Седой Кавказ

Часть IV

В марте 1989 года на Пленуме ЦК КПСС с критикой партии выступил Ельцин Б. Н. С этого момента в истории последних лет Советского Союза и в последующем — независимой России наступил новый этап — время правления Ельцина.

Еще не провозглашен лозунг — глотайте суверенитета, пока не подавитесь, однако другие лозунги: перестройка, гласность, плюрализм, демократия — уже не просто декларации, а руководство к действию.

По указу из Центра, все должности от руководителя предприятия до президента страны — выборные, на альтернативной основе. Весь мир в восторге от начинаний Горбачева М. С., и только закостенелое население СССР с ужасом взирает на происходящее: не понимает, куда все это идет, к чему приведет, и чего следует ожидать. Как обычно, в этой сумятице и неразберихе завидную прыть и оголтелость проявляют те, кто руководит процессом перестройки на местах, кто находится у горнила власти, кто печется о всеобщем процветании, и по этому случаю стремительно облагораживает собственную жизнь. Впрочем, ничего нового в этом нет — во все времена у всех народов, повсеместно это встречается — старо, как мир.

И если грозненская номенклатура проявляет невообразимую оголтелость, то абсолютное большинство населения Чечено-Ингушской Республики прозябает в нищете. Не имея места приложения своих сил в регионе, мужчины вынуждены толпами по весне отправляться на шабашку по необъятным просторам России, а женщины копошатся в земле, возятся со скотиной, занимаются нехитрым домашним хозяйством.

У вайнахов сильно развито чувство соревновательности, и беднота, стремясь за знатью, даже в отдаленных горных селах, тратя последние деньги, нещадно эксплуатируя себя и семью, возводит громадные кирпичные строения под названием дома. А что это за дома? Просто бутафория. В этих жилищах газа — нет, воды, канализации и вентиляции — нет, о телефоне и говорить нечего. По зиме эти помещения не отопить, вот и ютятся вайнахи в прежних лачугах, а на новые строения любуются, ими гордятся, восторгаются, говорят, что не для себя, для детей строили. А если удается рядом с домом личную легковую машину поставить, то это предел мечтаний, это цель жизни. И неважно, что недоедают, болеют, безграмотны, главное — соблюдено внешнее благополучие и благопристойность. И как подтверждение этому — фотография у машины на фоне дома, на память потомкам.

И все-таки вайнахи, пережившие в последние века не одно потрясение, выжившие в жесткой борьбе естественного отбора, пытливые изыскатели, наблюдатели, жизнестойкие люди. Они осознают, что посадить дерево, построить дом и вырастить сына в данный исторический период — полдела. Надо, чтобы сын был не хуже других. И с начала восьмидесятых годов ответственные мужи семейств понимают, что в современном мире людям нужны знания, что только грамотный человек может чего-либо достичь в этом мире, как-то по-человечески обустроиться. И вот соревнование — чей дом на кирпич выше или ниже заменяется соревнованием, чей сын в каком вузе и по какой специальности обучается, кем вырастет, сколько денег заработает.

Правда, отходничеством и огородничеством много средств на обучение детей не заработаешь. Пошлют родители старшего ребенка в город учиться и на этом энтузиазм гаснет, не по карману сельским жителям идти в ногу с городскими. А в городе жизнь кипит! И некогда завидный дом Докуева Домбы, на который люди ходили смотреть, ныне стал обыденным. Не прошло и пяти-шести лет, а критерии существования в корне изменились. И городская элита, хоть и с оглядкой на андроповские времена, с опаской реванша раскулачивания, все-таки рвется ввысь, благоустраивается, изощряется в градостроительстве. И как последнее достижение в этом плане — дом Докуева Албаста в центре Грозного.

Сам дом не громоздкий, есть и поболее. Жена Албаста — Малика, как в свое время Алпату, хотела всех «переплюнуть», но муж — первый секретарь райкома КПСС, и отец — второй секретарь обкома — не дали ей построиться с размахом. Зато во внутреннем убранстве никто не препятствовал полету фантазии и прихотям супруги Албаста. И вот чудо-дом на Бороновке, прямо в центре Грозного у реки Сунжа засветился огнями.

В начале весны, в теплый воскресный вечер Малика Ясуева устраивает первый прием элитарного клуба в новом доме. Сбор гостей планировался к шести часам вечера, чтобы, как уже заведено, после щедрого застолья провести вечеринку с танцами, с песнями, с прибаутками, а потом, ближе к полуночи, разделиться или даже разъехаться группами, парами по интересам и потребностям. Однако сегодня так совпало, что у хозяина дома очень напряженный день. Он — председатель окружной избирательной комиссии, и именно в этот выходной происходят впервые выборы в Верховный Совет СССР на альтернативной основе. Из-за этого приезд гостей перенесен на восемь вечера в надежде, что по окончании голосования Албаст освободится и сможет на пару часов вырваться домой. Эти надежды не оправдались: по телефону Докуев сообщил жене, что ситуация сложная, и просит начать без него.

Со времени негласного создания элитарного клуба ситуация в нем кардинально изменилась. Если ранее Албаст Докуев был просто председателем колхоза и зятем Ясуева, то ныне он депутат Верховного Совета РСФСР и как апогей важности и политического влияния в республике — председатель Центризбиркома. Теперь в его дом просто так не может войти даже рядовой член элитарного клуба, а только сверхэлита, высшая номенклатура, наиболее весомые персоны.

