровал и привязал его к себе, когда Никонов ещё откликался на «Коленька». Сколько ему тогда было лет? Едва ли исполнилось шесть. Удивительно, но детская мечта, детская жажда быть причастным к этому волшебному миру реализовалась, Николай Васильевич действительно нашёл себе место в храме света и смеха.

Теперь он пытался рассказать об этом пришедшим на представление зрителям. Как ни странно, голос не срывался, тёк плавно и звучно, хотя душа и дрожала от сдерживаемой грусти. Как жаль, как безумно жаль было ему покидать родной цирк!

Хотелось прямо здесь и сейчас, перед тысячью сияющих улыбками лиц рассказать как на исповеди всё о своей безумной любви к цирку, к манежу, к арене. Объяснить, что тут, и правда, творится волшебство. Пусть не такое, которым развлекают зрителей фокусники, но оно гораздо полнее, интереснее, глубже. Это чудо взаимной выручки, преданности общему делу, это чудо преодоления себя…

Иногда Николай Васильевич почти машинально промокал глаза платком, но слёзы всё равно застилали глаза. Он прощался, каждым словом прощался, но не переставал улыбаться, и зрители улыбались в ответ, смеялись шуткам. Люди в тот миг дышали цирком, и это тоже было чудо.

— …И я рад видеть всех вас здесь, — слышалось с арены. — Какими бы тяжёлыми ни были времена, солнечный круг манежа — это святилище, в котором каждый может вдоволь зачерпнуть энергии смеха, радости и веселья. Ведь улыбка помогает справиться с любыми трудностями…

— Неужели кто-то на трибунах верит в эту чушь, — Ксения сказала это почти безразлично, она не особенно вслушивалась в слова Николая Васильевича.

Между тем, за форгангом вихрем взметнулся звук аплодисментов. Директор прощался с публикой, служению которой отдал больше тридцати лет, и финальная речь явно производила хорошее впечатление.

— Не стоит быть такой циничной, — мягко попытался урезонить её Дмитрий, униформист.

Ксения кинула в его сторону неодобрительный взгляд, но промолчала. Усталость и разочарование — вот, что она чувствовала на самом деле. Сегодня трюки дались ей хуже, чем на репетиции, и пусть никто на это не указал, но Ксения знала о своей неудаче и злилась на себя.

— Я хотел бы поблагодарить вас всех, мои дорогие зрители, — снова послышался голос Николая Васильевича. — Без вашей поддержки не было бы этого цирка, не стало бы представлений. Мы существуем ради вас, это не секрет! Да, сегодня я выхожу на эту арену в последний раз, я уже старик. Но душа цирка — вечно молода, и он будет продолжать жить. В новом сезоне вас будут ждать другие представления, ещё прекраснее, ещё удивительнее, чем прежде.

— Было бы за что благодарить, — фыркнула себе под нос Ксения.

Эти слова тоже в большей степени относились к ней самой, но звучали они двусмысленно, и теперь другие артисты тоже посмотрели на неё с укором. Но кто мог понять, что на самом деле было у неё на душе?

Дмитрий знал Ксению довольно давно. Они оба почти с рождения буквально жили на манеже — цирковые дети. В мечтах они шли по стопам родителей и, в конце концов, у каждого из них даже получилось чего-то достичь, вот только… Морозов никак не мог вспомнить, когда красивая и хрупкая девушка стала такой язвительной, словно замёрзла внутри. Когда у него и Ксении настолько сильно разошлось отношение к собственным целям и призванию? Ещё несколько лет назад они были очень похожи, а теперь он не узнавал её.

Дмитрий отвёл взгляд от Ксении и мельком посмотрел на труппу. Сейчас все они ожидали финального выхода. Эти несколько минут всегда казались бесконечными, тянулись как медовая патока. Дмитрий когда-то — до травмы — также стоял среди остальных, но теперь вот довольствовался возможностью наблюдать, как сияющие блёстками, улыбающиеся артисты ждут сигнала для выхода на манеж, и слушать, как радуются им зрители. В такие моменты душу Дмитрия охватывал особенный трепет, удивительный, непонятный, как будто можно было действительно соприкоснуться с заключённым в круг арены солнечным пламенем, пусть и с помощью других. Не дорожить такими мгновениями Дмитрий не мог.

Он ничуть не ожесточился, ни капли не ревновал тех, кто имел право шагнуть в свет софитов, сердце его жило чужой радостью. И пусть тоска иногда заставляла вздыхать, но в минуты, когда труппа вырывалась на арену для прощания, он был целиком с ними, почти не чувствуя собственной боли. Он безумно любил этот миг, ему нравилось, как сосредоточенные выражения лиц артистов сменяются яркими улыбками.

Арсений и Мария, акробаты-эксцентрики, одинаково подобрались, готовые вот-вот рвануть с места. Старые клоуны — Виктор и Степан — переглядывались, как будто продолжали разыгрывать репризы даже сейчас. Жонглёры же действительно перебрасывались серебристыми мячиками. Их четвёрка постоянно была в работе, как будто они не могли остановиться и всегда остро нуждались хоть в каком-нибудь предмете, который можно использовать для излюбленного ремесла. Акробаты — семья Савельевых, эквилибрист Геннадий, гимнасты на ремнях Антон и Дарья…

Все они были членами цирковой семьи, и во время финального выхода вместе оказывались на арене. Каждому здесь был дорог этот ритуал. Даже Ксения вряд ли стала бы это отрицать, вот только сегодня её мысли носились слишком далеко. Дмитрий не сразу понял, что причина её резкости совсем не та, какую он предположил вначале. А когда всё-таки сообразил, заиграла музыка.

Цирковая труппа помчалась на манеж, яркая и пёстрая, сияющая бликами, точно все эти люди сами по себе излучали свет. Дмитрий проводил их взглядом, улыбнулся идущим позади друзьям — Михаилу и Олегу, артистам оригинального жанра. Ему, безусловно, хотелось сейчас также преодолеть черту форганга, оказаться тет-а-тет с радостными зрителями, чьи лица наверняка озарены улыбками, но пришлось, прихрамывая, заняться своими непосредственными обязанностями.

А зал рукоплескал, ликовал, благодарил артистов за их труд, за подаренные чудеса, красоту и радость. Но Ксения сегодня не могла разделить этих чувств. Заученно улыбаясь, она шла вслед за всеми, думая только, что не хочет быть одной из многих, не желает теряться на чужом фоне. Ей требовалось нечто большее, чем оставаться тенью среди остальных, она жаждала славы и признания. Улыбки, адресованные всем акробатам разом, её совсем не трогали, напротив, даже расстраивали.

Как бы ей хотелось научиться не только исполнять трюки безошибочно и чётко, но и превращать их в настоящую магию!

Она поймала взгляд отца, Виктора Анатольевича, и чуть нахмурилась. Ей иногда казалось, что тот видит все её мечты и желания и, отражаясь в его глазах, они мельчают и тают, обесцениваясь, превращаясь в бессмысленный хлам. Порой Ксения даже ловила себя на холодном отчуждении, нежелании как-либо открываться отцу, точно утрачивала частицу своей души, капля за каплей.

Отогнав непрошенные мысли, она гордо вскинула голову. Николай Васильевич назвал её имя, и она легко выскользнула в центр арены, чтобы поклониться зрителям. Аплодисменты сейчас были адресованы только ей, но Ксения словно и не слышала их. Раскланявшись, она убежала с манежа, едва не толкнув Дмитрия, который по привычке наблюдал за финальным выходом.

С губ уже хотели сорваться неприятные слова, но Ксения сдержалась, лишь вздёрнув подбородок выше. Недоумевающий взгляд Димы вызывал у неё иррациональный жгучий стыд.

— Помчалась как ужаленная, — услышал Дмитрий голос Степана Петровича за спиной.

— Волнуюсь я за неё, — Виктор Анатольевич вздохнул.

Дмитрий обернулся и увидел, как они понимающе переглядываются. Он тоже волновался за Ксению, но вот так запросто подойти к её отцу не мог — всегда робел под его взглядом.

— Не забывайте, через сорок минут у нас собрание в кабинете Николая Васильевича, — Михаил прошёл мимо Виктора и Степана, слегка похлопав их по плечам. — Вы молодцы сегодня, ребята, нам ещё у вас учиться и учиться.

— Ну, хватит уже, — усмехнулся Степан Петрович ему в ответ. — Пойдём-ка, Виктор, грим смывать, а то не солидно с такой-то мордой на собрании появляться.

Дмитрий чуть улыбнулся. Всё-таки, цирк оставался цирком, родным домом, к которому он так прикипел душой.

Кабинет директора был просторным и светлым, сейчас за высокими окнами сиял огоньками вечерний город — последнее представление заканчивалось уже после заката. Вот только таких привычных и милых сердцу рамок с фотографиями на стенах уже не было, видимо, Николай Васильевич решил забрать их на память. А вот широкий стол, как обычно, оказался завален какими-то документами, которые почти закрыли телефонный аппарат. Среди всего этого вороха горделиво возвышалась фигурка клоуна в ярком трико.

Сам Николай Васильевич сидел за столом, а рядом с ним стоял представительный мужчина лет сорока пяти — сорока семи. Тёмные волосы его на висках уже серебрились первой сединой, он казался очень волевым и энергичным человеком. Дмитрий, как, впрочем, и остальные, догадался, что это и есть новый директор. Помимо него среди труппы появились и другие новые лица, но времени раздумывать, кто бы это мог быть, уже не осталось: все собрались и расселись за длинным столом. Николай Васильевич заговорил:

— Друзья, сегодня я передаю штурвал Ивану Фёдоровичу. Вы уж его не обижайте.

Все понимающе засмеялись. Иван Фёдорович тоже слегка улыбнулся. Кое-кто кинул взгляд на Екатерину Марковну — буфетчицу, у неё, как говорится, было чутьё на людей. Но по лицу женщины пока ничего нельзя было понять.

— Думаю, позже я с каждым из вас побеседую лично, — заговорил новый директор. — Дела мне уже передали, но хотелось бы рассказать, какие я ставлю цели перед нашей командой.

Он посмотрел за окно, как будто подбирая слова.

— Знаю, зданию уже немало лет, — Иван Фёдорович вдруг потёр переносицу. — Так что первым делом я хочу провести косметический ремонт. Людям должно быть приятно приходить сюда. Так же планирую обновить сам манеж. Новые снаряды для акробатов нам совсем не помешают. Тем более что артисты здесь сильные, — он кинул взгляд на неосознанно распрямивших плечи Савельевых. — До сентября Аркадий — наш сценарист, распишет, каким будет новое представление.

Аркадий привстал со своего места. На вид ему было около двадцати пяти лет, но в серых глазах светился живой ум, а улыбка была открытой и простой. Было видно, что этот человек запросто вольётся в команду.

— Я привлёк спонсоров, — продолжал Иван Фёдорович. — Роман Валентинович и Михаил Андреевич — люди солидные и серьёзные. Но цирк любят всей душой. Они бы хотели, чтобы наше представление не уступало европейским циркам, — он сделал паузу. — А может быть, и самому Дю Солей. От вас зависит, справимся ли мы со столь высокой планкой. Как вы понимаете, спонсоры хотят получить отдачу. И потому-то на новогодние представления мы должны выйти с совершенно новой программой, которая будет удивлять и восхищать.

Члены труппы переглядывались. По лицам артистов было видно, что с одной стороны им понятны слова нового директора, с другой — всё же не полностью соглашаются с ним. В конце концов, они знали, сколько труда и душевных сил вкладывают в каждое представление. Возможно ли отдать зрителю ещё больше?

А вот Ксения смотрела на Ивана Фёдоровича заинтересованно. Дмитрий, заметивший это, почему-то насторожился, хотя причин для тревоги не было никаких.

— Нужно подумать и о том, что некоторые из вас, — Иван Фёдорович посмотрел на двух Виктора и Степана, по привычке устроившихся в конце стола, чуть отодвинувшись от остальных, — уже не в том возрасте, когда могут полноценно отдавать себя служению публике. Пора пускать на манеж молодую смену, старые шутки уже никого не интересуют, наступили новые времена.

— Среди нас стариков нет, — сказал вдруг Геннадий, эквилибрист. — Мы тут все молоды душой.

Труппа одобрительно закивала, но Виктор и Степан молчали, хоть было совершенно ясно, что намекают именно на них.

— Не спорю, не спорю, — Иван Фёдорович снова коснулся переносицы пальцами. — Вот только тело нас подводит, не считаясь с душой. В любом случае, этот вопрос мы ещё решим.

— Вы уж простите меня. Моё дело — кухня, — заговорила вдруг Екатерина Марковна. — Но я вам сразу скажу, без клоунады цирк — не цирк. Так что вы намёки свои бросьте, — она поднялась.

Она всегда выглядела эффектно, казалась моложе своего возраста, слегка вьющиеся каштановые волосы красиво оттеняли светлую кожу лица, аккуратный и строгий макияж акцентировал чуть раскосые зелёные глаза. В цирке поговаривали, что этот зелёный омут заворожил немало душ. Многие порой откровенно любовались Екатериной, восхищаясь её умением держать себя. Среди труппы она пользовалась непререкаемым авторитетом.

Иван Фёдорович посмотрел на Екатерину Марковну и чуть нахмурился. В кабинете повисла гнетущая тишина. В конце концов, ему пришлось уступить. Трудно было сказать, что же произошло, но Марковна села, уже улыбаясь, а Иван Фёдорович, замявшись, отвернулся к окну.

Николай Васильевич пожал плечами, поймав несколько вопросительных взглядов.

— Я ничего такого в виду не имел, — наконец подал голос Иван Фёдорович. — До утверждения сценария точно никому ничего не грозит. Вы — труппа сложившаяся, давно работаете вместе. Нет смысла разбивать вас сейчас, да и опыт ветеранов арены — бесценен.

