Фридрих Гёльдерлин
Прежде и теперь
Я утру каждому был рад в дни юности своей,
По вечерам грустил. Теперь я опытнее стал —
С опаскою встречаю день
И праздную его конец.
Генрих Гейне
***
Письмо, что ты прислала,
Ничуть не в тягость мне.
Не любишь, оказалось,
И нет письма длинней.
Страниц, где строчки ровны,
Двенадцать в самый раз!
Не пишут так подробно,
Когда дают отказ.
***
Утопая в серых тучах,
Спят властительные боги,
Я расслышал храп могучий
В диком рёве непогоды.
Непогода! Ярость бури
Кораблю грозит кончиной,
Кем же сможет быть обуздан
Ветер, дыбящий пучину?
Ты бессилен перед нею,
Гнущей мачту, доски рвущей, —
Запахну пальто плотнее,
Чтобы спать, как боги в туче.
Густав Фальке
Эпитафия
(Надпись на памятнике на кладбище неизвестных; остров Нойверк, Германия)
Горечь в имени твоем:
«Неизвестный тут лежит».
Не оплакан, погребен,
Всеми в мире позабыт.
Только ветер обовьет
Холм песчаный и гранит,
Прошумит и отойдет,
Словно скорбь прошелестит.
Но, взойдя на небосвод,
Звезды свет утешно льют,
Там душа твоя поет,
Вечный обретя приют.
Альфред Лихтенштейн
Прощание
(Перед отправкой на фронт, для Петера Шера)
Я перед смертью это написал.
Друг, не хочу, чтоб ты мне возражал.
Идем на фронт. Нам смерть теперь цена.
Выть надо мной невеста не должна.
Мне по душе. Идти и умирать.
Рыдает мать. Железным надо стать.
Закат… И через несколько минут
Меня в могилу братскую швырнут.
Горит на небе алая заря.
Тринадцать дней, и словно не был я.
Райнер Мария Рильке
В старом доме
Я в старом доме. Предо мной —
вся Прага, словно на ладони,
вдали уже неслышно тонет,
укрыта сумерек волной.
Туманней города черты.
Лишь купол церкви Николая,
как витязь в шлеме, возвышаясь,
являет облик чистоты.
Мелькают кое-где огни,
там, в шуме города и зное…
А здесь мне слышится иное:
благословенное «Аминь».
***
Тоска души живой: искать волнений,
не знать эпохи, для себя родной.
И все желанья: чтобы тихий гений
вел диалоги с вечностью одной.
И так всю жизнь. Пока полузабытый
вернется час, особенный во всем:
он промолчит, единственный открытый,
и вечность воплотится в нем.
***
Мне вечер книгой стал — пурпурный
камчи роскошной переплет,
застежек золото в лазури
мне пальцы холодит, как лед.
Страницу первую читаю,
и прелестью ее пленен,
вторую медленней листаю,
а третья — как волшебный сон.
Заключительное
Повсюду смерть.
А мы хохочем:
жизнь — цирк, смотри!
Когда беспечны наши дни и ночи,
рыдает молча
она внутри.
Осень
И каждый лист, как гость издалека,
как будто в небесах сады пустеют,
летит, свое паденье отрицая.
Так и земля летит средь звезд, впадая
ночами в одиночество, — века.
Мы все в паденье, словно на беду.
И кажется — оно для всех, кто смертен.
Но есть Один, в ком падшие на свете
блаженное спасенье обретут.
Пантера
(Ботанический сад, Париж)
От бесконечного мельканья прутьев
взгляд зверя мукой искажен и пуст.
Как будто ими целый мир опутан
и втиснут в клетку — подневольный груз.
Походкой мягкою, неслышно, люто
в пространстве крошечном — круги в замóк:
движенье танца силы абсолютной
вкруг центра воли, собранной в комок.