Удостоенные приглашения явились на новоселье без опоздания, как положено, с дорогими подарками.

Подношения не объемные — свободно помещаются в карманах. Это в основном драгоценности, которые с улыбкой королевы принимает Малика, и на виду у всех, как бы даже небрежно, складывает в роскошную, емкую вазу из «древнего византийского хрусталя». В последнее никто не верит, но в солидарность или подражая ей, и в других солидных домах появляются подобные вещи, правда, более поздних эпох, менее значимых империй, ибо перещеголять дочь Ясуева небезопасно.

Последним из гостей подходит к Малике Султанов. Он еще не член клуба и особо приглашен хозяйкой для украшения однообразного общества ученым врачом и придания светской беседе столичного лоска.

Султанов не в курсе обычаев, да и не так он богат и обязан Ясуевым и Докуевым, поэтому он преподносит Малике только роскошный букет роз.

— Какая прелесть! — фальшиво восторгается Малика, нарочито долго сжимая кисть врача.

Передряги в личной жизни Султанова получили огласку, и Малика надеялась выудить побольше подробностей скандала. Ее не столько волнует судьба бывшей невестки деверя, сколько интересен рассказ из первых уст, для издевательской передачи свекрови Алпату, которая все больше и больше ненавидит ее — Ясуеву и до сих пор с умилением вздыхает по Полле.

О многом хочет переговорить Малика с Оздемиром, но светский этикет предписывает ей как хозяйке всем уделить по возможности равное внимание, начать общий для всех интересный, животрепещущий разговор на актуальную тему. А сегодня тема одна — выборы.

По республике всего три избирательных округа, и ясно, что в сельских округах без особых проблем одержат победу первый и второй секретари обкома КПСС — Месенов и Ясуев. Для этого есть все предпосылки, проведена огромная предвыборная работа, чтобы не допустить в списки претендентов какие-либо колоритные фигуры из национальных авторитетов.

Другое дело — третий округ, по городу Грозному. Здесь республиканские лидеры позволили альтернативные выборы, и все с интересом ожидают результатов голосования. В грозненском округе развернулась нешуточная предвыборная борьба — ведь за мандат депутата схлестнулись не просто влиятельные претенденты, а лучшие представители национальных групп, населяющих столицу республики: первый секретарь горкома КПСС — кандидат от русскоязычных, а их — две трети населения города; армянскую диаспору представляет нефтяной магнат; и, наконец, от вайнахов — зампредсовмина Букаев.

Предпочтение отдается секретарю горкома — русскому. Есть мнение, что и армянин может обойти всех, ибо за ним маленькая, но сплоченная команда и главный козырь — значительный консолидированный капитал, и не только местный, но и из других регионов. На Букаева мало кто ставит, и хоть он слывет в республике харизматической личностью, однако должность невысока (таких вице-премьеров аж трое), да и средств на агитацию маловато. К тому же и Ясуев, как явного своего конкурента, всячески притесняет Букаева, ставит палки в колеса, принижает его роль. В итоге все согласны с одним: если вайнахи Грозного все как один организованно пойдут на выборы и проголосуют за Букаева, то может произойти чудо — и он победит.

— Я, конечно, патриотка, — уже во время трапезы говорит хозяйка дома Ясуева Малика, — но мне дороже личные симпатии, и посему я голосовала за секретаря горкома. Как-никак он и живет ближе к нам, в нашем подъезде, а Букаев только в соседнем.

Как ни странно, многие мыслили и действовали в этом вопросе иначе, тем не менее сейчас вслух ничего не говорят, делают вид, что рты набиты едой, и только вольнодумец и посему не член клуба Султанов категоричен.

— В этом нет ничего удивительного, ведь вы поддержали своего по крови, и я считаю, что правильно сделали.

— Что за вздор? — насупилась Малика, от гнева у нее вилка выпала из рук, пачкая дорогое платье, гулко упала на роскошный ковер. — Я настоящая чеченка, и если кто не верит, может посмотреть в мой паспорт.

— Вы не так меня поняли, — хотел ретироваться Султанов, но было поздно. Малика презренно отвернулась от него, и в последующей застольной беседе несколько раз очень искусно поддевала врача, со смехом упоминая о его злоключениях и, чтобы окончательно сокрушить его, поинтересовалась: «А не могут ли окружающие заразиться?»

Хотя присутствующие и заискивали перед Ясуевой, хоть и готовы они были перед ней «стелиться» в угодливости, тем не менее вайнахи знают, что столь вольное поведение женщины по отношению к мужчине недопустимо. За столом непривычная неловкость и даже замешательство. Наиболее прозорливые пытаются сгладить обстановку, перевести разговор в другое русло, и свести колкости женщины, могущественной женщины, к неудачной шутке.

Не только лицо и шея Султанова, но даже блестящая лысина залились пунцовой краскою. Он больше ничего не ел, просто тыкался в тарелки, скрывая раскрасневшееся, вспотевшее лицо, и сидящие рядом с ним слышали, как его каблуки выбивают на ковре нервную чечетку.

К удивлению всех, он повел себя, как мужчина — не вступил в диспут с хозяйкой и после еды по-английски, тихо удалился.

— Слава Богу! — воскликнула Ясуева.

