Бесплатный фрагмент - Шиза

Шиза

1. Начало

Сколько жизней человек проживает одновременно? Самым логичным ответом для большинства будет что-то типа «жизнь одна» или «живем один раз». Совсем другое дело, если вы зададите такой вопрос бинарнику или поличеловеку, людям с более чем одной личностью. Правда, точно ответить сможет только бинарник, а вот поличеловек и сам вряд ли понимает, сколько в нем вмещается альтеров. А вот такие как я, бинарные люди или бинарники, имеют одновременно строго две личности. Хотя, и тут есть пара вариантов: бесконтрольное ДРИ или его модификация. Когда-то давно я прочитал, что ДРИ — диссоциативное расстройство идентичности — раньше считалось редким психическим отклонением. Сегодня этот диагноз перестал быть заболеванием, а стал основой для редкой военной профессии. Но обо всем по порядку.

Итак, представьте, что вы периодически оказываетесь в разных местах, в незнакомой одежде, вокруг что-то происходит, а вы абсолютно не помните, что было до этого, и как вы сюда попали. Вам еще повезет, если такие приключения начнутся в детстве, как это произошло у меня, и вы не успеете натворить ничего серьезного. Но представьте, что может случиться и так, что вы уже взрослый человек и вдруг обретаете себя, ну например, в отделении полиции с наручниками на запястьях, и этот факт становится весьма неприятным сюрпризом. А ещё разные люди знают вас под разными именами и помнят разное ваше прошлое. В общем, это и есть бесконтрольное ДРИ, и оно то еще развлечение. Неконтролируемая смена личностей в одном человеке приводит к плохим последствиям для доминантного альтера, то есть основной личности, ну и конечно для тела. И в какой-то момент вас всё-таки повезут на обследование и выяснят, что в вашей голове уживается в лучшем случае два альтера, две идентичности. В худшем их может быть невообразимо много, но это уже, скорее, чудо. И поверьте мне, если вы попали на такое обследование, то в одной из перспектив все одновременно проживаемые жизни будут ограничены стенами палаты. Тогда уже не будет никакой разницы, сколько этих жизней, если они все похожи. Другая перспектива — жить полноценно, но по заданию.

Диссоциативное расстройство идентичности мне диагностировали в двенадцать лет. Если бы у меня были родители, то они, наверное, отказались бы от меня. А может наоборот, стали бы лечить, ухаживать и жалеть. Могу только догадываться, так как диагноз застал меня в детском доме. Среди бесчисленного множества детей лишь один я оказался таким «особенным». Никогда не узнаю, что бы сделали родители, зато хорошо помню, что делали мои сверстники, товарищи по сиротскому несчастью. Пока мне удавалось скрывать от всех раздвоение сознания, мои чудачества никто не воспринимал всерьез, считая их какой-то игрой. Но потом всё же по какой-то причине меня отправили на обследование, а злобная и мерзкая медсестра детдома рассказала всем о моем диагнозе. И я из безобидного чудака разом стал потенциально опасным для общества психом. Нас с моим альтером по очереди обзывали, били, запугивали, оборачивали в простыню и таскали по полу, запирали стоя в узких шкафах или скрюченными в ящиках для учебного инвентаря. Нас начали травить, и меня, и мою вторую идентичность, существовавшие в одном теле. Единственным спасением были книги. В таком детском аду иметь альтернативный вариант действительности, описываемый в книгах, — это был выход для заблудшего мозга. Ну или заблудшей души. На фоне давящей со всех сторон агрессии она быстро покрылась своеобразной оксидной пленкой. Окислом, мешающим другим агрессивным средам разъедать сознание дальше.

Когда издевательства сверстников стали приобретать всё более изощренный и регулярный характер, меня перевели в другое учреждение. Уже медицинское. Наверное, та медсестра поспособствовала избавлению от меня. И следующий год я провел словно в тумане, окутавшем внешний мир. Тумане от таблеток и уколов. Я почти не мог читать, так как часто не получалось сфокусироваться на тексте. Но когда отпускало, быстрее нырял с головой в страницы редких книжек, которые удавалось выпросить. И часто это была медицинская литература, справочники, даже инструкции. Я не мог связно говорить из-за заплетающегося языка. Но говорить было почти не с кем. Тогда нашим с альтером основным развлечением стал геометрический узор обоев на стене, в который можно было смотреть бесконечно, каждый раз находя новый путь в нарисованном лабиринте. Но я не обижаюсь на врачей. Они со временем дали мне то, что у меня до этого не было — они каким-то образом соединили нас. Если раньше мои личности в определенный отрезок времени могли существовать только по одной, меняя друг друга независимо от моего желания или обстоятельств, то после курса так называемого «лечения» я наконец-то встретился со своим вторым «я».

Это было нечто! У меня неожиданно появился собеседник. Да еще какой! Он точно был взрослее меня. Ну это чувствуется, когда разговариваешь с человеком и слышишь его опыт, мудрость простых слов, дозированную грубость, ленивую краткость. Он был умен, но не умник. И у него был характер. Этакий импульсивный правдолюб, идейный воин, поборник чести. Это, конечно, всё слова из книжек, но именно ими я бы и описал его. Стоило мне только обмолвиться врачам о нашем контакте, как начались новые обследования и тесты. Испугавшись, я отказался от своих слов, но было поздно: режим лечения скорректировали, и туман превратился в темноту. Меня какое-то время продержали в искусственной коме, о чем не стесняясь рассказал один из врачей. Но я запомнил этот урок навсегда и стал чаще держать язык за зубами. Со временем меня стали меньше пичкать препаратами, отчего мы с внутренним другом сошлись во мнении, что быть «овощем» гораздо выгоднее.

Меня зовут Эрик Левин. Моего друга, а точнее мою вторую личность, зовут Мэл. Мое имя числилось в документах, я не знаю, кто меня так назвал, так как родителей своих не помню. Мэл мне представился сам.

После «интенсивной терапии» и комы, нас почему-то поселили в палату с однотонными желтыми стенами. Какое это наказание — однотонные стены без лабиринтов и узоров! Еще не стало книг. Мы лежали, сидели и ходили по палате не издавая ни звука вслух. Отстраненный взгляд и постоянное молчание было лучшей имитацией недееспособности. Зато между собой мы незаметно для всех разговаривали. Рассказывали друг другу о тех злоключениях и издевательствах, которые терпели по очереди в детском доме. И тогда становилось понятно, откуда были синяки на спине, о происхождении которых я не помнил. Или почему был сломан палец у Мэла, а он не знал, как это произошло. Я думаю, его побивали за то, что он был слишком умен для детского тела, но недостаточно хитер, что бы скрывать это. А меня потом за компанию.

Когда мне исполнилось шестнадцать, случился новый переезд. Тут я уже терялся в определении статуса учреждения. Синяя подсветка помещений напоминала больничные палаты, но бетонные стены не вязались с привычной обстановкой. Первые несколько дней нас не трогали, оставили одних. Не было врачей, медсестер, таблетки и уколы не назначали, только сделали несколько заборов крови. Снова предложили книги, подсовывая их на поднос с едой. Мы с Мэлом внешне молчали, а между собой строили догадки, куда же нас занесло на этот раз.

Однажды открылась дверь и в палату-камеру вошел мужчина в военной форме. Это само по себе уже было событием, так как я больше привык к белым халатам.

— Добрый день, Эрик. Меня зовут майор Титов. Можно просто «майор». И твою вторую личность я тоже приветствую. Не познакомишь нас?

Фраза показалась мне слишком пафосной. Ну кто так говорит «я тоже приветствую»? Мы не спешили вступать в разговор, помня о том, что «овощем» быть гораздо безопаснее. Я молчал и блуждал взглядом по стене, в поисках какой-нибудь точки, за которую можно зацепиться чтобы уставиться.

— Ответь ему. — почему-то шепнул мне Мэл внутри головы, словно Титов мог его услышать. — Но будь осторожен.

Я всё же посмотрел на мужчину, слегка отклоняясь от имитации «овощного» состояния, рассмотрел его форму, лицо. Высокий и широкоплечий, сильный, волевой. Это так в книжках писали о героях в форме. А форма сидела идеально, ни одной лишней складки, ни одной ворсинки. Наверное, так не бывает, если ей часто пользоваться.

— Здравствуйте. Я не могу. — ответил я с привычным спокойствием, ведь нетрудно оставаться эмоционально нейтральным, если живешь так уже не один год.

— Это почему же? — возмущенно спросил Мэл внутри, и возмущение его было скорее шуточным, чем настоящим.

— Вот как? И почему же? — спросил более спокойный майор.

— Вы же знаете, они самостоятельны. — ответил я.

— Да, знаю. — кивнул майор Титов, — Но всё же думал, что у тебя есть какой-нибудь канал связи со своим «альтер эго». Ну или хотя бы ты можешь рассказать что-то про него.

Я снова уставился перед собой и молчал. Рассказывать не хотелось. Я уже был уверен, что майор читал моё клиническое дело, и нашел в нем тот случай, когда я проговорился о разговоре с Мэлом.

— Эрик, я перейду к делу, если ты не против. — сказал майор и, не дождавшись моей реакции, продолжил. — Буду откровенен: то, что ты имитируешь стагнацию своих умственных способностей, аморфность и вялость, нас не вводит в заблуждение и нисколько не смущает. Активность твоего головного мозга, которую мы дистанционно инспектируем с момента твоего появления здесь с помощью магнитоэнцефалографии, показывает, что ты больше притворяешься «овощем», чем являешься им на самом деле.

— Откуда он знает!? — не менее возмущенно, чем в прошлый раз, и даже гораздо громче завопил Мэл.

Я даже не ожидал от него такой громкости, и мне стоило усилий не вздрогнуть. Одно дело голос в голове, а другое — вопли.

— Даже сейчас, во время нашего разговора, идет непрерывный анализ, показывающий всплески ритмов. У тебя весьма снижено проявление альфа-ритмов, говорящих о повышенной функциональной активности и отсутствии состояния расслабленности. Всплески тета-ритмов говорят о спутанности сознания в определенные моменты и об измененном состоянии твоего сознания в целом. Еще одной особенностью являются всплески мю-ритмов во время телодвижений, что не соответствует норме. Словно твой мозг иногда живет отдельно от тела. Все эти наблюдения вполне соответствуют диагнозу.

— Извините, но я уже слышал что-то подобное и многое другое про свои отклонения. И все эти лекции заканчивались назначением новых таблеток. Вы не похожи на врача. Зачем вы мне это рассказываете? — посмотрел я на него, надеясь, что синяки под моими глазами выглядят достаточно ярко, что бы хоть как-то смутить посетителя.

— А я не врач, я ученый. И хочу предложить тебе работу. — уверенным тоном выдал майор, хотя заявление о принадлежности к ученым не вязалось с его внешностью.

— Вот так ничего себе. — Мэл даже присвистнул, а я снова не выдал удивления.

Почему-то подумалось, что если мой альтер Мэл попросит тело, и я ему отдам контроль, то Мэл найдет о чем поболтать с майором. Вообще, из нас двоих именно Мэл был любителем поговорить. А я любителем его послушать.

— Я недееспособен и уже давно никуда не выходил из палат, кроме как на процедуры. Какой из меня работник с таким диагнозом? Вы собираетесь на мне что-то испытывать, какие-нибудь препараты? Но я тут сразу отказываюсь. — выпалил я.

— В том-то и дело, что твоё, так сказать, расстройство давно открыто не проявляется. Даже точно скажу, когда пропали проявления: сразу после вывода тебя из искусственной комы. Мы считаем что твоя вторая идентичность просто пока не проявляется, хотя не исчезла совсем. Не могу сказать, по какой причине и для чего выбрали именно коматозное состояние твоего лечения в тот момент, но вижу результат. И, считаю, он не стопроцентный. И теперь вопрос времени, когда твоя вторая идентичность вернется. Потому что ритмы головного мозга остались в той же структуре. — Титов внимательно смотрел на меня, произнося эти слова. А я начал понимать, что бесконечно дурить врачей или вот таких ученых в форме не получится. — И нет, я предлагаю совсем не испытания препаратов. Я предлагаю выйти из этой палаты и после некоторой модификации стать полноценны членом общества. Но если откажешься, боюсь, твоя судьба будет связана исключительно с дальнейшим лечением.

— Спроси его, что это за модификация? Хотя я уже согласен. — взволнованно шептал Мэл внутри моей головы.

— А что за модификация? И что за работа? — поддался я.

— Переносчик. Доставка специфического груза в разные точки. Модификация — это подготовка сознания к получению груза. — при этом Титов сделал некий вращательный жест рукой около своей головы, словно описывая траекторию этой самой модификации.

— Я не понимаю.

— Доставка чужого сознания, помещенного рядом с твоим доминантом. Его запишут в тебя, если уж выражаться как можно проще. — он слегка прищурился, продолжая всё так же внимательно меня разглядывать. — Но я слышу тебя, видел твои тесты, и думаю, что тебе не свойственен упрощенный язык. А такому в палате не научишься даже по книжкам.

Умный майор слишком много знал про меня. Не буду же я ему объяснять, что беседы со второй личностью, которая оказалась поумнее доминанты, научила меня кое-чему и помимо книжек. Видимо, опыт Мэла получения тумаков за ум несвойственный возрасту передался и мне.

Майор продолжал говорить, а я всё обдумывал его слова, выхватывая на слуховой периферии часть информации и накладывая её на свои мысли. У меня, конечно, был выбор: или остаться наедине с подтвержденным ДРИ, или согласиться на предложенную майором работу. Если бы я выбрал первый вариант, то путь во взрослый внешний мир для меня был бы закрыт, и моя вселенная довольно долго ограничивалась бы какой-нибудь палатой с центром в виде больничной койки. Во втором варианте мне обещали модификацию, отсутствие дальнейших контактов с любыми врачами, кроме медиков военных лабораторий, «интересную работу и увлекательные путешествия». Я почему-то тогда подумал, что интересная работа на военных и обещанные им путешествия обязательно должны быть связаны с риском для жизни. И что мне оставалось выбрать? Что лучше: снова разглядывать узор на стене под действием укола, смазывающего ощущения реальности и сдвигающего тебя в пространстве, или попасть в новую, опасную, но яркую и сверхэмоциональную реальность? Или «если уж выражаться как можно проще» — сдохнуть от препаратов в палате или быть убитым на войне? Прочитанные мной книги, лозунги на плакатах и стенах, начитанные агитки из динамиков общественных громкоговорителей, всё это давало однозначную рекомендацию воевать как все. Как мои родители, которые, наверное, погибли на войне, как все другие родители остальных воспитанников детдома. Тем более с палатами и уколами я уже был знаком достаточно, до тошноты. Ещё и Мэл всё повторял «Я согласен, я согласен…», словно это его спрашивал майор.

Майор в общих чертах рассказал о предстоящей работе, а еще объяснил мне разницу между моно и бинарными людьми. С его слов причиной появления понятия «бинарная личность» было отнюдь не диссоциативное расстройство личности, описанное в учебниках по психологии и методичках по психиатрии. Корень этого разделения лежал намного дальше в истории общественных отношений. Оказывается, когда-то люди могли общаться через специальные коммуникационные каналы, называемые «социальные сети». Этот термин раньше мне встречался в книгах, я примерно представлял процесс взаимодействия людей в этих сетях, но так и не понял, как это было реализовано технически. Майор не стал вдаваться в подробности, а лишь объяснил так:

— Не заморачивайся сейчас нюансами, потом узнаешь больше, если захочешь. Суть, которую я пытаюсь тебе сейчас донести, в другом. Люди общались несколькими способами, но выделим два основных: лично и обезличено. Лично — это понятно как, когда все собеседники присутствуют в одном месте в одно время. А вот общение в этих коммуникациях заключалось в том, что никто не видел, кто с другой стороны экрана терминала.

— Это как? — всё еще не понимал я.

— Я говорю, не заморачивайся. Ну представь, что ты в своем детдоме с соседней комнатой записками обмениваешься и не видишь, кто на самом деле тебе пишет. Так вот, люди общались друг с другом не видя собеседников. Они начали представляться другими именами, использовать чужие лица, выдумывать прошлое, приписывать несуществующие качества, иметь иные привычки и так далее. Улавливаешь?

— Они использовали другие личности?

