Бесплатный фрагмент - Рассказы москвича

РАССКАЗЫ МОСКВИЧА

КНИГА ПЕРВАЯ.

Часть 1. БЕЗМЯТЕЖНОЕ ДЕТСТВО

Солнечным майским утром Женька, которому осенью предстояло в первый раз пойти в школу, вместе с родителями и старшим братом в электричке на праздники ехал в Жуково. Родители обсуждали тему переезда на лето из Москвы на дачу в деревню, брат, с газетой «Советский спорт» на коленях, прищурившись от солнца, смотрел в окно. Только что по вагону прошёл серьёзный дядька в чёрной железнодорожной форме и пробил компостером поданные ему отцом картонные, со спичечный коробок, билеты. Вслед за ним в вагон въехал на тележке безногий инвалид в выцветшей гимнастерке и хриплым, но громким голосом завёл «Гоп со смыком…» Ядреные слова были заменены более пристойными, но смысл был всем понятен. Мужчины улыбались, женщины отворачивались к окнам. Он не торопясь ехал по проходу, отталкиваясь от пола деревянными чурбаками, с достоинством кивал головой, когда подавали. На гимнастерке позванивали два металлических кружка — серый «За отвагу» и желтый со Сталиным. Пахло от солдата махоркой и немного ржаным хлебом. На следующей станции мужики помогли ему перебраться в другой вагон и Женька услышал первые слова» На позицию девушка провожала бойца…»

В Расторгуеве вышли из поезда и железнодорожные пути пришлось из-за ожидавших отправления товарных составов переходить по мосту. Этот мост Женька невзлюбил ещё лет с четырёх. Щели между деревянными ступенями были такими, что он боялся провалиться вниз. Конечно, приходилось преодолевать эту неприятность, но вцепившись в подол матери или галифе отца.

Но светило солнце, чирикали воробьи и уже внизу страх моментально улетучился. Тем более, что неподалёку, на горках, живописно усеянных соснами, вдруг взревели, застреляли выхлопами моторы и по песчаным тропинкам помчались мотоциклисты. Они то взлетали вверх с пригорков как с трамплинов, то заламывали крутые виражи на поворотах, то давали газу на прямых. Стартовало очередное первенство по мотоциклетному спорту, которое проводилось в этой округе каждый год! Всякий мальчишка мечтал промчаться на двухколесном красавце также как и эти смелые ребята в шлемах и огромных очках и, особенно, по своей бы деревне, да на виду девчонок!

У Женьки был мотоцикл, но игрушечный, красный с синим, с сидящим на нем спортсменом, который, ведомый рукой ребёнка, тоже иногда с шумом носился по горкам, только в московской квартире, мешая деду читать газету, а бабушке и маме заниматься хозяйством.

По дороге предстоял обязательный ритуал. Часть её было невозможно пройти не запачкав обувь. За ней среди молодых ёлок лежал совсем маленький сырой лужок с изумрудной травой. Здесь обязательно останавливались и отец тщательно возил ногами по траве, счищая глину с ботинок.

Дальше был мост через Битцу. Речка уже вошла в берега и тихо несла свои серо-зеленые воды от Москвы к Пахре. Водоросли тихо извивались по течению, кое-где из потока поднимали свои ещё нераскрывшиеся головки лилии. На мосту можно было покачаться. Металлические листы, которыми он был накрыт, немного пружинили и трудно было пройти, чтобы не воспользоваться этой особенностью. Потом шёл подъем на холм, увенчанный памятником деревенским, погибшим на войне. Звезда на шпиле, доска с фамилиями, часто одинаковыми, но с разными инициалами, венок с искусственными цветами и букетиком первых весенних. С холма открывалась панорама живописных окрестностей. На склоне среди редких кустов кое-где можно было рассмотреть, если постараться, норы, в которых, как говорили, могли жить лисы и даже волчата. Что касается последних, то это — вряд ли, а лисиц действительно видели. Женька уже немного подустал, но уже начиналась деревня и идти стало веселее. Слева от дороги зеленели озимые и тарахтел трактор, а справа шли сплошные фруктовые сады, окутанные белыми и розовыми облаками цветения.

У колодца, который стоял аккурат напротив бабушкиного дома, немного отклонив голову назад, стоял дед в клетчатых штанах и беседовал с соседкой. Вместе с бабушкой они приехали в Жуково днём раньше, чтобы истопить большую русскую печь и выгнать остатки накопившейся за зиму сырости из нежилого дома. Дом был большой, сложенный из брёвен и частью оштукатуренный снаружи. Он был поделён надвое — летнюю и зимнюю половины и имел огромный чердак под железной крышей. Широкое слуховое окно с частыми переплетами выходило на деревенскую улицу. Бабушка говорила, что, по рассказам родных, дом поставили лет 150 назад, по крайней мере, сразу после учинённого французами в деревне пожара.

Дед, Михаил Александрович Казанцев, по семейным преданиям был внуком князя Петра Щербачева. Князь увлёкся красавицей Евдокией Казанцевой, дочерью своего повара, женился на ней, у них родился сын Петр. Князь по делам поехал в Сибирь и там погиб — утонул в реке Тобол. Евдокия погоревала, а потом вышла замуж за управляющего московской типографией Сытина Алексея Ивановича Воронова. Её же сын, Александр Петрович, стал ювелиром, женился на Анастасии Никитичне (ничего о ней неизвестно, кроме того, что работала белошвейкой в каком-то ателье и шила мужские сорочки), у них было трое детей — Екатерина, Александра и Михаил. Семья жила в сначала в Мерзляковском, а потом в Столовом переулке в Москве.

Дед много чего видел за свою жизнь, на русско-австрийском фронте во время Первой Мировой войны служил в гренадерском полку, был, вроде бы, не только простым свидетелем боя красногвардейцев с юнкерами у Никитских ворот, чуть не загремел в лагерь в 30-е, когда с приятелем в трамвае неосторожно после посещения «Праги» под шафэ стал обсуждать процессы над Зиновьевым и Каменевым, в 41-м попал в ополчение, но перед самой отправкой на фронт из-за уже преклонного возраст был отпущен домой. Он много читал, поскольку работал наборщиком в Первой Образцовой типографии им. Жданова в Москве, вдобавок он просто был человеком интересующимся. Посему любил и поговорить — не держать же в себе все эти накопленные за многие годы знания. Делал он это не торопясь, степенно. Разговаривать с ним было интересно и сейчас соседка Галина Воханцева, скрестив на груди руки, внимательно его слушала.

Увидев выходивших из проулка своих, он заулыбался, подождал пока подойдут, поздоровался с отцом и братом, потрепал Женьку за чубчик, взял у дочери сумку, другой рукой подхватил ведро с водой и все вместе они пошли к калитке, за которой мелькал белый платок бабушки.

Бабушка, Анна Степановна Казанцева, в девичестве — Курятникова единственный ребёнок у родителей, жила на два дома. (Все Курятниковы родом из деревни Жуково, обозначенной ещё на первой карте окрестностей Подмосковья, составленной и изданной в 1724 году французом Жозефом Делилем. Бабушкина прадеда звали Павел Фёдорович Курятников, у прабабушки была фамилия Данилова, имени не помню. По линии Даниловых все были вояки, при царе Петре Алексеевиче получили потомственное дворянство, которое к середине 19 века было утрачено в связи с тем, что в семействе рождались дети исключительно женского пола, которые не имели права передавать это достоинство дочерям. Ну, а деда Анны звали Андрей Павлович Курятников, его жену, бабушку девочки — Мария Артемьевна).

В холодное время жили в Москве у Никитских ворот, а на лето Анну привозили в Жуково. Её отец, Степан Андреевич Курятников, занимался сельским хозяйством, и, судя по всему, семья была с достатком. Зимой подрабатывал маркёром на бильярде в Охотничьем клубе. Дома стояли комоды красного дерева, венские стулья, фундаментальная, на станке, швейная машинка» Зингер», висело зеркало в богатой резной раме, ну и так далее. На старых фотографиях о благополучии семейства было заметно и по одежде главы семьи, и по внешнему виду жены и дочери, ухоженному дому, террасы которого прикрывались от солнца «маркизами, что выглядело довольно необычно для крестьянского жилища. Кроме того, Степан Андреевич мог себе даже позволить содержать квартиру (или дом?) в Москве, которую имела его жена — Мария Степановна, служившая у какой-то артистки в Московском охотничьем клубе. Для дочери он оформлял подписки полных собраний сочинений классиков, покупал отдельные книги. Два сундука, один в Москве, другой в Жукове, были набиты ими. Большую часть книг у доверчивых хозяев украла и вывезла вороватая семейка дачников, которым на лето сдали часть дома. Но что-то, все-таки, осталось. Здесь были и «Война и мир», и ПСС А.С.Пушкина, и Хенрик Сенкевич, которого бабушка почему-то ценила, «Робинзон Крузо», подшивки журнала «Нива» и ещё кое-что.

Дочь окончила Никито-Романовскую церковно-приходскую школу при Никитском женском монастыре, построенным на месте старой церкви и основанным в 1582 году боярином Никитой Романовичем Захарьиным-Юрьевым, дедом первого русского царя Михаила из династии Романовых; ездила от школы в Константинополь, и, видимо, училась ещё где-то, судя по её гимназическому платью на фотографии. Анна была верующей, ходила в церковь, дома утром и вечером шепотом читала молитвы перед многочисленными иконами, за одной из которых хранила открытку с фото дочерей царя Николая Второго. Одновременно в жизни она была простым светским человеком.

Первый раз дед, с 12 лет работавший в типографии и уже самостоятельный юноша, увиделся с ней на Тверском бульваре (оба жили рядом, в районе Никитских ворот, вот и свела судьба), любимом месте прогулок москвичей. Через 2 года, в 1909 году, когда ему было 19 лет, а ей — 17, они поженились. Родила она ему пятерых детей. Два Шурика, 18-го и 20-го годов рождения, умерли в младенчестве от менингита. Ещё один сын — Владимир, в 41 году в 17 лет приписал себе лишний год и пошёл в ополчение, под Вязьмой был ранен, попал в окружение. Выходили его — мальчишку, монахини женского монастыря. Поправившись, поздней осенью он смог вернуться к своим. В дорогу монахини дали Владимиру миниатюрный медный складень. На трёх его створках были ювелирно вычеканены сюжеты из Библии. Месяц Владимир был на проверке в фильтрационном лагере как «окруженец», потом призван в РККА и воевал на самой передовой до Победы в расчете 82-х миллиметрового миномета. Был четырежды ранен, в том числе — дважды тяжело. Вспоминал кошмар боев за Будапешт. Закончил войну в Эстонии, где добивал окружённых эсэсовцев и» лесных братьев». После окончания юридического института был направлен в Казахстан и работал прокурором города Кзыл-орда. В 1955 году погиб на охоте (случайный выстрел в руку из не поставленного на предохранитель ружья и большая кровопотеря). Две дочери, старшая Валентина, и Серафима — мама Женьки, слава Богу, прожили полную жизнь.

Анна Степановна в голодные времена Гражданской войны и безработицы в Москве переехала в Жуково, занималась сельским хозяйством, была даже председателем первого колхоза, поскольку смелых мужиков не нашлось), была награждена медалью. В начале 30-х она ездила в Тамбовскую губернию к И.В.Мичурину за саженцами фруктовых деревьев, половина из которых пережили даже лютую зиму 1940 года. От работы и солнца была худая как щепка и смуглая. Деревенские, среди которых четверть были родственниками, её уважали, приходили советоваться по разным вопросам. Особенно часто заходили двоюродные сестры Софья и Люба. В середине 50-х вышла из колхоза и стала жить нормальной жизнью, занимаясь домом и своим образцовым садом.

За непоседливость и излишнее любопытство дед и бабушка Женьку иногда величали «неслухом» и «озорником», на что он совершенно не обижался. Во-первых, он не особенно понимал значение этих слов, а во-вторых, произносились они, как правило, с улыбкой. Так получалось, что его за всю жизнь никто из домашних и пальцем не тронул. В семье вообще скандалить или, тем более, распускать руки было не принято, точнее этого просто не было, как-то обходились.

Наскоро перекусив, взяв с собой ломоть хлеба, намазанный маслом и посыпанный сахарным песком, мальчик отправился обследовать «усадьбу». Он повоевал с желтоголовыми одуванчиками, срубая их прутом и представляя себя то Чапаевым, фильм про которого он с восторгом недавно ещё раз пересмотрел, то Александром Невским. «На задах» понаблюдал, как пастух на лошади и в брезентовом плаще с откинутым капюшоном щёлкал кнутом и грубым голосом» Но- о-о, пошли!» внушал колхозным коровам, что те обязаны ему повиноваться. Слов буренки не понимали, но выстрелов бича опасались и покорно шли туда, куда хотел пастух — на водопой. Коровы давно протоптали вдоль всего бугра свои тропинки и теперь по ним неторопливо направлялись к реке. Этот бугор с июня покрывался кустиками малиновой и розовой полевой гвоздики («часиками»), а в сезон — ещё и шампиньонами, которые деревенские никогда не брали, но особенно славился он и овражки вокруг него земляникой. Ходили за ней с банками или литровыми бидончиками., потом варили варенье вкуса и аромата необыкновенных!

По проложенной по ржаному полю дорожке с заутренней из ермолинской церкви возвращались стайки старух с узелками в руках. Туда ходила и бабушка, даже пару раз брала с собой Женьку. Ему нравилось, особенно, когда батюшка причащал из серебряной ложки сладким кагором и давал просфорку. Через проулок, вечно разбитый колёсами тракторов и машин и наполненными водой колеями, он вернулся в деревню и направился к приятелю — Вовке Кузьмину, с которым не виделся с прошлого лета. Вовкин отец, дядя Петя, статный и весёлый мужчина, по которым обычно сохнут девичьи сердца, был на войне, сейчас работал шофёром на приятно пахнувшем МАЗе с серебряным зубром на капоте, носил кожаную куртку, курил «Беломор», иногда до околицы деревни катал на своём самосвале деревенских ребятишек. Дядя Петя и его жена Антонина дружили с родителями Женьки.

По деревне ехала телега, на которой восседал дед старьёвщик- татарин с усами подковкой. Женька уныло проводил его взглядом. Ведь дома никогда не хватало тряпья, которое можно было бы выменять на великолепный серебристый револьвер-пугач, стреляющий пробками. Однажды Женька чуть не отнёс старьевщику бабушкино зимнее пальто на вате, но вовремя был пойман.

Повидаться с другом не удалось — позвала мама и послала в магазин за хлебом и молоком. У деревенского сельпо, который стоял наискосок напротив и немного на отшибе, женщины поджидали хлебовоза. По данным разведки, он уже показался на дороге из Ермолина и потихоньку начала выстраиваться очередь человек в пятнадцать, как всегда при этом возникали легкие недоразумения и короткие споры — «кто за кем». Бывало, что хлеба, который пекли в расторгуевской пекарне, на всех не хватало, поэтому люди испытывали легкий трепет.

Хлебовоз, неразговорчивый мужчина лет пятидесяти, отпустив вожжи смиренной опытной лошади, которая хоть с закрытыми глазами безошибочно прошла бы весь маршрут, неторопливо подъехал к магазину, открыл сооружённый на телеге обитый железом здоровенный короб и стал носить хлеб на деревянных лотках, фляги с молоком и в конце, к всеобщему одобрению, занёс ящик с краковской колбасой и (невиданное дело!) поднос с обложенным кусками льда брусок сливочного масла.

Внутри магазина было всегда прохладно, пахло хлебом и свежевымытыми полами. Очередь медленно продвигалась. Хозяйки покупали селедку «залом», сахар, хлеб, крупу, муку для пирогов, «постное масло» и, уже отходя от прилавка, спохватившись, почти каждая обязательно вдруг что-то вспоминала, возвращалась, докупала забытое и, как оказывалось, самое необходимое.

Женька купил молоко, несколько буханок хлеба — ржаной и пшеничный, состоявший из трёх спеченных вместе саек. Вкуснее этого хлеба Женька больше никогда не ел в своей жизни. На сдачу тетя Настя, продавец, в бумажном кульке ему отвесила две горсти конфет-подушечек, обсыпанных какао. О них был уговор с мамой. Настя была местная, никого, говорят, не обвешивала и деревенские ей доверяли.

За магазином у забора Новоселовых (сам хозяин был милиционером и однажды у колодца рассказал раскрывшим рты ребятам, как он обезоружил в ресторане на станции бросившегося на него с вилкой хулигана) на молодой травке в кружок расположились несколько мужиков из МТС в промасленных кепках и таких же спецовках. Закусывали консервами «Треска в масле», которыми были заставлены полки магазина, черными пальцами щепотью подносили к губам сигареты «Памир» и папиросы «Север». Женька с ребятами тоже пару раз курил. Набрав сухих березовых листьев, забрались в заросли акации, свернули самокрутку и закурили. Дошла очередь до четырехлетнего Женьки. Он вдохнул дым и …очнулся в полу-обморочном состоянии уже в одиночестве. Компанию разогнала соседка — тетя Шура Лапочкина. Второй раз испробовал прошлым летом после изнурительной игры с мячом и любопытным названием, извините, «ж… попатеры». Длинной папиросой «Березка» (десять штук в пачке) угостил Колька Носов, старший на три года и смоливший несмотря на то, что отец периодически драл его за это ремнём. Придя в себя, Женька решил, что с курением завязано на всю жизнь (эх, если бы так случилось на самом деле!).

Дома ждал обед — чуть ли не полуметровая в диаметре сковорода с жареной картошкой из своего огорода, соленые огурцы и помидоры оттуда же, жирная селедка с гарниром из зеленого лука, нарезанная кружками все та же краковская колбаса. Дед с отцом распечатали четвертинку «Московской» (больше не употребляли — как-то этого хватало. Иногда вечерами, правда, могли выпить и своей вишневой наливки). Женька налегал на колбасу, которую весьма уважал и, несмотря на уговоры матери, лишь лениво ковырял вилкой картошку.

В завершение обеда дед спел кусок из арии» Да ведуют потомки православных…» Отец, улыбаясь, пытался подпевать. Потом все разошлись. Дед улёгся пластом на кровати и, прикрыв от мух лицо газетой «Правда», похрапывая заснул. Отец ушёл вздремнуть в чулан. Нужно было отдохнуть перед завтрашним днём — предстояло перекопать огород под посадку картошки. Женщины остались за столом и договаривали о делах семейных. Женька выскользнул из- за стола и пошёл в сад, где его ждали важные дела. В заветном и уединённом месте у погреба нужно было лопатой выкопать укрепления для предстоящего сражения двух игрушечных армий, состоящих из трёх десятков оловянных и самодельных, из пластилина, солдатиков, танков из пустых спичечных коробков и артиллерийских орудий, сложенных из обрезков сучков подобия городошной фигуры «пушка». Снарядами служили прошлогодние жёлуди. Зная манеры внука, бабушка сурово предупредила, чтобы лопатой не задевал корни фруктовых деревьев.

Когда мальчишка заканчивал «противотанковый ров», лопата звякнула о что-то железное. На свет была извлечена ржавая коробка с полустертым изображением кокетливо улыбающейся девушки и надписями с «ятями». Женька уже раньше находил разные занятные вещи. В Жукове, на чердаке, под слоем сухих листьев и пыли, он как-то раз обнаружил трёхгранный штык, солдатскую артиллерийскую полусаблю и даже немецкий тесак со свастикой, который, видимо, с войны привёз дядя Володя. Тесак, как потом выяснилось, использовался раньше для забивания хряка, а потом за ненадобностью его забросили на чердак. Ещё раз там же он отыскал в закромах сундука великолепные красные футбольные бутсы и спартаковские гетры. На свет также была извлечена проеденная молью английская шинель оливкового цвета. Позднее были найдены артиллерийская буссоль (отец был капитаном- зенитчиком) и даже россыпь патронов для малокалиберной винтовки (опять же дело рук дяди Володи). У патронов выламывалась свинцовая пуля, а порох высыпался в скрученную из фольги ракету, которая затем поджигалась и направлялась на Луну.

Жалко, что не хватало только Белки и Стрелки. С ужасом узнав в чем дело, мама остатки патронов выбросила к карасям в колхозный пруд.

Но сегодняшняя находка была необычной. В коробке оказались небольшой орден с красным крестом, Георгиевский крест, несколько старых медалей и серебряные монеты царской чеканки.

Коробку Женька отнёс домой и хотел припрятать, но был застукан дедом.

Вместо нотации дед, рассмотрев коробку и её содержимое, вдруг невероятно возбудился, радостно тряханул Женьку за плечи, назвал молодцом и, воскликнув:" Нашлись, все-таки!», позвал бабушку. Увидев знакомые орден, крест и медали, она чуть не прослезилась.

В комнате собрались все домашние и за столом дед рассказал любопытную историю.

— От наших с бабушкой предков сохранилась только часть их военных наград. Остальные были утеряны или их прибрали к рукам, также как и отцовские разные драгоценные побрякушки, некоторые родственники…

При этих словах бабушка выразительно взглянула на оратора, мол, ротозей, ну, может быть, немного помягче. Было известно, что в голодные времена Гражданской войны сестренка деда — тетя Шура или по-домашнему «Рыжая», прихватив эти самые побрякушки, рванула на сытый юг за продуктами, но за спекуляцию чуть не угодила в домзак. Когда вернулась, ни драгоценностей, ни продуктов при ней не оказалось. Вообщем, история темная.

— Так, вот, — продолжал дед, как бы не заметив взгляда жены, — две медали заслужил прапрапрадед бабушки по материнской линии — Андрей Степанович Данилов. Одну, серебряную, поручиком, когда ему было всего девятнадцать лет — за сражение с немцами, то есть, с пруссаками, при Кунерсдорфе, а, вот эту, золотую — уже майором, за победу над турками при реке Кагул.

Этим орденом, анненским крестом под красной финифтью, за Итальянский поход в составе русской армии Суворова был награждён уже прапрадед бабушки — тогда подпоручик Александр Данилов. Было ему в это время всего семнадцать лет.

Георгиевский крест и медаль с орлами уже по моей линии. Дядька моего прапрадеда — Василий, получил крест за геройство в войне с Наполеоном и назывался он тогда Знаком отличия военного ордена. Медаль «За взятие приступом Варшавы» с двумя орлами, большим двуглавым русским и на его груди еще одним маленьким, похожим на курицу, одноглавым польским — его же.

Прапрадеда моего, кстати, тоже Михаилом звали. Из простых солдат дослужился до прапорщика. Тоже воевал с Наполеоном и поляками. Имел кресты, но они пропали. Удивительно, что он тоже жуковский, из нашей же деревни. Вот, судьба! Да… О наградах Даниловых рассказывал отец бабушки, а о своих предках Казанцевых я узнал от своей матери. У неё под иконами эта самая коробка лежала вместе со старым молитвенником. В нём какие-то листки с записями были. Куда он потом делся — не знаю. Но рассказ матери я запомнил точно. Так ли все было как рассказывали, я не проверял. Но что-то придумывать родне резона не было.

Дед достал из портсигара пачку коротких, вдвое меньше обычных, сигарет «Южные», вставил одну в мундштук, закурил и пустил облачко ароматного дыма. Женька чихнул. Погасив сигарету, дед продолжал рассказ:

— В октябре 41-го года немец подошёл к Москве и пошли слухи, что он вот-вот её возьмёт. Эту коробку с наградами и серебром я запрятал между камней в погребе — не хотел, чтобы память о наших предках какой-нибудь «фриц» своими лапами марал. У деревни стояла одна из наших зенитных батарей 1-го корпуса ПВО и вела заградительный огонь. Немцы прорывались к Москве, а заодно бомбили мосты через Оку и Пахру, бронепоезд в Расторгуеве и элеватор в Бирюлёве. Сбрасывали бомбы и на зенитчиков, в том числе на 8- ю батарею, которой командовал твой отец, Женька. Несколько бомб упали на Жуково, сгорели несколько домов. Зажигалка и бомба упали в огороде бабушкиной подруги Бардиной Марии, которая живет через дом от нас. Ты, Жень, знаешь, какие у неё козы бодливые. Ещё одна, зараза, взорвалась недалёко от нашего погреба. Мы, как раз, во время налётов собирались в нем прятаться. Он осел и полностью разрушился. Сколько я ни искал в земле и камнях коробку, так и не нашёл — как корова языком слизнула. А вот, внук нашёл.

Дед допил рюмку, а остаток вылил Женьке на макушку — чтобы быстрее рос, как он говорил…

В начале июня семья переехала в Жуково. Отец как всегда заказал такси для перевозки вещей, загрузили в него все необходимое, а главное — телевизор КВН и радиоприёмник «Рекорд». Отец сел в кабину, Женька с огромным удовольствием залез под тент в кузов, и поехали. Особым шиком он считал проехаться на виду ребят по деревне. Друзья завидовали, но Женька был парнем добрым, бесхитростным (что иногда воспринималось ушлыми людьми за легкомыслие, а ему было на это наплевать) и в его плане было попросить шофёра на обратной дороге прихватить ребят, довезти хотя бы до «Постоянки» (ныне город Видное). Обратно вернулись бы бегом за пятнадцать минут. Не получилось — шофёр торопился, а, скорее всего, из-за своего жлобства — сверху получил от отца меньше ожидаемого.

Следующий день ознаменовался горестным происшествием. В жаркий полдень из соседнего села Ермолино вдруг донеслись звуки набата — звонарь бил в церковный колокол. Пожар!!! На пол свалилась зажженная керосинка. Женька с друзьями со всех ног бросился в Ермолино. Над селом поднимался столб дыма. Вокруг уже полусгоревшего дома суетились мужики с ведрами, соседи были наготове, плакала хозяйка, взрывались банки с прошлогодним вареньем, женщины отгоняли подальше мальчишек, так что поучаствовать в тушении им не удалось. Подняв столб искр, объятая языками оранжевого пламени, рухнула крыша. С включённой сиреной приехала красная пожарная машина. Пока тянули брезентовый рукав к колодцу, дело кончилось. Было очень жалко хозяев сгоревшего дома. Женька услышал, что они «бедные» и удивился. Говорили ведь, что не было ни бедных, ни богатых.

Под холмом, на котором расположилось Жуково, протекала тихая, метров десять шириной, речка Битца. Были в ней омутки, кое-где били ключи, поднимая наверх пузырьки воздуха. Под нависшими над водой кустами и в заводях цвели лилии. Ловили в речке полосатых окушков, плотвичек, иногда попадались щучки- карандаши, из-под коряг таскали раков. В ясный день на броде, по которому перегоняли стадо коров и переезжали телеги, на песчаном дне были видны стоявшие против течения и перебиравшие плавниками стайки пескарей, как известно, обитавшие только в чистой воде. Мама рассказывала Женьке, как зимой, когда Битца покрывалась льдом, она вместе с ребятами на коньках гоняла по всей реке. Летом же, наряду с мальчишками, она, рискуя расшибиться, храбро ныряла с высокой ветлы на «кругу, где речка расширялась и становилась глубокой. Каждое лето в конце июня, когда вода начинала прогреваться, объявлялся сбор и жуковские ребята, взяв лопаты, шли на речку сооружать плотину. Нарезался дёрн и укладывался поперёк реки в подходящем месте, но чаще перекрывался Жуковский ручей, протекавший по дну оврага и и впадавший в Битцу. Вода в ручье была холодной и чистой, в нем били десятки ключей. В самом широком месте он не превышал двух метров, глубиной метра полтора и весь был окружён кустиками душистой таволги. Часто отец, приехав из Москвы с работы, вместе с Женькой и мамой, взяв лейку и полотенце, шёл на ручей освежиться.

Водились в ручье усатые пескарики и раки. В прозрачной воде ребята находили «чертовы пальцы», ровно обкатанные с пол карандаша длинной каменные цилиндрики. Почти все они были одинаковыми, будто кто-то их рассыпал из одной корзины. Женьку особенно интересовали странные черные камешки с золотыми, сверкавшими на солнце, вкраплениями. Может быть, это и в самом деле были песчинки золота?

К обеду плотина была готова, с которой было удобно нырять. Не забывали делать в ней и «спуск», чтобы уходил избыток воды. За неделю ручей заполнял водоём и купались в нем до середины августа.