— Нечего приглашать чужаков, — теперь дружно поддержали ее все. Никто, тем более Малика, не знал, что в этот вечер в душе Султанова зародилась яростная злость, и не только к Ясуевой, но и ко всем, кто с ней связан, и прежде всего к ее отцу, и что в последующем эта мелкая межличностная неприязнь перерастет в ненависть, в упорное противостояние, и в результате их столкновения, их бахвальства, алчности и властолюбия, пострадают не они, люди обеспеченные, защищенные, а их простые сограждане, те, кто не называет себя чеченцем и является им, те, кто и в радости и в горе живет в Чечне, рожает в Чечне, умирает в Чечне и не мыслит себя вне Чечни… Но это позже, а ныне торжественный прием продолжается.

Между многочисленными блюдами — пылкие тосты, щедро разливается спиртное. Непьющих, кроме Ясуевой, нет, есть только употребляющие шампанское, коньяк или водку. Наконец, от чревоугодия устали, по примеру Малики, все встали вокруг стола, выжидая, пока прислуга поменяет сервировку и подаст десерт.

Как таковой, класс прислуги отсутствует, к тому же коммунистический режим это запрещает. Тем не менее эту роль выполняют бедные родственники. Чтобы беднота, отъевшись, не зазнавалась, их держат на «коротком поводке», особо не вознаграждая. Родня однако тоже виновата: у вайнахов в прислуге быть позор, и оправдываясь, говорят, что просто помогают «дорогим родственникам» организовать пышное застолье, а за такие услуги не платят. Богатые, как правило, скупы, из принципа они готовы три цены переплатить таксисту, а наутро жалеют пятак на автобус. Так и с родней-прислугой: изобилие для гостей рекой, а на сумку уходящего родственника косятся, считают, что обирают их, обворовывают, обманывают. От этого — скандалы, размолвки. Однако беднота есть беднота, и чем пахать у чужого станка, лучше облизывать щедрое родственное корыто. Возвращаются они к преуспевающим и с миной угодливости и почитания в три погибели вынужденно склоняются; и все это бескорыстно и безвозмездно. Просто помогают они, и все пошло по новому кругу до нового перехлеста эмоций, до окончательного неприятия друг друга, скрытой вражды, отягощения родства…

Это закулисное отступление гостей не интересует, они до изгиба ребер наелись, по горлышко напились, и тем не менее с любопытством и вечной алчностью ожидают, что же подадут на десерт. А десерт, как и обед, разнообразен, красочен. Из обкомовской столовой доставили дефицитные заморские фрукты — ананасы с бананами; с фабрики-кухни — изыски кондитеров; из ресторана «Кавказ» — шоколадное мороженое со смородиной и малиной; из кафетерия «Столичный» — многоярусный торт с надписью «С новосельем!».

Гости капризничают, вздутые животы потирают и жалуются, что, мол, на диете все, и тем не менее ко всему принюхиваются, во все тыкаются, потихоньку все пробуют.

По традиции, десерт должен плавно перейти к танцам и веселью, однако сегодня из-за позднего начала артистов отпустили.

Время к полуночи, и членам элитарного клуба надо обсудить насущные дела. А дела здесь вечно одни; только две движущие силы властвуют в этом обществе (кстати, и не только в этом!) — это деньги и похоть. Они боятся только бедности и голода, остальное им безразлично. Ну а если ты богат, здоров, относительно свободен и волен, то о чем еще можно думать на ночь глядя, если не о постели. Тем более что за прошедшие выходные, как примерные граждане, все отоспались, отдохнули, набрались сил для предстоящей бурной недели.

И довольно легко определить, какую из важных проблем обсуждают члены элитарного клуба. Если кучкуются и говорят вполголоса, сдержанно жестикулируя, — то о деньгах. А если общается только два партнера (неважно какого пола), говорят только шепотом, а руки у мужчин в основном в карманах штанов, а у женщин — сложенные будто в молитве на груди, то это об ином, тоже инстинктивно насущном. И не надо все опошлять, здесь не только животная страсть, иногда вспыхивают и глубокие чувства, мечты и помыслы. Но это потаенная искорка, как слабая надежда, без сочувствия и сострадания быстро гаснет; и если ненароком эту искорку в ком-нибудь другом обнаружат, то посыплется смех, издевки, анекдоты, как к проявлению слабости, заурядности и просто человеческой наивности.

Как в любой стае есть белая ворона, так и в клубе по интересам есть благонравная особа — дочь Ясуева. С ней и при ней — разговор заискивающий и только о делах. Тем не менее Малика «не маленькая», об оборотной стороне жизни одноклубников знает или догадывается, и в угоду гостям, заполночь хозяйка сетует, что устала от яркого света: кое-где лампы гасятся, создается милая интимная обстановка. Гости разбредаются по этажам, слоняются по двору, веранде, с балкона любуются плавным течением Сунжи.

Некоторые женщины засобирались домой; их готовы подвезти «по пути» кавалеры. Кто-то ходит с колодой карт и зазывает партнеров сесть за преферанс, кто-то вдрызг пьяный и ходит с рюмкой, ищет себе компаньона.

Все потихоньку определяются, гул и шастанья умеряются, и вдруг это блаженное время всего вечера нарушает резкий звонок. В воротах появляется хозяин дома — Албаст Докуев. Все знают, что роль Албаста номинальна, и верховодит всем жена. Однако на сей раз Докуев более чем решителен; он твердой походкой вступает в дом, включает свет, тяжело осматривает присутствующих. На нем нет лица, он бледен, взъерошенные волосы жирно блестят. Ворот рубашки расстегнут, галстук вкривь безвольно повис. Ничего не говоря, только жестом он поманил за собой супругу в отдельную комнату.

