Бесплатный фрагмент - Перо находок
Стихи из воздуха
Предисловие
В книге Александра Буланова, деятельного участника Литературной студии «Луч», явлен его непростой лирический характер — внутренне напряжённый, находящийся в постоянном поиске, в диалоге с самим собой и с окружающим миром. И подобная концентрация поэтических усилий приводит к реальному творческому успеху. «Перо находок» — первый сборник стихов и начало творческого пути. Судя по всему, путь этот будет вовсе нелёгок. Пожелаем же молодому поэту мужества и терпения — того, что более всего необходимо на избранном им поприще.
Поэт, доктор филологических наук, профессор факультета журналистики МГУ им. М. В. Ломоносова и Литературного института им. А. М. Горького, президент Фонда Достоевского, вице-президент Русского ПЕН-центра, член Совета по русскому языку при Президенте РФ, автор и ведущий программы «Игра в бисер» на телеканале «Культура»
Игорь Волгин
Розе Солнцевой посвящается
Мы стали лучше
благодаря тебе
В селении задушливом твоём
Сингулярность
Отвлечёшься заботой о малыше,
Хлопотой, посиделкой с другом,
Но чёрная дыра в душе
Поджидает тебя уже,
Окружая кругом.
И никто в котле том не виноват,
Ни дурак-майор, ни безумный маршал.
А просто на тысячи миллионов ватт
Это свет от тебя шарашил.
Но сверхновую Бог превратил в дыру,
Так красиво и неизбежно.
Я теперь пустоту ввернул
В тот патрон, где светила нежность.
У нас нет с тобою общих друзей
У нас нет с тобою общих друзей.
Я знаю лучше Аскеровых и Друзей,
Что меня ты не знаешь
Точно.
Всё равно, мне кажется, Рай и Ад
Предоставлены тем, кто с тобой говорят,
Ставят лайки и храмы
Постят.
Только их, наверное, и простят…
А иных повесят на белый стяг
При конфликте, который во всех новостях
Как последний объявят
С дрожью.
Словно больше не было ничего…
Общей точкой тёмною, лучевой,
Всё свернётся как твой
Воланчик.
И забудется, где там и верх, и низ.
Убегаем от…, изменяем из…
Пропадая,
Сияем словом.
Это будут руины или музей?
Я найду там наших общих друзей,
И друзей друзей,
И подписчиков.
Ты приучила не ждать
Ты приучила не ждать твоего неслучайного стука,
Не бросаться умом в невозможность твоих передряг,
Выводить и читать бесконечное слово «разлука»,
И тонуть, как учил не сдающийся крейсер «Варяг».
Одинокость моя — только лично моя одинокость,
Не стихая горят по Москве вечевые огни.
Посмотри на меня, этих глаз бесконечная пропасть.
Отвернись от меня как от самой счастливой любви.
Не кровавый закат заменяется хмурым восходом,
Всё идёт, как идёт. Облака не плывут, а стоят.
Я поэт, как и ты, из похожей туманности родом.
Только хуже пишу… Этот шум — бесконечный набат.
Долгие гудки
Былые дни прольются непокорным,
Всезнающим от счастия дождём,
А ты заешь их слабости попкорном
И позабудешь место, где мы ждём
Учёности и дивных предсказаний,
Не помня номер, цапнешь телефон,
А он ответит длинными гудками
На лучший отзвук сердца. Нелегко
Стоять вот так, не зная окончаний
Своих стремлений. В долгие гудки
Кричу: «Постой, не всё ещё сказали!»,
А мне ответом: «Линию покинь».
Оригами
В дом, в котором лето прошло
Мне не с руки зайти.
Просто сказать «привет», но что,
Если пароль, ID
Только из шести слогов
Может в тени стоять,
А я прожил их тридцать пять
И выше они дубов.
Боязнь высоты — в крови пожар,
В глазницах сырая боль,
И кажется, что ты то ли стар,
То ли сведён на ноль.
