Бесплатный фрагмент - Песочница

Стоит ли автору каждый раз подтверждать то, что в его книге в качестве отрицательных героев (и некоторых положительных) не упоминаются реальные лица, возможные совпадения случайны, а обстоятельства сюжета вымышлены? Не стоит, однако подтвердим это ещё раз для охочих на сенсации читателей. Автор.

1

Сегодняшняя ночь совершенна свой звездной расточительностью. Ни облачка на небе и даже ветра нет. Слабый бриз улегся на закате, и здешняя гавань выглядит как блестящее зеркало, в котором отражаются огни судов, освещенных прибрежных зданий и проблески маяка. Именно на этот белый каменный столп и смотрит человек. Опираясь на парапет всем телом, он стоит неподвижно. Смотрит в небо, звездный ковёр которого переливается бриллиантовыми каскадами, и думает, что утром снова задует ветер, вновь поднимется волна, и океан будет слышен во всей его акустической мощи. Это будет оглушительный грохот волн. Если предположить, что кто-нибудь сейчас видит его лицо, освещенное снизу огнями, то может показаться, что он улыбается сегодняшней ночи. В последние дни у Бискайского залива ветер и волна играли свою особенную роль в жизни этого человека, но теперь все это уже не будет иметь никакого значения.

Из-за приглушенного шума воды здесь с трудом различимы еле доносящиеся звуки ночного города, и глядя на пару судёнышек, плывущих по заливу, этот мужчина ощущает две боли: одна, физическая и острая, которая исходит от прижимаемой рукой шеи, оттуда струйкой, пропитывая ткань плотной рубашки, сочится кровь, выталкиваемая с каждым сокращением сердечной мышцы. Вторая — боль от ужаса и тоски от того, что сердце его бьётся учащенно, а значит, кровь покинет его раньше, чем он сможет получить какую-то помощь. Выходит — он так и покинет этот мир с незавершенной судьбой и надеждами. Дух жизни покинул его, хотя кровь ещё текла из раны; руки уже не могли держать тело, мышцы ослабли. Тело полетело вниз.

Ещё несколько минут назад ничто не мешало его одиночеству. Он оглянулся просто так: что-то висевшее в воздухе, невидимое, но тяжёлое, внушило ужас и заставило крутить головой. Какой-то громкий хлопок. Такое с ним было впервые, где бы он ни находился. Тем более на привычных для него прогулках по ночным набережным знаменитого Биаррица. Он хорошо знал и эту часть прибрежной полосы, да и весь этот порой шумный, но всегда безопасный город и не ожидал здесь никаких дурацких неприятностей или тем более — смертельной опасности. Её просто неоткуда было ждать. Поэтому он глубоко вздохнул полной грудью, прислушался к плеску волн внизу и в первый раз с тех пор, как вышел из казино полчаса назад, нарушил собственную безмолвность, тихо произнеся себе:

— Тебе не от кого защищаться. Ты просто устал.

Решив прогуляться перед сном, он хотел разобраться в своих отношениях с Рени, подумать спокойно. Он находился в таком положении и подобрался к тому возрасту, когда ты знаешь, чьё общество ты предпочитаешь, какую музыку ты будешь слушать с удовольствием, какой напиток доставит тебе большее удовольствие в это время суток, какая женщина рядом будет тебе приятна в эти выходные.

Он всегда думал о ней скорее с удовольствием, перебирая в памяти многих женщин, с которыми был знаком в своей жизни. Не красавица, но этакий полуспортивный образец самки с крепкой спиной и упругими бёдрами; в компании с ней он проводил здесь уже второе лето. Она немного смеялась, чаще выглядела излишне серьёзной, зато для него оказалась нежна и сладострастна, когда они вдвоём, облепленные местным песком, занимались любовью в укромных, окруженных береговыми камнями и скалами местечках, а прохладные волны пытались допрыгнуть до их тел, но лишь рассыпались на солёные брызги. Он хранил на кончиках своих пальцев и губ ощущение её кожи, помнил запах морской воды, скатывавшейся капельками по её разгорячённому телу. Ему нравилось смотреть на неё, когда она стояла на берегу моря в купальнике.

И это побережье «места двух скал» ему нравилось больше, чем средиземноморское.

Через пятнадцать минут неспешного марша по бульварам — сначала генерала Де Голя, а затем маршала Леклерка — по этим асфальтированным тропам, названным в честь великих имён воинской славы Франции, последняя из которых была с односторонним движением, он подобрался к тоннелю. В это время суток автомобили или скутеры проезжали с интервалом не чаще одной единицы за пять минут по бульвару Леклерка, который вывел мужчину к небольшому тоннелю под плато Аталайе, на котором располагался Музей Моря.

— Одной мне здесь было бы страшно. И холодно, — сказала проходившая девушка своему спутнику. Её тёмные волосы обрамляли гладкое и изящное личико. На вид ей можно было дать лет двадцать, у неё был нежный голос и красивая фигура, которую не могли скрыть даже длинный для её тела мужской свитер и голубые джинсы-клёш, новые, но кое-где рваные, с нижними краями, превращёнными просто в бахрому, какие любят носить молодые люди. Высокий худощавый молодой человек того же возраста, оставшийся в одной рубашке, крепко сжал её в объятиях. Наверное, его влекло к чувственному телу подруги. Парень повернул девушку к себе лицом, положил руки на её обтянутые денимом круглые ягодицы и притянул их к себе настолько плотно, как это было только возможно.

— Ну же, не дрожи, — уговаривал он, срывая поцелуй с её губ и всё сильнее прижимая к себе.

— Не балуйся!

— Но здесь же никого нет, — запротестовал он. — А даже если кто-то и был, разве ты против?

— Мы просто не видим, но наверняка кто-то из папиных знакомых здесь может проходить, — возразила девушка капризным и в то же время соблазнительным тембром голоса, пытаясь на цыпочках дотянуться до его губ и нежно гладя его волосы. — Родители не лягут, пока я не вернусь. Лучше проводи меня домой.

Парень после поцелуя самодовольно улыбнулся, сделав шаг назад, отстранился от девушки, и они быстро ушли. Мужчина проводил пару взглядом и поёжился. От холода?

Отсюда дорога разделилась на три тропы: левая и основная, для транспорта и пешеходов, направлялась в туннель; вторая и третья направлялись к берегу океана. Здесь уже и прогуливающихся-то не было.

Не останавливаясь, он пошел по той, что была средней и в отличие от правой, спускавшейся все ниже, свой уровень над водой не меняла. И вот тогда-то он затылком почувствовал, будто кто-то наблюдает за ним, желая удостовериться, что он следует привычным маршрутом. Ему поначалу захотелось засомневаться в необходимости сворачивать на этот неосвещенный участок асфальта, закралась трусливая мысль «а не стоит ли вернуться к свету?», хотя он и понимал, что вероятность встретить здесь кого-либо ничтожно мала.

По ночам эта, практически центральная, часть города была немноголюдной. Из достопримечательностей города поблизости были только Музей Моря и эспланада с памятником ветеранам войн. Если не считать обитателей двух с лишним десятков аквариумов, в которых размещались более сотни видов рыб и прочих обитателей морских глубин, нескольких тюленей и многочисленное семейство наблюдавших за всеми с напускной ленцой сквозь стекло акул, не опасающихся крупных двуногих и позволяющих фотографировать себя и четверых дремавших сторожей и специалистов музея — эта часть города по ночам была пустыней Гоби.

Да, ещё рядом был и утёс Святой Девы, но к мосту «эспланада Богоматери» (работы ателье самого Эйфеля), по которому можно было подойти к другому символу города — статуе Девы Марии; все почему-то предпочитали подбираться с другой стороны.

Мужчина остановился перед большим камнем. Он осмотрелся по сторонам, как испуганный олень, отбившийся от стада. Достал пачку сигарет и сел покурить на этот самый камень. Взглянув зачем-то на часы, он через несколько минут с обречённым выражением лица поднялся на ноги и выкинул тлеющий окурок в темноту. Подняв голову, поймал себя на мысли, что вокруг него вдруг образовалась странная тишина, будто ночной город полностью замер. Страх вползал в его душу, и он понял, что никак не может его подавить. По крайней мере, до тех пор, пока снова не окажется среди людей.

Он осмотрелся вокруг. Но это место казалось не только молчаливым, но и почему-то оцепеневшим. Мужчина не смог сдержать волну внезапного озноба, даже зубы застучали. Он широко открыл глаза; его охватила паника, которую он был не в силах сдержать, сердце готово было выскочить из груди. Лунный свет разбросал по земле размытые тусклые фигуры непонятных теней. Успокаивало только то, что, если на него кто-то захочет напасть, то в городе всё равно услышат его крики и поспеют на помощь. Он вспомнил слова девушки и её друга, произнесенных несколькими минутами раньше: «Мы просто не видим». Сейчас показалось, что эта фраза несёт в себе угрожающий смысл. Мужчина выругал себя за то, что сам загнал себя в ловушку страха и стоит здесь, вместо того, чтобы попросту направиться в отель.

Капля холодного пота сползла у мужчины по лбу и скользнула между бровями к носу. Он вытер ее пальцем и, сам не зная отчего, поднял глаза к небу. Возможно, кто-то наблюдал за ним сверху? Но там, очень высоко, с тихой периодичностью поблескивали лишь холодные мириады звёзд. И это всё. Его всегда удивляло и восхищало их великолепие; причем у берега океана они смотрелись величественнее, что ли; их подчеркнутое безразличие ко всему, что творилось внизу, придавали пронзительному свету этих небольших светлячков торжественность и изящество, которое было бы незаметно в крупном городе и без ореола гигантского водяного ковра. Их высокомерность обусловлена таким местоположением — над людьми, выше них, с редкой возможностью пикировать на головы своих земных жертв с высоты в виде звёздного дождя…

Паника требовала новой сигареты. Он поискал пачку в карманах и тогда вспомнил, что оставил её вместе с зажигалкой на камне. Он сейчас вернётся в свой номер и там посмеётся над своим беспричинным страхом. Вокруг всё также никого не было видно, но мужчина был не в состоянии отделаться от мучительно-панического чувства. Кто-то наблюдает за ним из-за скал? Мужчина нашёл тот же большой камень, вновь присел на него, чиркнул зажигалкой и трясущейся рукой, совершенно машинальным жестом прикрыл огонь ладонью правой руки. Но порыв ветра задул тонкое пламя.

Он всегда считал, что этот клочок земли сохранился почти в первозданном виде, чистый, незагрязненный — по сравнению с другими департаментами страны. Если бы можно было искусственно создать зону отчуждения для людей, огородив эту землю забором, он бы это сделал. Но это место было освоено основательно вот как уже несколько веков разным людом: баски, франки… (получившиеся в результате смешения этих двух групп гасконцы?) … китобои, англичане, парочка Наполеонов, толпы русских, аристократы, оздоравливающаяся богема, испанцы, немцы, сёрфингисты… Попробуй сегодня разбери, кто из вышеперечисленного списка оказал на эти места большее влияние? Шенген и вовсе перечеркнул любые планы местных жителей на то, что в этих местах будет возможно в одиночестве бродить по здешним улочкам без всяких помех.

Он уловил шум за спиной и вновь ощутил прокатившуюся по телу волну страха. Ему показалось, будто уже и эта дорожка за спиной излучает угрозу. Хотя именно пескам Биаррица он обязан знакомству с Рени Адан и первому ночному наслаждению от секса с ней на пляже под укрывающем от чужих глаз скальным выступом, после которого они купались в заливе, каждой порой разгорячённых тел впитывая прохладу освежающей прохладной воды. Он вспомнил о ней и её отказе провести вместе эти выходные; он хотел просто поговорить с ней один на один — о том, что между ними не склеивалось, поговорить без всяких взаимных упреков и обвинений.

Он опустил голову, чтобы поправить пояс, а затем подняв её, увидел человеческую фигуру, возникшую из темноты; он понял — это произойдёт сейчас. Взмах чьей-то руки — и что-то металлическое вонзается ему в шею. Он попытался закричать и выставил вперёд правую руку. Но этим невольным движением он не смог себе помочь. Левой рукой он схватился за рану на шее. Крикнуть он не смог, потому что стал захлёбываться от собственной крови.

Тут же его охватил озноб, а во рту появился неприятный вяжущий привкус, как от откушенного кусочка плода айвы. Металл вышел из раны, проходя вновь через сухожилия и мышцы, а изо рта вместо крика вырывалось нечеловеческое клокотание и свист. Его удивил возникший внезапно холод в теле и одновременное горение в шее, у раны. Он понимал, что умирает. Мужчина протянул правую руку навстречу своему убийце и почти вцепился ему в одежду, инстинктивно сжав пальцы. Ему показалось, что он падает в какую-то пропасть. На этом всё и закончилось.

Теперь он уже ничего не чувствует.

В эту ночь услышанный убитым хлопок — один, или их было два — был выстрелом, непосредственным результатом которого не стала чья-то пролитая кровь.

Из-за скалы грызун слышал и этот хлопок, а чуть позже — чьи-то шаги чуть поодаль и странные булькающие звуки. Потом опять мягкие шаги, шорохи и наконец — испугавший его глухой звук от падения чего-то большого и тяжёлого, вызвавшего небольшие колебания песка поодаль; он просидел, не шевелясь из предосторожности, несколько минут в темноте. Неизвестно как забравшийся в городскую черту пиренейский сурок выглянул из своего тайника, направив черновато-серую голову с поблескивающими глазками в сторону упавшей сверху громады и осмотрел пустынный пляж.

Громадой оказалось человеческое тело, немного изменившее его рельеф.

Как заброшенная ребёнком кукла в детскую песочницу.

Сурок оказался любопытным. Она сделал шажок в сторону тела. До его ноздрей порывом ветра добралось амбре, исходящий от тела из-за проливающейся свежей крови, но этот аромат его не испугал. Но и двинуться вперед он пока не решался. Шум города здесь практически не был слышен — только эхо от морских волн, но на таком расстоянии эти звуки его не слишком беспокоили. Людей он не сильно побаивался — он с ними ещё не сталкивался. Гораздо больше его беспокоили собаки и чайки, от хохота которых у него дыбом вставал мех по всей шкуре — от крепкой щетины до подшёрстка из более коротких, немного волнистых волос.

Тело было неподвижным. Пока грызуна никто не заметил, беспокоиться было не о чем. Сурок снова огляделся вокруг. Он не спеша пробежал отделяющие его два десятка метров до человечьего тела и стал обнюхивать его. Здесь запахи стали сильнее.

Сурок вновь огляделся. Тело также неподвижно лежало — большое, мягкое — и он стал забираться на него передними лапами, которые были немного короче задних. Прохаживался по нему безволосыми подошвами лап с хорошо сформированными подушечками стопоходящего существа. Ничто в теле не выдавало признаков жизни, и сурок это осознавал. Он обнюхал человеческие волосы, губы, рану на шее, кровь из которой уже перестала сочиться, облизал язычком всё лицо, уши, затем встал на задние лапки. Вновь осмотрелся: нет ли поблизости других, опасных для него существ.

Сурок удобнее устроился на груди мужчины и тут вдруг услышал клёкот приближающийся чайки. Звук точно приближался, а вместе с ним появилась и сама птица — большая и враждебная, которая спланировала на землю рядом и сначала в нерешительности остановилась, прикидывая, как бы отпугнуть странное существо на человеческом теле. Когда чайка всё же «хохотнула» и захлопала крыльями, сурок не выдержал этой атаки и от ужаса стартанул прочь, в темноту. Страх его перед этой птицей был столь велик, что он от ужаса сначала впился в тело под ним своими мощными когтями, а затем прыгнул, оставив на трупе глубокие борозды.

Взрослая чайка крикнула своё победное «Йах-иах-иахахах» и подбежала по песку к лежавшему телу. Сомнений не было: это была большая добыча, предстоял пир. Она прыжком очутилась на ногах мужчины и медленно пошла по ним, чувствуя под своими лапами мясистую плоть под крепкой тканью одежды. Чайка продвинулась на несколько шажков к голове, быстро нашла рану и алчно стала отрывать кусочки свежей плоти…

Утро ознаменовалось напором высоких валов, растущих из залива и падающих на берег. Большие водные выжимки океана с некоторой грациозностью разбивались о скалы и падали на песок. Одна из них выкинула на берег четверых серфингистов, подплывших к пляжу. Они соскочили со своих досок, немного уставшие от утреннего катания, но довольные и, смеясь, уселись на песке в гидрокостюмах, смыв предварительно с рук и ног остатки воска. В это время года по утрам океанская вода у Биаррица была довольно прохладной. Пересказывая свои ощущения от скачек на волнах и отпуская шутки в адрес друг друга, парни с досками несколько минут спустя решали: отправиться сразу в гостиницу или ещё покататься.

А так как принять устраивающее всех решение было нелегко, то двадцатилетние молодые юноши проспорили почти четверть часа, и решили всё же продолжить занятия сёрфингом ближе к обеду — когда немного потеплеет и можно будет сменить гидрокостюмы на лайкру. Четвёрка парней прихватила свои серфборды; они собрались было уже направиться через прибрежный песок к лестнице, поднимавшейся к тротуару улицы, как вдруг один из них вскрикнул, указывая свободной от доски рукой на человеческое тело:

— Там кто-то лежит!

Они подошли поближе, и тот же парень добавил:

— Он мёртв.

Обнаруженная ими, уже увеличенная клевками птиц или ещё каких-то животных, рана на шее, разорванная рубашка и цвет кожи мужчины ни у кого из них сомнений в этом не вызывал.

Через четверть часа пара десятков полицейских, большая часть из которых была в униформе, перекрыли все подходы к обнаруженному телу, и комиссар полиции Мавис Идо, стоя у ног мертвеца, освещённого лучами утреннего солнца, появившегося, как и положено с востока, звонил дежурному в комиссариате:

— Найди мне ещё человек десять! И пришли судмедэксперта… Значит разбуди его, и поживее… Немедленно!

Его привёз очень молодой полицейский, чуть больше двадцати лет. Парня, сразу после того как обнаружили труп, послали за Идо, и он не знал подробностей происшедшего. И труп пока не видел. Поэтому, когда утром в дверь позвонил полицейский в форме, сказав, что дежурный офицер просит его приехать немедленно, комиссар понял: этот вызов предвещает сложное расследование и неприятности.

