Распятая

Если принять официальную трактовку Христа не как человека, а как богочеловека, то мы должны найти в себе мужество признать, что женскую часть его сущности

с креста никто до сих пор не удосужился снять. Так она и висит там распятой.

Багира «Ночи с Пантерой»

Часть первая. Река, море

I. Убегая, убегай

Глава 1

— Виновна ли она?

— Виновна!

— В чём её главное прегрешение?

— Она родилась ведьмой.

— Любая женщина по натуре нечиста, можем ли мы предъявить в данном случае конкретные обвинения?

— Да, она совратила множество мужчин и женщин, вовлекала их в оргии.

— Вина доказана, есть признания?

— Есть признания, и есть свидетели, всё запротоколировано и оформлено надлежащим образом.

— Она раскаялась?

— Да. Добровольно и чистосердечно.

— Хорошо. Значит, у неё есть шанс быть помилованной Господом! К сожалению, здесь, на Земле, мы только одним можем помочь ей: вознестись поскорее на небеса, чтобы она попыталась получить там прощение. Приступайте!

— До смерти?

— До смерти в ней ведьмы!

Семеро судей в длинных чёрных балахонах с капюшонами покинули свои кресла и смешались с толпой. В скором времени их уже невозможно было отличить от остальных: балахоны исчезли, остались только маски и туники самых разных, ярких цветов.

Мои руки, ноги, голова были привязаны к специальным растяжкам. Верёвки стали медленно натягиваться, сухожилия напряглись, я не выдержала, истошно закричала. Натяжение прекратилось, но боль не проходила, мне было трудно дышать.

Между тем толпа, с ликующими криками, как по команде, пришла в движение. Люди подбегали ко мне с длинными острыми ножами и резали на мелкие кусочки моё рубище, изрисованное мерзкими, ухмыляющимися рогатыми харями, гигантскими сковородами, котлами с кипящей водой.

Когда открылись груди, все дружно загоготали. Наконец, я предстала их взорам полностью обнажённой. Какое-то мгновение вокруг царило молчание, затем раздался оглушительный многоголосый рык. Туники полетели на пол, и я с удивлением обнаружила, что передо мной были не только мужчины, но и женщины, вот только маски из них так никто и не удосужился снять.

Как бы разогревая меня, они начали хлестать моё тело плётками, стараясь попасть кожаными язычками в самые укромные и чувствительные места. Они кричали вместе со мной, своими сладострастными стонами порой даже заглушая меня самою. Пытка прекратилась только тогда, когда кожа моя начала сочиться кровью. Так вот чего они, оказывается, так долго жаждали: крови. Именно от неё они пришли в столь дикое исступление.

Дальше они, словно вырвавшись на волю, дождавшись особого сигнала, как в какой-то хорошо отрепетированной игре с незнакомыми мне правилами, подбегали ко мне то поодиночке, то небольшими группами и методично, изощрённо пытали меня, самые удачные изыски заслуживали особого одобрения, вызывали буквально вопли восторга.

Они восхищались моим телом, но с тем большим удовольствием и возбуждением глумились над ним, ни на минуту не замолкая в воинственных криках, дразнящих стонах. Самым популярным из них был: «Изыди, сатана!» Нужно ли говорить о том, какую невыносимую боль причиняло мне каждое их прикосновение!

Наконец, моя кожа не выдержала, в одном месте лопнула. Возможно, это было каким-то апофеозом, венцом их усилий. Ко мне тут же подбежали двое мужчин с раскалённым котелком и стали заливать свинцом образовавшуюся рану. Подобного я уже не могла вынести, тело моё бессильно обмякло и повисло на растяжках.

Однако мои страдания не разжалобили моих мучителей, только послужили поводом для того, чтобы растяжки подтянуть ещё крепче. Я то теряла сознание, то вновь приходила в себя от боли, причинённой очередной порцией свинца. Не знаю, сколько это продолжалось. Наверное, довольно долго, никакая другая боль уже не ощущалась мною, только от расплавленного металла.

— Смерть или жизнь? — услышала я вдруг грозный голос, снова, на мгновение, придя в себя. С трудом, не веря, я поняла, что вопрос обращён именно ко мне, только ко мне.

Мрачная высокая фигура в чёрной рясе, с лицом, закрытым капюшоном, расталкивая присутствующих, вышла из толпы и встала передо мной, сверля меня пронзительным взглядом.

— Жизнь, — с трудом пошевелила я запёкшимися губами.

— Такая жизнь?

— Жизнь, — всё также хрипло, с неимоверным усилием, выдавила я из себя.

— Такая жизнь?!

— Такая жизнь, — покорно ответила я, потеряв сознание уже надолго.

Глава 2

«Господи, что я делаю?»

Даже очутившись здесь, в этом шикарно обставленном офисе с куколкой-секретаршей, с умным видом (оживший персонаж из столь популярных анекдотов про блондинок) шелестевшей маленькими изящными пальчиками по клавиатуре компьютера, я не могла избавиться от двух, изводивших меня, ощущений: того, что я зря потратила свои деньги (сто евро, чокнуться можно!), и надежды на чудо: что через полчаса (за те же сто евро, совсем даром!) я выйду отсюда здоровой и счастливой. Навсегда.

Наконец, дверь отворилась, и из неё выпорхнула ультрамодно одетая дамочка лет где-то между сорока и пятьюдесятью, вся всклокоченная, возбуждённая, и вместе с тем как бы воздушная, одухотворённая.

