Бесплатный фрагмент - Патриот планеты

Любое использование текста, оформления книги — полностью или частично — возможно исключительно с письменного разрешения Автора. Нарушения преследуются в соответствии с законодательством и международными договорами. For information address: Copyright Office, the US Library of Congress.

© S. Vesto. 2009

© S. Vesto. graphics. 2009—2018

TXu 1-647-222

TXu 1-870-830

TXu 2-100-174

the US Library of Congress

1223

_____________

***

О природе лучшего

Ни одно заблуждение так

не страдало от истины,

как от своих последователей.

— Кутта Мл.

1

Однажды в далеком-предалеком звездном скоплении жил большой черный волк. Все было у него хорошо и все получалось, пока в один неудачный день не попал он в капкан. Три дня и три ночи бился он за свою жизнь, призывая на помощь свою хитрость и опираясь на свой ум, — не потому, что надеялся на лучшее, а потому, что это все, что он умел делать. Так испытывал он свое искусство оставаться в живых. Но на утро последнего дня он был так же далек от своей цели, как и на вечер первого, старое чужое железо ничего не имело против него, оно просто следовало своему назначению. Так начиналось утро летнего дня, и для него хотел он сохранить себя прежним.

Он придумывал решения и пути отхода, рассчитывал время и соотносил переменные, просто делая, что делал всегда, пока не устал и не решил отдохнуть. Это был матерый и терпеливый волк, он продолжал бы и дальше, и даже голод трех дней значил для него не много, но без воды даже ему продержаться было не под силу. Он был из тех волков, кто умел трезво смотреть на вещи и обходиться малым, и он знал, что скоро умрет. Кости лапы были раздроблены, и даже если бы ему каким-то чудом удалось отсюда уйти, жить бы ему оставалось недолго. Потому, все взвесив, стараясь лишний раз не беспокоить зажатый в железных зубьях сустав и не нарушать внутреннего порядка вещей и явлений, он осторожно положил морду меж лап, прикрыл глаза и стал ждать.

Пробирался через тот же Лес по своим делам один Хомяк, точно знающий свое место в жизни; он понял, что на полянке не один, еще до того, как увидел в траве капкан и большого волка, чутье на такие вещи было у него лучше других. Но он не сразу понял, что там лежал именно Черный Волк. А когда понял, было уже поздно. Хомяк умел говорить мало, и он умел говорить прямо, не навязывать себя, не стоять над душой, не преувеличивать и не обобщать, когда обобщать было нечего. Единственное, чего он не умел, это не выражать свое мнение. Все получалось у него в жизни, чего он хотел, а что у него не получалось, того он и не хотел. Достигнув к светлой осени своей тихой жизни понимания всего, он расположил рядом запас продуктов, что нес на себе, сел и стал с упреком смотреть в глаза Черного Волка.

— Знаете, в чем ваша проблема? — спросил он.

Черный Волк усмехнулся.

— Еще нет, но, видимо, сейчас узнаю.

Хомяк смотрел долгим взглядом в равнодушные мертвые глаза матерого хищника, даже не пытаясь донести до них, что он в этот момент чувствовал.

Черный Волк без особого удовольствия наблюдал, как Хомяк наблюдал за ним, сидя и ожидая. У Хомяка тоже имелись свои прерогативы, и это была одна из них.

— Вы слишком много имеете.

Хомяк помолчал, давая понять, как много он вкладывает в понятия нужных слов.

— У вас слишком много всего, слишком вас любят звезды.

Хомяк помолчал снова.

— Вы чересчур много знаете обо всем, даже ничего не зная об этом. У вас какой-то настолько другой принцип организации, что вашего здоровья хватило бы на сотню нормальных хомяков средней комплекции. У вас столько стремительности в повадках, что обычные нормальные существа понимают это, только когда уже поздно. В вас столько холодной расчетливости, что даже мне не под силу до конца уловить ее логику. В вас столько непонятностей, что в других это рано или поздно возбуждает желание укоротить вам жизнь. У вас столько амбиций, что иногда просто не знаешь, на что еще надеяться и где можно укрыться…

Хомяк с сожалением глядел, как большой потенциал остается без должного применения.

