Песнь Серебряного моря

Боль разочарования…

Истерзанные души…

И шепчет кто — то тихий:

«Не слушай их! Не слушай!

Отринь и злость, и гнев,

И лёд вновь станет пламень!»

Но так на плечи давит

Судьбы тяжёлый камень…

И смерть уж не пугает

Забвенья тёмной тайной,

И кажется нелепы

Борьба и состраданье…

Как свечи угасает

Души горящий факел;

И больше не волнует:

«А что же будет дальше?!»

И только из упрямства

Опять иду сражаться,

Когтями и клыками

За эту жизнь цепляться!

Не требуя награды,

Не веря в пониманье,

Я вновь ищу ответа…

Но мир хранит молчанье.

И с зимним равнодушьем

Мольбам он не внимает;

Лишь слезы в утешенье

И горечь мне оставит…стихи автора

Пролог
«Дочь звезды и моря»

Солнце в пене морской потонуло, и берег заснул.

А высоко в горах чья — то боль о несбыточном пела.

Песня падала в воду, и горького голоса гул

Затихал, умирая на кромке ночного предела.

И пришла тишина… И представила я в тишине

На вечерней скале одинокое сердце, от боли

Исходившее кровью и песней в седой вышине

О прекрасной судьбе, что уже не воротится боле.

Э. Сёдергран.

Осеннее закатное солнце вызолотило серебряную листву, заставило гореть янтарём стволы эльфийских деревьев. Сам воздух потерял прозрачность: стал оранжево-багровым. Небо застлали лоскуты тяжёлых дождевых облаков. Ветра не было, и они зависли почти неподвижные — оттого на лес опустились ранние сумерки. И даже сияющий белый туман, что клубился над тропинками, не мог разогнать этот мрак. Мир словно замер. Вечер был противоестественно тих. Птицы не щебетали в листве, попряталось зверьё, ветер не смел всколыхнуть неземной покой леса своим дуновеньем.

И только один звук пронзал мёртвую тишь. Это был голос, звонкий, журчащий, как воды серебряной Лианэли, и столь грустный, что сердце замирало, слушая его. Песня звенела в лесу, перелетая с ветви на ветвь, мелодия перекатывалась, как морские волны, как струны волшебной эльфийской арфы. Она казалась такой неземной, нереальной…

Если бы человек услышал её в этот тёмный закатный час, он решил бы, будто ему пригрезилось, или что это поёт какой-нибудь коварный лесной дух, желая заманить одинокого путника в чащу. Но люди уже давно не вторгались в долину Элтлантиса, ибо это были владения эльфов, и здесь не любили чужаков.

Несомненно, таинственная певица была эльфом. Скорбь и нежность, любовь и отчаяние, величие и гибель сплетались воедино в дивной мелодии, растекавшейся по лесу. Прислушавшись, можно было различить отдельные слова в звенящем напеве, подобном песне моря и шуму прибоя, и слова тоже, конечно, были эльфийскими.

На тропе мелькнула серая тень. Появилась на миг и исчезла. В любом другом месте её можно было принять за обман зрения, случайное видение, игру света. Но здесь, в землях эльфов, любое видение было неспроста. И вот теперь золотые лучи солнца, пробившись сквозь пелену свинцовых осенних облаков, высветили на тропе высокий силуэт белокурого эльфа. Он и вправду был похож на бесплотный призрак, так легко и бесшумно скользил он средь кустов и стволов деревьев. Даже мягкий ковёр мха не пригибался под его ногами. Эльф шёл не спеша, временами он останавливался, прислушиваясь. Он шёл на звук эльфийской баллады, и сердце его сжималось в груди и стонало как раненый зверь. Всё было в этих звуках — всё, что было дорого ему; всё, что он любил, что лелеял и боялся потерять…

Неземной печалью наполнилась душа эльфа Эктавиана и рвалась умчаться прочь, прочь за Море — туда, где лишь безмятежность и покой. Шелест листвы, эльфийские баллады, свет звёзд и улыбки друзей, любовь и разлука, и плеск солёных волн, и стоны чаек — всё это было в печальной и горькой песне, светлой и гибельной одновременно.

Эльф, наконец, заметил волшебную певицу. Она сидела у корней дерева, кроной терявшегося где-то в небесах. Длинные пепельные локоны почти сливались с мерцающим платьем. Даже не видя лица певицы, можно было представить, сколь она прекрасна. Она была подобна серебристой морской волне, подобна дорожке лунного света на поверхности пруда, подобна звёздам, сияющим в небесах.

Эктавиан остановился, боясь спугнуть волшебное создание и оборвать песнь её души. Он прислонился к дереву, оперся на него бледной ладонью и замер, почти не дыша. Дерево вздрогнуло от его прикосновения, потом узнало, потянулось ветвями. Тепло его руки нашло отклик в суровой душе старого дерева. На глазах у эльфа меж его пальцев пробился тоненький, пока ещё слабый, зелёный побег и развернул три крохотных клейких листочка. Эктавиан, Великий князь эльфов, улыбнулся, хоть в сердце его и была печаль, навеянная песней, и нежно погладил кору дерева-гиганта. Потом он вздохнул, и взор его серых глаз вновь обратился к печальному лесному созданию, из груди которого разливалась скорбная песнь. Он вслушивался в слова, чувствуя, как щемит сердце, и слёзы наворачиваются на глаза:

Плачет чайка над волнами,

крылом белым режет ветер.