Город, в котором ты не жил,
Мир отыгравший, смех
Кто-то на три сложил
И разделил на всех.
Я научился по-другому жить
Я по-другому начал видеть мир
И в нём дышать и слушать по-другому.
Хоть говорят, что это слишком ир-
Рационально. В пику дорогому,
Престижному и модному,
Назло известности ничейной и провальной,
Я небогат и не мелькаю, но
Со мною шар, со мною шар хрустальный.
В моём столе живут страницы дней
Мной прожитых, пролистанных, и память
На них пролита через рифму. Ей
Позволено шептать, что к ним добавить,
А остальное в «прочее» сложить,
Статистику провалами испортив.
Я научился по-другому жить.
Сверкает шар, подрагивает кортик.
Я отбил ладони от оваций
Я отбил ладони от оваций,
Получилось в мыле оторваться
Мне от мира и твоею сутью
Заменить его на перепутье.
Раскрасневшись, словно на пожаре,
Холодея с каждой новой мыслью,
Я стоял на облаке, на шаре,
На земле, которая под высью
Не была значительна для кожи,
Потому что чувствовал я жалость,
Что всего лишь искренний прохожий,
Что мои стихи условно «шалость»,
А твои стремятся к перепутью,
Уводя с собою безотказных.
Закипая на пожаре ртутью,
Я молчал о мыслях этих страстных.
Я молчал, теперь не запрещу им,
Представляя, как на самом деле
Мы с тобой глаза свои прищурим
И пойдём обратно еле-еле.
Помоги мне
Ты будешь в городе на давящей струне
Сидеть одна, робеть и притворяться.
И в ничего не значащей стране
Значительной не сможешь показаться.
Ты будешь дом отцовский называть
Пристанищем для мёртвых волкодавов.
И волком не придётся завывать
В эпоху развесёлых нравов.
Ты вся пройдёшь как по полю ручей,
Как теплота по снежной Антарктиде.
И только я в ней стану горячей,
Когда не в том, так в этом виде
Я вдруг увижу… и пройду с тобой
По каменистой и размокшей глине.
И я сейчас читаю «помоги мне»
Последний раз, дарованный судьбой.
Шалою ночью не сплю
Шалою ночью не сплю
Огней ожиданием сдачи,
В шарах маслянисто-горячих,
Съедающих мерно петлю
Вольфрама
Стою.
В жёлтом свете искусственных солнц,
Белом кружеве утренней дымки
Я читаю тебе до запинки
Появления соли из слёз
Апофеоз.
На летней улице мне показался снег
На летней улице мне показался снег —
Он так лежал, как будто исказился.
И этим он, пожалуй, пренебрег
Всем ходом дел — почудился, приснился.
И ты приснилась… Может, для того
Единственного воздуха в апреле.
Чтоб не сказать ответа своего,
А восхищать и таять еле-еле.
Арка
Я отродясь не видел, как судьба
Готовит мне «приятнее» подарка.
И возгордясь, не принимал суда
Твоих ворот под белоснежной аркой.
Ходил как Бог, мечтая, по воде,
И не роптал, что танцевал по углям.
Я жил один, и никогда, нигде
Не находил гостеприимный угол.
И всё «зачем?» наивно вопрошал,
И всё «за что?» в пренебреженье кутал.
А ты порвал мне на морозе шаль…
А может быть, я что-то перепутал.
Тяжёлая атлетика
Улыбка каждая стоит усилий:
Так улыбайся — сделаешься штангистом…
Тебя заткнуться попросили? —
Так помолчи, плача в платок неистово.
Иногда не желают даже присутствия,
Пусть номинального, в круговороте жизни.
Но ты не заслуживаешь сочувствия,
И удаляешься не награждён, не признан.
Так, по Есенину, тяжёлая атлетика
Является нам самым искусным спортом.
А я распечатал три билетика
В своё одиночество самого первого сорта.
В селении задушливом твоём
В селении задушливом твоём
Был старый непрозрачный водоём,
По берегам его всегда вдвоём
Ходили дети.