Вообще говоря, Женька очень любил воду. Но когда ему было лет пять, все как отрубило. Дачники взяли его на Битцу и, как всегда, все сразу полезли в воду. Шум, визг, игры, брызги! Мальчика и забрызгали ребята водой. Он задохнулся, отвернулся от этого водопада и почему-то ушёл на дно. Видно, попал в омут. Его закрутило, в глазах зелёная муть. Выдернул его из воды метрах в десяти под прибрежными кустами Васька Рыжий, приятель брата. Интересно, что никто кроме него не заметил внезапного исчезновения парня. После этого Женька долго не мог научиться плавать, всё вдоль берега рассекал. Проблему через несколько лет решил брат на всегда теплом торфяном пруду, прозванным «Аквариумом». Зазвал поплавать, в воде обхватил младшего одной рукой за талию, поплыл и коварно отпустил на самой середине пруда. Пришлось Женьке самому барахтаться по-собачьи до берега. После этого дело пошло.

С обеих сторон к оврагу, по которому протекал ручей, подступали поля с хлебом, овсом или горохом. Пару раз в начале 60-х по моде посеяли на них кукурузу и, удивительно, она вызрела также, как бывает и в более тёплых краях. Ребята грызли ещё не вызревшие початки, но больше любили совершать набеги на поле с горохом. Набив полную запазуху зелёными стручками, спасались от особенно не торопившегося объезчика. Ради баловства мальчишки залезали и в заложенный сразу после войны колхозный яблоневый сад (их много посадили в стране, даже в пределах Москвы), хотя у каждого в своём саду было по десятку этих фруктовых деревьев. Вот здесь, почему-то, объезчик спуску не давал. Рысью преследовал на лошади до последнего. В «плен» никого не брал, но страха напускал. Рвали от него, когда за спиной уже слышался стук копыт, только пятки сверкали. Бывало такое раз-два за лето, но запоминалось надолго.

В июле начинались походы за грибами в начинавшийся в километре от деревни через поле Жуковский лес. Ходили целой стайкой из девчонок и мальчишек с кем-то из взрослых. Гужевая дорога делила лес на две части. В левой на краю было побольше молодых ёлок и осин, которые потом плавно переходили в смешанный лес. Правая же в основном состояла из берёз, орешника и даже рябин.

Опьяняющий, не передаваемый словами запах этого леса запомнился на всю жизнь. Исхожено много лесных троп от тайги Приморского края по пограничному флангу с автоматом до Западной Европы в качестве туриста, но ничего подобного Женька больше нигде не встречал.

Лес был не густой, чередовался с солнечными полянами, на которых можно было передохнуть, перебрать грибы. С севера на юг лес пересекал таинственный и глубокий Чесноков (или Каменный, как его называли местные жители) овраг, в котором обитала разная живность — зайцы, лисы, зачем-то заходили лоси, гнездилось множество птиц. Там всегда стояла тишина, было прохладно и тянуло в сон. Дальше овраг расширялся, его обступали поросшие лесом довольно высокие холмы, на которых в начале осени появлялись многочисленные россыпи черные груздей или попросту «чернушек». Кое-где из- под корней деревьев сочились небольшие ручейки. В лощине протекала речка, а за ней на высоком холме возвышалась дыдылдинская кирпичная церковь, построенная чуть ли не во времена Ивана Грозного. Речку питал своей водой ещё один, скрытый густым орешником, главный ручей, в котором били ключи, заключенные в деревянный сруб. По ступенькам можно было спуститься к этому крохотному озерцу, умыться, напиться чистейшей холодной водой.

Без грибов из леса не уходили. В корзинках всегда были белые, подберезовики, сыроежки, лисички, козленки, моховики, нередко — подосиновики. Так что, часто на стол подавались грибной суп, грибы жареные с луком и картошкой, а иногда и пирожки с грибной начинкой.

Запомнился Женьке один случай. Как-то в 1-м классе, в самом начале сентября, сразу после уроков он с мамой поехал в Жуково. Оставив сумки, они немедля пошли в лес. Было солнечно, сухо и тихо. Вглубь леса идти не решились, а прошлись по его краю. За час набрали десятка три или четыре великолепных больших и неповрежденных белых. В лес мама обычно ходила для прогулки и грибником, в отличие от отца, не была. Что её толкнуло в этот раз — загадка. Приехавший вечером с работы отец был изумлён результатом нашего стремительного броска и на следующее утро побежал по нашим следам.

В детстве Женька зимой в лесу никогда не бывал. Он мог себе только его представлять. Пищей для воображения однажды стал рассказ мамы. Бывало так, что иногда Рождество бабушка и дед с детьми праздновали в Жукове. Бабушка занималась готовкой, а дед вечером перед праздником, когда дети засыпали, шёл в лес и приносил оттуда ель. Ночью эту елку бабушка и дед наряжали старинными игрушками (какие- то из них сохранились до сих пор) и утром перед глазами проснувшихся детей представала волшебная сказка! Приходили родственники и знакомые. На столе красовались настоящая, своего копчения, ветчина, жареная птица, закуски, пироги.

После этого рассказа, Женька ещё больше зауважал деда. В морозную ночь, лишь звезды освещают дорогу, по пояс в снегу, не боясь волков и разбойников, идёт он по безлюдному лесу и выбирает елку-красавицу! Дед перед походом, может быть, и хватанул шкалик для согрева, ну а вы как думали? Храбрый был дед! Женька его, правда, немного побаивался. И вот из-за чего. В московской квартире ни душа, ни ванной не было — ходили в сторону Брюсова переулка в Чернышевские бани. Идти туда с дедом для Женьки было несчастьем. Дед так драл мочалкой тело мальчика, так скрёб его намыленную голову, что Женьке казалось, что он уже из бани не выйдет. Потом на голову выливались вперемежку несколько шаек холодной и горячей воды и наконец-то выходили в раздевалку. Но и там было несладко! До покраснения дед растирал внука полотенцем, а с головы чуть ли не снимал скальп. Пока дед неторопясь одевался, Женька разглядывал голож… ю публику. У одного на груди красовался красивый Сталин, у другого, к изумлению, ниже спины при движении кочегар в топку подбрасывал лопатой уголёк, третьему, из Театра оперетты, в открытой кабинке удаляли с пяток трудовые мозоли и делали педикюр, кто-то, завернувшись в простыню, читал газету, кто-то, отдыхая посла парной, просто сидел на деревянном диване и потягивал Боржоми.

На выходе дед одел на Женьку пальто, повязал ему на голову противный девчачий платок и натянул зимнюю шапку. Потом в буфете взял себе Жигулевского и соленых сушек, Женьке принёс в маленькой пузатой кружке сладкой фруктовой воды под названием «Крюшон». Когда остыли, вышли на морозную московскую улицу. Медленно падающий снег, как будто, пахнул молоком. Казалось, что ангелы возносят Женьку в рай. Дома, едва добравшись до постели, он моментально засыпал.

В середине июля начинал активно клевать золотой карась в пруду, который образовался в овраге неподалёку от колхозной фермы. Ферма состояла из двух больших коровников, в одном из которых обитал здоровенный бык- производитель и о котором среди

жуковской детворы ходили страшные легенды, одной конюшни с десятком лошадей, которых ребята постарше, в том числе брат Женьки — Шурик, неоседланными гоняли на луг к реке в ночное, МТС с небольшой мастерской, весовой для автомашин с зерном и больших силосных ям, куда любили прыгать мальчишки и выбирать из скошенной сочной травы стручки нежного зелёного горошка.

На рыбалку, естественно, готовились загодя. Копали червей, замешивали тесто, готовили мякиш из белого хлеба, сдобренного подсолнечным маслом, проверяли нехитрые снасти. Ещё до восхода просыпались с первыми петухами. Один петух, помоложе, начинал орать часов в пять утра. Ему никто пока не отвечал. Проходило с полчаса и раздавалось басовитое «кукарекну» из соседнего курятника. Молодой молчал, прикидывал, а потом снова давал сигнал. В дело вступали остальные красавцы. Деревня оживала. Кто их знает, но каждый петух начинал отвечать сугубо индивидуально. Концерт продолжался до полного рассвета. Собирались у колодца и почти бегом шли на пруд. Как ни торопились, но на самых удобных местах уже сидели рыбаки постарше. Женька был парнем не очень азартным, ходил за компанию и карасей вытаскивал редко. Но чувство полной свободы компенсировало радость рыбацкой удачи.

Когда подходила пора, Женька очень любил бегать на поле, которое начиналось сразу за дорогой «на задах» нашей, как говорили, «усадьбы» и смотреть, как убирают хлеб. Когда шли комбайны и в кузова автомашин ссыпалось зерно, стоял какой-то особый завораживающий паренька дух хлеба, лебеды, пыли и бензина. Запомнилось, что в это время всегда стояла сухая и теплая погода, хотя уже был конец августа и впереди маячила осень.

На Яблочный Спас бабушка взяла Женьку на службу в старинную Ермолинскую церковь Николая Чудотворца, упоминаемой в писцовых книгах ещё за 1628 год. Взяв корзинку с душистой Мельбой, Коричными и Грушевкой, они двинулись в соседнее село. Попик освятил яблоки, окропил и мальчика.

В храме Женька долго не задержался и, оставив в нём бабушку, выскользнул на улицу. Никита-кукурузник и СМИ вещали, и это доходило даже до ушей ребёнка, что Бога нет, в чем, почему-то, парнишка сомневался, но из проповеди батюшки, облаченного в золоченые праздничные одежды, он ничего толком не понимал, а часто креститься и отвешивать поклоны, к греху, быстро наскучило. Его внимание за церковной стеной привлекли могильные памятники, протянувшиеся несколькими неровными рядами до ограды. В основном это были выпиленные из белого известняка, уложенные на землю или вертикально вросшие в неё плиты разной формы. «Из такого же камня, наверное, строили Москву», — подумал мальчик, вспомнив недавно прочитанную и сразу полюбившуюся книгу Натальи Кончаловской» Наша древняя столица».

Памятники от времени уже стали покрываться мхом, многие надписи на них стёрлись. Но кое-что разобрать ещё было можно. Иногда читались знакомые фамилии, которые носили деревенские друзья Женьки. «Вот бы и моих предков найти» — подумал он и тут же остановился как вкопанный. Рядом с кустом сирени, благоухающей только что появившейся молодой листвой, чуть отдельно от остальных, на небольших постаментах стояли два могильных камня с ясно читаемыми надписями. Из них следовало, что здесь похоронены генерал- лейтенант и герой Бородина Данилов Александр Андреевич, 1782 года рождения и проживший 71 год; и майор Данилов Андрей Степанович, 1740 года рождения, почивший в году 1810-м.

Подошла бабушка, перекрестилась и что-то шепча стала убирать могилы, выдергивая вокруг кустики прошлогодней травы. По дороге домой она рассказала, что у церкви лежат те самые Женькины предки, о которых говорил дед. Остальные покоятся на Ваганьковском кладбище, куда они сходят, вернувшись в Москву…

ЧАСТЬ 2. СЕМИЛЕТНЯЯ ВОЙНА

1.ЛЮБИМАЯ ПОТЕХА КОРОЛЕЙ.

Отец Андрея Данилова — дворянин и капитан славного Преображенского полка, успевший настрогать во время краткого отпуска из миниховой армии любимое чадо, записал его в двенадцатилетнем возрасте в сей же полк. Недоросль, получив довольно сносное домашнее образование и выдержав строгий экзамен, через два года был зачислен в гренадерскую роту капралом.

До поры до времени служба складывалась удачно, но прибывание вдали от московского дома в столичном Петербурге с его многочисленными соблазнами, да ещё в среде весьма не бедной полковой молодежи, требовало немалых финансовых затрат, чего отец молодца позволить себе не мог. За усердие скоро получив чин унтер-офицера, Андрей, по совету и протекции дальнего родственника, почитавшего его отца, с которым в армии фельдмаршала Бурхарда Миниха они вместе когда-то брали польский Данциг, участвовали в крымских походах, штурмовали турецкий Очаков, били османов и крымчаков под Ставучанами, в 1757 году перевёлся во 2-й Московский полк и почти сразу произведён в прапорщики.

А годом раньше в Европе уже началась очередная война — как оказалось позднее, Семилетняя. К этому времени некогда малозначительное королевство Пруссия усилиями энергичного, любимого подданными и армией Фридриха Второго превратилось в мощное государство. За счет более слабых германских княжеств, австрийской Силезии и шведской Померании оно расширило свои границы и стало представлять серьезную угрозу для интересов Вены и Парижа. 200-тысячная вышколенная, высокопрофессиональная прусская армия стояла вблизи австрийских границ и была готова вновь вторгнуться в пределы огромной державы императрицы Марии-Терезии. Австрийцы засуетились и начали активно искать союзников. К изумлению современников они вначале нашли его в лице своего многовекового врага и соперника Франции, которая также была недовольна усилением Пруссии. Кроме этого, французы, вытесняемые Англией из Северной Америки, решили поквитаться и оккупировать Ганновер — британскую вотчину на континенте. Королю Георгу V был бы очень неприятен такой сюрприз от его парижского коллеги Людовика XV.

На востоке также был найден союзник -Россия. Царице Елизавете Петровне не нравился через чур агрессивный Фридрих, да и в случае удачи было бы неплохо оттяпать часть его королевства. К коалиции присоединились Швеция и почти все германские государства- мелочь, опасавшиеся поглощения Пруссией. На стороне Берлина выступили лишь Англия и Португалия. Соотношение сил складывалось явно не в пользу Пруссии, но король Фридрих уступать был не намерен. Планы союзников были ему известны, в русской армии сильного соперника он не видел, австрийцев уже бил и хорошо представлял, как это делается, с французами, по большому счету, делить было особенно нечего и в их упорство не верил. Понимая, что армии по выражению Фридриха «союза трёх баб — Марии-Терезии, Елизаветы и мадам Помпадур», имеют над ним подавляющее численное преимущество, он решает, пока Россия и Франция только ещё собирают силы, быстро разгромить австрийцев. В августе 1756 года Фридирих Второй вторгается в Саксонию и заставляет капитулировать её армию, а весной следующего года вступает в боевые действия против австрийцев, вступает в Богемию и осаждает Прагу. При Колине король терпит серьезное поражение, но затем в Саксонии при Росбахе расстреливает из артиллерии и добивает кавалерией Зейдлица французов, а при Лейтене сокрушает австрийцев (эта мастерская победа любителя поиграть на флейте впоследствии вызвала восторг Наполеона Бонапарта).

Пока Фридрих колотил союзников на полях Саксонии, в восточной Пруссии 30-тысячный корпус фельдмаршала Левальда противостоял 80-тысячной русской армии генерал- фельдмаршала С.Ф.Апраксина, которая тремя колоннами 21 июля 1757 года вторглась через Литву и Польшу в пределы королевства. Еще одна колонна в 20 тысяч солдат под командованием генерал-аншефа В. В. Фермора, выступив севернее из Лифляндии, почти сразу на побережье Балтийского моря взяла Мемель, создала там важную базу снабжения и затем присоединилась к войскам Апраксина на реке Прегель, где их ожидал Левальд. Назревало первое серьёзное столкновение русских и пруссаков.

2. В ВОСТОЧНОЙ ПРУССИИ.

Собравшись в Ковно, армия Апраксина, отягощенная огромными обозами, двинулась на запад. 16 июня она форсировала Неман и через литовские и польские земли медленно стала подвигаться к прусской границе. Поскольку по приказу Фридриха зимой у местного населения было скуплено почти все зерно, в армии Апраксина сразу обнаружилась большая нужда в хлебе и солдаты голодали. Но остались позади унылые и грязные деревни и местечки, которые уже успели пошерстить казаки. И вдруг все преобразилось — армия вступила в Пруссию. Солдаты дивились на аккуратные дома, обсаженные деревьями твёрдые дороги, множество хорошо устроенных плотин в сырых местах и доброжелательно, как ни странно, настроенных многочисленных жителей, которые врагам своего короля выносили воду и еду. От такого отношения на время присмирели даже казаки и калмыки.

Но меры предосторожности принимались. Биваки обносились рогатками, выделялись усиленные пикеты, иногда и с пушками. На одной из дневок случился конфуз. Неожиданно в лагере вдруг раздался взрыв и началась суматоха, фузелеры (иначе-фузилеры) хватали ружья и готовились палить, носились всадники, прислуга начала выкатывать орудия, готовясь отбить нападение невидимого пока неприятеля. Суета длилась до тех пор, пока какой-то генерал, страшно ругаясь и колотя тростью по головам и плечам зазевавшихся, снося артельные котлы с похлебкой, не проехал рысью по лагерю. Причина происшедшего выяснилась много лет спустя — это были проделки будущего писателя Болотова Андрея. Из озорства и любопытства молоденький подпоручик насыпал на сковороду селитру в смеси с какой-то дрянью, поставил на костёр, она и рванула, перепугав половину вагенбурга.

2-й Московский полк князя А.А.Прозоровского из 2-й дивизии, а по численности, скорее, корпуса, генерал-поручика В. А. Лопухина участия в представлении избежал, поскольку по понтонному мосту только ещё переходил на левый берег Прегеля и расположиться на отдых на успел. Взвод прапорщика Андрея Данилова, пропуская обозные повозки и полковую артиллерию, ожидал своей очереди. За рекой на возвышенности расстилалась широкая равнина со всех сторон окружённая густыми лесами. Левее виднелись красные черепичные крыши селения Норкиттен и дорога, идущая от него в дефиле между лесом и глубоким оврагом с ручьём Ауксин. Русские полки расходились по всей равнине и

устраивали лагерь. Московцам вместе со всей дивизией предстояло занять дефиле. Левее их на высотах у деревни Зитерфельде позицию занимал авангард армии — войска саксонского генерала на русской службе Сибильского. 1-я дивизия генерала Фермора располагалась правее войск Лопухина. За ними встали 4 пехотных полка резерва армии под командованием генерал-майора Петра Румянцева. На крайний правый фланг вдоль берега Прегеля выдвинулась 3-я дивизия генерал-аншефа Ю.Ю.Броуна.

Точное местонахождение пруссаков пока ещё не было установлено несмотря на присутствие в армии большого количества легкой кавалерии. Казаки и гусары разведкой особенно себя не утруждали, главное внимание уделяли устройству своего быта в лагере. Два дня прошли относительно спокойно, разве что прошёл сильный ливень. Войскам раздали провиант на трое суток, что после длительного марша было весьма кстати. Ранее солдаты набросились на впервые увиденные ими «адские яблоки» — картофель, переели с голода, страдали животами и нуждались в привычной пище.

17 августа в лагере забили тревогу. За лесом показались прусские гусары и затеялись перестрелку с казаками, татарами и калмыками. Армия стала готовиться к выходу, но пруссаки, произведя разведку боем, ускакали.

Стало известно, что Левальд совсем близко и Апраксин решил, пройдя лес, встретить его утром 19 августа на поле напротив деревни Гросс-Егерсдорф.

Ещё перед рассветом московцы в авангарде дивизии опередили войска Сибильского, миновали дефиле и встали перед высотой Удербален. Утром из тумана неожиданно показались эскадроны прусских драгун и гусар. Взгляд выделял красные лацканы на синих мундирах драгун и черные доломаны и ментики гусар.

Пока 1-я и 3-я дивизии ещё только готовились выступить из лагеря на позиции за лесом на гросс-егерсдорфской равнине, дивизия Лопухина, и в первую очередь 2-й Московский полк, уже приняла бой.

Русские толком не успели выстроиться для отражения атаки, а на них сразу переходя с аллюра уже неслись на всём скаку пруссаки. Позади них от Гросс-Егерсдорфа на высоту Удербален стала выдвигаться построенная в две длинные линии по три шеренги в каждой их пехота с батальонами огромных гренадеров на флангах. Прусскую кавалерию попытались атаковать казаки, но, устрашившись, повернули назад.

Выдвинутая вперёд полковая батарея московцев открыла огонь, но почти сразу она со всеми своими четырьмя орудиями была взята черными гусарами. Канониры отбивались от них банниками, бежали

к фузелерам, но немногим удалось добраться до своих. Неожиданная и быстрая атака неприятельской кавалерии вызвала беспорядок у русских. Солдаты будто не слышали команд командиров и бестолково метались на поляне. Несколько прусских эскадронов налетели на левый фланг московцев.

Прапорщик Данилов с непривычки оробел и чуть было не побежал вместе со всеми. Но вовремя сообразил, что пока они добегут до спасительного леса пруссаки перерубят всех в капусту. Он остановился и громко крикнул:

— Ребята, становись за мной! — и повернулся лицом к пруссакам.

К прапорщику стали сбегаться солдаты и в первую очередь из его взвода. Кто-то быстро заряжал фузею, кто-то, крепче её сжимая в руках, выставлял штык вперёд. Вокруг солдаты стали сбиваться в такие же кучки: где вокруг своих офицеров, где рядом со своими более сноровистыми товарищами- нижними чинами. Барабанщики били «Сбор». Одна за другой волны драгунов и гусар стали захлестывать московцев. Орудуя длинными палашами, расстреливая в упор из пистолетов пехотинцев, кавалеристы врезались в их порядки. Но насмотревшись, как они только что рубили их товарищей- артиллеристов, фузелеры весьма ожесточились. Орудовали штыками и прикладами, успевали и стрелять. Перед фронтом московцев быстро стали вырастать кучи из поверженных всадников и лошадей. Получив отпор, прусская кавалерия свернула вправо и продолжила преследование казаков, стремясь сбросить их вместе с пехотой Сибильского в овраг. Взвод Данилова сумел отбиться от черные гусар. Солдат здорово помяли, все были в синяках и царапинах, некоторые ранены, но, как ни странно, никто не погиб. Пострадал и прапорщик. Первый же гусар лошадью сразу сбил его с ног и был готов зарубить, но чей- то штык сбросил его на землю. Едва Андрей успел подняться, как налетел второй пруссак. Запомнились вздёрнутые вверх знатные рыжие усищи, а на гусарском колпаке вольготно развалившийся человеческий скелет с косой. Пруссак заметил серебряную бляху на груди Данилова и решил разделаться с офицером. Вертясь вокруг, он своей гнедой оттеснил в стороны фузелеров и, пригибаясь к шее лошади, стал рубить. Свет Андрею показался в копеечку, но он успевал отбивать сабельные удары, а потом, когда силы начали его оставлять, извернулся и поддел гусара штыком в бок.

Бой шёл уже левее. Русская пехота расступилась, пропустила казаков за спину, вновь сомкнулась и встретила пруссаков ружейным огнём. Стоявшая на пригорке 20-орудийная батарея довершила разгром прусской кавалерии. Прорвавшихся в тыл гусар и драгун перекололи штыками. Дивизию Лопухина начала обстреливать неприятельская артиллерия, которая появилась у Удербалена. Ответить пока было особенно нечем и пришлось стоя на месте только молиться, чтобы ядро пролетело мимо.

К московцам, выбравшись из скопища повозок, из дефиле в поле один за другим стали выходить и строиться в тылу и на флангах Выборгский, Щлиссельбургский, Киевский, Нарвский фузелерные и 2-й гренадерский полки, выдвинулась артиллерия и к пруссакам полетели чугунные ядра. Оказалось, что эти полки так и не дождавшись приказа от Апраксина, разметав мешавший проходу обоз, сами двинулись выручать московцев. Подкрепления пришли вовремя. Несмотря на меткий огонь шуваловских «единорогов» в атаку быстрым мерным шагом, на ходу заряжая ружья, вперёд двинулась прусская пехота. Сквозь грохот артиллерии пробивались треск барабанов и визг флейт. На солнце блестели медью шапки гренадеров, развевались тяжелые полотнища знамён с разноцветными диагональными крестами и черным орлом посередине, как заводные печатали шаг своими ногами, одетыми в белые штиблеты, грозные пехотинцы Фридриха Второго.

Вдруг их шеренги остановились и дали залп. Стреляли плутонгами. С одного фланга линии на другой пробежал оранжевый всплеск огня. Когда дым рассеялся, оказалось, что никакого вреда русским он не причинил — недолёт. Через сто шагов остановка и новый залп. Снова недолёт!

Пруссаков уже стала косить картечь и они ускорили шаг. И сразу нарвались на град пуль, выпущенных русскими. Сумели ответить и уже почти бегом сквозь клубы порохового дыма ринулись вперёд. Новый залп русских заставил остановиться, а затем и отпрянуть назад. Завязался классический бой того времени — расстрел друг друга с места на расстоянии сотни шагов. В переднюю линию пруссаков из второй вместо выбывших из строя постоянно подходили подкрепления. Бойня продолжалась четверть часа, после чего пруссаки снова бросились вперёд. Но оказалось, что русские вовсе не такие увальни и трусы, какими их представляли командиры! В рукопашной пруссаки были отброшены.

Но храбрости и упорства им было не занимать. Для пущей бодрости подгоняемые палками капралов, они перестроились и вновь атаковали. Русские мужички в зелёных кафтанах тоже разохотились и, уже расстреляв почти все патроны, приняли пруссаков в штыки, не разбирая кто перед ними — обычные пехотинцы или дюжие гренадеры.

Но постепенно стали сказываться выучка и боевой опыт немцев, да и больше их сейчас было, и они стали теснить русских к лесу. В бою получил смертельное ранение командир дивизии князь Лопухин — сразу три пули попали в него. Его окружили и потащили в плен. Уважаемого солдатами генерала отбили русские гренадеры, но Лопухин не дожил до конца сражения.

Отступив на левом фланге к лесу русские все-таки устояли и сдержали неприятеля, а получив поддержку ещё нескольких полков, отбросили пруссаков к Удербалену. На этом участке сражение затихло, перестрелку вела только артиллерия. Зато бой переместился в центр и на правый фланг. Броун с пехотой и регулярной конницей, хотя и с трудом, атаки прусских кирасиров и драгун отбил, а вот в центре дела обстояли намного хуже.

Прусская кавалерия и пехота теперь вновь яростно атаковали бригаду генерал-майора А. Н. Вильбуа из дивизии Лопухина, а также часть войск Фермора, с трудом продравшихся сквозь лесную чащу и только выходивших на поле. Русские полки расстроились, перемешались, боевой порядок выстроить не успели и сразу перед собой увидели рвущегося на них врага. Солдаты и офицеры растерялись и попятились назад. Больше половины русской армии ещё находилась в лагере и не успевала к месту боя. Пруссаки воспользовались своим временным численным преимуществом и ломили со всей силой. Когда, не выдержав бешеного напора, русские стали беспорядочно отступать, а центр позиции был прорван и, казалось, что грядёт тяжкое поражение, генерал

Румянцев со своими четырьмя полками пехоты бросился спасать положение. Удар во фланг и тыл потряс расположение противника. Мощной штыковой атакой его линии были смяты. Пруссаки уже торжествовали победу и вдруг перед собой увидели десять тысяч свежего войска во главе с решительным командиром. Это было уже через чур! После мощной штыковой атаки русских пруссаки дрогнули, в их шеренгах образовались бреши и они начали отступать по всему фронту сначала к горящему Гросс-Егерсдорфу, а затем и дальше к реке Алле. Сначала отходили медленно, а потом, бросая артиллерию, побежали. Русские их почти не преследовали. Сказалась усталость и пережитое напряжение 5- часового боя с сильным противником. Да и главнокомандующий Апраксин решил не испытывать судьбу и ограничиться достигнутым.

Левальд потерял свыше 4 тысяч солдат и 29 орудий. Казавшаяся такой близкой победа обернулась для пруссаков серьезным поражением. Они отступили за реку Алле к городу Велау и стали строить укрепления. Дорога в столицу восточной Пруссии — Кенигсберг, для русских была открыта. Хотя Апраксин в сражении людей потерял на треть больше пруссаков, его армия попрежнему имела солидное численное преимущество перед противником и очень быстро сумела бы захватить Кенигсберг. Но к изумлению не только русских, но и самих пруссаков, пассивно простояв перед Велау несколько дней, 27 августа Апраксин вдруг приказал армии возвращаться в Россию. Осмелевший Левальд преследовал её вплоть до Немана. За предательское поведение сей генерал был отстранён от командования, привлечён к суду, но умер, избежав разбирательства. Несмотря на серьезные недостатки — безобразное ведение разведки, неудачные распоряжения командующего, русская армия, хотя больше её половины в сражении при Гросс-Егерсдорфе простояла в своём лагере без дела, сумела переломить ход сражения и одержала блестящую победу над войсками одной из лучших европейских армий.