«Как после бани! — машинально пришло мне на ум сравнение. — Интересно, что там с ней делали? На кушетке ублажали?»

Дамочка тут же подбежала к «куколке» и принялась обсуждать с ней дату следующего визита, перемежая беседу какими-то восхищёнными ахами-вздохами и чисто женскими пустопорожними репликами относительно кавалеров, причёсок, одежды, отпуская комплименты, напрашиваясь на комплимент.

Однако у меня совершенно не было времени их послушать, так как загорелась лампочка на двери кабинета, приглашая меня войти.

Леонард Львович, а именно так его звали, сидел в кресле, уперев локти в стол, сбросив на грудь очки, поддерживавшиеся изящной серебряной цепочкой, и держа ладони на лбу. Вроде как, выражая всем своим видом глубокую задумчивость, а на самом деле элементарно спал.

Однако сон у него (если то был, действительно, сон, и я не ошиблась) был очень чутким, он моментально среагировал на стук закрывающейся двери и буквально лучился теперь благодушием и приветливостью. Я ожидала увидеть какого-нибудь старичка, чуть ли не с пенсне на носу, еле удерживающегося от того, чтобы не назвать меня «милочкой», а может, и не удерживающегося, а передо мной сидел голубоглазый блондинчик, долговязый, смешливый, лет тридцати-тридцати двух от роду.

И это светило! Профессор! Величина международного масштаба? Боже, ну и попала я в переплёт!

— Здравствуйте! Присаживайтесь, что же вы? — прервал мои размышления «светоч». — Ну, я весь внимание, вы так упорно ко мне пробивались, рассказывайте, с чем пришли?

Я тотчас раскрыла папку, разложила перед ним газетные вырезки и принялась бубнить заученную за долгие месяцы речь. Обычно я делала это давно уже машинально, но сейчас отдельные моменты то тут, то там вновь принимались цеплять меня, и мне всё чаще и чаще приходилось выдерживать паузы и успокаиваться, прежде чем перейти к следующему эпизоду своих невесёлых воспоминаний. Однако, и это было первое, что меня возмутило, «светило» даже не потрудилось притвориться, изобразить на лице сострадание. Как это до него все (повторяю, все, даже неумёхи!) делали.

— Так, и в чём проблема? — спокойно спросил он, когда я закончила свой рассказ.

Господи, «в чём проблема?» Он что, идиот? Действительно, в чём проблема? Сколько раз мне это говорили! Я ведь осталась жива! Но разве я жива? Если бы я была жива, разве я сидела бы здесь сейчас, «воодушевляясь» ухмылкой этого «профессора кислых щей»?

— Молчите? Что ж, время идёт, — вздохнул «великий целитель». — Я в том смысле так выразился, что вы вполне могли бы решить все свои проблемы сами. Зачем вам психотерапевт? Сбивать вас с толку? Подумайте, вам удалось вырваться, остаться в живых, побывав в лапах изощрённых насильников, зарвавшихся нуворишей, подобных случаев можно привести один на несколько тысяч, а сейчас вы просите пожалеть вас, погладить по головке, «вывести из мрака». Нелогично и… не смешно.

Мою грудь распирало от слов возмущения, но я смогла выдавить из себя только:

— Нет, не могу. С каждым днём мне становится всё хуже и хуже, я всё больше углубляюсь в пережитое, всё дальше ухожу в сторону от окружающего мира, растворяюсь в депрессии. Я умираю, и умираю в мучениях, нечеловеческих страданиях. Я падаю, падаю, падаю, и не могу остановиться. «Они» добивают меня.

«Псих» (психотерапевтом мне трудно было его назвать, так я его в тот момент возненавидела!), между тем, протер специальной (с антистатиком) тряпочкой очки, нацепил их на нос и принялся бесцеремонно меня разглядывать.

— Не вижу. Не вижу падения. Вижу макияж, умело, с чувством меры наложенный. Осмысленное выражение лица. А вас наверняка убедили в том, что по вам психиатричка плачет, советовали полежать где-нибудь, подлечиться, как следует, и желательно у частника, непременно у частника. Могу догадаться, что вы обошли всех, доступных вам по денежкам, самоучек и шарлатанов, для которых вы были не более, как подопытным кроликом, точнее, крольчихой. Гипноз, иглоукалывание, таблеточки разные. Очень, кстати, опасные. Удивляюсь, как у вас до сих пор крыша на месте.

Тут я не выдержала, сорвалась, ударила что было силы кулаком по столу.

— Не видите? Ничего вы не видите? И что за советы вы мне даёте? «Помоги себе сама»? Что вы мне нового сказали? Зачем я вообще к вам пришла?

Горе-профессор смотрел несколько секунд на меня, раскрасневшуюся, разгневанную, в восхищении, затем достал из стола и протянул мне какие-то загогулины.

— Прекрасно! Держите! Это бумеранги. Не настоящие, так, игрушечки, но может быть больно, если не увернётесь вовремя, и даже очень больно.

Не знаю, что со мной произошло, но я и в самом деле схватила эти чёртовы деревяшки и стала что было силы бросаться ими.

— Сильнее! Ещё сильнее! — подбадривал меня «псих» (действительно, псих!), отбежавший в другой конец комнаты, и делавший всё возможное, чтобы и полюбоваться результатами моих усилий, и не подставить голову под обстрел. А вот я так и не смогла полностью уберечь себя, несколько ударов всё же пропустила.

— Скажите, вы со всеми так? — упала я, наконец, в кресло, совершенно обессиленная.

— Нет, с каждым по-разному.