И ели наклонялись от ветров,
И ни одно столичное метро
Не доходило как до сердца тромб
В пенаты эти.
И жило то селение собой —
Клало кирпич, где капало с обой
Прозрачным клеем
Или же крахмалом.
Но повернулся мир, и с ним Земля —
Так наступала сытая зима.
И все забыли Бога и себя
В селении малом.
Теперь стоит заросшим водоём.
Мы не кричим, и даже не орём,
Лишь птица здесь
Зовёт собратьев-чаек.
Но прилетает ворон, наконец,
И Бога сын и Бог его отец
Считают удивительных овец.
Ты не поймешь, что это означает.
Я когда-нибудь там побываю…
Я когда-нибудь там побываю
И пройду по плотинам сторон.
Как похожий на дерево стон,
Я раскиданный гравий пинаю.
«Я однажды туда возвращусь», —
Забывая невнятное дело…
И давно мне не нужное тело
Отстоять безалаберно тщусь.
Как юла неуклонно кружа
В эпицентре отброшенной воли —
Это Бог меня «милостью» троллил,
Заговаривая как ужа.
Но сломался волшебный гобой,
Если люди залезли на стены.
И спокойнее стал неврастеник,
И добрее экран голубой.
Три шара
Три шара на поле синем
Катились по четырём углам.
Один из них был красивым,
Второй был пьяным в хлам,
А третий всё время метался —
Продавливал тонкий лёд.
И всем ошибкой казался
Его поворот.
Всё выше шар и мельче человек
Я всё простил себе, простил ему,
И выдыхал в седую пелену,
Вплетая краски в разогретый воздух.
Воздушный шар дрожал над головой,
И никого там не было со мной.
И для всего здесь было слишком поздно.
Всё выше шар и мельче человек —
Со всех сторон заботами охвачен.
Я не смеюсь, уже давно не плачу,
И сух как ветер, холоден как снег.
Встречая птиц, не признаю родню.
Я знаю, что мой шар пойдёт ко дну, —
Так задержусь над синим океаном.
В корзине больше некого спасать:
Я не хочу коптить и запасать
Балласты дней на небе полупьяном.
Качает шар — он вырвался домой.
Так целовался с небом и землёй,
Попеременно щёки подставляя,
Что не заметил, как внутри сгорел.
А я на шар и на себя смотрел,
И разницу терял, превозмогая.
Бывает, существованию некоторых людей
Бывает, существованию некоторых людей
Просто радуешься в тряпочку и в платочек.
И молчишь, не допуская точек,
Слишком многих точек и запятых.
Параллельной жизнью ты с ними ходишь,
Отражаясь в зеркале городов,
И не знаешь сам, до чего готов…
Что отринешь, чего захочешь?
В общем, странные связи в миру людском.
И, особенно, если такое дело,
Что душа порой покидает тело,
Полыхая как снежный ком.
«Всё равно же он по весне растает», —
Говорит мне кто-то и расстраивает.
А меня тишина, тишина устраивает
Со своим расписным платком.
По лезвию и обуху ножа
Хожу по лезвию и обуху ножа,
Мне все равно, зачем и где ходить,
Ты на меня пытаешься нажать,
А я тебе пытаюсь угодить.
И это обух только, оборот.
Я по иной ступаю стороне,
И по-другому открываю рот,
И говорю «изыди» сатане.
Вот круговой назначенный мне путь:
Спиралью вверх и по спирали вниз.
И ты про это помни, не забудь:
Матёрый волк и очень хитрый лис.
Внутри раздор, и почва для стихов
Не заживает грифельной грядой,
И стая белых ласковых волков
Бежит сюда за небом и едой,
А стая рыжих огненных лисиц
Скрывается за выжженным холмом.
Бывает сон у вешних даже птиц.
На дне своих запущенных хором
Они сидят и ждут рассветный час,
На них находит времени набег,
Что каждого живущего из нас
Преображает в жаркий майский снег.
Напиться бы водою из ручья,
И по ножам огромным не ходить.