— Да что с тобой? — из-за спины мужа взволнованно спрашивает жена, плотно прикрыв дверь.

— Тебе не надоело? — обернулся Албаст.

Малика встрепенулась — таким суровым она своего мужа никогда не видела, и молнией пронеслась колющая мысль, что такой, он очаровательный, даже желанный.

— Что, вы до сих пор не нагулялись? — привел супругу в реальность новый жесткий вопрос.

— Да что случилось? Что с тобой? — теперь не на шутку взволнована дочь Ясуева, сквозь туман праздности начинает догадываться о чем-то.– Неужели,.. — на полуслове зажала она свой рот в ужасе.

— Да, да, — придвинулся вплотную Албаст и едким шепотом, сквозь зубы выбрасывая капельки слюны на ее лицо, выдавил неожиданно-кошмарное: — Твой отец проиграл!

— Не может быть! — отстранилась Малика, ее блеснувшие от тревоги глаза стали еще ярче, расширились.

— Может, может… Это уже случилось.

— Ужас!

— Не кричи! — Албаст до боли сжал запястье жены, склонился над ухом. — Паниковать некогда, я звонить боюсь, заехать тоже, думаю, что за нами следят. По крайней мере, твой отец мне это запретил. Так что немедленно поезжай домой и спроси — что делать?

Холодный пот током прошиб спину Малики, нервным ознобом от лопаток прошелся по всему телу. Она вмиг представила, как может в одночасье перевернуться ее красочный, беззаботный мир, и от этого сникла. Щедрый макияж четко обнажил отечность ее несвежего, мрачного лица.

— Скоты! Скоты! — сжимала она в гневе кулаки. — Папа столько сделал для этой мрази, и вот их благодарность… Сволочи!

— Перестань! — перебил ее муж. — Некогда плакаться! Поезжай домой на моей машине.

Склонив голову, спешной походкой хозяйка дома заторопилась к выходу, не обращая внимания на гостей, не прощаясь ни с кем, ничего не говоря. Ныне ей плевать на эту толпу подхалимов, впрочем, как и им в ее адрес завтра — в случае огласки подлинных результатов голосования.

Бразды правления взял в свои руки вышедший к гостям Докуев. Он выдавил подобие улыбки, сдержанно поблагодарил всех за оказанную честь, давая знать, что пора по домам.

— Что-нибудь случилось? — окружили его встревоженные гости.

— Все в порядке, — уходил от вопросов Албаст, стоя, с жадностью уминая очередное десертное блюдо.

Гости, опережая друг друга, кинулись к выходу, как из прокаженного дома, понимая — что-то случилось сверхсерьезное, неладное, что пребывание в этом доме может негативно сказаться на их дальнейшем благополучии и даже на благопристойности.

— Такие подарки принесли, а нас даже не поблагодарили, — негодовала за воротами одна гостья.

— А я, дура, любимое колье отдала!

— Просто хамство!

— А что еще от нее можно было ожидать?! Султанов был прав.

— Поторапливайтесь, — недовольный мужской голос из машины.

Машины разъехались. Дом погрузился во мрак, и только где-то в глубине внутренней комнаты тускло обозначился свет ночника.

Довольно быстро Малика возвратилась. Не прикрывая калитку, тяжело дыша она ввалилась в дом.

— Альфред! Альфред! — крикнула она. — Папа сказал…

— Не шуми, — резко оборвал ее вышедший навстречу муж.

Держа за локоть, он повел супругу в дальнюю комнату, в спальню. Не успели прикрыть дверь, как Малика начала скороговоркой:

— Оказывается, папа в курсе. У него поднялось давление, и он лежит, — от учащенного дыхания ей тяжело говорить. — Он просит тебя сделать все, что возможно.

— А что я могу сделать? — развел руками супруг.

— Боже! — наверное, впервые в жизни искренне взмолилась Малика. — Ну, помоги же ему!

— Оставь Бога в покое… Что он конкретно сказал?

— Сказал, чтобы ты предложил членам комиссии вот столько, — она выдвинула вперед пальцы одной руки.

— Что он с ума сошел? Да я уже столько истратил на агитацию.

— Ну, пообещай в два раза больше!

— Я обещал! Боятся!

Наступила пауза. Супруга впилась в глаза мужа, он отвел взгляд.

— Ладно, постараюсь, — тихо пробурчал Албаст, и очень тяжело вздыхая, — а если и на это не согласятся?

— Я от себя добавлю им еще вот столько! — загорелись глаза Малики.

— Не надо от себя! Откуда у нас такие деньги? Еле-еле этот дом достроили.

— Ну, считай, что папа даст.

— Ради него, и главное тебя, сделаю все, что возможно и невозможно. Ты знаешь, как обрадуется всякая мразь, если наш папа не пройдет? Это ведь конец! Да сам он такого удара не вынесет.

— Конечно, не вынесет, — преданно глядит в глаза мужа Малика; она в восторге от него, ласково прильнула к нему всем телом, теплым дыханием обдает его грудь. — Альфред! Мой милый Альфред! Мы так верим в тебя! Я так люблю тебя! Ты такой…

— Перестань! — негрубо отстраняется муж. — Мне пора ехать, надо до рассвета успеть.

— Да-да… Поторопись… Не жалей сил и самого себя! Ведь папа столько для тебя сделал, так любит тебя!

— Да, он замечательный человек, — двинулся к дверям Албаст. — А я еще раз убедился, что народ просто быдло и сделанного добра не помнит!