— И чем же я заслужила подобное с собой обращение?

— Хороший вопрос! Как я понимаю, вы задали его себе самой?

Мой мучитель неторопливо собрал все, разбросанные по кабинету, «игрушечки», давая мне время полностью прийти в себя.

— Так, хорошо, это была первая рекомендация. Не самая, на мой взгляд, удачная. Так сказать, первый блин. Что вы ещё мне посоветуете?

— Вернуться к жизни. Влюбиться, или хотя бы завести любовника.

Я была готова задушить его.

— Любовника! Да вы хоть представляете, что у меня «там»?

— Догадываюсь, — спокойно ответил он. — Весьма уютное «гнёздышко».

Я не поверила своим ушам.

— Что?!!

— Ну, как у всех женщин. Или вы считаете, что вы в этом отношении уникальны?

— Послушайте, вы в своём уме? Вы, действительно, психотерапевт или сантехник какой-нибудь, случайно забрели сюда? Да я вас по судам затаскаю! У вас отберут лицензию!! Вы фашист!!! Изверг! Сами маньяк! Таким, как вы, нет места на Земле! Я вас в порошок сотру, уничтожу!!

Он похлопал несколько раз в ладоши, как бы пытаясь вернуть меня на грешную землю. Но я никак не могла успокоиться.

— «Гнёздышко»! Господи, видели бы вы это «гнёздышко»!

Однако этого чёртова психа трудно было вывести из себя. Он опять нацепил на нос свои дурацкие очки и с готовностью приподнялся в кресле.

— Что ж, время есть. Давайте посмотрим.

Я не знаю, что я могла сделать в тот момент. Например, поднять над головой двухтумбовый письменный стол и швырнуть им в окно. Вцепиться, как кошка, в горло этому подонку, и в мгновение ока задушить его. Выскочить из кабинета, просто пробив собой дверь, и разнести вдребезги одним движением руки компьютер в приёмной. Но ничего подобного не произошло, я просто расхохоталась. Впрочем, могу сказать одно: я никогда так в жизни не смеялась. Потому что никогда ещё не бывала в состоянии полной, безудержной истерики. Я сползла с кресла, швырялась, чем только могла, отбила себе все руки, не помню даже обо что, а в итоге размякла, растеклась по полу, словно медуза, так что «психу» чуть ли не по частям пришлось отдирать меня от него.

— Хорошо, — бодро объявил он, когда ему, наконец, удалось уложить то, что от меня осталось, в кресло. Затем порылся в шкафах, как я поняла, намеренно растягивая время. В конце концов, достал напольные весы. — Сколько, вы говорили, в вас залили свинца сегодня ночью?

— Много, очень много, — зло ответила я.

Леонард придвинул весы прямо к моим ногам.

— Взвешивайтесь! Что же вы? Взвешивайтесь! Интересно посмотреть, прибавили вы в весе или нет?

Я злобно пнула весы ногой, откинув их в сторону. Я уже поняла, что он хотел доказать мне.

— Да, но это было во сне. А что со мной наяву происходило, вы слышали или мимо ушей пропускали?

Леонард спокойно пожал плечами.

— Да, слышал, конечно, но всё это далеко позади. Что вам мешает сейчас восстановиться, вернуться к нормальной жизни? Ощущение скверны? Ведь из того, что вы мне только что рассказывали, ничто не говорит о том, что вас физически или духовно изуродовали. Травма носила и носит до сих пор исключительно моральный характер.

Мы некоторое время молчали. По сути, он был прав, и крыть мне было нечем.

— Ладно, — продолжил он, если хотите, вот ещё одно ЦУ — ценное указание: вы должны избавиться, временно, разумеется, от всех провоцирующих деталей в одежде: джинсики «в облипочку», мини-юбки… походку слегка приструнить, стараться не выделяться в толпе…

— Господи, — вздохнула я. — И где вы только набрались таких глубокомысленных знаний? Из газет?

— Вы не поняли меня, — ничуть не смутился он. — Речь в данном случае идёт не о том, чтобы не привлечь к себе нежелательного внимания какого-нибудь другого, очередного, монстра, а о том, чтобы блокировать в вашем сознании страх, что подобное может с вами вновь произойти. Об этом тоже было в газетах?

Я снова угрюмо промолчала в ответ.

— Хорошо, если вам нравится сугубо научный подход, может, вам попробовать принцип трёх «С»?

— Принцип трёх «С»? Понятия не имею, что это такое? — оживилась я.

Он усмехнулся.

— Вот видите, как что-то непонятное, так сразу интерес: ушки на макушке. А на самом деле, опять же, проще некуда: Слёзы, Сон, Смех. Выплакаться, выспаться, рассмеяться. Лучший выход из любой депрессии, любого стресса. Да, да, я уже вижу, как вы скептически улыбаетесь, но скажите, как у вас с этим? Плачете? Да, есть немного, но прошли ли вы здесь весь путь до конца? От слёз бессилия, злости, запоздалого сожаления, которые лишь терзают вам душу, растравляют вашу боль — до слёз, которые растворяют воспоминания и душу врачуют? Сон. По вашему же признанию, разве можно назвать «это» сном? Скорее, какой-то, неистощимый в своей изощрённости, кошмар между бодрствованиями. И не ошибусь, если скажу: пусть истерика, припадок, нервный срыв, назовите это как угодно, но сегодня вы в первый раз за долгое время по-настоящему рассмеялись. Всё, поздравляю вас, ваше время вышло.