Была бы ты, поэзия, ничья…
Но кто же будет в храме том кадить,
И на алтарь, забрызганный вином,
Не меньше сердца ежедневно класть?
Поэзия: украсить и украсть?
Поэзия в ином.
На вторых ролях
Это было острым и жарким днём
Это было острым и жарким днём.
Я достигнул дна и прельстился дном,
Не хотел всплывать, по песку ходить,
А хотел я спать и вообще не быть.
Я любил вставать и не чуять ног,
На небесной скатерти думать — Бог,
Ничего не ждать от своей любви,
Никому не врать, ни с кем не юлить.
Вот и вышел я, вот и вышел весь.
Половина дня, и сижу я здесь:
На дороге пыль, на заборе — смерть.
Ты не веришь мне?
Ты не веришь ведь…
На вторых ролях
На вторых ролях
Камерный рояль.
Это не твоя
Партия и явь.
Это просто плен
Музыки большой.
Ты играешь: «трень» —
Это хорошо.
Ты играешь: «бах» —
Крышкою стучишь.
На вторых ролях? —
Лучше быть большим!
Лучше уж в огонь,
Треск и топоры —
«Музыкой не тронь —
Скучен твой порыв».
И стоит рояль,
Не находит слов.
А чужая явь
Капает как кровь.
Moulin Rouge
Как два актёра в Мулен Руж,
Как тот поэт и куртизанка.
В немом кино попкорн, и душ
У водостоков замка.
Немой ответ на твой приказ —
Невольный уголок усмешки,
И недовыстроен каркас
Измены, верности и слежки.
Влитая жизнь в руно забот
О кошельке, о паре, прочем.
Блестит испариной мой рот,
А твой — стихами заколочен.
Феникс
Ты воротишь лицо,
Я читаю ребристый двухтомник.
Птицефабрика — жизнь
При прищуренном взгляде — питомник.
Отшвартована смерть,
По реке наплывает на купол,
И воздушная твердь
Обличает пластмассовых кукол.
Погружение вниз —
Иногда верхолазу спасение.
Многочисленных риз
Глубина и златое травление —
Прямо по сердцу знак
Перелётной непойманной птахе
В понимании, как
Догорит и воскреснет во мраке.
Звездочёт
Ночь открывает горизонт
На всё пространство небосвода.
Меня защищает зонт,
Тебе не мешает погода.
На разных концах земли,
В каждом из созвездий
Видны поколения тли
И единицы лезвий.
Срезая ночью хор
Утром увидишь — тенор,
За темнотою нор
И под морскою пеной
Признаки той зари
Смыкание век пророчат,
Под уговоры «спи!»
Спать никто не хочет.
С холма идёт звездочёт,
Дорога петляет низко.
Я отрываю счёт
Между дальней звездой
И той,
которая близко.
Дрожит стекло в оконной раме
Дрожит стекло в оконной раме,
Дрожит душа в оправе дней,
Что было раньше вместе с нами,
То между нами стало в ней.
И от мороза стёкла сильно
Скривились, выгнулись дугой,
И льда узоры изобильно
Покрыли окна пеленой.
Но в этом ласковом барьере,
Как в обветшалой тишине,
Душа тоскует о потере
И выбирает стужу мне.
Талисман
И это мне? Пожалуй, не хочу.
Чего ещё ненужного предложишь?
О, сколько дней истошно хохочу,
И, вероятно, улечу в Воронеж,
Где на большой асбестовой трубе
Качаются ремонтники котельной.
Я забываю мысли о тебе,
Метая в них свой амулет нательный.
Свой талисман, разбитый на куски,
Я подберу, изломан и удачлив.
А ты усни, массируя виски,
На не своей, но, всё-таки, на даче.
И напевают шёпотом осин
Резные дни под звуки кашалота.
И я шепчу, шепчу тебе: «усни».
А ты в ответ не засыпаешь что-то.
Давай же так
Давай же так — расходимся с тобой
На плоскости крыла от самолёта,
Под оркестровый барабанный бой
И алименты по размеру МРОТа.