Лишь иногда, как будто в отвлеченье,
завеса падает — и ясен зрак…
И не стряхнуть с души оцепененье,
и сердце поглощает мрак.
Вечер
Спокоен вечер в собственном убранстве,
чей шлейф несут деревья, как пажи,
и видишь вдруг — расколото пространство:
часть в небесах, часть в сумерках лежит;
и только ты стоишь на перепутье,
как дом, где мрак царит и тишина,
твои мечты — о вечности, по сути,
в круженьи звезд, которым ночь полна…
тебе осталось отыскать ответ —
как среди страха, мужества и боли
постигнуть ясный смысл оков и воли:
ты — камня темнота и солнца свет.
Обращение Мухаммеда
Когда ему в убежище высоком
явился ангел, узнанный тотчас, —
прямой, в огне и шуме крыл, он только
просил его оставить в этот раз
тем, кем он был: купцом в поездках дальних,
пусть и смущенным простотой своей,
неграмотным вплоть до последних дней…
такого слова не найти в преданьях.
Но ангел властно указал: внимай,
здесь, на листе, явился Начертавший,
и неотступно требовал: читай!
И он прочел. Склонился Джебраил
Пред тем, кто стал одним из тех, читавших,
кто смог, повиновался и свершил.
Гора
Тридцать шесть и сотню раз потом
эту гору написал художник,
убегал, но снова, будто должен
(тридцать шесть и сотню раз потом),
возвращался к образу вулкана —
безотчетно, счастлив, покорен,
и его влюбленность возрастала,
словно силы черпала лишь в нем,
возникая днем в потоке света,
по ночам блуждая в темноте;
каждый миг в подобной маете
требует вниманья и ответа:
как, за видом открывая вид,
растворясь в увиденном, безлично
вдруг художник явит все величье,
что за каждым полотном стоит.
Жалоба юной девы
В детстве склонность сторониться
всех вокруг, не видеть лица
замечалась иногда;
мы же спорили, кричали
и друг друга убеждали,
только истина едва ли
там, где мнений чехарда.
И еще мне представлялось —
не позволит жизнь и малость
призадуматься над ней.
Я уже не центр Вселенной?
И поддержки нет бесценной,
как ласкают малышей.
Словно изгнана из рая,
тяжкой ношей ощущаю
я заброшенность свою,
и, как птица в заточенье,
получить освобожденье
или жизнь забрать молю.
***
Еще раз взять себе весну, еще раз —
этой земли обеспеченное будущее,
словно билет? О невинное существование!
***
У меня, которому ты поёшь, соловей, сердце —
в нем есть нечто, что не может не покоряться
победительной силе этого голоса.
***
Слез мне больше не удержать — рвутся.
Меня смерть, мавром
в сердце, гнет (и силы неравны),
чтоб лились. До слов дотянуться.
Негр, меня лишь чуть осталось.
Тебе, случайно,
мнится, что речь разрушит молчанье?
Баюкай меня, старость.
***
К зеркалу вод наклонясь,
ах! умолк Нарцисс;
бродит в лесах, таясь,
тихая Артемис.
Речи смертельный дар
выдал любовь;
месть Циклопа — удар,
ярость и кровь.
Как замолчать устам —
пение, говор, смех…
слушать бы, не устать,
мир без помех…
***
Тот, кто молчанье сберёг,
чувствует сущность беседы.
Так достигнет победы
возросший в молчании слог
над всем, что немолчно шумит
злобной насмешкой над речью;
все, что исчезло, вечно
слово в себе таит.
Весна
Новому сиянью не бывать,
как мы полагали, зная вёсны,
легкой светотенью в травах росных,
на тропинках чистых не играть.
Тень накрыла сад своим крылом.
Тень листвы скрывает страх на лицах,
изменяясь, помним о былом,
но былыми нам уже не сбыться.
Ночное небо и звездопад
Бесплатный фрагмент закончился.
Купите книгу, чтобы продолжить чтение.