Мавис Идо готовил себя к примерно такой ужасной картине, какую увидел, но, несмотря на это, не мог не содрогнуться. Красивой такую смерть никак не назовёшь. Молоденький полицейский стоял рядом с ним и не мог отвести глаз от трупа. Внезапно его щёки стали раздуваться, он замычал, развернулся и бросился к берегу. Общий шум вокруг погасил звуки вырвавшегося из него фонтана, но все и так видели, как он выпотрошил содержимое своего желудка и обессиленный сел прямо на песок поблизости.

— Не хватало нам ещё одного трупа от нервного стресса, — проворчал комиссар. — Что он там делает? Эй, сынок, ты не мог отползти подальше, чтобы не загадить нам следы на песке?

В это время специалисты кропотливо изучали место убийства. Всех их отличало удивительно схожее выражение беспокойства на лице; они явно были в тоскливом расположении духа, хотя и работали тщательно. Именно первые часы такой работы и есть самая кропотливая стадия начального расследования.

Здесь собрались все местные профессионалы полиции. Каждый из них был занят своим делом: фотосессия тела и всевозможных следов рядом с ним, обработка порошками предметов, которые потенциально могли нести на себе отпечатки чьих-нибудь пальцев, переговоры с зеваками, рвущимися подойти поближе к месту криминального события, розыск всего подозрительного в радиусе пятидесяти метров и сбор всех тех предметов, вплоть до мусора, которые позже будут изучаться в кабинетах; наконец выяснение вопроса, имеют ли найденные предметы отношение к убийству и как сюда попали. Тем, кто руководил этой следопытской церемонией и принимал в ней участие, важно было не мешать своим коллегам, не делать лишних перемещений, чтобы не нарушить порядок в составлении картины места преступления, не упустить ничего, приняв улику за ничего не значащую мелочь, вовремя обменяться информацией и мнением по всему увиденному и найденному. Но какой начальник откажется от попытки подстегнуть даже таких дисциплинированных ищеек?

Через пару часов комиссар разговаривал с судмедэкспертом и одним из своих подчинённых.

— Тайсон, пересыпьте здесь весь песок, поднимите каждый камешек, хоть в воду заплывайте, но найдите мне что-нибудь! — комиссар Идо был явно на взводе, сопровождая каждое своё слово нервной жестикуляцией. — Тело осмотрели тщательно?

— Да, Мавис, — подтвердил судмедэксперт, который казался совершенно отрешенным от всего происходящего, от суеты вокруг. Посмотрев на него, комиссар подумал, что не требуется бесконечно много времени провести человеку на такой работе, чтобы привыкнуть к смерти и насилию. — Но нам хотелось, чтобы и ты им полюбовался. Выразительный кошмар.

— Сколько он здесь?

— Тело пролежало часов шесть-семь. Его не очень-то приглядный вид обусловлен поведением птиц и каких-то животных. Скорее всего, смерть наступила от того, что в шею воткнулся твердый предмет.

— Что значит воткнулся? Сам по себе, что ли? Говори по-человечески, а не как политик на выборах. Когда слушаешь и не поймешь — что тебе впаривают.

— Дай мне время до вечера. Думаю, что это убийство. На теле кроме этой раны есть ещё царапины и другие следы, но так как предмет, который мог быть использован в качестве орудия убийства, пока не найден, я и осторожничаю. Пятна крови, которые обнаружили возле и на самом парапете, скорее всего принадлежат ему, но лучше я всё проверю. Не думаю, что в нём пробудился безумец, избравший себе настолько негигиеничный способ самоубийства, к тому же сложный по исполнению. Я могу забрать труп?

— Что ты хочешь от меня услышать? Да, увозите; вряд ли он собирался здесь и дальше загорать, — кивнул комиссар.

Два санитара и помогавшие им полицейские, дождавшись команды, переложили тело в пластиковый мешок и стали грузить его на носилки, чтобы перенести труп к санитарной машине, стоявшей чуть поодаль у поднятого на автомобильный буксир катера в тупике аллеи Пор де Пешёр.

— Что за ночь? То стрельба у Музея Моря, а теперь ещё и труп! Будто кто-то специально устроил мне бессонную ночь, — пожаловался Идо. — Кстати, нашли какие-нибудь следы у музея? Может гильзы?

— Ничего, шеф, — повёл плечами полицейский. — И потом, сегодня рассвело недавно из-за погоды, так что ещё не всё и осмотрели. Думаете, это связанные между собой происшествия?

— Будем считать, что я этой фразы от тебя не слышал! Я не гадалка, Тайсон. Найдите мне хоть какой-нибудь след, ну хоть что-нибудь, тогда и поговорим, — пробормотал комиссар сквозь зубы. — Кой чёрт этого журналиста занесло сюда ночью? И как мне теперь искать убийцу, если я ничего не знаю наверняка: выспрашивать в качестве свидетеля каждую чайку, что она видела ночью, пролетая над этой гигантской песочницей? Тьфу, вот дьявольские создания!

Последняя фраза относилась к чайке, решившей, что кожаный пиджак комиссара требует немедленного удобрения её помётом.

Убийство нарушило провинциальную жизнь светского курорта и размеренный ритм службы его полицейских, к которому они привыкли. Это в крупных городах, которые были где-то далеко, все привычны к постоянной тревоге, криминальным разборкам и страху перед террористическими актами, а здесь полицейские живут в ритме благопристойного вальса, которому и подчинены все их рабочие рефлексы. Сегодня совершенно внезапно на местных блюстителей порядка навалились срочная работа и круглосуточные дежурства.

Вечером этого же дня судмедэксперт доложил подошедшему комиссару первые выводы после исследования трупа. Самым интересным для расследования он счёл находку мелкой зелёной блёстки, когда с усилием стал разгибать пальцы убитого журналиста: она застряла между ногтем и подушечкой среднего пальца правой руки. Это была плоская чешуйка. С отверстием для продевания нити или нечто похожего на нить, скажем — лески. Судмедэксперт внимательно рассмотрел эту штучку, подробно описал её в своих записях и положил в пластиковый пакет.

— И откуда эта ерунда могла к нему попасть? — спросил Мавис Идо.

— Скорее всего, он зацепился ногтем за одежду убийцы и сорвал её. Кстати, эта ерунда называется пайетка.

— Значит ли это однозначно, что она сорвана с женской одежды?

— Лет тридцать назад я бы на этот вопрос ответил почти однозначно и положительно. Если бы не знал, что у моего младшего сына есть джинсы, украшенные на карманах такой же ерундой. А для протокола — пайетками.

Комиссар осмотрел фотографии с изображениями фрагментов тела.

— Причина смерти?

— Рана на левой поверхности шеи. Представить себе, что эту рану он нанёс себе сам, или наткнулся на какой-то металлический прут в темноте шеей — неправдоподобно. Скорее всего, кто-то нанёс удар холодным оружием: тонким ножом, стилетом, металлическим прутом. Но так как рана уже после смерти подверглась обработке животными и птицами, которые рвали на теле куски мяса, более определённо я сказать не готов.

Комиссар склонился над трупом, потом с брезгливым выражением лица осмотрел окровавленную одежду, пытаясь найти ещё какие-нибудь следы, хотя интуитивно чувствовал, что ничего нового не найдет.

— А вот эти глубокие царапины на груди? Откуда они?

— Для меня это тоже пока вопрос. Скорее всего эти следы от когтей какого-то животного. На собачьи или кошачьи не похоже, хотя и исключить такую возможность полностью нельзя. Думаю, это какое-то животное размером примерно с небольшую собаку, типа таксы, только с более острыми и мощными, сильными когтями. Идентифицировать точнее я пока не в состоянии. Из-за того, что над трупом до меня поработали животные, останется ещё много невыясненных вопросов. По-видимому, сам преступник никаких полезных для тебя следов не оставил.

— Кроме этой штучки, — показал на пакетик с пайеткой комиссар. — Так что, полагаю, у нас уже нечто имеется.

— Возможно, — скептически согласился немолодой судмедэксперт. — Но пока что это именно нечто. И не более того. Иначе мне придётся поздравить тебя с арестом блестящей пайетки.

— И как я работаю с таким пессимистом, как ты? Надо ещё раз посмотреть, может наверху или на песке найдутся ещё такие же блестюшки. Ладно, на пляже и у музея наши люди ещё работают, может что и найдут. Пока же у меня под подозрением весь город, кроме четырёх серфингистов, которые его нашли. Этот журналист перевернул мне все планы на спокойную жизнь в ближайшее время. А теперь остаётся только гадать, каковы были мотивы такого убийства. И не имеем ли мы дела с каким-нибудь психом, кто терпеть не может одиноко прогуливающихся журналистов или просто заезжих парижан. Успокаивает только одно — статистика.

— И каким же образом?

— Всё, чего я сейчас боюсь — это найти очередной труп в городе или его окрестностях. Я постоянно держу своих сотрудников в полной готовности, но за всё время моей службы в Биаррице единственной по-настоящему серьёзной проблемой был недавний пожар. По статистике за последние двадцать лет в этом городе не бывает больше одного убийства в год. Значит, план этого года убийцами точно выполнен, и завтра нового убийства можно не ожидать.

— Почти остроумно, Мавис. Ты давно был в Музее Моря?

— Да, — изумлённо ответил комиссар, не ожидав такой резкой смены темы. — А что?

— Видел, как там дельфинов кормят с рук?

— Видел, конечно. Ходил туда пару раз с семьёй, последний раз почти полгода назад, в начале осени. Зачем ты меня об этом спрашиваешь?

— Меня всегда интересовало — дельфины отвечают взаимностью своим дрессировщикам?

Комиссар Идо сначала в замешательстве не знал, что ответить, а затем буркнул:

— Просто они любят рыбу, которой их кормят.

Он простился с судмедэкспертом, захватив с собой пластиковый пакетик с блестящей пайеткой, расписавшись в журнале специалиста, и направился в гостиницу «Флорида», где, как выяснилось, каждый раз по приезду в Биарриц и останавливался журналист. Номер, который он занимал, уже осмотрели, изъяли все его вещи и документы.

До сегодняшнего дня комиссар не видел Ламара Эрсана, хотя его фамилия была у него на слуху. Мать Эрсана жила раньше на окраине города, умерла в прошлом году. Оставила сыну в наследство небольшой (по сравнению с иными громадинами Биаррица) старый особняк у озера Муриско и длящийся уже второй год судебный спор с консорциумом, возглавляемым мэром города, возникший по поводу установления цены почти свободного от построек земельного участка в Ирати, приобретаемого для увеличения площади аэропорта, на котором быстро может быть достроен новый терминал для пилотов и пассажиров небольших самолётов бизнес-класса.

Это убийство просто случайность или нет? Журналист погиб просто потому, что оказался не в тот час и не в том месте? Тогда не имеет смысла искать убийцу среди его знакомых. И просто на пляжах Биаррица завёлся сумасшедший маньяк, который убивает без разбора. И тогда либо его быстро схватят, либо будут новые жертвы. Или кто-то пытается направить следствие в другое русло. Только какое другое, если у этого дела пока вообще всякое русло отсутствует! Комиссару было над чем поразмышлять.

2

Неподалеку расположены Музей Моря — выше за моей спиной, на плато; утёс Святой девы — по левую руку от меня, и бухта рыбаков — ниже по уровню и вдоль бульвара. Я появился на месте встречи в условленное времени и стал поджидать свою новую клиентку. Вот какая-то молодая женщина приближалась ко входу в тоннель по бульвару маршала Леклерка со стороны церкви Святой Евгении. Думаю — это она.

При иных обстоятельствах я уделил бы больше мужского внимания этой приближавшейся ко мне девушке. Но сейчас, стоя в потертых вылинявших джинсах и белых теннисных кроссовках, несколько странно дополнявших кожаную рыжеватую куртку на молнии, на рукавах которой за несколько лет носки появились портящие вид царапины, я думал совсем о другом, хотя даже в таком увечном виде эта куртка была мне дорога, наверное, потому, что в ней я чувствовал свою связь с некогда финансово благополучными для меня временами.

Я удивился, что женщина пришла на встречу пешком, потому что привычка ходить пешком казалась мне, водителю, расставшемуся по причине безденежья с автомобилем месяц назад, анахронизмом; все местные жители ездили на автомобилях, даже если надо было преодолеть расстояние в два квартала. Привычку ходить по Биаррицу воскрешали волны появлявшихся групп туристов из больших городов и иностранцев; их привлекают местные красоты пейзажа и очень малые расстояния, которые надо преодолеть, перемещаясь от одной достопримечательности Биаррица до другого.

Это место женщина, лицо которой показалось мне мимолётно знакомым, назначила для встречи сама. Она по телефону просто сказала, что хочет предложить мне некую работу и пояснит всё не по телефону.

Ей осталось пройти несколько метров, и я отметил, что она довольно молода, невысокого роста и с тонкими, как у антилопы дик-дик ножками. Из тех, кому нравятся привлекательные и сильные мужчины. Сразу бросались в глаза резкие очертания её тонких губ и небольшого с горбинкой носа, которые смягчались спокойным и уверенным взглядом темных глаз. Такими глазами смотрят совы на мелкую дичь. А сейчас она приближается ко мне, уверенно прокладывая дорогу худосочными копытцами под юбкой и ей, разумеется, казалось, что я не свожу с них глаз. А я бы с большим удовольствием заглянул ей в кошелёк.

Я отношусь к себе вполне критично и признаю, что никогда не был привлекательным для противоположного пола: рост ниже среднего, с узкими плечами, с обычной мускулатурой, неспортивной фигурой, унаследованной от отца, не очень удачливого торговца рыбой и морскими гадами, который оставил сыну самый обычный домик, немного денег и ещё неуклюжую походку. Мне недавно исполнилось тридцать шесть, позади простирались два адских года без нормальной работы, и неважнецкая характеристика среди коллег в городе. Даже счета за содержание дома и ежедневные обеды в местных харчевнях безжалостно истощали мои последние сбережения. Еще пару месяцев, и мне придется наниматься официантом в одну из них — если кто-то рискнет меня нанять. От одной мысли об этом меня колотило, поскольку я знал, что способен на многое, но мне всё как-то не везло.

Понять это может только тот, кто испытывал весьма неприятное и неопределённое состояние, которое вдруг заставляет человека проснуться среди ночи, вселяет в нем нежданную тревогу, и ни с того ни с сего побуждает невзначай что-нибудь вспомнить. Чаще всего в такие моменты вспоминаются собственные ошибки…

Женщина подошла ко мне; солнце осветило её сосредоточенное лицо, обозначив небольшие тонкие морщинки вокруг глаз и у рта. Ей, наверное, было лет двадцать семь, но казалось, что еще лет пятнадцать она будет выглядеть так же свежо, не прилагая к этому никаких усилий. Её сложно было назвать красавицей.

Я привык, что моими клиентами были в основном люди постарше, не всегда уверенные в себе. Энергичности и уверенности этой шатенки можно было только позавидовать.

— Андрэ Морель?

— Да.

— Рени Адан, — представилась она, протягивая руку, которую я пожал в ответ. — Не знаю, удачное ли это место для разговора, но я хотела поговорить с вами там, где вы сразу можете приступить к работе.

— То есть прямо здесь? — от удивления я взмахнул рукой вокруг себя.

— Почти. Вы слышали о том, что вчера нашли труп журналиста Ламара Эрсана?

— А, да-да, конечно. Говорят, его где-то здесь обнаружили серфингисты, — подтвердил я. — Вас с ним что-то связывало?

— Я собиралась выйти за него замуж.

Именно так она и сказала. Не «Мы собирались пожениться», а «Я собиралась выйти за него». Почему-то я это отметил.

— В какой-то момент я поняла, что хочу жить с ним вместе. Хотя мы с ним ещё не обсуждали нашу будущую совместную жизнь. Просто не успели. Давайте пройдёмся по дорожке к берегу и поговорим на ходу.

Я кивнул, и мы направились по асфальтированной тропе в сторону залива. Я украдкой пытался рассмотреть её повнимательнее. Собеседница действительно на лицо была не особо привлекательной: смуглая кожа, чуть крючковатый нос, губы тонкие настолько, что сливались на лице в очень тонкую полоску. Чего она жаждала: мести? Но для этого она не выглядит настолько уж взволнованной — неужели так хорошо держит себя на следующий день после потери жениха? И при этом так любила его, что эта смерть отняла всё, что у неё было, и уже нет сил начать всё с начала, встретить кого-то ещё? Не сегодня, немного позже.

— Чем я могу вам помочь? Моя работа будет связана как-то со смертью журналиста?

— Я хочу, чтобы вы нашли того, кто убил его. И хочу знать причину: зачем он это сделал. Мне нужно знать имя убийцы. Раньше или позже, чем его узнает полиция — не столь важно. Хотя я и сама работаю в полиции, — тихо сказала она, не поднимая на меня глаз, но не допускающим возражения тоном. — Думаю, вы как нельзя лучше подходите для этой работы. Вы здешний, знаете этот город и местных обывателей.

Интересно, а что она знает обо мне? Она сама захотела, чтобы встреча состоялась здесь. Знает ли, что мне пришлось отказаться от офиса год назад, и иногда приходится использовать свою берлогу с выцветшими от времени стенами в качестве конторы? Если да, тогда чем обусловлен её выбор? Хотя, какая мне разница?

Да, на потенциального клиента старенький дом производит впечатление чего-то непрезентабельного, временного. Куда бы лучше пригласить эту даму-полицейского в громадный кондиционируемый зал с солидной мебелью от «Annibale Colombo», где молоденькая фигуристая секретарша с глубоким декольте будет разливать нам чай в фарфоровые чашки от «Дезульер» и изредка прерывать нашу беседу вопросами вроде: «Звонит мсье такой-то. Что ему передать?» Я же в ответ глубокомысленно закурю…

Чёрт, я уже сутки не курю, и не потому что бросил — просто экономлю! Нет, я прекрасно понимаю, что все эти перечисленные мною атрибуты успеха ещё ничего не значат, но есть определённые человеческие штампы, и от них часто и зависит гонорар адвоката. Так почему она, работая к тому же в полиции, выбрала для этого меня? Тем более, что я всё же адвокат, а не детектив? Нет, мне иногда подкидывал подработку Бишенте Арисменди, вот он известный местный частный сыщик. Так что кое-какие навыки я от него получил, работая иногда с ним на пару.