У крымских гор и спорных валунов,
Где грек сидел, татарин искупался,
Где солнце не встречается с луной,
И кроме нас никто не расставался.
Давай же так — останемся вдвоём
Ещё на эти только две недели,
И, может быть, в отчаяньи поймём,
Что вовсе расставаться не хотели.
А может, всё закончится совсем,
И мы минуем нужную развилку.
Покружимся, как в детстве карусель,
И разлетятся имена и снимки.
Вот звук, пронизанный иголкой
Вот звук, пронизанный иголкой:
И жалобный, и леденящий.
Вот мой портрет за книжной полкой,
С моим листком задвинут ящик.
На зеркалах покровы шерсти —
Так, видно, умер для неё я,
Ведь не хотят обычно лести
От великана и изгоя.
Кружат ботиночки попарно,
Сменяя времена сезона.
Я стану очень популярным,
Но этот мир закрыт как зона.
И проходя возможно мимо,
На максимальном расстоянии,
Я, понимаю: не обнимут,
И не хожу с ней на свидание.
Отшельник
Порицаешь явление страха,
Если сам ты явление есть.
Сам себе и помощник, и знахарь,
И благая, и трудная весть.
Сколько жил ты в пустыне безлюдной
И бродил по далеким прудам?
Ты настолько же стал неподсудный
Всем людским трибуналам — судам.
Ты настолько же стал неприкаян,
Как в лесу вымирающий зверь,
Проходя стороною и краем
За свою потаённую дверь.
Не мешая кому-то, чему-то —
Просто разные уровни есть.
Этот страх, порицаемый круто —
Это слава твоя,
Это честь!
Фигурная память
Простая фигурная память —
Мечта и фигурный резак.
Ты сел подноготную править:
Вот «лид», укороченный «заг».
И всё поддаётся в угоду
Ножам и давлению пил:
«Тебе не давали проходу,
А ты никого не любил».
И так показалось, что можно
Судьбу заменить, перебрать.
Но ты оперировал ложью,
И ложь перевесила, б****!
Качели винтом изогнулись,
Застыв на такой высоте,
Что крик затуманенных улиц
Уже не составил вестей.
И ныне свободная память,
Уйдя от путей и невзгод,
Уже не испробует плавить.
Уже не испробует, вот.
Я создал мир
Я создал мир
Без лесенки, без правил.
Я создал мир —
Создал и не исправил.
Я поборол гнетущее потребье —
Не продавал я крылья или перья.
Я заходил и уходил не знавши,
Не был кому-то братом (даже старшим),
Не предавал большущего значения
Предательству и жажде отмщения.
Я создал мир околицей районов,
Потерянных колец и медальонов,
Ключей, не отпирающих замки.
Электроцепь надёжную замкни,
Порушь принципиальные устои.
Я создал мир,
Но жизни не устроил.
И распадаясь в пыль протуберанца,
Я не расплавил сердца или сланца.
Стук-тук
Стук-тук в двери справа —
Раздражаюсь и грущу:
Эта вера, эта слава
Не из нищенских трущоб.
Бо-же, как нависла
«Понимания» стена,
Туча тянет коромысло:
Мысли хочется стирать.
Стук-тук по забору —
Разрушение перил,
Чтобы врезаться с разгону
В первозданный ил.
Всплес-ки капель краски —
Цветоносный фейерверк.
Нечто вроде светлой Пасхи,
И наверх, наверх.
Красивая зарница, любимая печаль
Красивая зарница,
Любимая печаль.
Тебе всего лишь тридцать —
Начало всех начал.
А ты уже почуял
Холодную золу,
По памяти кочуя
Куда не позовут.
Где все пути короче,
И ярче их засвет:
Иди куда захочешь,
Тебе препятствий нет!
Но каждую прогулку
Яснее было здесь:
Надежда шепчет гулко,
Похожая на лесть.
А время пролетает
Как жёлтая листва,
И вряд ли кто растает
По сторону стола.