Море осыпает скалы

серебром хрустальных слёз.

Набегут на берег волны,

смоют след мой на песке…

Плыть в таинственные земли

мне на белом корабле!

Слёзы, слёзы, лей, народ мой!

День последний настаёт.

Разрывает моё сердце

шёпот волн в дали безбрежной!

Канет в Море вечность эльфов!

Гибель ждёт Звёздный Народ!

Песня оборвалась, оставив в вечернем сумраке лишь тишину, тоску и одиночество. Эктавиан шагнул вперёд, и девушка подняла голову, но не обернулась, а ждала неподвижно и молча.

— Сколько скорби в твоих песнях! — тихо сказал князь Эктавиан, но в мёртвой тишине голос его звонко прокатился по лесу.

— В сердце моём скорби ещё больше. Эту печаль не выразить словами, — отвечала девушка.

Эльф приблизился, и она, наконец, одарила его взглядом бирюзовых глаз. Лёгкая рука коснулась корней дерева:

— Садись, Великий князь! — пригласила она с горькой улыбкой. — Здесь никого нет, и мы можем поговорить спокойно, по душам, не опасаясь чужих ушей. Твой народ и так уже называет меня «Гиланэль» — госпожа скорби. Зачем лишний раз давать им повод убедиться в правоте такого прозвища.

— Ты и в самом деле не желаешь, чтобы тебя звали так? — не поверил эльф. — Тогда зачем поешь такие песни? Песни, от которых сердце бьётся на осколки, а в душе стонут волны Серебряного моря. Любой мог услышать тебя, не только я! Но, кажется, ты не старалась скрыть своей печали…

— Я не могу молчать, — спокойно промолвила эльфийка, глядя куда-то вдаль, — ибо устами моими говорит сама Судьба. Дар пророчества был дан мне Творцом, и видения мои рвутся наружу. Я — Экталана. Само моё имя — Серебряное море — несёт в себе тоску эльфийского народа. И как же я могу не петь скорбных песен, если скорбь переполнила сердца эльфов, как воды рек переполняются по весне. Скорбь окутала наши земли туманом, беспросветным, как мгла Тенистых троп. Я — дочь звезды и моря. Море и небо. Они отражают друг друга, они — единое целое. Звёзды светят с высоты, отражаясь в морских глубинах. Но моя звезда оставила меня, ничто не отражается в моем море, лишь пустота. И всё, что осталось у меня — это мой морской берег. Что будет, если и он покинет меня? Что стану делать я без тебя, когда и ты уйдёшь?!

На глазах её дрожали слёзы, и Эктавиан не сразу смог найти слова для ответа:

— Звёзды часто сгорают, как мотыльки в пламени свечи, но твой берег всегда будет рядом с тобой. Где бы ты ни была, у тебя всегда будет, куда вернуться.

— Как уверенно ты говоришь, — печально молвила Экталана. — Но сердце моё знает, ничто не вечно — даже эльфы и их мир. О, раньше я считала предвидение великим даром, но это не дар Творца — это его проклятие. Как хочется мне заблуждаться подобно остальным, но я-то вижу наше будущее — вернее, его полное отсутствие. Впереди нет ничего — лишь пустые леса, голые деревья, сумрак, плеск волн, и никого… Никого! Гибель ждёт наш народ. И ты тоже знаешь это, отец! Ты знаешь, что это уже не остановить, не спасти… Время эльфов ушло. Я вижу разное: былое, грядущее, и совсем далёкое будущее. Эльфы познали свой рассвет, теперь пришёл закат нашей расы, идёт время людей…

Но я вижу, что они принесут с собой! И сердце моё жаждет тогда лишь одного: исчезнуть и не знать ничего, не видеть этого. О, отец! Какие страшные видения встают предо мною. Смерть, всюду смерть, разрушения, гибель, боль, зло, огонь! Всюду кровь и война. Они идут с огнём и мечом, уничтожая всё на своём пути, неся лишь смерть и разрушение. Это не люди, отец! Это — терро–аоро — за человеческим обличьем прячутся души нечисти, злобных оборотней, ибо даже среди хищных зверей не найти тварей столь беспощадных. Терро — аоро — так я зову этих людей. Нет для них ничего, что они бы любили и уважали. Земля стонет под их ногами, смерть шагает впереди, они несут гибель всему живому. Я вижу это: эльфы покидают Лейндейл, войны идут между нами и людьми. Затем они станут уничтожать друг друга. Так будет: земля горит, рушатся замки, кровь, всюду кровь, огонь жжёт поля, деревни, рощи. Леса горят, звери гибнут. Дым застилает небо, не видно звёзд. Всюду смерть, болезни, голод, мор и яд. Яд ненависти людской отравляет воду, воздух, землю… От этого они болеют, гибнут. Гибнет всё живое. Всюду железо — оно несёт холод и смерть. И я вижу ещё дальше — сквозь пелену веков — всё хуже и хуже! Зло переполняет мир. Оно искажает души и тела. Зелень исчезает. Всюду каменные норы — холодные, гибельные, неживые. Там живут люди-чудовища, давно забывшие свою суть. Нет ничего живого: всё — ложное, мёртвое. Люди потеряют способность жить в согласии с природой; они захотят жить без неё, без помощи магии созидания. Но всё, что они будут создавать — будет им во вред, ибо в деяниях их не будет тепла души. Я вижу гибель, я вижу земля горит и плачет. Природа, защищая себя, губит целые города — огромные города (не чета нынешним!), сметает их с лица земли. Она содрогается. Ветра, зной, ливни и холод… Но железное зло сильнее. Серебряные драконы в небе роняют черные камни с высоты, и они, падая, разрывают плоть земную на части, они несут в себе смерть. Всюду яд смерти, всюду гибель!