Отступать всегда тоскливо, особенно, после одержанной победы. Солдаты с самого начала компании не понимали, зачем эта война. Говорили, что, мол, король прусский при всём честном народе без причины ругал самыми позорными словами матушку-царицу, смеялся над её женской слабостью, вон она и повелела своему войску наказать бесстыдника. Теперь, когда немцу рога малость обломали, государыня успокоилась и на зиму решила армию вернуть домой. А дальше видно будет. Конечно, дело солдатское, приказали — выполняй без разговоров. Но, все-таки, было досадно, что только из-за бабьей обиды столько народа положили, баталию выиграли, а теперь голодные и холодные в свои края поспешают, да так, что только пятки сверкают. Казаки и нехристи за поход всю округу обчистили, обывателей люто обижали и теперь они мстят — из-за каждого угла стреляют, хватают и убивают отставших. Некто Экерт, лесник, собрав разномастный отряд, не давал спуска казакам и калмыкам. Да ещё и Ганс фон Левальд сзади пинками поддаёт.

Взвод Данилова в сражении не потеряв ни одного убитого, во время отступления уполовинился. Один за другим солдаты из- за нагрянувшей эпидемии тифа попадали в лазарет, откуда назад вернулись единицы. Лекарь сбился с ног, но не было ни лекарств, ни даже уксуса.

Потеряв тысячи умерших от болезней, русская армия дошла до Тильзита, там не удержалась, по наскоро возведённым мостам перешла Неман и направилась в Мемель. Там армия разделилась — Фермор с частью войск остался в городе, а остальные ушли в Курляндию на зимние квартиры. Пруссаки на всю Европу трезвонили о зверствах русских варваров, забывая о своих в Саксонии. Представляли сражение при Гросс-Егерсдорфе досадным и ничего не значащим эпизодом в победоносной войне. «Старик Фриц» решил, что после столь несчастливо для русских завершившейся компании они более не посмеют снова вторгнуться в его королевство и отозвал из восточной Пруссии Левальда с почти всеми войсками, которым предстояло выгнать из Померании шведов.

Новый главнокомандующий русской армии Фермор по приказу сидевшей в Петербурге Конференции (как бы, Генерального штаба) в начале января наступившего 1758 года вернулся и быстро занял всю восточную Пруссию, без сопротивления взял Кенигсберг и стал приводить население к присяге русской государыне. Прежнего разбоя не происходило, жители королевства не возмущались и покорно присягали.

Летом армия Фермора не спеша двинулась на запад. Несмотря на протесты польского короля она заняла польские Эльблонг и Торн, форсировала Варту, в начале августа вошла в вотчину Фридриха — Бранденбург и осадила почти неприступную, окружённую с трёх сторон водами Одера и Варты, а с четвёртой, восточной — болотами, крепость Кюстрин. После неё должен был наступить черёд Франкфурта-на-Одере и дальше наступление на столицу королевства — Берлин. 2-я дивизия под командованием генерала Румянцева, в которой среди прочих находился и 2-й Московский полк, севернее захватила город на Одере Шведт и по приказу главнокомандующего зачем-то в отрыве от главной армии должна была удерживать его. Видимо, опасались нападения на северный фланг со стороны Померании.

Фридрих всерьёз забеспокоился и из Силезии быстрым маршем двинулся к осаждённому Кюстрину, призывая его гарнизон ни в коем случае не капитулировать. По дороге к нему присоединился корпус графа Доны. Армия в 33 тысячи солдат при 120—140 орудиях 23 августа форсировала Одер между Шведтом и Кюстриным и двинулась навстречу с армией Фермора.

В 11 верстах к северо-востоку от Кюстрина русские заняли довольно удобную позицию за ручьём Митцель на крутой перед фронтом возвышенности и стали поджидать пруссаков. Фридрих Второй, оценив положение, 14 августа обошёл русских с их правого фланга, вышел к ним в тыл и атаковал от деревни Цорндорф. Русские успели развернуть фронт к неприятелю, но утеряли все выгоды своего прежнего расположения. Королю было известно, что правый фланг русских занимали полки недавно сформированного Обсервационного корпуса Шувалова и направил главный удар по ним. К удивлению, необстрелянные русские солдаты, выдержав жестокий двухчасовой обстрел неприятельской артиллерии с господствующих цорндорфских высот, затем достойно встретили грозную пехоту врага, перешли в контратаку и погнали пруссаков. Офицеры не могли остановить бегущих, сам король принялся увещевать своих солдат. Положение спас генерал Зейдлиц- его 71 эскадрон отличной кавалерии остановил русских.

Но с левого фланга началась атака дивизии Броуна. Русская кавалерия и пехота отбросили пруссаков. Большие потери им наносили залпы «шуваловских единорогов». Но нашим солдатикам на беду попались бочки с вином. Естественно, не обращая внимания на командиров, перепились и полегли под палашами прусских кирасиров и драгун. Избиение прекратилось лишь после блестящей атаки русской тяжелой кавалерии.

Остальные, оставшиеся на время без исчезнувшего с поля боя Фермора (вроде бы, был контужен в ногу и уехал в тыл), потерявшие многих офицеров, встали стеной и дрались до последнего. Фридрих назвал их «самыми свирепыми солдатами». Повторной атакой Зейдлиц смог почти полностью уничтожить Обсервационный корпус, сбить с позиции всю первую линию русских, но вторая стояла твёрдо и отбила наступление пруссаков. Особенно отличились 1-й и 3-й гренадерские полки.

После полудня утомленные боем пехота и кавалерия противников активные действия прекратили. Стреляла только артиллерия. Русские устояли, хотя и из 45 тысяч человек потеряли половину. Пруссаки потеряли 12 тысяч и победу в сражении приписали себе, хотя на второй день биться, в отличие от русских, были уже не в состоянии. Фридрих, крайне озабоченный результатами сражения и, особенно, стойкостью русских солдат, отвёл свою армию к Кюстрину, а мимо, на виду его войск с достоинством и никем не потревоженная на север к прусскому Старгарду прошла армия Фермора. Затем она отступила к Лансбергу, а осенью — в Польшу, где и пребывала до конца года. Король же, оставив Кюстрин, двинулся в Силезию для продолжения военных действий против австрийцев.

2-й Московский полк зимой квартировал в польском Эльбинге. Во время отхода армии из Пруссии пехотная бригада генерал- майора Пальменбаха из дивизия Петра Румянцева получила приказ Фермора повернуть на север и взять мощную крепость на берегу Балтийского моря Кольберг. Бригада, куда входили и московцы, в составе четырёх полков подошла к городу и стала готовиться к штурму. Хотя сам гарнизон крепости был невелик, полторы сотни орудий на её стенах представляли серьезную угрозу для русских и сразу идти на штурм Пальменбах не решился. Да, честно сказать, и большого желания атаковать у генерала не было. Полтора месяца бригада протопталась у Кольберга, а после известия о приближении 10-тысячного отряда пруссаков, снялась с места и спокойно ушла за Вислу на зимние квартиры.

В Эльбинге Московский полк, насчитывавший к этому времени всего 1.100 человек, получил небольшое пополнение. Новый командир полковник Карл Шиллинг, сменивший раненого при Гросс-Егерсдорфе Прозоровского, после похода с немецкой добросовестностью принялся приводить полк в порядок. Прежде всего была укреплена дисциплина, проводилось обучение как новобранцев, так и старослужащих, что последним, конечно, не очень пришлось по вкусу. Но на зиму по приказу Фермора солдаты получили по три смены белья, по паре новых сапогов и башмаков, шерстяные чулки и перчатки, овчинную или стёганную душегрейку (тот самый ватник!), в которой тепло было на посту. В артельных котлах каждый день варилось мясо, не было недостатка в свежем хлебе — мололи зерно в ручных жерновах, которые по два были выданы на каждую роту. Шиллинг добился поставок в полк всего положенного и солдаты были довольны.

Данилов с ещё двумя молодыми офицерами занимали тёплый флигель в доме зажиточного еврея, хозяина рыбной лавки, которая примыкала к дому. Почти каждый день к дому подъезжали возы с рыбой и шли долгие препирательства с рыбаками- поляками о цене балтийской селедки, вислинских щук и судаков. Изо дня в день цены оставались прежними, но разговоров и гвалта все равно было достаточно. Сбыв товар, рыбаки уходили в шинок на другой стороне улицы, пили «гданскую» и ругали неуступчивого торговца.

Вначале запах рыбы, казалось, пропитавший весь дом, вызывал отвращение, но скоро офицеры привыкли и перестали обращать на него внимания. Тем более, что дворовый человек Данилова — Сенька, за пару копеек покупал у хозяина аршинного судака и готовил восхитительный обед — уху, заливное или студень, чем доставлял большое удовольствие и получал похвалу всей компании. Иногда сама хозяйка баловала офицеров форшмаком из слабосоленой селедки, картошки, лука и тертого яблока. Форшмак идеально подходил в качестве закуски и шёл «на ура».

Перед Крещением Данилов получил посланное батюшкой с оказией письмо. В нем тот сообщал, что ему известно о подвигах армии и высказывал уверенность, что его отрок не посрамит их честной фамилии. С благословением, приветами от родных и, особенно, от семейства Курятниковых, в письме сообщалось, что год выдался неурожайным и несколько мужиков, как донёс староста, между собой сговаривались сбежать на Дон. Пришлось всыпать батогов, но и открыть амбар для малоимущих.

В пакете кроме письма Андрей нашёл десять золотых «империалов». Эта сотня рублей были весьма ощутимой прибавкой к невеликому жалованию прапорщика. За целковый можно было купить пуд хлеба, или ведро водки, или бутылку шампанского, а за два-три червонца — крепостного крестьянина. Надежный человек — новый батальонный лекарь, доставивший пакет, передал ещё один приятный подарок от родителя — туесок с пятью фунтами липового мёда, который Андрей любил с детства.

В феврале прибыли две полупудовые дополнительные гаубицы и число орудий в полку увеличилось до шести. Из фузелеров отобрали 30 человек и за городом артиллеристы стали их обучать обхождению с этими бронзовыми чудовищами с двумя единорогами вместо обычных скоб на стволе.

Через месяц Шиллинг вывел полк в поле и до позднего вечера пехота месила таявший снег, строила шеренги и колонны, городила рогатки против конницы, ходила в атаку, стреляла, «колола» штыком. Рядом бывшие фузелеры уже довольно ловко управлялись с орудиями, почти не робея посылали в цель ядра, гранаты и картечь.

Пороха сожгли немало, за что полковнику из дивизии выразили неудовольствие. Провиантмейстер, кстати, тоже немец, которого Шиллинг посадил под арест за неисполнение своего приказа и грозил открыть разбирательство о казнокрадстве, съездил в штаб и донёс на командира полка. Пришлось тому ехать и объясняться.

Когда стали искать провиантмейстера, оказалось, что того и след

простыл.

2. ПОБЕДА ПРИ КУНЕРСДОРФЕ.

Весной 1759 года в центральной Европе вновь начались активные боевые действия. К этому времени войска антипрусской коалиции насчитывали почти пол миллиона солдат и превосходили противника в численности почти в два раза. Несмотря на это, пруссаки успешно действовали в Саксонии и Богемии против австрийцев, спокойно сдерживали в Померании неторопливых шведов и лишь принц Фердинанд Брауншвейгский на западных границах королевства у городка Берген под Франкфуртом-на- Майне наконец-то потерпел поражение от до этого неудачно действовавших французов. На востоке хаотично маневрировал генерал Дона, стремясь предугадать планы русских и занять выгодные позиции, чтобы не допустить их вторжения в Брауншвейг, соединения с австрийцами и одновременно отрезать от тыловых баз. Задача перед Доной стояла сложная, но король обещал ему при необходимости свою немедленную поддержку.

В апреле русская армия снялась с зимних квартир и по проторённой дорожке двинулась к Одеру на соединение с австрийским корпусом Дауна. В конце июня уже в походе она получила нового главнокомандующего — фельдмаршала графа Петра Семёновича Салтыкова. Фермор был вновь назначен командиром 1-й дивизии, куда среди прочих входил 2-й Московский полк.

В отличие от своих предшественников Салтыков придавал большое значение ведению разведки, несмотря на солидный возраст, сам часто бывал на рекогносцировках, его часто видели в авангардных частях. Легкая кавалерия, казаки и гусары, постоянно находились в поиске. Для фельдмаршала не было секретом расположение войск неприятеля.

Дона осторожничал и не смог воспрепятствовать вступлению русской армии в Брауншвейг, за что разгневанным королем был изгнан со своего поста. Его заменил генерал Карл фон Ведель, который сразу решил атаковать Салтыкова. Располагая 27,5 тысячами солдат с полусотней тяжелых орудий, Ведель устремился к деревне Пальциг, чтобы занять там господствующие высоты и на удобной позиции встретить русских. Но оказалось, что эти высоты уже заняты войсками Салтыкова. Мало того, чтобы добраться до русских Ведалю предстояло ещё форсировать заболоченный ручей Эйхемюлен перебраться через который можно было только в трех местах — по мосту у Гейдемюле и Никерна, и вброд у Эйхемюле. Добрый старичок, «сущая курочка» — граф Пётр Семёнович Салтыков оказался совсем не так прост, как казалось пруссакам. Свою 52-тысячную армию при 188 тяжелых орудиях он расположил в две линии на высотах восточнее Пальцига. Пехота Фермора, Голицына и Вильбуа построилась в центре. Шесть мощных батарей, которые простреливали все пространство перед позицией, были выставлены по фронту впереди пехоты. Ещё одна батарея расположилась на холме между первой и второй линией армии. На флангах разместились кирасиры, казаки и конно-гренадеры Панина, кирасиры и драгуны Еропкина, гусары Демику, казаки и гусары Тотлебена. Казаки заблаговременно уничтожили мост у Никерна на слабом русском левом фланге и значительно тем самым затруднили здесь действия пруссаков. Позиция русских была практически неприступной. Но Ведель днём 12 июля начал атаку. 2-й Московский полк стоял на правом фланге дивизии Фермора и прикрывал одну из русских батарей. С холма можно было рассмотреть, как у горящего Никерна завязалась перестрелка, пруссаки сунулись было перейти ручей вброд, но вода доходила до плеч, ноги вязли в иле, ядра, пули и картечь сыпались градом и они повернули назад. Попытка прусской конницы охватить здесь же левый фланг русских также была отбита.

В центре после артиллерийской подготовки в атаку свои войска повёл сам Ведель, но попал под такой огонь, что его солдаты не смогли даже дойти до русских позиций. Несколько пехотных полков были просто рассеяны и перестали существовать. Множество

офицеров были убиты или ранены, тяжелое ранение получил генерал Мантейфель.

На помощь к Веделю бросился со своей кавалерией генерал Воберснов. Этот храбрец через заросшее кустарником болото увлёк за собой своих кирасиров и драгун, вместе с четырьмя пехотными полками атаковал правый фланг русских, прорвал первую линию русской пехоты (Владимирский мушкетерский полк), но попал под сокрушительный огонь стоявшей на холме батареи. Генерал был убит среди первых, а его кавалеристов атаковали кирасиры и конно-гренадеры Еропкина, а также полк Демику. В сече погиб Демику, но пруссаки были остановлены. Владимирцы собрались и стрельбой залпами стали опустошать ряды конницы Воберснова и пехоты Веделя.

Одновременно пруссаков атаковали кавалерия Панина, 2-й Московский и Пермский мушкетерские полки.

Московцы, пол дня стоявшие за невысокой горкой во второй линии в прикрытии крайней правофланговой батареи, увидели прорвавшихся пруссаков, быстро развернули полковые орудия и неожиданно для них открыли огонь. Пруссаки замялись, вдобавок попали под сильный ружейный огонь и начали пятиться назад. Их били со всех сторон — рубила кавалерия Панина, стреляла пехота Фермора, широкие дороги в рядах прокладывала артиллерия. Мужество оказалось не безграничным и пруссаки в панике бросились бежать с поля боя. Их почти не преследовали. Русские затеяли благодарственный молебен и было не до пруссаков. Потеряв 7—10 тысяч солдат, армия Веделя через несколько дней соединилась с войсками Фридриха Второго, решившего взять дела на Одере в свои руки и наконец разделаться с русскими.

Армия Салтыкова потеряла почти вдвое меньше, взяла богатые трофеи, а главное проявила стойкость и хорошую организованность. Разумные и своевременные распоряжения русского главнокомандующего не оставляли пруссакам никаких шансов на успех.

В последних числах июля союзная 64-тысячная русско- австрийская армия под командованием графа Салтыкова стояла лагерем в нескольких верстах восточнее Франкфурта- на-Одере и ждала подхода резервного австрийского корпуса генерала Гаддика. Не дождалась. Вместо него явился король Фридрих, который с 48 тысячами солдат совершил быстрый марш, 31 июля моментально переправился через Одер и неожиданно предстал перед союзниками. Зная о неравенстве сил и понимая, что может погибнуть во время битвы, Фридрих направил в Берлин письмо с завещанием о наследовании престола одним из принцев. Но, вместе с тем, король продолжал верить в удачу. С ним были его лучшие войска, славные генералы Зейдлиц и Финк. Он отлично помнил, как уступая в числе французам и цесарцам при Росбахе, наголову разгромил их объединённую армию, убив, ранив и взяв в плен 17 тысяч врагов, и потеряв лишь 500 своих солдат и офицеров. Подошло время для решительного сражения, в котором он должен попытаться выбить русских с немецкой земли и прогнать их в Польшу.

Главный удар Фридрих решил нанести по левому, наиболее удобному для атаки, флангу союзников. Нападение производилось, не по фронту, куда были развёрнуты орудия русских батарей, а в тыл и под крыло этому самому левому флангу. Здесь, на Мельничной горе (Мюльберг), позиции занимали войска князя А.М.Голицына. На них Фридрих и решил навалиться основными силами. Остальные войска союзников со своей кавалерией должен был сковать Зейдлиц, где напротив деревни Кунерсдорф в центре, на Большой островерхой горе (Гроссшпицберг) стояла дивизия Румянцева, а правый фланг на Еврейской горе (Юденберг) занимала дивизия генерала Фермора и авангард армии — отряд Вильбуа. За дивизиями Фермора и Румянцева расположились 18,5 тысяч австрийцев опытного, но очень уж осторожного фельдмаршала Лаудона, которые 23 июля присоединились к 45- тысячной армии Салтыкова.

Весь день перед сражением солдаты 2-го Московского полка рыли окопы и рвы, рубили засеки, против вражеской кавалерии устраивали волчьи ямы, помогали артиллеристам устанавливать орудия. Рота Данилова, произведённого за геройство в Гросс- Егерской баталии в поручики, валила сосны и березы, тесаками рубила кустарник перед батареей, очищая сектор обстрела. Ветки носили на горку и из них вязали туры, которые тут же наполняли землёй и устанавливали на позициях для защиты от вражеского огня. Солдаты сняли мундиры и работали в нательных рубахах. Амуниция и оружие остались наверху. Из леса, раскинувшегося у подножья горы, выехали несколько чугуевских казаков и направились к московцам.

— Сворачивай работу, ребята, — ещё не доехав до них крикнул бородатый станичник. — Что так? — поинтересовался Данилов. — Пруссак прет, Ваше благородие. Мы час назад за лесом их разъезды видели. Кажется, гусары были.

— Что ты городишь, борода? — рассердился подошедший командир батальона.- Не просох ещё? Пруссаки за рекой и носа своего показать остерегаются.

Майор не успел договорить, как хлопнули несколько выстрелов и из-за деревьев вылетели полтора десятка прусских гусар.

С горы их заметили раньше и наперерез к ним уже скакали русские драгуны. Пруссаки, не принимая боя, развернули коней и скрылись в лесной чаще.

На следующий день ранним утром 1 августа 1759 года прусские войска показались ввиду армии Салтыкова. Фридрих решил создать на одном участке подавляющее преимущество и затем последовательно одну за другой разгромить дивизии противника. Пруссаки быстро установили три большие батареи против войск Голицына, открыли мощный огонь и в 11 часов пошли в атаку. Миновав виноградники, они с разных сторон нанесли несколько последовательных ударов конницей и пехотой. Русские все- таки успели развернуть орудия против противника и встретили пруссаков огнём, но те упорно шли вперёд. Восемь батальонов прусских гренадер воспользовались на склоне Мюльберга «мертвой зоной» для орудийного огня, быстро поднялись наверх холма и ворвались в укрепления русских. С тыла русские позиции и вагенбург армии атаковала кавалерия Финка.

Страшный артиллерийский огонь, грозные шеренги прусских гренадеров, разбитые и замолчавшие свои батареи внесли в ряды защитников Мюльберга сумятицу и панику. Пруссаки захватили до сотни орудий и взяли пять тысяч пленных. Русские потеряли Мюльберг. Не помогли и двинутые на помощь Голицыну резервные полки Панина. Предвкушая победу, Фридрих уже отправил в Берлин депешу о разгроме русских. Салтыков на какой-то момент растерялся, вместо того, чтобы руководить войсками, начал усердно молиться. Может быть, молитва или стойкость войск и распорядительность Румянцева, а, скорее, все вместе помогли преодолеть кризис.

Наступил черёд Большого Шпицберга, отделенного от Мюльберга глубоким и широким оврагом Кунгрунд. Несмотря на потери и усталость своих войск, Фридрих отдаёт приказ атаковать дивизию Румянцева. Большая русская батарея, устроенная на холме, буквально опустошает атакующие колонны прусской пехоты, но ей все-таки удалось подняться на плато. Начинается ожесточенный рукопашный бой буквально за каждую пядь уже обильно политой кровью земли.

С фронта от Кунерсдорфа на Шпицберг двинулась кавалерия Зейдлица. Но вновь отличились русские артиллеристы. Орудия били не только со Шпица, но и с Юденберга. Прусская конница не выдержала огня и остановилась. В этот момент её атаковала русская и австрийская кавалерия. Русские кирасиры и венгерские гусары врезались в поредевшие шеренги пруссаков и отбросили их к лесу и кунерсдорфским прудам. Зейдлиц был тяжело ранен и его расстроенные полки начали беспорядочно отступать. У деревни они укрылись за своей пехотой.

А в это время дивизия Румянцева почти очистила вершину холма и одну за другой отбивала волны поднимавшейся из оврага прусской пехоты. Сплошную массу пруссаков на дне оврага и на спуске с Мюльберга уничтожали единороги генерала Бороздина и атаковала Австрийская конница. Поддержать Румянцева Салтыков приказал 2- Московскому, 1-му гренадерскому и Азовскому мушкетерскому полкам. Московцы с гренадерами и азовцами с правого фланга бегом бросились выручать своих на Шпицберге. Их встретил сам Румянцев. На коне в окружении нескольких офицеров и ординарцев Петр Александрович приподнялся на стременах и, указав на пруссаков, крикнул:

— В штыки их, ребята!

К этому моменту пруссакам из последних сил все же удалось зацепиться за край плато и они стремились расширить этот плацдарм. И очень им хотелось взять русскую батарею. От Кунерсдорфа вновь в атаку пошла прусская кавалерия, но была перехвачена Каргопольским и Санкт-Петербургским конно- гренадерскими полками, остановлена и обращена в бегство. Московцы сразу ворвались в свалку, взяли назад несколько уже захваченных пруссаками гаубиц, помогли отбиться подуставшим петербургским мушкетерам и смели

батальон неприятельских гренадер в овраг. Особенно усердствовала рота Данилова. Пространство вокруг неё расчищалось как-будто само собой. Сам поручик бесстрашно бился с огромными гренадерами, уворачиваясь от штыков, колол их шпагой. А потом со своими мушкетерами первым бросился в овраг на толпу скопившихся там пруссаков. Показалось, что этот бросок переломил ход сражения — пруссаки начали отступать. Их выбили из Кунгрунда, а затем и с Мюльберга. Положение попытались спасти прусские лейб- кирасиры, которые бросились на московцев, но сами были атакованы чугуевскими казаками и полностью перебиты, а их командир пленён. Все штандарты кирасир достались казакам. Московцы гнали пруссаков по склону Мюльберга к Кунерсдорфу. Около прудов под огромным дубом заметили небольшую группу прусских командиров, окружённых конвоем гусар и рослых лейб- гренадер. Мелькнула фигура старика в чёрной треуголке и простом синем камзоле, со звездой ордена Черного орла на груди — король Фридрих! Бросились туда, но конвой встал стеной. Данилов приложился к ружью, захваченного на Мюльберге и выстрелил. Шляпа, пробитая пулей, слетела с седой головы Фридриха. Кто-то из офицеров свиты схватил под узды лошадь короля и вывез его из боя. Продырявленную пулей шляпу после сражения преподнесли Салтыкову как трофей (сейчас она является экспонатом в Музее А. В. Суворова в Питере).

Союзная армия везде перешла в наступление. Пруссаки, бросая оружие, свои и трофейные пушки, обратились в бегство. Под Фридрихом были убиты две лошади, его жизнь спасла золотая готовальня, о которую сплющилась пуля, летевшая в сердце.

Раздавленного горем бегущего короля сопровождали лишь несколько офицеров — блестящая свита рассеялась. Армия Фридриха Второго была полностью разгромлена, такого поражения она ещё не испытывала. Она потеряла 25,5 тысяч солдат и офицеров, 7 генералов, 250 орудий, 27 знамён и два штандарта. Потери армии Салтыкова составили 16,5 тысяч человек, из них 2.300 австрийцев. Русские ясно показали, что располагают одной из самых лучших армий в Европе с прекрасной артиллерией, стойкими солдатами, грамотными и мужественными офицерами, которые в горячке боя напрочь забыли о своём дворянском происхождении и наряду с подчиненными, простыми мужиками в зелёных мундирах, храбро сражались в первых рядах. 566 русских офицеров пролили свою кровь в битве при Кунерсдорфе. Среди них был и Андрей Данилов, получивший несколько легких ранений в кунгрундском овраге. В горячке боя он их почти не заметил, но после того, как выстрелом из ружья «снял» шляпу с прусского короля, туман поплыл перед глазами и поручик медленно осел на землю. Мимо промчались австрийские драгуны, преследовавшие пруссаков и если бы не свои мушкетеры, буквально выхватившие Данилова из- под копыт этого табуна, лежать бы ему в германской земле. Но, Бог миловал!

Ещё раз Андрею пришлось сразиться с пруссаками под началом генерал-поручика графа З.Г.Чернышева на следующий год. 28 сентября 1760 года корпус генерала, куда входили и московцы, вместе с отрядом генерала Тотлебена, после суточной бомбардировки взял столицу прусского королевства — Берлин. Ничего хорошего горожане не ждали, отлично знали негласные правила тех войн, когда враг брал город на штык, и поэтому, чтобы откупиться, магистрат быстро собрал полтора миллиона талеров контрибуции и ещё двести тысяч на содержание русских войск. Деньги были получены, содержание роздано, оружейные и пороховые заводы уничтожены, арсеналы опустошены и 1 октября при приближении королевской армии корпус оставил Берлин. Безобразий допущено не было. Но, если и были почищены некоторые трактиры и лавки, покудахтали расчетливые немочки, так это по взаимному согласию. А то, как же?

Ровно через год корпус Чернышева совместно с австрийскими войсками Лаудона взял сильную крепость Швейдниц в Силезии. В ночном штурме московцы вместе с русскими гренадерами первыми преодолели ров, взяли вал и ворвались в город. Три часа кровопролитного рукопашного боя внутри крепости запомнились Данилову надолго.

25 декабря 1761 года скончалась государыня Елизавета Петровна. На престол вступил её племянник, почитатель Фридриха Второго — Петр III, который тут же заключил союз с Пруссией против австрийцев. Фридрих был счастлив такому неожиданному обороту дела. Правда, насколько оно было неожиданным стоит под вопросом. Пруссаками явно велась какая-то игра с наследником Елизаветы.