Во дворе Албаст неожиданно замешкался, его осенило.

— Малика! — обернулся он. — А ну-ка быстро в багажник всю еду и выпивку. Где мой фонарик? Принеси пистолет, на всякий случай.

Прибыв на окружной избирательный участок, Албаст первым делом вызвал на улицу полусонных членов комиссии, заставил занести в актовый зал райисполкома всю привезенную снедь и выпивку. Члены комиссии, специально подобранные и заранее задобренные Докуевым сельские интеллигенты, живущие на одну зарплату и любившие на халяву выпить — потенциальные алкаши, неудачники в жизни.

После нескольких рюмок Албаст отводит в сторону председателя окружной комиссии. Большой начальник шепотом делает внушения подвыпившему подчиненному.

— Нет, Албаст, — от сна и хмеля заплетается голос. — На это я не пойду, да и никто не посмеет подделывать бюллетени.

— А итоговый протокол?

Долгая пауза.

— Получишь… — и Албаст шепчет на ухо фантастическую для сельского интеллигента, завуча профтехучилища, сумму.

— Протокол смогу, — решительный ответ Докуеву.

— Вот и прекрасно, — свободно вздохнул Албаст и, оборачиваясь к остальным членам комиссии, громко сказал: — Чтобы мы спокойно провели остаток ночи, давайте перенесем все бюллетени на первый этаж в кабинет завхоза.

— Это зачем?

— Там решетки на окнах и дверь металлическая, — объясняет Докуев.

— Надо выполнять советы Албаста, — щедро расплылось изможденное лицо председателя окружкома, высвечивая съевшиеся металлические скобы.– Тогда предстоящую зиму в тепле и в достатке проведем.

Пока члены комиссии и охраняющие их милиционеры переносили пачки бюллетеней на первый этаж, завуч под диктовку Докуева переписывал протоколы с участков и итоговый протокол.

— Шестидесяти двух процентов «за» хватит, — подсказывал Албаст.

— Да-а-а! Гулять так гулять — пусть будет семьдесят, — ставил подписи сельский интеллигент.

— Теперь вы можете идти домой, — командовал председатель республиканского Избиркома. — К девяти утра возвращайтесь для пересчета бюллетеней… Ключи от всех дверей оставьте у себя.

На служебной машине вместе с Албастом уехали завуч и две женщины — местные активистки, старые жеро. Развезя по домам членов комиссии, Докуев вернулся на избирательный участок. Без лишних вопросов сержант, подчиненный зятя Майрбекова, открыл входную дверь. Освещая путь фонариком, Албаст дошел до кабинета завхоза, ключом отворил дверь и, переложив бюллетени поближе к отопительной батарее, открыл вентиль. В узком луче фонарика заблестел грязновато-коричневый поток, заиграли волей клубящиеся пары.

— Вот для чего я не позволял отключать отопление! — усмехнулся Докуев. — А они думали, что я задабриваю избирателей… Хе-хе-хе… Надо на несколько ходов вперед просчитывать ситуацию… На то и дан мне ум! Я — голова! Я — гений! — чуть ли не кричал он, ликуя при виде хлещущей струи.

К удивлению, на обратном пути в город его не тянуло ко сну, и чувствовал он себя очень бодро. Еще раз в уме Докуев пересчитал итоговый доход от избирательной компании и, сидя на заднем сиденье, в радости так хлопнул в ладоши, что шофер испугался, чуть не загнал машину в кювет.

На подъезде к городу Докуева укачало, и он ощутил усталость, сонливость.

«После столь изнурительной и удачной кампании, — думал он, — я могу с чистой совестью поехать на заслуженный отдых… Поеду по путевке в Югославию, на побережье Адриатического моря. И возьму с собой… Боже мой, кого же взять? Ведь они все так молоды, так хороши! Вот, тоже мне, проблема!.. Ну, ничего, время есть, разберусь».

В последнее время Докуев Албаст по личной инициативе и решению бюро обкома КПСС курирует деятельность комсомольской организации республики. Не без его помощи назначен новый первый секретарь обкома ВЛКСМ, подающий надежды, перспективный молодой человек, произведена ротация и обновление кадров аппарата комсомола в сторону равновесия полов, и с некоторых пор Албаст по льготным путевкам молодежного туризма «Спутник», ездит как руководитель по социалистическим странам; он лично формирует группы и выступает как ярый борец за эмансипацию женщин, особенно молодых комсомолок…

Когда доехали до центра Грозного, совсем рассвело. У завода «Красный молот» Албаст увидел толпы спешащих на работу угрюмых рабочих.

— Слава Богу, что я избавлен от этой участи, — подумал Албаст, а вслух сказал шоферу: — Поехали домой.

— Так вы ведь сказали,.. — огорошился водитель.

— Я передумал, — резанул Докуев.

Он хотел поехать к любовнице для ублажения своего усталого тела. Но ему не терпелось поскорее поделиться с Маликой и тестем о гениально проделанной махинации и тут с улыбкой вспомнил отца: «Ведь верно он меня учил: надо так уметь наколоть человека, чтобы он потом тебе еще семь раз спасибо сказал, да при этом еще кланялся».

…В тот же вечер председатель республиканского Избиркома Докуев сообщил по местному телевидению итоги голосования. Народными депутатами СССР избраны Месенов, Ясуев и — сенсация! — Букаев.