Голос Экталаны звучал как-то отстранённо. Она вновь видела всё, о чём говорила. Она была далеко отсюда в других мирах, в других временах, и уже не могла остановить собственных зловещих пророчеств.

— Экталана, вернись! — окликнул её Эктавиан.

Но она всё говорила, и хрустальные слёзы текли из застывших глаз:

— Смерть, гибель, чудовища, кровь, война, разрушение! — шептала она. — Гелан, терро-аоро, флей, хэос, нийна, хэос!Погибель, чудовища, огонь, война, ненависть, война……

Эктавиан обнял её за плечи, прижал к себе, позвал вновь нежно:

— Экталана, вернись, миэ чэлдо!дитя моё

Она вздрогнула и посмотрела на него сквозь слёзы.

— Я здесь, отец!

— Прости меня! — тихо молвил Эктавиан, не выпуская её из объятий, пока девушка по-детски пряталась на его груди.

— За что? — не поняла она. — Ты всегда был со мной, мой отец, мой князь! В чём же ты виноват передо мною?

— Я тоже вижу будущее, — объяснил Эктавиан. — Хоть и не так хорошо, как ты, не так далеко и не так часто. Но, верно, дар пророчества в тебе от меня. Прости, что я не смог уберечь тебя от этого!

Экталана отстранилась и села.

— Это судьба дала мне этот дар, и ты здесь ни при чём, фатоотец. К тому же и в роду мамы пророки были. Хоть сама она и не умела предсказывать. Но мать её — княгиня Лаяна, да и легендарная пророчица Алагианна тоже… Быть может, вот в чём причина моих видений. Элинэль сгорела, как падающая звезда, и все видения её достались мне. Её и мои собственные — это слишком много!

— Ты тоскуешь по ней? — тихо спросил князь.

— Нет, я не тоскую, хоть и вспоминаю о ней с печалью. Я помню её хуже, чем мне бы того хотелось. А вот ты, отец, всё так же страдаешь, хоть и минуло уже столько лет с тех пор, как она ушла. Я знаю это, и это ранит моё сердце! Иногда я злюсь на неё. Зачем она ушла так рано? Почему оставила нас? Неужто ещё не могла побыть с нами? Мне кажется, что всё началось с неё, с мамы. Ушла Элинэль, а следом за ней и другие эльфы. Если уж сама Великая княгиня сдалась и сбежала за Море, что удержит остальных. И началось!

— Ты не понимаешь ещё ничего, даннодочка! Нельзя противостоять Зову Моря! — резко сказал Эктавиан.

— Ты всегда её оправдывал, — печально молвила Экталана, — но я не могу оправдать её. Разве она была единственной, кто познал тоску? Разве ты не страдал все эти годы от разлуки? Ты тоже знаешь, как призывно кричат чайки, как зовут волны, набегая на белый песок. Разве мало ты потерял за эти годы? Ты видел, как тает твой народ. Сколькие ушли вслед за нею, за Элинэль: Орен, Лиадран, твои родители, Нэя, Наяран, Риана, Агель, и многие-многие другие. Разве не желал ты уйти вслед за ними, но ты всё ещё здесь. Хотя ныне времена так темны, что много сил надо, чтобы не отчаяться.

— Мне был не нужен Благословенный Край, — ответил князь. — Ты — моё Море, Экталана! И я должен быть с тобой и моим народом!

— У неё тоже была я, и её народ, но она ушла! — возразила Экталана.

— Она не была сильной, как ты, — спокойно начал эльф. — Она не умела бороться с отчаянием, и велико было её разочарование. Рухнуло то, во что верила Элинэль. Она верила в единство эльфов и людей; верила, что никакое зло не коснётся нас больше после Великой Битвы и гибели чародея Катараса.

— Расскажи мне, отец, что случилось, почему мама ушла? — попросила примирительно княжна. — Я ещё мала была и не осознавала толком. Я помню, её кто-то ранил… Но ты ведь её исцелил. Так почему же? Что стало причиной? Я никогда не спрашивала тебя об этом, отец. Знала, тебе горько вспоминать. Но теперь пришло время говорить начистоту.

— Ладно, — просто сказал Эктавиан и привалился к стволу дерева, — тебе было тогда три года. Ещё сохранялся мир в Лейндейле, пришедший после Великой Битвы. Тогда, в годы ещё до твоего рождения, Элдинэ были желанными гостями и за пределами Элтлантиса. И ничто не предвещало грозу. Хотя сердце моё чувствовало, как хрупко это спокойствие, словно затишье перед бурей. Великий союз эльфов и людей, купленный ценой рек пролитой крови, ещё не был забыт. Люди были частыми гостями Эльфийской Долины, а сам наш лес много больше, чем ныне. Элинэль любила гостей, любила родичей королевы Мары. О, моя прекрасная нежная Элинэль, как она любила свою подругу Дарьяну — правнучку Калахая Ринай, королеву Брелистона, и её мужа Глена. У них ещё был сын — Дарген Литей… Помнишь их?