Глинтвейн
Без прощенья улети ко мне,
Не набрав догонкою камней.
Ощущение пробоины в окне
Не даёт мне выдохнуть полней.
Как из банки хлещется вода —
Кто к кому снисходит на поклон?
Правда вызывает холода,
Выбивает веточки из крон.
Ну а мы притворствами полны —
Шаткий мир ценнее, чем война.
И на гребне ледяной волны
Предлагаем тёплого вина.
Если хочешь сказать по недавно ушедшему поводу
Если хочешь сказать по недавно ушедшему поводу,
Говори с теплотою полярному холоду.
Говори с восклицанием сиплым, дыханием жадным,
У стены крепостной, уезжающим с пекла пожарным.
Наливные слова по минутам растратили цену,
Наливные слова распадаются волнами в пену.
Я руками ловлю невесомую взвесь или помесь,
На любое «love you» только страх, ожидающий совесть.
Воротились домой все слова — позабытое эхо,
Только я за собой-молодым уж не в силах поехать.
Всё сижу на крыльце и полярные звёзды считаю —
Изменились в лице отражённые в чашечке чая.
Так и быть (перевод песни)
Если я тону в проблемах
И сгораю от любви,
Мама с грустью скажет:
«Так и быть».
И когда просвета нету,
Правый мне подскажет путь:
«Так и быть» — ты это
Не забудь.
Так и быть, [4 раза]
Так и быть — ты это не забудь.
И когда сердца разбиты,
Все равно жива любовь.
«Так и быть» — скажи ты
Это вновь.
И к тому же, если склеить
Невозможно их уже,
Ты не станешь сеять
Боль в душе.
Боль в душе, [4 раза]
Ты не станешь сеять боль в душе
И когда нам ночью сумрак
Сдавит грудь, и мы кричим,
Помните — на струнах
Есть лучи.
Я проснусь, и ясным утром
Будет музыка играть —
«Так и быть» кому там
Не понять.
Не понять, [4 раза]
«Так и быть» кому там не понять…
Космонавтика
Февраль. Снять шапку, заболеть…
Февраль. Снять шапку, заболеть,
Проснуться в три — уже не спать ночами.
И государства «радужная» плеть
Напомнит нам о том, как начинали,
Как было всем от холода легко,
Как денег нет — зачем они нужны-то?
И всё не так опять, и всё не то
От стен Кремля и до простого быта.
В какой стране?
В какой стране, на улице, иль в доме
Меня настигнет, оглушит рассвет?
И я сойду за гения, но, кроме
«Окончен гейм, и матч, и сет»,
Сказать смогу сухую благодарность,
Или упрёк неведомо кому.
Авось судьба — бессмысленная данность
И ничего не виснет на кону.
Авось не буду бесконечно злиться
И, благо есть кому сказать «прощай»,
Лихая жизнь на градусы кренится,
На благовест, в неведомый мне край.
Не выросла душа, но легче стала,
Не довела до седины волос,
А я пришёл уже на край канала,
Где нет домов, и улиц, и берёз.
В такой рассвет срастаются обломки
И корабли на байковой волне.
Внизу стоят и предки, и потомки:
Они видны, но недоступны мне,
А, значит, есть ещё на свете время,
Пространство дней и ночь,
Подлунный свет…
В какой стране оказываюсь нем я?
Не получить ответ.
Девушка в напёрстке
Застыло солнце над дорогами
И толчея на перекрёстке,
Ведь вышла самой недотрогою
К ним девушка в одном напёрстке.
Переливаясь как кувшинками
И изумрудами стараясь,
Между столбами и машинками
Прошла, заметив чью-то старость.
И как до страсти незамеченной
Ходила раньше по брусчатке,
В УАЗ, мигалками засвеченный,
Она подбросила перчатки.
Глаза провадили явление,
И люди форму обчихали.
Температуру предплавления
Там стерегли и зачехляли.