— В вас столько желания жить, что это создает проблемы вам самим. Столько жестокости, что вы даже свою судьбу — свою судьбу — решаете сами… Вот вы лежите и в вас столько наглой, равнодушной надменности аристократа, что любой, пытающийся в меру своего ума пройти вашей тропой, рано или поздно попадает в глупое положение. В вас столько невыносимой, звериной, ледяной заносчивости, что даже огромные расстояния, нас разделяющие, не кажутся основанием достаточным, чтобы питать к вам благодушие.

Хомяк тяжело вздохнул.

— В вас столько удачливости, что ловушки, расставленные на ваших путях, видятся лишь данью уважения справедливости.

Хомяк смотрел, ожидая какой-то реакции, готовности к открытому диалогу, потом покачал головой.

— Столько невыносимой искренности хищника, что всему миру остается только учиться искусству изворотливости, закрывать глаза и предаваться отчаянью.

Хомяк смотрел, печально собирая в ладонь семечки.

— В вас столько насмешливости, злобы и эндорфина, что это убивает даже то немногое из теплого, что еще можно было к вам испытать. И столько животной готовности откровенно смеяться над обстоятельствами, что удел остальных — только мертвая серьезность. Наконец, в вас столько бесстыдства и спокойствия, что уже перестаешь понимать, что есть добро — и есть ли оно где-нибудь…

Приведя обширный список обвинений (Черный Волк давно лежал, закрыв глаза), Хомяк смотрел, еще где-то в глубине своего сердца надеясь на какой-то признак контакта и понимания.

— Вам есть что привести в свое оправдание?

Волк, не раскрывая глаз, не без усилия размыкая непослушные губы, произнес, усмехнувшись:

— Это становится интересным. Я тут лежу, а вы, пользуясь моим положением, начинаете меня грузить своим вздором.

Хомяк в некотором недоумении приподнял брови.

— А что делать? Вы полагаете, это можно было бы сделать в какое-то другое время? — заметил он довольно резонно. — Итак, слушание по вашему делу объявляется открытым. Если я хоть в чем-то пойду против истины, небо мне будет свидетелем.

Волк через силу спросил, не раскрывая глаз:

— А кто у вас будет товарищем секретаря?

Хомяк с неодобрением раскладывал рядом большие семечки, устраиваясь удобнее, всерьез и надолго.

— Лес, — коротко ответил он. Его трудно было пробить сарказмом. — Пойдем по порядку. Если нет отводов и других предложений.

Хомяк в раздумье глядел на густые заросли папоротника, из которых бесстыдно торчали коренастые липкие шляпки грибов. Он решил разрешать проблемы по порядку.

— Вы не помните, что у нас шло вначале?

Волк выглядел спавшим. Хомяк задумчиво ерзал.

— Что-то про здоровье, — ответил Волк после долгого молчания.

— Правильно, — согласился Жирный Хомяк. — Сотня несчастных хомяков, обделенных крепким здоровьем. Видит небо: будь у меня на руках даже список самых тяжких преступлений против человечности, я не сумел бы выбрать более тяжкого.

ГОСПОДЬ БОГ. Я все слышу. Список наиболее тяжких преступлений может быть представлен вам в развернутом виде прямо сейчас. Это будет нетрудно. Только вряд ли он ограничит ваше красноречие.

— Оно у нас неисчерпаемо, — охотно согласился Хомяк. — Но не будем забегать вперед. Я предлагаю всем непредвзято ознакомиться с точкой зрения и версией событий каждой из заинтересованных сторон. Мы вас внимательно слушаем.

Он приглашающе кивнул Черному Волку. Волк лежал, словно не слыша.

Жирный Хомяк терпеливо ждал.

— Начните с самого главного, — ободряюще произнес он. — Не торопитесь. Может быть, у вас по ходу возникли какие-то вопросы…

Черный Волк осторожно облизал пересохшие губы.

— Помогите мне выбраться, — сказал он без всякого интереса.

Жирный Хомяк разочарованно помолчал, потом покачал головой.

— Я патриот планеты, — ответил он с сожалением. — Я не могу этого сделать.

Волк закрыл глаза.

Хомяк вздохнул.