Чтобы ещё более потрафить своему кумиру, русский император переименовал 2-й Московский полк в «Королевско- Прусский» и предложил Фридриху стать его шефом. Абсурд продолжался недолго. Когда Петр вдруг решил воевать с Данией, братья Орловы устранили чудака и подсадили на трон его жену и свою пассию Екатерину Алексеевну — урожденную Софию Августу Фредерику Ангальт- Цербсткую, 22 сентября 1762 года коронованную как Императрица и Самодержица Всероссийская.

Россия вышла из бесполезной войны и несмотря на недовольство союзников, прежде всего Франции, объявила о своём нейтралитете. Армия, уже начавшая испытывать недостаток продовольствия, покинула Пруссию и ушла домой. Московцам вернули прежнее наименование полка. Местом их расквартирования была выбрана Калуга. Солдаты и офицеры за казенные деньги были размещены по домам жителей города и потекла мирная жизнь. Но уже в недалеком будущем предстояли важные дела на южных окраинах Великой Империи, помыслы которой будут устремлены к берегам Черного моря.

ЧАСТЬ 3. «ЭХ, ХОРОШО В СТРАНЕ СОВЕТСКОЙ ЖИТЬ…!»

1.ШКОЛА.

1 сентября 1959 года. Мальчик с букетом жуковских астр и георгинов, в берете, за руку с мамой передвигается по Столовому переулку в сторону школы. Остались позади мучения примерки в «Детском мире» новой формы, более приятного занятия покупки карандашей, красок и тетрадей в угловом магазине канцелярских товаров неподалёку от «Праги». Беззаботная свободная жизнь подошла к концу.

В сотне метров от дома у 110-й школы уже волновалась толпа родителей с их чадами. Над всеми возвышалась мощная фигура директора заведения. Крупный мужчина южнорусской наружности с богатой чёрной шевелюрой — Докукин Григорий Иванович, руководил

построением новобранцев. Григорий Иванович, не помню его педагогом, был хорошим организатором. Классы блестели, кружки работали, столовая была изумительна. Пюре с шипящей жареной колбасой, золотые пирожки лаптями с повидлом по 5 копеек штука уходили моментом. Хороший был администратор.

110-я школа вела свою историю с 1794 года. Её предшественниками были «пансион для детей благородных родителей» Дельсаля, женская, потом объединённая гимназии, школа им. Карла Маркса и пр. Прежде всего, в ней училась мама. Одноклассницей была будущая актриса Людмила (или «Лялька», как её называла мама) Шагалова

(дебют в «Молодой гвардии»), двумя классами младше — бесподобный Борис Новиков (Василий Теркин в театре им. Моссовета и множество комедийных ролей в кино). В советское время в ней также учились дети маршалов Будённого, Тимошенко, Василевского, отец водородной бомбы Сахаров, актеры Алексей Баталов и Александр Ширвиндт, кинорежиссёр Андрей Михалков- Кончаловский, дирижёр Геннадий Рождественский, сын Хрущева Сергей, до революции — поэтесса Марина Цветаева и её сестра Анастасия, актриса Вера (Левченко) Холодная, актёр МХАТа Игорь Ильинский, театральные режиссёры Борис Покровский и Наталия Сац. Список можно продолжать долго. Чтить и умножать богатые традиции школы дело трудное, но Григорий Иванович справлялся. Были и осечки.

Однажды директор неблагоприятном образом повлиял на развитие романа одного из своих подопечных. Мой брат был свидетелем, когда Докукин застукал прогуливавшегося зимой по Тверскому бульвару с девушкой старшеклассника Громова. Все бы ничего, но юноша по моде выпендривался без головного убора.

Заботливый Григорий Иванович и ляпнул:

— Что же это ты, Громов, без шапки и зимой. Смотри, геморрой заработаешь. Докукин, почему-то (видно, думал о своём) спутал геморрой с менингитом. Но

впечатлительная девушка уже с подозрением посмотрела на растерянного приятеля. Их пути разошлись.

По правую руку от Женьки оказался смуглый Карапет Карапетян, слева — Маринка Лоцман, дочка маминой подруги тети Вали. Сзади подпирал вечно сопливый, великолепный сынок дворника и вечный троечник Шамиль Шамсутдинов. Дальше были девчонка Родригес из семьи испанских эмигрантов-коммунистов, сынок поэта Хилемского, кажется, Виталик с невиданным ранцем, который за него несла няня, несколько знакомых ребят из Мерзляковского и Хлебного переулков, другая мелюзга. Среди девиц выделялись Маринка, Спиридонова Валька и Танька Шуваева.

Прозвенел бубенчик в руке весёлого десятиклассника и колонну первоклашек по лестнице ввели в класс. На лестничной площадке стояли бюст Ленина и красное знамя школы, а в классе над доской висел шикарный портрет ещё не до конца оклеветанного генералиссимуса Сталина. Молоденькая учительница провела первый урок. Попросила не шуметь, не пачкаться чернилами и не дергать девчонок за косички. Процесс пошёл!

Вырвавшись на перемене из класса, Женька увидел горько плачущего пухлого мальчика. Из-под ладоней, которыми он прикрывал лицо, градом текли слезы. Неуставные кудряшки

(все мальчики-первоклассники были подстрижены под придуманный каким-то врагом «чубчик») выбивались из-под ученической фуражки с надписью «Parnu». Оказалось, что он опоздал. Мать, режиссёр Московского ТЮЗа, после вечернего спектакля проспала, прибежала с парнем в школу, оставила его у двери в класс и ускакала в театр.

Мальчишку обступили ребята и стали успокаивать. Подошла учительница, с трудом выяснила, в чем дело и отвела Сашу Городецкого (так представился карапуз) в класс. Он на четыре года стал соседом Женьки по парте и его другом.

По случаю праздника мама испекла пирогов и печенья. Не успел Женька переодеться, тут же появился его товарищ — Сашка Толканов. Он был старше на два года и обладал отличным аппетитом. Его мать, миниатюрная тетя Шура, работала медсестрой и получала копейки. Отец зашибал и получку домой не приносил. Поэтому Сашка всегда был голодным, но знал, что мама товарища — тетя Сима, всегда его накормит. Вот и сейчас, он не мешкая уплетал пироги с чаем и одновременно рассказывал содержание фильма «Застава в горах», который вчера он смотрел в Кинотеатре повторного фильма. Прощаясь, договорились, что вечером навестят приятеля Мишку, который жил этажом выше. Его отец, майор милиции, купил сыну настольную игру «Футбол» и теперь ребята часто сражались в свободное время: Женька за ЦСКА МО, Мишка — за «Динамо», а Сашке было все равно за кого, лишь бы посильнее оттянуть пружинку и запустить металлический шарик в «девятку». Жильцы в этом старом двухэтажном, с печным отоплением, доме в Столовом переулке, кроме семьи Казанцевых- Дудкиных, появились после Гражданской войны, а Мишкины родители в 1946 году. Женька подозревал, что его бабушка и дед когда-то жили в этом доме менее стесненно и занимали пространство больше, чем нынешняя двухкомнатная квартира, в которой они поселились после свадьбы в 1909 году. Но на эту тему они не распространялись. Лишь иногда она проскакивала в разговорах с соседями на коммунальной кухне. Дело в том, что один из них — дядя Витя Щербаков, был заядлым охотником и держал спаниеля Рэда. Похлебку для верного друга готовил на общей газовой плите в несовременна чистой собачьей миске, что не особенно нравилось жильцам. До скандалов дело не доходило, но непонимания возникали.

Женьке, конечно, Ред очень нравился и он не возражал против метода приготовления ему еды. Дядя Витя дарил Женьке пахнущие порохом стрелянные разноцветные гильзы, которые потом использовались в военных играх, показывал, как надо взвешивать дробь, порох, делать пыжи, закатывать патроны. Через несколько лет мальчик жалел охотника, когда его жена -тетя Зоя, «разочаровалась» в нем и они развелись, о чем сообщалось в специальном разделе на последней странице «Московской правды». Женьке это было в диковинку, но оставило ядовитый след на всю жизнь. Мишкина мама Ева, дородная яркая по-южному дама, работала кассиром в магазине. Семья не бедствовала, была обеспечена и позволяла себе выписывать кроме обязательной «Правды», ещё «Вечёрку», «Советский спорт» и журнал «Спортивные игры», откуда Мишка вырезал фотографии Яшина, защитников Кесарева и, особенно, позже, Глотова, которого очень уважал. Мишка, в отличие от остальных ребят, в футбол не играл. Когда мы носились по переулку, били мячом стекла в интеллигентном «Доме жизни», с трудом сдерживались, когда мешая нам проезжала редкая автомашина, парень наблюдал в сторонке.

Не гонял он и в хоккей, хотя у него первого появились фабричная клюшка с надписью «Динамо» и настоящая шайба. Раз он где-то достал пластиковую прозрачную маску для строительных работ, как он говорил — в такой же стоит канадец Сет Мартин, предлагал ребятам напялить её на лицо и попробовать испытать. Кого-то уговорил и стал бросать шайбу, стараясь попасть в лицо, но не получалось, не умел он бросать. В конце концов получил по ж… от старших ребят за такие испытания.

Во дворе при игре «в ножички» старался прирезать себе лишней землицы, за что был неоднократно изгоняем из числа спортсменов.

Самое интересное, что его видели насквозь, но в итоге все прощали. Не было злости в ребятах, хотя почти все тогда жили трудновато. Обиды забывались легко и быстро. Было интересно жить и, главное, была вера в будущее, с оптимизмом смотрели в завтра. Коммунизм, не коммунизм, но люди знали, что при любом раскладе они не пропадут. А то, что жизнь с каждым годом становилась благополучнее, чувствовал каждый. Смешно сейчас слышать сказки о безнадёге в Союзе. Говорят это либо неудачники, либо просто бесчестные демагоги.

Что же касается Мишки, то от него постепенно все-таки отошли все ребята. Когда Женька переезжал на новую квартиру, то решил попрощаться с соседом. Возвращаясь с хоккея, увидел у парадного Мишку с его новым товарищем Давыдовым, что ли, подошёл. Странное оказалось прощание. Вместо приветствия и рукопожатия, Мишка молча с улыбкой вдруг беспричинно коротко ударил Женьку в лицо. Это было настолько неожиданно и подло, что Женька вначале опешил. Ведь только ещё вчера они дружески общались! Облизнул кровь с губы, ну, а потом с силой перетянул бывшего приятеля клюшкой для русского хоккея по спине. Запомнились испуганные и удивленные мишкины глаза. До сих пор его поступок остаётся загадкой. Странный это был мальчик. Не дай Бог такому довериться…

В гости идти не пришлось. Кто-то постучал в оконное стекло — Мишка! Мама отпустила на часок и ребята вылетели на улицу. У парадного (почему-то использование слова «парадное» приписывают питерцам, хотя в Москве так всегда, по крайней пре, до 70-Х годов, называли вход в дом) их ждал приятель. Он тут же «обстрелял» Сашку из невиданного раньше оружия — большого китайского водяного пистолета. Сашка хотел сразу накостылять шутнику, но тот быстро ему предложил пострелять самому и конфликт затух, не успев разгореться. Конечно, у ребят тоже было «оружие» — пистолеты, щёлкавшие пистонами, выпиленные из фанеры ружья и сабли из ящичной доски. Но весь этот арсенал сразу потерял свою ценность. Правда, когда обладатель чуда поведал, что из пистолета можно стрелять не только водой, но и чернилами, ребята призадумались.

Первое время учеба у Женьки не заладилась. Особенно трудно давалось чистописание. То нажим на перо выходил не в том месте, то буквы выползали за строчку прописи, а то и сажалась предательская клякса. Паренёк не отличался усидчивостью, но постепенно дело исправил.

Букварь освоил быстро, поскольку ещё до школы имел представление об алфавите и цифири. Была проблема с арифметикой, которая была успешно разрешена с отцовской помощью, который великолепно учился и любил математику. Появилась уверенность в себе и 1-й класс мальчик закончил отличником. На итоговом родительском собрании маме вручили письменную благодарность за чадо, а Женьке — книгу «Молдавские народные сказки», которую он так никогда и не смог осилить.

Что качается учебы в школе, то у него был полный порядок, никаких трудностей он не испытывал. Так продолжалось до четвёртой четверти 4-го класса и переводом его в другую школу в связи с переездом семьи на Красную Пресню. Заболел дед, у мамы прибавилось забот, а отец работал с утра до вечера в своём суде и возвращался домой выжитый как лимон. Контроль был ослаблен и паршивец, трудно поверить, прогулял почти всю последнюю четверть. Время проводил с приятелями по старому адресу, культурно посещая Музей революции на Пушкинской (там его, кстати, приняли в пионеры), Музеи Ленина и Исторический на Красной площади, сеансы в кинотеатрах Художественный и Повторного фильма. Чертовщина какая-то!

Преступление было раскрыто после звонка из школы. Отец, добрившись, снял офицерский ремень, на котором правил опасную бритву, и перепоясал сыночка вдоль спины. Это был первый и последний случай применения физического наказания Женьки в семье. Сначала было не за что, а потом повзрослел, стало и так доходить. Родителям стыдно было смотреть в глаза. В душе он понимал, что наказан абсолютно правильно и, даже считал, что заслуживал большего.

В школе пожалели. Пришлось сдать типа экзаменов по пропущенным предметам, взять задание на лето. Помиловали: вместо оставления на второй год и двойки за поведение, поставили тройку и перевели в 5-й класс.

Школа только недавно открылась. Преподавательский состав подобран в неё отличный. Было интересно на уроках истории (миниатюрная Екатерина Михайловна), литературы (трогательная Жанна Ильинична Руднева), географии

(веселая Черных), английского языка (искрометная, несмотря на солидные габариты, Берта Ильинична Старбеккер) и, конечно, физкультуры (Алексей Иванович Гришин). Трудности возникали с точными науками. Дело в том, что стал часто болеть и пропускать занятия. Один раз даже пролежал на уколах со сложными отитом три недели, думали оглохну. Участковый педиатр напугала родителей, что инфекция может пойти в мозг, но обошлось (то, что слух стал возвращаться, ощутил случайно, включив радиоприёмник. Сначала нашёл поп- музыку на Радио Монте-Карло. Потом по Би-би-си на английском как раз транслировали концерт Битлз, которые стали его любовью на всю жизнь).

Догонять одноклассников оказалось очень трудно. В итоге, знания по математике, физике и химии восполнить так и не смог, а поэтому интерес к ним потерял. Конечно, Женька переживал, неудобно было перед родителями и друзьями. Несправедливые упрёки учителей в нерадении или лени его злили и эти науки он уже просто возненавидел, хотел бросить школу. Но, все-таки, дотерпел, выпускные экзамены сдал и аттестат зрелости получил. «Школьные годы чудесные», а это ни много, ни мало, 10 лет, были разными, вспоминает их наш герой спокойно, без эйфории, но и без досады. Женька любил спорт. Впервые и довольно серьезно он понял, что это такое ещё в 110-й школе. Спортзал в ней арендовало какое-то спортивное общество, кажется, «Буревестник, и использовало его для тренировок по фехтованию. Видно, в качестве нагрузки спортсменам-студентам предложили поучить азам этой науки школьников. Были здесь и старшеклассники, и мелюзга.

Раз десять мальчик ходил на тренировки. Он уже мог правильно держать рапиру и стоять в боевой стойке. Успел даже, одев маску и защитную куртку для взрослых, провести несколько боев со спарринг-партнерами. В то время все советские школьники боготворили героев А. Дюма, тем более, что каждый неоднократно уже посмотрел цветной (!) французский фильм» Три мушкетера». Во время потасовок на переменах звучали призывы» За короля!», но чаще — " За

королеву!», ведь именно её спасал Д'Артаньян. И каждый представлял в своей руке не портфель, а шпагу. Девчонки во время битвы тоже вмешивались и норовили огреть портфелем мальчишку, но, парадокс, как правило, того, на которого положили глаз. Женьке тоже доставалось.

С фехтованием пришлось закончить после того, как родителям предложили купить форму соответствующего размера.

Пришлось продолжить физическое развитие на улице. Основное время занимал футбол и хоккей, последний, правда, не на коньках и не на льду, а в ботинках на обледеневшем асфальте. Коньки были далеко не у всех, да и не наездишься на каток, ближайший из которых был на Патриарших прудах и ещё, по-моему, на Петровке. Поэтому бегали по Столовому переулку толпой туда-сюда, толкались, падали, орудовали клюшкой, бросали шайбу или ледышку в какой-нибудь ящик вместо ворот. Это было счастье!

Там же, в переулке, играли в футбол. Один раз установили ворота во дворе, играли все. Но на следующий день их кто-то спилил. Оказалось, что мешали сушить белье одной бойкой бабенке из «понаехавших», которая раз в неделю наряжала в паруса половину двора. Мстить ей не стали.

Уже после переезда на Пресню с ребятами Женька записался в волейбольную секцию общества» Спартак» в доме 23 (бывший конный манеж им. С. М. Буденного) на улице Воровского (сейчас вновь Поварская). Там тоже кое-чему научился — подавать сверху мяч, принимать его обязательно обеими руками снизу в прыжке метра на три с приземлением коленками и локтями на деревянный пол, «гасить». Половину тренировки бегали, таскали и перебрасывали друг другу огромные тяжелые мячи, качали пресс на шведской стенке. Вставали у противоположных стен и отрабатывали подачи и нападающие удары. Один с силой бьет, другой принимает. Ну, а потом игра. Вечером нас сменяли боксеры, которые тренировались в этом же зале.

Как -то раз пришли несколько худеньких ребят. Все евреи, черненькие и рыженькие, с тонкими руками и длинными пальцами. Оказалось — скрипачи, которые учились напротив, в Гнесинском музыкальном училище. Прислал их какой-то дурак и садист, «чтобы развивали руки». Мы понимали, что они переломают пальцы и били вполсилы. Больше они не приходили, видно, в Гнесинке одумались. Через несколько месяцев пришлось бросить тренировки — мешали учебе. Но с волейболом не простился. Играл в школе, потом приняли по рекомендации физрука Алексея Ивановича в ЦСКА, который с запиской направил туда меня к своему приятелю — тренеру Виннеру. После просмотра меня приняли. Причём играл там в составе годом старше меня. Перспективы стать профессиональным спортсменом были вполне реальными. Но наступило лето. Команда должна была ехать на сборы в Молдавию. Родители попросили остаться — нужно было ехать на дачу в Жуково, а в отпуск отца съездить с ним на его родину в Калининскую область, деревню Доброшино. С ЦСКА с сожалением простился, но волейбол не бросил. В выходные играл вместе с братом на волейбольной площадке в Жукове, где от мала до велика собирались деревенские и дачники. Одни играли, другие болели. Бились до темноты. Иногда в гости приходили ребята из соседних Расторгуево и Ермолино. Бывало, что с ними играли «по рублику» и нередко выигрывали, хотя они своё дело знали весьма неплохо.

В те времена волейбол, интеллигентная игра, стала поистине всенародной. Везде были площадки, если не хватало сетки, вместо неё натягивали простую веревку. Играли и просто «в кружок». Помимо чисто спортивного характера соревнования, волейбол являлся верным средством расширить круг знакомств.

Стадионы и залы были заполнены болельщиками, очень часто игры транслировали по телевидению. Жениными кумирами были цеэсковец Юрий Чесноков и бакинка Инна Рыскаль. Москву навещали зарубежные волейбольные команды, но особенно запомнились приезды женской сборной Японии во главе со связующей Касай Масаэ. Японки попеременно с нашими девчонками выигрывали Чемпионаты мира и игры между ними вызывали небывалый ажиотаж. Холодным душем для советских болельщиков явились игры 1962 года в Москве, когда японки во главе со своим капитаном в финале сумели временно отобрать у наших титул лучших на планете.

Лет в 35, отдыхая в Крыму в санатории Верховного Совета СССР «Айвазовское», Евгений Васильевич во время очередной игры порвал мышцу предплечья, а затем ещё и застудил плечо, купаясь в Черном море. Травму, которая о себе даёт знать до сих пор, лечить не стал и с волейболом было закончено.

Постепенно эта игра потеряла какую-то живую струнку, стала уж очень силовой. Смотреть, как вальяжные двухметровые кровь с молоком молодцы, словно автоматы, остервенело долбят по бедному мячу, стало не интересно. Любопытно иногда бывает понаблюдать за своеобразием женских соревнований, действиями тренеров, особенно, наших, а также, но без особых эмоций, за финалами главных международных турниров. Так-то. Возраст, однако.

Вторая половина двадцатого столетия — расцвет нашего хоккея. В русский хоккей играли на открытых стадионах, куда ходили смотреть на непробиваемого Анатолия Мельникова, стремительных Евгения Попугина, Колю Дуракова.

У Женьки была клюшка как раз для этой игры. Вместе с шахматами, которые он любил и неплохо играл, клюшка была куплена отцом в магазине «Динамо» на улице Горького и подарена ему после продолжительного выклянчивания и нытья. Этой клюшкой он научился не только гонять плетённый мячик, но бросать и поднимать на полметра со льда шайбу. Главным же, от чего в 50-70-е годы сходила с ума вся страна, был хоккей с шайбой. От отца, армейского офицера, к Женьке и его старшему брату передалась любовь к московскому ЦСКА. Этот легендарный клуб, на счету которого самое большое количество титулов и медалей не только в нашей стране, но и в мире, всегда лидировал и в хоккее. В нем блистали тренер Анатолий Владимирович Тарасов, хоккеисты Пучков и Третьяк, Всеволод Бобров, Трегубовов и Сологубов, Альметов, Локтев и Александров, Фирсов, Викулов и Полупанов, Кузькин, Лутченко, Цыганков, Петров, Михайлов и Харламов, Кузькин, Лутченко, множество других выдающихся хоккеистов. Баталии с соперниками из «Динамо» и «Спартака» с замиранием сердца смотрела вся страна. Поединки с канадцами, американцами и шведами наполняли гордостью души советских болельщиков за свою Родину. Здесь уже не имело значения, кто из хоккеистов играл за ЦСКА, «Крылья», " Спартак» или «Динамо» — все были одинаковы, свои.

Особые интерес и остроту вызывали игры с чехами. Среди них было немало великих хоккеистов, но с середины 60-х годов с них стремительно стала сползать личина друзей. Они вдруг стали забывать, кто в мае 45-го спас Прагу от фашистов, затужили, что это были русские, а не американцы. Какой-то журналист, по рангу не из последних, в одной из центральных газет, чуть ли ни в «Млада фронта» повествовал, как из окна он наблюдал вступление в город Красной Армии и обратил внимание советскую военнослужащую- регулировщицу танковой колонны. Смакуя, издевательски он описал неказистую внешность этой русской девушки. Девиц, не обладавших данными Мерилин Монро, конечно, хватало и в его стране, но главным для него было брызнуть ядом именно на нашу девчонку. Ему было глубоко безразлично, что она, в отличие от его соотечественниц, которым при нацистах жилось совсем неплохо, уже не один год под пулями рискует своей жизнью. Конечно, он не мужчина, а дерьмо. Но в редакции сочли интересным его опус и опубликовали многотысячным тиражом. Исподволь и пока осторожно гадили, отравляя мозги сограждан. И до 1968 года, в силу, может быть, каких-то своих особенностей, чехословацкие хоккеисты отличались хитростью, симулировали на площадке, провоцировали наших на удаления, часто действовали бесчестно. Но во время «Пражской весны», когда чехи неожиданно подложили Советскому Союзу большую свинью, а потом по привычке сделали руки в гору, их хоккеисты словно с цепи сорвались. Больших провокаторов ещё поискать! Здесь и плевки, и ранее невиданные, рассчитанные на публику, скакания по льду и безумные танцы радости от забитой шайбы, и ковыряние в собственном носу с целью вызвать кровотечение и посадить советского на скамью штрафников на 5 минут, другие проделки. Но недолго музыка играла и с 1970 года цирк прекратился. Чехов снова стали обыгрывать, порой с разгромным счетом.

С 1972 года наши начали играть с североамериканскими профессионалами. Женька знал о них из целиком посвящённого НХЛ случайно приобретённого номера журнала «Америка», а также из публикаций советской спортивной печати. Казалось, что они боги и от встреч ждали разгрома. В первой серии канадцы одержали на одну победу больше и радовались этому как дети. Бобби Кларк, сломавший ногу Валере Харламову, настоящий разъяренный бык Фил Эспозито, которого могла остановить лишь револьверная пуля, были счастливы. Но наша «Красная машина» сенсационно начала их стабильно обыгрывать и миф рассыпался. Побеждали не только сборная, но и клубы. Особенно запомнилась новогодняя победная серия ЦСКА 75—76 годов, когда были повергнуты легендарные «Нью- Йорк Рейнджерс» и «Бостон Брюинс», а игра с особо почитаемым Женей «Монреаль Канадиенс» завершилась вничью 3:3. Профи запомнились, в частности, «Филадельфия Флайерс», не столько мастерством, сколько неадекватной жестокостью. Спортивный комментатор Николай Озеров заметил тогда: «Нам такой хоккей не нужен».

Потом был разгромный для канадцев «Кубок вызова», другие турниры, где стало очевидным, что наши ни в чем не уступают энхаэловцам, а в комбинационной игре, то есть, в разуме и красоте состязания, их превосходят. Научились, наконец, драться и давать отпор. Русский человек, ведь, пока окончательно и бесповоротно не поймёт, что его начинают бить, в драку идёт неохотно.

К сожалению, от уникальности нашего хоккея сейчас почти не осталось и следа.. Если чехи и шведы сумели сохранить традиции, канадцы впитать советский опыт и соединить его со своим, то наши умудрились взять худшее из НХЛ (бей-беги, простецкие вбрасывания в чужую зону и грубость) и только теперь медленно и с трудом избавляются от него. Но время идёт, разум возвращается и российский хоккей вновь набирает обороты. Чему доказательство победа нашей сборной на Олимпиаде 2018 года в Сеуле! Не утихающей страстью для Жени был и остаётся футбол, его любимый со всеми перипетиями ЦСКА. Главную роль здесь сыграл отец. В Жукове в воскресный вечерок вместе с сыном они шли «постучать» в овраг, который начинался почти сразу за их «усадьбой» (так по старорежимному называли свой сад, огород и дом дед с бабушкой) и возились там с резиновым мячиком. К игре иногда присоединялись другие ребята. На склонах этого неглубокого оврага, плавно перпендикулярно сливавшегося с другим, большим, т. н. Жуковским, о котором рассказывалось выше, обычно собирали ароматную землянику и рвали щавель. Набегавшись, Женька вставал на ворота (пара веток), зеленя голые коленки, рыпался за пробитым отцом мячом. По телевизору он уже видел, как это артистически делают армеец Борис Разинский и динамовец Лев Яшин и старался им подражать. Правда, так вытаскивать мяч из девяток, как это делал Разинский не выходило. Ну, а если пониже, то получалось совсем даже неплохо. Отец был доволен.

Лет в восемь Женьке была куплена футболка с длинными рукавами, конечно же, красного цвета. Он упросил бабушку выкроить из белого сатина номер 7 и нашить его на майку. Под этим номером тогда в любимом клубе играл нападающим его кумир чемпион Европы 1960 года Герман Апухтин. Были же времена, когда советские ребята лучше всех на континенте играли в футбол! Как-то раз, жуковские парни, молодые или уже женатые, собрались сделать футбольное поле. Нашли свободное место у Битцы между Жуково и Ермолино. Слева была низинка с кустами цветущей таволги с медовым ароматом, справа поле, на котором можно было подкрепиться морковкой, капустой или сладкой брюквой.

Не беда, что на будущем стадионе паслось колхозное стадо коров, со всеми вытекающими обстоятельствами. Главное, что на нем можно было отмерить площадку нужного размера — 100х50 метров. Из леса принесли жерди, из которых соорудили настоящие ворота. Потом лопатами вырыли бровки, разметили поле. В конце работы присоединились несколько удивленные соседи, ермолинские ребята, тоже поковырявшие землю.