Я что-то затянул с паузой:

— В таком случае думаю, вы выбрали подходящее место для предварительной беседы.

Молчание затянулось ещё на несколько секунд, а я ждал, пока она что-либо скажет в ответ. Нередко молчание больше располагает к признаниям, чем излишняя болтливость и желание задавать ненужные вопросы собеседнику. Кроме того, мне кажется, что ей было бы разумнее как можно скорее забыть о трагедии, вернуться к обычной жизни, ведь она так молода и не должна всю остальную долгую жизнь копаться в своей сердечной ране, хоть она и полицейский.

Да пошло всё в задницу — сколько она хочет мне заплатить? Но мой следующий вопрос более подходил к ситуации:

— Вы здесь бывали с месье Эрсаном?

— Да, он очень любил именно это место. Каждый вечер он приходил сюда перед сном, и мы прохаживались под руку или обнявшись по этой же дорожке, а потом подолгу сидели на одной из этих скамеек. Ему нравилось отсюда любоваться водной гладью залива.

— Его нашли где-то здесь?

— Вот в этом месте на парапете обнаружили пятна крови, видите? А потом… ну, видимо после убийства, которое произошло здесь, его тело упало вниз, на песок под скалой.

— Вы участвуете в расследовании?

— Нет, меня не привлекают к расследованию, потому что в комиссариате известно было о наших отношениях. Со мной делятся информацией коллеги. Дело расследует сам комиссар, но кое-какие детали, неофициально… Я уверена, что полицейское расследование может зайти в тупик, и потому решила обратиться к вам. Государственный аппарат бывает небезупречным в работе, а неофициальное расследование иногда может дать даже лучший результат — вас никакое начальство не сможет обвинить в предвзятости или в том, что вы допустили процессуальную ошибку. Кому, как не вам об этом знать лучше? — напряжённое выражение её лица внезапно сменилось приветливостью и даже подобием лукавой улыбки, растворившей в себе даже её чёткий и холодный голос. До этого она смотрела на воду залива, а теперь повернулась ко мне. — Тем более, я знаю, что вы в хороших отношениях с Бишенте Арисменди, а он не откажет вам в помощи.

Н-да, информированности у нашей полиции хоть отбавляй! Надеюсь, она не отступится от своей цели. Но для вида надо соблюсти приличия:

— Может, вам самой будет проще обратиться к Арисменди? Всё же это он детектив, а не я. На пару с ним, если вы поможете друг другу с информацией, у вас и так будут хорошие шансы.

Рени Адан твёрдым, и в то же время просительным взглядом посмотрела мне в глаза:

— В общем вы правы. Всегда убийства или несчастные случаи, особенно если это происходит с такими известными людьми как Ламар, расследует полиция, гораздо реже — детективы или журналисты. Но я сама из полиции, и потому знаю слабости нашей системы. А ваш друг Арисменди хороший специалист, но никудышный собеседник там, где иногда требуется терпение, — это она точно подметила. — А о вас я навела справки.

— А если я ничем вам не смогу помочь?

— Сможете. Вы же знаете: отсутствие результата — это тоже иногда результат. И потом, думаю, в этом случае ваш взгляд сбоку, из-за угла, на эту ситуацию, лишним не будет.

«И я смогу поменять свою куртку на новую», — подумал я.

— Я хорошо вам заплачу. Сколько вы хотите, если в принципе готовы взяться за это дело? — в вопросе слышалась не просьба, а выяснение детализации счёта.

— Хорошо-хорошо, — я оттягивал время, чтобы собраться с мыслями и подумать, какую цифру ляпнуть, — только если вы хотите, чтобы я подключил к работе и Арисменди…

— Да, однако дело я буду иметь только с вами. И ещё вам, возможно, придётся побывать в Париже или съездить ещё куда-либо, если это потребуется по обстоятельствам. Сколько? — настаивала полицейская антилопа. Ей оставалось только топнуть копытцем и боднуть меня рожками.

— П… пятьсот…

— Пятьсот что?

— Пятьсот пятьдесят евро в день. Плюс расходы на поездки, если таковые будут, разумеется в разумных пределах. И при положительном результате, если мы разыщем убийцу первыми — пятьдесят тысяч, независимо от времени выполнения вашего заказа, — выдохнул я. Мне зажмуриться, или она меня и так пошлёт подальше?

— Замётано, мэтр, — согласилась Адан, подтвердив своё согласие кивком головы и протянув руку.

«Вау, йес!» — мой мозг едва не выпрыгнул из черепа от радости. Я так боялся услышать отказ, что просто ещё раз пожал протянутую мне руку. С одной стороны, мне было неловко, что пришлось договариваться об оплате своих услуг с женщиной, обремененной куда более серьезными и фатальными проблемами, с другой — рассасывалась масса повседневных проблем. В конце-то концов, не я её нашел, а она меня выбрала. И очень хотелось курить, так что:

— Вы готовы будете заплатить аванс?

— Трёх тысяч будет достаточно? — она достала из внутреннего кармана своей куртки сложенные купюры.

— Вполне, — я не раздумывая положил их в карман. Она уже знала, что я соглашусь?

— Не пересчитаете?

— Нет. Вы сами их не пересчитали и отдали их мне, не дожидаясь, пока мы как-то оформим ваш… заказ. Значит — вы их уже пересчитывали и доверяете мне.

— В логике вам не откажешь. Спустимся вниз, туда где нашли тело?

— Да, конечно. А там ещё не могут находиться ваши коллеги?

Мы направились по каменным ступеням вниз.

— Уже нет. Вот вчера это место было похоже на муравейник. Криминалисты, патрульные, зеваки, журналисты, даже телевидение. Видите, от всего этого остались лишь обрывки наших ленточных ограждений.

С каменных парапетов со вчерашнего дня развевались на ветру огораживающие участок пляжа обрывки полицейских лент. Я окинул взглядом пространство от левого конца пляжа до правого. Вокруг никого не было. Возможно, потому, что любопытствующие уже удовлетворили свой интерес, а остальным не очень-то хотелось прохаживаться по этому пятачку земли, где недавно произошло преступление, унёсшее человеческую жизнь.

— Тело было здесь… Вряд ли вы что-нибудь найдёте, наши уже всё прочесали, — моя новая знакомая показала место на песке, остановившись около одной из лент и не заходя за неё. Потом задумчиво посмотрела на океан, возможно пытаясь сдерживать нахлынувшие на неё чувства.

Я решил прервать затянувшееся молчание:

— У него были враги?

— Враги, которые хотели его смерти? Я таких не знаю. Хотя недоброжелатели есть у каждого из нас, вот только кто решится на убийство? Для этого надо быть уверенным в своей безнаказанности.

— Вы знаете точно, где и как он лежал? — спросил я. — И кто нашёл тело? Верны ли слухи о приезжих серфенгистах?

— Да, вот в этом месте. Нашли действительно молодые серфингисты, у них был ранний заплыв. Видимо, тело Ламара пролежало здесь несколько часов, так что ему досталось от каких-то ночных животных и птиц. По этой причине и размер раны изменил первоначальные очертания. Завтра я постараюсь вам достать копии документов и фотографий, какие смогу. Только вы же понимаете, что это будет не совсем законно, так что не светите ими.

— Это лишнее, я понимаю и не собираюсь вас подставлять.

— Вы приехали сюда на машине?

Дело не в том, что я не люблю пешие прогулки. Не хватало только, чтобы она попросила меня подвезти её на несуществующей машине!

— Нет, я, знаете ли, люблю прохаживаться по городу пешком, когда дела это позволяют.

— Вот и хорошо. Тогда проводите меня немного.

Я вздохнул с облегчением, и мы направились по аллее Порта Рыбаков мимо стоящих на приколе катеров и лодок, выходя на брусчатку площади Святой Евгении.

— Скажите, почему в тот вечер или ночь вы не были с Ламаром вместе?

— Я предлагала ему провести вечер вместе, но он не захотел, — вдруг занервничала Адан. — Последнее время он стал какой-то взволнованный, говорил мне, что у него много работы, на которой надо сосредоточиться и ему надо побыть одному. Хотя раньше такого за ним не наблюдалось. А я старалась не навязывать себя, когда он был чем-то занят. Он живёт… Он жил в Париже. Здесь он родился, но к последнему году обучения в лицее его родители переехали в Париж. После смерти его отца мать вернулась в Биарриц. Ламар пару раз в году навещал её — в отпуск и обязательно на рождество. Ему нравился этот город. Ламар часто мне говорил, что только здесь он отдыхает со спокойной душой и высыпается по ночам так хорошо, словно впадает во сне в зимнюю спячку. Биарриц он частенько называл «деревенькой». Я его понимаю — наш курорт после столицы мог показаться совершенно крохотным парижанину.

— А чем он здесь вообще занимался? Просто отдыхал?

— Ламар не умел отдыхать подолгу. Через три дня без своей работы он начинал потихоньку стонать. Даже я не могла его остановить: он мог запросто собрать свою сумку в номере гостиницы за полчаса и уехать куда-нибудь. Он называл это «творческим зудом».

— Кстати, а почему он останавливался в гостинице? А как же дом его родителей?

— Он не очень любил своих двоюродных и троюродных родственников, которые в сезон частенько приезжали проводить свои отпуска на море и останавливались у Эрсанов. Не хотел доставлять лишних хлопот матери, если приезжал сюда не один. Последние полгода, когда умерла и его мать, он решил подремонтировать дом, привести в порядок бассейн и теннисный корт на участке. Поэтому Ламар и останавливался в гостинице «Флорида». Причём всегда — именно в ней. Я спрашивала у Ламара, почему он всегда выбирал этот отель, причём самые дешёвые одноместные номера: он мог себе позволить пристанище и посолиднее. Он смеялся на это, и говорил, что его устраивает здесь всё: отсюда видно море, хороший завтрак, широкая кровать, есть парковка и цена номера меньше 100 евро в сезон.

— Вам известно, как он провел тот день?

— Полного графика этих суток у меня пока нет. После девяти вечера его видели в казино, где он немного поиграл в рулетку. Его мозг в этот день был чем-то загружен. Похоже, он над чем-то основательно размышлял, потому что крупье подметил, что он ставил каждый раз по одной дешёвой фишке то на красное, то на чёрное. Почти не пил. Ушёл после полуночи. Точнее время определят по камерам видеонаблюдения. Да, при нём в кармане нашли мобильник, это тоже поможет определить его контакты и местонахождение в тот день.

Рени была не первой женщиной, выкладывающей мне сведения о каком-то печальном событии в своей жизни, но она делала это не то чтобы равнодушно, а уж слишком профессионально.

— Это могло быть ограбление?

— Ламар никогда не носил с собой больших сумм. Даже когда ходил в казино. И всегда просил фишки самого малого номинала. Но исключить этого я не могу.

— Кто-нибудь ещё знал, что он приходил на этот берег по вечерам?

— Да кто угодно. Он всем рассказывал, что это место — особенное для него, — сказала Рени Адан, сделав руками жест, словно разъясняющий мне, что она считала эту прихоть небольшой странностью любимого человека.

— Его здесь многие знали?

— В общем нет. Дружба редко зарождается в пятилетнем возрасте, а сюда он приезжал не для того, чтобы встречаться с приятелями, знакомство с которыми мог приобрести сорок лет назад. Конечно, кое-кто считал его своим знакомым. На улицах с ним здоровались некоторые местные горожане, но он частенько даже не помнил их имён. Знал смотрителя маяка на мысе Сен-Мартен. Тот даже не брал с него денег, когда у Ламара возникало желание подняться по двумстам сорока восьми ступеням на верхнюю площадку маяка, чтобы полюбоваться видами с такой высоты. Чем экономил ему каждый раз два с половиной евро. Захаживал раз в год к родственникам — кажется это были его тётка с мужем и их дочь, других я не знаю.

— А Эрсан был раньше женат? У него есть дети?

— Вы о наследстве? Нет, у него нет ни бывшей супруги, ни детей. Хотя женихом он был завидным: ему хорошо платили в журнале, он изредка находил время на написание книг, так что деньги у него были. А кроме того у него большая квартира в Париже, дом в Биаррице. Кроме того, вот-вот завершится дело в нашем суде, по которому Эрсаны судились с аэропортом. Ламар рассказывал мне, что парижские адвокаты обещали ему не одну сотню тысяч прибавки к цене участка, если последует выигрыш в процессе.

— Он не оставлял завещания?

— Не знаю. Не думаю.

— Значит, кому-то это достанется внезапно и неожиданно, — протянул я, едва не ляпнув, как ей не повезло. — Остаётся точно определить, кто же является самым близким его родственником и сколько их. Как вариант первой версии для определения круга подозреваемых.

— Согласна. Надо проработать и эту версию.

— А с кем он приезжал сюда из Парижа? Или может кто-то приезжал к нему из столицы? — спросил я, желая набрать как можно больше сведений об убитом.

В этом совпадение первоначального этапа работы что у адвокатов, что у детективов — сбор и анализ первичной информации. В этой фазе возникают первые глобальные вопросы и проблемы по делу. И именно на этом этапе отбираются вероятные алгоритмы собственного поведения. Отбор должен производиться тщательно только для одной цели: как бы вместе с водой не выкинуть из купели и ребёнка.

— Всех его знакомых в Париже я не знаю. Мне известно только о самых близком друге, бывшем журналисте — Эдмоне Кавелье и их общей подруге — Шарите Жаккар. Жаккар нашла себя в живописи. Кавелье сейчас пытается печататься сам в качестве свободного художника: кажется, его издавали, и печатали какие-то работы, но я их не читала. Они знакомы с незапамятных времен, любили проводить время вместе, когда это удавалось, хотя все трое абсолютно не похожи друг на друга.

— А какую роль играла эта Жаккар в их мужской компании?

— С ней они познакомились на какой-то выставке, когда все они были молоды, и, кажется, приударяли за ней оба, но кому с кем удалось переспать в этом треугольнике — меня это не интересовало за давностью событий. На мой взгляд, в последнее время их действительно объединяли общие взгляды: на творчество вообще, на жизнь. По крайней мере, при мне они вели себя как три товарища.

Что пытался скрыть от меня голос этой женщины-полицейской — иронию, раздражение к моему нетактичному вопросу или это было просто временное замешательство? Я пока не мог определить.

— И мне достаточно было знать, что этой троице, когда они встречались вместе, было интересно поболтать и спорить между собой, хотя я страдала при этом отсутствием внимания Ламара к себе. Творческие люди, богема, а я не очень вписывалась в этот круг. Они меня абсолютно серьёзно наградили прозвищем «Нафлик», и расшифровывали его — «наша подруга флик». И Ламар не возражал, просил меня не обижаться. Мол это — просто невинное проявление их чувств к его неожиданному выбору подруги с необычным местом работы. Пару раз, когда я была у него в Париже, мы вместе посещали места, где собирались такие же «сливки общества», но мне их было тяжело понять, — последние кавычки просто читались на её лице. Для неё эти сливки ничем не отличались от обычной водной пены.

Она продолжала:

— Я не очень-то понимаю людей, которые живут и работают по вдохновению. Которые никому не подотчётны, даже себе самим. Может быть, поэтому мне было сложно расслабиться среди них. Они не похожи на остальных, они с большим уважением относятся к себе подобным, они опрятны и вежливы, хотя тут же с наслаждением демонстрируют своё мнимое превосходство над остальными. Откуда взяться симпатии к ним обычному человеку, если они часами могли говорить про элегические настроения в скульптурах Фальконе? Куда бы мог вывести Камю переживаемый им мировоззренческий и творческий кризис пятидесятых, если бы в 1960 году он не погиб в автомобильной катастрофе? В каком из произведений Андре Оссейна больше всего прослеживается принятый им зороастризм…? Его друзья стали моей проблемой. Или я стала проблемой для его друзей. Зато в постели мы были на равных, а это уже не мало.

Я промолчал. Она твёрже, чем кажется, и за мягкостью её женского облика скрывается сила. Но ведь самые хрупкие на вид деревца со временем, исчисляемым миллионами лет, превращаются в коксующийся уголь.

Только зачем она меня так нагружает? Я и так слушал её внимательно, не перебивая, немного даже смущённый тем, что Нафлик, с её-то выдержкой, с учётом её профессии, стала так откровенно вверять мне свои переживания, даже слабости. Хотя, такие беседы оказываются ценными и определяющими для моей работы. Только так не терпелось начать тратить её деньги! Хочу курить!

3

Я с удовольствием прогуливался по нашему небольшому городу; с удовольствием вдыхал табачный дым от только что купленных сигарет. После вынужденного воздержания от курения первая сигарета ударила по моим мозгам абсолютным отрешением. Ненадолго, но от всего. Затем установилось гармоничное равновесие: до меня дошло, что я взялся за дело, которое тяжело можно было втиснуть в рамки адвокатского производства, зато получил возможность хоть сегодня погасить основные текущие и наступающие мне на пятки жизненные и профессиональные финансовые задолженности. Так что в последнем акте этой истории, когда я уже вот-вот должен был выкинуть белый флаг и дрейфовать под влиянием неумолимых ветров жестокой судьбы, чтобы в ближайшие же дни сесть на мель, её водоворот подкинул мне спасательный круг.

В кармане появились деньги, а в «Баре Жана» меня ожидали приготовленная на вертеле говядина, паэлья и маринованные мидии с бокалом хорошего вина. Благо, что сегодня не вторник, который в этом ресторанчике на улице Аль объявлен выходным днём.

Я вернулся в Биарриц после неудачной попытки завоевать Париж десять лет назад, поняв, что не способен подчиняться начальству, не желаю привыкать вставать чуть свет и выполнять назначаемую кем-то работу и избегаю размеренности и однообразия в жизни. Сложность юридических процедур в нашей стране гарантирует многогранность и подвижный характер работы, однако не обещает вам сразу непременно хороший заработок и приобретение известности, несмотря на публичность деятельности адвоката. На что я надеялся, как только получил сертификат о присвоении статуса адвоката, о чём и извещала заказанная мною на следующий же день медная табличка с надписью: «Мэтр Андрэ Морель». Хотя дверь, на которую эту табличку можно было прикрутить, нашлась для меня не сразу.