— Именно! Они создавали себе вторые личности в этих социальных сетях, могли быть даже другого пола и иной национальности. И так практически у всех на земле появилось минимум по второй личности. Ученые тогда это назвали синдромом бинарных людей. Оттуда и пошло слово «бинарник» или «бинарный человек». И чем дольше это происходило, тем больше существование выдуманных личностей накладывало свой отпечаток на реальный мир. Это тебя природа наделила ДРИ. А люди прошлого века сознательно заимели себе по этому расстройству в качестве элемента культуры, элемента общественных отношений. К концу двадцать первого века ученые и врачи забили тревогу, социальные сети срочно начали запрещать, пошел шквал депрессивных расстройств, суицидов, всплесков агрессивного поведения. Много лет эту культуру обезличенного общения все государства вытравливали из своих обществ. Но с тех пор осталось понятие бинарников и монолюдей. Кстати, этот феномен невозможности отказа от выдуманных личностей в то время позволил массово выделить первых бинарников, у которых диагностировали ДРИ. Но как это лечить придумали не так уж и давно. И именно лечение этого расстройства показало, что это никакое не расстройство, а очень удобный способ проведения военных операций.

Еще он рассказал, что монолюди бояться всех, кто не похож на остальных, кто выбивается из толпы себе подобных. Не любят уродов, поэтому некоторым, кто может себе позволить, коррекция ребенка делается еще в утробе матери. Не любят умников, поэтому система образования нацелена на выпуск хорошо управляемых и не сильно задумывающихся над смыслом жизни членов общества. Про смысл жизни — это я сам додумал. А к бинарникам осталась та особая историческая нелюбовь, как к наследию эпохи всеобщего помешательства. Но зато теперь у военных есть система модификации, которая гасит активность альтера, оставляя свободной доминантную личность.

Он тогда рассказал настолько много и настолько серьезные вещи, что я ощутил, как Титов открывает мне какой-то новый неизведанный мир, который начинается за порогом этой палаты. И, честно говоря, так приятно было, что он не подбирал слова попроще, использовал научные термины, словно знал, что я его понимаю, верил, что я достоин общения на равных. Приятно, несмотря на его подозрения на счет моего словарного запаса.

— Понимаешь, Эрик, мы ученые не можем жить в одной плоскости с остальным миром. И в то же время мы не придавлены им. Поэтому нам остается лишь одно место — возвыситься над остальными, над всем миром, над обществом. Всё дело в цели: чем выше цель, тем больше тебе позволят подняться над другими все те, кто заинтересован в её достижении. Мы военные ученые, и наши правители определили нам роль в битве. Она очень простая: мы должны использовать любые методы для достижения победы. Мой метод склонения тебя к сотрудничеству тоже очень простой: я хочу тебе раскрыть глаза на реальное положение вещей в этом мире, на обычность монолюдей и на неповторимость бинарников.

— Вы бинарник. — я даже не спрашивал, а просто утвердительно заявил это.

— К сожалению нет, Эрик, я обычный. Знаешь, раньше была пословица: одна голова хорошо, а две лучше. Так вот, бинарники имеют те самые две головы, которые способны думать одновременно. Причем у каждой свой опыт, прошлое и набор мыслительных конструкций. А подсознание у них общее. Вот и результат — бинарники думают быстрее, прогнозируют дальше, просчитывают глубже.

Двойственные чувства породил в нас с Мэлом этот майор Титов. С одной стороны, он говорил всё красиво, логично, пользовался терминами и умело применял их, насколько я мог полагать. Но с другой, он иногда слишком возвышенно произносил речь, словно выступал не передо мной, ну и Мэлом, про которого он не должен знать, а еще и перед несколькими сотнями слушателей. Или неестественно менял интонации по ходу рассказа, что выглядело не всегда нормальным. Но мы с Мэлом списали эту манеру говорить на его принадлежность к ученым кругам. Да и нам ли рассуждать про нормальность.

2. Первый раз

Не трудно догадаться, что я согласился на предложение майора. Мэл вообще был в восторге и радости.

— Ты представляешь, мы увидим мир! — шептал он вечером перед сном.

— Ну, допустим, не мир, а войну. — отвечал я ему.

— Ой, не придирайся к словам. Прав был майор Титов, вся твоя жизнь — сначала детдом, а потом больничная палата. Ты жизни-то не видел!

— Можно подумать, ты видел. — уже в полудреме буркнул я, вроде даже вслух.

Ничего, если что, скажу, что стал разговаривать во сне.

— Уж поверь мне, побольше твоего. Я же тебе столько рассказывал.

— Где ты мог видеть-то? Ты так же со мной жил в детдоме и сидел в палатах. — тема была скользкая, обычно после таких намеков он затыкался. Но это было именно то, что сейчас требовалось. Очень хотелось спать.

— Я знаю, ты теперь считаешь меня только голосом в голове, после того, как мы перестали меняться телом и объединились. — казалось, он не обиделся и продолжал мечтательным тоном. — Многие люди склонны приписывать свои удачные поступки некому внутреннему голосу. Они так называют интуицию, стереотип такой. И рассказывают друг другу: внутренний голос подсказал мне сделать это, сделать то. А на самом деле, в отличие от тебя, у них ничего внутри нет, иногда даже души. Вот у тебя есть я, настоящий внутренний голос. Эти моночеловеки выдумывают себе внутренний голос, который умнее их, лучше и удачливее. Это похоже на рассказ про выдуманные для общения личности, которые все снаружи надевают, как маски. Монолюди, похоже, вообще склонны к выдумкам. То личности придумывают, то внутренние голоса.

— Ты зануда. Спокойной ночи. — ответил я про себя, переворачиваясь на другой бок.

На следующий день меня выпустили из палаты, которая оказалась частью медблока военной базы. Вот, оказывается, куда меня переместили. За мной закрепили санитара, который помог мне провести первые дни адаптации на базе, потому что во время долгого сидения в палатах я, видимо, отвык от людей. Они меня пугали и раздражали. И от большого пространства отвык. Детский дом тоже был большим, можно было свободно передвигаться в пределах огороженной территории. Но череда больничных палат сузила мое представление о размерах мира. И вот я снова попал в открытый мир, который казался слишком большим для меня в тот момент. База, как и детдом, тоже была огорожена забором, серым, высоким и бетонным. Видимо, каждый открытый мир имеет свои границы.

Как оказалось, страхи быстро проходят, если исправно принимать розовые пилюльки, которые давал мне санитар. Пилюльки успокоили и меня, и Мэла, до этого постоянно раздражавшего меня своими разговорами. Альтер стал расслабленным и всё меньше болтал. А всего через пару дней, занятых подписанием каких-то бумаг и обследованиями, нас допустили к подготовке. И я окончательно забыл о своих проблемах с внешним миром, о боязни пространства, и даже перестал замечать людей.

Затем в течении шести месяцев меня муштровали, натаскивали, учили всему, что должно было мне помочь выжить при проходах через зону боевых действий. Я тогда не очень-то представлял, что такое эта самая зона. Но судя по содержанию обучения, основной моей задачей была мимикрия, маскировка, слияние с окружающим миром и незаметное перемещение. Никаких прямых столкновений, никаких контактов с врагом. Меня конечно учили обращению с холодным и огнестрельным оружием, но более усердно я учился гриму, актерскому мастерству, ползать по пластунски на огромные расстояния, лежать неподвижно часами, есть траву и лягушек, задерживать дыхание, сооружать схроны, мастерить оружие из подручных средств, бесшумно ходить, не спать несколько дней подряд. Надо было отдать должное Мэлу — он учился вместе со мной, а иногда соображал даже лучше меня. И не считал зазорным иногда что-то подсказать, посоветовать.

За полгода никто не становится хорошим бойцом, рукопашником, стрелком. Зато за это время даже дети учатся отлично играть в прятки. В любом месте — в лесу, в населенном пункте, на болоте и в куче других мест, куда меня раз в неделю вывозили с инструкторами на проверку усвоенного материала, — я учился играть в прятки. Надо признать, что мои способности и возможности не приводили инструкторов в восторг. Меня вообще чаще отчитывали и называли «валенком», а я тогда не понимал смысла этого слова. Но месяца через четыре у меня начало что-то получаться, и меня стали ловить хотя бы не сразу после старта имитированной облавы. Я даже удостоился скупой похвалы старшего инструктора, когда украл у него сапоги, пока он нежил свои пятки в теплой луже учебного болота. Правда сперва он хотел мне навалять, но я сказал, что в таком случае сапоги не отдам.

Еще меня учили складывать мудры. Инструктор почему-то называл это «уроками патриотизма» и приговаривал «Я научу вас родину любить…». Я послушно заучивал фигуры из пальцев и кистевые жесты, а перед сном частенько складывал их под подушкой. Почему считалось, что мудры должны привить мне любовь к родине, я не понял, но вот то, что они настраивали на смирение с судьбой, это я усвоил хорошо.

— Это твой первый раз. — сказал мне сухенький старичок в белом халате и толстых очках, прилаживая на голову шлем с кучей проводов. Я лежал на обычной кушетке, отгороженной несколькими белыми ширмами от остального пространства большого бетонного кабинета, а рядом стояла внушительная стойка с какими-от приборами, провода от которых уходили за одну из ширм.

— Только те, у кого есть емкость, могут принять в себя еще одну личность. Мы, монолюди, так не умеем. А вам, бинарникам, природа дала уникальный шанс послужить своей стране. Вы — новые люди. — произнес зачем-то короткую речь майор Титов за его спиной.

— Поехали. — скомандовал старичок, казалось даже не обратив внимания на слова начальника.

Потом вспышка, пролет через короткий радужный тоннель, а за ним темнота, словно я снова погрузился в кому. Очнулся я от едкого запаха, а когда открыл глаза, то увидел, что старичок убирает ватку от моего лица. Видимо, я потерял сознание. Перед глазами плясала радуга, размывая всё, на что я смотрел. Голова гудела. Никаких ощущений присутствия новой личности я не ощутил, о чем и сказал старичку, снимающему в этот момент с меня шлем.

— Еще бы ты почувствовал. Я бы тогда весьма удивился. А тебя бы послали на исследования. — ответил тот. — Иди выспись.

Он так и сказал «исследования», а не обследование. И я сделал вывод, что из переносчика можно быстро перейти в разряд подопытного животного, которое смело препарируют в случае интересующего отклонения. Достаточно показать это самое отклонение. Это как рассказать, что разговаривал с голосами в голове, и они отвечали.

А на следующее утро произошло то, что я никак не ожидал, хотя это должно было когда-нибудь случиться. Меня выпнули с базы. Причем, мне даже карту не дали, заставив ее запомнить и заучить адрес пункта назначения. Дали только небольшой рюкзак, содержимое которого я даже не успел посмотреть, и наручные часы, первые в моей жизни. Процесс сборов прошел как-то быстро и неожиданно — подъем, моцион, завтрак и вот уже под нос суют карту и ведут через территорию.

— А ты чего ожидал, что будут специальные проводы? Церемонию прощания хотел? — спросил с усмешкой майор Титов, провожая меня к большим зеленым воротам, отгораживающим базу от внешнего мира. — Это война, Эрик, а на войне учатся в процессе. Хочешь научиться плавать, как говориться, прыгай за борт. А сидя на базе ничего не добьешься. Ты хорошо показал себя в подготовке, не подведи нас и на реальном задании. Дальше поддержки и связи не будет вплоть до точки назначения.

Вцепиться в ворота и повиснуть на них мне не позволило чувство гордости. А страх сковал мой язык и заставил выйти с территории базы молча. Так что меня никто не выталкивал, и внешне мой исход выглядел боле-менее пристойно. Я догадался сложить за спиной мудру Земли, и пришло понимание — назад пути нет, а раз нет, значит надо топать вперед. Так что топал я за ворота с осознанием того, что лучше отойти и сдохнуть чуть подальше, что бы не опозориться, обделавшись от страха на глазах у всех. А если моё бездыханное тело найдут потом в мокрых штанах, то мне это уже будет до лампочки.

Я позвал Мэла, но мне никто не ответил. В этот момент я осознал, что внутри меня была какая-то необычная тишина, и в тоже время она не была одиночеством. Что-то другое, какое-то новое ощущение. Припомнилось, что после сеанса со шлемом, я ни разу не слышал Мэла, голос внутри меня молчал. Он молчал даже когда я ложился спать, но я не задумался об этом. Общение с ним уже вошло в привычку, а она делает объект привыкания обычным, «не особенным», поэтому перестаешь обращать на него внимание под действием отвлекающих мелочей. Как привычка дышать, о которой не задумываешься. Вот и я совсем не обратил внимания на то, что Мэл молчит. Как там говорил майор, «гасить альтер» и «оставлять доминант»?

И вот теперь представьте ощущения парня, которого без объяснения причин только что выгнали из дома с одним рюкзаком в руках и адресом тётки в Сарданске. Еще у него был брат или близкий друг, который больше с ним не разговаривает. Шок, угнетение, поиски причин постучаться в родную дверь и попросить прощения. И это еще при полном отсутствии опыта общения с внешним миром. Я тогда не сразу понял, откуда у меня ощущения реальности существования тётки, почему вспоминаю Сарданск, и с чего бы вдруг я начал прикидывать, на чем добраться — на автобусе, попутке или поезде.

Через пару часов пешего марша по дороге, по пути думая о Мэле и вообще о ситуации, я добрался до ближайшего населенного пункта. И узнал это место. Вот только тогда меня и накрыло. Да накрыло так, что я схватился за столб дорожного указателя, так удачно оказавшегося рядом, схватился за живот и сложился пополам в попытке совладать с приступом внезапной рвоты. В глазах всё плыло, миллионы кадров в секунду о каких-то событиях проносились у меня в голове, в ушах звенело, как после взрыва. Откуда я знаю, что это после взрыва?

— Нажрутся с утра! — услышал я неприятный бабий голос где-то сбоку. — Слышь, паря, валил бы ты в кусты.

— Слышь, мать, не голоси. Контуженный я. Могу и обидеться. — огрызнулся я выпрямляясь и стараясь продышаться.

«Какой я, нафиг, контуженный?» — орал я сам себе в тот момент. Повернувшись в сторону голоса, я обнаружил автобусную остановку и огромную тётку, сидящую внутри. Вот бывает голос женский, а бывает бабий. В данном случае голос соответствовал внешности владелицы: на остановке сидела баба бабой. Растянутая кофта линяло-бордового цвета, белый платок на голове, какая-то непонятная торба у ног. А на ногах валенки. Летом. Я, кстати, тогда и узнал, что такое валенки. А еще у неё были злые узкие глазки над красными, аж свекольными щеками.

— Если и контуженный, то водярой левой. — не унималась тётка.

Но её словесные домогательства меня мало волновали. В тот момент мне до жути было интересно, что за воспоминания пронеслись вихрем у меня в голове, почему я сказал про контуженного, откуда я знаю, что эта серая убогая будка из бетона и досок есть остановка автобуса, и какая связь между свеклой и щеками.

Не желая участвовать в дальнейшей перепалке, я пошатываясь обошел остановку, и скрывшись от придирчивого крысиного взгляда прислонился спиной к стене, уперев затылок в холодный бетон. Немного отпустило, за воротник поползли холодные мурашки. Как там говорил майор? «Бинарники имеют две головы, которые способны думать одновременно».

Я посмотрел на свои руки, все пальцы были на месте. А мне почему-то вдруг показалось, что когда-то мне оторвало указательный и большой на левой руке. Чьи это воспоминания, чья это память? Кто я? Судорожно скинув рюкзак, полез внутрь, словно там были спрятаны все ответы. Вываливая вещи себе под ноги, перетряхнул всё, и обнаружил только небольшой запас одежды, деньги и документы. На мое настоящее имя. Ну хотя бы я — это я. Значит доминирующую личность мне не «погасили», как сделали с Мэлом. Может в этом и заключалась свобода, что при любых обстоятельствах личность Эрика Левина останется доминирующей, что бы я всегда оставался собой? Интересная у меня эволюция: сначала одно тело с двумя независимыми личностями, потом одно тело с двумя объединенными личностями, теперь одно тело с одной личностью и непонятным аппендицитом чужого сознания? Псевдопамять, похоже, досталась мне от подсаженного альтера, у которого нет двух пальцев, он контуженный и знает о Сарданске и жизни в целом гораздо больше, чем я. И еще он Мэла выместил. Тогда это объясняет даже то, как меня без особого пиетета вытурили с военной базы — мол, не маленький, сам разберешься. «Хочешь научиться плавать — прыгай за борт». Эх майор, майор, мог бы и предупредить.