Я вновь ощутила в себе зарождающийся приступ ярости. Нет, мистер мошенник, мсье маньяк, господин главный псих всея Руси и её окрестностей, я не допущу, чтобы ты сидел здесь и дальше измывался над ни в чём не повинными людьми, выставляя себя царём и богом, надменным всезнайкой. Я тебя просто сотру в порошок. В одном ты, безусловно, прав, я такую школу прошла, через такой ад, что никому не позволю впредь над собой измываться.

— Верните мне мои деньги, — тихо, но твёрдо сказала я.

«Профессор» изобразил на лице полное тупое недоумение.

— Не понимаю. Объясните, почему я должен вернуть то, что я заработал, причём в поте лица. Осмелюсь заметить, пациентка вы не из легких.

— Я не пациентка.

— Зачем же вы пришли сюда?

— Я пришла к психотерапевту, который на деле оказался клоуном. В цирк билет стоит гораздо дешевле. Верните разницу. Пару-троечку евро, так и быть, оставьте себе, мы хорошо повеселились.

Он покачал головой, как бы в состоянии глубокой озабоченности. Затем приподнял брови, наморщил лоб.

— Вы не совсем правы. Знаете, сколько вообще профессиональных клоунов на нашем, крутящемся без передыху, шарике? Думаю, и тысячи не наберётся. Представьте, что столь уникального человека вы наняли себя одну развлекать? Согласился ли бы он это сделать всего только за сто евро?

— Хорошо, — попыталась я взять себя в руки. — Вы возвращаете мне деньги и обходитесь без всех неприятных последствий. Дурите и дальше голову всяческим идиотам. Или, как я уже поняла, главным образом — идиоткам.

— Подходит, — кивнул он без раздумья. — Вы можете забрать свои деньги в любой момент в течение месяца, но при двух условиях: начиная с завтрашнего дня, знаете — бухгалтерия-бюрократия, нужно оформить возврат; и ещё одно: я никогда больше не приму вас, путь назад будет для вас заказан. Навсегда. По рукам?

Я подумала и согласилась: зачем без лишней надобности лезть на рожон? Один день погоды всё равно не сделает. И мы ударили с ним по рукам.

Глава 3

Итак, выбора у меня больше не было. Я всё перепробовала. Что оставалось напоследок? Самый знаменитый в России психотерапевт, затем… обыкновенная психушка. Хотя и среди них, наверное, было далеко не безразлично, где очутиться. Поразмыслив, я решила нарушить данное самой себе обещание. Да, круг замкнулся, но где-то, несомненно, я что-то пропустила, и нужно попытаться пройти тот же путь ещё раз. Во всяком случае, с психиатричкой — никогда не поздно.

Не знаю, на что я надеялась, вновь встретившись с Немальцыной. Она довольно холодно выслушала мои стенания, затем подвела итог:

— Не обижайся, Анюта, но я считаю, что твой сегодняшний визит бесполезен, он только отнял и у меня, и у тебя драгоценное время. Я бы вообще не дала согласие на нашу встречу, просто подумала, что ты решилась, наконец, на серьёзные действия. Очень прошу, больше не ищи встреч со мной. Мы сделали для тебя всё, что могли, большего ты сама не захотела. В принципе, я не жалею о нашем контакте, благодаря тебе мы даже изменили название нашей организации на более точный вариант. Теперь мы не Комитет защиты жертв сексуального насилия, а Комитет защиты и реабилитации жертв сексуальной агрессии. Казалось бы, добавились только два слова, а как расширилось само понятие! Реабилитация — восстановление, лечение. Агрессия в данном случае — то, что предшествует насилию, стадия, на которой его ещё можно предотвратить. Так что мы квиты! Можешь на сей счет не переживать.

В прошлый раз меня принимали в сауне, я там хорошо расслабилась с остальными «комитетчицами» (их было почти два десятка), сегодня встреча проходила непосредственно у Немальцыной на даче. Меня потряс бассейн, построенный на месте обыкновенного пруда. И мне вдруг нестерпимо захотелось в него окунуться.

— Можно? — жалобно попросила я свою благодетельницу, показав на пруд. — Там так красиво!

Любовь Аркадьевна снисходительно усмехнулась и кивнула в знак согласия. Я чуть было не заикнулась о купальнике, но вовремя прикусила язык. Все комитетчицы купались и загорали голышом. Кому их было здесь разглядывать?

Я быстренько разделась и нырнула в прохладную воду. Рыбки, вокруг меня плавали самые настоящие золотые рыбки. Как в прямом, так и в переносном смысле этого слова. Холёные женские тела, среди которых моё, кстати, смотрелось ничуть не хуже остальных. Разноцветные плавники, пришлёпнутые губы, серебристые стайки — это уже рыбки настоящие. Водоросли, ракушки, воздушные пузырьки. Прямо как в аквариуме! Правда, от дороги ближайшей этот аквариум был далековато, и никто, соответственно, не вызвался меня подвезти.

Господи, а ведь моё несчастье могло бы сослужить мне в данном случае неплохую пользу. Мои обидчики были бы сурово наказаны, мне подыскали бы доходную должность, и я вот так плескалась бы среди «своих», виляя золотым хвостиком. Боже, и что же ты сотворил меня такой бестолочью!

Глава 4

В жизни Олега Фомича Чугунова, следователя прокуратуры, который вёл когда-то моё дело, ничего не изменилось. Как и в прошлый раз, я нашла его в том же кафе кварталах в трёх от его работы. Почему он выбрал столь неудобное место для своих обеденных перерывов? Может, его здесь подкармливали?