— Смутно, — ответила княжна, — помню мальчишку… Он был совсем маленький и глупый. Я не знала, как с ним играть.

— На самом деле, он почти ровесник тебе, младше лишь на год, — усмехнулся Эктавиан, — просто эльфийские дети растут быстрее. Ему тогда было два года. Дарьяна и Глен ехали из Мангара и посетили Элтлантис. Они позвали Элинэль с собой погостить в Брелистоне, а заодно заехать в Ринайград, повидаться с Марой, Лиарином и Киралейном. Элинэль, разумеется, не смогла отказаться. Я проводил их с лёгким сердцем. Дар пророчества во мне предательски молчал. Почему-то видения приходят, когда они меньше всего нужны… Они не успели уехать далеко. На Южном пути рядом с Малудушем на них напали западные разбойники. В то время правители не брали с собой больших отрядов для охраны — они не верили, будто что-то может угрожать им в собственных землях. Прежде, чем солдаты опомнились от неожиданности и отразили атаку, госпожа Дарьяна и Глен были убиты, Элинэль очень серьёзно ранена, как и многие из стражей, по счастливой случайности уцелел лишь мальчик. Солдаты увезли мою госпожу в Ринайград. Там Эрсель и Лиарин исцелили её рану, но не душу. Маленького Даргена — наследника Брелистона — королева Мара оставила у себя, в столице, воспитывая как сына. Элинэль вскоре вернулась в Элтлантис, но это была уже совсем другая женщина, а не моя прекрасная, жизнерадостная жена. Я пытался исцелить её. Но душа её оставалась нема. Не только боль потери любимой подруги жгла её сердце — она привыкла к краткому веку смертных. Но в день, когда её пронзила человеческая стрела, она поняла, что мир, пришедший после войны с Каран Геланом, великий и прочный мир, единство двух рас — не более, чем иллюзия! Элинэль осознала, что, по большому счету, мы не победили в той войне, не сумели искоренить зло, ибо оно живо в душах людей, и бороться с ним бесполезно. И все жертвы, принесённые той гибельной войне, напрасны, даже жизнь её отца. Разочарование постигло её, великое разочарование… И она уже не смогла преодолеть тоску, тоску по лучшему миру, где нет места злу и разрушению, её манил Благословенный Край. И даже глядя на тебя, она уже не улыбалось прежней горделивой улыбкой. Мир померк для неё. И она ушла, хоть ей тоже было больно расставаться с тобой и со мной. Я не смог её остановить. Я тоже понял, что мы допустили ошибку в той войне. Эльфы не должны были участвовать в битве. Мы верили, что поступаем правильно. Мы защищали саму жизнь, нашу землю, наше будущее. Мы боролись с истинным Злом, несущим лишь рабство и погибель. Но теперь-то я знаю, взявшись за оружие, даже преследуя благие цели, эльфы сами стали убийцами и палачами. Вот чего нельзя было допускать! Эльфы были рождены Творцом для созидания, добра, рождены творить, лечить, создавать, но не уничтожать, не убивать! Потом появились люди. Они несли с собой смерть, они использовали магию во зло, чтобы бороться друг с другом. Так говорят! Тогда Творец лишил их силы магии, но у них нашлось оружие, чтобы убивать. Тогда и эльфам пришлось взяться за мечи и луки. Эльфы были искусны во всём, вскоре они превзошли людей в искусстве боя. Наше оружие было не из железа. Оружие даровали нам недра земли. Оно было из истинного серебра. Прочное, вечное, лёгкое, не знающее поражения. Люди поняли, что им не тягаться с Народом Звёзд, и оставили нас в покое. Но начало было положено: Элдинэ — удел которых был созидать, познали убийство и разрушение. Мы уподобились тем, кого ты зовёшь «терро-аоро», Экталана! Какими благими целями мы бы не объясняли убийства, суть их от этого не меняется. Нет, мы не имели права сражаться в этой войне!

— Может, ты и прав, отец, — глухо молвила Экталана, — да только, когда я вижу, что люди сделают с вверенной им землёй, мне хочется уничтожить весь род людской раз и навсегда!

— Нэа эсто рига виа!Нет ничего превыше жизни! — грозно молвил Великий князь. — Запомни это, миэ данно!Дочь моя Нет ничего превыше жизни! Хранить жизнь и защищать её — вот твоя цель, и никак иначе! Не убивать, но защищать любую жизнь: эльфа, человека, птицы, зверя, дерева, травинки у твоих ног, мелкой букашки на этой травинке. Только так и не иначе! Хранить жизнь в любом её проявлении! Любить жизнь! А иначе, чем мы лучше тех убийц и разрушителей, тех терро-аоро? Мы должны остаться эльфами, Народом Звёзд, Элдинэ, но не потерять сути своей, не позабыть, что мы — хранители жизни, природы! Нэа эсто рига виа! Помни это! Помни, Экталана! А Элинэль не осуждай! Пока в душе твоей не зазвучал Зов Моря, пока песнь его не позовёт тебя в последний путь, не понять тебе, как трудно противостоять крикам чаек и плеску волн.… Ведь они так похожи на голоса тех, кто был тебе дорог, они обещают покой и счастье, которых так не хватает тоскующей душе. Как манит Благословенный Край, когда весь мир рушится на глазах!