В воскресенье жуковские организовали первый матч. Играли «верх» на «низ» деревни. За первых, поскольку у них не хватало народа, выступал брат Женьки — среди домашних — Шурик, который был на семь лет старше младшенького. У брата были друзья: Лёва Шульгин, Витя Волосатов, Володя Якубович и Иевлев, Серёжа Козлов. Среди них Витя играл лучше всех как вратарем, так и в нападении. Его вратарский синий свитер был предметом восхищения и зависти Женьки. Витя часто приезжал в гости в Жуково и почти всегда участвовал в играх. Вот и сейчас он вышел на поле.

Среди жуковских футболистов-женатиков выделялись Коля Кашин, игравший за команду Видновского коксо-газового завода и и крупный мужчина по прозвищу «Шурей». У обоих была настоящая форма и бутсы, аккуратно уложенные в чемоданчики. Коля отличался техникой, а Шурей мощью и сильным ударом.

Выбрали судью и игра началась. В середине первого тайма выяснилось, что вратарь «нижних» был под градусом, его слегка подразвезло и он стал себя вести странно. Стали искать замену, но не нашли. Тогда брат предложил занять место в воротах Женьке. Тот струхнул, стал отказываться, но пришлось с учётом перспективы наказания подчиниться авторитету брата.

Буквально сразу в штрафной «нижних» срубили Шурея (в игре особенно не церемонились) и был назначен одиннадцатиметровый штрафной удар. Когда к мячу подошёл сам пострадавший, женькино сердце упало — он видел сокрушительные удары Шурея. Захотелось выйти из ворот, но поймал ободряющий взгляд брата и заставил себя остаться. Шурей улыбаясь разбежался и ударил. Он явно пожалел вратаря, пробил несильно, но точно в нижний угол. Как Женька смог вытащить из «шестерки» этот мяч, парень не помнит, но ободранная левая рука не заживала целый месяц. Ребята и брат улыбались, поощрительно что-то говорили. Женька отстоял в воротах до конца игры. Чем она закончилась, он не запомнил. Но чувство гордости за свой маленький подвиг у него сохранилось навсегда.

1965 год. Впереди Чемпионат мира по футболу в Англии. На дворе конец июня и в Москву на отборочную игру приезжает сборная Дании. Соперник — так себе, не та, конечно, Дания, которая потом многим грандам трепала нервы и даже становилась чемпионом континента. Но не сходить на международный матч, тем более, что детский билет в Лужники стоил тогда всего-то, кажется, 10 копеек, было несерьезно. Женька и раньше довольно часто бывал на футболе. Как правило, ходил с отцом, реже с братом. Почти всегда был на трибуне Лужников в день открытия Чемпионатов СССР по футболу 2 мая. На поле уже вовсю зеленела трава, стадион был заполнен до отказа. Все 102 тысячи мест были заняты. Перед матчем и между таймами проходили соревнования по лёгкой атлетике, которые все наблюдали с удовольствием. Во время самой игры в правительственной ложе появлялись руководители страны. Женька видел там и Хрущева, и Брежнева, курившего сигарету. Тогда многие рулевые были курящими — ударные пятилетки, потом страшная война, в которой СССР лишился 26 миллионов своих граждан

(т.е. каждого седьмого) и из них половина были мужчины во цвете лет, а столько же остались калеками, восстановление всего за три года без всякого «плана Маршалла» (другой вопрос, стоило ли категорически отказываться от него) наполовину разрушенного фашистской сволочью хозяйства страны, борьба за Мир, от которой согражданам жилось несладко, но часто меняли штаны поджигатели войны. Курение, конечно, вредит здоровью, но по такой жизни поневоле закуришь!

В тот раз Женька впервые самостоятельно собрался пойти на футбол. Договорился с ребятами из дома и за день до игры рано утром вместе приехали в Лужники. Уже стояла длинная очередь в кассы, но часа через три заветные билеты были в кармане. Наши обыграли датчан 6:0!

А через неделю в Москве ждали неоднократного Чемпиона мира — легендарную сборную Бразилии с великим Пеле, «кудесниками мяча» Гарринчей, Герсоном, Флавио. В Союз и раньше приезжали бразильцы, в том числе знаменитый клуб «Сантос», но сейчас ехала сборная. Попасть на это матч считалось фантастикой, но Женька, записавшись в строго соблюдаемый список страждущих и почти сутки поочередно меняясь с друзьями в очереди, билет купил. Это было действительно счастье!

4 июля состоялся матч, в котором два мяча забил Пеле, а один — Флавио. Нашим поразить ворота бразильцев не удалось. Говорили, что в ночь перед этой игрой от волнения половина наших игроков не сомкнули глаз, что сказалось на результате. Но для Женьки, да

и, наверное, для большинства болельщиков вопрос, кто кого обыграет, был ясен ещё до игры, главным же было увидеть игру Пеле. Как не держал его Валерий Воронин со всей нашей защитой, остановить «десятку» они так и не смогли.

Ещё Женьке посчастливилось через два года побывать на фантастическом матче 1/4 Чемпионата Европы 1968 года СССР — Венгрия. Первую игру в Будапеште наши проиграли 0:2 и теперь, чтобы пройти в полуфинал надо было обыгрывать мадьяр минимум 3:0. В те времена в футболе Венгрия была одна из лучших в Европе. Для неё не существовало авторитетов, били они и англичан, и немцев, и бразильцев. В спортивном мире гремело имя форварда Пушкаша. Дело даже не в том, что он, когда советские войска в 1956 году задавили «венгерскую революцию», в которой активно участвовали недобитые местные фашисты, сбежал из своей страны в мадридский «Реал» за высоким гонораром. А главная причина была в том, что в начале 50-х годов Пушкаш вместе с вратарем Грошичем, полузащитником Божиком и другими футболистами действительно играли так, что любо дорого было посмотреть. Конечно, пареньку помнился рассказ одной из маминых знакомых о расстреле на границе «революционерами» возвращавшихся после учебы в Союзе венгерских офицеров, знал он и о зверских расправах над коммунистами, а отец Женьки был тоже коммунистом, но это было в прошлом, тем более, что наши в итоге, вроде бы, победили.

Теперь, в 68 году, венгры тоже были весьма сильны, ведь в их сборной играли такие великолепные мастера как Месеи, Альберт, Фаркаш. Венгры играли в мягкий, техничный футбол, красиво и быстро атаковали, хорошо и защищались. Женьки их игра нравилась, в ней была какая-то романтика, так, по крайней мере, так она ему виделась.

Заняв со своим другом Сашкой Смирновым места, стали наблюдать за разминкой. С трибун четко слышен звук ударов бутс, видно как быстро и точно летит мяч. Своей дрожащей от возбуждения коленкой Женька почувствовал как ходит ходуном и нога товарища. Матч начался. Защитник гостей в середине первого тайма срезал мяч после прострела в свои ворота, но это всего лишь 1:0. Венгры совсем не собирались сидеть в обороне и смело шли в атаку. Во втором тайме наши полетели вперёд и венгры всей командой были вынуждены отбиваться у своей штрафной. Два мяча влетели с их ворота! Это ещё к двум незасчитанным судьей. Заветные 3:0! Стадион ликует от счастья! Но венгры всей командой ринулись отыгрываться. За несколько минут до конца матча их капитан Альберт бьет точно в верхний угол, но вратарь Пшеничников тянет. Чудо свершилось — наша взяла! Множество огней загорелось на стадионе. Болельщики в нарушение строгих правил пожарной безопасности зажгли факелы из свернутых газет и им никто не мешал. Программки берегли на память об этом грандиозном матче. В финале Чемпионата Европы сборная СССР встретилась с итальянцами. Основное и дополнительное время закончили вничью. Послематчевые пенальти тогда не практиковались. По жребию, который вытянул капитан сборной и ЦСКА Альберт Шестернев, наши стали вторыми. Конечно, было горько от такого казуса, ведь в глазах ещё стояла игра в Москве с венграми.

Событием была покупка братом, опять же венгерского, ниппельного мяча. Брат уже работал на авиационном заводе, зарабатывал и купил этот чудесный, желтого цвета мяч. Теперь уже можно было не опасаться, что во время игры встретишься своей головой или голыми руками с тугой шнуровкой на мяче, от чего сыпались искры из глаз. Несмотря на огромную любовь к футболу, особых талантов в этой игре Женька не показал. Он прилично стоял на воротах, изредка играл в защите, но с нападением дело обстояло неважно — не хватало техники. Знал 2—3 финта, иногда мог обыграть защитника на скорости, довольно точно отдать пас, но этим все ограничивалось. Головой, имея высокий рост, забил всего несколько мячей, да и то, несмотря на уроки брата, с закрытыми глазами. Правой ногой бил неплохо, а левой так и не научился. Задатки футболиста, конечно, были, но развить их он не смог. Лет в 11—12 Женька с ребятами ездил на «Динамо», в ЦСКА, на стадион Юных пионеров

(был когда-то такой на Беговой улице с футбольным полем, легкоатлетическим залом и велотреком, которых в стране были только два — в Туле и Москве. А сейчас на его месте построен огромный бизнес-центр с конторами, армией торгашей и офисного планктона), и хотел записаться в футбольную секцию. Везде ожидая просмотра стояли толпы мальчишек, но Женьке дико не везло. Где- то набор его года уже был закончен, то до него не доходила очередь, а на следующий день он по разным причинам приехать уже не мог. Так и упустил шанс по-настоящему научиться играть в футбол. Зато как только весной подсыхала земля с ребятами гонял мяч в соседнем школьном дворе, а летом в Жукове играл, в том числе вместе со взрослыми на том самом поле. Когда не хватало народа, то просто ходили «постучать» или играли в одни ворота. Брат, игравший за свой завод и непререкаемый авторитет для Женьки, учил его брать мячи на грудь, бросаться по углам, играть на выходах и прочим премудростям вратарской науки. 3—4 раза за лето играли с соседями — ермолинскими ребятами. Они люто враждовали с расторгуевскими и почему-то обижались на то, что в эти разборки жуковские не вмешивались. Ребята ходили друг к другу на танцы, общались, некоторые учились или работали вместе и дело до конфликтов никогда не доходило. Но вот на футбольном поле проявлялась у соседей некая злинка, ни своих, ни чужих ног они не жалели. Один раз даже кто-то из их болельщиков, выпив лишку, принёс заряженное охотничье ружьё и пришлось играть под двумя наведёнными стволами. Кстати, тот матч жуковские выиграли.

Играли ермолинские очень прилично, тем более, что у них два брата Мининых выступали за молодежную команду московского «Торпедо». Но жуковские тоже не промах. Игры были упорными и заканчивались с разницей в один, максимум в два мяча в пользу одной из команд. Ничьих не было, потому что при равном счете били пенальти.

Несколько раз Женя играл уже армии на первенство Владивостокского гарнизона. Играли на прибрежном стадионе с моряками-вертолетчиками, стройбатом (наши в бутсах, они, в основном с Кавказа и азиаты — в сапогах гармонью), с какой- то армейской частью. Пограничники завоевали Кубок, а наш герой 28 мая 1973 года как раз в День пограничника забил головой (!) решающий мяч, а потом купался среди разбегавшихся в стороны тучи крабов в начинающем теплеть Японском море.

Карьеру футболиста-любителя он завершил в Московском университете дважды сыграв за 1-й курс своего юридического факультета. Оба матча толком не запомнились, видимо, результат был безрадостным.

С тех пор пришлось только наблюдать с трибуны или по телевизору как играют другие. Чаще всего он ходит на стадион с братом и дочерью Анной, почитательницей туринского «Ювентуса». Рад, что возродился ЦСКА и каждый год становится чемпионом или призером первенства страны, стал обладателем европейского Кубка и стабильно завоевывает Кубок России, на равных играет с европейскими грандами и даже громит 3:0 заоблачный мадридский «Реал» на его же поле.

Огромным праздником стал проходивший в России Чемпионат мира по футболу 2018 года. Все, в том числе и недруги, признали его лучшим за всю историю. Миллионы болельщиков наслаждались игрой великих команд на стадионах-красавцах, возведённых всего за 2—3 года в России. Баснословная цена билетов не помешала Евгению Васильевичу побывать вместе с Анной на матче Бразилия- Сербия.

Немного смазывало впечатление отсутствие на Чемпионате сборных Италии и Голландии, переживавших спад в игре. Зато неплохо выступила сборная России, обыгравшая среди прочих испанцев и уступившая в четвертьфинале лишь по пенальти хорватам. Героем матча с Испанией стал вратарь ЦСКА и сборной Игорь Акинфеев, отразивший два одиннадцатиметровых штрафных удара.

О спорте, эмоциях и радостях Женьки можно писать и писать, ведь в его жизни их было так много. До сих пор он сердечно переживает за успехи и неудачи своего клуба и сборных страны в любом виде спорта.

На этом, пожалуй, можно и завершить спортивную сагу…

В детстве у Женьки, как и всех детей, был набор игрушек. Их было не так уж и много, но ему вполне хватало. В младенчестве это был коричневый пластмассовый слон — необходимая вещь при купании на кухне в детской ванне. Он всегда приходил на помощь при попадании мыльной пены в глаза. Потом были самосвал и упоминаемый в начале повествования железный мотоциклист на ярком двухколесном аппарате, во всю воевали оловянные солдатики — пулеметчики, конники, красноармейцы, приготовившиеся к броску гранаты и стрелявшие из ППШ. Брат, собравший большую коллекцию красивых этикеток со спичечных коробков, значков и почтовых открыток, где-то достал целую россыпь вырезанных из бумаги и правильно раскрашенных бумажных солдатиков — суворовских чудо-богатырей в медных гренадерских шапках и французских фузелеров в синих мундирах и треуголках с красными плюмажами. Эту армию Женька позже увеличил сам, нарезав солдатиков из бумаги и с помощью мамы раскрасив их акварелью.

Надо сказать, что мама очень хорошо рисовала как карандашами, так и акварелью, причём при этом не имея специального образования. Не обладая крепким здоровьем, из-за приступов мигрени была вынуждена иногда пропускать занятия в школе. Как ни странно, отвлекаться от головных болей в такие моменты ей помогало рисование. Её детские рисунки восхищают. Она хорошо передавала натуру и изумительно подбирала палитру цветов, рисуя природу и различные предметы. Копии, сделанные двенадцатилетней девчушкой с пейзажей Левитана и Шишкина с органично добавленными в них собственными элементами, до сих пор хранятся в семье.

С возрастом любовь к рисованию, как и в целом к искусству, у мамы не иссякала. Когда здоровье и домашние дела позволяли (а это случалось, к сожалению, очень редко), сидя с внучкой и внуком, она могла показать им, как рисуется ваза с цветами или, к примеру, какое- нибудь дерево. Интерес к рисованию ненавязчиво она смогла привить своему младшему чаду. Ощутимых талантов, правда, Женька не проявил, но кое-что в живописи начал понимать. Когда же появились те самые бумажные солдатики, у него вдруг проснулась тяга к историческим познаниям. Под руку попались сразу несколько книжек (читать он любил) про походы Суворова, подвиги 1812 года. Начались набеги в Исторический музей и его библиотеку, панораму «Бородинская битва».

Часть времени Женька проводил со своим школьным товарищем Сашей, который, помните, рыдал горючими слезами перед дверями 1-го класса «А» 110-й московской школы?

Как-то он был приглашён Сашей в гости посмотреть почтовые марки, присланные тому из Англии. Квартира в доме на Суворовском бульваре (ныне Никитском) встретила запахом старой мебели, духов и табачного дыма. Две старые седые породистые дамы — родные сёстры Рахиль и Белла, одна из которых была бабушкой Саши, раскладывали пасьянсы на столе. Суматошно с дымящейся сигаретой собиралась на работу в театр его мама. Недавно от родственников в Лондоне была получена посылка и на столе валялись разные безделушки, яркие глянцевые журналы с фотографиями развода королевских гвардейцев в меховых шапках у Вестминстерского дворца и два толстенных кластерами с марками. Это было настоящее сокровище! Сотни страниц, переложенные тонкой папиросной бумагой, с тысячами марок со всего Света. Здесь были особо ценимые тогда «колонии», дореволюционная и советская Россия, усатый Пилсудский, и III рейх с бесноватым фюрером, самураи, довоенный Китай, вся Америка и Европа, Де Голль, Елизавета Вторая, Франко, Муссолини, другая знаменитая публика, космос, животные и птицы! Одним словом, чего только там не было. Причём все марки были в идеальном состоянии, все зубчики на месте. Эта коллекция, как сейчас представляется, у филателистов потянула бы на многие тысячи фунтов стерлингов.

Марки, конечно, интересно, но большее внимание Женьки привлекла лежащая на столе толстая старинная книга, используемая, как оказалось, в качестве пресса для собранного за лето по школьному заданию гербария. Саша стал показывать высушенные ромашки, листья каштана и липы с соседнего бульвара. Женькин гербарий был намного богаче и интереснее, поэтому чужой был воспринят с безразличием. А вот иллюстрации с эпизодами войны с Наполеоном мальчика буквально загипнотизировали. Великолепного качества черно-белые фотографии картин Верещагина, Хесса, Детайля и других баталистов украшали книгу. Она называлась «Отечественная война и русское общество». Оказалось, что это был один из семи томов, которые были в семейной библиотеке школьного товарища. Теперь любимым занятием по приходу в гости, стало изучение этого редкого 1912 года юбилейного издания. Такое же обнаружилось позже в читальном зале библиотеке Исторического музея и там за чтением этой и других книг Женька по своему читательскому билету проводил довольно много свободного времени, стараясь понять перипетии блестящей эпохи торжества Российской империи. (Лет через пятнадцать все семь томов «Отечественной войны…» чуть ли ни всю свою зарплату и с согласия проникшейся серьезностью вопроса жены, были приобретены Евгением точно напротив своего дома в букинистическом магазине на улице Горького и по сей день они являются его гордостью.)

Богатейшие коллекции Исторического музея восхищали. Особенный трепет у Женьки вызывали залы, посвящённые петровским временам, царствованию Елизаветы Петровны и Екатерины Алексеевны Великой, Отечественной войны 1812 года и Заграничному походу русской армии.

Великое прошлое страны в сознании мальчишки естественным образом сочеталось с известными ему бурными и героическими событиями в России в XX веке, а также происходившим на его глазах в оптимистичные годы середины того столетия. Однозначно положительно, как и подавляющим большинством советских людей, воспринимались Октябрьская революция и победа большевиков в Гражданской войне, хотя подспудно вместе с тем было жаль заблудших «бывших», о чьей жизни на потребу дня сахарно повествовал перестроечный флюгерок «Россия, которую мы потеряли».

Тогда же, в 50-69-е, четко и безапелляционно было понятно, что просто так революции не совершаются, всегда на это имеются причины и прежде всего социальные. Где-то процесс правящему классу удаётся купировать путём значительных уступок, обмана, хитростью или просто силой, но в России был не тот случай. Повальная нищета, гибель миллионов русских героев за идиотскую сказку-дразнилку о черноморских проливах, а на самом деле за интересы денежных мешков как западных, так и отечественных, хамство и тупость правящей верхушки, привели к взрыву. Людей просто допекло и они снесли прежнюю власть со всем её репрессивном аппаратом. В октябре 1917 года 340 тысяч русских большевиков (при 180-миллионном населении страны), фантастически за пол года перед этим почти в 15 раз увеличивших свою численность, во главе с Лениным возглавили переворот и прогнивший режим рассыпался. Неизбежность происшедшего события понимали все, даже генералы белого движения. Так что, в восприятии революции будущими поколениями ничего особенного не было.

Хронологически вторым главным событием и не менее значимым однозначно считалась победа над фашизмом в Великой Отечественной войне. Были живы миллионы её участников, которые ничем не выделялись среди прочих людей. Почти все вокруг мужчины повоевали. Сейчас они также как и все работали, сеяли хлеб, служили, доучивались, изобретали. Лишь один раз в год весной их пиджаки и скромные платья украшались немногочисленными орденами и медалями, а чаще всего — орденскими планками. Редко и очень неохотно, без пафоса, бывало и со слезами они вспоминали пережитое.

Потери народа были столь страшны, что их точные цифры не озвучивались до конца столетия. Вероятно, главными причинами этому было, все-таки, желание власти не омрачать у людей, в том числе у ветеранов, величие Победы и человеческое стремление не ворошить раны.

Пока в тепле и достатке смирно сидела публика, которая, как оказалось во время горбачевских «на'чить» и «углу'бить», с детсадовского горшка ненавидевшая советскую власть, что не мешало при ней бесплатно получать лучшее в мире образование и квалифицированные медицинские услуги, неплохо питаться, за гроши посещать, пока родители на заводе или в НИИ для семьи зарабатывают деньги, детские ясли или тот же сад. Ещё не вбросили в народ труды плодовитого сидельца и врунишки Солженицына, обиженного обстоятельствами дремучего сибирского селянина Астафьева, лукавого хохотунчика Войновича, мудрого Рыбакова об арбатских детях. Очень осторожно после 56 года вслед за Ильей Эренбургом начал трогать тему кровавого 41-го года, репрессий и культа Сталина обласканный властью Константин Симонов. Задавал много вопросов, но сам на них не отвечал.

Зато шли искренние фильмы «Баллада о солдате», «Летят журавли», «Судьба человека», «Иваново детство». Со всей школой в Доме киноактера Женька смотрел представленный автором книги «Улица младшего сына» писателем Львом Кассилем одноименный фильм по его произведению. В «Повторном» по несколько раз переживал за героев «Сына полка», за одессита Марка Бернеса в «Двух бойцах». По теме были перечитаны десятки книг, прослушано множество радиопостановок, в том числе, потрясающее произведение великого Шолохова «Они сражались за Родину», полюбившаяся трагичная и вместе с тем полная оптимизма и юмора поэма Твардовского «Василий Тёркин».

…9 мая. На редкость погожий, солнечный день. В вагоне метро напротив Женьки сидит мужчина с орденом Отечественной войны. Слегка выпил и, по всему видно, возвращается со встречи с однополчанами, улыбается. На Парке культуры входят несколько немцев и немок примерно одного с ним возраста и начинаю оживленно о чем-то весело разговаривать. Мужчина посматривает на них и все больше начинает хмуриться. Затем не выдерживает и прошпрехивает на немецком им что-то нетолерантное. Туристы как ошпаренные выскакивают из вагона на платформу станции «Ленинские горы». Не выдержал мужчина, много чего он повидал на войне и смерть своих товарищей простить он не может до сих пор… Конечно, активно работала пропаганда, не афишировались провалы и неудачи, приукрашивалась действительность. Что было, то было. Наверное, это было правильно. Тому пример «правда» нынешней жизни, которую на головы растерянных граждан потоком льют оборзевшие от золотого тельца современные СМИ и от которой становится тошно. Теперь пропаганда не чета советской, охмуряет народ в сто крат сильнее. Главным стало изобилие корма на столе, всеми способами с особым смаком и бесстыдством в людях подавляется чувство справедливости, чего никогда не было раньше.

Раньше агитаторы тоже, конечно, чудили, но знали меру. Перехлесты случались как правило в деле борьбы за мир. Кому сейчас какое дело, например, до убийства какого- нибудь прогрессивного деятеля или агрессии против свободного государства? Во времена минувшие было иначе. Газеты громили поджигателей войны, империалистов, их прихвостней и другую зловредную публику. Народ возбуждался и горел праведным гневом…

1961 год. Бельгийские колонизаторы ни в какую не собираются предоставлять независимость свободолюбивому конголезскому народу в далекой Африке. Громилы- десантники зверски убивают местного лидера Патриса Лумумбу.

В Хлебном и прилегающих к нему переулках назревает буча. Со всей округи собирается молодежь, среди которой много чернокожих студентов. Двор в Столовом переулке пустеет — Женька и его друзья занимают наблюдательный пункт на каком-то заборе напротив бельгийского посольства. Особняк уже до крыши заляпан чернилами, разбиты окна, перевёрнуты машины дипломатов. Два каменных льва, охраняющих вход, безучастно смотрят сквозь толпу. На втором этаже мелькнуло испуганное лицо человека. Снова град пузырьков с чернилами, камней и ледышек. Негр добирается до посольской двери и кулаками разбивает в ней стекла. Начинает потягивать дымком. У Женьки и его друзей любопытство сменяется возмущением и обидой за Лумумбу. Пущенная Евгением сосулька не долетает и попадает по башке разъяренного чернокожего студента. Он растерянно оглядывается и видит на заборе мальчишек. Появляются усиленные наряды милиции. Прокатывается молва, что дипломаты давно смылись и за них отдувается лишь один повар. Пора делать ноги! Спектакль окончен. Нечто подобное происходит через пол года в апреле 61-го. Второй год вся советская страна с восторгом смотрит на свободную Кубу, Фидель и его «барбудос» — кумиры молодежи. Штатникам вздумалось в очередной раз замахнуться на остров, их наемники высадились в заливе Кочинос (залив свиней), но были разгромлены кубинцами.

На следующий день сразу после школы объявлен сбор во дворе. До американского посольства на улице Чайковского рядом с площадью Восстания рукой подать. Добраться до гнезда империализма в этот раз не удалось. Оно укрылось за наспех возведённым забором, сама площадь перекрыта милицией, в том числе конной, и срочниками- дзержинцами. Магазин канцелярских товаров по-соседству, рядом с домиком Шаляпина, закрыт. В нем уже скуплены все чернила и тушь, которые пятнами растекаются по стене посольства. Кто-то сумел через забор добросить до второго этажа. Недаром в школе учили метать гранаты. Кое-кого из самых буйных начинают выводить из толпы. Студенты и представители трудовой столицы искренне возмущены американцами, скандируют лозунги, грозят кулаками посольским, снимающим их из окон на фотоаппараты. Народ сообразил и начал использовать позаимствованные у девушек зеркальца, которыми засвечивают объективы солнечными зайчиками. Люди настроены по-боевому.

То ли дело сейчас. Одно удовольствие посмотреть. Все чинно и благородно. Возмутителей спокойствия «лимоновцев» уже перехватали и рассадили по автобусам. Остальные прикалываются, но в рамках дозволенного. Вялое топтание у ворот вражеских дипломатических представительств завезённой благополучной молодежной тусовки изредка дополняется убогим лозунговым речитативом и робкими попытками просунуть в решётку ограды письмо протеста. Осажденным этот сабантуй до лампочки и челобитную принимать отказываются. Ребята понимают, что где-то творится беспредел, который касается и их страны, но большинство из них это не особенно трогает, поскольку за последние годы уже приучили терпеть унижения. Да и своих личных проблем до черта. Веселится и хамит только обслуга и жирные коты. Народ терпит. Болото…

12 апреля 1961 года. В класс входит учительница и объявляет, что советский человек в космосе! На Луне? Нет, летает на ракете вокруг Земли и поёт « Родина, слышит, Родина знает, что её сын в облаках пролетает…». Ребята высыпают на улицу. Над центром Москвы кружит вертолёт и сыпит с неба красные листовки с сообщением Правительства. Впервые, наш, гражданин Советского Союза, лётчик, лейтенант, русский, Юрий Алексеевич, уже на земле! Ура! Бегом на Красную площадь! Студенты-медики в своих белых халатах уже там. Мелькают самодельные плакаты, площадь наполняется людьми, радостные крики, скандирования. Растерянные милиционеры и кгбэшники жмутся к Мавзолею и Спасским воротам, быстро приходят в себя и заметно, что и сами не прочь присоединиться к восторженным москвичам. Вечером отец принёс билеты на гостевую трибуну у Мавзолея. Пойдём встречать Гагарина!

14-го числа в ясный и прохладный день Женька с отцом пришли на забитую народом бурлящую Манежную площадь. Над головами красные флаги с портретами Ленина, Хрущева, Брежнева, Микояна, Маркса и Энгельса, ветки искусственных цветов. Крики «Ура», «Слава…»!

С немалым трудом удалось пробиться через толпу на празднично украшенную Красную площадь. После проверки билетов и документов отец с сыном заняли места на трибуне. Справа пока пустующий Мавзолей. На площади уже стоят организованные колонны представителей трудовых коллективов. Под гром аплодисментов и приветственные здравицы справа от Женьки и отца на трибуне Мавзолея появляются советские руководители. Мелькают непокрытая голова Хрущева, шляпы остальных, улыбающийся, уже майор и Герой Советского Союза, немного растерянный Гагарин в фуражке с голубым околышем.