Как ни странно, но после этого самокопания, а так же после выкладки мудры Окно мудрости, стало гораздо легче. Я ведь уже жил с двумя личностями в голове, мне не привыкать.

— Эй, не вздумай там отхожее место устроить. — вдруг опять встрепенулась бабища из остановки, видимо почуяв мое присутствие сквозь стену.

Пора было сваливать. Не хотелось, что бы инцидент с моим припадком собрал других свидетелей, которых могла привлечь своими воплями эта злобная карга. Подняв выпотрошенные вещи и утрамбовав их беспорядочно в рюкзак, я по обочине пошел вдоль центральной дороги через поселок Черпаклы, который узнал перед приступом. Я, ну или тот, кто был во мне, похоже уже тут бывал.

Через час я был в Имбирске. Часов у меня отродясь не было, поэтому я часто вскидывал руку, что бы посмотреть на них. Повинуясь чужой интуиции, направился на автовокзал и хотел было сразу попросить в кассе билет до Сарданска, но что-то меня одернуло, и я остановился в паре метров от касс. Ну не может быть всё так просто. У меня же военное задание, я же на фронт должен пробраться, какой автобус в таком случае? Покрутив головой я нашел то, что обязательно должно было тут быть: карту с обозначением линии фронта и маршрутами пригородных автобусов. Война войной, а автобусы ходили по расписанию. На восток от Имбирска автобусное сообщение было налажено отлично, о чем свидетельствовали зеленые пунктирные линии аж до Нурлана. Но нам туда было не нужно. А на запад в сторону Сарданска, где ждала меня чья-то тётка, можно было доехать только до городка Инва. Оранжевая жирная линия буферной зоны была обозначена по реке Сухра, посередине между Инвой и Сарданском. Это была предельная граница, куда могло попасть гражданское население. А вот не менее жирная красная линия проходила через Шадым, Орозай, Сарданск и выше на север. Это и была линия фронта.

Теперь ясно представляя, что мне нужно, я взял билет до Инвы. Уже к вечеру я был в десяти километрах от конечной точки моего автобусного маршрута, на окраине поселка Аргат, решив не оставаться в городе на виду у военных патрулей. Ночевал я конечно же в лесу. Траву, лягушек да и прочий подножный корм есть не стал, заблаговременно купив на автостанции протеиновый батончик и маленькую бутылку воды. Засыпая я подумал, что это однозначно лучше, чем сидеть в больничной палате. Не хватало только разговоров на ночь с кем-то понимающим, с кем-то вторым «я».

Следующие два дня я шел пешком в Сарданск. Убивая время за раздумьями, я вспоминал прошедшие полгода, свое обучение, тот разговор с Титовым, благодаря которому я оказался здесь, людей, с которыми довелось встретиться. Вспоминал и рассказ майора о поколении людей с вымышленными личностями. За отсутствием лишнего времени, я так и не разобрался в технических деталях, не понял, как же они могли так массово общаться не видя друг друга. Майор говорил о терминалах, но военные вычислительные машины не были предназначены для гражданской связи. А уж что бы весь мир был подвержен такому синдрому, то тут одних военных терминалов мало. Упоминание этих «социальных сетей» в книгах, прочитанных мною когда-то, тоже не раскрывало всей картины. Зато в таком обществе я был бы нормальным, а не как сейчас, когда за нормальных считают только монолюдей.

Поля чередовались с лесом, лес после Сухры сменился моим любимым болотом. Сухру, я кстати, преодолевал вплавь, украв в ближайшем поселке полиэтиленовый мешок и несколько пластиковых бутылок для создания из них подобия плавсредства, в котором заодно спрятал одежду и рюкзак от намокания. На берегу реки пришлось немного посидеть в кустах, пережидая пока патрульный катер скроется за поворотом реки. Все таки граница буферной зоны охранялась. А вот поселок, в котором я воровал бутылки, был безжизненно пуст, так что это даже не кража была, а так, подбор брошенного. За рекой несколько раз натыкался на патрули, но вспоминая то, чему учили, прятался в траве или кустах, окутанных лианами хмеля. Засыпая вечером я снова думал о преимуществах романтики приключений над путешествиями в рисунок обоев под действием уколов. Для первого раза у меня достаточно всё гладко и легко получалось. К вечеру третьего дня своего путешествия я достиг своей цели, оказавшись на окраине Сарданска.

Подойдя к городу с востока, как вёл меня более менее прямой путь от Аргата, и перебравшись через небольшую реку по дырявому от попадания снарядов мосту, я спустился по насыпи и сидел под этим мостом около часа. Я чего-то ждал, сам не зная чего. Где-то вдалеке ухали взрывы, иногда слышалась стрельба. В ближайшей обозримой местности были видны полуразрушенные и уцелевшие многоэтажные дома. Стены украшали черные пятна копоти, словно картинки из классического психотеста Роршаха. Разбитые дороги с воронками на асфальте и обочинах. Ветер носил мусор по обожженной и выщербленной земле. Таким стало мое первое впечатление от войны: звук далеких взрывов, запах гари, Роршах на стенах и выжженная трава под ногами. То ли мой личный страх, то ли опыт переносимого альтера не давали мне выйти из укрытия. В конце концов меня отпустило, и я уговорил себя пойти искать точку назначения. Зря что ли я тащился сюда, что бы провалить задание отсиживаясь под мостом?

Необходимый мне Ярмарочный переулок весьма удачно нашелся сразу за железной дорогой, остатки которой опоясывали город. Название улицы я прочел на табличке, висевшей на единственной оставшейся стене одного из домов. Чуть дальше стояли еще почти целые многоэтажки, зияющие проемами выгоревших окон и идеально круглыми дырами от попадания снарядов или ракет. Как же можно было по жилым домам-то стрелять? «Тетка из Сарданска» должна была ждать меня в доме номер восемь, но оказалось, что дома такого уже не существует. На месте, где он должен был стоять, лежала груда обломков бетона и кирпича. Я в растерянности стоял и смотрел на поверженный дом, сомневаясь в адекватности выданного мне задания.

Но долго терзать себя сомнениями не пришлось. Как бы я ни старался передвигаться бесшумно, контролировать всё пространство вокруг себя, не оставаться долго на одном месте, сливаться с местностью, передвигаться быстро, всё же нашелся кто-то тише, незаметнее и быстрее меня. Я узнал это, когда мне в затылок уперлось что-то твердое, и характерно щелкнул предохранитель. Этот звук невозможно перепутать ни с чем.

— Кого-то ищешь здесь? — услышал я шепот за спиной.

Медленно подняв руки и не оборачиваясь я сказал, первое, что пришло на ум, понимая нелепость ответа:

— Да вот к тётке шел.

— А где живет твоя тётя? — без какого-либо удивления спросил шепот.

— Ярмарочный переулок, дом восемь.

— Как тебя зовут?

— Э.. Э… Эрик… Левин. — всё же я струхнул и стал заикаться.

Вот тебе и «гладко и легко для первого раза». Теоретически я пришел с той стороны фронта, где должны были находиться наши военные силы. Но мало ли какие диверсионные группы шастают по городу. Тут я снова услышал щелчок предохранителя.

— О, да ты вообще быстро дошел. Можешь опустить руки. Пошли на опознание. — сказал человек за спиной уже нормальным голосом и выйдя из-за моей спины не оборачиваясь пошел вперед.

Это был невысокий мужчина в городском камуфляже играющего серо-зеленого пикселя и шлеме такой же раскраски. Пиксельный рисунок периодическим смещался по ткани, «играл» при изменении падающего света или окружающего фона, на котором находился боец, так что фигура казалась постоянно размытой. Серый броник, серая разгрузка стабильной расцветки. Свой автомат он закинул на плечо. Я даже не успел удивиться его беспечности, с какой он открыл мне свою спину, как сзади сказал уже второй голос:

— Только не дури. — и снова раздался знакомый щелчок. Да что у них за привычка такая, баловаться предохранителями? А когда я инстинктивно попытался повернуться, что бы посмотреть на говорившего, тот добавил: — Смотри вперед.

Меня продолжали контролировать. Похоже, это не они беспечные, это я зеленый. И странное ощущение: какая-то часть меня на это обиделась, а какая-то забавлялась ситуацией.

Следуя за первым бойцом, который иногда почти полностью сливался с бетонными стенами, я шел молча, пытаясь услышать шаги за спиной. Но даже сейчас, когда ко мне не надо уже было подкрадываться, второй сопровождающий шел абсолютно бесшумно. Поворачиваться, чтобы проверить его наличие, я не решался. Наша группка забрела в очередные развалины, хотя я ожидал, что мы должны искать уцелевшее здание с командным пунктом внутри. И тут идущий впереди откинул грязный лист фанеры от стены, потыкал пальцем в какой-то бугорок на кирпичах, и к моему удивлению часть стены с шипением отошла в сторону, оказавшись хорошо замаскированной дверью. За ней оказался узкий тоннель с наклонной лестницей, уходящей куда-то вперед и вниз. Голубая приглушенная подсветка ступенек снова напомнила освещение больницы. Не самая моя любимая ассоциация.

Возглавляющий наше шествие боец пошел вниз по лестнице, я шагнул за ним, а сзади послышалось шипение и щелчки закрывающейся двери. Я не оборачивался, но все же наконец-то ощутил присутствие человека за спиной по вибрации металлических ступеней. Лестница упиралась в еще одну дверь. Первый коснулся двери, прожужжал зуммер, и боец сказал:

— Тётя, встречай племяшика. Апостол тринадцать.

Тяжелая дверь так же с шипением отъехала в сторону. За ней оказалось широкое бункерное помещение с низким потолком. Бетонные стены освещались настенным фонарями всё того же голубого свечения. Напротив входа стояла массивная капсула с горизонтальными прорезями, видимо защитный огневой рубеж. А по бокам от капсулы еще два бойца с оружием на изготовку. Вот эти ребята были экипированы гораздо внушительнее моих конвоиров. На охранниках были композитные латы, делающие их похожими на роботов с картинок из фантастических журналов, которые мне довелось видеть в детдоме. Вытянутые шлемы с прорезями, как на капсуле. Никаких разгрузок, лишь по массивному пулемету в руках, эти бандуры невозможно ни с чем спутать.

Первый мой сопровождающий слегка обернулся и жестом показал следовать за ним. Словно я мог куда-то еще пойти. Он подошел к стене справа от входа, стянул баллистические очки на подбородок и приблизил лицо к небольшой панели. Из панели тут же вырвался красный лучи и заплясал по глазам бойца. Затем раздался приятный женский голос:

— Апостол тринадцать, опознание завершено. Совпадение биометрических параметров сто процентов.

Боец повернулся ко мне и показал пальцем сначала на меня, потом на панель на стене. Разъяснений не требовалось. Я подошел к стене и так же приблизил лицо к панели. В зрачках тут же заплясали красные всполохи, и я инстинктивно зажмурился. Прозвучал неприятный зуммер, а сзади ненавязчиво подсказали:

— Еще раз. Глаза не зарывай.

Я послушно приблизился к панели, красные точки снова заплясали в глазах, и на этот раз я пересилил себя. Тот же женский голос произнес:

— Назовите себя.

— Эрик Левин. — ответил я неуверенно. Не то, что бы я был не уверен в том, что меня сейчас зовут Эрик Левин, а сама ситуация, новизна событий и присутствие вооруженных людей лишали уверенности в себе.

— Эрик Левин, опознание завершено. Совпадение биометрических параметров сто процентов. — ответила мне панель.

— Пошли. — сказал мне Апостол-13.

Я слегка ошарашенный отправился за ним. Когда мы удалялись по коридору, начинающемуся за капсулой, я услышал, что у панели началось опознание второго сопровождающего, и всё же решился обернуться. Но так как коридор делал плавную дугу, из-за которой уже было не полностью видно вход в бункер, то я лишь мельком увидел такого же как Апостол-13 невысокого бойца в аналогичном пиксельном камуфляже с закрытым маской лицом. Единственным отличием было то, что вместо каски на его голове был какой-то прибор. И чего, спрашивается, было скрываться от меня?

Ведущий сделал несколько поворотов в пустых разветвлениях коридора и остановился у одной из дверей. После набора короткого кода на боковой панели дверь, прошипев, отъехала в сторону и боец посторонился, пропуская меня вперед. Я посмотрел на него, ожидая каких-то пояснений, но их не последовало. Оставалось только шагнуть в открытую дверь, что я и сделал. Как только я переступил порог, дверь с непременным шипением вернулась в закрытое положение. Апостол-13 остался снаружи.

А внутри меня ждала та самая «тётка из Сарданска». Я сразу понял, что это она. Высокая, статная, я бы даже сказал «породистая» дама неопределенного возраста. Легкомысленная молодость когда-то сошла с ее лица, а вот годы придали особые черты некой серьезной и уверенной в себе красоты. Почему-то я подумал, что в ней в равной степени сочетаются властность и доброта. Из под белого лабораторного халата проглядывалась штабная форма. Странное сочетание, обычно или одно, или другое. По крайней мере на учебной базе я такого не видел.

Следующая череда мыслей кольнула мое основное сознание: а много ли ты, мальчик, видел в своей жизни женщин, что бы вот так через разглядывание человека несколько секунд уже делать выводы о его моральных качествах и уж тем более оценивать женскую красоту? Почему-то вспотели ладони.

— Здравствуй, племянничек. — сказала она, а потом улыбнувшись добавила: — Здравствуй, Эрик.

— Здравствуйте. Но мы же не родственники? — спросил я. Меня всё еще давила неуверенность, преследовавшая с первого щелчка предохранителя, и я на всё реагировал с сомнением.

— Как знать, как знать. — ответила она улыбаясь. — Но все объяснения чуть позже. А сейчас давай завершим то, ради чего ты здесь оказался. Миссия должна быть завершена. Проходи, ложись на кушетку. Не стоит терять время.

И она прошла вглубь кабинета. Я только после того, как оторвал от нее взгляд, обратил внимание на помещение, в которое попал. Серые бетонные стены сменились белым пластиком, несколько ширм как и на базе, минимум мебели. И стойка с оборудованием как близнец той, что была у старичка в очках с толстыми линзами. Это однозначно была лаборатория, кабинет врача или процедурная. Ну, в общем, помещение с медицинским уклоном. Я поежился. Хоть последнее время военная медицина не сделала мне ничего плохого, а даже наоборот, но все же опыт более раннего времени оставил не самые приятные впечатления от медицины в целом, которые иногда всплывали.

В кабинете больше никого не было, но похоже дополнительный персонал не требовался. «Тётушка» справлялась сама: подсунула мне под шею плотный валик, когда я укладывался на кушетку поверх рыжей клеенки, надела на голову шлем, пощелкала тумблерами на стойке. Я завалился даже не раздеваясь и не снимая ботинок, решив только скинуть рюкзак прямо возле кушетки. В этом видимо был какой-то свой смысл, что меня с порога без лишних приготовлений подключили к аппарату, не дав даже скинуть верхнюю одежду. Но в то же время, спешки в движениях никакой не было.

Вспышка, радуга, темнота. Снова ватка возле носа, едкий запах. Только рука, убирающая ватку, была мужской. Я дернулся, попытался сфокусировать глаза на человеке, приведшем меня в чувство, и с удивлением обнаружил, что вижу двух мужчин в форме. Вот это фокус, вместо одной неизвестной теперь два неизвестных.

— Твою мать! — радостно завопил внутри Мэл.

— Твою же мать! — удивленно повторил я вслух, хотя раньше избегал подобных выражений.

Эта неожиданность — возвращением моего второго альтера — была покруче всех предыдущих. Значит его не стерли, просто он временно уступил свое место в моем бинарном сознании другой личности.

— Весьма эмоционально. — спокойно заметил один из мужчин.

— Весьма. — повторил второй таким же тоном.

Я привстал, свесил ноги с кушетки и потер глаза, потом виски. Отходняк от процедуры был не из приятных. Хотя когда отходняки от чего-либо можно было назвать приятными. Сфокусировавшись на посетителях, я сразу отметил, что они сидят в на своих креслах в абсолютно одинаковых позах: откинувшись на спинки, положив руки на подлокотники так, что кисти расслабленно свисали, правая нога каждого была закинута на колено левой. Потом они как-то синхронно пошевелились. Не похожие друг на друга ничем внешне они, тем не менее, создавали впечатление близнецов.