* * *

Майский день длинный, но и он на исходе. Уже более трех часов прошло с тех пор, как Домбе-Хаджи позвонил старший сын и сказал, что выезжает, а его все нет и нет.

Неспокойно на душе Домбы-Хаджи, нервно крутит он четки, все выглядывает в окно, на каждый шорох реагирует. Казалось бы, и нечего ему волноваться, так все равно какое-то гнетущее состояние овладело им. А ведь волноваться ему нельзя, противопоказано, и сторонится он всяких неурядиц, гонит от себя проблемы, по возможности, избегает ненужных мероприятий, шумные места. Так нет, в покое его не оставили, о нем вспомнили, официально по повестке пригласили «на беседу» к старым друзьям на Московскую улицу, на позабытый «огонек». И надо же, как некрасиво поступили! Можно было бы кого-либо прислать, позвонить или еще как-то скрыто это сделать. Так нет, по почте вызвали. Чтобы все — от почтальона до соседа знали, куда Докуева Домбу-Хаджи по повестке приглашают. И давно все спецслужбы в новых зданиях на проспекте Орджоникидзе размещены, а его специально по старой памяти на Московскую вызвали.

Шел Домба-Хаджи к своим пожизненным опекунам, как никогда прежде боялся: старый стал, слабый, да немощный. И что им теперь от него надо? К радости, опасения оказались напрасными: с ним беседовал сам руководитель Калганов, был очень вежлив и внимателен. В основном интересовался настроением населения, как будут реагировать вайнахи на тот или иной исход голосования; даже консультировался у умудренного жизнью пожилого человека, что предпринять, более того, какой итог более выгоден для республики и ее населения?

Ответов на эти вопросы Докуев не знал, сам мучился и был польщен, что с ним советуются, к нему прислушиваются накануне столь важного, можно сказать, исторического момента.

Действительно, ситуация непростая, накалена до предела, и всякое может случиться в зависимости от итогов будущего голосования.

А дело в том, что первого секретаря Чечено-Ингушского обкома КПСС назначили председателем комитета в Верховном Совете СССР, и он расстался с должностью в Грозном. Казалось, что наконец-то лидером республики станет кто-нибудь из вайнахов и скорее всего второй секретарь обкома Ясуев. Так нет же, накануне голосования из Москвы поступила телеграмма, что Центр на вакантную должность рекомендует иного кандидата, и он за день до заседания бюро обкома должен прибыть в Грозный в сопровождении высоких чинов из ЦК.

Пару лет назад никто и пикнуть бы не посмел, все стали бы с рвением исполнять указание Центра, однако ныне ситуация иная.

Все национальные образования СССР возглавляют коренные кадры, и только к вайнахам доверия нет. Присылают в Грозный по имперской традиции то одного, то другого наместника. Кажется, если русского назначают, то почему бы не из местных, из уроженцев этого края? Так нет, надо издалека, чтобы чувствовалось, что именно прислан к ним барин, и чтобы он не имел местных корней, а то глядишь — и до панибратства недалече.

Однако, ныне не до этого. То ли Центр ослаб под влиянием перестройки, то ли вайнахи окрепли, осознали зрелость момента. В любом случае Калганов, как руководитель важнейшей госслужбы, беспокоится. Даже он не знает, кого в данный момент из Центра присылают, и он, впрочем как после этого и Докуев, осторожно высказывает мнение, что в данной ситуации желательно бы избрание Ясуева: как-никак «в доску» проверенный, всю жизнь в партструктурах, да еще и женатый на русской.

— Да, да, — с готовностью поддакивает Докуев, — вот только было бы спокойней, если бы знали, кого нам присылают. Ведь, может, весьма достойная личность, а мы поспешим, не так будем действовать.

— Конечно, конечно, — соглашается Калганов. — Да просто сейчас такие времена, что ничего не поймешь. Горбачев с Ельциным во вражде, от того и союзное с российским департаментом в нестыковке. Вот и сижу я здесь, не знаю, кому служить. Утром из союзного аппарата один указ приходит, а вечером из российского прямо противоположный. Просто бардак!.. Раньше я за месяц знал, кого сюда присылают, готовился, встречал. А теперь все в тайне, в неразберихе, — он смотрит на часы. — Вот скоро должен приземлиться самолет, и мы тогда узнаем, кого нам предлагают или подсовывают… В любом случае вы должны поговорить с сыном, с Албастом Домбаевичем, чтобы мы действовали при голосовании сообща, так сказать, консолидировано.

— Так куда он денется? Он ведь наш! А вы как члены бюро на месте завтра договоритесь.

— На месте не получится. Там не до разговоров будет. Скажите ему, чтобы до голосования подошел незаметно ко мне, — Калганов закурил очередную сигарету, отпил глоток чая. — Да, кстати, Ясуев протащил в бюро пять-шесть человек из этого, так сказать, элитарного клуба. Этот народ — куда ветер подует, так что надо сказать, чтобы ваш сын этих «одноклубников» в узде держал.

— Да никакой это не клуб, просто общаются вместе, — стал защищать сына Домба-Хаджи.

— Знаем мы их «общение»! — усмехнулся Калганов. — Ну, это ничего, ничего. Я даже рад: дружба никогда не вредит, а компактность облегчает нам наблюдение.

Зазвонил телефон. Калганов подошел к рабочему столу, ничего не говоря, долго слушал, и Домба-Хаджи по сморщившемуся лицу кадрового чекиста понял, что вести неприятные.