И всё же, несмотря на все трудности, я считал, что выбрал себе работу по призванию. На каждого из моих коллег в республике приходится около тысячи двухсот потенциальных клиентов — граждан и десятки юридических лиц и индивидуалов. Но, как известно: кому-то достаются розы, а кому-то — шипы. С розами мне везло не часто. Впрочем, кого в этом винить, если за моими плечами была бурная и неудавшаяся в чём-то жизнь, что сказывается и на служении Фемиде? Сначала я с трудом избегал аннулирования сертификата в связи со своим поведением, дававшим основания для применения дисциплинарных или административных санкций со стороны государства и адвокатского сообщества, в последние же годы — в связи с финансовым положением. Несомненный факт: человеческая судьба удаётся один раз, а не ложится в масть — на каждом шагу. Отдых на островах Новой Каледонии мне не грозил уже лет пять.

Наш городской Эркюль Пуаро (он же — Бишенте Арисменди, для близких — просто Биш) как-то сказал мне:

— Ты вряд ли заработаешь в этом городе нормальных денег, если не будешь стараться попасть в специфические сферы. Человек твоего возраста с такой профессией будет здесь в почёте, если поначалу покажет себя приличным человеком, его будут видеть по субботам на поле для гольфа, на каждой воскресной мессе, в будние дни — за обеденным столом у мэра дома, а ещё лучше — у префекта. А ты пока что попросту теряешь время.

Я же все эти годы, проведённые в Биаррице, считал, что это всё не так уж и важно. Не то, чтобы я не понимал, что Бишенте абсолютно прав и выбранный мной стиль жизни ведет к тому, что я вляпывался в разные истории, и давно с этим смирился. Работал я много, зачастую почти бесплатно и своё существование не вполне обеспечивал.

Привык к одиночеству в своем маленьком домике, где эпизодически появлялась какая-нибудь девушка, доставляла мне удовольствие, но вскоре исчезала, убедившись, что я ничем не собираюсь себя связывать и не могу дать ей нечто большее, чем просто привязанность и секс; она при этом терялась в закоулках моей памяти — я помнил их имена, изредка — связанные с этим именем ощущения, которые тоже стирались от времени. Я испытывал к ним даже чувство благодарности за то, что был ими использован в качестве орудия умиротворения во время ночи любви; они на время прерывали моё добровольное одиночество, но принадлежать кому-либо навечно мне пока не хотелось. Или не хватало на это смелости. По этой причине вот уже пару месяцев я обрёк себя на целомудрие, которое Арисменди всячески пытался помочь мне прервать, знакомя с кем попало.

Перед тем как приступить к трапезе, я решил пригласить разделить её со мной нашего сыщика. Журналист погиб вчера, и такое происшествие должно было лихорадить мозги и быть главным рефреном городских бесед. Биш не мог быть не в курсе этой драмы, и уж он-то поделится со мной различными версиями, какие только местные жители могут себе вообразить: и самыми безумными и самыми толковыми. А уж как только он узнает, что приглашен в эту пьесу в качестве соучастника (пусть и не на заглавную роль), а не элемента декорации, его детективное эго не даст ему сидеть на месте — он разовьёт самую бурную деятельность. Среди множества фамилий и имён, которые слетят с его языка, возможно, будет лишь одно подходящее, вылетит только единственный достоверный факт, но и это будет не лишним в моей работе.

«Бар Жана» занимал первый этаж старого дома, рядом с которым установлен знак, запрещающий стоянку с 6 до 10.30, кроме транспорта поставщиков и с указателем платной стоянки — улочка и так очень узкая. Из его окон были видны напротив торговые столики с фруктами.

Бишенте Арисменди был французом по паспорту и баском — по жизни и самосознанию. Идентичность для любого баска — превыше всего. Он мне очень импонирует тем, что воплощает в себе сложную и живую реальность, описанную тем же Сартром: «Быть тем, чем не являешься, и не являться тем, что ты есть». Арисменди всегда поступает как француз, но не боится костерить правительство республики, когда речь заходит о правах басков. Если кому-то из нас, французов, при нём придёт в голову назвать себя местным, то он непременно усмехнётся и заметит: «Местные здесь только баски. Но мы гостеприимны к добрым людям, откуда бы они к нам не пришли». А ещё он — мой единственный друг.

Я не историк и не политик. Мои познания об этом народе, если не осуществлять познавательный экскурс с доримских времён, среднестатистические для обычного француза: пелота, ЭТА, чёрные береты, свои особые танцы, отличающиеся от испанских своими па, Герника… Кое-чему меня о своих собратьях просвещал Бишенте.

Их дети уже более ассимилированы в нашу жизнь, давно переняли обычные для всех привычки, непонятные их старикам, но живущих с оправданной надеждой на то, что сыновья если и будут жить и развлекаться иначе, то хотя бы унаследуют привязанность к их традиционным формам.

Бишенте через четверть часа после моего звонка вошёл в зал ресторанчика и по пути ко мне сердечно и почтительно поприветствовал трёх мужчин пенсионного возраста. Всегда внимательный к соплеменникам старше его по возрасту, он встретил меня взглядом и жестом велел немного подождать. Немного погодя Биш, пообсуждав с ними последние городские новости, простился с почтенными басками и направился в мою сторону.

— Вот кто готов к перманентной конфронтации в нашем мире, — сказал детектив, бросая взгляд назад через плечо. — Всё течёт, всё меняется. А старики и сегодня готовы поддержать молодых.

Я улыбнулся. Он не меняется, он — самый многословный баск в мире, потому мне и нужен — как лучшее средство коммуникации в городе «двух утёсов».

— Зачем звал? — поинтересовался Бишенте. Он оглядел накрытый на двоих стол. — Ба, да ты никак получил нежданное наследство, раз решился покормиться приличной трапезой сам, да ещё и меня покормить?

— Да, можно это и так назвать.

Мы прекрасно дополняли друг друга. Я — со своей непритязательной внешностью. И напоминающий молодого Жана Рено баск в хорошем сером костюме с галстуком, повязанным под воротничком пепельной рубашки, с мягкими, вкрадчивыми манерами, с живыми глазами под густыми длинными ресницами и горящим взглядом, скрытым за придерживаемыми указательным пальцем линзами тонких солнцезащитные очков, которые он снимал, только в трёх случаях — когда здоровался, когда вступал в драку и когда собирался получать удовольствие от еды или женщины. Неправильно посчитал — всё же в четырёх случаях. Сейчас он был без очков: в это мгновение совпали два условия их четырёх.

Но наше дополнение было не только чисто внешним: необычные рассуждения и словоохотливость Бишенте и моя терпеливость вкупе со способностью слушать; он мог говорить безостановочно хоть сутки, и его слушатели никогда не томились от тоски. При этом он высказывал своё мнение обо всем и обо всех, что видел, слышал, не слышал и не видел, но догадывался. И вместе с тем свои взгляды не навязывал. Его знал весь двацатипятитысячный городок — Биш знает всё, что происходит в Биаррице, помнит всех, кто приезжал и когда-либо жил в городе. Я преувеличиваю, но в пределах разумного.

Говорили о моём друге с тревогой, испугом, опаской, ужасом, часто — с восхищением, но всегда — эмоционально. Он не скрывал своей симпатии к баскским национальным движениям, вплоть до некоторых крайних их проявлений, но при этом неодобрительно высказывался об экстремистах-радикалах.

— Я получил хорошую работу, — объяснился я, когда официант принёс нам по бокалу вина.

— Дорогой друг, я рад за тебя! Тебе пора дополнить гардероб хотя бы парой свежих рубашек. Надеюсь, это приличный бракоразводный процесс. Кто тебя нанял — Кассель или Беллуччи?

— Не угадал. Меня наняла невеста журналиста Эрсана.

Детектив удивлённо приподнял брови и понёсся в атаку:

— Погоди, ты имеешь в виду вчерашний труп? И что, его невеста приехала сюда? Кто она? И чем ты будешь заниматься?

Я сделал глоток, прежде чем ответить:

— Да, я имею в виду именно его. Его невеста — Рени Адан, она работает в нашей полиции. Возможно ты её знаешь?

— Что? Эта курица с погонами — его невеста? Ты шутишь!

— И не думаю. Она просит меня найти убийцу журналиста. Здесь в Биаррице, в Париже, по всей Франции — где угодно.

— Погоди, что за чушь? Невеста убитого, работающая в полиции, обратилась к тебе, адвокату, чтобы ты занялся розыском убийцы? Значит, вчера кой-какой народ не зря говорил, что это был не несчастный случай. Так почему именно ты, признавайся?

— А чёрт его знает, почему! Мне-то какая разница, раз она платит, и платит хорошо!

— Если всё так, как ты говоришь, то тебя ждёт много работы.

— А что говорят в городе?

— Версий миллион. Имущество, женщины, журналистское расследование, с которым он перешёл дорогу каким-нибудь политикам, судебный спор с местным аэропортом, крупный проигрыш в казино, где его видели накануне, передозировка, мужчина-любовник…

— И всё это серьёзно?

Бишенте удивлённо развёл руками:

— Ты же спросил: что говорят в городе? Я тебе выкладываю весь тот бред, который витает по Биаррицу. Версии из самых разных источников. Каждый недотёпа убеждён в том, что он и есть Шерлок Холмс, и дай ему свободу действий, так он нашел бы убийцу за несколько часов, при этом предлагает свою железную версию и тут же делает выводы. Чтобы стать детективом, не обязательно быть осведомлённым и вооружённым фактами.

— Забавно, но ты прав. А из серьёзных версий?

— Мне пока легче отбросить несерьёзные: я бы отбросил версии с любовником, передозировкой и проигрышем в казино, хотя и не заглядывал в его шкаф со скелетами. Есть ещё одна версия, которую я пока не готов отнести ни к стандартным, ни к экзотическим: кто-то из соседок твоей заказчицы вроде бы видел её на днях у одного из наших гинекологов, и сделала вывод о возможной беременности мадмуазель Адан; супруг этой соседки, знакомый по роду своей деятельности с законодательством, недолго думая, предположил, что вскоре наш президент получит от Адан прошение о разрешении ей оформить свой брак с погибшим журналистом. Глупая сплетня? Возможно, но если рассуждать чисто теоретически — почему бы и нет? Я видел этого Эрсана несколько раз в компании с твоей заказчицей, дамой постарше, Шаритой Жаккар, кажется она художник, и Эдмоном Кавелье — его другом и коллегой. Эти двое снимали апартаменты в двухстах метрах отсюда, на улице Гамбетта, и платили за них почти по четыре сотни в день. Устраивали там даже вечеринки; я как-то проходил мимо и видел рядом припаркованные машины с номерными знаками Жиронды и Верхней Гаронны — народ гулял шумно.

— Эта Шарита могла быть любовницей Эрсана?

Биш опять пожал плечами, показывая, что тут не все ясно. В таком маленьком провинциальном городке, как Биарриц, определенного рода поступки частенько вызывают осуждение, хотя в них может и не быть ничего постыдного.

— Говорят, они были любовниками, потому что видели их вместе и без Кавелье, но я бы не поручился за качество этой информации. Люди привыкли думать, что если мужчина и женщина вдвоем входят в дом, то прямиком бегут к кровати. Однако, как говорят: стыдно должно быть тому, кто плохо подумал.

Детектив сказал это серьёзно.

— Кто-то убеждён, что тут дело в наследстве, — продолжал он. — А я вот подумываю о мсье Лакомбе.

— О нашем мэре?

— Да, о нём. Он же является и президентом консорциума, управляющего аэропортом. Ты его знаешь?

— Да кто его не знает? Но не близко. Ты намекаешь на незавершённые спор в суде? Зачем это ему?

Бишенте сделал знак рукой официанту — повторить ещё по бокалу вина.

— Говорят, фирма его зятя торопится поскорее начать строительство нового терминала для самолётов бизнес-класса. Эта тяжба пока связывает им руки. А что? Там должны быть законсервированы немалые суммы, будет неплохая отдача от вложений. Платить лишние деньги за участок они не желают, как и терять уже поджидающие прибыли. Судебная война затянулась на несколько лет, а кому как не тебе знать, что такого рода битвы бывают кровопролитнее и длятся дольше обычных войн.

— Но мэр и его зять не похожи на отмороженных типов! Хотя, зятя его я не видел. Да и что им даёт эта смерть?

— Тебе лучше знать. Но этот конфликт уже обсуждался и в местных газетах, и даже на телевидении.

— Думаешь, Эрсан приложил к этому обсуждению и свою руку, чтобы помочь своей матери?

— И себе. Не исключено. Руководство всех окружающих департаментов, коммун и торгово-промышленной палаты просто горят желанием как можно скорее расширить границы аэропорта и закончить необходимое строительство. А мадам Эрсан отчаянно с ними сражалась. Твои коллеги или судьи ничего тебе не рассказывали?

— Нет, всё на уровне слухов. Надо будет вникнуть в эту историю более детально.

— Проблема очень запутанная. Конфликт начался вообще-то с местных экологических организаций, которые сначала даже не представляли в какую именно сторону думают расширять аэропорт: «технократы забирают наши земли, это расширение плохо скажется на близлежащих землях, будут прилетать более крупные авиалайнеры, которые своими выбросами керосина изгадят окружающие озера, парки и заповедники». Когда же объявили, что это расширение не связано с укрупнением моделей парка принимаемых бортов, то вроде как экологические нюансы понемногу отпали, а вот участок мадам Эрсан надо было выкупать. Да и кое-кто из местных вновь появившихся обладателей «суперджетов» был бы не против помочь аэропорту в битве за свою парковку в ангарах нового терминала. Могли и замолвить словечко судьям какой-либо из инстанций ради своего удобства.

— Да. Наш аэропорт с момента закладки как-то странно впихнули в такое место, что расширять его теперь можно только за счет жителей.

— А мэру очень хочется, чтобы аэропорт был развёрнут как можно больше и на городских землях в черте Биаррица. Это усилит его позиции в консорциуме аэропорта. А так — было объявлено, что национальное благо в виде развития инфраструктуры Аквитании требует определённых жертв. Вдова Эрсан долго противилась такому решению, долго вела переговоры о цене, а затем переговоры плавно переросли в судебный спор.

— Думаешь, это главная версия? Я почему-то не могу вообразить, что эти люди готовили убийство, чтобы таким образом разрешить спор за кусок земли.

Биш покачал головой:

— Не думал, что у тебя такое скудное воображение, адвокат. Что толкает людей на убийство? — он стал загибать пальцы на левой руке. — Деньги, власть, чувства и месть. Не ограничивай себя пока ничем.

— Да, время покажет. Ну ты мне поможешь? Мне точно понадобится твоя помощь. Конечно, не бесплатно.

— Мог бы и не задавать мне этот вопрос, дружище, — он с улыбкой похлопал меня по плечу, допивая остаток вина. — Считай, что я уже твой партнёр по команде. И не растрать весь свой аванс только на хорошее вино.

Теперь Биш принялся перечислять достоинства и недостатки каждой из женщин, сидевших за столиками бара. Вошли две молоденькие девушки, которые только что заняли столик по соседству, он и их стал рассматривать с интересом.

— Немки, — проурчал Бишенте через некоторое время. — Ты со мной?

— Нет, мне есть пока чем заняться, чтобы позволить это себе позже, — улыбнулся я. — Если хочешь — оставайся.

— Ладно, пока! Позже и я пойду работать — собирать для тебя последние новости Биаррица. А пока развлекусь. Я тебе позвоню, — баск с улыбкой змея-обольстителя обернулся к девушкам.

4

Для начала я решил сам попробовать собрать побольше информации в городе, там, где Бишенте Арисменди вряд ли мне поможет. Надо было поискать кого-то, кто знал журналиста лично.

Люди бывают сообразительными или не очень. Себя я относил к первой группе. Я решил начать с отеля «Флорида» — раз Ламар Эрсан здесь каждый раз останавливался, то хоть кто-то должен был о нём знать хоть что-нибудь стоящее.

Около трёх десятков номеров на пяти этажах — администратору гостиницы, которого я знал, несложно было запомнить такого постояльца. Я прошёл по замощённой плиткой площади ко входу в отель. Балконы по всему фасаду, где туристы могли посидеть с чашкой кофе или чая. Отель без налёта старины, как некоторые другие. Припаркованные у тротуара скутеры привезли сюда группу молодёжи: они сидели на площади за столиками у отеля, что-то бурно обсуждая и попивая пиво. Они явно что-то не могли поделить между собой. Их было семеро — трое парней и четыре девушки, у ног одной из которых пристроилась собачонка. Поодаль, с другого конца площади Святой Евгении за ними пристально наблюдала парочка полицейских, заложив руки за спину и широко расставив ноги; по виду — настоящие рыцари святого ордена, присматривающие за малолетними грешниками; они, видимо, долго принимали решение, не стоит ли побеспокоить эту шумную компанию. Я решил не ждать, каким образом они исполнят свой служебный долг и зашёл в фойе «Флориды».

Когда я подошел к стойке администратора, приятная молодая, хотя и сильно накрашенная брюнетка, поприветствовала меня улыбкой, показала мне на телефонную трубку в своей руке, извиняясь таким образом за то, что не может мне сразу уделить всё своё внимание, после чего поприветствовала:

— Добрый день, месье.

— Добрый. Месье Дюран на работе?

— Кто его спрашивает?

— Андрэ Морель.

Девушка опять поговорила по телефону, и несколько секунд спустя появился Александр Дюран.

— Андрэ, что тебя к нам привело? — спросил он, пожимая мне руку. Мы были знакомы с детства, но потом судьба и работа развели нас на несколько лет. Дюран стал управляющим и совладельцем отеля «Флорида». В былые времена мы частенько вместе перелезали через ограды за чужими яблоками или виноградом, таскали рыбу у зазевавшихся рыбаков, и даже потеряли девственность с одной и той же приезжей девушкой старше нас лет на семь. — Нужно разместить каких-то гостей?

— Не угадал. Причина немного другая. Где мы сможем спокойно поговорить?