— Привет, Эрик. — сказал тот, что был слева, который и в первый раз заговорил первым.

— Привет. — снова повторил второй.

— А это еще кто такие? Эр, что происходит? Нам надо поговорить. Только вот без этих вот… — Мэл в моей голове снова напомнил о себе.

Как же я был рад его слышать. Ну что бы мне не говорили, что мол стать моночеловеком и избавиться от ДРИ — это путь в нормальную жизнь, я в тот момент подумал, что у меня своя нормальность, и меня это вполне устраивало раньше. Общество ведь судит не по мыслям и голосам в голове, а лишь по внешним проявлениям любого альтера, хоть основного, хоть дополнительного.

— Привет. — ответил я севшим голосом. — Водички нет? В горле пересохло.

Мужчины переглянулись, потом первый кивнул второму, и тот встал, сходил куда-то за ширму и вернулся со стаканом воды, который и протянул мне. Я жадно пил, параллельно разглядывая их поверх кромки стакана. Еще я тянул время, ожидая, что будет дальше, но как только второй вернулся в кресло и принял прежнюю позу, они снова замерли. Я пил и смотрел на них, они не шевелились и смотрели на меня.

— Вы так и будете в гляделки играть? — проворчал Мэл.

Я поставил пустой стакан на кушетку рядом с собой и снова посмотрел на мужчин.

— Я так понимаю, вы что-то хотите мне сказать? — всё же не выдержав обратился я первый.

И они засмеялись. Абсолютно одинаково.

— Ты нам понравился. — сказал первый.

— Да, понравился. — поддакнул второй.

А я подумал, что такая манера их парного общения скоро может просто взбесить.

— Извините? — я постарался придать лицу угрюмое выражение, нахмурил брови, смотрел изподлобья.

Первый снова посмотрел на второго, но на этот раз второй кивнул первому, и тот заговорил:

— Итак, Эрик, мы тот, кого ты переносил сюда. Как меня зовут не важно, да и по условиям службы есть режимы секретности, которые не предусматривают открытый обмен именами. Понял?

— Нет. — честно признался я.

— Ну что непонятного в словах «режим секретности»? — удивился первый. Второй молчал.

— Я не понял, что значит «тот, кого переносил»? Про имена не надо объяснять, не тупой.

— Ты нес моё… — начал первый.

— Наше. — вставил второй.

— Наше сознание. — поправился первый и продолжил: — Твоя боевая задача заключалась в доставке сознания с базы обучения на линию фронта. Здесь моё… наше сознание клонировали в разные носители. Твоя первая миссия по доставке тоже являются частью обучения. У меня две специализации: взрывное дело и первичное обучение переносчиков. Про саперную работу скажу только то, что теперь, благодаря ментальному клонированию в нашем подразделении есть взвод одинаково хорошо обученных и опытных саперов. Вот для чего ты будешь переносить разные личности на фронт. Обучение переносчиков заканчивается тем, что вас, бинарников, наделяют дополнительным альтером и забрасывают во внешний мир. И вот как раз этот дополнительный альтер и проводит обучение полевой работе в первый раз. Этакая практическая работа плюс экзамен в одном флаконе.

— Вообще, ты очень хорошо сработал, у тебя великолепный уровень восприятия и межличностной эмпатии. — без паузы продолжил второй. — Ты, конечно, удивился своим знаниям населенных пунктов, вторичной памяти, непроизвольным рецидивирующим воспоминаниям. Но войдя в сопряжение с моим… нашим сознанием и не конфронтируя, ты полностью полагался на чужой, на наш опыт. Для первого раза, поверь мне, это очень и очень хороший показатель. Армия не ошиблась рекрутировав тебя.

Я молчал. А что было говорить? Ведь они, или он, рассказывал мне то, о чем я догадывался.

— Представь, что мы были весьма опытным грузом, который в целях обучения сам вел тебя к конечной точке. Это лучшая методика внедрения в службу, самый правильный способ показать новичку процесс. Ну как бы еще юнец вроде тебя, проведший жизнь в детском доме и больничных палатах так спокойно ориентировался в городской среде, разбирался в общественном транспорте, шел по прямой такое расстояние через лес и болото. Улавливаешь? Да, мы читали твое досье, как и любого рекрута, которого брали на первую практику, так что не обижайся. — снова взял слово первый. — И вот еще: капитан просила тебе объяснить, что «Тётушка» это позывной, по которому мы её называем здесь. Это что бы ты не удивлялся, почему флэшбэки были связаны с теткой из Сарданска.

А я подумал: какая прелесть — сидят два тела с одной личностью и что-то рассказывают другому телу с двумя личностями.

3. Опасное задание

С тех пор я стал Шизой-7. Моё имя было забыто, Эрик Левин перестал упоминаться. Мне присвоили позывной «Шиза-7». «Шизой» армейские величают бинарников, а зачем нужен был порядковый номер, мне не объяснили.

Присвоение позывного и отказ от имени являлось некой традицией посвящения в армейскую службу. Или даже традицией принятия в семью, если можно так сравнить. Нет, конечно в моем окружении не было никаких дружеских отношений, всё строго и сугубо по уставу. Та первая «тётушка из Сарданска» само собой оказалась никакой не родней даже подсаженной мне личности. Просто выданный позывной стал признаком того, что теперь я в армии свой. И даже не контракт, даже не бумаги о неразглашении, ни форма. Позывной.

За два года работы я влился в окружающий мир, и за моими плечами было несколько успешных заданий. Кого я только не доставлял на фронт и оттуда. В какие только передряги не встревал. Было страшно, было весело, было интересно. И я бы никогда не вернулся в прежний детдомовский или больничный образ жизни. Романтика книг теперь была не нужна, хватало приключений в реальности, но читать я не перестал, и в свободное время частенько заваливался с книжкой на койку.

При каждой подсадке «груза» — переносимой личности — мой Мэл на время исчезал. И чем дольше длилась миссия, тем больше мне его не хватало. Перерывы между заданиями мы заполняли внутренним общением, во время которого Мэл рассказывал мне о том, что видел во время очередного задания. Это было очень интересно, слушать рассказ про себя от третьего лица, которое постоянно наблюдало за твоими приключениями. Еще Мэл не стеснялся в выражениях и оценках моих действий, поэтому его информация была особо ценной, так как была полной и правдивой. Ну разве второе «я» будет врать?

А еще ко мне «прилипало» кое-что от подсаживаемых личностей. Каждый переносимый альтер оставлял какие-то свои воспоминания, личный опыт, профессиональные знания. Ненавязчиво, не конкретно. Снились чужие сны. Что-то оставалось в памяти, что я мотом мог спустя время вспомнить и даже где-то применить. Прогресс моей службы толкнул меня со ступеньки рядового на ефрейторское звание, да там и оставил. Потому что переносчикам звания вообще были не нужны. Мне не предстояло никем никогда командовать, заниматься какой-то другой службой. Всё, что я мог, это быть переносчиком. Поэтому звание ефрейтора мне дали за быстрое выполнение одного из сложных заданий, а потом просто пожимали руку и хлопали по плечу по завершению миссий.

Я уже не боялся войны. Ко всему привыкаешь и к войне тоже. На гражданке все тоже жили в ощущении войны, насколько я помнил. Она нам передавалась из поколения в поколение, образ постоянно существующего врага въелся в наш быт, стал неотъемлемой частью нашего общества. Но попав на передовую я понял, что эти «заочные» отношения с врагом не сравнятся с прямым контактом. Когда ты сидишь по переносицу в холодной луже с комком земли и травы на голове и смотришь на проходящих в паре метров от тебя людей в чужой форме, обвешанных оружием, когда слышишь их чужой язык, вот тогда ощущение врага перестает быть виртуальным, а начинает жить с тобой в реальности. Запах пороха, дым пожаров, стрельба, взрывы, лужи крови и части тел на земле и кустах — это тоже всё война. И мертвые гражданские тоже война. Вот их всегда было безумно жалко, что наших, что чужих. Одинаково жалко. Оказывается, что даже высокоточные конфликты профессиональных военных идут на территориях, где живут обычные люди. Они почему-то не уходят со своих мест, или их не всегда выпускают. При этом военные с двух сторон встречаются не в чистом поле, как это писалось в детских книжках про войны далеких веков, а входят с двух сторон в населенный пункт, убивают друг друга, заодно сравнивая этот самый пункт с землей. Превращая его в могилу для всех гражданских. Детей, стариков, женщин. Я не знаю, почему не проводили предварительной эвакуации с мест боестолкновений, спрашивать нельзя по уставу. Мэл мне тоже не мог ничего сказать. Но к войне привыкаешь.

В общем, через пару лет из меня получился много знающий и весьма удачливый переносчик, который пролезал «без мыла» там, где обычному вестовому или фельдъегерю путь был заказан. Мое отношение к работе строилось не только на жажде приключений, нет. Периодическая опасность и угроза жизни должна была быстро выбить подобную дурь из моей головы. И выбила. Зато вместо этого я ощутил принадлежность к высокому, к правильному. Я защищал родину. Я с детства знал, что она в опасности, что враг хочет захватить наши земли, поработить население и присвоить ресурсы. Такие банальные истины все впитывают, так сказать, с молоком матери. Все всегда знали, что наша Орматия в опасности. Культура нашего гражданского общества, воспитанного в наследственной войне, с детства пропитывала нас любовью к нашей земле, к нашему государству. Мы считали, что эта война, эта вечная оборона от врага позволила нам вырастить такое сплоченное и крепкое общество истинных патриотов. Ну если быть точным, то считали мы так, потому что это доносилось из динамиков, излагалось в лозунговых надписях на стенах детского дома, печаталось в газетах. И вот у меня появилась возможность защитить то, что остается за моей спиной каждый раз, когда я иду в сторону фронта. Это было сильное чувство, мотивирующее с каждым разом всё сильнее. Из Эрика Левина родился Шиза-7, искренне переживающий за свою страну, за оборону своей родины.

Однажды в казарму прибежал рядовой и передал от подполковника Титова приказ явиться на личную встречу. Хоть я иногда и пресекался с тогдашним майором, а теперь уже подполковником, на базе, но такое персональное приглашение было чем-то новеньким. Я вышел в след за умчавшимся солдатом, закрыл свою комнату и отправился в здание канцелярии. У меня было определенно привилегированное положение относительно рядового состава, в казарме мне была выделена отдельная комната для проживания, в то время как остальные жили в общей коечной на двести человек. Но учитывая специфику моей работы и позывной, претензий не было. Я не сторонился людей, но и не стремился быть к ним ближе. Друзей не завел, врагов не нажил. Для общения на базе мне хватало Мэла. А приключения на заданиях компенсировали остальные ощущения.

Титов сидел в кабинете и задумчиво курил.

— Заходи. — махнул он мне рукой, когда я шагнул через порог его кабинета.

Подполковник встал, подошел к окну и распахнул его. Затушив сигарету в хрустальной пепельнице на подоконнике, он сделал несколько пассов рукой изображая, что выгоняет дым на улицу. В пепельнице торчал ежик окурков.

— Здравия желаю. Вызывали?

— Садись. Надо поговорить. — Титов ткнул пальцем в ряд стульев у стены. — И брось ты эту солдафонщину, «здравжелы» свои. Ты не на службе, а работаешь тут, так что не обязательно косить под солдата. Раздражает, чесслово. Да чего ты у стенки-то сел, тащи суда стул, садись напротив. Вот так, да. Твои успехи по службе дошли до высокого командования. И сам понимаешь, успехи рядового — это победа генерала. Хотя ты не рядовой, а я не генерал, но суть такая: ты молодец, и я молодец. А с молодцам в армии что делают? Правильно: дают важные задания.

Он снова разговаривал со мной тем самым тоном, как тогда в палате, в первую нашу встречу. В нем не было уставного официоза, Титов был этакий старший брат, друг и покровитель.

— Сейчас что-то будет. — поддакнул Мэл моим ощущениям.

— В общем, на этот раз всё серьезно. — Титов посмотрел мне прямо в глаза. — И отказаться от приказа, как ты сам понимаешь, невозможно. Предстоит пересечение линии фронта, проход в тыл врага, контакт с группой сепаратистов, доставка им важного груза. Для начала подпиши вот это.

Титов толкнул мне по столу листок бумаги. Я не дотрагиваясь до листка бегло пробежал по его содержанию. Допуск к секретности по форме ноль. Я даже не знал, что такая есть. Прав был Титов, от приказов не отказываются, их исполняют без обсуждения, не смотря на разницу между службой и работой. А любое слово Титова для меня приказ. Я подписал.

— Звездец. — уныло сказал Мэл.

Подполковник встал, прошел от стола к шкафу, выдвинул один из ящиков, запустил туда руку. Я ожидал, что он что-то достанет, но услышал только щелчок, и комнату наполнил давящий гул. Такой тихий, еле различимый, но хорошо ощущаемый телесно, словно между ушами вибрирует натянутая резинка. Обычно именно там слышится голос Мэла. Затем подполковник прошел к двери и запер её. Таких подводок к заданию у меня еще не было. Пора было согласиться с мнением Мэла о характеристике ситуации.

— Это по инструкции. Слушай внимательно. Моя задача помимо инструктажа объяснить тебе важность нового задания. — сказал Титов, а я подумал, что он и инструктажи-то никогда не вел. Так что скорее всего его основная задача это вбить мне понимание этой самой важности. — Твой очередной груз является командиром высшей степени подготовки. Такого человека мы не можем открыто послать через линию фронта, даже в группе сопровождения. Большая группа привлечет излишнее внимание, любые способы десантирования будут отслежены, а нашей стране очень важна секретность этой миссии. Из всех переносчиков наивысшие показатели успешности операций у тебя, поэтому после тщательного отбора на задание выбрали именно Эрика Левина, позывной «Шиза семь». Если до этого ты гулял по передовой, то нынешняя прогулка будет глубоко в тыл. Ты отправляешься в саму Азарию. В Варгон.

И тут у меня все внутри похолодело. Это не просто за линию фронта. Это девятьсот с лишним километров вглубь вражеской территории. Моя вера в свою удачливость, патриотизм и почитание армейского устава, похоже, готовы были дать сбой. Даже Мэл внутри промолчал, видимо пребывая в таком же шоке, как и я. Титов сделал паузу, оценил мое состояние и продолжил:

— Вижу, ты понимаешь, насколько это глубоко и сложно. Мы не можем никак доставить этого человека туда, кроме как с помощью тебя. Одновременно пойдут еще две группы. Одна будет идти параллельно твоему маршруту и в случае опасности оттягивать внимание на себя насколько хватит состава группы. Вторая группа пойдет с другого направления и понесет часть оборудования для трансплантации сознания.

— Извините, товарищ подполковник, но в точке назначения даже нет оборудования? — нарушил я правила субординации задав вопрос без разрешения.

Подполковник пропустил вольность и ответил:

— Пока нет. У противника нет подобной технологии переноса сознания. И мы сильно рискуем неся технологию внутрь Азарии. Но выбора нет. У нас впервые появился шанс развить наступление изнутри вражеской территории. Сепаратисты состоят из бывших военных и гражданских, но если мы доставим оборудование, то во главе ячеек встанут опытнейшие бойцы, командиры, люди в абсолютной степени лояльности. Они сумеют не только организовать начальную работу в тылу врага, но и самостоятельно расширят контингент привлеченных и заинтересованных. Люди узнают, что мы несем мир, что Орматия это страна-победитель, что мы сильны и всепрощающи. Люди по ту сторону фронта наконец-то узнаю правду, а не ту дикую пропаганду, которой их пичкаю все эти десятилетия. Для нас это шанс открытия второго фронта внутри станы противника, шанс разворошить его логово и оттянуть силы с передовой.

Я молча переваривал услышанное. Подполковник немного побуравил меня взглядом, видимо ожидая какого-то ответа или комментария, и не дождавшись продолжил:

— Итак, сегодня ты отправляешься в Сарданск и поступаешь в распоряжение начальника научной части, позывной «Тётушка». Вы уже встречались. В этот раз до границы буферной зоны тебя довезут. У реки тебя передадут патрулю, который и доставит тебя к капитану. Там ты получишь груз и дальнейшие инструкции. Заданию присвоена повышенная степень секретности. На этом у меня всё. Вопросы есть?