Экталана вдруг испуганно схватила его за руку:

— Значит, и тебя тянет Море? И ты хочешь уйти? О, миэ фато, миэ белаэ фатоО, мой отец, милый мой отец, неужто и ты оставишь меня совсем одну, одну бороться с наступающей ночью?

— Ты — моё Море, — повторил Эктавиан твёрдо, — другого мне не надо! Покуда я нужен тебе, и ты не отпустишь меня, я буду с тобой! А когда придёт наш срок, мы уйдём с тобою вместе, и белый корабль умчит нас в Благословенный Край. Обещаю!

— Я верю тебе! — сквозь слёзы сказала Экталана-Гиланэль и обняла своего отца. Минуту они молчали, потом она тихо сказала: — Тебя ищут, Великий князь! Что-то случилось?

— Я слышу, — отозвался Эктавиан. — В лесу появились чужие, двое: мужчина и женщина. Но в них нет зла. Напротив что-то родное…

Эльф поднялся.

— Родное? — переспросила девушка. — Тогда я догадываюсь, кто это может быть!

— Я тоже, — улыбнулся Эктавиан.

— Редкие гости, — заметила девушка.

— И оттого особенно дорогие! — кивнул эльфийский князь. — Добрая встреча ждёт нас! Пойду. Гларистар сбился с ног, разыскивая меня, чтобы сообщить такие новости. Да и негоже заставлять высоких гостей ждать! Идёшь со мной?

Экталана стёрла слёзы с бледного лица и ответила:

— Я приду позже. Негоже являться пред высокими гостями с заплаканными глазами.

Эльфы улыбнулись друг другу, и Эктавиан растворился в воздухе, ступив на Тенистые тропы.

Глава I
Орлёнок и Соколица

Есть чем платить,

но я не хочу

победы любой ценой.

Я никому не хочу

ставить ногу на грудь!

Я хотел бы остаться с тобой,

просто остаться с тобой!

Но высокая в небе звезда

зовёт меня в путь…

Пожелай мне удачи в бою!

Пожелай мне…

не остаться в этой траве,

не остаться в этой траве,

пожелай мне… удачи!!!

В. Цой

1) Курган памяти

Когда забытые друзья

тебя случайно позовут

в те запредельные края,

в которых люди не живут…

Когда придётся прочитать

чужие письма на столе,

не стоит думать и гадать

пока есть небо на земле…

Я. Николенко

Осень опустилась на Лейндейл. Леса ещё не сбросили свои багряные и золотые наряды. Лишь кое-где в низинах, где по ночам было особенно прохладно, деревья уже лишились части своей листвы и стояли сиротливые, полуголые. Небо, пепельное, неживое, висело над головой как старая выцветшая тряпка. Грязно-серые дождевые облака застилали его с самого рассвета. Было пасмурно, скучно и гадко. Несмотря на хмурое небо, дождь так и не пошёл, хотя время уже приближалось к вечеру. Но в воздухе всё равно висел сырой, пронизывающе липкий и холодный туман. Он осаждался на одежде и золотой листве сонного леса. Солнца естественно не было. Посему дорога не успела просохнуть от вчерашнего ночного дождя; и грязь, чавкая, расплёскивалась под копытами, при этом, умудряясь забрызгать не только ноги лошадей, но достать и до их наездников.

Всадников было около пятнадцати. Они двигались не спеша, чётким караваном, один за другим, по разбитой лесной дороге на север: то был Южный путь, ведущий к Мангару. Первый всадник восседал на вороном жеребце, и то был истинно рыцарский конь: невысокий, приземистый, но крепкий и невероятно выносливый, с густой пушистой гривой, чёлкой, спускавшейся на глаза и мохнатыми бабками. Издалека он мог напомнить крестьянского тяжеловоза, но вблизи становилось ясно, что конь этот привык возить не грузы, а своего рыцаря и наверняка умел быть быстрым и неустрашимым.

Не менее воинственным выглядел и его наездник. Тёмно-русые волосы коротко острижены (в отличие от большинства мужчин в его отряде), серые глаза внимательно и напряжённо вглядывались в туманный лесной полумрак, мужественное загорелое лицо, голова гордо приподнята. Сила и осторожность окружали его подобно тому, как ореол света окружает факел. Даже в тусклом сумраке осеннего дня его кольчуга и доспехи сияли, а на попоне, покрывавшей вороного коня, сверкала эмблема Лейндейла: серебряная роза на фоне моря и встающего солнца, лучи которого искрились золотом. Несомненно, первый всадник был предводителем отряда, ибо он как-то необъяснимо выделялся на фоне всех остальных.

Впрочем, были и ещё двое, кто, безусловно, отличался от других путников… Один, потому что был очень юн, а другой, потому что это был не другой, а другая.

Женщина, восседавшая на великолепной белой кобылице, сиявшей в сером сумраке леса, была единственной в отряде и выглядела прямо-таки нереально среди вооружённых до зубов солдат. Она казалась прекрасным видением: юная, величественная, неземной красоты. Она была одета в серый плащ, расшитый жемчугом и серебром, из-под которого виднелось небесно-голубое платье, в тон её лазурных глаз. Капюшон плаща был откинут, и толстая густая каштановая коса струилась по спине. На светлой коже ни одного изъяна, и лишь на лице её лежала печать какой-то болезненной усталости.