Александр огляделся и показал на пустой от посетителей лобби-бар и свободный диван.

— Я бы хотел что-нибудь узнать об убитом журналисте Эрсане. Если ты не возражаешь. Он же у вас останавливался?

— Тогда у меня будет дежа-вю.

— То есть, полиция уже у вас была?

— Я даже не успел забыть те вопросы, которые мне задавал сам комиссар. Так что могу повторить ответы по второму кругу, если твои ещё не готовы. Выпьешь что-нибудь? — Дюран указал на бар.

— Да, кофе без сахара.

— А мне сладкий, — кивнул Александр бармену, и мы сели на широкий диван возле витринного стекла, через которое были видны молодые люди, которых я встретил перед входом в отель. — Комиссар опрашивал меня сам, а остальных — другие полицейские. Впрочем, кроме меня и Леа, которая тебя встретила, особо расспрашивать было некого.

— И что ты рассказал комиссару?

— А что можно рассказать о человеке, который раза два в год появлялся в нашем отеле, вёл себя в общем-то прилично, всегда брал небольшой номер с двухместной кроватью, желательно с видом на маяк, иногда спал не один, а с какой-нибудь сучкой? Да, ему мы разрешали курить в номере, а после его отъезда тщательнее прочищали номер нейтрализаторами запахов — но это и все его недостатки. Для известного журналиста он выглядел просто скромнягой. Никто о нём ничего особенного не скажет — Эрсан был очень приятным в общении, нос ни перед кем не задирал и все платили ему той же монетой.

— Женщины были разные?

— За последние пять лет, что я здесь работаю, мне известно о трёх. Но имён их мы не записывали, потому что его-то самого знали уже достаточно давно. Он здесь селился и до меня. Впрочем, одно из них я тебе помогу рассекретить, так как знаком с ней лично.

— Это Рени Адан? — с улыбкой спросил я.

— В нашем маленьком городке ничего не спрячешь, — развел руками Дюран и улыбнулся в ответ. — Мне тяжело было себе представить, что их…, что его заставило выбрать себе такую даму сердца, но любовь зла, верно?

— Да уж. Я и сам был в шоке, когда узнал. Когда именно он приехал в этот раз?

— В субботу вечером.

— Кто-нибудь заходил к нему, звонил?

— В эпоху мобильников насчёт звонков спрашивать практически бесполезно. А насчёт гостей — в этот раз не было никого. Не считая какого-то мужчины, который сел вот за тот столик на улице, где сидит эта шпана с пивом. Это было в воскресенье, часов в шесть вечера, народу на площади было много. Видимо, о встрече они договорились заранее. Это только сегодня вспомнила Леа, но выезжающих гостей было так много, и она настолько была занята, что и забыла об этом рассказать фараонам. Так что вот тебе факт, о котором и в полиции ничего не известно. Андрэ, а тебе зачем вся эта история с журналистом?

Понимая, что в городке информация может разлететься быстро, я решил не выдавать причину своего истинного любопытства даже Александру:

— Да меня разыскали его парижские друзья, попросили навести справки. А девушка сможет описать того мужчину?

— Я задавал ей этот вопрос, но ничего особенного не услышал: среднего роста, в светлом плаще, возраст она не определила, так что увы.

— И ничего больше?

— Нет.

— А во сколько он вышел из отеля перед исчезновением?

— Около восьми вечера. Он отдал ключ от номера Леа, ещё заметил ей, что может вернуться поздно. Что-то пошутил насчёт своего похода в казино: мол кто не рискует ничем — ничего не делает. Какая-то такая фраза прозвучала.

Я в общем-то понимал, что особо здесь рассчитывать было не на что.

— Так это был несчастный случай, или его убили? — поинтересовался Александр.

— Судя по всему — убийство.

— Кто бы это мог быть? Случайно подвернулся кому-нибудь, кто его отследил после выхода из казино? Вот и гуляй по нашему тихому городу по ночам! Это убийство может плохо сказаться на нашем бизнесе.

— Что-нибудь интересное полиция нашла в его номере?

— Ничего такого, на что бы можно было обратить внимание. Обыск проводили при мне: сумка с вещами, ноутбук, два номера журнала «Сферы», на который он и работал. Это и всё. Говорят, к тому моменту, когда обнаружили труп, он выглядел уже не очень аппетитно?

— Не знаю, труп я не видел.

— Ладно, если я еще чем-нибудь смогу помочь, то наберу тебя. А ты не стесняйся, заходи, и не только в поисках пропавших журналистов, а то живём в одном городе, а встречаемся раз в год, — добавил Дюран, протягивая мне руку и прощаясь.

— Хорошо, спасибо, — тут я вспомнил, что Нафлик упоминала среди близких знакомых журналиста смотрителя маяка. Мне предстоит от каждого ждать помощи в своей работе. Каждого рассмотреть через призму возможной причастности к совершению преступления. К маяку я направился на автобусе.

Первое, что бросается в глаза при приближении к мысу Сен-Мартен — это сама сорокасемиметровая белая башня самого маяка, сложенная из камня, с семью окнами-бойницами, возвышающаяся над мысом: над крышами домов и кронами деревьев. У ее подножия располагается небольшая пиццерия, чуть поодаль — пара зданий. Впереди, за маяком, слева и справа от него — морская синева. Маяк выстроен на утесе в двухстах метрах от кромки воды, благодаря чему его уровень поднят на семьдесят с лишним метров. Сам маяк утопает в зелени, представляя выразительный и незабываемый вид. Даже с его подножия, с высоты утёса открываются океанские виды неописуемой красоты, а с верхней площадки — просто захватывает дух.

Было 17.40, так что туристов на экскурсию уже не пропускали. Я подошёл к входной двери, откуда выглянула женщина с маленьким ребёнком на руках. Ещё один малыш лет шести из-за женской фигуры вылетел мне навстречу, едва не сбив с ног, так что мне пришлось подхватить его на руки, чтобы он не упал. Женщина поблагодарила меня, погрозила пальцем малышу, который уже оказался на тротуаре:

— А сказать месье спасибо?

— Не-а, — нахмурился мальчик. — Папа не разрешает разговаривать с чужими.

— Ну вот что с тобой делать! — воскликнула женщина.

Она повернулась ко мне и смущенно объяснила:

— Простите его, он слишком устал за день и не поспал в обед.

— А я и не хочу спать! — пропищал малыш, вцепившись в мамину руку и уткнувшись в её юбку.

— Маяк уже закрыт, так что приезжайте завтра.

— Простите, мадам, но я сюда приехал по делам. Не скажете, кто здесь у вас старший? Я ищу смотрителя маяка, а вот имя его узнать не удосужился.

— Я его жена. Сейчас он выйдет. Подождите здесь минут пять.

— Да, спасибо.

Пока мы ждали смотрителя, я наблюдал за женщиной и её детьми. Ей самой, наверное, не было и тридцати. Детали её одежды, как и одежда детей, даже того, что был на руках, были продуманы в том плане, что навевали на мысли о том, что эта семья так или иначе связана с морем. Всё было выдержано в голубых и тёмно-синих тонах, так что соломенный цвет их волос и волнистые пряди можно было принять за морскую пену. На женщине была рубашка с длинными рукавами и длинная широкая юбка — почти по щиколотку. Ветер пытался приподнять колокол её юбки, так что ей приходилось свободной рукой придерживать лёгкую материю.

Наконец, с маяка был изгнан последний посетитель и из двери вышел смотритель.

Смотритель маяка — даже само название профессии звучит таинственно. Сразу же приходит на ум этакая грубоватая мужская личность с эксцентричным складом характера и романтическими побуждениями, без которых сложно переносить некоторый аскетизм и тяжёлую работу: постоянно следить за световым сигналом и вовремя включать и выключать свет по специальной таблице, если маяк не автоматизирован. Работа эта подразумевает и непростое регулирование маячного хозяйства — обслуживание радиомаяков, автоматических метеостанций, радиостанции для связи с морскими судами, навигационных знаков, аварийного питания, да и наблюдение за состоянием самого здания, ведь из-за малейшей трещины оно может сильно пострадать. Маяк оборудован различными механизмами, нужно в этом разбираться и уметь ремонтировать в случае неполадок.

Его было сложно не узнать. Коренастый, с дублёной кожей на лице, попробовавшей на себе усилия ветров самых разных морей; с непременной бородой и усами, строгим выражением лица мужчина лет за пятьдесят, одетый в классическую английскую вощеную куртку «Бофор» от легендарного бренда «Barbour» с массой карманов, с болтающимся биноклем на груди. И что может быть другого в этих карманах, кроме положенных всем морякам курительной трубки из кости редкого морского чудовища, старинного морского компаса марки «W. Watson & Sons Ltd», «Атлас к плаванию Лаперуза 1785—1788» (издан в Париже в 1797 г.), который включает составленные французской экспедицией карты и художественные гравюры видов острова Пасхи, Таити, Самоа, Гавайских островов, Калифорнии, Аляски, Кореи, Японии, Камчатки и восточного берега Австралии… и ещё бог знает что можно найти интересного в этих карманах!

— Тибо — это я. Вы ждёте меня месье?

Вот именно в таком виде и появился передо мной смотритель маяка Биаррица Николас Тибо.

— Да. Я — адвокат Андрэ Морель. Хотел бы задать вам несколько вопросов.

— О чём? — спросил с подозрением высокого роста смотритель, с вызовом закидывая голову немного назад.

— О вашем знакомом, журналисте Ламаре Эрсане.

— Так вы адвокат, а не полицейский?

— Да, я не полицейский.

Тибо смотрел на меня уже со скептицизмом — такого гостя он точно не ждал. Не знал, как с ним поступить.

— Тогда вам следует обратиться в полицию. Они расследуют гибель Эрсана, и я ответил на все интересующие следователей вопросы.

— Понимаете, я веду частное параллельное расследование. Мне сказали, что вы были дружны с журналистом. И потом, кому как не вам, с высоты вашего маяка, легче всего оценить положение судов в море, и людей в нашем городе.

Николя Тибо пристально посмотрел на меня, осознавая, что я делаю попытку польстить его самолюбию в целях наведения хоть какого-то моста от себя к нему.

— Мне доверили присматривать за маячным хозяйством и морской частью пространства, видимого до горизонта. На суше есть свои смотрители порядка. С высоты маяка, конечно же, видна территория даже за пределами Биаррица, но для смотрителя она слишком велика, чтобы наблюдать за каждым его жителем.

Красиво сказал! Я понял, что просто так из него ничего не вытащишь.

Тибо был из той породы людей, которые ко всему относятся с недоверием, и не поймешь сразу: собираются они действовать сообразно постулатам изворотливости или же благоразумия? Он не спешил делиться имевшейся у него информацией. Таких я называю просто — умножопый. Умность можно заменить на хитрость — просто так звучать будет резче. Ой, кажется я заменил не ту часть слова, которую собирался!

Вот как мне показать ему, что я к нему пришёл как к другу журналиста, как к человеку, который возможно знал его лучше, чем кто бы то ни было в Биаррице?

— Вы его хорошо знали, — вот так я и сказал, и попал в точку. Жена смотрителя, так и стоявшая всё это время неподалёку, вдруг кивнула головой, словно соглашаясь со мной, но Николя Тибо решил уточнить как бы с безразличием:

— И кто вам это сказал?

— Его знакомая — Рени Адан.

— И это она вас наняла? Зачем?

— Хочет выяснить: кто мог его убить.

Смотритель маяка словно успокоился, услышав знакомое ему имя:

— Да, я действительно его неплохо знал. Мы встречались с ним каждый раз, когда он появлялся в Биаррице.

— Когда это было в последний раз?

— В воскресенье, примерно в обед. Ему нравилось тут находиться. Это, конечно, не Эйфелева башня, но панорама завораживает. Вы сами бывали здесь?

— Да, но достаточно давно.

— Подниметесь?

— Если вы не против.

— Здоровья вам хватит? Здесь надо преодолеть немало ступеней.

— Ничего, я справлюсь.

— Эмма, погуляй здесь с детьми, — обратился смотритель к своей жене. — Мы поднимемся наверх.

Долгая дорога на смотровую площадку по узкой винтовой лестнице была не очень сложной, но и не простой. Я шёл вслед за бородачом-смотрителем, который по пути умудрялся устроить мне что-то вроде краткой лекции о маяке, рассказал о том, что до перехода на эту работу служил на флоте в ранге корабельного мичмана, пока мы перемещались вдоль круглого каменного цилиндра, обшитого внутри деревом.

Фонарный отсек меня мало интересовал, а вот вид на залив и город напомнили мне детство. Тибо протянул мне бинокль. Внизу начинали зажигаться городские огни, над головой пробегали по темнеющему небу тучки, и было понятно, что скоро поднимется ветер и ночью скорее всего пойдет дождь. Машин на улицах было не много, зато хорошо были видны перемигивающиеся огни светофоров. При взгляде на морскую даль я ощутил, как мой желудок сжался. Через полосу Гранд-пляжа был виден следующий мыс и плато с Музеем Моря. Можно было разглядеть даже то место, где примерно нашли тело Эрсана — до него напрямую было около двух километров.

— Я решил вернуться после службы в Биарриц. Мы жили по соседству с семьёй Эрсанов. И, хотя между нами было семь лет разницы, мы с Ламаром подружились. Он только с первого взгляда казался сложным, а на самом деле был прост как… парашют. Надо было просто понять, где у него находится кольцо, за которое надо вовремя дёрнуть.

Интересно мне было бы сейчас понять, где же находится такое кольцо у самого Николя Тибо. Удивительно, что он до сих пор меня терпит и даже сам предложил подняться на площадку маяка. Я чувствовал себя немного как сапёр на минном поле.

— Скажите, а по ночам вы поднимаетесь сюда?

Кажется, я наступил на мину!

— Только если на маяке обнаружится какая-нибудь неисправность. Вы хотели спросить: как я провел ночь, когда его убили?

— Нет-нет, я спросил из любопытства, — я попробовал увильнуть в сторону, но увидел, что на его лице появляется прежняя тень недоверия. Что ему могло не понравиться в моём вопросе, пусть даже и коряво закамуфлированном?

— По ночам я сплю, адвокат, — он протянул руку за своим биноклем, и я понял, что моя аудиенция у смотрителя маяка завершена. — У вас всё?

— Пока да, — я решил не ковырять палкой муравейник.

— Тогда давайте спускаться вниз, — он указал мне биноклем на выход.

Пока мы спускались по лестнице вниз, я соображал, как бы мне хоть немного исправить ситуацию с таким сложным собеседником. Уже внизу, у цоколя маяка, я примирительно попросил его:

— Месье Тибо, давайте будем считать, что сегодня я был у вас на экскурсии. Вы не знаете меня, я совсем не знаю вас и тем более Ламара Эрсана, о котором хотелось бы узнать как можно больше, в том числе и от вас. Думаю, что нам сегодня было сложно найти подходящую ноту, которая бы помогла обоим добавить доверительности. Если можно, я потревожу вас, когда буду более подготовлен к беседе. До свидания, — добавил я, обращаясь также и к его жене. Оба со мной простились, и я направился на автобусную остановку.

На обратном пути я спрашивал себя, кто вообще мог убить журналиста, и не было ли убийцы среди тех людей, с которыми я сегодня встречался, и не удивился, когда сам себе ответил полуутвердительно. Человек — существо не полностью изведанное. За полную и насыщенную жизнь исследователя человеческой сущности ещё никто не осмелился признать за собой лавры академика в этой области знаний. А у меня она (в смысле жизнь) хоть и насыщенная, но, надеюсь, пока не полная.

Люди склонны скорее производить впечатление, чем быть открытой книгой для окружающих. Склонность отдельной особи к мелким кражам, взяткам, насилию или убийству иногда вовсе не проявляется довольно долго, в зависимости от обстоятельств, которые могут вывести из себя, заставить нарушить определённые ограничители, зайти слишком далеко. Я и по себе давно усвоил, что на убийство человека может толкнуть как характер, так и стечение обстоятельств. Некоторые из правонарушителей, с которыми мне приходилось сталкиваться, были бы хороши на войне в качестве бравых солдат: тяжело обнаружить ту грань, которая позволяет безнаказанно убивать при защите «национальных интересов». Кто должен отвечать за такие убийства: солдат-рядовой, нажавший на курок по приказу сверху, либо солдат-главнокомандующий, отдавший такой приказ во имя «национальных интересов»?

Но я отвлёкся. Я вышел на проспекте Эдуарда VII-го, и пешком направился в «Роялти» — заведение англосаксонского стиля. Наш Биарриц как раз хорош тем, что если тебе хочется сменить душевное настроение, то достаточно перекочевать из одного кабачка в другой: надо только знать, какая атмосфера здесь создана, так как невозможно ориентироваться только на название. Скажем, легко ли догадаться, что «Чёрная пшеница» — это именно блинная? И какие там пекут блины — вкуснотища!

На площади Клемансо я остановился через дорогу от «Роялти», раздумывая, где бы мне присесть за столик — снаружи или внутри; от этого решения зависело, перехвачу ли я просто чашку кофе или позволю себе пару порций джина, сильно разбавленного тоником. Ну, не пару, одну, быстро поправился я, вспомнив недавнее плачевное состояние своих финансов.

Поразмышляв десять секунд, я уже было был готов принять решение, как увидел большой свеженький «Лэнд-ровер», цвета чёрный металлик, стоявший у тротуара с открытой дверцей. Рядом с авто, ближе ко мне спиной стоял мужчина с сердитой рожей, который с кем-то ругался; оказалось — с коротко стриженной брюнеткой, которая стояла не шевелясь, в синем кожаном пиджаке и таких же брючках, обтягивающих аппетитные… формы — их сразу не было видно из-за открытой двери автомобиля.

Издали глядя, мне виделось, что сердитая рожа была не просто чем-то огорчена; было бы точнее сказать — она была разъярена. Издаваемые мужчиной звуки были мне не слышны, потому что речь его была хотя и эмоциональной, и сопровождалась недвусмысленной жестикуляцией и мелкими тычками, от которой его собеседницу даже пошатывало, но без затрат излишних децибел.