— Думаю, на этом пока и всё, — вмешался Николай Васильевич. — Пора по домам, и так уже засиделись.

По атмосфере, воцарившейся в кабинете, было ясно, что дальнейший разговор вряд ли сложится, так что артисты только одобрительно закивали, а кое-кто и усмехнулся. Уж чего-чего, а момент Николай Васильевич чувствовал чётко, потому в труппе всегда было мало споров.

Ксения выскочила из кабинета, не дождавшись отца. Новый директор и новая программа — вот её шанс добиться сольного номера! Нужно было приложить все усилия, чтобы заполучить своё, вырваться, наконец, из-под гнёта имени Савельевых. Безусловно, Валерия и Павел многое сделали для неё, многому научили, но не сидеть же вечно у них под крылом!

Ксения надеялась, что, быть может, возможность выступать отдельно, подстегнёт её, и она, наконец, сумеет добиться такого безупречного выполнения трюков, которым славилась её мать. Быть может, она сумеет очаровывать своими выступлениями, превращаясь в живую сказку! Да, ей обязательно стоит попросить о сольном номере!

Майская ночь, полная ароматов сирени и жужжания майских жуков, успокоила её, почти околдовала. Ксения пошла медленно, даже разок оглянулась на громаду цирка. В детстве это здание ночью напоминало ей кита, чудом оказавшегося на берегу, в полированных боках которого отражался фонарный свет.

До дома можно было добраться и на маршрутке, но лезть в духоту автобуса совершенно не хотелось, а идти было не так уж и далеко, всего пару кварталов мимо старого парка. И пусть мышцы привычно ныли от напряжения — после представления и тренировок это было обычным делом — но от пеших прогулок Ксения не могла отказаться с детства.

Она хоть и хотела на ходу поразмышлять о сольном номере, но почти сразу задумалась о том, что на самом деле тревожило гораздо больше. Когда-то она так же вышагивала по тротуару, держась за руки отца и матери. Как она была счастлива! Но что осталось от того времени?.. Тогда казалось, что у неё самые любящие и понимающие родители в мире. А теперь она даже не могла спокойно поговорить с отцом.

Ксения вздохнула. Как бы она не игнорировала собственные чувства, но непонимание со стороны Виктора задевало её. И так сильно не хотелось признаваться себе в этом, что Ксения невольно злилась, пресекая любые возможности поговорить по душам. Всякий раз она возвращалась к одному и тому же вопросу: насколько важным для неё должно быть мнение отца? Ответ, который казался очевидным, ничуть не устраивал, и она напоминала себе, что даже мама, в конце концов, покинула Виктора. Ксения всегда пыталась найти в этом оправдание собственным конфликтам, но в глубине души та маленькая девочка, какой она была когда-то, знала истину — отношения матери с отцом и её отношения с отцом совершенно разные.

Поёжившись, как будто от холодного ветра, Ксения пошла быстрее. Радостное настроение и предвкушение исполнения желаний улетучились, осталась только невысказанная тупая тоска, так похожая на утрату чего-то очень и очень важного. Только Ксения никак не могла сообразить, что же она потеряла, почему и как это случилось.

Покидали цирк и остальные участники труппы. Последними на крыльцо вышли Виктор и Степан. Сейчас, когда на их лицах не осталось грима, они были почти неотличимы от обычных людей, только вот чудилось в них даже теперь что-то этакое, клоунско-шутовское.

Степан Петрович как-то сказал:

— Мы с тобой, Виктор, носим на челе печать шута. Такая у нас судьба.

И иначе это было не назвать.

Задержавшись на ступенях, ведущих к главному входу, Виктор Анатольевич спросил:

— Ты вот скажи мне, чего хочет нынешняя молодёжь?

— Если ты про Ксюшку, — Степан нахмурился, — то её понять трудно. Была б она вся в мать, я бы сразу тебе её мысли прочёл. Но она себе на уме, чёрт её разберёт и только. А вот Димка — он нашей породы птица, да и этот, как его там, сценарист.

— Аркадий, — напомнил Виктор. — Да, он мне как человек глянулся. Только я больше думаю, как с Ксенией сладить. Роман и Марина вот вроде и старше её всего на полтора года, а насколько другие люди! Никак не пойму, что с нею делать, чего она хочет.

Степан закурил, качнул седой головой.

— Да, сложно отцу-одиночке с девкой-то.

— Тебе хорошо, твои в цирк не подались, — горько пошутил Виктор.

— Да уж, хорошо, одна юристкой стала, второй компьютерами бредит, — усмехнулся Степан. — И оба меня не в грош не ставят с моей-то профессией.

Они замолчали. Ночной ветер протащил мимо клочок сорванной с тумбы афиши.

— Закончился сезон, — вздохнул Степан. — Что-то на душе кошки скребут.

— Это да.

И они медленно двинулись к остановке.

Николай Васильевич, уже из собственной машины, печально глянул на цирковое здание, родное, знакомое до последней чёрточки.

— Вот мы и прощаемся, старый мой друг, — прошептал он. — Спасибо тебе за эти годы.

Цирк хранил молчание. Мимо парковки, переговариваясь, прошли Степан и Виктор. Никонов не стал их окликать, сегодня ему хотелось побыть наедине со своими мыслями.

В памяти всё ещё звучал звук аплодисментов, шумели дети на трибунах, сиял золотой круг манежа. Даже не верилось, что теперь всё это — лишь часть прошлого. Цирк, хоть и въевшийся в кровь, ставший частью души, всё-таки оставался позади. Теперь Николай Васильевич превратился всего лишь в зрителя, он мог только любоваться на чудеса, а вот стать их участником, узнать, как они рождаются — это ему больше было недоступно.

Тяжело было оставлять труппу, где каждый стал надёжным другом. Печаль и усталость грызли изнутри.

— Вот она какая, старость, — Николай завёл машину и неспешно тронулся с места.

Майская ночь кутала мир тишиной.

Иван Фёдорович остановился у автомобиля, не спеша занимать водительское место. Он оглянулся на цирковое здание и улыбнулся.

Цирк виделся ему бутоном удивительного цветка, и так хотелось, чтобы он раскрылся, очаровывая весь мир красотой. Да, конечно, это принесёт немалые денежные плоды, но в первую очередь Коткина привлекала именно смысловая часть всего действия. Он, с детства влюблённый в цирк, хотел, чтобы эта любовь жила в сердце каждого зрителя.

В этом они и были похожи с Николаем Васильевичем. Только подход у них всё же был совершенно разный. Вот и сейчас взгляд сам собой зацепился за тумбу с полуоборванной цирковой афишей. Улыбающийся шут, по мнению Ивана Фёдоровича, был совсем не таким привлекательным, как акробаты и воздушные гимнасты.

Может быть, сказывалось то, что сам Коткин в детстве мечтал быть именно акробатом, но ему не казалось, что клоуны — непременная часть циркового представления. Уж и без них будет, что показать.

Усевшись за руль, Иван Фёдорович завёл мотор, и тут ветер бросил прямо на лобовое стекло клочок бумаги. Тот зацепился за «дворник».

— Что, смеёшься надо мной, да? — хмыкнул Коткин, осознав, что это кусок афиши с улыбчивым лицом клоуна. — Поладим уж как-нибудь.

Он выехал с парковки.

Глава 2. Тройка мечей

Как это обычно бывало по вечерам, Дмитрий зашёл в буфет, поболтать о том о сём с Екатериной Марковной. Сегодня не пришлось даже изобретать особенную тему для разговора. Правда, не успел Дима задать интересующий вопрос, как Марковна насмешливо сказала:

— Что, не понравился тебе Коткин, наш новый директор?

— Даже не знаю, — честно признался Дмитрий, усаживаясь к буфетной стойке. — И мужик вроде дельный, и слова говорит как будто бы верные…

— А предчувствия — самые дурные, — продолжила за него Екатерина Марковна.

— Да, — признал Дима.

Пока она наливала чай, он вдруг вспомнил, как сам пришёл в цирк впервые. Ему едва ли тогда исполнилось пять, но именно в тот день он твёрдо решил, что хочет остаться в этом чудесном мире на всю жизнь. Детская мечта так его и не отпустила, со временем лишь обретая детальность и чёткость, она занимала всё большее место в жизни. Но исполнилась ли на самом деле?

Будучи ребёнком, он так много времени проводил здесь, благо, бабушка, воспитывавшая его с семи лет, только поощряла увлечение внука. Никакого другого мира Дмитрий просто не знал, да и не стремился узнать. А когда понял, что больше не выйдет на манеж, только горячая любовь к цирку заставила его смириться с увечьем и продолжать жить. И всё-таки даже теперь он не мог отказаться от этого мира.

— Что ж, — прервала его размышления Екатерина Марковна. — Надеюсь, своими новыми идеями Иван Фёдорович наш цирк по ветру не пустит.

Над чашкой с чаем поднимался пар, Дмитрий всмотрелся в его завитки, поначалу не находя ответа. Чуть позже он вздохнул:

— Раньше-то как-то проще всё было. Бабушка рассказывала…

— Клавдия Никитична светлая была женщина, Дима, — Екатерина Марковна оперлась на стойку, чуть подавшись вперёд. Её усталое, но всё же красивое лицо осветилось, и Дмитрий увидел, как она на самом деле тревожится. — Только и в её время всё было не так-то просто. Хотя тебе-то она больше сказки рассказывала, чтобы ты проникался цирковым духом.

Дмитрий печально улыбнулся, понимая, что Марковна права. Однако он не мог отказать себе в удовольствии и не коснуться воспоминаний о любимой сказке. Он просил бабушку рассказывать её едва ли не каждый вечер перед сном.

Почти перестав прислушиваться к рассуждениям Екатерины Марковны, Дмитрий пытался вспомнить как можно подробнее: вот бабушка мягко улыбается в ответ на извечную просьбу, вот она усаживается на край постели, расправляет одеяло. Её красивые сильные руки даже сквозь плед кажутся горячими. Рассказ начинается именно в тот момент, когда он, изнывающий от нетерпения, готов попросить снова. И пусть эта сказка уже знакома, выучена до последнего слова, но Дмитрий слушает, как в первый раз:

— В тех цирках, где артисты преданны своему делу, появляется душа. Обычно её трудно заметить, хотя порой она помогает на арене и во время репетиций. Не являя свою суть, она бережёт артистов, помогая им добиваться успеха. Уберегая свой цирк от неприятностей, несчастных случаев и печальных событий, душа, тем не менее, и сама должна получать что-то взамен. Ей нужно слушать смех зрителей, чувствовать атмосферу праздника и радости. От этого душа цирка расцветает, — здесь бабушка всегда прерывалась, чтобы взглянуть строго и серьёзно. Она знала о мечте внука, но не позволяла относиться к ней безалаберно. Всякий раз убеждаясь, что тот слушает внимательно, Клавдия Никитична продолжала:

— Иногда, если сердце артиста или служащего цирка достаточно чистое, душа может явиться ему. Разные причины могут быть у неё, и печальные, и хорошие. Редко она прямо говорит о том, что её волнует, поэтому так важно всегда держать свои помыслы чистыми, а сердце — верным истинным идеалам, — здесь он всегда прерывал бабушку, брал за руку, привлекая внимание к себе, потому что в этот миг глаза её будто бы смотрели куда-то вглубь.

Сейчас Дмитрий понимал — его бабушка каждый раз соизмеряла, насколько сама верна идеалам. К какому ответу она тогда приходила? И не пришло ли время задать те же вопросы самому себе?

Впрочем, ребёнком он торопил её и всегда спрашивал, видела ли она душу цирка. Но Клавдия Никитична нетерпеливым кивком заставляла его замолчать. Знакомый и бесконечно любимый жест и сейчас виделся так ярко, точно бабушка сидела с ним рядом за стойкой буфета.

— Клоуны всегда стоят на страже души цирка. Они — как верные воины, помогающие ей напитаться светлым смехом и, тем самым, уберечься от зла, — говорила Клавдия Никитична, чуть прикрывая глаза.

Дима тогда ещё не понимал, какое зло имеется в виду. Жизнь его была хоть и не слишком безоблачной, но бабушка всегда оберегала его, ограждала от неприятностей. Впрочем, сказка от таких непонятностей не становилась хуже, напротив, представлялись драконы и чудовища, а душа цирка, похожая на маленькую девочку-акробатку, убегала от них, взлетала под купол. На арене же ждал храбрый клоун, который неизменно останавливал нападающих. Те боялись вспыхивавшего света софитов, задорного смеха и аплодисментов публики.

Сколько раз, на Новый год или в день рождения Дима загадывал встречу с этой удивительной сущностью? Он даже хотел стать клоуном, чтобы защищать её от зла. Тут уж бабушка отсоветовала, заметив у него способности к акробатике… Быть может, это был неправильный выбор. Сейчас Дима не мог ничего сказать.

— А порой душа цирка способна сотворить чудо. Такое бывает очень и очень редко, но она может исправить непоправимое и подарить незабываемый шанс, — неизменно заканчивала Клавдия Никитична эту странную сказку. — Теперь же спи, Дима.

И он послушно закрывал глаза, хотя в голове крутились тысячи вопросов о душе цирка. Он представлял её снова и снова и за такими мыслями засыпал, хотя ему хотелось расспрашивать и мечтать ещё и ещё.

Та сказка так крепко связывала его с бабушкой, что он не решился рассказать её никому, даже лучшей подруге по детским играм — Ксении. Это сейчас красивая девушка не обращает на него никакого внимания, а в детстве они столько времени проводили вместе! Цирковые дети, они готовы были днями и ночами исследовать этот удивительный мир. Образ Ксении, конечно, подросшей, постепенно стал отождествляться с той самой юной акробаткой из сказки. И само собой разумелось, что шут — это Виктор Анатольевич, её отец. Кому же ещё спасать дочь от зла, как не ему?