У Исторического музея вдруг нарастает шум и на площадь, прорвав оцепление, врываются толпы ликующих людей. На трибунах оживление, Никита и Брежнев улыбаются. Выступает Юра. Читает по бумажке, немного путается, шмыгает носом. Женька навсегда запомнил этот момент. Народ ревет от восторга, начинается демонстрация. Очередная победа советской страны!

Часть 4. ЗА РУССКОЕ МОРЕ!

1.ВОЙНА НА ЮЖНОМ ФЛАНГЕ ИМПЕРИИ.

Уже не одно столетие алчная Речь Посполитая вела яростную борьбу со своим восточным соседом. Под дланью католического Рима она являлась важнейшим форпостом Запада, всячески сдерживающим развитие русского государства. Военная агрессия, поглощение территорий, политические интриги, экономическая блокада, бешеная травля православия и всего русского привели к тому, что два славянских государства превратились в кровных врагов, разорявших друг друга. И если Россия выстояла в этой борьбе и с начала 18 века начала своё стремительное развитие, то польское королевство также быстро стало приходить в упадок. Для него пришло время платить по долгам.

Франция, не устававшая повсюду совать свой нос, будь то Америка, Средний и Ближний Восток, Индия, Европа или далекая Россия, всячески пестовала своего польского сателлита. Слабеющего соседа и традиционного союзника в противодействии России также поддерживала Священная Римская империя. Интересы двух геополитических соперников совпали — обоих не устраивало усиление России. К этому времени Польша уже идеологически ассимилировала русско-литовское население Речи Посполитой и от Унии двух государств осталось лишь название, а православные в стране были низведены в ранг людей второго сорта и католическими фанатиками подвергались жесточайшему преследованию. Чтобы хоть как-нибудь унять безумцев и установить спокойствие в соседнем государстве, царица Екатерина Алексеевна деловито перетащила своего прежнего фаворита красавца Станислава Понятовского из собственной постели на польский престол. Сейм одобрил кандидатуру. Кого только ранее не было на этом месте — литвин, француз, венгр, швед, немец, но здесь у некоторых вельмож взыграла обида. Добавил перца и русский посланник в Варшаве князь Репнин, бесцеремонно вмешивавшийся во внутренние польские дела. Панове справедливо возмутились, по призыву краковского епископа Солтыка побыстрому слетелись в город Бар и, потрясаясь саблями и селедцами, учредили конфедерацию против нового короля. Началась гражданская война, в которую вмешалась Россия. 10 тысяч солдат под командованием генерала Веймарна вошли в страну. Обнаглевшие мятежники распалялись, грозились быстро покончить с русскими, которых, судя по тексту воззвания маршалкового сынка Казимира Пулавского, и за людей-то не считали. За конфедератов, пообещавших за услугу отдать Волынь и Подолию, вступилась Османская империя — «Блистательная Порта», надеявшаяся по ходу дела отхватить у России ещё часть Малороссии вместе с Киевом, а также отобрать Астрахань. Подоспел и повод. Запорожские казаки увлеклись преследованием отряда польских мятежников, перешли границу и учинили погром в турецком городке Балта. Несмотря на извинения России и суровом наказании виновных, султан Мустафа III, объявив о поддержке конфедератов, 25 сентября 1768 года арестовал русского посланника, что означало объявление войны, а ещё через месяц повелел собирать 600-тысячную армию для похода на Россию.

Пока русские без особого успеха гонялись по лесам и долам за шайками конфедератов, османы и крымские татары готовились к столкновению с «неверными», которое намечалось в северном Причерноморье и в Молдавии. Для противодействия им Россия начала формировать две армии. Одна, 65-тысячная, под командованием генерала князя Александра Голицына должна была защищать юго-западные рубежи Империи, не допустить соединения османской армии с конфедератами и угрожать турецким крепостям на реке Днестр. Вторая, численностью в 40 тысяч человек, под командованием генерал- губернатора Малороссии Петра Румянцева стояла на нижнем Днепре в районе Елисаветграда и защищала от прорыва противника южную границу России, проходившую в этих краях по открытому степному пространству. Уже зимой, в феврале, Румянцеву пришлось отбивать наступление конной орды крымского хана. Татары были разбиты, но в свой последний в истории разбойничий набег на русскую землю, в Новороссии они успели захватить в плен две тысячи мирных жителей и увести их на полуостров. Более активные боевые действия развернулись весной 1769 года. Сдвинулись дела в Польше. Подошли подкрепления, в том числе Суздальский мушкетерский полк под командованием Александра Васильевича Суворова. 39-летний бригадир с небольшим отрядом пехоты, регулярной кавалерии и казаков сам искал противника, стремительно атаковал его и нанёс ряд поражений, фактически единолично парализовав военную деятельность конфедератов как в самой Польше, так и в Литве. Удачно для России развивались события в Приазовье и на Кубани. В марте войсками были взяты Азов и Таганрог, а в результате активных действий отрядов казаков и калмыков в российское подданство были приведены бывшие союзники турок — кабардинские племена. В апреле была уже готова выступить в Молдавию против османов армия князя Голицына. Войска, в том числе прибывший из Калуги 2-й Московский полк, собрались в Малороссии под Киевом и в середине месяца уже по польским землям Подолии двинулись к мощной турецкой крепости Хотин на реке Днестр.

Крепость защищали 30 тысяч турок и 120 орудий. Русские переправились на правый берег, установили батареи и затем штурмом овладели кронверком в предместье. Дальше дело не пошло и-за малочисленности тяжелой артиллерии. Кроме того, пришло известие о том, что 200-тысячная армия противника перешла Дунай и двинулась в Молдавию. Часть сил направилась в Бендеры, соединилась с татарами и стала угрожать Румянцеву, а половина армии двинулась к Хотину и уже находилась на подходе к крепости. Османы и крымские татары напали на армейский обоз и только с большим трудом удалось отбить эту атаку. Пришлось бросить осаду и отойти за Днестр к Каменец-Подольску, чтобы прикрыть границу. Турецкий главнокомандующий сераскир Молдаванчи-паша расположился в Хотине. Лето прошло в небольших стычках, но когда в начале сентября паша решил перейти Днестр и двинулся к Каменцу, Голицын в двух сражениях нанёс поражение его армии, а затем занял оставленный турками Хотин. В боях активно участвовали московцы, особенно их гренадерские роты, которые во втором сражении, поддержанные удачно установленной на левом берегу реки 20-орудийной батареей, в жаркой контратаке штыками сбросили переправившихся по мосту турок в Днестр и решили дело.

По подписанному императрицей указу в ноябре в мушкетерских полках южных армий, также как и за четыре года до этого в полках нескольких дивизий на западной границе, впервые появились команды егерей, куда отбирались лучшие стрелки. От прочих они отличались зелёным цветом шаровар, черным плюмажем на шляпе, кортиком вместо штыка и укорочённым ружьём с нарезным каналом ствола — дальнобойным штуцером. Такая команда появилась и во 2- м Московском полку.

Капитан Данилов не без неудовольствия принял команду егерей. Дело новое, незнакомое, забот прибавилось. Ротные командиры, само собой, лучших стрелков старались придержать и избавлялись от нерадивых или буйных. Пришлось рапортовать командиру полка подполковнику Бегичеву и потом самому подбирать молодцов. Народ в команде подобрался разный — степенные уральцы, задиристые новгородцы с псковичами, рязанцы — мещерские лесовики, немногословные вологодцы, бойкие москвичи. Все уже понюхали пороха, метко стреляли. Теперь пришло время освоить хитрости рассыпного строя, действия из-за различных укрытий, а главное — обращению с незнакомым оружием. Этим капитан и занимался со своими егерями на зимних квартирах. Полк же пополнился рекрутами и достиг штатной численности. Деревенских парней интенсивно обучали солдатской науке строгие унтер- офицеры. Когда не доходило, то подспорьем выступали кулак или палка, что в крепостной России не считалось чем-то зазорным. Но одновременно рекрутам внушалась мысль о более высоком статусе российского солдата в сравнении с обывателями и его

превосходстве над врагами. Ребятня из окрестных малороссийских

сел с восторгом наблюдала за маневрами новобранцев, пальбой из

ружей и пушек и, насмотревшись всего этого, устраивала свои веселые баталии.

2. КАГУЛ.

Генерал Румянцев, в сентябре сменивший на посту командующего 1-й армией своего родственника князя Голицына, разработал план военных действий в следующем году. Главные события должны были развернуться снова в Молдавии, а также в Валахии. Перед армией ставилась задача очистить левобережье Дуная от турок. План был одобрен Петербургом.

Были изданы манифесты, в которых жителям двух княжеств разъяснялись цели войны и предлагалось поддержать русскую армию. Призыв нашёл отклик, принят молдавским духовенством и повсеместно начали создаваться отряды вооруженных добровольцев — арнаутов, которые включились в борьбу против османов и татар.

В самой армии начал внедряться разработанный Румянцевым и предназначенный к исполнению командным составом «Обряд службы…", который предписывал понятные и полезные нововведения в организацию и обучение войск. Командующий был уверен в умении и стойкости своих солдат и офицеров. Тревожила лишь их малочисленность и недостаток в его армии легкой кавалерии. Карабинеры и кирасиры не тот вид конницы, который нужен против быстрых, на великолепных и горячих конях турецких делов, сипахов и, особенно, крымских татар. За такими не угонишься в преследовании, в яростной сече на тяжеловозе да в кирасе неловко биться с вертким и смелым, нападающим со всех сторон врагом. Оставалась надежда на гусар-сербов и казаков, давно знакомых с манерами противника.

Никаких сомнений у Румянцева не вызывала своя пехота и артиллерия. Построенные в каре фузелеры и гренадеры могли отбить любую, самую лихую атаку, а пушкари без труда переиграть в огневой потехе суетливых топчи, нещадно палящих в божий свет как в копеечку.

С большим удовлетворением Петр Александрович воспринял как нельзя кстати появившийся указ о формировании в его армии команд егерей. Ведь первый батальон этих стрелков был образован именно Румянцевым ещё во время Семилетней войны в 1761 году. Тогда почин не получил своего развития, зато сейчас егеря становились новым родом войск.

В середине марта Данилов был назначен командиром мушкетерской роты и сдал командование над егерями недавно прибывшему в полк поручику. За зиму он много положил трудов, чтобы создать боеспособное подразделение и ему это вполне удалось. Хотя он уже успел привыкнуть к своим егерям, расставался с ними Данилов с легкой душой. Во-первых, его егерская команда получила высокую оценку от командира полка, приятно удивленного, что за столь короткий срок у него появился отряд отличных стрелков — эти 60 проворных ребят стоили в бою не меньше роты фузелеров; во- вторых, дошел слух о том, что команды егерей в будущем выведут из состава полков и создадут из них отдельные батальоны, а покидать уже ставшим родным полк Андрею не хотелось; в- третьих, повышение в должности всегда приятно. Ранней весной 1770 года огромная 150-тысячная турецкая армия сосредоточилась на левом берегу Дуная у Исакчи и готовилась к переправе. Целями были возврат Валахии с Бухарестом и уничтожение стоявшего там русского корпуса генерала Штофельна, вступление в Молдавию и выход к польской границе на соединение с конфедератами. После чего предполагалось вторжение в Россию.

Планы Порты были очевидны и не являлись секретом для Петербурга. Было решено опередить османов и разгромить их на территории Молдавского княжества. То есть, действовать по плану Румянцева.

В конце апреля 1-я (Главная) русская армия выступила к Хотину. 2- я армия, защищавшая российские рубежи от Азова до Южного Буга, которую возглавил генерал- аншеф граф Петр Панин, своими главными силами направилась к Бендерам. Эта крепость находилась на стыке двух русских армий, была важным турецким форпостом, откуда исходила постоянная угроза наступления противника в Малороссию. Перед Паниным была поставлена задача взять Бендеры и перекрыть сообщение турок из Молдавии с другой важнейшей крепостью — Очаковым. Бендеры были блокированы, но активные действия из- за разразившейся чумы были приостановлены до лета.

Румянцев же тянуть не стал и 15 мая у Хотина его войска форсировали Днестр и двинулись на юг. Но быстрому маршу помешала непогода. Обрушились сильные дожди, дороги превратились в непролазные болота, орудия и повозки вязли в грязи, отставали и армия в первую неделю за день преодолевала лишь по несколько верст.

Тем не менее, двигаясь вдоль Прута, уже 17 июня Румянцев атаковал противника. За несколько дней до этого у молдавского селения Рябая Могила 70-тысячная крымско- татарская конница хана Каплан-Гирея окружила малочисленный корпус генерала князя Николая Репнина и тот уже ели сдерживал её непрекращающиеся атаки. Одному русскому пришлось сражаться с десятью ордынцами. Но главные силы армии успели подойти вовремя. На рассвете Румянцев, выстроив пехоту в несколько каре, стремительно атаковал лагерь противника и рассеял татар. Потрясённые неожиданным ударом, они, вместо того, чтобы отступить на соединение с турецкой армией, бросились куда глаза глядят и пришли в себя лишь на реке Ларга при её впадении в Прут. Через несколько дней к татарам подошёл 15-тысячный турецкий корпус Абазу-паши и союзники начали активно укреплять лагерь. Они решили здесь дождаться главные силы верховного визиря Иваззаде Халил-паши и разгромить русских, которых всего-то не более 40 тысяч. Османы занялись своим обычным делом — рыли окопы, чего никогда нельзя было заставить делать татар. Те лишь гарцевали вокруг на своих горячих скакунах, да посмеивались.

Смеяться перестали 7 июля, когда «неверные», вновь построившись в каре от батальона до двух полков в каждом, отбив несколько бешеных атак толп татарской конницы и выдержав огонь турок, с боевым кличем «Да здравствует Екатерина!» вышибли их из лагеря, перебив более тысячи аскеров, пленив ещё две тысячи и захватив 33 пушки. Русские потеряли убитыми 26 рабов божьих, вечная им память. Румянцева перед сражением не смутил двойной перевес противника в силах и он заявил, что «слава и достоинство наше не терпит, чтоб сносить присутствие неприятеля, стоящего на виду у нас, не наступая на него».

Визирь проклял Каплан-Гирея и не захотел воевать вместе с этим трусливым шакалом. Он был уверен, что сможет один справиться с армией Румянцева. Тем не менее, вовсе сбрасывать со счетов татар он не стал. Пусть они будут стоять в тылу русских и не дадут им так просто убежать, когда те устрашаться вида его храбрых войск — таборов янычар, лавины сипахов и мамелюков, зорких топчу с огромными пушками, которые тянут по шесть пар волов.

Между тем, Первая русская армия после баталии на Ларге несколько дней отдыхала неподалеку от места сражения, а затем перешла к речке Салча и на обширной равнине, поджидая обозы, расположилась там лагерем. Вагенбург со всех сторон окружали поля пшеницы и ячменя. Ряды белых армейских палаток среди моря налитых спелостью тяжелых колосьев немного оживляли безлесый пейзаж. Палило солнце и лишь изредка легкое дуновение ветра с реки доносило едва заметную прохладу.

30-тысячная русская армия оказалась в довольно сложном положении. Мало того, что перед ней сейчас стояли 150 тысяч турок, а в тылу за рекой Ялпуг маячили ещё 65 тысяч татар, из-за отставания обозов в войсках стало заканчиваться продовольствие. Нужно было либо возвращаться и идти к обозам, либо наступать. Румянцев выбрал второе. Он не стал ждать нападения с двух сторон и решил атаковать сам.

Армия двинулась вниз вдоль Салчи к Троянову валу, когда-то возведённому римским императором для защиты от варваров. У деревни Гречени перед валом войска остановились и стали готовиться к сражению. Командующий сам провёл рекогносцировку и увидел, что визирь расположил свою огромную армию к югу за Трояновым валом между реками Кагул и Ялпух, причём в самом узком месте, где обе впадают в одноименные озера. Долина была изрезана несколькими довольно глубокими лощинами. Места для развертывания больших масс турецкой кавалерии не хватало. Кроме того, в тылу маневр османов ограничивался широким и полноводным Дунаем, через который турки так и не смогли возвести мосты. Сообщение с противоположным берегом происходило только с помощью лодок. Румянцев решил дождаться у Гречений обоза и войск, которые он несколько дней назад отправил для его охраны от татар, затем несколькими колоннами перейти Троянов вал и построив войска генералов Баура (иначе — Боура), Племянникова, Олица, Брюса и Репнина в каре с кавалерией и артиллерией в промежутках между ними, атаковать турок в долине, причём главный удар нанести по их левому флангу вдоль Кагула.

2-й Московский полк состоял в дивизии генерал-аншефа Петра Олица и находился в центре расположения армии. Ни при Ларге, ни при Рябой Могиле в боевых действиях московцы, кроме двух гренадерских рот, участия не принимали. Но было понятно, что в предстоящем сражении дело найдётся для всех, уж больно много собралось басурманов. Утром 20 июля пикет под командой капитана Данилова стоял на гребне Троянова вала. В пикете, кроме роты Андрея, находилось отделение егерей и три десятка казаков. Мушкетеры и егеря по верху протянули цепь по два человека на каждом посту, а казаки спустились вниз и не спешиваясь сидели в седлах, готовые к сшибке с гарцевавшими перед ними в сотне саженей сипахами. От нападения турок останавливал то ли ров, то ли овраг, тянувшийся вдоль вала.

До лагеря визиря было примерно пять верст и сверху было хорошо видно все то, что там происходило. С севера турки нарыли траншеи и установили артиллерийские батареи. Перед ними беспечно паслись табуны лошадей, гордо расхаживали верблюды, почти неподвижно торчали пастухи, лишь изредка срывавшиеся с места и погонявших непокорных животных. Сам же лагерь напоминал растревоженный муравейник и находился в постоянном движении. От пестроты мундиров, алых и белоснежных тюрбанов, блеска оружия рябило в глазах. На возвышении выделялся среди прочих огромный шатёр великого визиря. С юга, от Дуная, к лагерю тянулись вереницы повозок, подводящие различные припасы для этого огромного скопища людей.

К Данилову подъехали два всадника — казак и молодой офицер, к погону на левом плече которого был пристегнут золотой аксельбант. Офицер живо соскочил с коня, передал поводья казаку и подошёл к Данилову. Представился:

— Капитан Михайло Кутузов, дивизионный обер- квартирмейстер и флигель-адъютант при генерале Фёдоре Виллимовиче Боуре. Послан генералом обозреть расположение османов. Наш авангардный корпус стоит правее вас, но оттуда плохо видно. Здесь же все как на ладони. Не против? — улыбнулся штабной.

— Извольте, господин капитан, — невольно тоже улыбнувшись при виде этого румяного, подтянутого и стремительного офицера, ответил Данилов и предупредил.- Только не советую заезжать дальше моих станичников. Вчера здесь турки заарканили одного любопытного, так еле-еле успели его отбить.

Кутузов достал тетрадку и, посматривая в сторону турецких позиций, стал в неё что-то записывать. Потом сел на лошадь и спустился к казакам. Проехал вдоль вала вправо к лощине, которая оттуда выходила к занятой турками деревне Вулканешти, стоявшей на берегу озера. Потом поднявшись снова на вал, довольно долго рассматривал местность. Турки заметили офицера, несколько сипахов приблизились, обстреляли его из ружей. Капитан не обращая внимания на стрельбу, снова стал писать, а потом неторопясь подъехал к Данилову.

Передав коня снова казаку, он не отказался от предложенной Даниловым воды. Узнав, где сейчас можно найти генерала Олица, Кутузов распрощался, а напоследок сказал:

— Завтра здесь будет горячо. Главное, до баталии — не выпустить визиря за Троянов вал и не дать ему окружить армию. Так что, смотреть надо в оба.

Пожав руку Данилову, Кутузов повернулся пошёл к своей лошади. На глазах изумленного Андрея походка квартирмейстера вдруг изменилась и стала точь в точь напоминать походку Главнокомандующего. Потом, взлетев в седло, озорно улыбнувшись и приложив пальцы к шляпе, Кутузов ускакал.

Около 10 часов в турецком лагере вдруг усилилось движение, запели трубы, забили барабаны и в долину стали выезжать тучи всадников, а за ними двинулась пехота, покатились пушки.

Не мешкая Данилов послал в штаб дивизии вестового с известием о выступлении османов. А внизу донцы уже вовсю состязались в джигитовке и меткости стрельбы с турецкими кавалеристами. Казаки здесь преуспели и обозлённые сипахи не решались подъезжать ближе, зато страшно ругались, в том числе по-русски, грозили копьями и саблями, вызывая их на честный бой. Казаки и не прочь бы, но турок было неизмеримо больше, да и Данилов приказал не ввязываться в бой, который мог перерасти в большое сражение. Что было в головах высших командиров Андрей, естественно, не знал и рисковать не хотел. Дело разрешилось само собой. За две версты до Троянова вала турки неожиданно остановились, затем повернули назад и на широте впадения реки в озеро Кагул начали разбивать новый лагерь, янычары и артиллеристы без особого, правда, рвения принялись возводить легкие укрепления. С вала было отлично видно, что большая часть армии визиря сосредотачивается на левом фланге у реки.

О происходящем Румянцев получил донесения не только из дивизии Олица. Казаки полковника Иловайского захватили важного турка, который рассказал о намеченной на завтра атаке визиря.

Русский командующий сейчас смог выставить на поле боя менее 30 тысяч солдат. Три тысячи пехоты и столько же кавалерии, направленные на охрану обоза, лишь только- только возвращались в вагенбург. Подавляющее преимущество в силах у турок было налицо, сомнений в этом не было ни каких. Но Румянцев приказал армии скрытно ночью выдвигаться к Троянову валу и утром атаковать визиря.

В час ночи 21 июля войска выступили от Греченей. Старались не шуметь и турки не подавали сигнала тревоги. Они или действительно не замечали передвижения русских, или просто не беспокоились понапрасну, будучи абсолютно уверены, что раздавят их при любом раскладе. Когда перед рассветом войска Румянцева уже стали переходить Троянов вал, османы все-таки обозначили себя и открыли пальбу, которая вскоре прекратилась и вновь установилась тишина. Пикет Данилова, как и прочие, были сняты при прохождении вала войсками и присоединились к своим полкам. Около 4 часов утра, когда почти рассвело, вся русская армия уже была за Трояновым валом и стала строиться в боевой порядок. Дивизия Олица в двух каре встала в середине фронта. Перед ней развернулась большая батарея генерал- майора Петра Мелиссино. Справа от дивизии построилось каре генерал- поручика Петра Племянникова, а дальше и немного выдвинувшийся вперёд по берегу реки — авангардный корпус Боура. Соседями Олица слева были также построенные в каре дивизия генерал- поручика Якова Брюса и корпус Репнина. Фланги дивизии защищала кавалерия, правый — карабинеры князя Долгорукова и ахтырские гусары, левый — кирасиры и карабинеры графа Салтыкова. Казаки, арнауты, драгуны разместились между войсками Репнина и Брюса, а сербские гусары — за пехотой Боура. Основная часть артиллерии была поставлена на левом фланге и в центре. Румянцев со штабом находился в правом каре дивизии Олица, состоявшим из 1-й и 2-й пехотных бригад с гренадерским батальоном графа подполковника Семена Воронцова (будущего посланника в Британии). Во втором каре были московцы и три остальных полка 3-й бригады — Смоленский, Куринский, Выборгский.

Рота Данилова вместе со своим полком занимала левый фас «коробки». В четыре утра от топота копыт задрожала земля — нескончаемым потоком в наступление ринулась турецкая кавалерия. Сейчас не один седоусый ветеран в шеренге вспомнил об уничтоженных Румянцевым рогатках, которые останавливали первое нападение вражеской конницы. Но теперь приходилось уповать лишь на свой штык, меткий выстрел, стойкость соседа, а также артиллерию. Она и заговорила первой. Рявкнули две сотни орудий и скосили первые ряды нападавших. Следующие, перескакивая через груды павших людей и коней, по инерции продолжали нестись вперёд. Ещё один залп артиллерии и кавалеристы стали сдерживать лошадей, раздаваться в стороны от русских батарей, обтекать их стороной. Но теперь они попали под плотный огонь пехоты.

Отбитые с фронта, турки бросились по лощине в промежуток между дивизиями Олица и Брюса. Перед самым началом сражения кавалерия Салтыкова отсюда была переведена на усиление правого фланга армии и здесь образовался свободный коридор. Прорвавшиеся турки сразу зашли в тыл войскам Брюса и Репнина и им пришлось биться в полном окружении.

Другая часть османов пробилась к Троянову валу, накопилась в большом числе во рву и спешившись, открыла сильный ружейный огонь с тыла по дивизии Олица.

Румянцев тут же приказал всей дивизии заходить влево, отрезая скопища прорвавшихся турок от основных их сил, а волонтерам, в том числе трём десяткам московцев под командой майора Ребиндера с несколькими пушками взойти на вал и обстрелять османов. Быстро заняв указанную позицию, волонтеры открыли убийственный огонь. Ни одна ружейная пуля и картечь не пропадала даром. В панике турки ринулись обратно, но мышеловка уже захлопнулась. Огнём и штыками пехоты Олица и Брюса все они были полностью уничтожены.

Нападения турок были отбиты по всему фронту. Мало того, русские усилили огонь, артиллерия стреляла непрерывно, ядра залетали уже в турецкий лагерь. Это было уже слишком и османы прекратили атаки.

Визирь и многочисленное окружение, среди которого были почти все главные сановники Порты, негодовали. Горсть русских устояла против элитной кавалерии Империи — лучших биниджи (турецкое — всадник) Анатолии, Албании, Македонии и Фракии! Невиданный позор! Визирь напомнил трём пашам, которых он днями раньше одарил дорогими шубами, об их обещании разгромить русских. Те поклялись покарать неверных.

Уже восьмой час русские солдаты были на ногах. Удалось отбить первое, самое опасное нападение турок, нанести им тяжелый урон.

Но дело нужно было доводить до конца и Румянцев приказал начать наступление. Противник был ошеломлён жестоким отпором, но эта растерянность быстро проходила, когда турецкие командиры за трусость начинали рубить уши своим солдатам. Так что, стоило поторопиться. Первыми вперёд двинулись войска Боура и Племянникова, которые, несмотря на жестокий огонь артиллерии, уже через полчаса подошли вплотную к лагерю неприятеля. Как оказалось, перед ним турки все-таки успели выкопать несколько линий ретраншементов, из которых встретили русских сильным огнём, а затем атаковали конницей. Боур шёл упрямо вперёд и его гренадеры сумели захватить особенно досаждавшую 25-орудийную батарею, а также деревню Вулканешти.

Дивизия Племянникова, числом в 4,5 тысячи человек, не отставала и была в нескольких десятков шагов от лагеря, как внезапно из глубокой лощины, из засады на неё обрушились полчища отборной пехоты — янычар, которых было не менее 10 тысяч. Нападение было настолько неожиданным, что они сразу смяли левый фас каре и ворвались в его середину. Полки Астраханский и 1-й Московский не устояли, солдат охватила паника. С ятаганом в одной руке и кинжалом в другой, янычары в ближнем бою были мастерами. Не в силах оказать организованное сопротивление, сражаясь один против двух, мушкетеры не выдержали бешеного нападения и бросились к каре Олица. Продолжали сражаться 4-й гренадерский, Муромский и Бутырский пехотные полки, но и их участь, казалась, была предрешена. Наблюдая за происходящим, Румянцев очень спокойно сказал гостю русской армии брату прусского короля Фридриха Второго — принцу Брауншвейгскому: " Теперь настало наше время» и приказал трём полковым орудиям развернуться и ударить картечью по янычарам.

Беглецы внесли беспорядок в правое каре дивизии Олица. Но прозвучал зычный голос Румянцева: " Пустите меня!» и, несмотря на попытки свитских удержать его, он стал пробираться в гущу схватки. Он подъехал к бегущим и возгласом» Ребята, стой!» сдержал их. Вокруг образовалась толпа солдат, которые яростно бросились на янычар. Одновременно по ним открыли огонь несколько орудий, а затем атаковали 1-й гренадерский полк и батальон гренадер Воронцова (иногда говорят, что это был батальон егерей). В гуще турок от попавшего в него русского ядра со страшным треском внезапно взорвался снарядный ящик, что привело их в ужас, а весь пыл улетучился. Янычар рассеяли, обе дивизии приведены в порядок и все русские войска двинулись на штурм укреплённого турецкого лагеря.