Увидев меня, он скривился, как от зубной боли.

— А, Леднёва, здравствуй! Опять пришла? Как там дела у «монте-кристов»?

— Неплохо, наверное, — охотно ухмыльнулась я его незамысловатой шутке. — Но я больше не мстительница. Будем считать, что в прошлый раз вы меня переубедили.

— И что, ты пришла выразить мне благодарность? Могла бы письмо прислать или СМС-ку скинуть, я вполне был бы удовлетворён. Только что-то плохо верится. Опять, наверное, что-нибудь замышляешь? Иначе, зачем бы я тебе вдруг понадобился?

Я покачала головой.

— Нет, точно. Я как раз сегодня была в «Фонде Магдалины», или КЗиРЖСА (без бутылки не выговоришь), у Немальцыной, и окончательно отказалась написать заявление о пересмотре моего дела, на чём она, кстати, очень настаивала.

Олег Фомич посерьёзнел.

— А, эти сучки! Да, надо отдать тебе должное, ты времени даром не теряла. Такие знакомства, дух захватывает! Что ж, эти могут. И добиться изменения приговора в гораздо худшую сторону, да и жизнь ребяткам на зоне такую устроить, что те на весь оставшийся срок забудут, как штаны застёгиваются. Вот только тебе потом пришлось бы либо в служанки к ним записаться, либо стать одной из них. Феминистки долбаные! На деньги своих мужей не только жизнью красивой упиваются, но ещё и объявили себя этакими новоявленными робингудками, защитницами женских прав. Ладно, с тобой случай особый, а скольких они действительных монстрищ от возмездия увели? Ну вот тебе хотя бы один случай из их «практики» приведу: две лесбиянки любились-любились, и вдруг одна из них другой заявляет: хочу вернуться к нормальной жизни — муж, дети, словом, чтобы всё было как у людей. Схожу в церковь, покаюсь, Бог простит, ну а уж жизнью, делом докажу, что исправилась. Ну и доказала! Подруга наняла трёх мужиков, чтобы ублажение прошло по полной программе: мужика захотела — вот тебе мужики! Те так увлеклись, что заодно и жизни бабу лишили. И что ты думаешь? Что твои «золотые рыбки» (кстати, очень удачное ты им прозвище подобрала) сделали? Мужикам сроки по максимуму, а зачинщицу вообще вывели сухой из воды. Справедливо? Такая у нас теперь справедливость! Ну ладно, мне время дорого, говори, зачем явилась?

Я поплакалась немного для вида, прекрасно зная, что пытаться разжалобить «железного Фомича» занятие совершенно бесполезное. Затем сделала ему «предложение, от которого невозможно отказаться»: он мне ксерокс с моего дела, а я ему барашка в бумажке.

Чугунов ухмыльнулся:

— Статья… Предложение взятки сотруднику правоохранительных органов.

Я за словом в карман не полезла:

— А «рыбки» на что? Скажу, что для пересмотра дела ксерокс у дяденьки попросила, а дяденька злой оказался, просьбу бедной девочки не удовлетворил. У них руки длинные: воздастся дяденьке, чтобы маленьких не обижал. Как пить дать воздастся.

— Ладно, — вздохнул Фомич. — Будем считать, что разошлись с миром. Ты мне ничего не говорила, я тебе тоже. Кстати, а зачем тебе «дело»? Сказала ведь, что мстить передумала. Что-то ты, Леднёва, совсем изовралась!

— Почему же изовралась, — ответила я спокойно. — Могу сказать на полном серьёзе: просила помощи у всех, у кого только можно, никто мне не помог, хочу теперь попытаться сама во всём разобраться. С какой стати до сих пор эта история не отпускает меня? И где ещё, как не в материалах следствия, искать ту ниточку, которая в состоянии распутать весь клубок?

Чугунов встал.

— Глупости. Чушь очередная! Тебя что, так какой-нибудь из твоих недоделанных «знатоков душ человеческих» на сей эксперимент-экскремент подвиг? Ладно, мне пора! Спасибо, что не забываешь. Не пропадай, пиши, «приветы» мысленные, которых, как я вижу, у тебя в избытке, тоже можешь передавать иногда!

Но я упрямо поплелась за ним к машине. Он поколебался немного, затем открыл мне дверцу на заднем сиденье.

— Послушай, Анхен! Говорим начистоту и разбегаемся. Я думаю, навсегда. Я сделал всё, что мог для тебя в твоём деле. Выложился на полную катушку. Да, срок маленький они получили, «ребятки» наши, три года общего режима. Считай, скоро выйдут на волю. Просто за хорошее поведение. Ну и при не менее хороших адвокатах! И что же? Может, ты боишься, что они начнут мстить тебе? Забудь! Не те люди. Не хочешь, чтобы они, выйдя, могли сотворить что-либо подобное с другой девчонкой? Не будет этого. В том-то и вся сложность — они не маньяки. Тех не угомонишь, рано или поздно всё равно попадаются и огребают на полную катушку за свои деяния. Даже их дружбе конец, не выдержит она такого испытания: один, двое, может, к нормальной жизни вернутся, кого-то и новая, преступная, среда засосёт, но чтобы опять за старое — такому не бывать. Ты же сама помнишь, какую цену ты заплатила, чтобы из того ада вырваться, и как потом эта цена отразилась на ходе следствия.

Я побледнела. Воспоминания были слишком близки по времени.

— Но ведь иначе они бы убили меня. Какой у меня был выбор?

Фомич покачал головой.