Рядом с ней бок о бок ехал юноша на такой же сияющей белизной лошадке, тонконогой, игривой и видимо ещё совсем молодой. На нем, как и на всех воинах, были боевые доспехи, но облачение юноши казалось много легче, а из оружия имелся только меч. На вид ему было лет двадцать. Он был строен, широк в плечах, но ещё не успел толком возмужать. На юном смуглом лице виднелся лишь намёк на щетину. Тёмные, почти черные, волосы коротко подстрижены и всё же вихрятся непослушным ёршиком в разные стороны. Привлекали внимание большие, яркие, тёмно-синие глаза, ясные и льдистые, как осеннее море.

Другие рыцари ехали чуть поодаль, на почтительном расстоянии.

— Ясная госпожа, а что за земли лежат там, по левую сторону от дороги? — спросил юноша, указывая на мелькнувшее меж деревьями поселение на горизонте.

— На западе, ты имел в виду, — степенно поправила его спутница. — Это — земли Варко, мой мальчик.

— Что-то я не совсем понял, — нахмурился тот (странно было, что она обращалась к нему, как к ребёнку, хоть тот и казался младше от силы лет на пять). — Вы говорите — «Варко», но разве на нас напали не у Варко??? А ведь это было день пути назад…

— О, духи! — тяжело вздохнула дама.

Ветер распахнул плащ на её груди, приоткрыв бурое пятно крови, безобразно расползшееся по лазурному платью, в сумраке сверкнул зелёный камень на её шее.

— Ой, простите, госпожа! Я не хотел вам напомнить о ранении. Как-то сорвалось, вечно я говорю не то, что следует… Простите, ясная госпожа! Я иногда бываю так глуп! — виновато затараторил парень.

— О, духи! — ещё раз вздохнула девушка, взглянув на него с притворным гневом. — Я сержусь вовсе не от этого. Знаешь ли, когда у тебя в плече дыра, об этом непросто забыть. Но я о другом… Меня убивает твоё нежелание учиться. Ты совершенно не знаешь историю и географию! Если бы ты хоть иногда заглядывал в карты Лейндейла и слушал замкового летописца, ты наверняка бы знал, что земли Варко тянутся вдоль всего Южного пути от Ласны и до самого побережья Экталанэ.

Теперь уже юноша тяжело вздохнул:

— Ах, ясная госпожа, все эти историки, книжники и учителя такие скучные и старые! Порой они сами забывают, что и зачем решили рассказать. Попросту засыпают на полуслове, и всё стараются читать мне нравоучения. Поверьте, если бы они умели говорить, как Вы, моя госпожа, я уже давно бы стал учёнее их самих! Вот, когда Вы мне что-нибудь рассказываете, я готов слушать день и ночь!

— А это уже откровенная лесть! — улыбнулась девушка. Но тут же спросила: — А эльфийский почему не стал учить? Тоже учитель плох? Чем тебе король не угодил? Или эльфы тебе не по нраву?

— Ну что Вы! — сокрушённо молвил пристыженный ученик. — Эльфов я люблю! Вот и в Элтлантисе побывать мечтаю — поглядеть, как они там, на родине у себя, живут, какие они там, чем от столичных отличаются… А эльфийский мне не даётся, хоть убейте, ясная госпожа! Да и к чему он мне? Эльфы всё равно всеобщее лейндейльское наречие получше людей знают, а моё дело знать воинское дело, да управлять уметь.

— Знания ещё никому не помешали, — рассудила дама в сером плаще. — Ты вскоре станешь правителем Брелистона. А правитель должен быть мудрым и просвещённым! И уж во всяком случае, ему полагается знать историю и географию собственных владений, миэ белаэ ланхо!Мой милый мальчик

«Миэ белаэ ланхо» — если она назвала его так, значит, короткий гнев схлынул. Так она называла своего сына — короля Киралейна. И его, Литея, иногда. Он не знал точно, что значат эти нежные эльфийские слова, но знал, что в них его королева вкладывает всю свою любовь и душу. Литей хотел попросить её рассказать что-нибудь, но осёкся, вспомнив о ране. Наверное, ей нелегко даются разговоры.

Весь сегодняшний день казался Литею тяжёлым и мрачным. В молчании и гнетущей тишине ехали они с самого рассвета. Да и вечером на постоялом дворе не было слышно ни шутки, ни какой-нибудь походной байки. Он знал отчего. Воины чувствовали на себе вину, совесть давила им на плечи чугунным грузом.

Они — рыцари и защитники — не смогли уберечь свою госпожу от предательской стрелы. Она прилетела с западной стороны дороги, одна единственная и выпущенная точно в цель. Погоня, бросившаяся в лес, никого не обнаружила. Было ясно, что никто не собирался их грабить (мыслимое ли дело ограбить отряд королевских рыцарей?).

Нет, целью выстрела было убийство. Все понимали это.

Кто-то хотел убить её — их госпожу, королеву Мару, справедливейшую королеву Мару. Его королеву. Ни одну женщину в мире не любил Литей так, как эту свою прекрасную спутницу. И хоть она казалась юной, как и сам Дарген Литей Ринай — Орлёнок из Даргкара, но он относился к ней с сыновьей почтительностью. Ибо он считал её своей матерью. Его родители погибли, когда ему было два года, и с тех пор он знал только одну мать — королеву Мару. И преклонялся пред ней как перед богиней. И вот на его богиню, на всеобщую любимицу королевского замка посмела посягнуть чья-то злобная рука. Оттого и мрачны были нынче воины, оттого тяжело было на душе, а сердце сжималось от гнева и бессилия, потому что ещё помнили, как она стонала, когда обламывали стрелу и выдёргивали её из раны. Это делал сам Лонгир — предводитель отряда. Он никого больше не подпустил к своей королеве. А Литей сидел подле и думал, что лучше бы в него пять раз воткнули и выдернули по десятку стрел, чем видеть мучения своей госпожи. В голове его не укладывалось, что кто-то мог желать ей смерти.