— А работать кто будет? Двигаться дальше? — Он смахнул с ладони упавшую шелуху. — Давайте: вы выберетесь, я выберусь, он выберется… И к чему мы так придем? А прийти мы к чему-то должны, чтобы не останавливаться, двигаться дальше. Я бы сказал, что у нас с вами много работы.

— Впрочем, не исключено, у вас будет один такой шанс, — добавил он, помедлив. — И я думаю, что с чистой совестью смогу вам его дать.

Волк словно окончательно погрузился в глубокий крепкий сон.

— Но для этого вам придется еще очень много над собой поработать. Приложить максимум усилий. Вам нужно постараться изменить себя, свое отношение к окружающим. Здесь не надо впадать в крайности, раньше времени предаваться отчаянию, но вам еще только предстоит вырасти в наших глазах. Путь этот не близок и дается он нелегко и не всем, но, я думаю, у вас все получится. Вы всерьез можете рассчитывать на нашу поддержку, на наше самое искреннее, дружеское участие. Это как раз то, зачем я здесь.

ГОСПОДЬ БОГ. Может, он отключился уже?

Хомяк, вытянув короткую шею, с безопасного расстояния пытался на глаз определить, так ли это.

— Вы у меня спрашиваете? — спросил он. — Я думал, вам лучше знать. Не похоже, — добавил он потом без большой уверенности. — Я знаю этих хищников, он еще всех нас переживет.

Господь Бог в задумчивом настроении что-то решал.

— Не богохульствуйте, — попросил он.

— Не буду, — пообещал Хомяк.

Он вздохнул.

— Только чтобы мероприятие не превратилось в надгробное слово, — предупредил Господь Бог.

— Сам не хочу, — уверил Хомяк с неподдельным беспокойством в глазах. — Пусть он живет долго и счастливо.

Хомяк утомленным движением прикрыл глаза пальцами, подбирая близкие сердцу слова. В Лесу он считался крупнейшим экспертом по части нравственных категорий.

— Брат мой, — произнес он, отнимая пальцы от глаз. Господь Бог приготовился слушать. — Что есть добро? Многие мыслители прошлого и современности не раз, не два и не три задавали себе этот основополагающий вопрос мироздания. Чем доброе лучше злого, и если оно лучше, то почему его так мало? Разве не было бы лучше, если бы его было много? А, может быть, его не так уж и мало или, может, мы не так смотрим? Или смотрим так, но не туда? Возможно так же, оно вовсе не так уж и лучше того, что принято называть злым, а та присущая модальность качества, закрепленная за ним традициями и тысячелетиями, есть просто результат инерции границ мышления размером в несколько десятков тысячелетий? А если зло не так уж многим отличается от добра, то в чем тогда такая очевидная привлекательность одного и устойчиво негативная оценка другого? И если вопрос принципиального отличия Зла, злого начала в аспекте вводных феноменологии имеет под собой основания в смысле законов построения логики, но не имеет прикладного аспекта, то на чем же, говорю я, основаны в таком случае все войны истории против Зла и все реки крови истории во имя Добра? Все это не праздные вопросы…

Хомяк помедлил, опуская лицо, в раздумье умывая ладони и примериваясь к новой мысли с красной строки.

— Это надолго? — спросил Господь Бог.

Хомяк с недоумением поднял глаза.

— А вы что, куда-то торопитесь?

— Да не то чтобы торопимся, но просто хотелось бы хотя бы в общих чертах составить себе, что нас ждет. Как-то соразмерить свои силы. На случай если что.

— На случай если что я окажу вам свое самое искреннее участие. На чем мы остановились?

— Мы как раз только начинали.

— Тема доброго и злого начал в традиции эволюции культур. Да, правильно.

Господь прервал его:

— Позвольте сделать небольшое уточнение по ходу дела: если я правильно понял, в качестве злого начала у нас будет — понятно, кто. А кто тогда будет за начало доброе?

— Давайте не будем забегать вперед, — вновь предложил Хомяк.

— Давайте, — согласился Господь. — Но мы потом будем иметь возможность с ним познакомиться?

— Несомненно.

— Тогда не будем терять времени.

Хомяк подумал.