Настолько тесно в его детстве переплетались мечты и реальность, что воспоминания о прошлых днях иногда казались более верными, чем знания дня сегодняшнего. Дима не сдержал вздоха, чем привлёк внимание Екатерины Марковны:

— Опять не слушаешь меня, — она усмехнулась, отчего вокруг глаз разбежались лучики тонких морщинок. Совсем как у бабушки. — Да и то верно, разболталась я тут. Тебе уж и домой пора.

— Действительно, — Дима поднялся. — Ну, спасибо за разговор.

— Куда же я от тебя-то денусь, — притворно заворчала Марковна.

Пять лет тому назад, когда у Клавдии Никитичны случился инсульт, Екатерина Марковна как-то сразу взяла на себя заботу о Дмитрии. С той поры они и завели привычку беседовать по вечерам. Когда же бабушка скончалась, Марковна стала для Димы единственным близким человеком.

Вспоминать тот период Дима не любил, как и возвращаться в опустевшую квартиру, где всё напоминало об одиночестве. Была бы его воля, Дима переехал бы жить прямо под крышу цирка. Ведь даже когда уходили все артисты, душа цирка оставалась под куполом.

Екатерина Марковна прибрала остатки позднего чаепития, переоделась и уже собралась уходить, как её взгляд привлекли фотографии, развешанные на стене подсобки. Здесь были практически все артисты, когда-либо выступавшие в цирке.

Екатерина нашла глазами Клавдию Никитичну. Фотография с ней, ещё чёрно-белая, была оформлена в рамочку с тонкой чёрной лентой. Сегодня глаза со снимка глянули так живо, что Марковна едва подавила желание снять неуместный шёлк.

— Я-то, дура, всё думаю, что ты живая, — прошептала она печально. — А Димка-то вон как тоскует.

Фотография, конечно, молчала, да и пора было уходить. Но Екатерина ещё немного помедлила, не в силах так просто выйти из подсобки. Точно сначала нужно было получить ответ или разрешение.

— Всё, говорят, будет по-новому, — сказала она, отворачиваясь и подхватывая свою сумку. — Но хорошо ли это, Клава? Вот и твоя Маша подалась за новым, когда Димке едва семь исполнилось. И что? Где она сейчас? Забыла и тебя, и сына, оторванный ломоть. А Димка остался один-одинёшенек.

Тишина в ответ. Екатерина Марковна фыркнула, будто злясь на себя за неуместные диалоги с уже умершими, и щёлкнула выключателем. Погасший свет стёр со стены и цветные, и чёрно-белые фотографии, лучистые улыбки артистов и заполненные зрителями трибуны. Марковна вышла из подсобки, заперла дверь и торопливо пошла по коридору. Нужно было ещё сдать ключ охраннику.

Отец уже был дома, когда Ксения вошла в прихожую. Она старалась поменьше шуметь, чтобы не привлечь внимания, но Виктор ждал её возвращения, потому отреагировал на малейший шорох.

— Ксюшка, пешком шла? — спросил он.

В голосе отца она часто слышала смешинку, точно на какую бы тему они не разговаривали, он всегда улыбался про себя. В детстве это было приятно, Ксении казалось, что отец — добродушный весельчак, даже за неудачи в школе выговаривает шутя. Но когда она повзрослела, этот проскальзывающий временами оттенок несерьёзности начал её раздражать.

— Да, — откликнулась Ксения, разуваясь.

— Я там ужин сообразил, — Виктор вышел в прихожую.

На нём был белый фартук с чересчур ярким логотипом какой-то компании-производителя пиццы. Ксения не любила таких вещей, но всё никак не могла истребить их — отец как настоящий фокусник доставал их неизвестно откуда снова и снова.

— Ты опять этот ужасный фартук напялил, — Ксения прошла в ванну, чтобы вымыть руки и ополоснуть лицо. — Неужели нельзя дома без клоунады обойтись.

У неё это вырвалось совершенно непроизвольно, а вот Виктора полоснуло, как ножом по сердцу. Слишком часто в последнее время все разговоры сводились к тому, что быть клоуном в современные времена — позор. Виктор Анатольевич любил свою профессию, да и какая это была профессия? Нет, это было призвание. То, к чему его тянуло всегда, то, в чём он видел смысл жизни. Дарить смех, улыбки, разжигать в сердцах зрителей огонь радости — вот, какому делу был всей душой предан Виктор. И он не мог не огорчаться, когда его собственная дочь отказывалась видеть эту сторону.

— Ужинать-то пойдём, — подавив вздох, позвал Виктор. — Стынет всё…

— Я не хочу, па, — дочь остановилась на пороге ванной, приглаженные влажной ладонью волосы чуть потемнели.

Виктор как бы между прочим заметил, что Ксения стала очень похожа на мать. Только в ней не было того, чем всегда отличалась Анастасия, Настенька, как звал её Виктор. Ксения, хоть и такая же красивая, большеглазая и светловолосая, всегда казалась немного отстранённой и холодной. А Настенька вся лучилась светом, будто у неё в груди кто-то разжёг солнце, и лучи его согревали всех окружающих.

— Пойдём, посидишь со мной, — предложил Виктор, подавив неуместные сейчас воспоминания. — Весь день тебя только урывками видел. Да и хотелось бы поговорить с тобой…

— О чём нам разговаривать? — Ксения стала раздражаться, у её губ наметилась горестная складка. — Знаю, ошиблась в номере.

— Я не об этом хотел сказать, — Виктор всё же прошёл на узкую, небольшую кухню, тяжело уселся на табурет у стола.

— А о чём тогда? — Ксения осталась стоять в дверях, сложив руки на груди. — О новом директоре? О новой программе?

— Почему бы и нет, как тебе Коткин? — Виктор ухватился за эту тему в надежде, что дочь просто начнёт говорить. Быть может, у них получится наладить отношения? Быть может, она расскажет, что её гложет?

— Дело говорил, — бросила Ксения задумчиво. — Да, отдача спонсорам нужна будет. И шоу люди любят… Но из нас Дю Солей вряд ли выйдет.

Её лицо стало печальным, отрешённым, как будто она задумалась о чём-то абсолютно несбыточном.

— Ты хочешь номер? — без труда догадался Виктор. Ксения порой говорила об этом, то в шутку, то всерьёз, но отец так и не знал, насколько сильно дочь хочет вырваться из-под гнёта чужого имени.

— Кому не хочется своего номера? — Ксения вновь посмотрела на отца и обхватила себя за плечи, точно ей было холодно. — Да. Хочу! Думаешь, я плохая гимнастка? С мамой, наверное, меня сравниваешь всё время. Она ведь была лучше, чем я, она гениальная была, да? — Ксения едва не разрыдалась. Она слишком устала, потому совершенно не могла уже различить, где её собственные домыслы, а где — слова отца.

— Ксюша, перестань, — попытался урезонить её Виктор. — Не сравниваю я тебя…

— Потому что бездарность с гением не сравнивают?! — взорвалась дочь.

— Да что за глупости у тебя в голове, — Виктор даже немного повысил голос, отчего Ксения только сильнее разозлилась.

— Знаю я, знаю, что все говорят за спиной, — выдохнула она зло. — Шепчутся, болтают, что я не могу выступать. Что не отдаюсь в полную силу, потому все номера с моим участием — как недоделанные. А мне, знаешь ли, и не хочется в чужом номере показывать всё, на что я способна. Я хочу сольную карьеру, а не в тени прятаться! — она уже почти кричала. — Если к Новому году сольник себе не выбью — брошу к чёрту этот цирк.

— И куда пойдёшь? — Виктор качнул головой, не понимая, что делать, что говорить. Он видел, дочь уже на грани истерики, но никогда не мог справляться с таким её состоянием.

— Мало ли, — Ксения отвернулась, чтобы не показывать слёз. — Мало ли, куда. Уеду из этой проклятой страны. Как мать уехала.

Виктор почувствовал, как в висок вонзилась ледяная игла боли. Дочь до сих пор не знала, что на самом деле произошло уже больше десяти лет назад. Всякий раз, когда он задумывался об этом, душу охватывало чувство вины. Может быть, стоило рассказать, объяснить, но с каждым годом Ксения всё отдалялась, и уверенность, что она поймёт всё правильно, таяла, как лёд под солнцем.

— Да, ты всегда молчишь, когда я о ней вспоминаю, — снова завелась Ксения. — Бросила она тебя ради больших денег и беззаботной жизни. Не цирковой, так ведь? Исчезла и забыла о тебе, как о дурном сне, — плечи Ксении сотрясались от рыданий. Её злые слова, наполненные, как понимал Виктор, в том числе и обидой на родителей, всё равно ударяли в самое сердце.

— Перестань, Ксюш, — он поднялся, чтобы прижать дочь к себе, обнять, успокоить. Но та лишь отшатнулась.

— Не тронь меня, — прошипела она и зарыдала сильнее. — Думаешь, что ты такой цирковой гуру. Судить меня смеешь, я же знаю. Лучше бы тебя вообще уволили, чтобы перестал считать себя такой уж важной персоной. За душой ни гроша, жизнь зря прожита, ничего после тебя не останется!

Она перевела дух, но Виктор знал, сейчас будет продолжение. Уже известное ему, но не ставшее от этого менее болезненным.

— Никому сейчас не нужна твоя клоунада. Времена изменились. Мать раньше поняла, ушла, и я уйду!

Ксения почти выбежала из кухни. Дверь её комнаты хлопнула, заглушая рыдания. Виктор налил себе стакан воды и выпил залпом, будто мог потушить пожар боли, разгоревшийся за грудиной.

Наспех приготовленный праздничный ужин остывал на столе. Виктор посмотрел на тарелки из «парадного» сервиза и только крепче сжал зубы.

— Не плачут клоуны, Витя, — сказал он сам себе и начал убирать продукты в холодильник. — Не разводи нюни.

Окно кухни было распахнуто настежь. Лёгкий ветерок колыхал занавески, приносил будоражащие ароматы цветов, свежей листвы. Виктор снова сел и закурил. Дурная привычка, давно пора было бросить, но чем чаще они ссорились с Ксенией, тем больше хотелось забыться, затягиваясь табачным дымом.

…В такой же точно майский вечер они, студенты циркового училища, собрались на набережной. Сидели, пели песни и травили анекдоты, перебрасывая друг другу початую бутылку вина. То ли у кого-то был день рождения, то ли повода и вовсе не было, просто всем было хорошо вместе.

Сейчас Виктор уже не помнил всех имён, всех лиц. Кто-то так и не доучился, кто-то уехал из страны. Из того потока теперь он близко общался только со Степаном, Стёпкой-Кочетом. Да и то, в этом больше была заслуга работы, цирка, который приютил их обоих. Остальные друзья растерялись во времени, исчезли, оставив о себе лишь воспоминания.

Среди той разношёрстной толпы, где клоуны мешались с акробатами и жонглёрами, стояла красивая девушка. Даже находясь в центре, она словно была немного в стороне, чем-то выделялась, как может выделяться один белый цветок среди пёстрой клумбы. Виктор не видел её раньше. Как потом узнал, она была первокурсницей, едва влившейся в семью студентов-циркачей. Невысокая, хрупкая и ладная, она заворожила Виктора, а он тогда ещё даже не представлял, как ухаживать, как подступиться к девушке.

Виктор прикрыл глаза, вспоминая тот день в деталях. Чуть влажный майский ветер, налетевший с реки, принёс обрывки картинок-воспоминаний, точно хранил их всё это время у себя.

Тогда именно Степан представил его Настеньке. Именно он помог начать разговор, а потом уже и само как-то пошло. Настя оказалась скромной и милой, но очень смешливой. В её улыбку Виктор тогда и влюбился.

Жаль, что Ксения, их дочь, так редко искренне улыбалась. У неё бы тоже возникали ямочки на щеках. Та улыбка, что она всякий раз демонстрировала на арене, выстраданная и отталкивающая. Какая-то неживая. Не поэтому ли все номера тоже казались искусственными, что ли?..

Мысли перескочили на другую тему, вспомнились обидные слова дочери. Виктор качнул головой, точно попытался отогнать их вместе с облачком дыма. Настеньке не казалось, что клоун — это плохой выбор. Она видела в этом призвание, уникальный дар. Так радовалась, когда Виктора пригласили работать в цирк, хотя он ещё и не закончил училища. Она никогда не укоряла его за отсутствие денег, не попрекала… Она радостно сказала «да», когда Виктор предложил ей пожениться.

Как он был тогда счастлив, как он радовался, когда у них родилась дочка! Знать не знал, сколько боли придётся пережить в дальнейшем. И не только пережить — запрятать глубоко в себя, чтобы никому не пришло в голову, будто клоуны умеют плакать. Нет уж, все знают, слёзы у клоунов ненастоящие, любые жизненные трудности они встречают с улыбкой.

Заныло сердце. Виктор привычно схватился за грудь, уговаривая, укачивая боль.

— Не время нам расклеиваться, — шептал он беззвучно. — Не время.

Скольким он хотел успеть поделиться с Ксенией до смерти, а вот теперь, если сердце будет так же болеть, может, не успеет вообще ничего. Виктор потушил недокуренную сигарету. Надо всё-таки бросить, надо перестать загонять себя в могилу раньше времени.

А мысли всё равно возвращались к словам дочери, и становилось так муторно, так грустно на душе, что даже майский ветер ничуть не спасал. Сердце болело, точно пронзённое ножом.

Воспоминания… Чаще всего они приходили незадолго до сна. Выползали мороком, заставляя снова и снова проживать тот час.

— Ты только не думай, что я тебя разлюбила, что бросаю вас с дочкой.

Анастасия немного дрожала, будто от холодного ветра. Но Виктор понимал — этот холод у неё внутри. Что-то чужое, злобное поселилось под сердцем и глодало, истязало и терзало его жену.

— Я не думаю, — говорил он, а губы почти не слушались. — Нет. Не думаю.