2-й Московский полк, все семь сотен солдат и офицеров, после разгрома прорвавшейся к Троянову валу турецкой конницы и заминки, связанной с отражением на правом фланге нападения янычар, теперь, все ускоряя шаг, приближался к турецким укреплениям, забитым хотя и уже значительно потрепанным, но все ещё весьма многочисленным воинством.

В шеренге Данилов с удивлением вдруг заметил своего денщика Ивана, шагавшего с другой ротой. Там же поспешали ещё несколько нестроевых, которых капитан знал в лицо. Когда каре остановилось и стало выравниваться перед решающим броском, Андрей поманил к себе денщика и спросил, как он оказался здесь?

— Когда вчера Вы, Ваше высокоблагородие, — объяснил Иван, — с ротой были в пикете, денщиков позвали получать порцию и провиант — утром обоза дождались. На раздаче сговорились просить у батальонного командира ружей и патронов. Уговорили пойти к нему фельдфебеля и сказать о нашем желании пойти в бой с туркой. В полку-то меньше половины осталось, вот и решили подсобить. Господин майор, говорят, удивился очень, но разрешил. Ещё сказал, что всех господ офицеров предупредит, да, видно, за делами забыл. Иван у Данилова в денщиках был уже 12 лет — с того дня, как только Андрей перешёл в полк и получил прапорщика. Капитан знал его как облупленного, давно привык нему и ценил за короткий язык, осмотрительность и хозяйскую жилку. Однажды, правда, пришлось об него обломать палку, когда тот, приняв лишку, при переправе через Одер вместе с коляской утопил весь багаж. Но после этого случая Иван остепенился и строго держался положенной нормы. Особенного геройства за своим денщиком Данилов не замечал и сейчас посмотрел на него другими глазами. Сколько, ведь, людей норовят в тяжелый час в тылу отсидеться, а этот вот каким оказался!

Приказав Ивану вернуться в свою роту, Данилов огляделся. В середине каре, съехавшихся друг к другу, переговаривались оба командира бригад, изредка подсматривая вправо, где у соседей в окружении своего штаба на коне возвышалась статная фигура командующего армией.

Тяжелые полотнища знамён трепетали на ветру. Артиллеристы, подкатив вручную орудия, не обращая внимания на турецкие ядра, замерли с тлеющими пальниками, готовые поднести их к затравкам и либо отбить новую атаку врага, либо обрушить огонь на его траншеи.

Прошло несколько минут. Турки не высовывались за укрепления и выжидали. Взмах руки Румянцева, дробь орудийных выстрелов пробежала по русской линии, ядра и гранаты начали вдребезги разносить турецкие позиции и их защитников.

За орудийным залпом вперёд двинулась русская пехота, охватывая лагерь с флангов, понеслась кавалерия, корпус Репнина стал заходить османам в тыл.

Московцы ворвались в середину ретраншементов турок. Каре уже потеряли строй и превратились в лавины людей. Турки продолжали сражаться, но их сопротивление стало быстро слабеть.

Среди шатров, окопов, куч земли, брошенных орудий и повозок, в тесноте шёл рукопашный бой. Данилову уже несколько раз приходилось пускать в дело шпагу, отбиваясь от выскакивающих отовсюду турок. В какой-то момент он оказался сразу перед несколькими янычарами. Один из них выстрелил из пистолета почти в упор. Пуля ударила в плечо и свалила Андрея на землю. Турки бросились добивать, но дорогу им преградил денщик капитана. Одного янычара он заколол штыком, но другой одним ударом ятагана по локоть отсек ему руку. Подоспели мушкетеры и перебили всех нападавших.

Данилов этого уже не видел. В сознание он пришёл в лазарете на следующий день…

Турки в сражении при Кагуле потерпели сокрушительное поражение, потеряв свыше 20 тысяч воинов, всю артиллерию и обоз, 56 знамён, армейскую казну (которую, правда, до того как о ней узнали в штабе, уже успели растащить арнауты и казаки).

Остатки армии Халил-паши бежали за Дунай. Русские потери составили около тысячи убитыми и ранеными. Петр Румянцев получил титул фельдмаршала, обласкан Екатериной. Поздравление с выдающейся победой прислал бывший противник, а теперь союзник — король Пруссии Фридрих Второй. Все генералы и офицеры получили награды или произведены в более старший чин. О солдатах командующий, конечно, тоже не забыл. Многие были награждены специальными серебряными медалями, все без исключения получили денежное поощрение.

На следующий день по случаю победы был проведён торжественный молебен. Затем произведён салют в 101 залп. Румянцев поблагодарил войска за проявленную отвагу. В ответ солдаты кричали:

— Петр Александрович, ты сам истинный солдат!

Но война не закончилась и продолжалась ещё долгие 4 года. Войска Румянцева, Панина, Долгорукого, Репнина, Боура, Каменского, Суворова били противника в поле, штурмом брали, казалось, неприступные крепости врага. Ожесточенные бои шли в Валахии, Болгарии, на Кавказе, в северном Причерноморье, в Крыму, русский флот громил османов в Средиземном и Эгейском морях. В итоге, Османская империя была значительно ослаблена и изгнана из Крыма, её вассал — крымский хан, привёл своё стремительно хиреющее государство под руку России, которую ордынцы своими разбойничьими набегами до этого терзали несколько веков. Российские армия и флот навсегда утвердились на полуострове, стали щитом от агрессии на южных рубежах страны. Одновременно в Речи Посполитой был подавлен мятеж конфедератов, который не пользовался поддержкой не только белорусского и украинского населения, но и польских «хлопов», а также значительной части дворянства. Не смог помочь и присланный из Франции воинский контингент во главе с генералом Дюмурье. Поляки избрали его Главнокомандующим, но все попытки обьединить разрозненные шайки мятежников, возглавляемые множеством самостийных командиров закончились неудачей. Сам француз вместе с франко-польским гарнизоном весной 1772 года в ходе штурма русскими войсками и отрядом польских королевских войск графа Браницкого под общим командованием генерала Суворова был захвачен в краковском замке генералом Александром Суворовым и затем выслан из страны.

Некогда мощное государство на глазах приходило в упадок. Одной из причин неурядиц было глупое неприятие правящей верхушкой и католическим духовенством иноверцев — русских, белоруссов и украинцев. За это Польша поплатилась. Часть территории до Западной Двины, населенная православными, вернулась в Россию. Хищная и двуличная Австрия оттяпала южные земли до Кракова. Пруссия тоже не осталась в стороне и присоединила часть Поморья и Великой Польши. Произошёл первый раздел Речи Посполитой. Действия России были справедливы, Австрия и Пруссия выступили как грабители с большой дороги. Парадокс, но до сих пор поляки в своей катастрофе винят прежде всего восточных соседей и лицемерно не замечают роли хищников из Вены и Берлина. Свой кнут сечет не так больно.

Андрей Данилов за Кагул был произведён в секунд-майоры и награждён специальной золотой медалью, отчеканенной в честь победы в этом сражении. Его рана оказалась достаточно серьёзной, чтобы продолжить военную службу. После месяца лечения в госпитале, он вышел в отставку, уехал в Россию и поселился в частном доме в Москве у Никитских ворот. Холостяцкая жизнь закончилась лишь только через десять лет. Судьба счастливо свела его с девушкой, которая с родителями в собственном доме проживала по- соседству. Венчание происходило в старинном храме преподобного Феодора Студита у Никитских ворот. Через два года, когда Андрей уже начал терять надежду, Господь подарил влюблённым родителям сына Александра, ещё через несколько лет — второго, Владимира.

ЧАСТЬ 5. ВЗРОСЛЕНИЕ

1. ТВЕРСКАЯ СТОРОНА.

После войны и ударного восстановления хозяйства, после смерти Сталина и

последовавшей за ней расправы Хрущева со своими бывшими сотоварищами, десятилетиями царивший в государстве режим жесточайшей дисциплины и острой идеологической борьбы, нередко, к несчастью, приводившей к репрессиям, был ослаблен и в конце 50-х годов в стране начался процесс либерализации. Как будто после тяжкой работы у народа наступил выходной день. Снова, почему-то, правда, доставалось церкви, трудилась контора глубокого бурения, но к людям, особенно, в творческой среде пришло ощущение раскованности. Это чувствовалось в СМИ, литературе и кинематографе. Пока по-прежнему все клялись приверженности идеи коммунизма, но исподволь уже начиналась её дискредитация. Время пламенных революционеров прошло. Склоняюсь к тому, что в руководстве страны это уже неплохо понимали, хотя речи произносили по накатанной.

Осенью 1963 года произошло невиданное — в Москве на несколько дней исчез хлеб. Вообще исчез! Из булочной, что была тогда как раз напротив чугунной решетки Никитских ворот, пришёл растерянный дед и возвестил, что ни белого, ни черного хлеба в магазин не привезли и вряд ли сегодня привезут. Это на 46 году советской власти, да ещё в мирное время? Надо было видеть удивленные глаза бабушки и мамы. Скандал довольно быстро замяли, срочно намололи кукурузной муки и некоторое время из белого хлеб превратился в желтый. Народ поворчал, но скоро успокоился. Потом вдруг пропала селедка и вобла, которых всегда было полно, исчезла гречка, ухудшилось качество некоторых продуктов.

Наверху, то ли какому-то вредителю, то ли не в меру идейному дураку, вдруг пришла мысль в деревнях ограничить количество фруктовых деревьев на приусадебных участках и уменьшить размеры самих участков. Это в России-то, где земля бурьяном зарастает?!

Люди на кухнях уже в открытую ругали «Никиту-кукурузника», обгадившего Сталина и недавнее прошлое страны, отдавшего все козыри западной пропаганде, но без зазрения совести пару лет назад обещавшего скорое наступление светлого будущего.

Все заметнее становился дефицит продуктов и товаров народного потребления. Деньги, хоть и небольшие, у людей были, а купить на них особенно было нечего. То есть, нарисовалась картина обратная сегодняшней жизни. Конечно, ни о каком голоде и речи не было, но граждане уже привыкли, что дело в стране все время идёт в гору, а здесь такой вот прокол. Рак свистнул — надо что-то менять в народном и, прежде всего, в сельском хозяйстве.

В то время во многих наших городах, заводах и институтах нередко можно было встретить китайцев. Как правило, худые, вежливые, скромно одетые граждане соседней страны набирались знаний и опыта у советских товарищей. Но после того, как Хрущев» развенчал культ личности Сталина» и повелел вынести его тело из Мавзолея, все пошло прахом. Мао Цзэдун понял, какой страшный удар нанесён не только коммунистическому движению, но и ему лично, поскольку махровым цветом в Китае расцветал и его культ. Надо было отвечать и он обозвал советских руководителей ревизионистами дела Маркса-Энгельса- Ленина-Сталина. Теоретический спор превратился в яростную идеологическую борьбу.

Поведение китайцев в Союзе изменилось. Большинство из них вдруг превратились в жестких спорщиков, в глазах появились твердость и злость. Их в массовом порядке начали отзывать домой. Напоследок несколько десятков китайских студентов на Красной площади устроили скандал. Рассказывали, как эти худощавые ребята в бежевых и белых хэбэшных плащах у Лобного места выкрикивали лозунги и их тащила милиция (в 67 году подобное, но уже с массовой дракой, произошло у Мавзолея Ленина).

События с хлебом и китайцами не связаны между собой, но большие начальники устали от самодурства Хрущева, появились поводы и его мирно стащили с трона. Руль постепенно перехватывала номенклатура красная снаружи и белая внутри. Совсем скоро властью полностью завладеет зажравшиеся и безграмотная «элита», которая предательски и беспощадно начнёт распродавать страну и вернёт её в капиталистическое стойло.

Главенствующим станет лозунг «Обогащайтесь!» Развесив уши, доверчивые граждане, заражённые советским прямодушием, будут внимать сказкам, что ничего лучшего этого стойла в мире не придумано, надо поймать только свой шанс, забыть о совести и с разной степенью азарта драть в хвост и в гриву своего менее удачливого ближнего. И будет тебе счастье!

Все это ещё предстояло, а пока страна продолжала увлечённо «строить коммунизм».

Брату подошло время службы в армии. Его друзья уже отдают долг Родине: один прыгает с парашютом в Венгрии, второй служит на авиабазе в Польше, третий сторожит зэков на Севере.

Проводы, в отличие от принятых в деревнях шумных и пьяных, с гармошкой и частушками, происходят в тихом семейном кругу. Бабушка сидит незаметно, немного наклонив голову слушает разговор. Она самая мудрая, очень много испытала на своём веку и про себя молится о здравии и удаче своего любимого внука. Он уже третий из родных, которого она провожает в армию. Муж уходил на Империалистическую, сын сбежал на войну с Гитлером. Сейчас страна не воюет, но в Мире неспокойно.

Брат старается всех приободрить. Обнимает бабушку и маму, кивает и улыбается младшему.

Отец напряжен, но за рюмкой вина обменивается с сыном шутками, вспоминает курьезные моменты из своей 17-летней офицерской жизни. Его, деревенского парня, после окончания десятилетки призвали тоже осенью, в ноябре морозного 1939 года, когда из-за необычайного холода погибло много садов в центральной России, а во время боев на карельском перешейке и прорыва «Линии Маннергейма» обморозились десятки тысяч красноармейцев. Из города Калинина эшелон по железной дороге направился в сторону Ленинграда, якобы, на войну с белофиннами, но потом повернул на юг и доставил ребят в по-летнему жаркий Баку. Ещё в эшелоне отца распределили в артиллерийское училище (имел среднее образование, вместе с другими предметами отлично освоил математику).

Дома его снарядили основательно — чемодан с ветчиной и прочей снедью он еле тащил. Пока дошли от вокзала до части он все проклял. Из-под братовой «буденновки» стекал пот, с трудом сдерживался, чтобы не сбросить опостылевшие валенки и тёплое, на вате, зимнее пальто. Да ещё у чемодана оторвалась ручка.

Облегченно выдохнул, избавившись от обузы, лишь после армейской бани и получения обмундирования — пилотки, гимнастёрки со штанами «галифе», обмоток и сделанных на совесть американских ботинок. Среди прочего отец, смеясь, вспомнил и эту историю. Рассказывал он всегда не спеша, увлекательно и с юмором. Слушатель живо представлял всю картину.

В глазах мамы беспомощность, тревога и жалость. Так же она смотрела на своего младшего, когда и ему пришла пора надевать военную форму. Женьке очень не хочется на целых три года расставаться с братом, но, не подозревая о том, что предстоит, немного ему завидует.

Звоночек прозвенел, родители с братом пошли в Краснопресненский военкомат — место сбора призывников. А бабушка проводила сонного Женьку в школу.

Через пол-года ранним воскресным утром с сумкой с провизией он ехал в промерзшей электричке Москва- Нарофоминск навестить брата в 4-ю танковую гвардейскую Кантемировскую дивизию, где тому выпало служить. Обычно он ездил с родителями, но сегодня ему доверили совершить путешествие одному. За полтора часа езды, временами отскребая ледок с окна, вдоволь насмотрелся на Подмосковные пейзажи, голубое мартовское небо и многочисленных лыжников, скользящих по подсевшему от солнца снегу.

От станции на автобусе он доехал до КПП дивизии, где дежурный офицер среди стайки родственников и подруг уже составлял список служивых, которым предстояло свидание. Записавшись, Женька вышел на улицу и замер от восхищения. По гребню заснеженного вала, проходящего вдоль забора части, лязгая гусеницами, громко потрескивая и урча как обычные колхозные трактора двигателями, выбрасывая на газах из кормы дымы от сгоревшей солярки, на скорости шла колонна легендарных танков Т-34 (это был учебный батальон). Штук тридцать темно-зеленого цвета красавцев возглавлял новенький Т-62, только недавно прибывший с уральского завода. Командир танка, наполовину высунувшись из башенного люка и держась за его круглые бока, смотрел вперёд словно капитан океанского лайнера. Не хватало только развёрнутого красного знамени с призывом» На Берлин!».

Минут через сорок на КПП пришёл брат. С разрешения дежурного он повёл Женьку в дивизию. Зашли в казарму, потом — в» Солдатское кафе " (кажется, так оно называлось). Выбор был невелик — чай, какао, фруктовая вода, молоко, сок, пирожные, печенье, ещё что-то подобное. Хорошо пошли лимонад и привезённые домашние пироги. К стыду, Женька забыл, что еда вообще-то предназначалась его брату.

После кафе прошли на танковое стрельбище. Под навесом стояли на катках два стальных зверя. Если включить рубильник, катки приходили в движение и начинали поочередно подниматься и опускаться. Стоящий на них танк раскачиваясь будто шел по рытвинам и одновременно вёл огонь. Женька с братом залезли в танк и Шурик, благо он был наводчиком, рассказал как надо стрелять. Сержант, начальник хозяйства, разрешил понажимать кнопки-спуски пулемета и пушки, понаблюдать в прицел. Трудно вспомнить, но, кажется, мальчишка даже наводил пушку. Брат объяснил, что один раз наведя пушку, она даже при движении танка не собьётся с прицела и поразит врага. Чудеса!

На прошедших учениях произошёл такой случай. Брат, всегда не любивший торопиться, при объявлении тревоги запоздал на построение. В наказание командир роты приказал ему садиться в необогреваемый Т-34. Это-то при минус 30 градусов, когда пальцы насмерть прилипают к замёрзшей броне, и до танкодрома не одна сотня километров! Рота тронулась, а брат побрел к легендарному старичку. Но тот заупрямился и ни в какую не хотел заводиться. Механик весь вспрел, но танк стоял как вкопанный. Подлетел какой- то командир и приказал бросить бесполезное занятие, экипажу перейти в автомобиль- техничку и следовать к месту учений. В зиловском «кунге» стоит печка-буржуйка, тепло! По дороге успели доспать, обогнали своих и прибыли на танкодром к самому обеду. Командир роты сильно удивился, увидев в огромной палатке-столовой с аппетитом обедающего брата. Ну, а учения прошли хорошо. Брат удачно отстрелялся, его фото с хвалебной заметкой (мол, с первого выстрела комсомолец и меткий наводчик рядовой Александр Д. поражает цель) были помещены в дивизионной газете. На голове «Отличника боевой подготовки» танковый шлем, взгляд устремлён вперёд.

Кантемировская дивизия всегда участвовала в военных парадах на Красной площади. В письме брат как-то обмолвился, что в параде на День Победы 9 мая 65 года будет участвовать и он. Во время одной из тренировок мама с Женькой без особой надежды повидаться с ним пришли к Центральному телеграфу на улице Горького, по которой проходили колонны парадной техники. Чудо, но они увиделись его и даже несколько минут поговорили! БТР, в котором сидел брат (в парадном расчете тогда были не только танки, но и бронетранспортёры дивизии), остановился перед въездом на Манежную площадь как раз рядом с тем местом, где стояли мама и Женька.

За три года службы брат повидал страну: поездил по средней России, был и в Ростовской области, и даже в Сибири — на юге Красноярского края в Саянских горах. Однажды их эшелон притормозил в Расторгуеве, как раз в том месте, где до армии он часто переходил железнодорожные пути, направляясь со станции в Жуково. Неподалеку цвела яблоня и брат сломал ветку на память. Всего в каких-то полутора верстах были ничего не подозревавшие его родные. Прошло больше пятидесяти лет, а яблоня стоит до сих пор!

4 октября 1993 года в Кантемировской дивизии набралось несколько экипажей из офицеров-добровольцев (12-й танковый полк), которые выполнили преступный приказ злопамятного властолюбца и несчастья земли нашей, расстреляв из танковых пушек Российский парламент. Брат глазам не верил наблюдая, как танки его дивизии в родной Москве с двухсот метров в защиту кошельков кучки подонков сжигают русских людей в Доме Советов. В огне истлевали и красные флаги, вывешенные из его окон. С точно такими же в 45-м кантемировцы в Праге изводили под корень предателей- власовцев, которые поклонялись триколору. Оказалось, извели не всех.

Почти каждое лето половину своего отпуска отец проводил на своей родине в деревне Доборшино (иногда писали и говорили. — Доброшино) в Калининской области. Женька ездил туда «из-под палки». Во-первых, не хотелось расставаться с друзьями, с любимыми книгами и привычным образом жизни, во-вторых, там не устраивал быт. Хотя до Москвы было чуть более двухсот километров, в деревне, так и не восстановившейся после войны, до середины 60-х годов не было ни электричества, ни, соответственно, телевизора и радиоприемника. В магазин приходилось ходить или ездить на велосипеде в соседнюю деревню, сверстников, с которыми можно было проводить время, не хватало. Соседка Светка, приезжавшая на лето тоже из Москвы, не в счёт, она даже в футбол толком не играла, а бадминтон Женьке быстро надоедал.

В деревне было полтора десятка домов, где жили в основном женщины со взрослыми детьми, которые работали или в колхозе, или в Калинине (Твери). Мужчин было немного, большинство остались лежать в земле на пути от Москвы до Берлина, также как и остальные 270 тысяч тверичей. Огороды с грядками картошки, огурцов и разной зеленью были обнесены колючей проволокой, оставшейся с войны. У дома кусты смородины, крыжовника, малины, яблони северных сортов. В палисаднике обязательный куст сирени или черемухи, рябина или береза, георгины, астры, календула, другие нехитрые, чтобы не особенно с ними возиться, цветы. В каждом дворе держали разную живность: птицу, овец, коз, свиней, у некоторых были коровы. Утро начиналось с прогона стада по деревне. Потом бабы, по-быстрому накормив своих, повязав косынки, взяв грабли или вилы, в полинявших сатиновых халатах шли на работу. Среди них была и тетка отца — легкая на ноги вдовая Анна, которая вела хозяйство в доме (как у неё сил хватало, одному Богу известно) и беззлобно по поводу и без повода ворчавшая на своего родного брата Степана.

Дед по отцу, Степан Лаврентьевич, изредка постанывавший от нывшей штыковой раны в грудь, переживший в 1-ю Мировую немецкий плен и тяжкую работу у жирного нелюдя- гроссбауэра, был молчалив и внешне довольно суров. По крайней мере, улыбку на его лице видели редко. Работал он конюхом, на телеге развозил колхозников и разное добро. В 29 году как «середняк» вступил в колхоз, но из-за, якобы, лишнего телёнка по навету кого-то из деревенских был раскулачен и несколько месяцев вместе с такими же «врагами колхозного строя» ремонтировал дорогу Ржев-Калинин. Во время войны, когда фашисты при отступлении жгли деревню, в пожаре погибла его мать Ефросинья Андриановна, а ещё через полгода от пережитого ужаса умерла жена Наталья Ипатовна, которую он когда-то привёз в свой дом из села Избрижье на противоположном берегу Волги.

Как-то раз дед доверил Женьке отвезти из леса домой пару брёвен. Строился дом и разрешили в лесу спилить на сруб полтора десятка елей, чем он в этот жаркий день с обоими сыновьями и занялся. Он посчитал, что внук довольно взрослый (уже 9 лет стукнуло) и без проблем доставит эти брёвна домой, где их обтесывали плотники — всего-то с километр пути. Но не тут- то было. При переезде через речку лошадь по середине остановилась как вкопанная — не туда и не сюда. Вода журчит, людей-никого, Женька ерзает на телеге, дергает вожжи, лошадь стоит и изредка тянется мордой вниз. Прошёл час и появился дед, видно, почувствовал неладное. Увидев его, лошадь заржала и как в цирке закивала головой. Выпустив в её адрес очередь суровых эпитетов, дедушка ослабил подпругу, что-то сделал с хомутом и дал животному напиться. Вот, оказывается, в чем дело!

Об этой речке отдельный разговор. Впадая в русле в Волгу на окраине Твери, недалёко от деревни начинался её исток. Чистейшая вода с желтоватым от торфа оттенком бежала в низких берегах по лугу, за которым начинался огромный лес под названием Дунниково.

На отмелях река с шумом обегала россыпи гранитных валунов, затем на глубине молча несла свои воды дальше. В заводях, среди плавающих на поверхности листьев-сердечек, цвели кувшинки «кубышки». В тишине вдруг неожиданно звучал гулкий удар хвостом охотившейся большой рыбины. От буруна и расходившихся в стороны кругов воды, кувшинки плавно пошевеливали своими нежными желтыми головками- бутонами.

Прямо напротив дома по фарватеру над речкой возвышался огромный шершавый осколок скалы из красного гранита, на котором могли расположиться и погреться на солнце сразу несколько человек. Миллионы лет назад его притащила сюда ледяная лавина с севера и теперь он стоял как памятник тем временам.

На берегу у самой воды после войны срубили две деревянные бани, куда ходили те, у кого не было своих. Довольно просторные, обе имели предбанники и парные, посередине которых лежала груда камней с большими, литров на 200, чанами с водой, а вокруг стояли массивные скамьи из липы. К воде полого спускался песчаный берег.

В речке обитали щуки, лини, окуни, караси, плотва, усатые вьюны. Этих последних ловили корзиной в осоке под берегом. Местные их нахваливали за «сладкий» вкус. Но Женька раз увидев, какие кренделя уже почищенные эти рыбки во время жарки выделывают на сковороде, есть их отказывался наотрез.

Кстати, свою первую в жизни рыбу Женька поймал в этой реке. Красавца-окуня он выудил из омута под старым уже полуразрушенным деревянным мостом, как раз напротив бетонного ДОТа, прорези для пулеметов которого смотрели на этот самый мост и широкое поле, где когда-то стоял барский дом.

О войне в этих местах напоминали не только этот ДОТ и колья с обрывками колючей проволоки. Вся округа, даже лес, была перепахана окопами, блиндажами и противотанковыми рвами. Сильных боев здесь, слава Богу, не было. Немцы не дураки и обошли укрепрайон стороной, а затем покатили вдоль Волги прямо по шоссе Ржев- Старица-Калинин-Москва. У Старицы фашистов героически пытались остановить бойцы Отдельной бригады НКВД и выходившие из Вяземского котла разрозненные группы советских солдат, но слишком не равные были силы. Наступал здесь 41-й немецкий моторизованный корпус со старейшей 1-й танковой дивизией во главе. Нахватали тевтоны пленных, согнали местных жителей, среди которых были Женькина бабушка и тетка отца Анна, и у ограды церкви аккурат 7 ноября, расстреляли, мерзавцы, несколько рядовых красноармейцев — молодых ребят (Слышал, что кто-то из русских стал носить цветочки на могилы солдат вермахта, мол, они не виноваты и тоже лишь выполняли приказ. Правда ли или болтают языками?). Через несколько недель Конев и Рокоссовский шуганули фрицев обратно, но те успели угнать скот и сжечь все деревни в округе. Всю зиму людям пришлось жить в лесу в наскоро вырытых землянках и в местной церкви. Деревню в середине декабря освободили воины 247 стрелковой дивизии Красной Армии. Окружавшие деревню с двух сторон леса для жителей были настоящей кладовой. Корзинами носили из леса грибы, чернику, клюкву, бруснику, орехи. Вдоль противотанкового рва разрослась лесная малина, вареньем из которой тетка потчевала родственников — двух племянников и племянницу со своими семьями, съезжавшихся летом из Москвы, Ленинграда и Свердловска. Эти наезды для неё были праздником. После смерти брата Степана, она осталась одна. Кроме соседки и подруги Марфы у неё никого не было, общения не хватало. Выписывала газету «Сельская жизнь», журналы «Крестьянка» и «Работница», но с ними особенно, ведь, не поговоришь. Зимой для разнообразия собиралась, брала здоровые шматки сала, сушеных грибов и на неделю-другую ездила «погостить» к племянникам в Москву или Ленинград.

Изредка из Калинина в деревню приезжал её двоюродный брат Михаил, бегал в лес и по возможности помогал по хозяйству. Возможности, правда, были ограничены. На Карельском фронте получил пулю в живот и был осторожен с тяжестями. Но характер у мужика был боевой, ещё в юности драку начинал первым.