С самого начала ему не нравилась эта поездка. Будь господин Лиарин дома, он ни за что не отпустил бы королеву одну в столь длинный путь. Но князя не было в Ринайграде. Вот уже пошёл третий месяц как он вместе с королём Киралейном пропадал где-то на Юге, в землях Даргкара, ибо оттуда шли вести о беспорядках и народных волнениях.

Даргкар — Земля Орлов — давно разрослась за пределы Каран Геланской равнины. Она была поделена на две части Керг и Брелистон. Хоть земли эти и принадлежали после Великой Битвы королю, много лет подряд ими управляли наместники короля из рода Ринай — потомки братьев королевы Гермисея и Калахая. Сам юный Дарген Литей был праправнуком Калахая I, а имя своё получил в честь его отца короля Остенграда Даргена Ринай по прозвищу Дри, что на наречии востока значило «тёмный».

Сейчас ему было 20 лет, и он с печалью думал, что будь он на три года старше, то уже сидел бы на троне в Брелистоне. И уж он-то смог бы навести порядок в этой земле. Да, он был бы хорошим правителем, мудрым и справедливым. Тогда королю Киралейну не пришлось бы тревожиться больше о своих южных владениях. А королеве Маре не нужно было бы ехать в Мангар.

Она сказала, очень важно привести гарнизоны в Северной столице в боевую готовность, потому и отправилась в путь, не дожидаясь возвращения короля и мужа. Но Литей подозревал, что главной её целью стало посещение Элтлантиса — родины эльфов, где она не была уже очень давно. Вести оттуда приходили иногда, и король нередко отправлял гонцов к Великому князю Эктавиану. Да и в Ринайграде нередко появлялись эльфы, а некоторые даже жили в столице. Литей не испытывал перед ними ни малейшего страха. Да и как могло быть иначе, ведь он с детства жил среди них. Князь Лиарин был подлинным эльфом из древнего рода Огина; сын его — король Лейндейла Киралейн — тоже был эльфом (правда полукровкой, но об этом мало кто помнил); а сама королева Мара, хоть и была рождена человеком, давно получила исключительное право на путь в эльфийский Благословенный Край. Потому и носила она с гордостью на груди сияющий зелёный камень — подарок эльфийского князя Галедана, отдавшего ей накануне Великой Битвы своё бессмертие, камень, венчавший её с возлюбленным Лиарином. Больше трёх столетий миновало с той поры, но королева Мара по-прежнему была молода и стала со временем только прекрасней. Потому и чувствовал себя Литей рядом с ней, как ребёнок рядом с мудрой взрослой женщиной, хоть она казалась почти ровесницей ему, потому и не обижался, когда она называла его столь легкомысленно «мой мальчик». А ведь он считал себя уже мужчиной, воином! Но ей позволительно говорить так — слишком длинной и тяжёлой была жизнь этой удивительной женщины!

И вот теперь кто-то посягнул на эту жизнь… Когда это случилось, Лонгир хотел повернуть назад, в Ринайград. Но королева настояла на продолжении пути: «Кто поможет мне в замке? Ни мужа моего, ни сына нет в столице. А в Элтлантисе эльфы излечат меня одним движением руки. Нет, Лонгир, сейчас я отдохну, и мы продолжим путь! Королеву Мару не остановить одной стрелой!»

«Да, моя королева!» — поклонился предводитель отряда.

А после добавил тихо: «Хотя пройди эта стрела чуть ниже, и одной её было бы достаточно».

— Литей, ты меня слушаешь?

— Да, моя госпожа! Простите, я задумался! — откликнулся юноша.

— Ты сказал, что хотел бы изучать историю с моих слов… — напомнила королева. — У нас есть время. Что ты хочешь услышать?

— Моя ясная госпожа, я не хотел бы утруждать Вас разговорами, — кристально-честные синие глаза смотрели в серо-голубые глаза Мары Джалины, — в самом деле…

— Если бы мне было трудно, я бы не предлагала. А раз уж слово твоё слетело с языка, обратно его не поймаешь, — улыбнулась наездница. — На всякий случай запомни это, Литей! Когда станешь правителем Брелистона, нельзя будет разбрасываться словами, ты должен знать им цену! Так что тебе рассказать?

— Что угодно! — улыбнулся парень.

Он был рад тому, что наконец-то развеселил и разговорил свою королеву, и теперь вина уже не давила на сердце таким тяжёлым грузом.

— Разумеется, что-нибудь о политике и истории, что-нибудь о временах Великой Битвы или о том, что сейчас творится на Юге…

При этих его словах по лицу королевы скользнула тень печали.