— Мне нужно уехать. С ним, — Настя отвела взгляд. — Я знаю, что нужно. И ты не думай, у нас ничего не было. Люди скажут всякое, Витя.

Он знал, что она не лгала, и слышал уже, что говорят люди. Голова кружилась от всего этого, точно он не держал сейчас Настю за руку, а стоял на самой вершине какой-то башни, продуваемой всеми ветрами. И вот-вот мог упасть.

— Я должна, — повторила она упрямо. — Это странно звучит, знаю, но иначе случится несчастье. Какое-то очень большое несчастье, понимаешь?

Виктор только крепче сплёл с ней пальцы. Он пытался не замечать собранного чемодана, не задумываться, куда и с кем сейчас хочет уехать его жена, но взгляд нет-нет, а падал на блестящие, ещё не застёгнутые замки, из-за которых казалось, что у жёлтого чемодана есть лицо, обиженная морда.

Ещё вчера в этом чемодане лежали детские вещички Ксении.

— Я понимаю, Настенька, — прошептал он.

Он не понимал. Тогда. Понимание пришло много позже, может быть, через несколько лет. Оно было ужасающим, оно было беспощадным. Виктор так и не сумел объяснить Ксении, как и почему расстался с Анастасией, и она нахваталась слухов от других людей, а чужие не скажут добра и не знают правды.

— И не плачь по мне. Слышишь? — она коснулась прохладными губами его виска. Виктор с силой обнял её, шепча имя, лаская волосы, поглаживая по спине. Он слишком ясно чувствовал — это последний раз, что бы ни обещала Настя, а это их последнее объятие.

Потом жена подхватила чемодан и выскочила за дверь. Они не сказали друг другу «Прощай»…

Застарелая боль сплеталась с новой. Виктору казалось, что он не выполнил данное жене обещание, не сумел заботиться о дочери, как следует. Страшная вина, которую вряд ли бы кто понял, мучила его изо дня в день.

Ксения придумала историю матери сама, и в ней было слишком много несоответствий, слишком много странных фантазий, чуждых Виктору. И в этом он тоже обвинял себя. Был ли хоть один шанс, хоть одна возможность нащупать связь с дочкой? Виктор терялся в догадках, но всё ещё верил.

Ксения заперлась в комнате и свернулась клубком на узеньком диванчике. Фотография матери, висящая на противоположной стене, глядела осуждающе, хотя казалось, что Ксении абсолютно точно известны причины поступков Анастасии.

— Ты не можешь в чём-то меня обвинять, — сказала портрету Ксения, забираясь в одеяло, укутываясь с головой. — Не смотри.

В первое время, когда мать уехала, Ксения ещё верила, что это командировка, куда так часто приглашают талантливых артистов. Позже, став чуть старше, она поняла, а может быть, услышала от кого-то, что Анастасия Резниченко оставила мужа и ребёнка, сбежала с другим мужчиной. От этой истории веяло странной порочной романтикой, какой-то тайной, и Ксении даже нравилось это. Некоторое время она находила в таком поступке матери своеобразный повод для гордости.

Позже пришла глухая боль и непонимание, обида и злость. Всё-таки, мать оставила не только отца, а ещё и её саму. За что? Почему?

Ксения никак не связывала те свои мысли с успехами и неудачами на манеже. Только иногда мечтала — мать посмотрит её номер и похвалит. Скажет, что хотела бы выступать вместе, как женский акробатический дуэт.

Но Анастасия не присылала открыток на дни рождения и Новый год, не писала писем и не звонила. И маленький ребёнок в душе Ксении, такой же, как тот, что живёт внутри каждого человека, всё время считал себя виноватым. Это он так расстроил маму, сделал что-то неверно, и мама ушла, обиделась.

Ксения не могла поймать себя на этих мыслях, не понимала, откуда берутся её эмоции, стеснялась обсуждать эту тему с отцом. А потом и вовсе разучилась обсуждать с ним что-либо.

Теперь, укрывшись одеялом и тихо плача, она уже не пыталась представить, что мама войдёт и погладит по голове. Ей уже не хотелось сидеть у матери на коленях, слушать её голос и перебирать длинные волосы. Ксения чувствовала себя совершенно одинокой, чужой этому дому, а может, и этому миру.

Сердце саднило от боли, точно кто-то располосовал грудину ножом.

Глава 3. Маг

Дом Александра Колесникова затерялся в глубинах парка, больше похожего на лес. Здесь не было цветущих деревьев, только хмурые ели с тёмной хвоей. Под их ветвями как будто навсегда замерла осень, даже весенний ветер терялся здесь и смел только слегка касаться острых верхушек. Под деревьями не росла трава, только мёртвая хвоя ровным слоем усыпала почву и дорожки, похожие на нити из спутанного клубка.

Особняк, чем-то напоминающий замок, был красив и ухожен, но всё же почему-то не казался уютным. Была в нём лишь строгость и холодность, точно дом стал отражением души хозяина. Высокое крыльцо, украшенное мраморными вазонами, в которых никогда не было цветов, большие окна, в которых отражались тёмные ели, острая крыша, крытая тёмно-синей черепицей… На фотографиях дом неизменно поражал воображение, всем своим видом он рассказывал о тонком вкусе хозяина, но стоило посмотреть на особняк вблизи, и хотелось покинуть это хоть и красивое, но лишённое душевного тепла место.

Сам же владелец и парка, и особняка — именитый фокусник и иллюзионист — в этот майский вечер был совершенно один. Впрочем, одиночество никогда не тяготило его, напротив, Александр всегда сторонился близких контактов, всех держал далеко от себя. Не было у него ни друзей, ни приятелей. Мало кто удостаивался приглашения в этот замечательный дом посреди парка. Люди прощали такую причуду. И в самом деле, фокуснику необходимо особое место, что будет хранить тайны его мастерства.

Сегодня Колесников сидел в кабинете за широким дубовым столом, по углам которого мягко горели свечи в вычурных подсвечниках.

Комната, обставленная нарочито роскошно, отделанная в красно-чёрных тонах вмещала тысячи любопытных вещиц. В мощных книжных шкафах с толстыми ножками поблёскивали позолотой переплётов толстые фолианты, на полках толпились стеклянные флаконы и фиалы, у двери замерло поджарое чучело серого волка. За спиной Александра висел кинжал в богато украшенных ножнах. Вся эта роскошь заставляла вспомнить давно ушедшие времена, но, как бы это ни было странно, в этот мирок запросто вписывался современный телевизор, расположившийся напротив стола на массивной тумбе, и раскрытый ноутбук, стоящий на краю.

Хозяин, одетый в тёмно-алый халат, тасовал колоду карт Таро. Эти карты он сделал сам. Чёрную рубашку колоды рассекала серебристая молния, мерцающая в живом сиянии свечей, а все арканы были прорисованы столь тщательно, что иногда казалось — там живые лица. Да и сам Александр казался персонажем из старших арканов. Тёмные глаза, острые скулы, чёрные волосы — если кто себе и представлял мага, то именно таким. Изящные пальцы, перебирающие карты, украшали перстни с яркими самоцветами, а на шее поблёскивал в свете свечей крупный медальон с пентаграммой.

Но вот Александр сдвинул колоду и на некоторое время задержал карты в руках. Вопрос, который он хотел сейчас задать, был для него чрезвычайно важен, потому и стояла в кабинете глубокая тишина, потому и горели четыре свечи.

— Что ж, — Колесников выложил на стол первую карту и усмехнулся.

Эта улыбка выглядела странно, как будто лицо Александра не знало искреннего смеха, а лишь только силилось повторить подсмотренное у кого-то выражение. На дубовой поверхности стола лежал Шут.

— Здравствуй, брат мой, — почти нежно сказал Александр, глядя в лицо нарисованному лицедею. Он выложил рядом ещё одну карту, на этот раз Мага. — А вот и я сам, — прокомментировал он, и действительно лицо у нарисованного колдуна было таким же холодным, как и у него. — Таро правы, эту историю мы начали вместе. И между нами, — он положил ещё одну карту, — тройка мечей, точнее и не скажешь. Удар в самое сердце.

Некоторое время Александр смотрел на карты, будто вспоминая о чём-то, давно канувшем в прошлое. Но лицо брата так и не вынырнуло из глубин памяти, оно, как и у нарисованного на карте Шута, было плохо различимо. Яркими оставались только улыбка и пронзительно-синие глаза.

Сколько раз он уже пытался вспомнить эти черты? Но казалось, с каждым проведённым обрядом лицо брата всё глубже скрывается в тенях, и не было никакой возможности увидеть подробности. Правда, Александра это почти что не мучило, мало что в этом мире способно было вызвать у него какие-то чувства. Только холодный интерес, как у учёного, протыкающего бабочку иглой, чтобы собрать удивительную коллекцию.

Начало истории, когда-то помнившееся так ярко и ясно, теперь уже затёрлось, не тревожило ничем. Колесников словно являл собой доказательство пословицы «Время — лучший лекарь». Может быть, дело было и в чём-то другом, но в любом случае, Александр не был склонен к размышлениям о прошлом и попыткам проанализировать свой путь. Он всегда был уверен в собственных решениях, никогда не сомневался в сделанном выборе. Пусть чувства остаются кому-то другому, Колесников никогда не обращал на них внимания. Деньги и власть — вот, о чём следовало заботиться по его мнению.

Покоряя сердца людей удивительными фокусами, Александр вовсе не хотел позволить им увидеть мир иначе или подарить им немного волшебства. Нет, он желал, чтобы ему платили за выступления и аплодировали из зала. Да и на самом деле, гастролировал Колесников совсем не для того, чтобы показывать фокусы.

— Где же искать мне то, в чем я нуждаюсь? — задал наконец Александр следующий вопрос. На стол с тихим шелестом легли две карты — пятёрка жезлов и тройка пентаклей. Колесников поразмыслил немного, а затем пробормотал, — старый цирк, а программа будет новая… И это приведёт меня, — он выложил ещё одну карту поверх остальных — Верховную жрицу. — Да, это приведёт меня к тебе.

Жрица на карте не улыбалась, лицо её, печальное и прекрасное, сегодня напомнило Александру о женщине, что он не видел уже более десяти лет. Поднеся карту к глазам, Колесников задумчиво спросил:

— Как же звали её? И почему сегодня у тебя, милая моя, её лицо?

Карта, конечно же, хранила молчание. Опустив её обратно на стол, Александр помедлил, прежде чем вытащить очередную.

Верховная жрица в его раскладах всегда указывала на душу цирка, ту самую, что он столько лет пытался соединить, отыскивая кусочек за кусочком. Сколько было пройдено дорог во время этих поисков, сколько городов и стран исколесил Александр, сколько сменил имён… Он знал наверняка только одно — поиску его не будет конца, пока он не поймает все осколки в хрустальный шар. Что ж, сегодня карты говорили, что он близок к своей цели. И неважно, что на этот раз лицо жрицы кажется таким знакомым. В сущности, он видел уже немало лиц, у каждого осколка души было собственное.

Казалось бы, как могла его прагматичность сочетаться со сказками о душе цирка, но Колесников слишком хорошо знал — магические силы более чем реальны. И с каждым пойманным осколком души росли его возможности. Потому так целенаправленно разыскивал он всё новые, добивался их, одного за другим.

Александр мельком глянул на укрытый чёрной тканью хрустальный шар, что стоял на полке за стеклом. Цель была близка, но удастся ли её достигнуть? Не всегда задуманное сбывалось столь же гладко, как виделось на первый взгляд. Часто насмешливый Шут вмешивался в планы Мага и оставлял того ни с чем. Тогда приходилось начинать всё с начала, опять выискивать осколок, снова подбираться к нему ближе…

— Что же ждёт меня дальше? — спросил Колесников колоду, отбрасывая мысли о неудачах, и тут же достал ещё одну карту — туза пентаклей. — О, это хорошо.

По красивому, но такому холодному лицу Александра пробежала тень какого-то чувства. То ли это радости, то ли удовлетворения, трудно было прочесть со стороны. Туз пентаклей пророчил Магу достижение цели, пусть и придётся всерьёз всё обдумать, прежде чем получить желаемое. Колесников не боялся трудностей, слишком много лет он вёл эту охоту, чтобы теперь хоть чего-нибудь опасаться. Он уже научился и терпеливо ждать, и подстраивать козни, и подбирать удобный момент. Зная, что цель — совсем рядом, он был готов пустить в ход весь свой арсенал.

— Отлично, мне нужно знать, кто будет моими союзниками на этом пути, — Колесников теперь выкладывал карты без какого-либо промедления. На стол легли король мечей и король пентаклей, а между ними опустилась девятка пентаклей. — Авторитет и деньги. Директор цирка и спонсор, — прошептал Александр. — А между ними выгодное сотрудничество. Прекрасно.

И с тем, и с другим Колесников давно умел обращаться. Посулить кому-то больше власти, а кому-то больший достаток… О, это он умел, как и говорить особенно убедительно. Нет, с союзниками не возникнет ни споров, ни разногласий, они помогут ему на пути к цели. Теперь осталось выяснить, будут ли враги.

— А кто же будет мешать? — на этот раз Александр перетасовал колоду, прежде чем выложить на стол следующую карту. Ею оказался рыцарь кубков.

Лицо юноши, оседлавшего белогривого скакуна, было странно печальным, хотя глаза смеялись. Каждая деталь рисунка давала Колесникову, пусть небольшую, но важную информацию. Позже, когда Александр увидит мужчину, которого Таро обозначили рыцарем, он узнает его по этому выражению и по лучащимся смехом глазам.

— Интересно. Молодой человек, руководствующийся эмоциями, — Александр бросил на стол ещё пару карт. — Пятёрка кубков и Дьявол, — Колесников потёр переносицу. — Значит, ждёт мальчика потеря и разногласия с той, кто ему нравится. Дьявол всему виной.