Вообще, я привык, что это выражение в нашей среде являлось риторическим и сопровождается быстрым «Вопросов нет!». Поэтому не дал шанса Титову закончить:

— Есть.

Подполковник даже застыл с открытым ртом, не успев произнести заключительный пассаж.

— Слушаю. — все же выдавил он из себя, как мне показалось, слегка недовольно.

— Товарищ подполковник, я даже не зная деталей операции понимаю, что это возможно билет в один конец. Так глубоко в тыл врага еще никто не ходил, по крайней мере из нашей части. Я прав?

— Допустим.

— И если никто там не был, откуда получена информация о сепаратистах? Откуда у меня будет уверенность, что я выполю задание? — спрашивая это, я, честно говоря, ожидал услышать отговорку о секретности и что-то типа «приказ есть приказ».

Но Титов помолчал, глядя на меня, потом откинулся на спинку кресла и посмотрел в потолок. Я тоже почему-то туда посмотрел, словно там был написан ответ.

— Связь. У нас есть связь с этой группой. Это вообще-то не твоего уровня допуска информация, но раз ты подписал нулевой уровень, то что-то можешь услышать. — подполковник продолжал смотреть вверх, а я уже перевел взгляд на него. — Когда мы с тобой первый раз встретились, я тебе рассказывал о коммуникациях прошлого. Специальных коммуникациях.

— Социальные сети? — вспомнил я.

— Ой, да это туфта по сравнению с общими возможностями такой связи. — Титов аж скривился. — Социальные сети это была просто игрушка для пользователей, это просто какая-то маленькая часть, крупинка той огромной сети, которая связывала весь мир. После массовых психозов сознательного раздвоения людей всего мира эту глобальную сеть стали рубить на куски. Ну не только, конечно, из-за этого, тут еще политика, границы, войны. В общем, эти куски существуют и сейчас. Теперь это военные коммуникации. Но кто-то нашел способ связывания отдельных кластеров глобальной сети между собой. Мы имеем возможность связаться с теми, кто находится и в Азарии в том числе, с их военной группой, которая не согласна с местным режимом, с теми, кто хочет изменений. Они вышли на нас сами.

— А это не провокация? С целью получить оборудование по клонированию сознания.

— Нет! — резко ответил подполковник. Слишком резко, и я подумл, что он тоже склоняется к этой версии, но у него свой приказ. — Разведка и контрразведка тоже не зря свой хлеб едят, всё проверялось не один год. И даже не два. Еще вопросы?

А вот это уже точно был риторический вопрос, который произносят со смыслом «хватит уже спрашивать».

— Никак нет. Разрешите идти собираться? — я встал по стойке «смирно».

— Иди. Только сборов не будет. Из моего кабинета сразу в путь. — мрачно сказал Титов. — Да и чего тебе собирать-то? Удачи, Эрик.

Последние слова он произнес как-то печально, с какой-то смесью тоски и сожаления. Словно уже знал, что отправляет меня в именно один конец.

4. В путь

К вечеру того же дня я был в Сарданске. Как и обещал подполковник, меня сначала довезла до буфера пара суровых и молчаливых ребят, а потом двое таких же молчаливых, только в другом камуфляже, довезли меня до границы города.

— Кого я вижу! — услышал я знакомый голос, вылезая из броневика.

У обочины дороги стоял Апостол-13. Да, это был однозначно он, хоть как и в прошлый раз я не видел его лица под маской и тактическими очками.

— Здравия желаю, прибыл по… — начал я.

— Оставить, солдат. — оборвал меня боец, и дождавшись, пока броневик развернется и покатит в обратную сторону, добавил. — У меня задача первично опознать и препроводить. В разговоры не вступать. Так что пошли. Ты, похоже, важная шишка, раз разговаривать нельзя.

И он, посмеиваясь, пошел вперед. А я привычно увязался следом, в это раз оглянувшись в поисках его напарника. Напарника не было.

Мы опять бродили по развалинам города. За прошедшее время, казалось, ничего не изменилось, новых разрушений не прибавилось, а восстанавливать разрушенный войной город никто не собирался. Я начал узнавать здания, которые видел в первый свой учебный поход, отмечая всё те же пугающие дыры от ракет, потеки омытой дождем гари Роршаха.

И вот та же стена, тот же или весьма похожий грязный лист фанеры, шипение двери и голубой тоннель. Процедура опознания один в один, как в прошлый раз. Отличием было только то, что за капсулой меня встретила сама Тётушка.

— Здравия… — начал было я, но женщина молча развернулась и пошла вглубь коридоров бункера. Мне ничего не оставалось делать, как заткнуться и последовать за ней, хотя я ощущал себя весьма глупо. Это же армия, есть же порядок, а тут какая-то детская игра в молчанку.

— А она всё так же ничего. — шепнул мне Мэл.

Я оставил его замечание без ответа, хотя был с ним согласен. Я пока только в книжках читал, что есть женщины, которые с годами только расцветают. А тут вот такой пример воочию, так сказать. На этот раз на ней была капитанская штабная форма без халата. Если Апостол ходил в пиксельном «комке», то капитана я второй раз видел в форме сотрудника штаба, напоминающей скорее деловой костюм, если бы не погоны. Значит капитан не выбирается на поверхность, а работает, скорее всего, лишь в своей научной части.

Когда мы вошли в процедурную, Тётушка пропустила меня в кабинет, а затем заперла за мной дверь. Я ожидал, что она тоже включит глушилку, как Титов, но обошлось без этого. Чему я был весьма рад, так как после утреннего сеанса у меня болела голова.

— У меня приказ по подсадке вам груза. Так же мне запрещено задавать вам вопросы и отвечать на ваши. Поэтому давайте обойдемся без лишних разговоров. — строгим тоном учителя из детдома объявила мне она.

Вот есть красивые, приятные люди, весь шарм с которых слетает, едва они начнут говорить. Здесь была как раз такая ситуация. Когда-то, в тот первый раз она улыбалась и располагала к себе, а сейчас эта перемена из доброй Тётушки во властную Тётку неприятно удивила.

— Фия, стерва! — восхитился Мэл.

Ему-то она похоже даже еще больше понравилась.

— Ложитесь на кушетку и ждите. — скомандовала капитан.

— О, я бы не отказался, что бы и она прилегла с нами! — захихикал Мэл у меня в голове.

От такого его поведения мне стало почему-то стыдно. Не за смысл сказанного, а за манеры и неуместность реплик. Это как у нас в детдоме была девочка одна, вся такая милая и приятная. Она совершенно не умела петь, но очень любила это делать. И когда она пела, все переглядывались, отводили глаза, и смущенно улыбались. А потом в один из таких моментов какой-то мальчик крикнул «Да заткнись, дура! Ты совсем не умеешь петь!». И снова всем стало стыдно, но уже за этого мальчика перед ничего не понявшей маленькой девочкой с белыми кудряшками и большим розовым бантом. Те, кто не умеют петь, очень любят это делать, а те, кто не умеет слушать, очень любят затыкать другим рты. Сейчас мне было неудобно за свою вторую личность, пусть даже никто его не слышит кроме меня.

Я отправился на кушетку. Дождавшись, пока я улягусь, капитан отработанным жестом сунула мне валик под шею. Вот только шлема не было. Вместо этого надо мной появился светящийся диск, издававший легкое гудение и щелчки. Потом я услышал удаляющиеся шаги и шипение двери. Капитан ушла из лаборатории, чем меня весьма удивила. Я смотрел на диск перед собой и вспоминал, что это операционная лампа, кажется их еще называют хирургический фонарь. Сколько времени я лежал, не знаю, но показалось, что долго. И вдруг — вспышка, радужный тоннель, темнота.

В этот раз из темноты я вынырнул сам, чего не бывало ни разу. И еще было ощущение, что я словно проснулся, а не очнулся после обморока. Я потянулся, посетовав, что кушетка какая-то жесткая, а потом сообразил, что слышу шум ветра, щебет птиц и жужжание комара над ухом. Резко открыв глаза, я обнаружил, что лежу в траве. Над головой раскачивались кроны деревьев, сквозь которое пробивалось солнце. Совершенно опешив от увиденного, я приподнялся на локтях и попытался осмотреться. Опыт работы уже отучил меня делать резкие и необдуманные движения, вскакивать в полный рост, суетиться. Лучше уж это сделать полулежа, чем сразу найти себе проблем.

За спиной раскачивались деревья, а передо мной лежала равнина, утыканная редкими островками леса. Я совершенно не понимал, где нахожусь и как сюда мог попасть. Потом мой взгляд упал на рюкзак у моих ног. И это был мой рюкзак, который я оставил на базе. Помассировав виски и протерев глаза, я потянулся к нему. Странности начала миссии конечно весьма напрягали, но приказ есть приказ и нужно вписываться в ситуацию и действовать. В рюкзаке всё было разложено так, как я бы сам уложил. В нужных отделениях привычные мне мелочи, санитарно-гигиенические средства, аптечка, вещи. Я быстро осмотрел себя и обнаружил, что одет в гражданскую одежду. Хотя на кушетку заваливался в форме. Меня переодели, прежде чем уложить сюда, на травку под деревья. Снова продолжив рыться в рюкзаке, я нашел кое-что несвойственное моему обычному снаряжению — навигатор. Обычный туристический навигатор, с помощью которого меня учили ориентироваться на местности. Давали сначала запомнить карту, а потом я шел по маршруту через какие-то промежутки времени сверяя свою память с показаниями навигатора. Так, кстати, очень удобно контролировать своё чувство места, когда постоянно анализируешь отклонения от маршрута. Но потом, в реальных заданиях, я ни разу не получал эту игрушку с собой.

Включив устройство, я дождался, пока произойдет подключение к спутникам, и на маленьком экране отобразится мое местоположение. Еще немного потыкав кнопки, я вывел весь маршрут. И тут всё встало на свои места: меня положили, или можно сказать выбросили, на опушку леса в нескольких километрах от Сарданска как раз по направлению в сторону пункта назначения — Варгона. Маршрут показал мне восемьсот тридцать километров пути и обещал провести меня за семь с половиной дней. Самонадеянный гаджет, видимо никогда не ходил по местам боевых действий, где скорость перемещения вообще нельзя прогнозировать. Понятно, что никакую карту почти в тысячу вёрст я бы не запомнил, так что без этой электронной игрушки я могу вообще петлять очень долго так и не найдя свою конечную точку. Пункт назначения был не адресом, а просто точкой в пригородном лесу. Я вспомнил об одном весьма неприятном моменте: мне придется пересекать линию фронта, которая за последнее время была сдвинута от Сарданска в сторону Азарии.

Не долго думая, я навел порядок в рюкзаке, встал и зашагал в нужном направлении. Ломать сейчас голову над запретами со мной общаться, глушителями разговоров, на способ выброски меня на местность смысла не было, так как на это у меня было еще минимум семь дней пути.

Стояла хорошая погода, навигатор показывал время первой половины дня. Я чувствовал себя бодрым, и это явно служило следствием того, что мне дали выспаться, а не выводили из темноты с помощью привычной ватки с нашатырем. Интересно, где я высыпался — на кушетке или в этой траве? Трава была высокая, и передвигаться было неудобно, не то, что лежать. Но зато в любой момент при обнаружении опасности я мог укрыться в этой траве. Для чего на одном плече закрепил маскировочную сеть, что бы накрываться ей в случае появления дронов воздушного наблюдения. Масксеть была тоже гражданского образца, похоже охотничья. Ботинки, штаны, куртка на мне, да и все вещи в рюкзаке были тоже исключительно туристические, без какого-то намека на армейскую принадлежность. Видимо по легенде я заблудившийся турист. Но кому нужна эта легенда на территории Азарии.

Прошагав около часа, я выудил мысль, болтающуюся с краю от основных забот: в рюкзаке не было еды и воды. Ну еды, бывало, и раньше не давали с собой, заставляя питаться подножным кормом или воровать его в брошенных населенных пунктах. Ну или не брошенных. А вот бутылка воды всегда должна была быть. Сейчас мне даже пустой тары не положили. При таком солнце и темпе ходьбы пить захочется очень быстро. Пришлось доставать навигатор и искать отметки родников и населенных пунктов. Первое было предпочтительнее, так как любые контакты мне ни к чему. Но вот отсутствие тары для набора воды всё равно требовало визита к местам цивилизации. Так как родников мне гаджет не показал вообще никаких, то выбор был очевиден. Тем более какая-то деревня маячила прямо по проложенному курсу. До линии фронта было еще далеко, так что на подконтрольной нам территории можно было опасаться только своих же военных патрулей, хотя и с ними встречи были противопоказаны.

Через некоторое время я подошел к нескольким строениям, раньше бывшими жилыми домами. Подошел через лесок, максимально приближающийся к населенному пункту, избегая накатанной дороги и тропок. Подобные предосторожности стали уже привычкой, хотя судя по состоянию домов и других надворных строений скрываться было не от кого. Деревня была практически уничтожена. Не осталось ни одного неповрежденного дома, сарая или забора. Сохранившиеся стены были похожи на решето, по ним явно прошлись из мелкокалиберного автоматического оружия. Странная тактика, ведь проще по окопавшемуся врагу было ударить с расстояния чем-то покрупнее, чем расстреливать дома почти в упор, о чем свидетельствовала кучность стрельбы. Ну да не мне судить, я не пехотинец, а всего лишь переносчик грузов.

Присев между тонких стволов ольхи, я всё же не спешил идти внутрь деревни, а сматывал масксеть с плеча и слушал сквозь посвистывание слабого ветера, не раздастся ли лай собаки, карканье ворон, или не послышится ли запах дымка. Но никаких признаков человека не наблюдалось, только раскачивались деревья и шумели листвой. Удалось рассмотреть то, что мне как раз сейчас было нужно: через несколько домов от меня, у центральной дороги стоял покосившийся колодец. Оставалось надеяться, что он не успел обсохнуть.

И только я встал, что бы двинуться к своей цели, как до меня донесся звук, который заставил меня снова присесть и даже вжать голову в плечи. Я услышал шёпот. Неразборчивый, бессвязный. Почему-то мурашки пробежали по шее вверх к затылку. И мне показалось, что сейчас снова, как тогда на первом задании, что-то упрется в него и щелкнет предохранитель. Или не предохранитель, а боёк. Стараясь не делать резких движений, я начал медленно поворачиваться сначала в одну, потом в другую сторону, пытаясь найти того, кто мог рядом так тихо шептать. И никого не обнаружил, словив новую порцию неприятных мурашек. Посидев еще немного, я убедил себя, что это ветер так играл листвой деревьев, а потом обругал за страх перед глюками. Надо же было выдумать такую глупость! Шёпот!

Резко встав, на этот раз вопреки своим же привычкам плавного перемещения, я отправился к колодцу прямиком через разрушенные дворы. Сквозь деревянные заборы проехали на чем-то тяжелом, создав широкий коридор. Рядом с одним из домов нашлось то, что было нужно: пластиковая бутылка с заворачивающейся крышкой достаточно чистого вида. Немного попинав мусор у покосившегося крыльца, я нашел еще одну такую же. Этого было достаточно.

А вот колодец меня слегка разочаровал. Поднимать из него воду было решительно нечем, так как на вороте отсутствовали и цепь и ведро. Ну хоть вода внизу была. В рюкзаке был репшнур, к которому я привязал одну из бутылок и железяку, найденную рядом. С таким грузом бутылка уверенно утонула, правда горлышком вниз, но я подергал веревку и с удовлетворением услышал бурление выходящего из бутылки воздуха. Через несколько минут обе бутылки были наполнены, и я запихал их в рюкзак, предварительно закинув внутрь таблетки из аптечки.

И снова послышался шепот. Я резко присел, прижавшись к колодцу, стал оглядываться. На этот раз деревьев не было, да и ветер поутих, так что оправдать свой страх шумом листвы не получилось. Снова не обнаружив никого, я утер внезапно выступивший пот со лба и пригибаясь быстро ретировался от колодца к ближайшему леску, стараясь придерживаться маршрутного направления. Я оглядывался по сторонам, гладил затылок, пытаясь согнать мурашки, а сам почему-то начал думать о том, что это шепот людей, погибших здесь. Мне почему-то показалось, что это их неупокоенные души еще остались в своих родных домах и не хотят уходить в иной мир. И именно они хотят рассказать мне, живому человеку, забредшему в их мертвое поселение, что здесь случилось. Я особо никогда не верил в посмертную мистику, хоть и читал много разных книг про души, призраков. Но сейчас что-то меня заставило подумать именно об этом, о призраках этой деревни.