— И тогда и сейчас говорю тебе: ты всё сделала правильно — и себе жизнь спасла, и ребят от греха увела. Но тем, что ты начала после этого сама проявлять инициативу и делать вид, что совершаешь всё без принуждения, добровольно, ты лишила себя статуса жертвы. А ведь будь кто-нибудь другой на моём месте — тебя вполне могли бы провести в деле, как соучастницу.

— Ну, на это я никогда бы не пошла. Уж лучше смерть!

— Кому ты баки заливаешь, Леднёва? Были, были эпизоды. С девчонками кто о цене договаривался? Кто их в машину приглашал? А кто их уговаривал: ничего, потерпите, скоро отпустят? Не изверги они, мол, просто ребятам захотелось покуражиться. Хоть я и пожалел тебя, из дела это изъял, как недоказанное, но ведь на суде тебя сломали. Могу голову на отсечение дать, что за тебя они и дня сроку не получили. Вообще бы вывернулись сухими из воды, если бы я тех двух девчонок из Балашихи не уговорил рассказать всё, как было. Так что три года — это фантастика! Подумай, никаких «вещественных доказательств»: ни одной фотографии «на память», ни единой обмолвки в телефонных разговорах, никаких «специальных приспособлений» для пыток, вообще каких-либо извращений, а уж тем более, зверств. Всем было ясно, что ребята просто заигрались: сначала всё вообще было относительно невинно: «снимали» проституток, исправно платили им, потом стали задерживать их подольше, выжимая по максимуму удовольствие, однако в итоге ведь не избивали, не убивали, выгоняли и опять же — платили! Ну, нарвались на тебя, дурочку. Комплекта недоставало, схватили первую попавшуюся, красивую, статную, в вызывающем «прикиде», перешли черту. Могло быть и хуже, но ты этот узелок развязала, как я уже сказал. Чего тебе ещё нужно?

— Ксерокс! — мрачно ответила я.

— Ничего не получится, — спокойно покачал головой Фомич. — И не пытайся меня обломать. Не такие, как ты, пробовали, но все уходили несолоно хлебавши. Ладно, прощай, как я понял, тебе просто очень хотелось с кем-нибудь на эту тему поговорить. Считай, побалаболили. И не гневи Бога, Леднёва, если хочешь, я тебе бесплатную экскурсию устрою: провезу по местам захоронений, я как раз сейчас дело закрываю об одном действительном, а не придуманном, маньяке, из показаний кое-что почитаю, фотографии покажу.

Я вздохнула.

— Чем удивили! Таких страстей-мордастей я в любой день могу по телевизору по самые некуда наглядеться.

Фомич не выдержал, снял руки с руля и развернулся ко мне всем торсом.

— Ах, по телевизору! Ну, если телевизору, да газетёнкам разным паршивым верить — так ещё всё в порядке. Можно жить припеваючи. Жаль я тебя в тюрьму не могу провести, а то посмотрела бы ты на этих уродов. Там ведь настоящего ворья сейчас нет: те на воле, деньги делают с утра до ночи. Мелочёвка: мать родную сыночек убил за то, что не дала ему денег на дискотеку; наркоманка, которая проходившей мимо женщине всё лицо и грудь бритвой исполосовала за то только, что она ей просто замечание сделала: окурок, видите ли, оторва эта бросила прямо на тротуар, а не как положено — в урну. А вот ещё один, совсем свежий, случай: шайка пацанов подловила одну бедолагу в безлюдном месте, избили, ограбили, затем решили ещё и изнасиловать. А насиловать нечем пока, да и толком не знают как: сплошь начальные классы. Так обошлись подручными средствами: палками, бутылками, ножами. Смешно?

Я промолчала. Затем буркнула под нос, уже открыв дверцу машины.

— В гости хотя бы пригласили.

Фомич хохотнул, не оборачиваясь.

— Не дождёшься, Леднёва. Как-нибудь в другой жизни. Если там встретимся.

— Это из-за того, что я порченая? — тихо спросила я.

Всё-таки я его довела, он опять развернулся в ярости.

— Ну ты и дура! Порченая! Да такую порченую на конкурс Мисс Вселенная можно посылать. Вбила себе в голову чушь какую-то. Прошло! Забудь! Никогда не было. В гости! Это ты сейчас: Фомич да Фомич, а через полгода в мою сторону и не посмотришь — кто он, следователишка! И не зли меня! А то так нахлещу как-нибудь по одному месту, неделю сидеть потом не сможешь! В гости! Ну, насмешила! А чего не сразу под венец или в ЗАГС? Мне-то, старому хрычу, терять нечего — хоть месячишко с тобой покувыркаюсь, потом всю жизнь будет, что вспомнить.

Хорошо повеселились. Я, во всяком случае, точно, от души. Но мужик — кремень, ничего не скажешь. «Гвозди б делать из этих людей: Крепче б не было в мире гвоздей», как сказал поэт один, Николай Тихонов. Ничего подобного мне в жизни ещё не попадалось.

Глава 5

Что я могу сказать о себе? Мне двадцать четыре года, я совсем недавно окончила институт, устроилась на хорошую работу, познакомилась там с прекрасным парнем, в котором души не чаяла, вот-вот должна была выйти замуж. Дальше…

Дальше эта нежданная встреча. Как сейчас помню, меня окликнули, вроде бы для того, чтобы о чём-то спросить, я подошла к дверце, тут меня и затолкали в машину. Я пыталась сопротивляться, но почти тотчас же потеряла сознание: то ли эфир, то ли хлороформ, не знаю, чем именно был платок намочен. Очнулась я в бункере, иначе не назовешь, а точнее — специально оборудованном подвале загородного особняка.