Александр бросил взгляд на кинжал и качнул головой. Единственное, чему он так и не научился за все прожитые годы, — верить в любовь. Никто и никогда не сумел ему доказать существование этого чувства. На его памяти, рано или поздно, но сдавались абсолютно все любящие. Женщины предавали мужчин, мужчины изменяли женщинам. Деньги соблазняли и тех, и других. Разбивались сердца и семьи. Потому-то Колесников не волновался из-за назревающего противостояния. Участь мальчика представлялась заранее решённой. В их конфликте Колесников станет тем самым Дьяволом, что разрушит любовь мальчишки, ведомого лишь эмоциями и молодостью.

— А какое развитие событий ожидает меня? — Александр вытащил ещё несколько карт. — Звезда — мои надежды — будут реализованы через королеву кубков с помощью туза мечей, — он ещё раз взглянул на расклад. — Эмоциональная девушка, которой нужно всего лишь подарить то, чего она так хочет. Это легко, — он вытащил ещё одну карту и кивнул сам себе. — Ну да, вот и Колесница. Взять королеву кубков под контроль будет довольно просто.

Александр откинулся на спинку кресла, бездумно тасуя карты. Давно он не видел более ясного и чёткого расклада, да ещё и так откровенно намекающего на успех задуманного предприятия. Мягкий шелест, с которым карты тёрлись друг о друга, напоминал шорох озёрных волн, мягко накатывающихся на берег. Колесников прикрыл глаза, продолжая мерно перебирать карты. Он отпустил все мысли, позволяя Таро сказать то, что, быть может, осталось невысказанным.

Внезапно из колоды выпали три карты, они проскользнули между пальцами и с тихим шелестом опустились на ковёр у ножки стола. Александр наклонился, чтобы поднять их с пола. Два старших аркана: Влюблённые и Башня, а так же королева мечей. Колесников ещё раз глянул на расклад на столе, осмысляя новые факты. Он, как никто другой, знал, что все выпавшие карты имеют своё значение, особенно те, что вот так вот, самопроизвольно, выскользнули из колоды.

— Значит, рыцарь кубков любит королеву кубков, вот только между ними лежит королева мечей, а значит, связь их ждёт разрушение — Башня, — сказал он сам себе, крайне довольный полученным исходом. — Что ж, теперь я знаю, на что, при случае, обратить внимание.

Он аккуратно сложил карты в шкатулку. Башня легла сверху колоды, но для Александра она сейчас была символом триумфа, а не разрушения.

— Осталось только найти, который цирк в этом году собирается так кардинально изменить свою программу, — и Александр обратился к ноутбуку.

Поиски были недолгими, как и обычно, когда приходило время для новой встречи с душой цирка. Просмотрев новостные ленты, Александр наткнулся на красочные фотографии и краткий отчёт, повествующий о последнем в этом сезоне представлении цирка в городе N. Здесь же была приведена афиша с улыбающимся шутом, а также в конце статьи указывалось, что в цирк пришёл новый директор, обещающий реорганизовать программу.

Сам директор, чья фотография была дана тут же, обещал грандиозное новогоднее представление. Колесников пригляделся к изображениям.

— Так-то, брат, — обратился он к нарисованному на афише шуту. — Ты сам привёл меня к желаемому. А этот новый директор — не король ли он мечей?

Александр снова взглянул на улыбчивого клоуна на афише. Вспомнилось, как он раньше захлёбывался ненавистью, едва видел пёстрые одежды, яркий грим и широкую улыбку шутов-лицедеев. Сейчас даже это чувство отболело и почти не тревожило, хотя когда-то казалось, что такое пламя не может угаснуть. Но вот, год шёл за годом, и месть всем клоунам мира, желчная ненависть и жгучее неприятие растворились в том же тумане, где канули черты брата, образы арен, где выступал Александр, лица женщин, что вмещали в себя, пусть ненадолго, душу цирка.

Холодная усмешка скользнула по губам Колесникова. Он прикрыл глаза, размышляя, а затем его пальцы быстро побежали по клавиатуре. Не время окунаться в прошлое, нужно подробнее познакомиться с историей цирка и с людьми, которых ещё предстоит использовать в своих целях.

Город, где находился цирк, показался Колесникову знакомым, но он не стал проверять этот факт, слишком увлечённый, почти опьянённый успехом, о котором говорили карты. Может быть, дело было в том, что хрустальный шар заполнился почти полностью. Оставалось поймать только один осколок, и договор, заключённый так давно, что Александр уже не мог сказать, когда именно, будет исполнен.

Разузнав все необходимые подробности, Колесников спустился на первый этаж, достал из бара коньяк и плеснул себе немного. Усевшись на диван в гостиной, он задумчиво посмотрел на колыхающиеся от лёгкого весеннего ветерка занавески. Белая прозрачная ткань точно скрывала за собой тонкий женский силуэт.

И снова Александр вспомнил печальное и строгое лицо Верховной жрицы, а вслед за ним и ещё одно женское лицо. Миловидное, с мягкими чертами… Глаза девушки были печальны, но она улыбалась, а на щеках её были ямочки.

Закрыв глаза, чтобы лучше представить, Колесников попытался вспомнить, что же ему видится. Но ничего конкретного не приходило в голову.

— Время, — пожал плечами Александр, отпивая коньяк. — Десять лет прошло, ни имени твоего, ни облика не вспомнить.

Колесникову нравилось говорить вслух с подобными видениями. Эта милая причуда скрашивала его одиночество. Но призраки, пришедшие из памяти, никогда не отвечали. Как и сейчас. Только внезапно Александр увидел ту же девушку, но на трапеции.

— Воздушная гимнастка, акробатка! — воскликнул он. — Да, именно с такой девушкой и нужно проводить ритуал.

Он залпом допил алкоголь. Его всегда бледные щёки чуть раскраснелись, глаза заблестели.

— На этот раз я поймаю тебя, — шепнул он, донельзя довольный.

Ветер снова раздул занавески так, что почудилось — там стоит женщина. Александр словно ощутил её взгляд на себе. И впервые за вечер, а может, даже за прошедшее десятилетие, его охватило смутное ощущение, и если б только он мог вспомнить и узнать его, назвал бы это страхом. Но за свою слишком долгую жизнь Колесников разучился бояться. Он быстро прогнал неуютное чувство.

Та девушка, чей облик вдруг вынырнул из-за ушедших лет, что она значила для него? Ничего. В мире не было ни единой души, кроме души цирка, которая имела бы для Александра хоть какую-то ценность. Так и незачем вспоминать и задумываться, пусть призраки уходят туда, где им самое место.

Колесников откинулся на спинку дивана, улыбаясь всё той же странной, какой-то неживой улыбкой. Единственное чувство, что он узнавал наверняка — чувство удовлетворения. И сейчас оно было как никогда близко.

Наконец-то он исполнит договор и получит желанную награду! Осознание этого заставляло Александра ликовать. Он даже не обращал внимания на то, что уже и не помнил, что получит взамен.

Этажом выше в кабинете всё ещё дрожало пламя свечей. Сияние померкло, в комнату заполз и разлёгся по углам полумрак, но маленькие язычки дарили комнате подобие жизни. Хранили молчание старые книги на полках, будто погружённые в сонную дремоту, лишь иногда на переплётах проскакивала золотая искра — это одна из свечей чуть вспыхивала, догорая. Богатые ножны кинжала поблёскивали, переливались последними бликами света. Казалось, что спящий в них клинок, размеренно дышит, отчего плотная кожа, украшенная камнями, чуть приподнимается.

Что за сны могли сниться ритуальному ножу? Блеск ли арен, лица ли девушек, чью кровь он пил так радостно? Или холодная сталь, погружённая в тишину ножен, дремала без сновидений? Только Дьяволу было под силу ответить на эти вопросы.

Глава 4. Пятёрка жезлов

Июнь пришёл в город с дождями и грозами. Лило чуть ли не каждый день, и хоть к вечеру тучи всегда расходились, но с утра небо снова хмурилось и люди вслед за ним тоже забывали о радости в череде повседневных забот. А в цирке, как и обещал Иван Фёдорович, шёл ремонт. Главный вход в здание был закрыт, потому что в холле заново отделывали стены, и все артисты пробирались на репетиции через узкую боковую дверь, подойти к которой вечно мешала разливающаяся из-за выведенного сюда водостока лужа.

На арене тоже шли работы. Иван Фёдорович задумал сменить все сидения на трибунах, так что на манеже, кроме рабочих, никто не появлялся. Тренировки проходили в большом зале, где находились все необходимые артистам снаряды.

Целыми днями в цирке раздавался шум строительных работ, пахло краской и растворителями, иногда выключался свет — ремонтировали проводку. И хотя внешне здание будто бы уснуло, внутри был настоящий муравейник: туда-сюда сновали строители, всюду высились штабеля стройматериалов, тут и там был разбросан мусор, который неизменно появляется во время ремонта.

Но артистам нельзя было прерываться, даже пока их любимый и родной цирковой дом перестраивался перед новым сезоном. Нужно было поддерживать себя в форме, а лучше ежедневных тренировок ничто в этом не помогало.

Впрочем, Аркадий Медведев ещё занимался общей идеей и сценарием шоу, и никто не мог точно сказать, какие трюки придётся поставить. Поэтому, пока рабочие суетились, а сценарий всё ещё не был утверждён, артисты работали не особенно интенсивно. Тренировки чаще посвящались отработке давно изученного, даже успевшего набить оскомину, материала. Порой артисты просто рассуждали о новой программе, прикидывая, какую идею сценариста придётся оформлять, какие номера нужно будет подготовить.

Влад Беленький и Максим Котик, жонглёры и давние друзья, любили порассуждать об этом с Димой. Сейчас, пока труппа не вошла в режим усиленных тренировок, у всех было время посмотреть чужие выступления и придумать что-то новенькое и интересное. Говорить о жонглировании артисты могли бесконечно, Дима лишь слушал, иногда вставляя пару слов. Ему было интересно, но сам он больше мечтал об акробатике и почти не вникал в тонкости чужого мастерства. Дмитрию так хотелось снова почувствовать полёт над ареной… Но травма никуда не исчезла, и оставалось только слушать, какие снаряды как правильно подбрасывать.

— Вот думаю, если бы объединить выступление гимнастки и жонглёров. Красиво можно было бы номер обставить, — Влад сказал это совершенно внезапно, прервав Макса на полуслове.

— Любопытно, как ты себе это представляешь? — спросил его друг.

— Да вот, послушай…

Дмитрий почему-то представил Ксению и тут же потерялся в собственных мыслях. С последнего представления та была сама не своя. Что-то точно подтачивало её силы. Но вопросы она либо игнорировала, либо отмахивалась стандартными фразами, выдавливая из себя совсем ненастоящую, холодную улыбку. А то и просто проходила мимо, словно и не видела.

Дмитрий снова прислушался к разговору, когда услышал её имя.

— …Ксения могла бы подойти, — голос Влада выдавал его сомнения.

— Я вот тоже думал, — кивнул Максим и выудил из кармана пару теннисных мячиков.

— Хорошая идея, — согласился Дмитрий, хотя о чём именно речь и прослушал.

— Думаешь? — Беленький пожал плечами. — Я хотел к Аркадию зайти, переговорить.

— А это можно, — Макс принялся жонглировать, но внимания на мелькающие всё быстрее мячики будто бы и не обращал. — Может, ему понравится, а может, просто наведёт на хорошую мысль.

— Ну да.

Дмитрий только кивнул, а потом отошёл. Ему необходимо было заняться своими делами, но он медлил, всё ещё раздумывая над загадкой, что тревожит Ксению, которую столько времени безуспешно пытался решить.

Внезапно дверь, ведущая в зал для тренировок, распахнулась так, точно её толкнули что есть сил. Ксения, взъерошенная и явно расстроенная, выбежала в коридор и помчалась к раздевалкам.

— Смотри, опять сегодня не в духе, — прокомментировал Максим.

— Может, ушиблась? — Влад вдруг перехватил мячик у Макса. — Кто её знает…

Дмитрий смотрел вслед Ксении, волнение захватывало его всё сильнее.

А на тренировке акробатов как будто и не произошло ничего особенного. Ксения отрабатывала сложный приём, и за этим наблюдали Валентина и Павел. Они всегда страховали более молодых, помогали справляться с трюками и поправляли их, чтобы исполнение было достойным. Пока Ксения была под наблюдением старших Савельевых, Алиса, Александр, Роман и Марина занимались совместным трюком, и им, напротив, всё удавалось отменно. Здесь же, только чуть поодаль, репетировали и клоуны.

Сегодня Ксения была не в форме самого утра. Она даже в самых простых вещах ошибалась, и Валентине приходилось поправлять её не раз и не два, выбирая лонжу особенно внимательно. От этого Ксения нервничала всё сильнее. Павел заметил это и подумал, что лучше бы той передохнуть, иначе можно и травму получить. Кивнув жене, старший Савельев снова обратил внимание на тренировку группы.

— Ксюша, достаточно пока, — тут же окликнула Валентина. — Тебе сегодня не хватает гибкости, сядь, посиди, потом разомнись и начнёшь заново.

— Что?! — вспыхнула Ксения, спрыгивая на мат. — Зачем мне отдыхать?!

Она была на взводе, это было понятно сразу. Валентина пожала плечами, снова переглянувшись с супругом.

— Отдохни, — миролюбиво предложил Павел. — Сейчас всё получится.

— У меня и так получается, — огрызнулась Ксения, отворачиваясь. — Вы нарочно отвлекаете меня, — она сказала это почти себе под нос, срывая пояс страховки, но Валентина стояла достаточно близко, чтобы услышать.

— Ну как ты можешь? — возмутилась она. — Мы за тебя головой отвечаем. Если ты выполняешь неверно, то и до травмы недалеко.

— Да все вы тут бездарности! — Ксения бросилась к выходу.