В общем, последние несколько десятков метров до леса я уже бежал, не пытаясь даже пригибаться. И потом еще с километр не останавливался. Остановился только тогда, когда мое дыхание само стало походить на хриплый шепот. Вот и набрал водички. Вспомнив о воде, я выудил из рюкзака бутылку и сделал несколько глотков. Затем сложил дыхательную мудру, продышался и восстановил душевное равновесие после неожиданно нахлынувшего страха перед мистицизмом разрушенной деревни, перед таинственным шепотом.

Где-то вдалеке послышались сначала несколько раскатистых взрывов, а потом частая автоматная стрельба. Вот эти звуки меня пугали почему-то меньше, чем мои слуховые галлюцинации. И я понял, что приближаюсь к линии боестолкновений, к месту непосредственного контакта наших и врагов. Стрельба слышалась где-то впереди и правее, поэтому я не раздумывая пошел влево от маршрута. Сверившись с навигатором, я взял курс на одиннадцать часов от маршрута и по моим расчетам, должен был отклониться от места боевых действий примерно на километр.

Но если я уходил от места активного контакта, это не означало, что в другом месте проход будет абсолютно свободен. Отнюдь. Как я и ожидал, через несколько сот метров показались наземные укрепления наших войск, передвигающаяся техника, нитки окопов. К этому времени я уже повязал масксеть наподобие плаща, соединив ее еще шнурком на груди. В панаму напихал травы, так что бы она размывала силуэт головы и шеи. Передвигаться пришлось уже медленнее и на полусогнутых ногах, а когда показались орматские солдаты, я перешел в лежачее положение. Без документов даже своим попадаться не нужно.

Мне нужен был коридор среди наших войск. Лежа на животе, я изредка медленно поднимал голову, что бы получше рассмотреть все возможности прохода. Но возможностей в этом месте было мало. Через окопы переть напролом точно нет никакого смысла, так как если я даже нырну и вынырну из окопной ямы незамеченным, то ползти через открытое пространство на врага будет чистым самоубийством без отсутствия специальной экипировки. Её можно соорудить на месте, прикинувшись кучкой травы и веток, а затем медленно, очень медленно двигаться вперед. Но этот вариант я решил приберечь на крайний случай. Уж больно муторно вязать такую снарягу.

Не найдя ничего подходящего, я решил двигаться еще левее вдоль укреплений. За спиной снова слышались взрывы и стрельба примерно с того же места, что и раньше. Бои ведь идут не по всей линии фронта, а обычно в нескольких ключевых точках с целью получения тактического преимущества. А остальной фронт напряженно вглядывается друг в друга на позициях сдерживания. Ну иногда могут широкой лентой пропесочить из артиллерии что с одной, что с другой стороны. Или сначала с одной, а потом с другой. А затем снова стычки идут по отрезкам.

Наш южный фронт, насколько я знал, был сейчас в состоянии позиционной войны с легким перевесом с нашей стороны. За последние два года нам удалось отбросить врага от Сарданска, но в то же время потерять центральную часть фронта, где противник ломился к столице. Вот там было жарко, там мы несли потери. И мне стоило благодарить высшие силы, что я работал здесь. И я не считал это трусостью или малодушием, просто патриотизм и отвага, по моему мнению, не должны перевешивать разумное чувство самосохранения.

Ползти было привычно. Ползти было приятно. Мне всегда казалось, что если я максимально касаюсь телом земли, то она меня обнимает и защищает. А вот если стоишь на ногах, то открыт, виден и беззащитен. Полз я долго, периодически останавливаясь и осматривая позиции наших. Всё ближе ко мне проезжала техника, появились артиллерийские орудия, склады, палатки, и всё больше было расстояние до окопов. Видимо тут как раз была глубокоэшелонированная оборона, за одной линией окопов стояла другая, за опорными пунктами начинались следующие. А там, откуда я приполз, была более узкая линия нашей обороны, что и давало противнику повод на вялые попытки прорыва.

И тут я заметил то, что заставило немного участиться сердцебиение. На открывшейся мне поляне, куда я подполз в уже начинающихся сумерках, стояли на приколе «крылья». Вообще-то по сути это легкий малогабаритный дельтаплан, но из-за черного цвета их прозвали «крылом ворона» или просто «крылом». Таким умел пользоваться любой пехотинец, десантник ну и переносчик, конечно. Я даже в одном из заданий как-то его использовал.

Охранял поляну всего лишь один часовой, да и тот вел себя весьма расслабленно. С наступлением темноты если тут не будет яркого освещения, а такого на прифронтовых позициях просто не бывает, я с легкостью могу украсть одно «крыло». Трудность была в другом: как воспользоваться катапультой. Дельтапланы без проблем можно было запустить только в горной или холмистой местности. А армии некогда приспосабливать местность под себя, армии нужна мобильность и скорость развертывания. Поэтому «крыло» со своим пилотом выстреливалось из катапультирующей установки с абсолютно ровной местности. Катапульта стояла на той же полянке, я даже знаю как её взвести, но вот отправить себя в полет, находясь на ложементе, я никак не смогу. Нужен кто-то, кто нажмет на спуск. Идея перебросить себя ночью сразу через позиции как наши, так и вражеские, была шикарная, но вот осуществление ее казалось невозможным.

Что бы не мерзнуть и не впадать в отчаяние я начал ползком нарезать круги вокруг поляны с «крыльями». Ну нарезать, это громко сказано, так как делал я это со скоростью улитки. На третьем круге план созрел. Не идеальный, даже абсурдный и несколько преступный по отношению к своей армии, к своей стране. Но чрезвычайные ситуации требуют нестандартных поступков. А заброс меня в Азарию я считал ситуацией весьма чрезвычайной как по сути происходящего, так и по цели задания.

Темнота не заставила себя долго ждать. А ночь в лесу это как концентрированный сгусток тьмы, что только на руку тем, кто хочет остаться незамеченным. Зажглись дежурные красные фонари приглушенного освещения. Я заметил в отдалении несколько курсирующих патрулей, которых выдавали зеленые подсветы от приборов ночного видения. А вот моего часового, охраняющего полянку, таким прибором не снабдили.

Я полез в аптечку и на ощупь нашел нужные мне таблетки. Их специально делают кубиками, что бы ночью можно было нащупать. Через три минуты после приема можно уже было достаточно хорошо различать предметы вокруг себя, а через еще пять черно-белая картинка окружающего мира маячила перед глазами. Взглянув на часового, я увидел то, что меня весьма порадовало, хотя должно было расстроить с точки зрения веры в армию: часовой дремал, прислонившись спиной к дереву. Скорее всего, охранял он поляну в наказание, так как иначе его бы экипировали ПНВ или хотя бы сменили на вечерней проверке постов. Ну и ведет он себя соответственно, ладно хоть под дерево не улегся, а героически борется со сном как и подобает солдату орматской армии, стоя во весь рост. Правда утром его ждут неприятности.

Переместившись на четвереньки, я подкрался к часовому.

— Прости, брат. — шепнул я тихо и кольнул его иглой, которую заранее выудил из аптечки.

Вообще, моя аптечка это верх медицинского искусства. Или фармакологического, если уж быть точным. И я уже несколько раз убеждался, что даже оружие не столь эффективно, как правильно подобранные медикаменты в нужный момент. Вот и сейчас солдат упал на подкосившихся ногах даже не проснувшись. В последний момент я успел поймать тело, смягчив падение не столько из гуманности, сколько из соображений скрытности.

Дальше предстояло самое сложное, так как в одном моменте операции я был слегка не уверен. Да честно говоря, я вообще не был уверен, что с катапультой получится, но другого способа угона «крыла» я не придумал. Подобрав выпавший автомат, я отстегнул рожок и выщелкнул десять патронов себе под ноги. Снял штык-нож с пояса бойца, вынул из ножен, соединил их вместе и получившимися кусачками вынул пули из гильз, ссыпая порох в подставленный шприц из аптечки. Плотно утрамбовав порох в корпусе, я придавил его поршнем, обрезал выступающий шток поршня кусачками и расклинил щепкой. Так себе фиксация, но мне главное, что бы порох не высыпался, а потом поршень все равно выбьет направленным взрывом. На сопло шприца я накрутил защитный колпачок иголки, предварительно её выбросив и затолкав в колпачок жгутик из ватки, пересыпанной тем же порохом. Уж не знаю, хватит ли времени горения такого фитиля, но других средств под рукой не было. Соломинку бы от коктейля сейчас сюда — её длины точно бы хватило, а еще лучше и сам коктейль. Но выбирать не приходилось.

Собрав штык-нож и сунув его в рюкзак, я еще раз извинился перед часовым за то, что его завтра ждет гауптвахта за потерю оружия. Но мне нужнее. Потом я подобрался к заветным «крыльям». Все они были одинаковы на вид, так что выбирать не было смысла, и я побыстрее переместился к катапульте, по ходу прихватив ближайшее к ней «крыло». Установив его на ложемент, я подошел со стороны взводящего воротка. И как можно медленней повернул его на один оборот. Да будет отмечен наградами тот солдат, который обслуживал и смазывал эту боевую единицу армии Орматии: катапульта не издала не единого звука! Только еле слышные щелчки механизма спуска, откатывающегося назад по станине. Даже рессоры лука не скрипнули, хотя точно такие же рессоры стояли на армейских грузовиках и ужасно скрипели и гремели во время движения. Стандартизированные запчасти применялись в разных изделиях и могли служить заменой друг другу в случае выхода из строя какой-либо единицы. Проще говоря, если бы враг разбил катапульту для дельтапланов, то ее бы разобрали на запчасти для грузовиков, и наоборот.

Взведя катапульту, я присел и внимательно осмотрелся, пытаясь обнаружить патрули. На расстоянии мое ночное зрение действовало плохо, а черно-белая картинка не давала увидеть зеленые отблески приборов ночного видения. Но любое свечение, будь оно зеленым или красным, как у осветительных фонарей, виделось мне ярким белым пятном. Передвигающихся пятен в ближайшем обозримом пространстве не наблюдалось, и оставалось надеяться, что патрулей по близости нет. Я снова прильнул к катапульте, на этот раз к механизму спуска. Установив свой шприц с порохом под подпружиненный язычок, цепляющийся за зубья станины и удерживающий тетиву с нагруженым ложементом, я улегся под «крыло» и втиснулся в лямки подвеса. Шлем одевать не стал, так как мешала панама, а снять ее я забыл. Настал момент истины: полечу ли я на «крыле» или пролечу со своей затеей. Зажигалка, которую я, кстати, тоже спер у спящего часового, хотя где-то в недрах рюкзака была и своя, послушно высекла искру и запалила маленький язычок пламени. И его сейчас наверняка увидят в ПНВ патрули, так что тянуть нельзя. Я изогнулся, пытаясь дотянуться до своих пяток, и кое-как достал до фитиля. В глазах заплясали белые пятна от огня и искр пороха на вате. Я резко выпрямился и схватился за трапецию. В путь!

Раздался хлопок, и мой желудок провалился куда-то в район коленей, глаза резко заслезились и меня вышвырнуло в небо. Сработало! Я, как когда-то учили, отклонил трапецию дельтаплана от себя набирая высоту. Земля уходила из под ног и мое ночное зрение начало терять свою четкость, а еще, видимо, мешали слезы. Пришлось всё же скинуть панаму и потянуться за шлемом, болтающимся совсем рядом с головой. Как я еще при взлете им по кумполу не получил? Панама ушла куда-то вниз, наверняка ее завтра найдут. А это все таки улика. Я даже не удосужился проверить, срезаны ли на ней маркировочные бирки. Ну зато не форменная кепка, на которой вообще был бы написан позывной.

Шлем получилось водрузить на голову со второй попытки, так как при первой я чуть не потерял управление, держа трапецию одной рукой. Но всё обошлось, и я закрыл лицо пластиковым забралом. Приятным бонусом оказалось наличие компактного ПНВ на шлеме, который я сразу-то и не заметил. Теперь находящиеся подо мной просторы просматривались гораздо четче, но только картинка все равно оставалась черно-белой. Таблетка для ночного зрения продействует еще пару часов, после чего нужно будет обновить.

Итак, теперь я был ночным летуном. Подо мной пронеслись палатки, машины, окопы и вот я уже летел над пустым пространством между своими и врагами. Наверняка за спиной обнаружен хлопок моей самодельной петарды, усыпленный часовой и пропажа «крыла». Но вот тревогу не поднимают, скорее всего опасаясь ответной реакции с другой стороны линии разграничения, над которой я сейчас пролетал. Я обернулся, что бы посмотреть на позиции своих, на родную землю, которую я так поспешно покидал. И увидел, как луч поискового прожектора шарит в небе, как к нему подключается второй, третий. А вот это было совсем не хорошо. Ошибся я про «не поднимают тревогу».

Словно услышав мои опасения, азарийцы тоже зажгли прожекторы и стали шарить в небе над своими позициями. И я был уже совсем близко к ним. Набранной высоты еще хватало, потоки ветра искать не было времени, поэтому придется планировать на запасе высоты. Я заложил вираж вправо, так как крайний правый луч, как мне показалось, шарил в небе с какой-то ленцой, не сильно уходя из вертикального положения. А вот остальные неистово шастали по темному небу. Отклоняясь на вираже я терял скорость, поэтому пришлось потянуть трапецию на себя, что бы снижаясь придать ускорение своему «крылу». Мало, слишком мало опыта, что бы вот так в ночи быстро нащупать потоки воздуха и снова взмыть повыше. Хотя я бы и днем, наверняка, не сделал бы этого достаточно быстро, как того требовала боевая обстановка. Всё же уметь пользоваться «крылом» и быть в составе отряда летунов это разные вещи.

Вот подо мной появились окопы врага, за ним вторая линия, дальше какие-то непонятные укрепления, потом всё внизу скрыл лес. Я благополучно отклонился от поисковых прожекторов и только успел этому порадоваться, как внезапная мысль пронзила мое сознание: лес! А моё «крыло» всё ещё шло на снижение. Я толкнул трапецию от себя, но сделал это панически резко и тут же потерял скорость. Хоть ночной лес и был одним сплошным темным пятном, но верхушки деревьев было видно отчетливо. И они приближались. Попытка поднять дельтаплан привела только к тому, что я стал снижаться медленнее, но всё же снижаться. Прямо на деревья. Мой план переброски через линию фронта перестал мне казаться шикарным, а где-то внутри забилась паника: я сейчас как кусок мяса нашампурюсь на одно из деревьев подо мной.

В общем, всё примерно так и случилось. Когда верхушки деревьев критично приблизились, я почувствовал удар по ногам, меня крутануло, «крыло» завалилось вбок, и весь черно-белый мир закрутился вокруг. Я иногда зажмуривался, а иногда смотрел, как ветки хлестали по пластиковому щитку шлема. Потом я увидел быстро приближающийся к моему лицу ствол дерева, и моя голова взорвалась миллионом звездочек. Если бы я был в панаме, голова взорвалась бы брызгами.

Теряя сознание я снова услышал шепот.

5. Знакомство

— Икар хренов. — услышал я совсем близко чей-то голос.

От этого голоса я очнулся, но как меня и учили, не подал вида. Значит меня уже обнаружили, а так как я всё же перелетел через линию фронта, то рядом однозначно враги.

Судя по ощущениям, я висел головой вниз, руки и ноги были не зафиксированы, а подвешен я был за тело. Что-то мне подсказывало, что я еще нахожусь в стропах дельтаплана, а этой не так уж и плохо, значит есть еще шанс разобраться с ситуацией. Надо только определить, где враг, заставший меня врасплох, и как его можно нейтрализовать. Не мой, конечно, профиль, не моё любимое занятие, но война и не этому учит.