Я уважаю людей с трезвыми мыслями. Не абстинентов, а трезвомыслящих — вне зависимости от любой дифференциации. «Beneficia eo usque loeta sunt dum videntur exsolvi posse; ubi multum antevenere, pro gratia odium redditur» («Благодеяния только тогда принимаются благосклонно, когда за них можно отплатить; если же они слишком велики, то порождают не признательность, а ненависть»). Знаете, кто и когда выложил человечеству этот принцип, который сегодня звучит в нашей повседневной речи следующим образом: займись собственным луком? Старик Публик Корнелий Тацит где-то тысячу девятьсот лет назад. Умнейший был человек, несмотря на то, что трудился на благо древнего Рима в качестве оратора, писателя, историка, политика и дослужился до звания консула. Эта мысль была запечатлена им в письменном виде — казалось бы, потомкам оставалось лишь прочесть и зарубить себе эту фразу на носу, на лбу — кому где удобно. Так нет же, потомки и до сегодняшнего дня либо не то читают, либо не доверяют старику, а потому в мире царит удивительный беспорядок.

Вот и я теперь оказался в ситуации, которую мог бы избежать. Причём финал её был непредсказуем. Да, заранее признаю свою ошибку.

Я направился навстречу этой самой непредсказуемости; сделал вид, что мой путь случайно проложен так, чтобы пройти как можно ближе к участникам этой мыльной оперы.

— … и отдуваться за это я не собираюсь, — жёстко внушал мужчина ультимативным тоном. — Я не собираюсь если что подставлять свою задницу. А вот твоя для этих целей как раз подойдёт и всех устроит. Дебютом для тебя это не станет.

Сзади мне был виден его дорогой костюм и невысокие каблуки очень дорогой обуви; раскрытая ладонь левой руки поблёскивала от мерцания золота тяжёлого обручального кольца и массивных часов «Патек Филипп» эксклюзивной модели. По седине оставшихся на голове волос было понятно, что он не молод, но фигура у него сильная, хотя и не спортивная. И принадлежит человеку, который обычно не метелит каждый вечер хорошеньких девушек у входа в «Роялти».

И только когда он был готов этой дорогостоящей левой рукой нанести очередной незаметный тычок куда-то в область рёбер чуть ниже женской груди примерно третьего размера, я вдруг узнал обладателя золотоносной руки.

Но к этому моменту перст судьбы уже подвёл меня к неширокому пространству между поднятой рукой мужчины, который оказался мэром нашего Биаррица Юлесом Лакомбом и девушкой. Мэр был в таком недоумении от внезапно возникшей преграды, что замер с поднятой рукой и приоткрытым ртом, проглотив ранее подготовленную для девушки фразу. Вместо этого он спросил у меня:

— Ты кто такой?

Ошеломлённо и вопрошающе он рассматривал меня, словно стремительно старался понять, какое отношение ко всему происходящему имеет этот внезапно возникший тип. Он перестал походить на Мефистофеля, скорее — на ошеломлённого Панурга. Особенно когда до него дошло, что этот нахальный тип ему знаком.

Он был повыше меня и поэтому через мою голову смотрел на девушку, словно ждал от неё разъяснений по поводу неожиданного поворота в драме. Я стоял к ней спиной, поэтому реакция девушки мне была не видна.

— В чем дело, Морэль? — спросил он, припомнив мою фамилию с таким подавленным видом, словно ему сообщили о том, что он только что хлебнул порцию стрихнина. А я быстренько старался сообразить, чем для меня обернётся собственная выходка.

Я по-прежнему не видел девушку и даже не мог предугадать женский отклик на происходящее, хотя понимал, что развитие событий зависит и от её поведения: она могла просто сбежать и тогда мне глупо пришлось бы объясняться перед мэром, какого же чёрта я влез в их «беседу». Лакомб в это время уставился на свою машину, словно ждал, что кто-нибудь выйдет из неё и разъяснит ему создавшуюся ситуацию.

Я тоже взглянул на «Лэнд-Ровер» и увидел на водительском сиденье здоровый живой шкаф, который, видимо, всё это время наблюдал за всей этой сценой, а теперь поднялся со своего места и подошёл к тротуару. Шкаф, в отличие от мэра, имел вид не столь фешенебельный, но по его арабской витрине с перебитой от удара ручкой-носом я сделал вывод, что он вряд ли обучен хорошим манерам. У меня от одного его вида заныла каждая косточка. Единственно, что меня удерживало на месте: я чувствовал на своей спине взгляд женских глаз. Только это заставляло меня как приклеенному стоять с выражением сфинкса, хотя вероятность того, что меня превратят в баранью отбивную, была чрезвычайно велика. И до сих пор я молчал.

— Вы собираетесь нажить себе проблем? — спросил Лакомб уже немного успокоившись, взяв себя в руки и скорее уже из любопытства.

— Нет, я просто изображаю из себя заградительного ежа, — ответил я, краем глаза наблюдая за человекоподобным шкафом.

— Вы мало походите на серьёзное препятствие, так что я могу посоветовать вам только быстрее отсюда убраться.

Позади меня всё это время было тихо. Я решил избрать такую же линию поведения и потому просто смотрел в глаза мэру, изображая из себя статую с красными от напряжения ушами.

— Патрон? — это подал голос массивный араб, словно бы спрашивая у Лакомба: может мне пора действием обозначить своё присутствие здесь?

Видимо, мэр никак не мог принять решение, что же со мной делать дальше. Разыгрываемая сцена привела его в замешательство.

Эта неуверенность сыграла мне на руку. Прохожие и люди, сидевшие за столиками «Роялти», стали обращать на нас внимание. Может быть поэтому Юлес Лакомб махнул рукой шкафу, чтобы тот занял свою прежнюю позицию в автомобиле.

— Ладно, мэтр, — Лакомб демонстративно для окружающих улыбнулся и язвительно, так тихо, чтобы услышал только я, произнёс:

— Примите совет на будущее: хочешь жить в Риме — не бранись с папой.

После этого Лакомб огляделся по сторонам и с едкой ухмылкой сказал уже поверх меня:

— Дорогуша, не заставляй меня нервничать. Ты всё услышала.

Мэр сел в открытую дверь автомобиля, захлопнув её за собой. Уже сидя он ткнул указательным пальцем в мою сторону, после чего водитель многообещающе недобро посмотрел на меня, словно пытался сфотографировать, и ограничился кивком, отчего по моей коже побежали мурашки.

Двигатель заурчал и «Лэнд-Ровер» тронулся по улице, так что кивнуть в ответ я не успел. Мне оставалось просто радоваться жизни по окончании этого спектакля и предвкушать возможные его последствия. Не то, чтобы я был пессимистом, но и вера в светлый образ человечества была не безгранична; кроме всего прочего, подпитывалось это чувство и профессиональным опытом.

— Так ты не просто храбрый рыцарь, а ещё и адвокат, спасающий прекрасных дам? — поинтересовалась девушка, когда я вновь обрёл подвижность, ощутил под ногами не зыбкое болото страха, а земную твердь и смог повернуться к ней лицом.

То, как она со мной заговорила, не увязывалось с только что увиденной мною картиной. Казалось, что это она заступалась за меня всё это время, а теперь старалась успокоить как могла. Многим мужчинам, ценящим женственность и нежность в противоположном поле, понемногу теряющем эти прекрасные черты в погоне за эмансипированностью, это могло показаться даже обидным началом знакомства.

— Пропустим по стаканчику? — предложил я вместо ответа, кивнув в сторону «Роялти».

Решение она принимала несколько долгих секунд, которые я вытерпел в полной неподвижности и молчании. Ничто не мешало ей поблагодарить меня и просто уйти.

— Только при одном условии — я плачу за выпивку, — наконец согласилась она. — И сядем внутри.

Когда, придерживая дверь, я пропускал её вперед, то ощутил одурманивающий запах — минимум парфюмерии перемешался с запахом её нежной кожи, напоминавшей тонкую бархатистую кожуру персика. Мы с трудом нашли свободный столик у бара: внутри было много народу. Пока мы передвигались к нему, посетители, в том числе и те, с кем я или она здоровались на ходу, сначала смотрели на девушку, и только потом — на меня.

Это любопытный закон природы: и мужчины, и женщины сначала смотрят на красивую женщину, а потом уже, словно оценивая, на сопровождающего её чичисбея. Как проверка соотношения их достоинств хотя бы по внешнему виду. Я усадил свою новую знакомую, спросил, что она будет пить, а сам направился к стойке, пробивая себе дорогу через скопище страждущих самых разных напитков, чтобы не ждать загруженных заказами официантов. Вернулся с двумя стаканами виски, ловко балансируя ими и не пролив ни капли. Она посматривала через витринное стекло на людную площадь.

— Ты быстро, — сказала она с улыбкой.

— Это не сложно, когда бармен знакомый.

— Аааа, значит используешь служебные связи в личных целях?

Ещё несколько минут назад, стоя на тротуаре, я ввязался во что-то неприятное. А сейчас был только рад, что заслужил вот такой её взгляд из-под аккуратно уложенных волос, которым она изучала меня, положив сумочку на колени и опираясь на спинку тяжёлого деревянного кресла. Это был изучающий и немного озадаченный взгляд, словно девушка пыталась определить, к какому виду позвоночных меня можно определить. Я же рассматривал её маленькие серёжки в форме цветов, белую блузку с двумя расстёгнутыми верхними пуговицами, красивые ногти на длинных пальцах.

— Не без этого, — ответил я, сделав глоток виски. — Что ты не поделила с Лакомбом?

— Тебе это интересно?

— Раз уж я ввязался в столкновение с ним, то хотелось бы знать предысторию конфликта. Или вы с ним родственники, и меня дёрнуло разнимать при перебранке дядю и нашалившую племянницу?

— Нет, не угадал, мы точно не родственники с ним.

— За что же такая немилость? Он явно распускал руки, словно имеет на это право, а ты не спешила его осадить.

— Какие-то отношения между нами есть, но не те, о которых ты сразу подумал, — заметила она.

— Я ничего такого…

— Да, месье адвокат, ты ещё и вежлив, я понимаю. У нас с ним деловые отношения, только он считает, что я плохо выполнила кое-какие из своих обязанностей по работе. Вот и разоряется теперь.

— Ты сделала что-то плохое?

Она кивнула с грустной полуулыбкой:

— Вполне возможно, я ещё и сама не поняла.

— Значит, вину уже признаешь?

— Ты же адвокат, а не судья.

— А ты чем занимаешься? Ты муниципальный работник?

— Да, в общем да. Так что он практически мой шеф.

Я не знал, что ещё у неё спросить:

— Может ты его секретарша?

— Нет. Это нехорошая история, о которой я сейчас не хочу говорить.

Я пожал плечами:

— Я же тебя не заставляю, но надо же было спросить.

— А ты с ним близко знаком?

— С кем, с Лакомбом? Нет, просто город у нас маленький, когда-то стали здороваться при встрече на улице — вот почти и всё.

Девушка снова посмотрела на меня, а я опять пожал плечами и слегка покачался из стороны в сторону в кресле. У неё привлекательный профиль с немного вздёрнутым носиком. Может ей противно вспоминать о мэре, а может неудобно говорить об оплошности, которую она совершила, а это вывело мэра из себя. Говорить об инциденте ей не очень-то хочется, а разговор у нас как-то не склеивался. Только теперь я сообразил, что я не назвался сам и до сих пор даже имени ее не узнал. Девушка, попивая виски, вновь осмотрела площадь.

— Мне пора. Проводишь меня немного?

Понятно, она просто выжидала всё это время, чтобы удостовериться, что машина мэра наверняка уехала отсюда.

— Да, если хочешь.

Она взмахнула рукой официанту, показав ему, что оставляет деньги на столике и вышла из ресторанчика не оглядываясь. Я украдкой поглядывал на её профиль между двумя прядями волос, колыхавшихся при ходьбе; девушка иногда посматривала на меня, но за этим взглядом не следовала улыбка. Только сосредоточенность.

И по площади она шла без улыбки, направившись на восток, так что скоро мы оказались на проспекте Верден. Она шла медленно, засунув руки в карманы куртки, придерживая локтем сумочку на длинном ремне, глядя прямо перед собой и держась подальше от проезжей части, будто предоставляя мне возможность идти рядом. Мы так и шли молча, чуть поодаль друг от друга и немного в горку. Посматривали друг на друга, только чтобы убедиться, что идём всё же рядом, пока она не остановилась на углу у городской галереи «Медиатеки». Я понял, что настала минута, когда она либо что-то скажет, либо попрощается со мной.

— Все, спасибо, адвокат, дальше я сама.

И она действительно протянула мне руку и вложила её в мою ладонь, так что я почувствовал немного нервное пожатие, которое плохо вязалось со спокойным выражением ее глаз.

— Меня зовут Андрэ. А тебя?

Только тогда, когда я спросил её имя, девушка через несколько мгновений наконец-то улыбнулась. Словно забежала за угол и вернулась оттуда с улыбкой, потом её глаза пристально посмотрели в мои в течение долгой секунды, и она назвалась:

— Мари. А я уже думала, ты так и не осмелишься спросить моё имя.

— Это имя тебе идёт.

— Большое спасибо, Андрэ.

Внезапно возникшая улыбка исчезла с её лица, и она просто развернулась и ушла. Я развернулся в другую сторону и пошёл вниз, в сторону «Роялти». Не потому, что хотел вернуться туда, а просто, чтобы ей не казалось, что я стараюсь проследить её маршрут. Хватит приключений на сегодня. Пора вернуться домой.

5

Я знал, как найти родственников покойного журналиста. С его тёткой я был знаком мельком, а вот лишённого всякого высокомерия мужа тёти Эрсана знал ещё с детства и двадцать лет назад не раз видел его на новом тогда судёнышке у рыбацкого порта; именно это судно и кормило старика и его семью. Так что на следующий день я решил направиться к небольшой бухте, именуемой Портом Рыбаков — это в нескольких десятках метров от того места, где нашли тело Ламара Эрсана.

Утром в зеркале над умывальником я критически оглядел ту часть туловища, которое поместилось в него, и усталое, небритое лицо. Открыл кран, и начал плескать её себе в лицо и на шею, тряся головой и отфыркиваясь, как бродячий пёс под дождём. Затем живо растёрся полотенцем и принялся бриться, рассматривая своё лицо: тяжёлый нос, тёмные глаза, явно широкие черты лица. Если оценивать свои шансы в борьбе за женщин с этой точки зрения — особо похвастать нечем. Парню с такой фотографией ничего не перепадёт.

После столь неутешительного вывода я занялся прямо на кровати разбором своих неоплаченных счетов, кои созерцал по одному под ритмы «Мисс Робинсон» Саймона и Гарфанкеля. Честно говоря, я так ни разу и не посмотрел прославленный фильм шестидесятых прошлого века «Выпускник», дебютный для Дастина Хоффмана. Но услышав впервые эту мелодию ещё на кассетнике своего отца, я всей душой полюбил и эту и другие мелодии этих исполнителей фолк-рок-поп-ичёртзнаеткакихещёстилей. А блестящая переработка Саймоном «Полёта кондора» Даниэля Роблеса заставила меня по-новому отнестись к сарсуэлам наших соседей испанцев. Чудесное переплетение звуков гитары, чаранго, виолончели, флейты с гармоничным исполнением этого дуэта поражали своей изобретательностью даже такого безграмотного любителя музыки, как я.

Совместив цифры счетов со звуками звучавших мелодий уже из альбома «Мост над неспокойной рекой», я стал мечтательно подсчитывать, сколько же мне времени понадобится на то, чтобы купить себе хотя бы какой-нибудь автомобиль, на котором можно было бы не стыдно показаться в городе. Пока же придётся договариваться с моим знакомым, который владел в Биаррице небольшой фирмой по прокату автомобилей, чтобы он сделал мне максимально возможную скидку на что-нибудь четырёхколёсное.

В четверть одиннадцатого я подъехал на семилетнем небольшом «Пежо» к Рыбацкому Порту, где хозяин точки аквалангистского оборудования в домике с вывеской «подводное плавание с аквалангом», подсказал мне, что сегодня он не видел старика Натана, но дал мне его адрес и объяснил, как лучше найти его дом. Это было меньше чем в получасе езды, на краю города, там, где на трассе А-63 надо было свернуть сразу за бетонным столбом с дорожным указателем «Бильбао — Сант-Себастьен — Сант-Жен-де-Луз» и поворотом на Биарриц.

По дороге меня побеспокоил телефонный звонок. Я достал мобильник из кармана.

— Как поживаешь, дружище?

— Я за рулём, Биш. Еду к родственникам журналиста.

— А вечером что собираешься делать? Может найдём подходящих малышек?

— Пока не знаю. Всё зависит от работы.

— Это понятно, ну а как же секс?

— Я тебе перезвоню, пока!

Я отключился. Он хороший парень, и как-то умудряется вести беззаботную жизнь без ущерба для своей работы. У меня так не получается.

Он никогда не лез в мою жизнь тараном, но и не бросал меня на произвол судьбы, чтобы со мной не происходило. Даже пару раз отметелил противников по пьяной драке. Я был благодарен ему за это и готов был прощать Бишенте все его недостатки. Знать бы только какие его черты можно было наверняка отнести к недостаткам. Не то чтобы у него их не было. Вот хотя бы его болезнь, связанная с падкостью на женщин, которой он и меня старался заразить. Всё заканчивалось бурно проведёнными ночами и алкогольным синдромом. Но разве для мужчины это недостаток?

Я понимал, что беседа с родственниками журналиста, если вообще и состоится, будет непростой. Мне припомнился опыт общения с семейством Тибо. Мне была нужна неизвестно какая информация, но не могу же я подвергнуть родню убитого приличествующему в таких случаях официальному допросу. Когда вы видели убитого в последний раз? Что вы все делали в тот день? Какие у вас были отношения? Кто мог желать его смерти?

В молодости Натан Сорель выбрал работу на флоте, ходил по морю лет двадцать, но потом вернулся в Биарриц, чтобы на собранные деньги купить себе свежий катер и в сезон катать на нём туристов на рыбалку, дайвинг, а в остальное время вместе с семьёй возделывать землю, хотя добрая половина местных крестьян пыталась продавать свои земли под строительство. В те времена он был человеком крепким, упорным, и удачно использовал свои познания английского языка, приобретенные в своих морских походах, при общении с туристами. Его даже называли «туристский капитан», и он не воспринимал это прозвище в качестве насмешки.