Встрёпанная, едва ли не рыдающая, она пронеслась по залу и с силой толкнула дверь. Остальные акробаты молча смотрели ей вслед. Когда дверь с грохотом захлопнулась, Александр Малыхин, муж Алисы, дочери Валентина и Павла, протянул:

— Да уж, сольного номера ей не увидеть, пока она договор с тёмными силами не подпишет. Совсем расслабилась девчонка.

— Ты что несёшь? — спокойно спросил Степан, но было ясно, что он совсем не склонен шутить. — В цирке такое говорить нельзя. Особенно вам, акробатам. Каждый день жизнью рискуете.

Малыхин опустил голову, признавая справедливость слов Кочетова, а может, просто не желая спорить. Алиса тихонько вздохнула — ей тоже были не по вкусу слова супруга.

— Так, давайте продолжать, — сказал Роман, пытаясь поскорее перевести разговор на другую тему. — Марин, у тебя тут не очень гладко было…

Степан грустно взглянул на явно расстроенного Виктора. Тот всё ещё смотрел на дверь, за которую вылетела раздосадованная дочь.

— Успокоится, Вить, — попытался Кочетов утешить его. — Дело молодое. Перебесится.

— Если б только Настя здесь была… — протянул Виктор. — Я, пожалуй, пойду, посижу немного. Потом закончим.

— Как скажешь, — покладисто кивнул Степан. Ему было понятно — дело тут совсем не в усталости, Резниченко, волнуясь за дочь, не мог продолжать репетицию.

Виктор действительно снова ощутил хорошо знакомую боль в груди. Он уже подумывал, что стоило бы записаться к врачу, проверить сердце, но всякий раз откладывал, оттягивал этот момент, не желая признавать за собой подобную слабость. Только вот когда видел свою дочь плачущей, боль возвращалась. Ведь каждая её слеза доказывала — он не справился, не сумел выполнить то, что обещал Насте, не смог защитить Ксению, не смог сделать её счастливой.

…То время было таким лёгким и радостным. Анастасия так любила дочь, всюду старалась брать её с собой, потому Ксения очень рано заинтересовалась гимнастикой, акробатикой, и часто Виктор с нежностью наблюдал за тем, как его малютка-дочь и красавица-жена упорно занимаются в зале, отрабатывая трюки.

Слушая мать, Ксения училась очень быстро, всегда работала с наслаждением и не жаловалась на трудности. Анастасия же окружала дочь любовью и заботой, подстраховывала её, мягко поправляла, если девочка ошибалась.

Виктору нравилось, как они работали вместе. Да и вся труппа, посматривая на эти тренировки, воодушевлялась и занималась лучше, достигая более заметных результатов. Анастасию прозвали Солнышком, а Ксению — Лучиком, и казалось, ничто не изменит установившегося порядка.

Вот только у жизни на этот счёт были совсем другие планы. Теперь воспоминания о тех ярких днях отзывались покалыванием за грудиной, и Виктор не мог справиться с собой. Он выходил из здания, неаккуратно комкая в руке пачку сигарет, прикуривал и смотрел, как льётся с неба прохладный июньский дождь.

Ксения едва сдерживалась, чтобы не разрыдаться. Каждый день казался ей новым мучением, но сегодня стало совсем невмоготу. Извечные придирки старших Савельевых, осуждающий взгляд отца… Как она уже устала от этого! Все знают — все! — что она хочет вырваться, получить сольный номер, стать, наконец, заметной на общем фоне. И никто не хочет помочь.

Она перебирала в уме причины. Что это — зависть, конкуренция? Но когда они, всегда бывшие одной семьёй, превратились в конкурентов? Неужели приход нового директора так повлиял на людей, которых она знает всю жизнь?

Ксения с яростью дёрнула застёжку спортивной куртки. Ей больше не хотелось оставаться здесь. Лучше уж пробежаться под дождём, может, завернуть в то кафе, что на углу. Чашка кофе поможет восстановить душевное равновесие…

Она замерла напротив зеркала, потому что краем глаза заметила движение. Конечно, то было всего лишь её собственное взъерошенное отражение, а на миг показалось — это мать.

В последние дни Ксения всё чаще вспоминала о ней. Её улыбка, голос, мягкие прикосновения… Анастасия была очень нежной и женственной, она всем нравилась, такая миловидная и воздушная. И Ксения, безусловно, любила мать, считала её почти волшебницей, а может, феей воздуха, которая вот-вот опять упорхнёт под купол цирка. Там-то ей всегда было так вольготно и легко…

Присев на скамью, Ксения задумчиво посмотрела на своё отражение, но видела вместо него картины прошлого. В первом классе, когда всех просили рассказать о родителях, Ксения так хотела говорить первой. Её собственный детский голосок ещё стоял у неё в ушах:

— Мой папа — шут, он всегда веселит людей. А вот мама — волшебная фея, самая настоящая. И хоть она без крыльев, но летает под куполом. Все смотрят на неё и удивляются. А ещё мама обещала, что и меня научит летать…

Кто-то из класса тогда возмутился, что Ксения всё это придумала, ведь не бывает такого в жизни, но учительница объяснила, как оно есть на самом деле. А сама Ксения только смеялась в ответ на возражения, почти не слушая пояснения учительницы. Она-то каждый вечер видела, как на самом деле мама умела летать…

Смахнув непрошенные слёзы, Ксения встала и начала переодеваться. Детство было таким безоблачным, вот только кончилось слишком резко. Мама исчезла, забрав с собой всё своё волшебство. Воздушная акробатика — это тяжкий труд, никакая не магия.

Ксения распустила волосы и прошлась по ним расчёской, пытаясь успокоиться. Пережить предательство матери было не так просто, ещё тяжелее было понять, почему отец так безропотно это принял, почему не искал, не пытался вернуть Анастасию. Говорить на эту тему Ксения просто не могла, да Виктор и сам как будто бы не горел желанием. Он словно перевернул страницу и продолжил жить, как ни в чём не бывало. Этого дочь ему простить так и не смогла, впрочем, она не простила и спешного отъезда матери.

Какими бы ни были детские воспоминания, они не могли пересилить тоски и боли, что поселилась у Ксении в душе. Всякий раз, вспоминая о светлых днях, она вспоминала и это странное предательство. День, когда она осталась одна.

Одевшись, Ксения снова замерла напротив зеркала. Нужно было нанести макияж, замаскировав следы слёз. Ей так хотелось сейчас превратить лицо в маску, чтобы никто не смог прочесть её чувств. Нужно быть твёрже, не отказываться от своих надежд, не изменять своим мечтам. Пусть весь мир против неё, даже те, кто всегда был рядом. Пусть никто не подставит плечо, но она всё равно добьётся своего.

В этом новогоднем шоу у неё будет сольный номер!

Ксения никого не встретила, пока торопливо шла по коридорам к выходу, но стоило распахнуть дверь на улицу, как она столкнулась с отцом. Виктор растерянно смотрел на неё, держа в пальцах недокуренную сигарету. За его спиной лил дождь. Ксения нервно улыбнулась, вспомнив, что оставила зонт в раздевалке.

— Отец, — сказала она, потому что молчать ещё дольше было бы совсем странно.

— Ксюша, — мягко начал он, но замолчал, как будто не мог подобрать слов.

— Ты опять куришь? — нахмурилась она, тут же представив, как комично это выглядит со стороны.

— Разволновался, вот и… — Виктор, не глядя, бросил окурок в лужу. — А ты куда… без зонта?

На мгновение Ксении показалось, что он сейчас скажет о незаконченной репетиции, но Виктор не стал на неё давить.

— Забыла. В раздевалке, — дочь почувствовала себя неуютно, к тому же холодная водяная пыль, долетавшая с улицы через открытую дверь, внезапно заставила её поёжиться. — Зябко.

— Зябко, — согласился Виктор и наконец вошёл, тут же подхватывая Ксению за локоть. — Зонтик нужно взять…

Она послушно пошла по коридору, чувствуя, как в груди нарастает желание крикнуть, вырваться, убежать. Но вместо этого она двигалась так же медленно, так же спокойно, как Виктор.

— Может, Валентина и не права была, — вдруг вырвалось у отца. Ксения даже приостановилась.

— Не права? — уточнила она, не понимая до конца, что это может значить.

— Не всегда нужно сразу останавливаться, — рассудительно продолжал тот. — Порой дожать нужно. Зачем ей было тебя останавливать-то…

Ксения пожала плечами. Её вдруг немного отпустило, забылись тревожные мысли, будто бы слова отца были той самой соломинкой, за которую она могла уцепиться, чтобы не утонуть в неприятных размышлениях.

— А сам ты что думаешь? — почти робко спросила она, мысленно сразу же приготовившись огрызнуться, если почувствует намерение обидеть или унизить.

— Ты сегодня хорошо работала, только, видимо, ты уставшая. Не выспалась, дочь? — Виктор чуть улыбнулся, примирительно и как-то особенно беззащитно.

— Не выспалась, — повторила за ним Ксения.

— Бывает, — успокаивающе погладив её по руке, Виктор отвёл взгляд. — Ты лучше домой, отдохни.

— Па, — Ксения снова остановилась. — Ты передай Валентине… Павлу… Я извиняюсь.

Они стояли в коридоре, и лампы в очередной раз мигнули, свет стал тусклым, как в ночном поезде. Виктор вгляделся в глаза дочери и кивнул.

— Я передам, конечно. Тебе ведь нездоровится. Два дня уже.

Ксения удивлённо взглянула на отца, едва подавив возглас «Откуда ты знаешь». Ей и правда было нехорошо последние дни.

— Спасибо, — шепнула она. — Я за зонтом…

И поспешила скрыться за дверями раздевалки. Внезапно понять, что отец приглядывает за ней так же, как когда-то в детстве, было и радостно, и грустно.

— Почему же ты раньше мне ничего не показывал, папа? — спросила Ксения в пустоту.

Её зонт стоял у стены, раскрытый. Он ещё даже не высох до конца. Но оставаться в цирке Ксения больше не могла, ей хотелось под ливень, в свежесть и ветер. Только чтобы голова перестала кружиться от смеси эмоций, которые в последнее время совсем вышли из-под контроля.

Проводив дочь до выхода, Виктор вернулся в зал. Некоторое время он наблюдал за тренировкой акробатов, выжидая удобный момент. Задумавшись, он внезапно вспомнил, как Валентина работала с Анастасией. Настя была чуть выше, Валентина крепче и коренастей, одна любила длинные волосы, вторая стриглась под мальчишку. Они были словно слеплены из разного теста — очень воздушная Анастасия и крепко стоящая на земле Валентина. Может, в этом тоже кроется причина разногласий Савельевой и Ксении? Ведь девочка так сильно похожа на мать. Павел вот тоже крепкий, у него совсем другой подход к работе… В этот момент Валентина заметила взгляд Виктора. Он кивнул ей, приглашая отойти. Старшие Савельевы отпустили молодёжь передохнуть и подошли ближе.

— Ксюшу домой отправил, — пояснил Виктор в ответ на вопросительные взгляды.

— Плохо себя чувствует? — понимающе переспросила Валентина.

— Да, — он отвёл взгляд. — Вот, просила передать, что извиняется.

— Да ничего, — Павел взглянул на жену. — Нервы у всех сдают порой.

— Она волнуется, всё о сольнике мечтает, — Виктор вздохнул. — Наверное, хочет хоть так к матери ближе стать…

— Тяжело ей без Насти, — Валентина мягко коснулась плеча Виктора. — Ты не переживай, Вить. Мы же всё понимаем. Девочке хочется чего-то достичь, хочется признания. В конце концов, она молодая ещё, кто из нас в её возрасте об этом не думал.

— Наверное, — Резниченко на самом деле никогда не думал о славе или признании. Ему хотелось совершенно другого. Но поручиться, что именно его точка зрения верная, он бы не смог. Валентине-то, может, было виднее.

— Завтра пусть приходит, как обычно, — вмешался Павел. — Я с ней поработаю. Мне кажется, я знаю, что ей посоветовать.

— Передам. Спасибо, ребята, — Виктор отошёл к Степану, устроившемуся на скамейке.

— Что, домой отправил? — спросил тот почти сразу же. — И верно, ей сегодня лучше бы отлежаться.

— Боюсь, что душа этим не лечится, — Виктор растерянно посмотрел в сторону акробатов. — А мне кажется, у Ксюши именно она болит.

Степан ничего на это не ответил, только головой качнул, вспомнив: «Маленькие детки — маленькие бедки»…

Дмитрий так надеялся переговорить с Ксенией, возможно, расспросить её, что всё-таки случилось, но той не оказалось в зале, когда он заглянул туда под каким-то благовидным предлогом. Уйти сразу Морозов не мог, слишком уж ему хотелось хотя бы издали соприкоснуться с акробатикой. Вспоминая, как он сам отрабатывал трюки, Дмитрий прислонился к стене у двери и заворожённо наблюдал за работой Савельевых.

Пусть смотреть, как другие делают то, что тебе уже недоступно, было немного грустно, но всё-таки Морозов словно отрывался от земли вместе с другими акробатами, почти чувствовал, как слаженно работают мышцы, как покоряется сложный приём…

— Эй, Дима, — прервал его размышления Геннадий. Его тренировка начиналась позже, чем у других.

— Привет, — отозвался Морозов, пожимая ладонь эквилибристу.

— Что, мечтаешь? — Дикий кивнул в сторону акробатов.

— Да вот, помаленьку, — Дима смущённо улыбнулся.

— А я вот думаю, что в новом сезоне этакого показать, да никак всё… — Геннадий взъерошил волосы. — А что это Ксении не видно?

— Она, видимо, приболела, — Дима нахмурился, он всё ещё волновался за девушку.

— Бывает. Пятый день льёт без продыха, тут и простыть недолго, — Дикий кивнул клоунам, сидящим на скамье. — Ладно, пойду, что ли, делом займусь.

— А ты не был у Аркадия случайно? — спросил Дима. — Может, он хоть тебе что-то сказал по поводу нового шоу?