Враг молчал. Я прислушался, стараясь определить, где он находится или передвигается, и подготовиться к контакту. Но вокруг был только шум листвы, где-то скрипел ствол дерева, слышались голоса птиц. Сквозь веки пробивался свет, значит я болтался без сознания достаточно долго. А висеть головой вниз вроде как не рекомендуется, может прилить много крови в мозг, и с ним что-то да произойдет.

Осторожно приоткрыв глаза, я увидел ствол дерева, уходящий вниз. И до этого низа, до земли было метров десять. То есть я висел почти на самых верхушках деревьев и не упал на землю после крушения. Стоп! А как тогда враг сюда поднялся?

Но враг молчал и не выдавал себя. Всё же открыв глаза полностью, я аккуратно осмотрелся, стараясь не шевелится. Никого не было видно. Тогда я повернул голову сначала в одну, потом в другую строну. Голова резко отозвалась болью, шею заломило, но все же переселив все неприятные ощущения я старательно покрутил головой. Никого. Вряд ли я мог кого-то не заметить на десятиметровой высоте, так как спрятаться тут было практически негде. «Крыло» было насажено на верхушку сосны, а мое тело болталось ниже в стропах подвеса, подергиваясь в такт дереву, раскачиваемому ветром. Потянувшись, я ухватился за стропы и, выбрав их, принял вертикальное положение. Голова заболела сильнее, но хотя бы глаза перестали вылезать из орбит. И еще в какой-то момент я услышал треск материи, и меня резким рывком опустило на метр. «Крыло» рвалось, нужно было скорее поменять точку фиксации, иначе мне грозило всё-таки закончить неудачное приземление. Проблема с поиском врага как-то сама собой отошла на второй план.

Десять метров до земли это очень много. Репшнур, лежащий в рюкзаке за спиной, меня выдержит, вот только нужно достать его аккуратно, не раскачиваясь. Что я и попытался сделать. В попытке изогнуться и расстегнуть верхний клапан рюкзака, не снимая его, я вспомнил как совсем недавно гнулся, зажигая фитиль своей импровизированной петарды на катапульте. Похоже, я скоро стану очень пластичным и изворотливым. Рюкзак поддался, и я нащупал заветный репшнур. На душе стало легче от этой маленькой победы, но ситуация тут же вновь сравнялась: «крыло» снова затрещало и скинуло меня еще на полметра. Ну зато я стал немного ближе к земле.

Перекинуть веревку через ствол в выше толстой ветки получилось не с первого раза, мешал мой страх сделать резкое движение. Пальцы плохо слушались. То ли затекли, то ли натянутые до предела нервы мешали им.

— Саморазвязывающийся для спуска надо. — вдруг произнес тот же голос.

И тут до меня дошло, откуда я слышу врага. Или не врага. Я просто слышу новый голос в своей голове, как когда-то слышал Мэла. А теперь всё то же самое, но это точно не Мэл. Ощутив, что мне не хватает воздуха от того, что я, оказывается, задержал дыхание и весь замер, судорожно вдохнул. По спине к затылку снова побежали мурашки страха, которые меня мучили в той разбитой деревне, где я набирал воду. И вот тут мне пригодился весь мой больничный опыт жизни с диссоциативным расстройством идентичности: я сделал пару глубоких вдохов и начал вязать саморазвязывающийся узел. С одним голосом в голове я уже жил, так что и с другим справлюсь, с ума не сойду, проверено. Хотя пот со лба все же пришлось вытереть.

Справившись с узлом, я скинул один конец шнура вниз, а второй пропустил через подвес дельтаплана. И снова полез в рюкзак через голову, на этот раз чувствуя себя немного увереннее. Вот и пригодился штык-нож, которым я по очереди обрезал стропы подвеса. После освобождения из своей марионеточной привязи, мое тело полетело навстречу стволу. Но во второй раз я к этой встрече был уже готов и спружинил ногами. Через пару минут я был на земле. А еще через пару сматывал репшнур.

— Неплохо. — сказал голос.

— Да, неплохо. — ответил я ему мысленно, ожидая бурю эмоций и вопросов со стороны нового альтера в своем сознании.

Но он замолчал. А я не стал настаивать на продолжении, понимая кого мне подсадили и новизну ситуации для этой личности. Ни один альтер, ни один груз со мной не разговаривал. И всегда возвращался Мэл. Что-то произошло в моей голове, что заставило меня слышать свой груз. Возможно, это повлиял удар. Возможно, я слишком долго провисел вниз головой. Возможно все эти обстоятельства одновременно. А еще может быть, что мне записали груз как-то по особенному. Гадать можно бесконечно.

Закинув репшнур на место, а штык-нож приладив сзади вдоль ремня, я осмотрел одежду, задрал её и осмотрел тело в тех местах, где оно болело. Ничего страшного: ушибы и ссадины, головная боль, небольшой тремор в руках. Снова на помощь пришла аптечка: пару стимуляторов, заживляющий спрей, обезболивающее. Шлем валялся под деревом, но поднимать его я не стал, он свою функцию выполнил. Вместо него я нашел в рюкзаке платок и повязал его как бандану поверх головы.

Навигатор показал небольшое отклонение от маршрута, но мне это было не важно. Главное, что я перебрался через линию фронта и цел. А остальное выправлю по ходу выполнения задания. И я не спеша зашагал в нужном направлении, прислушиваясь и внимательно осматривая путь перед собой. Улетел я скорее всего не очень далеко, не настолько вглубь вражеского тыла, что бы игнорировать присутствие вражеских солдат вокруг.

Как оказалось, мои опасения были совершенно обоснованы. Менее чем через километр я наткнулся на пеший патруль. И хорошо, что я был готов их встретить, а они меня нет. Мы разминулись не доставляя друг другу неприятностей. А я сбавил скорость передвижения и стал в некоторых укрытиях замирать и еще более тщательно изучать местность. Пеший патруль может охранять только стационарные укрепления, иначе для патрулирования использовали бы дронов или наземную технику. И это точно был патруль, а не разведгруппа или авангард пехоты, так как шли они с оружием на плечо, а не на изготовку.

И вот тут меня настигла новая, свежая и необычная мысль: а откуда ты, парень, знаешь, что вражеские солдаты воют и вообще себя ведут именно так, как ты подумал? Не было же данных разведки о противнике, не было вообще понимания противника, так как вся моя работа была связана с хождением вдоль линии фронта со стороны Орматии с редкими углублениями на вражескую территорию. Так что откуда такая уверенность, откуда эти знания? И я догадывался откуда.

Забравшись под широкий куст и поправив примятую траву за собой, я убедился, что меня не смогут обнаружить ни с одной стороны. А затем обратился внутрь себя:

— Эй, вылезай давай. Нам еще долго идти вместе.

Молчание. Я когда-то уже знакомился со вторым альтером, опыт есть.

— Слушай, не упирайся. Нам обоим будет легче, если ты снова начнешь говорить и просто будешь держать меня в курсе дел. Я всё же не бывал на этой стороне, а у тебя подготовка видимо получше моей, раз ты разбираешься в тонкостях. Кстати, ничего что я к тебе на «ты»? — закинул я уловку.

— Да ничего. — попался «груз». — Но я тоже «выкать» не буду.

Я молча улыбался. Почему-то мне показалось, что характер у него под стать Мэлу, и они бы вдвоем в одном теле не ужились.

— Ты меня и правда слышишь? — неуверенно спросил голос.

— Правда. — ответил я.

— А как это возможно?

— Ну ты разве не знал, куда твое сознание трансплантируют? Я же переносчик.

— Ну… Я… — замялся «груз». — Знал, но у меня это впервые. Просто не предполагал, что переносчик сможет разговаривать со мной.

На этот раз промолчал я. Что-то мне не хотелось ему объяснять особенности своих взаимоотношений со вторым альтером и признаваться, что я не совсем обычный бинарник. Еще я сильно рисковал, так как после выгрузки этого альтера его получатель запросто расскажет, как общался с переносчиком.

— Слушай, у нас с тобой одно задание на двоих, одно тело и одно подсознание. Твоя память будет ассимилироваться с моей… — начал я объяснять, и ощутил, что мне приятно было почувствовать себя старшим в дуэте наших личностей.

— Память? Ты получишь мою память? — резко перебил меня вопросом «груз».

— Не совсем так. Если ты переживаешь за свои интимные секреты, то скорее всего они останутся с тобой. — успокоил я его, хотя сам не до конца был уверен в том, в чем его убеждал. — Просто часть твоих навыков, привычек и опыта перейдет ко мне, так как моя личность является доминантной. И я управляю этим телом, так что ты можешь со мной говорить, но влиять на действия можешь только опосредовано, через мнение и прежний опыт.

Кстати, про управление телом я тоже не был до конца уверен. Мало ли какую травму головы я получил на этот раз. Всё меняется, может поменяться и доминанта. От этой мысли меня передернуло. Хорошо, что мысли и внутреннее общение двух личностей имеют четкую границу.

— Давай договоримся: мы выполняем одну миссию, поэтому будем помогать друг другу. — сказал я.

— Хорошо. — осторожно ответил «груз».

— Сейчас самое время расставить точки над «и». Перед заданием я подписывал формуляр о допуске нулевого уровня. Поэтому я не знаю, что нам с тобой можно обсуждать, а что нельзя. Но ситуация у нас нестандартная, так как для меня это первый заброс в Азарию, а ты, по видимому, подготовлен лучше. Так? — продолжал я допытываться.

— Ну не то что бы… — и я понял, что «груз» как-то юлит в ответах.

Что же, его можно было понять. Для него тоже первый раз, только в пересадке личности. И она, наверняка, подписался под таким же уровнем допуска. Поэтому и не знает, что можно сказать верблюду, который тащит его сознание как второй горб на себе в какие-то неведомые дали. Может и нельзя ничего. Вот отправляющие со мной вообще не имели права разговаривать. Апостол-13, Тётушка.

— Слушай, я понимаю, что и ты не имеешь права что-то рассказывать. Разговаривать-то вообще тебе со мной запретили? — не унимался я.

— Нет. — ответил голос и это было логично.

Я бы сейчас очень удивился, если бы ему запретили говорить со мной, если он пять минут назад вообще не знал, что с переносчиком можно говорить. Ну хотя бы в этом он не врет, а на таких маленьких проверках по мелочам и строится вынужденное доверие. Для бинарника недоверие между альтерами есть прямой путь в клинику.

— Хорошо. Итак, каждый говорит то, что имеет право раскрыть. Как мне тебя называть хоть, это не секретно? Можешь придумать имя. — тут я дал слабину в принуждении к правде, так как имя или позывной как раз и были первыми пунктами секретности всегда и везде.

«Груз» помолчал достаточно долго, и я успел подумать что буду звать его «груз» и дальше. Еще послушал лесную тишину вокруг, но опасностей не обнаружил.

— Зови меня Лот. — ответил голос.

Интересно, это имя или позывной, прозвище или придуманный на эту миссию псевдоним?

— Хорошо, Лот. Приятно познакомится. Зови меня Эр. — ответил я.

С моей стороны это и не имя, вернее только часть, зато напоминает произношение одной буквы. Так что пусть тоже гадает, что я ему назвал сейчас.

— Теперь я пошел вперед, Лот. — сказал я. — Если твои навыки меня будут вести, то я справлюсь сам. Если у меня что-то будет получаться неправильно и я подвергну нас опасности, просто предупреди меня, хорошо?

— Хорошо. — без промедления ответил тот, что было хорошим знаком. Значит начинает привыкать.

И я аккуратно выбрался из под куста, снова поправив траву за собой.

За два часа мы вышли на нужный маршрут. Примерно семьсот пятьдесят километров было еще впереди. Пока нам везло и мы передвигались преимущественно по лесу. Пару раз натыкались на пешие патрули, и я всё гадал, что же они охраняют. Потом, повинуясь внезапному инстинкту, я перешел в лежачее положение и ползком описал дугу вокруг одной из лесных полян. Когда я рассмотрел, что было на поляне и по её периметру, ответ был получен: патрули охраняли входы в подземные укрепления, один из которых и был расположен на полянке, в окружении камер видеонаблюдения. У нас бункеры в основном имеют распространение в тылу, где в них работает верховный правительственный аппарат.

Я снова вернул маскировочную сеть на плечо и по совету Лота привязал к ней пучки травы и широких листьев с разных деревьев. Додуматься до этого я мог бы и сам, хотя стоит признать, что его совет был уместным и своевременным, так как цвета окружающего пейзажа все таки отличались.

— Странно, что мы еще ни разу не попались. — заметил Лот.

— Это почему же странно? Переносчики в основном этим и занимаются — не попадаются. — замечание было несколько обидно.

— Много раз по этой территории ходил?

— Нет. — признался я, но уточнять, что ни разу, не стал, хотя это и так было понятно.

— Часто скрывался от систем видеоконтроля местности?

— Нет.

— Я уверен, что нас где-то да засекли. Если камеры у входа в бункер еще можно увидеть, то скрытые точки наблюдения ты заметишь. Плюс датчики движения, сейсмодатчики, тепловизоры. Почему за тобой не идут? — Лот говорил спокойно, но я чувствовал его волнение.

Или это подозрительность звучала в его голосе. В его голосе в моей голове. За время общения со своим «родным» вторым альтером Мэлом я научился чувствовать его настроение, какие-то изменения тона, даже эмоции. Я конечно сомневался и убеждал себя, что его эмоции не совсем настоящие, они имитируются в моем сознании. Но это было с тех пор, когда мы объединились с ним. А до того времени, когда он еще периодически получал контроль над нашим телом, он был настоящим, и эмоции его были настоящими. Самокопание, рефлексия в общении с Мэлом скорее мешали, наводя на ненужные мысли. А вот с подсаженной личностью, которую я сейчас переносил, этот опыт пригодился. Плюс ассимиляция памяти, похоже, способствовала лучшему пониманию его эмоций. И я понимал, что врать или утаивать от Лота не получится.

— Возможно ведут наблюдение за другой группой. — сказал я ему.

— Какой другой группой? — встревожился Лот. — Ты не упоминал! Что за группа, в каком направлении движется? Какой состав? Цели?

Да он не знает ничего о сопровождении! Вот это уже делало ситуацию интересной. Специалист по организации подрывной деятельности, коим я считал Лота, идет, или точнее перемещается, вслепую? Он не знает о второй группе. А знает ли он о группе доставки оборудования для пересадки сознания?

— Лот, я сделал ход. — сказал я. — Теперь твоя очередь. Скажи и ты мне то, что я не знаю.

Дальше снова шли молча. Я не собирался давить на него, а ждал, когда он действительно сделает ответный шаг навстречу нашему доверию. И он, похоже, это понимал.

Вдруг лес резко оборвался, и я как вкопанный застыл: перед нами был обрыв, а под ногами открывалась бездна огромного карьера. Я резко припал к траве, увидев, что в карьере мечется техника и снуют люди. Теперь звуки двигателей и крики командиров достигли моих ушей. Раньше мы не могли их слышать, так как стенки карьера отражали, а лес на границе котлована поглощал в своем шуме остатки звуков.

Экскаваторы, бульдозеры, грузовики, громадные горизонтальные бурильные установки, бетоновозы огромных размеров. Чего тут только не было. И вся техника была в черно-зеленых цветах. Это были военные. Да и какое гражданское строительство возможно рядом с линией фронта.

Я увидел, что прямо под нами в стенку карьера вгрызаются несколько бурильных машин, а в некоторых местах из этой самой стены выезжают грузовики, вывозя на себе грунт. Противник рыл тоннели в сторону фронта.

— Что они делают? — не выдержал я.

— Наступают. — холодно ответил Лот.

— Под землей?

— Именно так. Ты просил ответный ход, изволь: если с одной стороны фронта земля и воздух закрыты плотным артиллерийским огнем, то с другой стороны найдут пространство, неподконтрольное противнику. Эта техника и эти солдаты пройдут несколько десятков километров в сторону фронта…

— И упрутся в свои же бункеры! — закончил я за него.

— А вот и нет. — так же бесстрастно ответил Лот. — Бункеры стоят на несколько десятков метров выше и являются точками базирования разведки и прикрытия. Они, кстати, связаны между собой, и перемещение личного состава между ними невозможно отследить. Так что в любой момент времени в любом месте из под земли может появиться рота или батальон. А подземные тоннели нужны для доставки техники, продовольствия, боеприпасов, личного состава в бункеры.

— Армия муравьёв какая-то. — хихикнул я, но Лот не отреагировал.