Обычно отец с Женькой, перед тем как ехать в деревню, заезжали в Калинин к Михаилу и его жене Екатерине. День- два жили в их квартире, как-то даже сходили на стадион, где местная «Волга» принимала другую футбольную команду из класса «Б». Ну, а потом, уже вместе с Михаилом, ехали в пригородном автобусе дальше, в деревню.

Автобус останавливался на перекрёстке у моста через речку Тьмаку (Кстати, первое поселение на месте будущей Твери было основано в IX веке, скорее всего, новгородцами в устье именно этой реки). Неподалеку располагалась деревня Бакунино, куда за 4 километра каждый день в школу- восьмилетку когда-то ходил отец. После зимы 41-го года на пепелище деревни осталась лишь истерзанная церковь Троицы Живоначальной, построенная ещё в 1806 году вместо обветшавшей на средства местного помещика М. А. Унковского. Несмотря на выпавшие на её долю испытания, даже сейчас угадывалась её недавняя красота.

Бакунино была заселена славянами в стародавние времена, входила в состав Владимиро-Суздальского, потом — Тверского княжеств. Позднее, судя по Писцовым книгам за 1539 год, она и все окрестные деревни и села принадлежали московскому князю Ивану Михайловичу Шуйскому.

Близость Волги, дороги из Ржева и Старицы в Тверь, Волоколамск и Москву, то есть, важных торговых путей способствовали развития края. Не смогли серьезно его разорить ни татаро-монголы, ни поляки. Зато это удалось сделать немцам. За несколько месяцев они так испоганили Тверскую землю, что она толком не может восстановиться до сих пор…

На остановке встречал дед. Довольные улыбки, рукопожатия, тычки губами и компания, подхватив сумки с дефицитными харчами, вдоль речки и прибрежных кустов, увитых хмелем, направлялась в деревню. Там приходилось притормаживать почти у каждого дома и раскланиваться с приветливо любопытствующими жителями. Последняя остановка в тени старинных в три обхвата лип у колодца- журавля с вкуснейшей ледяной водой. Стоят гул пчёл и медовый дух от цветущих гигантов, от которого дурманит голову. Дом встречал прохладой, едва уловимым, до сих пор не выветрившимся пикантным, но приятным запахом от пристроенного скотного двора и ароматом каких-то сушеных трав. Скинув пиджак и рубашку, разгрузившись и выдохнув отец, пока тетка суетилась с готовкой, выходил на улицу. Уставший и довольный вместе с Михаилом он неторопливо обходил «усадьбу». С реки, куда Женька сразу бежал посмотреть на стайки мальков и набрать ракушек, была видна мелькавшая вокруг дома белым пятном майка отца. Напряжение от непростой и нервной работы судьей у него пропадало уже на следующий день.

Через 2—3 дня после приезда Женька осваивался. Из развлечений были наблюдение за поведением ласточек под крышей дома, изучение содержимого сундука со старыми журналами, вечерние посиделки за самоваром вместе со взрослыми, поездки на велосипеде в магазин в соседнюю деревню, купание в речке. В общем, валял дурака. Ни отец, ни тетка никогда его не привлекали к какому-то делу. Жалели, наверное.

Зато почти каждый день ходили за грибами, которых было полно в окружающих деревню лесах. Об этих походах напоминают фотографии с изображением довольных любителей «тихой охоты» с корзинами отборных трофеев. Выпив молока с посоленным черным хлебом, взяв воду и бутерброды, рано утром направлялись в лес через реку на Зуево, либо по полю на Дунниково. Женька, оставляя за собой дорожку следов, бодро шагал по седой от росы траве и вдыхал такой чистоты и свежести воздух, который не ощущал нигде более. Сказывались богатейшее разнотравье, близость воды и леса. Птицы в полях уже начинали свой концерт, с реки, над которой еще плавал туман, доносились всплески гулявшей рыбы.

Но в лесу в первые минуты было ещё тихо. Лишь иногда с ветки шумно срывалась и взлетала какая-то, скорее всего коршун или тетерев, большая птица. Однажды Женька с братом видели на опушке ток тетеревов и потом недоумевали, как в таких красавцев могли стрелять охотники, которых в сезон немало наезжало в те места.

Пройдя метров сто мимо зарослей кустарника по гужевой дорожке, с годами начинавшей зарастать травой, когда начинался настоящий лес, грибники расходились в стороны. Как правило, сначала попадались мухоморы, валуи, белые блины переросших «сухарок». Потом шли сыроежки, «козленки», подберёзовики, а уже за ними россыпи лисичек, семейки белых и подосиновиков. Под вековыми разлапистыми елями, редкими соснами с дорожками смолы на стволах, осинами с гладкой серо-зеленой корой и веселыми березами-подружками красовались влажные шляпки разных грибов и радовали глаза и душу людей.

Запомнился случай. Когда на речке возвели плотину и она разлилась метров на триста в ширину, переправляться в лес уже пришлось на плоту. Не успел Женька с отцом войти в лес, как обе корзины уже были заполнены боровиками и подосиновиками, которые на длинных ножках из высокой травы торчали рядами как солдаты. Они были оставлены под кустом, к которому пришлось возвращаться и выгружать ароматные дары леса ещё дважды. Так толком в лес и не зашли, прочесали лишь метров сто по его краю. Грибы пришлось складывать в отцовскую офицерскую накидку и Женькин плащ и вместе с корзинами грузить на плот.

Грибы мылись, чистились, варились, солились и потом, набитые в ведра и приличных размеров бак, эвакуировались в Москву. Все это хозяйство нужно было пару километров до большака нести к остановке автобуса, втиснуться в его переполненный сердитыми гражданами салон, постараться ни им, ни себе не отдавить ноги и час трястись до вокзала в Калинине. Там стояла задача первыми прорваться сквозь узкие двери московской электрички и занять место на скамейке. Женька, как пионер и человек охмурённый человеколюбивой советской агитацией, порывался встать и уступить место женщинам, но под серьезным отцовским взглядом опытного человека (после всех дорожных передряг мальчишке пришлось бы стоять на ногах в переполненной электричке три с половиной часа) оседал обратно и терпел как бы нечаянные толчки коленом и локтем какой-нибудь недовольной тётки.

Через три с половиной этих самых часа он был на Ленинградском вокзале, ещё через час — дома. Путешествие на родину отца забывалось уже на следующий день. Лишь много лет спустя к парню пришло понимание, что значили для отца эти поездки в

родную сторону и его самого каждое лето стало тянуть в те края.

Часть 6. ЦАРЬ РАССЕРДИЛСЯ

1. В ИТАЛИЮ ПОД СУВОРОВСКИМИ ЗНАМЁНАМИ.

Как-то так сложилось, что с юных лет у мальчишки проявился интерес к Франции.

Причин было много. Конечно, главную роль здесь сыграли книги, музыка и кино. Как и многие мальчишки, он зачитывался произведениями Александра Дюма и Жюля Верна. Потом вникал в книги Виктора Гюго и Мопассана. Слушал песни в исполнении Эдит Пиаф, Жильбера Беко и Ива Монтана. «Опавшие листья», «Под небом Парижа», «Одинокая гармонь» последнего звучали повсеместно. Ну, а позже, щипал душу Сальваторе Адамо. В кинотеатрах постоянно шли французские фильмы с участием первых «звёзд» и, надо сказать, отличного качества. Мусор тогда не закупался. Да и время было такое — расцвет мирового кинематографа, что у нас, что на Западе.

В те времена паренек полагал, что Франция наиболее близкая России страна. Много было общего. Ведь там тоже в средние века, как и Русь татаро-монголы, страну много лет гнобили иностранные захватчики — только англичане. Также бунтовал простой народ, снёс своего монарха и паразитов- аристократов, героически бился за свободу с интервентами. Парижская коммуна в советской России считалась предвестницей Октябрьской Революции. Как и у нас, партизаны, в основном, коммунисты, боролись с фашистами, а летчики «Нормандии-Неман» вместе с нашими на Яках» вгоняли в землю немецких асов. Французы хорошо усвоили понятие чести и не меняли в своей столице гордое название одной из станций метрополитена — «Сталинград». Генерал и президент Франции Шарль Де Голль не стеснялся восхищаться генералиссимусом Сталиным, а с балкона Моссовета провозглашал здравицы России и её народу. Франция вела себя достаточно благородно и подлостей нашей стране не делала. Воевать-воевала, но никогда не ставила задачу уничтожения или поглощения своего восточного оппонента и относилась к нему с почтением. Россия платила тем же.

После того, как их выбили из Индокитая и Алжира, французы успокоились, вновь вспомнили, что обе мировые войны были вместе с русскими и первыми на Западе стали налаживать отношения с Советским Союзом.

На этом фоне, естественно, Женьке хотелось узнать побольше о великой стране. А здесь ещё объявилась и та самая коробка с орденами предков, один из которых французов знал очень даже неплохо.

К концу XVIII столетия простые французы, с которых драли последнюю шкуру, уже вдоволь натерпелись от вконец обнаглевшего дворянства и королевских чиновников, которые не знали удержу и душили их различными налогами. Крестьяне и ремесленники все более нищали, система феодальных отношений не давала в полной мере развиваться нарождавшемуся капитализму. Сам монарх, поддерживаемый придворной камарильей и духовенством, будто бы и не замечал тягот, которые испытывал народ. Положение усугублял начавшийся в конце 80- годов экономический кризис. Предпринимаемые полумеры улучшений не приносили. Как итог, взрыв народного недовольства, штурм королевского дворца, арест и казнь на гильотине королевской четы, поголовный террор в отношении бывших угнетателей. Наряду с лозунгом «Свобода, равенство, братство!», был провозглашён призыв» Мир хижинам — война дворцам!» Европейские монархи почувствовали серьезную угрозу для установленного веками порядка и подстрекаемые Англией, которая решила воспользоваться смутой и снести своего главного соперника, и щедро ею финансируемые, начали военную интервенцию против республиканской Франции, разожгли мятеж в Вандее.

Осенью 1792 года при Вальми французами было отбито первое наступление пруссаков, австрийцев и роялистов под общим командованием герцога Брауншвейгского. Затем война разгорелась по всем фронтам — на Пиренеях, Рейне, в Северной Италии, Нидерландах. Революционная армия, частично состоящая из добровольцев, раздетая и голодная, но полная энтузиазма, с обычных до 1789 года 242 тысяч постепенно была доведена до полу миллиона человек. Пришли победы, война была вынесена за границы страны. Генералы Пишегрю, Гош, Келлерман, Моро, Бонапарт громили австрийцев, пруссаков, испанцев, голландцев, войска пьемонтского и неаполитанского королей. Случались и поражения, но в целом боевые действия складывались для французов удачно. На захваченных территориях одна за другой стали образовываться подчиненные им республики. Австрия, терявшая свои владения, была уже не рада, что ввязалась в нескончаемую войну. Требовался сильный союзник и взгляд обратился на Россию.

Екатерина II благоразумно отказалась воевать против французских «бунтовщиков» — были они слишком далеко и пусть ими занимаются соседи. Но после её смерти, взошедший на престол Павел I поддался уговорам англичан и вступил в коалицию с Австрией. Человек благородный и честный, наверное, один из самых порядочных в ряду российских самодержцев, Павел Петрович был искренно возмущён террором во Франции и не желал повторения подобного где-то ещё. Кроме того, как Великий магистр Мальтийского рыцарского ордена, он не мог потерпеть беспардонного захвата французами острова Мальта. Поэтому и согласился направить свои войска против французов: в Голландию — корпус генерала Германа, в Швейцарию — корпус генерала Римского-Корсакова, в Италию — армию под командованием Суворова.

Отставной секунд-майор Андрей Данилов не торопился записывать в полк своего первенца — Александра. Когда наступило время, майор повёз сына в Калугу, где стоял его 2-й Московский полк, в который после экзамена по языку, грамоте и азам математики, тот был зачислен рядовым в состав роты егерей. Все офицерские вакансии были заняты и перспективы получения первого чина были весьма туманны. Как это часто бывает, помогли связи. Один из приятелей отца, гостивший у него в Москве, расписал службу в 7-м егерском батальоне, расквартированном в Волковыске недавно образованной Гродненской губернии. Батальон проявил себя при штурме Варшавы, был на хорошем счету у императора и в ближайшие месяцы должен был быть преобразован в егерский полк. Майор собрал все рекомендации и поехал в Литву. Пробыл он там месяц и вернулся душевным другом командира батальона. Уже через пол года, честно выдержав очередной экзамен, Александр нДанилов числился прапорщиком этого батальона.

В мае 1797 года батальон был действительно преобразован в 7-й егерский полк в составе 883 человек, вооружённых штуцерами и кортиками вместо штыков. Зелёный мундир с красными воротником и обшлагами, белые брюки, заправленные в сапоги, треугольная шляпа и форменный колпак с ниспадающим на плечо верхом составляли обмундирование солдата. Костяк полка составляли опытные ветераны, повоевавшие с турками и поляками. От этих ветеранов Александр усваивал премудрости егерского дела. Наблюдая, как эти премудрости, если сразу не доходило, вколачивались в рекрутов, он благодарил Бога, что был офицером и был избавлен от кулаков и палок. Суровые методы обучения солдат в те времена были распространены во всем мире и Россия не была исключением. Единственной страной, где были отменены издевательства над людьми в военных мундирах была революционная Франция. Лозунг «Свобода, равенство, братство!» не был пустым звуком.

В феврале следующего года шефом полка был назначен полковник князь Пётр Багратион. Ещё через год Багратион был произведён в генерал-майоры и полк стал наименоваться по новым уставам его именем — 7-м егерским генерала князя Багратиона егерским полком. В июле 1798 года полк выступил в Брест-Литовск, откуда 13 октября в голове корпуса генерала А.Г.Розенберга армии Суворова двинулся в Австрию. Вслед выступил корпус генерала Ребиндера. Впереди были сражения с отважным и сильным противником — армией республиканской Франции, за год до этого под командованием генерала Бонапарта выгнавшей из Италии австрийцев.

На границе сначала, правда, произошла заминка. Союзники обещали на все время войны обеспечивать русских провиантом и фуражом, однако сразу начались, мягко сказать, недоразумения. Оказалось, что австрийцы установили для русских свои нормы — всего по 2 фунта печёного хлеба в день на человека, в то время как в русской армии полагалось по три фунта плюс примерно 5 килограммов крупы в месяц. Розенберг твёрдо заявил, что австрийской нормы для русского солдата недостаточно и пока её не увеличат, границу переходить он не будет. Препирательства продолжались шесть недель. Наконец, австрийцы добавили крупу по русской норме и по одному крейцеру в день на человека. Только тогда Андрей Григорьевич приказал войскам вступить в Австрию. Опытный 60- летний генерал, участвовавший в Семилетней войне, в сражениях с поляками, воевавший с турками в Черногории и Крыму, никогда не забывал о нуждах простых солдат, за что пользовался их уважением. К нему благоволил император Павел, с почтением относился сам Суворов.

13 октября егеря Багратиона первыми перешли Буг и в авангарде корпуса по бывшим польским землям двинулись на юго-запад. Осенняя распутица и наступившая холодная бесснежная зима мешали быстрому продвижению, но к декабрю были пройдены Люблин и Краков и войска вошли на старые австрийские территории. Местные жители гостеприимно встречали русских. Словаки и немногочисленные в этих краях русины угощали солдат, дарили тёплые вещи, даже предлагали деньги, но их было запрещено брать. Оказалось, что русины, большая часть которых живёт восточнее, в предгорьях Карпат, одной веры с нами, их язык понятен, сами себя называют русскими, они искренне рады и с удовольствием общаются, делятся табаком, приглашают в свои дома, несут еду, хотя сами и небогаты. Также как и на Руси-матушке горбатятся на помещиков, в основном, немцев и мадьяр, правда, времени на уход за своим наделом даётся больше.

Солдаты уважительно дивились на чистые белённые, хотя и с земляными полами, дома, на красиво расшитые праздничные одежды женщин и мужчин, особенно, овчинные безрукавки. С сочувствием относились к мужикам, носящим узкие белые штаны, больше похожие на исподнее. Сами носили подобные, будь они неладны, и знали, сколько трудов стоило их не замарать.

Офицеры роты егерей, в которой служил прапорщик Данилов, на ночлег разместились в доме местного православного священника. Батюшка буквально затащил смущавшихся русских к себе, суетился, не по чину помогая стаскивать задубевшие от мороза полушубки. Улыбчивая попадья хлопотала у печи, где выпекался хлеб, от одного духа которого начинала кружиться голова. Одновременно она давала указания денщикам, носившим дрова и воду, достававшим из подвала разную снедь и выставлявшим её на стол. Отслужив вечернюю, прибежал батюшка и пригласил офицеров отужинать. На столе дымились куски варёной баранины, красовался запечённый карп, пускала скупую слезу нежная ветчина, в тарелках лежали виноград, засахаренные груши, моченные яблоки, стояли жбаны с пивом и вином. После стакана — второго сладкого токайского и сытной еды, развязались языки и потекла неспешная беседа. Разомлевший в тепле Александр с трудом боролся со сном. Как из тумана до него доносился голос священника:

— Знаете ли вы, господа, что из нашего края пошёл Русский народ? Тысячи лет назад, когда ещё никто и не слыхивал о немцах, не говоря уже о мадьярах, здесь, окружённое непроходимыми лесами и горами, процветало племя славян — русских, проповедовал святой Андрей Первозванный. Со временем земли стало не хватать и большая часть народа ушла на восток за Карпаты. Там русские основали ваши Ладогу, Новгород, Киев, Владимир, Галич, Руссу, другие города. Другая, меньшая, часть народа осталась здесь. Выстояли мы и против римлян, и против германцев, пережили гуннов, не поддались католической вере, которую несли поляки да чехи. Из-за малолюдства и слабости подчинились венгерскому королю, вместе с мадьярами отбивались от батыевого войска, потом от турок. Позднее перешли под руку императоров Священной Римской империи. Обид нам не чинят, обычаи и веру не трогают, но смотрим мы на восток на своих братьев, радуемся и молимся за них..

Александр, читавший по настоянию отца Историю Российскую Татищева, хотел было включиться в разговор, порассуждать о скифах, но не успел. Заснувшего прапорщика подхватил Иван, «дядька», отправленный отцом из деревни вместе с сыном в армию смышленый мужик, и уложил на расстеленный у печки полушубок. 5 декабря уходящего 1798 года 20-тысячный корпус Розенберга прибыл в главный моравский город Брюн (Брно). К русским зачастили австрийские генералы, высшие чиновники, члены императорской семьи. 16 декабря в сопровождении конвоя гвардейских венгерских гусар явился сам император Франц с супругой Марией-Терезией, сыном Иосифом — палатином (вице- королем) венгерским и будущим мужем дочери Павла I цесаревны Александры (ревнивая мамаша Иосифа своими придирками и неприязнью немало сделала, чтобы отравить жизнь его любимой жены). Приехал и посол России граф Разумовский, уже до предела намучившийся с австрийскими переговорщиками, которые вели себя так, будто не русские идут спасать их империю, а они сами делают какое-то одолжение.

Для Франца Розенберг провёл показательные манёвры. Император, наблюдая, как егеря Багратиона ловко палят холостыми по атакующим их казакам, а те, в свою очередь, одним махом потом берут батарею, был восхищён действиями русских войск, бодрым видом и снаряжением солдат. Генералы и штаб-офицеры получили монаршие подарки, Розенберг был одарён табакеркой с брильянтами.

Дальше корпус направился к Дунаю и Новый год встретил в Кремсе. Переправившись на правый берег, из-за начавшейся распутицы русские на три месяца застряли в Санкт- Пельтене и лишь 4 марта снова двинулись в поход. Через горы, не чета Карпатам, разлившиеся реки путь лежал в северную Италию. С каждым днём все сильнее ощущалось дыхание весны. Подножья гор вдруг разом оделись в бело-розовые одежды. Дух от цветущего миндаля, пробудившейся земли и буйного разнотравья дурманил головы, веселил солдатские души. Вроде бы и не было пол тысячи вёрст по разбитым дорогам.

Наконец, спустились на равнину и все чаще стали попадаться живописные деревушки, обработанные поля, на которых уже вовсю всходила первая зелень. Весь последний век на Апеннинах шли бесконечные войны — лакомый кусок хотели отхватить австрийцы, французы, испанцы, делили земли местные властители. Последними здесь прошли три года назад батальоны генерала Бонапарта.

2 апреля показались крепостные стены древней Вероны, за которыми в обрамлении многочисленных кипарисов и распустившихся дубов-великанов раскинулись кварталы каменных домов под красными черепичными крышами, древнеримский амфитеатр, красовалась высоченная башня Ламберти, старинные мосты через уже не бурную Адидже. Егеря Багратиона расположились в самом центре города рядом с главной площадью — Пьяцца Эрбе. Разбили палатки прямо на улице и в палисадниках домов в тени цветущих магнолий. Божественный аромат перебивал даже запахи армейского лагеря.

Горожане вначале настороженно встретили очередных гостей, но постепенно любопытство взяло верх и скоро места расквартирования русских обступили жители, рассматривали мундиры и оружие, пытались разговаривать, предлагали хлеб и вино. Ватаги юрких мальчишек носились между казаков, опасливо стреляли черными глазами на бородатых дедков и безбоязненно теребили посмеивавшихся станичников помоложе — клянчили подержать пику, показать пистолет, потрепать лошадь.

Данилов вместе с другими офицерами направился на площадь посмотреть, как идут приготовления к приезду главнокомандующего. Но там ничто не указывало на предстоящее событие: сновали экипажи, фланировали бездельники с тросточками, торговки овощами зазывали домохозяек, несколько рабочих занимались ремонтом стены одного из палаццо, не особенно обращая внимания на отпрыгивающих в сторону зазевавшихся прохожих, разбойничьего вида кучер с красной косынкой на голове правил битюгами, перевозившими пустые бочки. В центре площади стояли отбитые накануне австрийцами у французов при Маньяно пушки и зарядные ящики. Несколько австрийских драгунов, весело переговариваясь, поили из фонтана лошадей. Их командир, гордо подбоченясь и выставив вперёд ногу, показывал на базилику и, судя по всему, отчитывал смущенного местного полицейского. Выслушав австрийца, полицейский отошёл к базилике и тесаком стал соскабливать с её стены надпись — «Tutti gli uomini liberi sono fratelli» («Все свободные люди братья»). Публика хмуро наблюдала за исчезновением якобинского лозунга. Наступали новые времена и далеко не все итальянцы были этому рады.

Остаток дня полк после марша приводил себя в порядок. Сам шеф вечером проехал по расположению, придирчиво рассматривая своих солдат. Багратион остался доволен увиденным. Таких молодцов не зазорно показать прославленному полководцу.

Характера упрямого и довольно строптивого, Суворов за свою военную карьеру не ладил со всеми своими начальниками, последовательно: в Польше с Веймарном и Бибиковым, в Валахии и на Днестре с Салтыковым и Каменским, восстановил против себя Румянцева и Потёмкина. Ненавидя чванство и глупость, под маской чудака он позволял себе издевки над придворными вельможами рангом значительно выше его. Лишь покровительство императрицы Екатерины избавляло его от серьезных неприятностей. Одновременно, хорошо зная армейскую среду и нужды простых солдат, оставаясь требовательным командиром, он с большим уважением и заботой относился к подчиненным, был справедлив и прост в общении, берег людей. Солдаты отвечали искренней любовью, были готовы пойти с ним в огонь и в воду. Были уверены, что» где Суворов — там победа». Не даром австрийцы и англичане настаивали на посылке в Италию именно его. Воинский талант Суворова с плохо скрываемым раздражением ревниво признавал Наполеон. Ещё в России Суворов узнал о разгроме французами союзной неаполитанской армии, которой командовал австрийский генерал Мак, захвате Неаполя, бегстве королевской семьи на Сицилию. Коалиция лишилась 50 тысяч неплохих солдат, которые, хотя бы могли сковывать часть сил неприятеля. Ситуация осложнилась, но Суворов, нисколько не преуменьшая силу и боевой дух противника, был уверен в успехе. Австрийцы, после закулисных переговоров с французами, которые выдвигали все новые наглые требования, наконец, решились начать активные боевые действия. Явившись в середине марта в австрийскую столицу, фельдмаршал на вопрос министра венского Кабинета барона Тугута о его планах ведения войны, показал чистый лист бумаги. Терпеливо выслушав пожелания австрийцев и прочитав предложенную ими инструкцию, Суворов оставил их без комментариев, но уже задумал действовать по- своему: решительно, быстро, самому искать врага и бить его по частям, пока он не собрал свои разрозненные армии в один кулак. Суворов из Вены, после тёплой аудиенции у австрийского императора, 3 апреля прибыл в Верону. Его встретили войска и праздничная толпа горожан. Радостно возбужденные люди впряглись в карету и довезли фельдмаршала до резиденции. В полной парадной форме и при всех орденах в роскошном палаццо Эмилио Александр Васильевич принял архиепископа и представителей властей города, а затем Розенберг представил ему своих и австрийских генералов. Знакомясь с военными, Суворов приговаривал известные свои: «Пуля дура, штык молодец», " Голова хвоста не ждёт», «Шаг-аршин, захождение-полтора», «Субординация …Экзерциция» и прочее. Закончил: " Мы пришли бить безбожных, ветреных и сумасбродных французишков. Они воюют колоннами и мы будем их бить колоннами!» Он оживился, увидев известных ему по прежним компаниям Михаила Милорадовича и Петра Багратиона. На остальных отреагировал :

— Не знаю, помилуй Бог, не встречал. Посмотрим, познакомимся.

С Розенбергом случился известный в истории конфуз. Прямолинейный генерал не понял мудреную просьбу фельдмаршала о выделении ему» двух полчков пехоты и двух полчков казаков». Ответив, что весь корпус в его распоряжении, Розенберг вызвал недовольство Суворова. Генерал не догадался, что от него требуется всего лишь быстро сформировать авангард армии и не мешкая выступать на поиски неприятеля. Зная манеры фельдмаршала, первым нашёлся Багратион и заявил, порадовав Суворова, что он со своим полком немедленно готов идти вперёд.

Утром следующего дня фельдмаршал явился к егерям. Заметив среди них знакомых офицеров и солдат, он тепло поговорил с ними, вспомнил общие ратные дела. Проходя мимо застывшего навытяжку Данилова, Суворов остановился и, улыбаясь, спросил:

— А, ты, прапорщик, что же пустым стоишь? Где твоя хоругвь? — Егерям знамён не положено, Ваше высокопревосходительство.

— Ну, да. В бою они вам, ловким, только в обузу. Хотя и жаль. С удовольствием окинув взглядом ладного молодца и ободряюще подмигнув, Суворов направился к другим егерям.

Получив напутствие обожаемого командира, Багратион в авангарде армии со своими егерями, полком казаков Поздеева и сводным гренадерским батальоном полковника Ломоносова двинулся к занятой французами мощной крепости Брешиа.

На следующий день подошли основные силы австрийцев и обе армии соединились. Суворов охотно пообщался с генералами Меласом и Краем, провел смотр их войскам и остался доволен. Для усиления отряда Багратиона была сразу выделена австрийская дивизия генерала Отта, который по приказу Суворова как старший начальник принял командование авангардом на себя.

Возглавив объединённую армию, Суворов тактично объяснил австрийским генералам свою методу ведения боевых действий и даже составил для них инструкцию, в которой особенно подчеркивал важность соблюдения субординации, точного исполнения его приказов и быстроты действий. В придачу он направил по несколько русских офицеров в каждый пехотный полк союзников для обучения их солдат нашему штыковому бою. Так что, на марше время даром не теряли.

Войскам союзников (32 тысячи русских и около 80 тысяч австрийцев) в это время в Ломбардии противостояла 55- тысячная т.н. «Итальянская» армия французов под командованием престарелого и неудачливого генерала Шерера. Зная, что в армии его не любят и поднимают на смех, на биваках он прокрадывался между палаток и подслушивал солдатские байки о себе. Вопрос о его скорой отставке витал в воздухе и он с нетерпением ждал приказа Директории.