— Был, только мы чуть повздорили, — Геннадий усмехнулся. — Насмотрелся он на канадские цирки, теперь пытается их технический уровень нам приписать. Вот только у нас таких снарядов нет. Поговорили…

— Понятно, — Морозов не стал вникать в подробности. — Ну ладно, работай.

— Да уж, — и Дикий пошёл прочь.

Дима проводил его взглядом и тихонько выскользнул из зала. Растревоженные переживания снова принялись терзать его. Прикинув, сколько ещё осталось сделать, Дмитрий отправился в буфет: у него нашлось свободное время, чтобы выпить чаю.

Екатерина Марковна встретила добродушно, но почти сразу заметила — что-то не так.

— Ты чего, Димка, нос повесил? — спросила она, ставя перед ним чашку.

— На тренировку акробатов смотрел, — признался Морозов.

— И что там, на арену захотелось или с Ксенией проблемы? — Екатерина облокотилась о стойку, рассматривая Диму особенно внимательно. — Уверена, что второе.

— И то, и другое, помаленьку, — Морозов вздохнул. — Смотреть, как другие тренируются, и приятно, и больно. А Ксения вот приболела сегодня.

— Не травма? — озаботилась Марковна.

— Нет, вроде ничего такого, — вздрогнул Дима. — Домой её отец отправил. А раньше она такая расстроенная выскочила из зала…

— Да она сейчас всё время как не в себе, — Екатерина вздохнула. — Да ты пей, чего чай студишь. Посмотрим, может, ремонт этот кончится и всё в норму придёт?

— Может, и так, — Дима послушно отпил глоток. — По крайней мере, очень надеюсь на то.

Екатерина Марковна кивнула, бросила взгляд в сторону залитого дождём окна.

— Ишь, как льёт, — вырвалось у неё. — Стихия какая.

Дмитрий посмотрел в ту же сторону и вспомнил вдруг такой же июньский день.

Они вместе с Ксюшей сидели у окна и смотрели, как дождевые струи взбивают в луже крупные пузыри.

— Смотри, как шампунь, — удивилась Ксения.

— Да, — согласился он. — Почему не каждый дождь так?

— Не знаю, — протянула Ксения.

Полчаса назад они под присмотром родителей кувыркались на матах и у Ксении выбились волосы из косы. Теперь в электрическом свете вокруг её головы вспыхивал ореол.

— Ты как ангел, — сказал тогда Дима, едва это заметил. Она смущённо хмыкнула.

— Нет, мама моя — ангел. Она летать умеет.

Дима обернулся: Анастасия Резниченко как раз отрабатывала трюк на трапеции.

— Ты тоже будешь летать, — уверенно заявил он своей подруге. — Обязательно будешь.

Ксения скромно пожала плечами, но в глазах её читалась уверенность.

Куда вот только она подевалась сейчас?

Вынырнув из своих воспоминаний, Дмитрий быстрыми глотками допил остывший чай. Екатерина лишь качнула головой.

— Пора мне, — Морозов поднялся.

— Зайдёшь вечерком? — Марковна взяла в руки пустую чашку.

— Может, если дел каких не привалит.

Проводив его взглядом, Екатерина Марковна только вздохнула. С начала июня ей было тревожно. Странное смутное беспокойство накатывало, как волна, и она всё не могла понять, в чём же дело. Может быть, конечно, всё объяснялось просто — всегда тяжело видеть, как меняются привычные порядки. Но всё-таки Екатерина не хотела отмахиваться от своих ощущений только по этой причине. Нет, ей казалось, что затевается что-то совершенно необычное. Похожее она чувствовала около десяти лет назад, только сейчас было уже так трудно ворошить подробности.

Не тогда ли пропала мать Ксении?..

Припоминая, Екатерина Марковна механически натирала чашку губкой. Чёткие картины всё никак не приходили. Казалось, маячила важная деталь в этой истории, но совершенно нельзя было понять — какая.

Дождь за окном всё шуршал и шуршал, как будто тысячи людей шептались в цирке, где погасили свет перед началом представления…

Глава 5. Тройка пентаклей

Аркадий немного нервничал. Сегодня Иван Фёдорович собирался представить его спонсорам, чтобы они могли вместе обсудить наброски сценария. Это была крайне важная встреча, и Медведев всё никак не мог представить, как будут развиваться события. Он уже сменил два галстука и всё ещё не решил, стоит ли вообще одеваться столь официально. Листы с намётками сценария, распечатанные в трёх экземплярах буквально полчаса назад, рассыпались по столу, и нужно было ещё собрать их в аккуратные папки.

Звонок телефона заставил Медведева вздрогнуть. Подхватив мобильный, Аркадий зажал его плечом и ответил:

— Да?

Одновременно он попытался всё-таки застегнуть рубашку как следует.

— Аркадий Анатольевич? — Иван Фёдорович всегда говорил подчёркнуто вежливо, хотя по имени-отчеству к Аркадию не обращался более никто.

— Да-да, я скоро буду, — взволновался Медведев, пытаясь сообразить, уж не опаздывает ли он на встречу.

— Не торопитесь, — директор шумно вздохнул. — Спонсоры задерживаются часа на полтора, вы не спешите.

— А… Спасибо, — Аркадий стянул с шеи галстук. Ему показалось, что этот чересчур ярок. — Я подъеду.

— До встречи, — тут же повесил трубку Иван Фёдорович.

Бросив телефон обратно на стол, Медведев снова взялся сражаться с галстуками. Перенос времени встречи его только нервировал. Проговаривая себе под нос официальные фразы, которыми планировал начать беседу, Аркадий всё время мысленно возвращался к уже написанному плану выступления, взвешивая, насколько оно вышло сильным.

У него был небольшой опыт работы, а с цирковыми сценариями и вовсе маленький, но он подошёл к делу основательно и серьёзно. За последний месяц он пересмотрел столько записей цирковых выступлений, что до сих пор удивлялся, как голова не пошла кругом. Воображение, конечно, могло нарисовать и более интересные вещи, но предстояло учесть подготовку труппы и материальное оснащение цирка. Не во всё спонсоры будут готовы вкладываться. Сколько идей из-за этого пришлось набросать только для себя!

Остановившись наконец на тёмно-синем галстуке, Аркадий взглянул на себя в зеркало и внезапно успокоился. Такое с ним бывало, когда он приходил к убеждению, что сделал всё возможное в имеющихся обстоятельствах.

Рассортировав листы по папкам, Медведев захватил ключи от машины и вышел из дома. День снова выдался дождливый, Аркадий даже накинул куртку, чтобы спрятать под ней драгоценный материал, пока не добежит до автомобиля.

Пожалуй, самое главное, что он понял за этот месяц — работа с цирком была не очередной подработкой ради денег. Этот мир захватывал его, притягивал и манил. Наверное, потому он так желал, чтобы высказанные им идеи всё-таки были приняты. Аркадий успел познакомиться с труппой, с кем-то ближе, с кем-то только поверхностно, но уже и этого хватило, чтобы понять — здесь ему и хочется работать не в течение одного сезона, а долго, пока не будут реализованы самые смелые идеи.

Проскочив по двору под моросящим дождиком, Медведев сел в машину, бросив папки на переднее сиденье. Прежде чем выехать со двора, он вспомнил, как буквально вчера беседовал с Владом, говорил с ним о жонглировании и как можно совместить номера, чтобы это было и зрелищно, и не вызывало затруднений у зрителя. Улыбнувшись, он мысленно пометил, что надо бы попросить у Ивана Фёдоровича созвать весь коллектив для обсуждения сценария. Разговор с Владом показывал, что у труппы тоже немало интересных идей.

Иван Фёдорович ещё раз осмотрел кабинет. Сегодня ему хотелось произвести особенно хорошее впечатление, иначе многим планам будет не суждено сбыться. Аркадий обещал подъехать с минуты на минуту, и Коткин втайне порадовался, что взял именно этого человека. Можно было предложить работу кому-то поопытнее, вот только в парне чувствовался какой-то внутренний запал, драйв, а именно это хотел привнести Иван Фёдорович в подначальный цирк.

Никто из труппы не знал, что Коткин присутствовал на финальном представлении. Влюблённый в цирк, он наслаждался зрелищем как ребёнок, впервые увидевший огни манежа. Но после пришло время для серьёзного анализа. Все пометки, которые он сделал по следам того вечера, Иван Фёдорович отдал Аркадию. Было интересно, как тот станет работать с полученной информацией. Медведев не разочаровал, почти сразу предложив довольно элегантные решения для некоторых проблем. Однако полноценного эскиза будущего сценария Иван Фёдорович ещё не видел, потому так обрадовался, что Аркадий собрался приехать заранее — оставалось время на изучение бумаг.

Переставив стаканы с места на место и расправив не особенно нуждавшуюся в этом салфетку, Коткин глянул на окно и почти с раздражением закрыл жалюзи. Льющий дождь порядком надоел, Иван Фёдорович даже поймал себя на мысли, что его мерный шорох по стеклу помешает нормальной беседе со спонсорами.

— Иван Фёдорович, — дверь кабинета приоткрылась, заглянул Кирилл Пашков, сейчас именно он следил за действиями наёмной бригады, ремонтирующей холл.

— Да, — кивнул Коткин. — Что-то случилось?

— Я подумал, может, лужу смести ту, что под дверями растеклась боковыми? — Кирилл всё-таки вошёл, но было заметно, что он робеет под взглядом директора. — Спонсоры же приедут.

— Ну, если она снова налиться не успеет, — с сомнением в голосе протянул Иван Фёдорович. — А нельзя как-нибудь…

— Можно сегодня через холл провести, — просиял Кирилл. — Там, конечно, не убрано, но зато видно, как работа идёт.

— Да уж, это и лучше будет, — кивнул Коткин. — Я выйду встречать, ты не волнуйся, скажи ребятам, чтобы там подмели чуток.

— Всё сделаем, — и Пашков выскользнул из кабинета.

Иван Фёдорович качнул головой. Его приятно удивляло, что даже работники сцены были так влюблены в цирк, и не только в представления, но и в здание, как будто действительно считали его в каком-то смысле домом. И от этого внутреннего убеждения у цирка появилась особая атмосфера. Подобного Коткин раньше не чувствовал практически нигде. Некоторое время он работал в другом цирке, больше сконцентрированном, конечно, на разъездах по стране, и такого отношения у той труппы просто не замечал. Теперь он будто бы обогревался от тепла чужого камина, и ему очень хотелось сделать этот мир своим.

Аркадий появился через полчаса. Он был немного растрёпан, а в волосах поблёскивали капельки воды, но выглядел, как и положено, прилично. Даже при галстуке. Это Ивана Фёдоровича порадовало — краснеть за сценариста перед спонсорами не придётся.

— Вот наброски сценария, — почти сразу начал Медведев. — Вы бы посмотрели, Иван Фёдорович.

— Да-да, очень хорошо, — Коткин сел за свой стол и принялся вчитываться в расписанные Аркадием предложения.

Медведев между тем оглядел кабинет, тоже переставил стаканы, потом разлил по ним воду. Видимо, так он пытался унять собственное волнение.

Краем глаза Аркадий следил за реакцией директора. Он был готов тут же внести какие-то правки и даже распечатать документы заново — благо, в соседнем кабинете для этого было всё необходимое. Но Ивану Фёдоровичу предложения нравились, он кивал головой и иногда чуть заметно улыбался.

— Ты даже клоунам нашёл достойное место, — заметил он, подняв голову.

— Да они же тут матёрые, программу не испортят, — чуть смущённо отозвался Аркадий, ещё не до конца уверенный, что его идеи действительно понравились.

— Да, — Коткин перевернул страничку. — Надеюсь, не только мне это понравится.

Аркадий едва не выдохнул: «А уж я-то как надеюсь», но вовремя сдержался. Ему не хотелось показывать свою неуверенность: если уж он и не мог скрыть её полностью, то не стоило демонстрировать и насколько сильно он сомневается. Напомнив себе, что сделал всё, от него зависящее, Медведев сел наконец за длинный стол, почти на то же самое место, где расположился в вечер первого знакомства с труппой. И тут же вспомнил, что хотел попросить.

— Иван Фёдорович, — начал он неловко. — Ко мне на днях подходил Влад Беленький. У него были интересные идеи для новогоднего представления. Вот я и подумал…

Но Аркадия прервал звонок мобильного. Директор тут же схватил телефон, поспешно отвечая:

— Да, Роман Валентинович, я. Да-да, подъезжайте, конечно.

Медведев растерянно взглянул на внезапно вспотевшие от волнения ладони. Скоро всё решится.

— Сейчас будут. Я встречу, Аркадий, — с воодушевлением в голосе сообщил Иван Фёдорович и стремительно вышел из кабинета.

Оставшись один, Медведев быстро пробежал сценарий глазами. Всё-таки ему было, что предложить, и это хоть немного, но успокаивало вновь проснувшуюся неуверенность.

Роман Валентинович был человеком, не склонным к сентиментальностям. Он не особенно любил цирк, для него на первое место выходили затраты и доходы. Подчинённые недаром поговаривали, что он и сны видит сплошь из цифр, диаграмм и отчётов. Взяв в команду такого человека, Михаил Андреевич был спокоен — любое предприятие принесёт прибыль. Даже цирк.

Себе Михаил, напротив, не доверял. Он знал, что в силу возраста стал более мягким, его легче было уговорить на авантюру. Предложи тряхнуть стариной или расскажи о чём-то из лет давно минувших — и пожалуйста, вот он уже подписывает финансовые документы. Цирк же был самым приятным детским воспоминанием, и бороться с собой Михаил Андреевич не мог. Осознание, что вся эта красота будет теперь кормиться с его ладони, как дивная птица, было слишком приятно. Вот Роман на такое не падок, он сохранит трезвый ум, и стоит только Коткину предложить что-то неподходящее, тут же заметит.