— Ну, что ж… — вернулся Калганов к Докуеву, и по тому, как не присел, дал понять, что разговор окончен; было видно, что он удрученно думает над последними сообщениями.

Они сухо пожали руки, Калганов, не провожая, направился к столу, и когда Докуев дотронулся до дверной ручки, услышал.

— Хотите знать, кого к нам прислали?

Докуев обернулся, по тону понял, что весть страшна.

— Ваш потрошитель! — язвительно ухмыльнулся Калганов.

— Цыбулько? — еле выдохнул Домба-Хаджи.

— Так точно… И еще скажу. Из обкомовского гаража взяли заранее машину «00—01» и подогнали к трапу. Толпа вайнахов и русских кланялись ему. И знаете, кто первый подал руку? Ваш сын Албаст.

Непонятно, как Домба-Хаджи доехал с Мараби до дома, весь остаток дня мучился, размышляя, и не мог ничего понять — все закружилось, в непонятном ракурсе, перевернулось с ног на голову. И главная головоломка, почему его сын встречал конкурента тестя?

В поисках Албаста Домба-Хаджи обзвонил все знакомые номера, посылал за ним Мараби, и только к шести вечера сын сам объявился и сказал, что подъедет, разговор важный есть, и уже десятый час, и Домбе-Хаджи спать скоро пора, а Албаста все нет и нет.

— Да успокойся ты! — волнуется за мужа Алпату. — Мы уже старые и какое нам дело до политики.

— Сама ты старая дура, — не сдержался супруг, по старой привычке, грубо ругнулся, моментально пожалел. — Ну, не хотел, не хотел. Ты у меня не старая… Ты ложись, спи, а мне что-то не спится. Ты не представляешь, кого нам прислали?!. Цыбулько!!! Он нас всех сожрет! А наш сыночек поехал его встречать. Говорят, первый руку подал.

— Весь в тебя, — кряхтя, залезая в постель пробурчала вполголоса Алпату.

Супруг недовольно посмотрел на нее, но не обругал — времена не те. Домба-Хаджи никогда не любил жену, но всегда уважал, а теперь под старость и вовсе без нее жизни не представляет. При всех недостатках, Алпату — вернейшая хранительница семейного очага, традиций и чести дома. С распутством мужа, а потом по его примеру и сыновей, она бороться не смогла, но открыто этот грех осуждала. И теперь, когда дети окрылились и, разлетевшись, оставили родителей в одиночестве, кроме Алпату у Домба-Хаджи никого нет. Только под старость Докуев понял ценность жены, ныне он ей верит больше, чем самому себе, знает, что это единственный монолит под его ногами, и поэтому теперь он ее не оскорбляет, бережет и даже заботится о ее здоровье, зная, что с ее потерей он утратит единственную до конца преданную, хоть и ворчливую, душу.

— Наконец-то едет, — кинулся Докуев-старший к окну на свет фар, но машина проехала мимо. — Если завтра выберут Ясуева, то это будет первый руководитель-вайнах у нас за всю историю… Это начало процесса деколонизации! — продолжая глядеть в окно, мечтательно заявил он.

— Не знаю, о каком процессе ты говоришь, но то, что Ясуев не лидер, а простой взяточник, это точно, и как он сможет рулить целой республикой, если даже дочь воспитать не смог.

— Ну, перестань! Не мешай все в одну кучу! Не успели его избрать, а ты его уже хаешь! Вот, действительно, не можем уважать своего лидера… чужого — пожалуйста, а своего никак.

— А что, кроме Ясуева, больше нет у нас людей достойных? Возьми того же Букаева.

— У Ясуева жена русская, и он проходной.

— То-то и оно… Лучший из верноподданных.

— Замолчи, жена, — стал выходить из себя Домба-Хаджи. — Вот знать бы, зачем Албаст поехал встречать эту сволочь Цыбулько?

— Хм, ясное дело, Ясуев послал. Хитрая лиса.

Домба-Хаджи изумился предположению жены, а когда приехавший сын подтвердил это, и вовсе опешил.

— А зачем это? — уставился он на Албаста.

— Политика, — мрачно вымолвил сын и, усаживаясь за стол, добавил, — грязное дело.

— И что завтра будет? — сел напротив отец.

Хворающая доселе Алпату с появлением старшего сына ожила, закружилась по комнате, стала накрывать стол.

— Да не голодный я, Нана! — отказывался Албаст, — только чаю налей и ложись.

— Нет, нет, я сейчас чепелгаш приготовлю, — засуетилась мать у печи.

— Так что же будет завтра? — повторил в нетерпении отец.

— Многое решится сегодня, ночью… Если Ясуев согласится отдать пост премьера Букаеву, то он, может, выиграет.

— Так в чем же дело?

— А в том, что тогда буквально через полгода — максимум год — Букаев «съест» Ясуева.

— Это почему?

— Если говорить о политике, то сильнее и изощреннее, чем Ясуев — нет. Однако Букаев — сильный хозяйственник, защитил докторскую, нефтяник, за ним сильный род и поддержка в Москве. И главное, он в чистой борьбе выиграл выборы в Грозном, и это многое значит. Он сейчас популярен. А Ясуева, если честно, народ не любит… Конечно, между любым приезжим и Ясуевым народ выберет Ясуева. Но в обком пока что выбирает не народ, а члены бюро, и что там будет — неизвестно.

— Ну, и как ты мыслишь, кроме тебя, кто еще явно поддержит Ясуева? — возбудился Домба-Хаджи, будто его выбирают.