Термин «специально оборудованный» на суде потом отрицался, говорилось, что в нём просто до этого жили таджики-строители, которые производили отделочные работы. Да и действительно, там можно было только спать, оргии происходили наверху, в тренажёрном зале. Со мной были три девушки, так называемые «плечевые» — из тех, что путаются с разного рода шофернёй, а вообще-то, «голосуют» перед любой более или менее приличной машиной. Мы все были новенькие, незадолго перед тем «ребятки», как их назвал Фомич, решили обновить состав. Сколько времени каждой из нас предстояло здесь провести, нам было неведомо, да этого и никто не знал. Признаться честно, хоть похитители и обещали, что через недельку наш «квартет» отпустят подобру-поздорову, да ещё денег дадут, никто из девчонок не рассчитывал, что нам удастся выбраться из этих застенков живыми…

Ладно, хватит пока, больше не могу.

Я ненадолго отвлеклась от основных своих размышлений, перешла в файл «Сны» и принялась детально описывать то, что мне довелось испытать сегодня ночью. Первое время я до отказа накачивала себя снотворными, стремясь заглушить воспоминания. Я была тогда настолько перенасыщена ими, что стоило мне закрыть глаза, как тени, образы буквально расползались по комнате, я различала даже их запахи, прикосновения. Потом поняла, что начала попадать в лекарственную зависимость, поскольку мне приходилось применять всё более и более сильные средства. Слава Богу, у меня хватило сил и воли вовремя остановиться. Сейчас ограничиваюсь феназепамом, по полтаблетки, да и то не каждую ночь.

Мой сегодняшний сон… Сны надо фиксировать сразу, как только просыпаешься, потом многие детали теряются или ты вообще даже забываешь то, что тебе привиделось, навсегда. Раньше со мной так и было: и сны мне снились очень редко, и в памяти они стирались мгновенно. Сейчас довелось столкнуться с этим явлением вплотную, настолько, что я частенько не могу уже обходиться без помощи диктофона.

Возможно, вы уже составили обо мне определённое представление, и не исключено, что я кажусь вам сумасшедшей. Не стану спорить, иногда мне тоже кажется, что я не совсем нормальная (а может быть, и вообще ненормальная — такая каша в голове!), но я подобрала для себя более точное определение: «тронутая». Иногда я подолгу стою под душем и часами тру себя губкой. Но мне никогда не смыть этих гадких прикосновений.

Никогда? Это словечко меня буквально бесит. Приблизительно так же, как ещё одно: навсегда! С кем бы я ни разговаривала на эту тему, все пытались убедить меня, что мне никогда уже не удастся стать прежней, я опустилась вниз, уже не такая, как была раньше, не такая, как все остальные. Но и туда, вниз, падать можно до бесконечности, я должна закрепиться, причём, как можно раньше, как можно ближе к тому месту, с которого моё падение началось.

Так что заткнитесь и не говорите больше мне этого слова: «Навсегда», даже мысленно, даже за тысячу километров отсюда. Не желаю его слышать! Я не опускалась, мне «опустили», но я всё равно вернусь к себе настоящей, к той, какой я была.

Так и есть, если бы не диктофон, что-то, может быть, самое важное, я непременно бы упустила.

Я достала с полки томик в изящной, красной с белым, обложке: «Толкование сновидений» Зигмунда Фрейда. Никак не могла пройти мимо эпиграфа, сто раз мной читанного, но всякий раз бесконечно умилявшего меня своей первозданностью:

1 (XXXIX)

Данте к стихотворцам

Не откажи, премудрый, сделай милость,

На этот сон вниманье обрати.

Узнай, что мне красавица приснилась —

Та, что у сердца в пребольшой чести.

С густым венком в руках она явилась,

Желая в дар венок преподнести,

И вдруг на мне рубашка очутилась —

С ее плеча, я убежден почти.

Тут я пришел в такое состоянье,

Что начал даму страстно обнимать,

Ей в удовольствие — по всем приметам.

Я целовал ее; храню молчанье

О прочем, как поклялся ей. И мать

Покойная моя была при этом.

2 (XL)

Данте Алигьери — к Данте да Майано

Передо мной достойный ум явив,

Способны вы постичь виденье сами,

Но, как могу, откликнусь на призыв,

Изложенный изящными словами.

В подарке знак любви предположив

К прекраснейшей и благородной даме,

Любви, чей не всегда исход счастлив,

Надеюсь я — сойдусь во мненье с вами.

Рубашка дамы означать должна,

Как я считаю, как считаем оба,

Что вас в ответ возлюбит и она.

А то, что эта странная особа

С покойницей была, а не одна,

Должно бы означать любовь до гроба.

Данте Алигьери

«Стихотворения флорентийского периода»

(Перевод Е. М. Солоновича).

Ну чем не современная эротика, чуть ли не порнография? Стоит только расшифровать это лукавое: «Храню молчанье о прочем, как поклялся ей». И уж совсем странное: «И мать моя покойная была при этом». Ну а ответ тоже не слаб: «Рубашка дамы означать должна, как я считаю, как считаем оба, что вас в ответ возлюбит и она». «А то, что эта странная особа с покойницей была, а не одна, должно бы означать любовь до гроба».