Когда машина подъехала к зданию цирка, дождь всё-таки закончился, сквозь тучи то и дело пробивалось солнце. Михаил Андреевич счёл это добрым знаком. Его молчаливый партнёр на такие мелочи, конечно, внимания не обращал, зато заметил другое.

— Встречают нас, — сказал он негромко.

— А, Иван Фёдорович, — улыбнулся Михаил, и вышел из автомобиля первым, радушно протягивая руку.

Пока Коткин и Анисимов радостно обменивались приветствиями, Роман хмуро оглядел здание, точно подмечая, где могут случиться внезапные траты. Пожимая ладонь директору, он сразу сказал:

— Зданию покраска понадобится?

— Скорее всего, — кивнул Иван Фёдорович. — Смету я вам предоставлю, сегодня уже готовы предварительные бумаги… Но мы же сейчас о другом говорить собирались. Пойдёмте.

Роман неопределённо хмыкнул. Ему цифры не только были ближе и понятнее, но и совершенно не хотелось менять их общество на погружение в цирковой мир. Когда он последний раз был на подобном представлении, Колядов уже не помнил, а последний цирк, о котором он слышал, был Дю Солей. И зрелище Роман на самом деле представлял себе плохо, зато помнил цену билетов на канадских гостей.

— Вот, холл мы уже начали приводить в порядок, — говорил тем временем Коткин. — Тут, конечно, ещё не закончены работы, но уже можно понять, как оно будет.

— Да, хорошо будет, — покладисто согласился Михаил Андреевич. — Вот ещё тут зелень развести… Или попугаев каких.

Роман Валентинович слушал предложение старшего партнёра, мысленно переводя их на понятный язык. Он даже вытащил смартфон, тут же набросав себе заметку, чтобы ни о чём не забыть.

Иван Фёдорович заметил эти манипуляции и немного напрягся. Если вести дела с Михаилом было не сложнее, чем с Николаем Васильевичем, то Роман внушал серьёзные опасения. Мрачный, даже угрюмый, он не производил впечатления человека циркового, а значит, тонкостей мог просто не понять, не почувствовать. Коткин вдруг ощутил себя так, будто привёл в дом врага. Отогнав неуместные мысли, он повёл спонсоров дальше.

— Аркадий Анатольевич нас уже ждёт, — пояснял он на ходу. — Набросал сценарий, конечно, только приблизительный, но можно уже составить представление, что мы планируем сделать в новом году.

— А смета на это тоже будет? — тут же спросил Роман, что-то выбив пальцами на экране смартфона.

— Смета?.. — Иван Фёдорович даже сбился с шага. — Ах, да, конечно будет.

— Хорошо, — не меняясь в лице, отозвался Колядов.

— Ты погоди со сметой, — вмешался Михаил Андреевич, которому с недавних пор и душевное общение было дорого. — Сначала надо посмотреть, что там планируется.

— Да, конечно, — согласился Роман Валентинович, но было заметно — мнения своего он ни капли не изменил.

Как только Иван Фёдорович представил Медведева спонсорам, тот протянул папки с набросками сценария, и пока мужчины читали, Аркадий присматривался. Михаил Андреевич показался ему чуть постарше Ивана Фёдоровича, он вызывал доверие. В его облике было что-то приятное, он временами улыбался, и трудно было поверить, что Анисимов на самом деле неплохой делец. Он был цирку почти родным. Но вот о Романе Валентиновиче того же сказать было никак нельзя.

Крепко сбитый, остриженный очень коротко, он был похож на бизнесмена из девяностых. Его тяжёлый взгляд, казалось, оценивал всех и каждого, и Аркадию сразу пришло в голову, что Роман уже знает не только цену его костюма и галстука, но и сколько стоит его, Аркадия, жизнь. И это, безусловно, не могло не настораживать. Этот человек был здесь не ради цирка, а исключительно ради прибыли. По лицу его было видно только одно — он не вникает ни в какие особенности и тонкости цирковых представлений, и сценарий для него нужно было писать со статьями расходов и приблизительным финансовым результатом.

Аркадий уже встречался с подобными людьми, так что приготовился немедленно дать отпор. Иван Фёдорович, будто прочитав мысли сценариста, лишь едва заметно кивнул. Он тоже предчувствовал сложности. Однако первым высказался Михаил Андреевич.

— Мне тут всё понравилось, — улыбнулся он. — Но я предвзят, конечно. Старый любитель цирка, что мне тут может не нравиться? И клоуны смешные, и акробаты… — взгляд его затуманился, точно он вспоминал что-то донельзя приятное. — Я вот и хотел цирк под крылышко прибрать, чтобы хоть посмотреть одним глазком изнутри. Так что я-то одобряю.

И он замолчал. Было в этом что-то неуловимо угрожающее. Роман Валентинович тут же перелистнул последнюю страницу, но, опять не обнаружив там никакой существенной для себя информации, поднял голову и смерил Аркадия тяжёлым взглядом.

— Я так скажу, — заговорил он тихо. — Я видел, сколько этот цирк приносил в прошлом. Последняя программа была довольно удачная, но прибыли с неё не хватило и холл отремонтировать, — тут он поднялся. — Михаил Андреевич — человек добрый, а я вот слежу, чтобы его финансовые дела от доброты ничуть не пострадали. Так вот. Нам нужна такая программа, чтобы возместить все вложения и не остаться на нуле. Это ясно?

— Безусловно, — кивнул Иван Фёдорович, с тревогой поглядывая на Аркадия.

— Я думаю, что с предложенным шоу мы такое потянем, — Медведев сглотнул, почувствовав, как галстук начинает давить на горло.

— Я вот посмотрел, — Колядов мельком глянул вниз. — Акробаты — это хорошо, это шоу, это интересно. Как в Дю Солей. А вот эти ваши клоуны — это что, не понимаю.

Михаил сощурился, но ничего не сказал. Ему клоуны нравились, но прерывать Романа он считал дурным тоном. Бизнес-партнёры на людях не показывают, что не всегда согласны друг с другом.

— Вычёркивайте ваших клоунов, — Роман задумчиво глянул на Аркадия. — Вместо них лучше сделать лазерное шоу. Установка у нас есть, дадим напрокат, почти за бесценок. Пусть акробаты там как-нибудь поучаствуют, в общем, тут уже ваше дело, как это совместить. Понятно?

— Лазерное шоу — это интересно, у меня были идеи, с ним связанные, — кивнул Аркадий, судорожно вспоминая, не записывал ли он где-нибудь подобную мысль.

— Хорошо, вот, вместо этих клоунов пусть будет что поинтереснее, — Колядов глянул на Ивана Фёдоровича. — И мне сметы нужны, желательно поскорее. Агентство наймём, чтобы рекламу сделать.

— Я уже приготовил приблизительные сметы, — директор тут же вытащил ещё одну папку из стопки на краю стола. — Вот, ознакомьтесь.

Роман Валентинович тут же углубился в чтение. Пока он молча листал страницы, пристально вглядываясь в цифры, Михаил Андреевич сказал:

— Если цирк не принесёт нам дохода, то Роман хочет его заменить крупным и современным торгово-развлекательным центром. Это мне, конечно, немного грустно, но бизнес есть бизнес. Но я вот думаю, Аркадий, да? — Медведев кивнул. — Ты же сценарист, ты бы мог нам и там пригодится. Так что я тебя оставлю за бортом. Но всё-таки хотелось бы мне посмотреть на новогоднее шоу, да… И чтоб не хуже каких заграничных было.

Аркадий всмотрелся в лицо Анисимова и задумался. Всё-таки Михаил Андреевич «свой», он заинтересован в цирке. Не было бы здесь Романа — и всё прошло бы без каких-либо возражений.

— У нас будет отличная программа, — Коткин чуть нервно отпил глоток воды из стакана. — Мы уж постараемся. И вас порадуем, конечно, Михаил Андреевич.

— Уж порадуйте, — улыбнулся тот совершенно открыто.

— Смета в порядке, — подал голос Роман Валентинович. — Итак, обстановку вы знаете, жду подробных отчётов, финансовые документы. Ну и сценарий там как-нибудь пришлите. Рекламистов к вам отправлю попозже, они своё дело знают.

— Хорошо, — тут же подскочил Иван Фёдорович. — Манеж не хотите посмотреть?

— Некогда, — Колядов взглянул на часы. — Время — деньги.

Аркадий усмехнулся, хотя ему было совершенно не смешно. Он чувствовал исходящую от Романа Валентиновича угрозу и никак не мог убедить себя, что на самом деле ничего страшного или тревожного не происходит. Просто деловые люди хотят видеть финансовый результат от своих вложений. Это естественное желание. Однако в глубине души поднималась иррациональная тревога, которую Аркадий никак не мог унять. Будто бы цирк просил у него защиты.

Проводив спонсоров, Иван Фёдорович глубоко вздохнул. Слишком неоднозначны были его впечатления от этого визита. Посмотрев на суетящихся в холле рабочих, которые возобновили свои дела сразу после ухода Михаила и Романа, Коткин вдруг вспомнил о буфете. «Зайду, спрошу кофе», — подумал он. Очень хотелось, чтобы хоть немного полегчало.

В буфете, конечно, никого не оказалось. Он работал сейчас только «для своих», но рабочие были заняты, а труппа тренировалась. Иван Фёдорович присмотрелся к помещению, размышляя, требуется ли ему ремонт, и даже не заметил, когда за стойкой появилась Екатерина Марковна.

— А вот и вы, собственной персоной, — добродушно усмехнулась она.

Коткин вздрогнул от неожиданности и тут же развёл руками:

— Все нервы вымотали, дай, думаю, кофейка попью.

— Это можно, — отозвалась та и тут же занялась приготовлением кофе. — Спонсоры, видно, приезжали?

— Да, — согласился Иван Фёдорович, устраиваясь на барном стуле около стойки. — Поговорили вот.

— Наверняка, спрашивают о выгоде, — Екатерина словно и не смотрела на Ивана Фёдоровича, но тот всё равно чувствовал, как она внимательно его изучает. Ему было и не по себе, и отчего-то довольно приятно.

— Аркадий Анатольевич сценарий показал, шоу должно быть хорошим, — Коткин взял маленькую чашку, которую поставила перед ним Марковна, но так и не сделал глотка. — Он молодец, хоть и молодой.

— Молодец, — кивнула Екатерина. Она общалась с Аркадием на днях и осталась вполне довольной. — Он цирк чувствует.

— Да, верно вы сказали, — Иван Фёдорович снова поставил чашку на стойку. — Ничего не забыл, клоунов опять же вписал…

— Что-то не так пошло? — Екатерине Марковне, в общем, с самого начала было понятно — Фёдорович о чём-то печалится. Так что оставалось только выяснить, что же ему так не понравилось во встрече со спонсорами.

— Михаил-то свой, — вырвалось у Ивана Фёдоровича. — Я его сколько знаю. Он цирку только рад. А вот Роман — мутный человек. Мало он в цирке понимает, да и вообще как без души живёт.

Екатерина Марковна внимательно слушала, не торопясь задавать вопросы. Коткин всё-таки отпил кофе, посмаковал его во рту.

— Роман не согласен со сценарием, хотя, мне кажется, и не вникал в него. Он хочет клоунов заменить чем-то современным. И не могу его не понять, но с другой стороны… Это же цирк.

— Цирк без клоунады разве может быть, — Екатерина Марковна отвернулась, только чтобы не показать, что разозлилась. — Даже в хвалёном Дю Солей клоуны есть.

— Да, — согласился Коткин. — Только я думаю, этого Роман Валентинович не понимает ни капли.

— И что же, он настаивает, чтобы клоунады не было? — буфетчица развернулась. Было сразу видно, она таких решений не одобряет.

Невольно Иван Фёдорович залюбовался Марковной, почти не услышав, что она говорит дальше. С ней бы даже Роман не посмел повысить голос.

— Эй, а он и не слушает, — Екатерина усмехнулась, но глаза у неё были недобрые. Коткин тут же переспросил:

— Что-что? — он почувствовал себя неуютно, хотя даже под взглядом Романа так не волновался.

— Я говорю, без клоунов цирка не бывает, — строго ответила Екатерина Марковна. — Нельзя наших Виктора и Степана из программы убирать. Конечно, им на покой, быть может, пора, как вы и говорили. Но не в этот же сезон.

— Да, клоуны и цирк… — Иван Фёдорович потерял мысль, не зная, что ответить явно разозлившейся Марковне.

— Вы бы лучше на них акцент в программе сделали. Как прощальный концерт, а там можете и на пенсию списывать, — она отобрала полупустую чашку из рук Коткина и отвернулась. — Спонсоры пусть занимаются своими делами, а вы должны о людях думать. Цирковой зритель любит клоунов, как без них? Цирку нужен смех, нужна клоунада. Что вы там думаете себе…

— Не спорю я, не спорю, — Иван Фёдорович внезапно смутился. Ему вовсе не хотелось огорчать Екатерину. — Клоуны, цирк, это всё понятно. О людях надо думать, да…

— Иван Фёдорович, — в буфет вошёл Аркадий.

— Да? — он развернулся, стараясь придать себе более уверенный вид.

— Здравствуйте, Екатерина Марковна, — заметил Медведев буфетчицу. — Иван Фёдорович, я хотел вас попросить объявить собрание труппы. Мне бы поговорить со всеми. У людей есть, что сказать.

— Понимаю, — согласился он. — И вот ещё что, Аркадий Анатольевич. Подумайте над тем, чтобы построить шоу с упором на клоунов. Ну, как вроде прощального… — он замолчал, не понимая, зачем говорит всё это.

— Я набросаю и такой вариант, — согласился Аркадий, хотя и был немного озадачен подобной просьбой. — Что, вам тоже Роман Валентинович не слишком-то понравился?

Иван Фёдорович нахмурился, не желая обсуждать такие вещи с кем бы то ни было, но всё-таки ответил:

— Не наш он человек.