— А с чего ты взял, что я буду за него голосовать?

— Это как? — удивился отец и неожиданно для себя заметил в сыне еще большую вальяжность и даже надменность.

— А вот так! Ныне со мной не считаться не могут… А если по секрету, — здесь Албаст сделал многозначительную, артистическую паузу, — после аэропорта ко мне подходил Бабатханов — гендиректор ЧИвино, так ему Цыбулько предложил пост премьера, а мне — первого зама с любыми полномочиями.

— Вот это да! — воскликнул Домба-Хаджи.

— Не смей так поступать, сынок! — вмешалась Алпату. — Как бы я ни ненавидела твою жену и ее отца, но так поступать недостойно!

— Это политика, — оправдывается сын.

— Я не знаю политик-молитик, а честь превыше всего! У тебя хороший пост и держись от этих торгов подальше. Добра от этого не будет.

— Не лезь не в свое дело, — зашепелявил на нее муж и с азартом в глазах спросил у сына, — а ты что решил?

— Пока не знаю.

— А если Ясуев узнает?

— Он уже знает… Я от него еду.

— А он что? — чуть ли не шепотом спросил Домба-Хаджи, склоняясь в интриге к сыну.

— Понимаешь, Дада! Я теперь не мальчик, у меня вес и авторитет. Семь голосов в бюро — мои. Как скажу, так и сделают.

— Так ведь это твои «одноклубники», как назвал вас Калганов, и всем известно, что именно Ясуев протащил их в бюро, а так бы им этого в жизни не видать.

— Дада, это все в прошлом. И это я откупил на выборах.

— А твоя жена говорит, что ты за деньги все сделал, — снова вмешалась мать.

— Дура она и болтушка, — вмиг чванливость слетела с лица Албаста.

— Занимайся своим делом! — заворчал на жену Домба-Хаджи и следом вкрадчиво сыну: — Ну, так что же твой тесть?

— Ему я для важности сказал, что мне предложен пост премьера.

— Вот это молодец! — ударил по столу ладонями отец.

— Разве так можно? — тихий голос матери.

— Да замолчи, старая дура! — взбесился муж и вновь в восторге к сыну.– Продолжай.

— Ясуев сказал, что этот пост он должен Букаеву, а мне предложил вице-премьера и курирование Агропрома… Я попросил вице-премьера и весь финансово-экономический блок, плюс одно из силовых министерств.

— Умница! Умница! — вскочил Докуев-старший. — И что он ответил?

— Согласен.

— Теперь он со всем будет согласен, — заворчала Алпату, — а пройдет — пошлет вас подальше… Впрочем тебя — нет, ты зять, но выборы он тебе припомнит. Знаю я эту породу: коварны и злопамятны.

На это муж не огрызается на нее, в этом доля предвидения есть.

— А, может, действительно тебе не лезть в эту чехарду и остаться на своем месте, — жена остудила страсть Докуева-старшего, а он пытается умерить пыл сына, — первый секретарь райкома, что еще тебе надо?

— Нет. Теперь должность, которая мне досталась, стала выборной. А выборы это дело такое… Вон видите, что в нашем колхозе произошло. Столько я денег угробил, всех вроде ублажил, а на выборах Айсханова «прокатили» и Шахидова выбрали.

— Да-а, народ ныне оборзел, — поддержал сына Домба-Хаджи, — совсем оголтелые стали от этой перестройки, нюх потеряли, позабыли сделанное им добро. Вот, раз начал, упрятал бы ты Шахидова, как и братьев Самбиевых, в тюрьму, и колхоз поныне наш был бы.

— Колхоз я верну, — вновь вальяжность появилась в осанке сына, — а до суда дело Шахидова я довести не мог — многое бы всплыло. А Арзо Самбиев сам залетел из-за драки с надзирателями. Да вы, небось, это лучше меня знаете.

— Знаем, — закончила Алпату печь чепалгаш, обмывала в теплой воде, готовясь обдать их топленым маслом и подать к столу. — Говорят, из-за письма к Полле…

— Ой, куда ни ткнись — или Самбиевы или Полла, — перебил жену Домба-Хаджи, — просто белый свет на них клином сошелся… А наш дурень Анасби просто на ней помешался! Это все ты виновата, — развернулся он к жене, — все вздыхаешь по ней, этому идиоту про нее шушукаешь, вот он и творит чудеса.

— А что он теперь натворил? — удивился Албаст.

— Ой, не спрашивай, — огорчилась мать, — просто горе с ним!

— Хотели от тебя скрыть, так твоя жена все равно все узнает, — покачивая головой, скорбно начал отец. — Эта сука Полла работает ныне в районной больнице…

— Не сука она, — вступилась мать.

— Замолчи! Все вы суки! — от злости слюна выступила на губах Докуева-старшего. — Так вот… Наш оболтус вновь поехал к ней, а там ее второй муж, какой-то врач — Султанов. Вот и началось. Наш был, как всегда, нетрезв… Говорят, обкурен…

— Так это не то, что до этого было?

— Нет. Тогда он тащил Поллу из кабинета. То кое-как замяли. А это вот на днях, до города еще не дошло, а то бы все только об этом и болтали бы.

— Вот идиот! — схватился за голову Албаст. — А я хотел его на пост министра внутренних дел! Представляете, я — в минфине, он — в милиции, вся республика в руках!

— Какой министр?! — чуть ли не плачет мать.