Я полистала дальше замусоленные мною же самой страницы разделов: «Сновидение — осуществление желания», «Материал и источники сновидений», «Психология процессов сновидения», но истолковала всё, как обычно, в свою пользу:

мои видения просто цветочки по сравнению с тем, что является порой некоторым другим, даже великим. Причём испокон веку.

В пытке участвовали не профессиональные палачи: значит, я подлежала осуждению, а не суду за свои прегрешения.

То есть, «не судите, да не судимы будете!» А «грязные, бесовские желания» могут посещать каждого, практически любого.

Но главное — Некто. Я не сама решила, что имею право заплатить любую цену, лишь бы сохранить свою жизнь — меня спросили об этом, дозволили это.

Откуда вообще взялась подобная идея — заняться вплотную самоанализом? Мне ещё в самом начале сказали, что есть два способа восстановиться: забыть всё, что со мной было, либо наоборот, выплеснуть, вычистить из себя угнетающую, разъедающую меня информацию. Я выбрала сразу оба варианта: сначала избавиться от всех своих воспоминаний, затем надежно замуровать то место в памяти, чтобы никогда к нему больше не возвращаться. Тетрадка, которой я первоначально решилась поверить свои тайны, для этой цели совершенно не подходила, пришлось воспользоваться компьютером, и даже завести в нём отдельную папку.

Особенно долго я раздумывала над графическим образом своего выздоровления.

Восхождение на вершину? Но потом ведь придётся спускаться обратно.

Попытка выбраться из пропасти, в которую я неожиданно угодила? Но сколько можно в ней оставаться?

В итоге выбрала третий вариант: река, на которой меня отнесло вниз по течению, а я хочу вернуться как раз к тому месту, где прежде находилась. Получилась схема: от пункта «А» до пункта «Я», в неё укладывались все файлы до единого.

Мне вовсе не хотелось, чтобы мне приснилась история, рассказанная только что Фомичём, и я решила, как иногда делала, описать её до мельчайших деталей, как будто сама была её очевидицей. Хотя понимала: опасный эксперимент, трудно сказать, куда могло завести меня моё воображение. Но и отступать было некуда, этот кретин (и зачем только ему нужно было рассказывать мне подобное!) прорвал оборону, которую я уже три месяца как выстраивала, и этот прорванный участок нужно было срочно залатать.

Откуда в них столько злобы? Обыкновенные на вид ребята. Они ведь не детдомовские, у них наверняка есть родители. Собираясь замуж, я частенько прикидывала и буквально в ужас приходила, во сколько сил и средств может обойтись мне ребенок (начиная с того, что при родах я просто могу умереть), а вырастет в итоге такой вот дебил.

Они давно сбились в стаю или просто сработало стадное чувство? Кто-то из них действительно был уродом, но не все же? Я, как всегда в таких случаях, проецировала на себя рассказанную историю. Ещё один приём — перемешать в памяти действительное с никогда не происходившим, разбавить тем реальность и, как результат, уменьшить её воздействие на психику.

Могла ли я отбиться? Нет, сковало чувство: как ударить ребёнка? Не просто отшлёпать или отпугнуть, а любым способом вывести его из строя. Они не дали мне времени долго размышлять, повалили на землю, и сколько я ни пыталась потом подняться, всё падала и падала.

Та женщина выжила, выжила ли бы я? И что, интересно, она делала, чтобы выжить? Надо бы расспросить Фомича поподробнее.

Глава 6

Нет, Фомич был не глуп, я всегда это знала, но он даже не подозревал, сколько дал мне информации к размышлению.

Я открыла файл «Месть». Сначала жажда возмездия буквально переполняла меня. Мне хотелось сцепиться с каждым или с каждой, кто бросал в мою сторону ехидный взгляд, обсуждал то, что со мной произошло. Потом я поняла, что на каждый роток не накинешь платок, и если концентрироваться на мелочах, то на главное ни сил, ни времени уже не останется. Файл «Месть» был одним из узловых в вычерченной мной схеме, неужели я закрою его сегодня? Нет-нет, не сотру, конечно, даже периодически буду заглядывать в него. Но, может, я смогу, наконец, теперь продвинуться дальше?

Вадим. Опять Вадим. Никак не пройдёшь мимо него, обязательно споткнёшься. Если бы не его предательство… Но, во-первых, можно ли назвать его поступок предательством или есть какое-то оправдание, пусть даже не просто оправдание, хотя бы слово, в его защиту? Если бы он подошёл ко мне и честно сказал, что нам лучше расстаться, потому что произошедшее со мной отравит навсегда нашу совместную жизнь, как бы я на это отреагировала? Сочла бы его поступок честным или всё равно предательским? И значит, предательство может быть большим или меньшим? Но он не просто шарахнулся от меня, как от зачумлённой, он перекинулся. Тут же начал встречаться с другой девчонкой.

Сейчас я думаю, что она давно у него была, то есть нас вообще было двое, просто он никак не мог решиться, и только в самый последний момент остановил выбор на мне. А затем судьба повернула его выбор в противоположную сторону. Но меня подкосил не сам факт его бегства, а то, что он именно в такой момент отвернулся от меня. Месть? Но ведь Эдмон Дантес (знаменитый граф Монте-Кристо) не мстил своей бывшей невесте Мерседес за то, что она вышла замуж за другого мужчину, своего кузена Фернана Мондего, он мстил самому Фернану, оболгавшему его. Хотя у меня, пожалуй, несколько иной случай. В конце концов, я убедила себя, что судьба проявила ко мне милость, не соединив меня навек с таким человеком. Когда-нибудь в жизни он всё равно бы себя проявил, оставил меня без защиты…