Мы снова молча полежали на краю обрыва, а я старался осмотреть карьер, что бы понять, с какой стороны его проще обойти.

— Нам нужно оружие. — сказал вдруг Лот.

— Это против правил. Я не вступаю в открытые стычки с врагом. И не люблю убивать. — от самого предположения, что мне придется снова делать то, что я так не люблю, меня даже замутило.

— Нелетальное. Я не призываю тебя к убийствам и даже рад тому, что ты ценишь чужие жизни. — его признание было слегка неожиданным. — Но я хочу, что бы при встрече, ты был готов защищаться, а не пал гордым воином. Вон, посмотри, над центром котлована, видишь?

Я взглянул и увидел дрон. Мощный черный корпус, четыре штанги с пропеллерами, куча камер на брюхе. Я таких и не видел никогда. Казалось, он висел неподвижно, словно нарисованный в воздухе. Но вдруг настолько молниеносно переместился на несколько десятков метров вправо, что я аж оторопел. Таких скоростей я тоже никогда не видел.

— Это глаз. Он один осуществляет наблюдение за всей территорией котлована. Через какой-то промежуток времени, он начнет облет по периметру. Если мы не уберемся, то он нас засечет. И вышлет группу быстрого реагирования. — похоже, Лот знал, что говорил, явно проходил через подобную ситуацию. — Так вот, я хочу быть готовым к встрече с этой самой ГБР, даже если тебе покажется, что глаз прошел мимо и не заметил тебя.

Словно повинуясь силе слова, «глаз» резко пошел против часовой стрелки вдоль стенки котлована, как раз на уровне среза земли. И нам повезло, что он пошел сначала в дальнюю от нас сторону, иначе бы я просто не успел спрятаться. Но и так времени хватило только на то, что бы немного отползти назад и накинуть на голову маскировочную сеть. Через пару секунд после этого словно огромный жук перед нами пронесся «глаз». Скорость его была просто потрясающая. Как вообще он мог что-то отслеживать в таком полете.

— Тикаем. — зачем-то шепнул Лот, хотя его никто, кроме меня, не мог услышать.

Что-то резануло в этом слове, но я не придал значения. Смысл был понятен, надо уносить ноги.

— Думаешь, он нас заметил? — спросил я.

— Уверен. — безапелляционно ответил Лот. — Он постоянно фиксирует изменение местности и сравнивает с предыдущей версией.

Я быстро отползал от края котлована, стараясь держаться под низкими ветками кустов и молодых деревьев. О направлении не задумывался, просто отползал подальше.

— Сверься с навигатором. — подсказал Лот. — Нужно держаться подальше от обозначенных дорог, так хоть тебе на голову машиной не наедут неожиданно. И мне тоже.

Я так и сделал. И оказалось, что ползу именно в направлении обозначенной на карте дороги. Немного подумав, я скорректировал направление так, что бы отползать от дороги и огибать котлован одновременно.

— От котлована не удаляйся. — понял мою задумку напарник.

Он ведь теперь на самом деле мой напарник.

— Я просто обогну его.

— Нет. Мы дождемся темноты, и ты спустишься вниз.

— Это с какой еще стати? — я весьма удивился. — Нас же ищут уже по твоим предположениям.

— Ищут это еще не значит, что найдут. Заодно и посмотрим на твои умения по маскировке и уходу от погони. — Лот был спокоен, как мой инструктор на учениях, а после этих слов я засомневался, что это я старший в нашей двойке. — Внизу большое количество военных строителей и немного охраны. Прикрытие со стороны осуществляет какое-нибудь военное подразделение, но оно находится обычно на расстоянии. У местной охраны при себе должны быть шокеры. Как минимум, нам нужен один такой.

— А как максимум? — не удержался я.

— Боевое. На всякий случай.

Мне не нравилась эта идея, но исходя из необычности, даже чрезвычайности, обстоятельств, приходилось себя убеждать в правильности решений более опытного Лота.

— Лот, а откуда ты столько знаешь? — решил спросить я. — Рота глубинной разведки?

Альтер помолчал, а потом всё же ответил:

— Можно и так сказать.

Я еще хотел что-то спросить, раз появилась такая возможность, но вдруг услышал звук двигателя машины. И треск ломающихся веток, словно кто-то огромный идет через лес не замечая препятствий. Это кто-то двигался в нашу сторону.

— Я же говорил, заметили. — спокойно заметил Лот. — Хорошо, что ты сетку успел накинуть, и тебя, скорее всего, приняли за изменение ландшафта. Если бы обнаружили человека, то сейчас бы тут ломилась облава на всех парах. А так у тебя есть шанс всех обмануть. Прячься.

Судя по звукам двигателя и трещащих веток, машина была еще достаточно далеко, так что имелось время осмотреться. Вскочив из лежачего положения и максимально пригнувшись, я быстро начал перемещаться от дерева к дереву, прячась за кустами, приседая в зарослях малины, и вообще стараясь максимально сливаться с ландшафтом. Лежа это было бы делать удобнее, но я не сороконожка или змея, полз бы гораздо медленнее. На глаза мне попалось упавшее дерево, вывороченное не так давно с корнем из земли. Я кинулся к корневищу, на ходу доставая из бокового кармана рюкзака кусок полиамидного полотна, который использовал и как дождевик, и как тент, и как подложку при ночевке на мокрой земле. Закутавшись в него, я кинулся в углубление, оставшееся после вывороченного корня дерева, прислонился спиной к земле, висящей на корнях. Подогнув ноги под себя, я нагреб немного земли, прикрывая колени. Земля была рыхлая, с кусками веток и множеством прошлогодних листьев, так что мне не составила труда закопать себя по пояс. Затем, укутавшись поплотнее и накрыв голову, я высунул одну руку и, ухватившись за корень покрупнее, начал его активно трясти. На голову и плечи мне посыпалась земля, перемешанная с такими же листьями. Буквально за пару минут я завалил себя полностью. Даже если где-то и осталось видно немного укрывного тента, то из-за пятнистого цвета различить его между землей и листьями будет невозможно.

— Оригинально. — заметил Лот.

Я замер, полностью превратившись в слух. Полотно и слой земли с листвой глушили большинство звуков, но рокот двигателя я всё же ощущал. Машина двигалась уже близко. Вот она остановилась, и я напряг слух, почти перестав дышать. Сердце билось равномерно, не заглушая звуки вокруг. Лот благоразумно молчал, не отвлекая и не мешая.

Машина поехала дальше, удаляясь от нас. Лишь через пару минут я потряс головой ссыпая с себя немного земли и осторожно высунулся из под тента. Великан, ломающий лес, удалялся вдоль кромки котлована.

— Весьма недурно, Эр. — похвалил меня Лот. — Посиди еще так немного, мало ли назад пойдут.

Но назад никто не пошел. Грузовик или бронетранспортер, я так и не рассмотрел, что это был за транспорт, ушел от нас быстро. Выбравшись, я лишь оценил ширину просеки, оставленной поисковым транспортом, да глубину колеи. Да, что-то большое.

— Я ведь никогда не сталкивался с переносчиками. — признался Лот. — Теперь хоть познакомлюсь с вашей профессией.

6. Вор

До темноты оставалось еще немного времени, и я решил вздремнуть. Тренированный сон, когда ты даже в дрёме контролируешь все шорохи вокруг, это конечно не совсем тот отдых, который восстанавливает силы, но всё лучше, чем ничего. Я могу спать или дремать что под обстрелами, что прячась с головой в болоте. Один раз даже во время обучения заснул дрейфуя в озере. Подвело то, что тогда я еще по неопытности решил повернуться во сне на бок и хлебнул воды.

Вынырнул из сна я от какого-то шепота. Он мне напомнил тот, что испугал меня у колодца, или тот, который звучал перед тем, как я потерял сознание ударившись головой о ствол дерева после своего «авиакрушения». Такой же неразборчивый.

— Лот? — позвал я.

— Что? — ответил тут тот же.

— Это ты?

— Что я?

— Шепчешь?

— Нет. — ответил тот, как мне показалось, не очень искренне. — Тебе приснилось или ветер.

Я не ответил. Но это точно был не ветер. В этот раз, конечно, может и приснилось. И как только я подумал об этом, в памяти неясно прорезались обрывки сна, содержание которых обычно забываешь, как только открыл глаза.

Мне снилась красивая девушка. Незнакомый ускользающий образ. Русые длинные волосы, развивающиеся на ветру. Венок на голове. И белое платье с красным орнаментом по вороту и на груди. Я никогда раньше не видел такого узора, словно рисунки детского калейдоскопа в красных тонах с немногими черными вкраплениями перенесли на ленту. Черты лица размывались, но я был уверен, что она очень красивая. И вот орнамент я видел четко. Она стояла и смотрела на меня. Я не помню, что было вокруг, словно всё было окутано туманом или облаком, а посреди этого облака стояла она.

— Эй, ты собираешься идти дальше или будешь лежать? — вывел меня из задумчивости голос Лота.

— Что? А, да, что-то задумался… — я встряхнулся, сбрасывая с себя сонное оцепенение.

Проверив снаряжение, закрепив рюкзак и подвязав все шнурки на куртке я попрыгал, проверяя, не трясется ли что-то, выдавая меня. Низкая луна уже висела ярким плафоном почти над головой, и я решил не принимать таблеток для зрения. Осторожно прокравшись сквозь лес, я приблизился к краю котлована. Да, похоже и таблетки мне не понадобятся, и дельце будет не из легких.

Дно котлована ночевать не собиралось. Всё было ярко освещено, техника сновала как и прежде, рабочие носились, работа кипела.

— И зачем надо было ждать ночи? — удивился я.

— Ночью все кошки серы. — непонятно ответил Лот. — На той стороне котлована пологий спуск и жилая зона. Нам туда. «Глаз» работает, так что топай через лес.

Не видя смысла спорить с ним, я молча отправился в указанном направлении. Альтернативой этому был бы только спуск по практически отвесной стене на голову работающим строителям, но при таком освещении это было бы самоубийство. А противоположная сторона котлована была немного темней, и прожекторы стояли реже.

Час я потратил на то, что бы обогнуть обрыв и приблизится к тому месту, куда вел меня Лот. Он оказался прав, пологий спуск в котлован присутствовал, и на этой широкой площадке, через которую уходила дорога вниз, стояли многочисленные контейнеры. Судя по окнам в них, это были жилые модули. В некоторых окнах горел свет, иногда перемещались люди, но в целом здесь было намного тише и темнее, чем внизу, где шла стройка.

— Пробираемся в какой-нибудь домик и ищем шокер? — решил я посоветоваться с Лотом.

— Ну глупи, тут этих домиков слишком много, что бы вычислять, в каком из них живет охрана. Да и личный арсенал, наверняка, на замке. Искать домик, а потом взламывать стойку с оружием это слишком долго и опасно. Ты мне доверяешь? — вдруг неожиданно спросил Лот.

— Нет. — быстро ответил я, надеясь, что он уловит грань между шуткой и правдой, и поймет.

— Согласен, еще рано. — похоже он расценил верно. Кто-то мне говорил, что большинство неудобной правды говорится в шутливой форме. — Но тут придется довериться. У меня опыта в диверсионной работе побольше будет, так что давай договоримся: я говорю, что нужно сделать, а ты сразу делаешь.

— Я марионетка? — снова пытался пошутить я.

— Именно. Я говорю — ты сразу и точно выполняешь. Цель у нас одна, опыт разный. А ты вообще мне тело можешь передать на время? — вдруг спросил напарник.

— Нет! — резко ответил я.

— Да расслабься, я шучу. — усмехнулась у меня в голове вторая личность.

Он только что напугал меня тем, что я могу откатиться в детство, когда было неконтролируемое ДРИ. Ну и шуточки!

— Ладно, поехали. — Лот снова стал серьезным. — Видишь группа модулей на тринадцать часов? Аккуратно, но быстро подберись к ним и найди тот, в который можно попасть.

Я пригнулся и мелкими шагами засеменил, снова прижимаясь к кустам или держась в тени деревьев. До домиков было совсем недалеко, так что это расстояние я быстро и без проблем преодолел.

Ни в одном модуле не горел свет, но это ничего не значило: жители могли или отрабатывать ночную смену, или попросту спать внутри. Обследовав дверь ближайшего модуля, я понял, что войти «через парадную» не получится: электронный замок на двери требовал карты доступа. Я мимолетно удивился, что в отсталой, как я считал, Азарии, у полевых строителей такие технологии. По моим представлениям, им бы больше подошел навесной амбарный замок, а еще лучше кол, подпирающий дверь.

Перемещаясь от модуля к модулю, я вскоре нашел то, что мне было нужно: створка одного из окон была неплотно прижата к раме. Потянувшись и толкнув створку, я убедился, что окно не закрыто. Я присел у стены.

— Чего сидим? — поинтересовался Лот.

— Ты сказал найти, я нашел. — ответил я ему.

Хорошо, что голоса в моей голове слышны только мне.

— А ведь точно. — ухмыльнулся напарник. — Залезай внутрь и ищи одежду. Внизу все были в желтых комбинезонах и белых касках.

Я выпрямился, снова дотянулся до окна и медленно открыл створку окна. Взявшись за край рамы, подтянулся и заглянул внутрь. И почти ничего не увидел, так как лунный свет в модуль не проникал. Стараясь не шуметь и опираясь ногами о стенку модуля, я потянулся еще выше и взялся за верхний переклад рамы, а затем практически повиснув в оконном проеме, бесшумно перенес свое тело внутрь. Всё это время я держал глаза закрытыми, что бы они привыкли как можно скорее к темноте, и чутко вслушивался к малейшим шорохам внутри модуля. Как только мои ноги коснулись опоры, я всё же услышал то, что заставило меня распластаться на полу: в комнате резко всхрапнули. Хозяин модуля спал внутри. Открыв глаза, я осмотрелся. Маленький модуль почти полностью был занят мебелью: вдоль одной стены стояла двухъярусная кровать, слева от окна, в которое я залез, стоял письменный стол, а у противоположной стены два узких шкафчика.

На нижнем ярусе кровати кто-то спал, причмокивал и иногда всхрапывал. Второй ярус был пустой. Я аккуратно переместился к шкафчикам и потянул за дверку первого, а потом и второго, когда выяснилось, что первый пустой. Зато во втором шкафу меня ждала награда: несколько комбинезонов и одна каска на верхней полке. Не дожидаясь подсказок, я так же бесшумно вылез через окно. И начал напяливать комбинезон, уже догадываясь, о каких кошках говорил Лот.

Оказалось, что рюкзак под комбезом стал горбом, а впереди у меня болталась материя, обтягивающая, видимо, приличное пузо настоящего владельца. Недолго думая, я переместил рюкзак на груди и увеличил плечевые лямки, таким образом превращая рюкзак в имитацию живота. Когда с комбинезоном было закончено, Лот сказал:

— Погоди, каску не надевай. Найди что-то тяжелое и компактное и прикрепи внутрь каски между сферой и внутренней обвязкой.

Я молча пошел исполнять. Естественно, самым тяжелым и компактным оказался овальный булыжник, который хорошо влез в указанное место. Но когда я надел каску, то оказалось, что камень давит мне на темечко.

— Давит. — пожаловался я.

— Это ненадолго. Теперь нарезай круги по освещенной части лагеря и немного пошатывайся. Нужно, что бы тебя заметили и заподозрили в пьянстве. Старайся держаться окраины лагеря, поближе к кустам или деревьям.

— Я могу еще песни петь. — заметил я.

— Лучше делай всё молча. Ты что, азарийский язык знаешь и песни?

— Так они же они на нашем говорят. — удивился я.

— На вашем… — начал было резко Лот, но осекся и не стал продолжать, добавил уже спокойнее: — Может и на нашем, только по-другому. В общем, лучше молча.

Я не стал спорить и пошел, слегка пошатываясь, по гравийной тропинке между квадратными домиками. И на меня на самом деле пару раз обратили внимание проходящие мимо люди в таких же желтых комбинезонах и касках. Они останавливались и смотрели мне вслед, а я упорно шел дальше, входя в замедленный вираж на очередном повороте тропинки.

Когда показался очередной встречный, то Лот быстро проговорил:

— Когда подойдет охранник, не вступай ни в какие разговоры, а просто выруби его каской и оттащи в лес. Всё нужно сделать быстро и бесшумно.