Его женой была старшая сестра Луиса Эрсана, и вот он-то и был отцом Ламара Эрсана.

Луис Эрсан потратил немало времени на учёбу при помощи и поддержке родителей и сделал неплохую карьеру врача-нейрохирурга. Закончил медицинский факультет университета Бордо, стажировался в Алжире, работая в больнице По катался по округе на машинах скорой помощи, начал карьеру с интернатуры клиники Амьена, совмещая это с дежурствами в отделениях сосудистой хирургии, потому что уже тогда ему хватило ума, чтобы предвидеть, какого рода медицинская специализация со временем окажется в особом почёте. Потом была кропотливая работа специалистом в Тулузе, исследования, защита диссертации, научная работа. Переезд в Париж и работа в лучших учреждениях с преподаванием на медицинском факультете в Университете Париж Декарт, строительство частной клиники, семья, хорошая квартира в 16-ом округе.

Его сестра Клара Эрсан (теперь же — Сорель, по мужу) получила вместо всего этого «туристского капитана». Говорят, её в молодости никак нельзя было назвать существом милым или обаятельным. Парни улыбались ей только из вежливости, не получая в ответ ни приветливого взгляда, ни улыбки. С самых юных лет её преследовало родительское предубеждение о той опасности, которое исходит для нежного создания от богатых туристов, людей духовно неучтивых и бесцеремонных, кружившим головы женщинам в каждом месте своего нового отдыха, выходившие из своих гостиничных номеров только ради наркотиков, алкоголя и особенно любивших полакомиться соком невинных девиц.

Ещё Ларошфуко заметил: «Все мы обладаем достаточной долей христианского терпения, чтобы переносить страдания других людей». Клара не читала его «Максимы», но стоически переносила все удачи своего брата. Избежав собственных сердечных ран, от которых она старалась уберечь своих детей — старшего сына и дочь, она не избежала некоего разочарования с одним из них.

Я помнил их сына, Квентина Сорель, в которого были влюблены все девчонки выпускного класса: брутального вида парень притягивал их к себе как лампочка мотыльков. Как-то в городе он познакомился с компанией молодых людей, которые оказались приверженцами ЭТА. Среди них была и молодая девушка, в которую Квентин втюрился по самые уши. Вместе с вирусом любви он подцепил и бактерию баскского сепаратизма. По крайней мере так говорили в городе, когда Квентин Сорель попросту исчез из Биаррица. С тех пор Клара Сорель сникла, потеряла интерес к будущему и только яростнее привязывала к себе младшее чадо — дочь Полин.

Клара Сорель как-то даже хотела уехать из Биаррица, но съезжать с насиженного места всё же не так легко. И куда можно сбежать от своего домика, судёнышка, хоть какого-то урожая овощей и злаков, которые хотя и не оставляли времени ни на минуту отдыха, обрекая на примитивный быт, но кормили семью скудным урожаем и туристским заработком. А вот теперь, со смертью племянника, она может унаследовать всё его имущество: парижскую квартиру, его долю в частной клинике, не маленький дом в Биаррице, счета в банках, автомобиль, да мало что ещё.

Я быстро нашёл их дом на краю города, оставил машину у ворот не перекрывая выезд, и пошел пешком по тропинке. У входа в дом, засунув руки в карманы своей тужурки из тёмно-синего сукна, меня вышел встречать сам хозяин, который внимательно следил за тем, как я ломаю себе ноги на гравийной дорожке. Что-то в его руках сверкало под солнечными лучами словно лезвие; не то, чтобы я испугался старика, но деревенские или рыбацкие орудия труда всегда вызывали во мне ощущения грубой силы. Подойдя ближе, я готов был восхищаться ловкости и сноровке «туристского капитана», способного ловко очищать кожуру с яблока громадным ножом, вместе с деревянной рукояткой достигавший в длину сантиметров сорока и который мог бы служить ужасным оружием даже в ближнем бою.

Он не сильно изменился за то время, что я не видел Натана Сореля. Его лицо сохраняло безмятежное выражение; только морщин стало больше, а вот в росте он, кажется, стал уступать себе прежнему. Из окна выглядывала девчонка лет шестнадцати, видимо его дочь. Она точно не была похожа на своего старшего брата, хотя в каждом из них были заметны какие-то черты, переданные им отцом. Когда я подошёл к ним, оба они рассматривали меня с некоторым проблеском любопытства, которое быстро прошло, как только я с ними заговорил.

— Добрый день, месье Сорель, мадмуазель. Я — адвокат Андрэ Морель. Вы не могли бы мне уделить несколько минут? Я пришёл по поводу племянника вашей супруги, Ламара Эрсана, — я обращался прежде всего к старику.

— С ним ещё что-то случилось?

Шедевральный вопрос о покойнике, не правда ли? Старик явно в ударе: либо ждёт от меня реакции — знаю я о том, что мой повод для встречи с ним — это как-никак покойник, либо я собрался его беспокоить по уже ничего не значащим пустякам. Я как можно пристойнее заметил:

— Учитывая сложившиеся обстоятельства…

— Вы уже не первый, кто за последние сутки приходит к нам с таким же поводом, — с ноткой хитринки ответил старик. — Нас уже беспокоили из полиции.

— А кто вас прислал? — спросила девочка.

Молодая-зелёная, но вопрос поставила абсолютно верно. Вот только твоих вопросов мне сейчас и не хватало. В окне мелькнуло лицо пожилой женщины, которая жестом показала Натану Сорелю, чтобы он проводил нежданного гостя в дом.

— Полин! Месье всё же адвокат, а не «манекен». Если речь идёт о наследстве, то вам лучше поговорить с моей женой — всё же умерший был её родственником. Зайдите в дом.

— Да, я полагаю мне будет лучше поговорить со всеми вами, и с мадам в первую очередь, — согласился я, маневрируя мыслями на ходу и прикидывая, как еще мне придётся изощряться, прежде чем мне удастся узнать всю правду, и сколько ещё лжи придётся выслушать…

Мы вошли в дом, над входной дверью которого гостей встречал огромный тунец. Он (конечно же дом, а не тунец!) был двухэтажный, нижний этаж приспособлены под кухню и довольно большую гостиную. В центре её главным украшением был большой овальный стол, за которым уже сидела живая мумия — мадам Сорель.

Каждая вещь в этом доме, начиная от поросших мхом вытесанных камней фасада и кончая комнатами, где старая (но не подумайте, что старинная) мебель вместе с посудой начала восьмидесятых годов сохранилась неплохо, словно оказалась только расконсервированной. В отличие от её хозяйки.

Морщинистое лицо Клары Сорель, выглядевшее ещё более потрепанным годами, чем это было на самом деле, выражало лихорадочную тревогу: судя по нему, она слышала всё, о чём говорилось во дворе. Мадам Сорель, по моим прикидкам, не было далеко ещё и шестидесяти, но вот здесь, сидя за столом в высоком кресле с деревянной спинкой, она производила впечатление изрядно замученной жизнью женщины лет на пятнадцать старше. Загорелое, в паутине морщин лицо, обрамлённое паклей из длинных и седых волос, только усиливали схожесть большой комнаты с музеем восковых фигур.

Это было жилище с потолками, украшенными алебастровыми карнизами и гигантскими розетками. Прихожая плавно переходила в просторную гостиную, разделенную столом на две симметричные части. Обстановка дома, похоже, перекочевала к хозяевам в качестве наследства их давно умерших родителей, которые и предусмотрели в своё время в доме все массивные украшения. А нынешние хозяева решили не отказываться ни от превосходной тяжёлой мебели, ни от обилия лепнины, ни от общего стиля в убранстве. В результате громадная гостиная оказалась заполненной довольно интересными вещами, которые ещё через несколько десятков лет можно будет назвать антиквариатом.

— Я вас знаю, месье. Вам известно, что я была знакома с вашими родителями?

— Нет, мадам, — удивлённо отозвался я. Теперь стало понятно, почему она позволила мне вообще войти в дом.

— У вас были добрые родители. Они не раз приходили на помощь нам.

Оказывается, покойные старики посвящали меня не во все свои тайны. Я промолчал.

— Да. Хотите кофе, месье Морель?

— Да, спасибо.

— Полин, приготовь месье кофе. Ты будешь, Натан?

— Что ж, почему бы не побаловаться.

— Что вас к нам привело? Вы что-то говорили о наследстве? — спросила мадам Сорель.

— Не совсем так, мадам, не совсем, — возразил я. — Это ваш супруг говорил о наследстве. В общем-то, я частным образом расследую смерть вашего родственника. А помните вы меня ещё и потому, что мы учились с Квентином в одном лицее.

Она посмотрела на меня в упор. По женщине не было заметно, что ее потрясло ещё свежее известие об убийстве её близкого родственника. Может, и вовсе не потрясло. И не смерть, а возможное немалое наследство. Возможно, она даже была рада, что вдруг окажется с немалыми для её семьи деньгами, которых вполне хватит на её жизнь, жизнь её детей и внуков, которые так или иначе у неё появятся. Я даже взял на себя смелость предположить, что любой был бы рад такому жизненному курбету, особенно, если ты не очень-то ладил при жизни с умершим, или просто с ним не был знаком лично.

— Вот как? Тогда присаживайтесь, может сюда, за стол, здесь вам будет удобнее.

— Спасибо, мадам. Меня наняли искать убийцу вашего племянника, — ещё раз объяснил я с надеждой, что мои слова воспримут как просьбу о помощи.

— Частным образом? А как же полиция? — вмешался её муж.

— Подожди, Натан, — взмахнула кистью руки старушка, словно заставляя его помолчать. — И кто же это платит вам за эту работу?

— Вы её не знаете? Эта девушка утверждает, что она… что она была его невестой.

— У дяди Ламара было много знакомых женщин. И кто же из них утверждает, что она его невеста? Кто она? — вмешалась уже младшая из Сорелей с пылким девичьим негодованием. Чуть не расплескав на меня горячий кофе.

— Полин, не лезь в наш разговор, — прикрикнула на неё мать.

Девочка промолчала, но было видно, что она с нетерпением ждёт моего ответа.

— Это мадмуазель Рени Адан, она из нашего города, работает в полиции, — ответил я, удивившись нервной поспешности младшей из Сорелей, с которыми были сказаны эти слова. — Она вам чем-то не нравится?

Полин открыла было рот, чтобы что-то сказать, но мать опередила дочь:

— Да, она нам не нравится. Ламар как-то приходил к нам с этой, как вы сказали, местной невестой. Значит, это она вас наняла.

Я ждал дальнейших объяснений, но их пока не последовало. Я понял, что так больше ничего из них не вытяну и решил тогда подойти к проблеме с другой стороны:

— Расскажите мне о своём родственнике Ламаре, всё же я пришёл к вам узнать что-нибудь о покойном. Мы до сих пор о нём так и не поговорили.

Номинальный глава семейства всё это время сидел немного поодаль, словно служил второстепенной декорацией; вот он встал, и подходя к темному серванту, стоявшему в глубине большой залы, налил из откупоренной бутылки коньяк в две маленькие толстостенные рюмочки, одну из которых принёс мне.

— Что вы на него напали? Мэтр приехал к нам за помощью, а вы спустили на него всех собак. Клара!

Мадам Сорель подождала, пока муж поднесет коньяк к губам, и начала медленно говорить:

— Мне вообще не о чем рассказать. Не так уж и часто мы общались. Когда умер мой брат, племянник Ламар со своей матерью вообще редко у нас бывали. Натан видел его иногда в порту или на пляже, сын бывало сталкивался с ним в городе. Я и с братом виделась весьма редко, он только один раз приглашал к себе в Париж.

— Вы были не в ладах с братом?

— Мы только назывались родственниками. Да, брат заходил к нам, когда приезжал в Биарриц. Изредка звонил. Мы отдалились, как только он покинул Биарриц. Зачем мы ему были нужны, если он в Париже катался как сыр в масле. У него там свой круг, не ровня нам, крестьянам. Он мог бы как-то и помочь нам, хотя бы нашим детям. Но такая мысль ему в голову не приходила, а мы не хотели навязываться. А племянник Ламар здесь не при чём — он сын своих родителей, — подвела итог отношений старушка с плохо скрытой обидой в голосе.

Как часто люди бывают разочарованы собственной жизнью на примере судьбы своих близких. Кроме того, я мог смело предположить, что мадам Сорель ни разу в жизни не пришлось на глазах мужчин выходить из морской пучины в мокрой одежде, облепившей скульптурные формы, как это проделывала Бриджит Бордо.

На стенах комнат этого дома не были вывешены почётные дипломы и сертификаты с перечислением научных регалий и благодарностей медицинских учреждений. Однако вот уже не одно десятилетие здесь царит атмосфера обиды за пренебрежительное отношение парижских родственников к его хозяевам. Их забыли под этой крышей, как заброшенные старые деревянные лыжи: на таких уже никто не катается. В крупных городах такого рода мысли трансформируются во что-то материальное, здесь же они просто хранятся в чуланах людских душ, покрываясь пылью и оттого становясь всё тяжелее для их хозяев.

— Так Ламар Эрсан бывал у вас?

— Крайне редко. Заезжал раз в год, старался быть обходительным, но и поговорить нам вместе было особо не о чем.

— А вы сами не намекали ему, что ждёте от него какой-то родственной помощи? — спросил я, осознавая, что вопрос поставлен коряво и Сорели могут попросту на него ничего не ответить.

— С какой стати? У нас с ним не было никаких совместных проектов, чтобы просить денег по-родственному. И нам хватает на жизнь — мы просто не тратим больше того, что можем заработать. У нас есть свои накопления, хотя и небольшие, — Клара Сорель умела сохранить лицо.

«Свои накопления» было сказано с чувством собственного достоинства, и я попытался зацепиться за него:

— Но вы знали о его накоплениях?

— Нам он ничего об этом не рассказывал. Должно быть, что-то получил от родителей, сам копил для будущей семьи и детей, но мы этим не интересовались.

— Дядя Ламар был особенным, — не выдержала вновь Полин Сорель. — Вот когда мой старший брат Квентин жил с нами, они вместе могли и поговорить, и поспорить о жизни. Они понимали друг друга.

— А в этот раз вы видели месье Эрсана?

— Нет, — покачала головой мадам Сорель. — Мы и не знали, что он в Биаррице. Только позавчера мы узнали о том, что же с ним случилось. В порту люди моему Натану уже намекали, что теперь нас ждёт богатое наследство. Так что наша семья под подозрением, нам и в полиции говорили. Всё выспрашивали, что нам известно о богатствах Ламара. Вы же тоже так думаете вместе с вашей заказчицей?

Я молчал, соображая, что на это ответить.

— Чтобы так предполагать, надо обладать какими-то фактами. Моя работа заключается как раз в том, чтобы наравне с полицией найти истинного виновника и уберечь этим остальных от оговора.

Клара Сорель, словно ожидая услышать именно такие слова, напустила на лицо маску некоей холодности. Спросить у них в лоб, где каждый из них был в ту злосчастную ночь, я не решался, иначе аудиенция могла быть тут же прервана.

— Сам он никогда не жаловался, что чего-то опасается?

— Нет, — покачала головой мадам Сорель. — Мы и об этом ничего не знаем.

— Никто и не мог желать ему смерти, — вставил старик Сорель.

«И всё же кто-то же его убил», — возразил я ему мысленно. У меня сложилось впечатление, что Сорели ничего не хотят знать о самом расследовании; они и со мной разговаривали, только чтобы скорее забыть об этой неприятной истории, дождаться её завершения и жить дальше без каких-либо угрызений совести.

— Искать надо среди тех, кто с ним общался в тот день, — заметила Полин Сорель.

Мать кинула на неё взгляд, который я определил уже как невысказанную вслух команду не умничать. Я видел её строгие зрачки в глубине радужной оболочки, заметил, как бьется маленькая жилка на виске и едва заметно дрожат строго сжатые губы.

— Ты что-то знаешь? — спросил я у девочки.

— Его же просто отследили. Поджидали подходящий момент.

— Полин! — это уже прикрикнул отец, опустивший руку в карман за пачкой сигарет и зажигалкой. Я смотрел на него, рассматривая как его широкие руки с грубыми шершавыми пальцами разминали для чего-то сигарету, словно она была набита грубыми опилками.

Мне нравится наблюдать за людьми; никакая фальшивость и притворство не смогут скрыть от внимательного глаза внутреннее содержание оболочки, если обратить внимание именно на ту единственную часть тела, которая выдаст душу её обладателя. Руки Натана, всю жизнь сжимавшие неграциозными пальцами для своего хозяина тяжёлые и грубые инструменты, которыми он наверняка плохо попадал в кнопки мобильного телефона, и были именно такими частями тела. Я с интересом следил за мозолистой и огрубевшей рукой, закинувшей пачку и зажигалку в карман, делая усилие над собой, чтобы отогнать дурацкие мысли: как он мог бы действовать своими руками, вооружённый ножом.

— Я просто немного подумала, — добавила Полин. — Это и так понятно. Мэтр размышляет, и я думаю о том, как это могло произойти. Что в этом плохого?

— Ничего, но и не болтай лишнего, это не наша забота. Больше мы ничего не знаем, мэтр.

— Я всё же оставлю вам свою визитку. Если вдруг вам чем-нибудь захочется поделиться со мной.

— Сожалеем, что не смогли помочь вам, — сказала Клара Сорель, хотя никакого сожаления в её тоне не было слышно. Казалось, она вовсе не скорбит из-за смерти брата и, быть может, просто ожидает момента, когда ей дадут возможность воспользоваться преимуществами своего нового положения.

Мне оставалось только проститься и направиться к машине. Из окон — я чувствовал — меня сопровождал взгляд трёх пар глаз.

6

Между фразами он жадными глотками отхлебывал воду из стакана, который стоял у него под рукой.

— Вы были весьма невежливы в тот вечер, молодой человек. Нет, я могу понять, что вам было сложно сразу сориентироваться в сцене, которая предстала перед вами вчера, да и я был слишком разгорячён создавшейся ситуацией в городе. Поверьте, только этим и объясняется моя вспыльчивость в тот день. Но я слишком хорошо знаю Биарриц, — сказал он, кивая в сторону окна своего кабинета, за которым открывались виды на мокрый от дождя город, — и знаю его жителей. Сегодня половина из его обитателей встревожены той нервозностью, которая связана с гибелью нашего уроженца и известного журналиста Ламара Эрсана.