Но нищете напёрсток кажется
Короной рыцаря и лорда —
За девушкой идти отважатся
Трудяги-хипстеры по городу.
Координаты
В Москве уютно, как в Таджикистане,
Ну разве только пальмы не растут.
И ты не видишь дна в своём стакане,
Что на восточной долготе минут:
2 х 37 — дубляж подобен дроби,
Одиннадцать пятёрок — синий лёд.
Старик стоит, стоит в зелёной робе,
Над головой взлетает самолёт,
Огни, салют… — не так, как в сорок пятом!
На северной холодной широте
Он был героем, мужем и солдатом.
А ты в сети с патриотичным матом
Сдаёшь Славянск «какой-то гопоте».
Победа
Привыкнемся и станем пустовать
Как хижины, помятые войною.
Я отмотаю это время вспять —
Которое разлилось предо мною:
Погибшие не тонут корабли,
И не всплывают с белым флагом лодки.
Чиновники летают на Бали.
В губернии, краснеющей от водки,
Спокойно жить и просто умирать
Под тоннами синеющего бреда.
«И, значит, нам нужна одна победа»,
Одна победа, б****!
Мобилизация
Промозглая осень. Сердиться.
И капли дождя на убой
Всё хлещут по замкнутым лицам,
Всё просят вернуться домой.
Но ровные шпалы и рельсы
Колёса до боли кружат —
Несут напряжения «клейстер»
И мир до безумия сжат.
С тобой в ожидании битвы,
Поправив разгрузку, ремни,
Идут в окружение рытвин
Осколки рассказов. Они
Показаны в «правильном» детстве,
Которое шепчет в укор
Твой план героических действий,
Гусар — атаман — мушкетёр.
Твой тыл от влияния замкнут,
И образ победы — цемент.
Но капли разлукой не пахнут,
Когда барабанят о тент.
Электричка
Посредь стоял, считая лиги,
Давился сумками вагон,
Одной рукой держал я книги,
Другою — прятал телефон.
Мотало всех, один держался,
Кидало насмерть в полотно,
И всякий голос, что сражался,
Глушило узкое окно.
Хоть стой, хоть плачь,
Лежи диваном
И будь в миллионы раз хитрей…
______________________________
С любимых дач
Тяжёлым поднятые краном
В последний двигались тоннель.
Жизнь
Простая, страшная и злая,
Напоминающая муку.
Ты для неё отнюдь не «зая»,
А может быть, «кацап» и «укр».
Прости невольника сражения
И голь, плюющую над стадом.
Они сожгут без сожаления
И Гоголя у Нотр-Дама.
Пересмотрев на расстоянии
На все прелестные картины,
Расстроились и настояли
На укреплении плотины,
Где бьются с гомоном и лайком
Народы крайней перестройки:
Простая, страшная и злая —
Парфёнов, Алекперов, Горький.
Борьба
Собянин думал о карьере,
Сидел Навальный на губе,
И провожали их по вере,
И время сохло по борьбе.
Здесь истончилось и порвалось,
И крови жаждет небосвод.
Ну самую хотя бы малость —
Людей так, тысяч по пятьсот…
За год. И месяцы запнутся
О дни чернеющих причин,
И люди надвое порвутся,
Но не на женщин и мужчин.
Нам зашивать не будет нити
Две части по краям резца,
И ужасам лихих событий
Не будет края и конца.
2015
Более-менее
Не бывает такого безумно холодного вечера,
Замирает когда и святая молитва и вещая,
Молодая сосна истекает смолистыми каплями,
А певицы молчат оратории тихие, с кляпами.
Не бывает такого весомого, плотного воздуха,
Чтоб, на вёслах махнув, долетали до солнца-подсолнуха.
И затмение нам не казалось бы более временным:
Никогда «хорошо», а всегда только «более-менее».
Завершая свои затянувшие талии воины,
Настояли мы дни, что нам всем показались бы вольными.
Дни тихонько висят в непролазном и смелом безумии,
Бесплатный фрагмент закончился.
Купите книгу, чтобы продолжить чтение.