— На самом деле, мой мальчик, прошлое, настоящее и будущее часто взаимосвязаны. Я рассказывала тебе о том, что предшествовало Великой Битве. Наша столица Джалисон была разрушена повелителем Каран Гелана Катарасом и его чёрной ведьмой Каргионой. Я выжила чудом. Потом были долгие годы скитаний. О, многие земли повидали мои ноги! Вначале я жила в Северном лесу, но Катарас выследил меня, убил мою новую семью, уничтожил нашу деревню. И если бы ни эльфы, ни мой любимый князь Лиарин, тебе, мой мальчик, не у кого бы было брать уроки истории. Были и другие: плохие и хорошие, добрые и равнодушные. Немало встреч было уготовано мне на пути, прежде чем счастье улыбнулось нам с Лиарином. Помню, в Галиорте мне пришлось столкнуться с людьми подлыми и гадкими, но зато в Калибе я повстречала добрейшую госпожу Гарину Ролл. Она любила меня как дочь, жаль было с ней расставаться. После войны я разыскала её и просила переехать в замок в Мангаре, но она предпочла дожить свой век в доме, где прошла вся её жизнь. Я часто ездила к ней до самой её смерти, — королева вздохнула. — Да, Литей, миэ белаэ ланхо, даже у бессмертия есть свои плохие стороны. Трудно жить вечно, когда дорогие тебе люди не вечны. Скольких я похоронила за это время! Нет ничего страшнее смерти близких людей! Вот и тебя эта беда не обошла стороной…

Она помолчала немного и заговорила снова.

— Доводилось мне и на Западе побывать, в разбойничьих лапах. И там мир оказался не без добрых людей, и помощь порой приходила, когда её вовсе неоткуда было ждать. Вовек не позабуду я атамана Далейна и старушку Налану — им я обязана и жизнью своей, и жизнью Киралейна. Впрочем, поддерживали меня не только люди: волшебница Аринэль — вот кто помог родиться на свет Киралейну и уберёг нас в час беды и опасности. Как она светла, добра, прекрасна! Если бы ты только видел её, Литей! Она — древнейшая из Элдинэ Лейндейла, старше её никого нет.

Только вот на востоке, с дядей своим королём Остенграда Даргеном Дри я не поладила. Восточные горцы не терпели эльфов. И он отказался принять моего сына. Перед смертью он раскаялся, но было уже поздно. Он умер с горечью в сердце, не увидев освобождения своей земли от полчищ врага. Зато я нашла там истинного друга в лице моего брата Калахая. О, миэ белаэ ланхо, как ты порой мне напоминаешь его! В сердце его не было зла, и ты такой же! Даже внешне вы как близнецы… Только вот глаза у него были тёмные, как ночь, а твои яркие, синие, такие как у моего старшего брата Гермисея. Только у него они были холодные, прямо-таки ледяные. Редко кто мог выдержать его пронзительный взгляд. Горд был мой братец! Ох, и горд, да горяч! В бою безрассуден, но отважен. Однако правитель из Гермисея вышел знатный, как и из Калахая. Да, воинами они были бесстрашными. «Остенградские орлы» — так их прозвали после Великой Битвы, ибо они разили врагов молниеносно и беспощадно, налетали как горные орлы.

Все мы сражались во имя единой цели. Зло лежало на Юге. Оно угрожало жизни всех обитателей Лейндейла, и это объединило нас: людей всех земель и эльфов, и даже чародейка Элькит помогала нам. Ей и Джастину я обязана очень многим. Мой верный рыцарь! Я всегда любила его не меньше, чем своих братьев. И заслуженно! Ведь он всегда заботился обо мне, не задумываясь о себе, порой рискуя жизнью!

— Госпожа Элькит давно не навещала нас… Всё ли хорошо в Дримане? — осмелился спросить Литей.

— Больше, чем хорошо, — улыбнулась Мара Джалина, — в семействе Элькит и Джастина наконец-то ожидается прибавление. Они давно мечтали о малыше. Интересно только, унаследует ли ребёнок её волшебный дар или родится человеком?

— А ещё интересно, унаследует ли ребёнок её скверный характер? — буркнул Литей.

Мара рассмеялась, но тут же поморщилась (видно, стало больно плечо) и добавила уже спокойно:

— Да, с ней не просто поладить. Язык такой же острый, как и её коготки. Она ведь кошка — так что не удивляйся её своенравию! Да, все мы были союзниками тогда… — мечтательно молвила Мара Джалина Вильсения Ринай. — После победы все признали Киралейна королём, но ему нужны были помощники. Мы сочли, что родственные связи для этого годятся лучше всего. Я не желала терять вновь обретённую семью.

Эльфийская Долина, разумеется, осталась за эльфами. На смену Великому князю Элирану пришёл наш друг, один из героев той войны, князь Эктавиан. Элькит вернулась в Дриман. Разбойники, что сражались так же доблестно, как и эльфы и рыцари, ушли на свой Запад. Мы предложили выбрать нового правителя для Ласны из числа наиболее отличившихся командующих. И он был выбран. Но люди Западных земель всегда отрицали верховную власть…

Вскоре Запад вновь распался на отдельные, никем не управляемые земли. Купцы и знать осели в Ласне, разбойники ушли в свои леса, часть эльфов Запада перебрались на юго-запад, к озеру Ласна. Там даже образовалась община целителей. Её возглавила эльфийская врачевательница Малигель. Сама я никогда не встречала её, но Лиарину она однажды спасла жизнь. Другие Элдинэ — те, что больше всего ценили свободу и не желали соседства с чужаками-людьми — ушли ближе к морю, в степи Тайрана.