Мэр Лакомб был переполнен ответственностью за горожан и, видимо, переживал за город, который он считал своим, и в котором десяток поколений его предков жили и трудились, подготавливая ему почву для продвижения по лестнице выборных должностей. В его лице поколения Лакомбов наконец-то накопили политическое состояние, достаточное не только для занятия этого поста, но и протискивание выше. Я слушал его и пока не мог понять, какого чёрта ему от меня надо и зачем он решил побеседовать со мной: может, такова была его форма приносить извинения?

— Этот месяц вообще для Биаррица богат на неприятные события: утонул турист, сбили пешехода, кто-то слышал какие-то выстрелы у музея Моря… И хотя все эти события относятся к компетенции муниципальной и национальной полиции, я, как должностное лицо, прекрасно осознаю, что жители города будут указывать пальцем на меня и утверждать, что это именно мэрия не справляется с проблемами подобного рода. Я не могу просто сидеть сложа руки, тем более, как вы знаете, руководство муниципальной полицией возложено на нас.

— Да, господин мэр, но я не совсем понимаю, какое отношение всё это имеет ко мне.

Когда я выехал от Сорелей, мне поступил звонок от секретаря из мэрии — меня просили заехать к месье Лакомбу по его просьбе. Я сказал, что буду через четверть часа. И теперь выслушивал его тираду в недоумении.

— Ваше желание вступиться за незнакомую девушку, с которой я общался на повышенных тонах, вполне понятно…

— Я могу только сказать, что тогда даже не признал вас со спины, а с той девушкой действительно не знаком.

— Тем более, тем бо-ле-е, месье Морель. Ваш порыв вступиться за девушку достоин только самых лестных слов. Просто мне бы не хотелось быть неправильно понятым. Вчера вечером я, — он долго не мог подобрать подходящее слово, — … пропесочивал не даму, а сотрудника муниципальной полиции.

— Вот как?

Мэр поморщился, как от зубной боли. А я сам себе не мог ответить на вопрос, что меня поразило больше. То, что ситуация у «Роялти» носила не личный, а рабочий характер? Я это уже слышал от Мари. Хотя это вряд ли, судя по фразам мэра, бледному виду его собеседницы и устрашающему поведению арабского шкафа. Или то, что симпатичная девушка оказалась сотрудником муниципальной полиции, а не, скажем, социальным работником?

Интересно, а арабский шкаф — тоже муниципальный работник или сотрудник полиции?

— Да, я согласен, что такие разносы лучше не делать публично, можно быть неправильно понятым. Так что, объяснившись, я могу сказать, что ваш рыцарский искренний поступок не помешает нам в дальнейшем иметь между собой нормальные отношения. Я бы не хотел, чтобы в городе возникали конфликтные отношения и распространялись какие-либо слухи о некорректном поведении муниципальных работников, в том числе и о моих личных поступках. Мэтр? — Юлес Лакомб встал из-за стола, протянул мне руку в качестве примирительного жеста.

Я её пожал, выходя из его кабинета в некотором недоумении. Бред. Отчего он так растревожился за мнение мэтра Морэля, вместо того, чтобы мило его проигнорировать? Меня бы поведение мэра интересовало только в одном случае: если бы обнаружилась какая-либо связь между ним и Эрсаном. Бред, полный бред.

Я набрал Арисменди:

— Привет, Биш!

— Привет тебе ещё раз!

— Если ты не занят, я готов поделиться с тобой чашкой чая или кофе прямо сейчас.

— Сам приготовишь?

— Нет уж. Где тебя найти?

— «Блю-кафе».

— Тогда я приду пешком через три минуты.

— Я знаю. Как и то, что ты уже на колёсах.

Дождь прекратился и Бишенте ждал меня на террасе перед кафе. Он сидел, сцепив руки на животе, и умиротворённо крутил большими пальцами. При его немалом росте и отсутствии живота, одетого в джинсы и спортивную куртку, он напоминал некоего футбольного тренера, который уже бросил интересоваться итогом матча с участием его команды: либо она выигрывала, либо проигрывала с разгромным счётом уже к середине первого тайма — шесть-ноль, не меньше. И меланхолическим взгляд окидывал «Гранд-пляж».

— Так откуда ты знаешь, что я уже с машиной?

— Андрэ, — проснулся Биш. — Я даже в курсе, что ты только что был в мэрии. Держи.

Он сунул мне в руки меню:

— Аперитив, месье? Не желаете чего-нибудь поесть?

— Месье желает и поесть, и попить. Ты что, следил за мной?

— Нет, за это ты мне платить не обещал, — хитро улыбнулся детектив. — Ты просто бросил свой танк, кормой упёршись в морду моего скакуна и не глядя бросился в мэрию. А я тебя заметил.

Бишенте в своём репертуаре.

— Как продвигается твоё дело? Ты в мэрию заезжал по этому поводу?

— Нет. Закажи нам креветок.

Я вкратце рассказал ему о разговоре в кабинете Лакомба и вчерашнюю размолвку с ним, не забыв упомянуть о его спутнике устрашающего вида. Упомянул о своих визитах на маяк и к Сорелям.

— А я-то думал, ты наступаешь мне на пятки, а это твои пятки выводят тебя на подходящую версию. Я пока не утверждаю, что на основную, но кто знает?

— Что-то разнюхал? — спросил я.

— Возможно. Я порасспросил одного своего соплеменника из торгово-промышленной палаты Байонны. А ТПП входит в консорциум аэропорта.

— Ты смотался в Байонну?

— Да, но не за порцией хорошего окорока: ближайшая ярмарка будет в четверг. Так вот, один мой старший брат, — все баски называют друг друга братьями, — поделился со мной историей о затянувшемся процессе между консорциумом и семейством Эрсанов.

— Ты в лоб спросил его об Эрсанах?

— Андрэ, дружище, за кого ты меня принимаешь? Я всё же сначала умный баск, а затем уже тупой детектив. Конечно же я подошёл к нему с вопросом о каких-нибудь подрядах по строительству через ТПП для фирмы моего дяди. Начал с Байонны вообще, а затем плавно съехал к аэропорту. Мол, слышал, что там собираются строить новый терминал, нельзя ли как-нибудь перехватить для дядюшки хоть часть подряда. Даже намекнул на благодарность, угостил ужином. Оттого он и стал таким словоохотливым, даже не заметив, что мы съехали со строительной проблематики на юридическую.

— Он упоминал Эрсанов?

— Конечно. Между мадам Эрсан и консорциумом была сначала договорённость о продаже земли. Кажется, они оформили это как-то предварительным договором, но это уже твоя стезя. Однако, когда осталось поставить какие-то подписи в окончательной его форме, мадам Эрсан, думаю, что с чьей-то подсказки, может и самого Ламара, или какого-нибудь парижского адвоката, стала настаивать на увеличении цены, воспользовавшись какими-то формальными поводами. Можешь себе представить положение консорциума: близлежащие соседние участки уже скуплены, раструбили на весь регион, да что там — на всю Францию о своих планах по расширению территории, подвязали финансовые структуры. Наш Лакомб уже уговорил совет консорциума отдать строительство фирме своего родственника — а старушка упёрлась! Платить лишнего никому не хочется. Начались суды, апелляции, инстанции, а сроки строительства всё переносятся. Когда мадам умерла, все эти чиновники, а наш мэр особенно, воспряли духом. Надеялись, что старушка просто выжила с ума и оттого морочила им мозги. Но и её наследник Ламар не торопился с ними договориться. Видимо, твои коллеги из Парижа нашли в этом деле свою фишку, и журналист с ними согласился.

— Значит, Ламар Эрсан встал поперёк горла Лакомбу? — уточнил я.

— Мало того, — ответил Биш, — именно после смерти мадам Эрсан экологи возбудились с удвоенной силой против расширения аэропорта, а пресса подхватила это возбуждение. Может показаться, что мамаша Эрсан заразила сына своей манией судиться с аэропортом.

— Или он сам вёл эту войну с самого начала, прикрываясь тем, что пока не стал наследником этой земли. Думаешь, Ламар этому посодействовал?

— Понимаешь, при всех рычагах, который теоретически имеет консорциум, в том числе в административном плане, судебный процесс всё не завершался. Это конечно же не «дело о гормоне роста», но тяжба затянулась. Думаю, консорциум во главе с нашим мэром давили на суд, но и Эрсаны быстро поняли, откуда дует ветер и давили на судей уже с помощью «четвёртой власти». Чего наши судьи боятся больше всего? Правильно: мнения населения о предвзятости выносимых решений. Напечатай пару статей в газетёнке, или выпусти в эфир небольшую передачу о судебном деле — и любой судья окажется в прострации: как бы не сесть в лужу, вынося решение. Тогда кодексы ими штудируются от корки до корки повторно, словно они — первокурсники. И торопливость при вынесении вердикта отходит на последний план. Столько лет дело не сдвигалось с мертвой точки! Ламару Эрсану, полагаю, не составляло большого труда либо пользоваться дружеским отношением некоторых своих коллег в редакциях или телестудиях, либо подбрасывать им вроде бы как из участия, тему расширения нашего аэропорта?

— Медиакратия как служебное должностное преступление журналиста?

— Это твоя ипостась. Моя — выдвигать всевозможные версии и находить им фактические подтверждения. В своих «Сферах» Эрсан писал статьи не по формату журнала — в рубрике «Персона недели». Но я советую тебе просмотреть статьи этого издания за последние годы — не упоминается ли там о проблемах нового строительства на территории аэропорта Биарриц-Англет-Байонна.

— Но даже если ты прав, какие у нас доказательства, что всё это имеет отношение к смерти журналиста? — спросил я, хотя уже догадывался об ответе.

— Может и никакого, но этот проект сулил большие деньги и при строительстве, и при эксплуатации нового терминала. В этом плане терминал — неиссякаемый источник бабла: с каждым годом пассажирооборот небольших бизнес-лайнеров только растёт, как и стоимость их эксплуатации с точки зрения расходов в аэропорту. Из Парижа и других столиц не все выбирают отдых именно в Марселе или Ницце, на средиземноморье — у нас туристы сходят с ума от здешних красот Страны басков, фотографируют закат солнца над Атлантикой, — отметил Бишенте с бравадой. — И тут поперёк потока денег встаёт участок земли Эрсанов. Думаешь, наш мэр или его зять будут сожалеть о смерти какого-то журналиста? Сорели, если это они станут наследниками Эрсанов, судебную тяжбу продолжать не станут.

— Или, — продолжил я, — с ними будет проще договориться. Похоже, этот долгий конфликт, так или иначе, близится к своему завершению. Значит, Сорели здесь не при чём?

— Рановато, Андрэ. Не спеши делать окончательные выводы. От подозрения спасает только алиби. И то, если оно не хитро подстроено под обстоятельства преступления. Ты неплохо разбираешься в законах, но люди сложнее законов. Законы не убивают людей: человек убивает человека.

Это своё резюме он сопроводил почти незаметной улыбкой, которая приберегалась им для тех случаев своей профессиональной деятельности, когда он хотел подчеркнуть, что теория права не обязательно совпадает с её практикой, а в жизни доказанная правота не всегда приводит её обладателя к победе.

— Так на что тебе жаловался наш мэр сегодня, после того, как чуть не расквасил тебе нос вчера руками своего костолома Халеда?

— Тебе знакомо имя телохранителя Лакомба?

— Да. Халед — это скорее пугач. Для тех, кому хватает для испуга лишь вида его накаченного тела.

— Ну да, ну да. Мне он тоже не показался рождественским подарком.

Бишенте рассмеялся. Я покачал головой:

— Поверь, мне было не смешно. Лакомб жаловался на то, что в его городе находят трупы журналистов, тонут туристы в океане, автомобилисты сбивают пешеходов, переходящих улицы в неположенных местах, а какие-то придурки стреляют из огнестрельного оружия, пугая выстрелами музейные экспонаты.

— А-а-а-а. Это он про выстрелы в тот же вечер.

— Погоди, ты о чём? Выстрелы в какой вечер?

— Ты что, не в курсе, что в ту ночь, когда убили Ламара Эрсана, неподалёку кто-то стрелял?

— Кто стрелял? В кого?

— Я так понимаю, никто толком ничего не знает. Мне знакомые ребята из муниципальной полиции рассказали. Именно в ту ночь, примерно сразу после полуночи, охрана из Музея Моря слышала звуки, похожие на выстрелы. Вроде бы было два выстрела прямо рядом со зданием, со стороны дворового фасада. Там у них, на плато, на эспланаду Девы, выходит третий уровень зданий музея и на площадку выглядывает буквально несколько окон. Место открытое, но не освещённое. Пока музейщики после этих услышанных хлопков стали выглядывать в окна, прошла пара-тройка минут. Так как стреляющие или трупы не были обнаружены, то приехавшие на место полицейские побродили ночью, потом прогулялись с утра, но так ничего, кажется, и не нашли. Убежать оттуда не представляет большого труда. Увидеть что-либо на плато возможно разве что с виллы Голэнд и то с верхних этажей, там до музея метров сто. При этом надо, чтобы кто-то торчал именно в момент выстрела у окна или на балкончике.

— Ну да. И ковыряться в этом следует, если эти выстрелы всё же имели отношение к журналисту. Кажется, версии у нас плодятся как кролики.

— Пока это не так уж и плохо, Андрэ.

Я кивнул, соглашаясь с ним:

— Смерть Эрсана вроде бы всем могла быть понемногу выгодна, но вот кто имеет к убийству прямое отношение?

— Знаешь, я при своей работе сталкиваюсь со смертью чаще твоего. Да, у нас здесь не Рио-де-Жанейро, масштабы не те. Но даже явный ответ на вопрос «кому нужна эта смерть?» не всегда приводит к реальному убийце. Человека убивает другой человек, и в действиях людей непременно присутствует причинно-следственная логика, имеется объяснение каждому поступку. Вся беда в том, что побуждающие к действию, даже к убийству, мотивы порой носят иррациональный характер. Мы склонны заблуждаться: и когда спасаем, и когда уничтожаем кого-то. Нам надо уметь избавляться от лишних эпизодов таких заблуждений. Чем-то…

Его прервал мой мобильник. Я посмотрел на экран:

— Да, мадмуазель Адан, — я показал Бишу на трубку, он закивал в ответ.

— Добрый день. Называйте меня просто по имени. Вы не против, Андрэ?

— Да-да, конечно, Рени. Я вас слушаю.

— Я хотела бы с вами увидеться. Вы где сейчас?

— Да в общем-то я недалеко от комиссариата, в «Блю-кафе».

— Нет, очень людное место. А если я подъеду к вам домой?

— Вы знаете адрес?

— Знаю. Через сколько вы будете на месте?

— Я сейчас с клиентом, — Бишенте улыбнулся, кивнул, — освобожусь где-то через три часа. Вам будет удобно?

— Хорошо. Я подъеду ровно через три с половиной часа.

— Пожалуйста, я буду ждать.

Когда я завершил разговор, Биш получил возможность поиздеваться надо мной вслух:

— Я наконец-то сам стал для кого-то важным клиентом! Она хочет встретиться с тобой?

— Да. Я взял тайм-аут, чтобы немного прибраться дома. Значит, ты уверен, что у Музея Моря были именно выстрелы, а не какие-то хлопки? Может у проезжавшей машины забарахлил глушитель?

— Двое из тех, кто был тогда в музее, утверждают, что отличили бы разницу — это были выстрелы.

— Это слишком близко по времени и местоположению к тому месту, где был обнаружен труп, чтобы просто игнорировать эти с первого взгляда случайные накладки. Займешься музеем, Биш?

— Так точно, мэтр!

Он заказал бутылку белого «Шато». Официант откупорил её и смиренно ждал, пока Бишенте дегустировал вино. Пока мой друг изображал из себя непревзойдённого сомелье, я принялся рассматривать полоску пляжа с полосатыми большими зонтами, потом посетителей «Блю-кафе», сидевших неподалёку от нас. На террасе никого из знакомых я не заметил, а вот заглянув в большое стекло самого кафе, обратил внимание на знакомый женский профиль, который губками явно телеграфировал мне улыбку. Мари?

С ней был мужчина, которого разглядеть из-за солнечных бликов на стекле я сразу не смог: только приметил седоватый затылок и широкие плечи, на которые был накинут свитер. С кем же она?

— Эй, ты что, завис?

— Прости. Как тебе вино?

— Мне нравится. То, что надо. Надо заказать ещё креветок. А кто там, за стеклом?

Я ковырял вилкой по тарелке, пока искоса пытался удостовериться, что там точно была именно Мари и разглядывая спину её спутника.

— Ещё не разглядел. Может показалось…

Они оживлённо беседовали, но, судя по выражению лица девушки, разговор этот не вызывал у неё большого восторга. Это можно было понять по тому, как она время от времени кивала, нервно жестикулировала, иногда припадая губами к бокалу с каким-то напитком. Мужчина крутил головой и оглядывался, словно боялся напороться на знакомое лицо. Познакомилась с женатым занудой и теперь не знает, как от него избавиться? Да, это точно она, Мари!

— … и представь, эта лахудра, спит со своим шефом, да ещё и изменяет ему с его доктором, — пересказывал мне в это время свежие городские новости детектив, расправляясь с новой порцией креветок. Интересно, о ком это он мне рассказывает?

— Да ты что?

— Я уж подумал, что ты меня не слушаешь.

Мужчина за стеклом в это время обернулся зачем-то: это был наш славный мэр Лакомб, собственной персоной, обедающий наедине со служащей муниципальной полиции. Вот так номер! Видимо, я сильно разинул рот, потому что от моего друга не ускользнула зрительная цель моей оторопи. Только он пока не разобрался в её истинной причине.

— Неплохой экземпляр ты присмотрел, Андрэ! — вытянул шею в сторону девушки за стеклом Биш. — Только она с каким-то папашей. Или ты меня удивишь, и это тебя не остановит? Так ты её знаешь?

— Боюсь, что знаком.