— В ходе сегодняшнего слушания я намереваюсь показать, что благодаря лишь наличию категории Добра в традициях категории становления было возможно до сих пор существование Зла — именно как категории реалий дня. И что именно существование в традициях ценностных координат категориальной конструкции добра, именно Добро как иррациональное начало всего повинно в тех реках истории, полных крови и безысходности.

Задумчиво обнимая ладонью нижнюю часть лица, Господь со вниманием слушал.

— Интересная мысль, — сказал он.

Хомяк сдержанно поклонился.

— Благодарю вас. — Он вновь умыл ладони. — Таким образом, состав по первому пункту обвинения следует считать доказанным. Как раз ненормально крепкое здоровье экземпляров, подобных данному, и неумеренность в качественной стороне последнего послужили появлению на свет категориальной конструкции типа «добра» — со всеми вытекающими. Можно со всей определенностью, я бы даже назвал это пугающей определенностью, утверждать, что само наличие здоровья у данного экземпляра в среде многострадальной биоты предопределило отсутствие здоровья у сотни хомяков.

— Это еще достаточно умеренная калькуляция, — заметил Господь, выходя из оцепенения.

— Умеренность — это то, что лучшими знаками высечено на отражающем мече нашей мудрости, — со значением отозвался Хомяк. — На том и стоим.

Какое-то время все хранили молчание. Хомяк, заложив одну руку на широкую поясницу и задумчивым движением другой обняв себя за подбородок, стоял, опустив взгляд к земле. Затем он поднял печальные глаза к солнцу и так говорил:

— Не к добру буду говорить я, но к сердцу. Зачем страдает беспокойный — когда умеренность тела и благоприятие климата зовут оставить томление души и отдаться покою и созерцанию? В чем причина, когда движения мира суетны, а разум легок? В чем суета желаний? Когда мягкость поступи и кротость взгляда укрощают и хмурость неба — зачем напрягает мышцы быстрый и зачем укорачивает он жизнь кротким? Вот в чем вопрос…

Хомяк снова опустил взгляд к земле, но затем поднял его вновь. Глаза были полны далекого блеска звезд. Голос стал строже:

— Не знаю я — и другие не знают. Но что знаю я, это что если параметрические характеристики чьих-то реакций превышают допустимые настолько, что они начинают мешать остальным жить, то уже только простой здравый смысл подсказывает рекомендовать в качестве терапии таких характеристик железные печати общественного порицания, кои бы надежными тисками послужили носителю означенных реакций с дальнейшей целью благополучия многих и душевного здоровья кротких.

Закончив, Хомяк стал выжидательно смотреть наверх.

— Что скажете?

После минутного молчания голос сверху спросил:

— Вы сможете повторить это еще раз?

— А вы что там, записываете?

— Мне просто интересно.

Голос Господа дипломатично добавил:

— Здесь есть еще над чем поработать. — Как всегда, он был не совсем внятен, словно нижняя челюсть его в данную минуту покоилась на ладони. Гоподь вздохнул. — День еще не начался, а меня уже привлекли.

Хомяк задумчиво потрогал нос двумя пальцами.

— Вам непросто угодить, — заметил он с упреком.

— Вы не первый, от кого я это слышу.

— И, надо думать, далеко не последний.

— В вашем голосе слышится оттенок упрека, — сказал Господь.

Хомяк приподнял брови.

— Правда? А мне показалось, он полон скромной признательности и желания жить дальше.

— Господи, — сказал Господь Бог. — И здесь сосуд сарказма. Прямо наступить некуда. Вы бы могли проявить и чуточку больше терпимости, с учетом всех обстоятельств, — добавил он многозначительно.

— Это с учетом каких еще обстоятельств? — Хомяк подозрительно смотрел, пытаясь понять, что пропустил.

— Да всех. — Господь широко повел ладонью вокруг себя. Над лесом поднялась встрепанная со сна стая ворон и, обеспокоено галдя, беспорядочно понеслась прочь.

— Вы меня пугаете, — отозвался Хомяк с иронией. — Учет всех обстоятельств дела вряд ли будет по зубам даже вам.

Господь помолчал.

— Давайте вы будете следить за своими зубами, а я как-нибудь проживу без ваших советов, хорошо?

— Как скажете, — немедленно согласился Хомяк, помещая во рту семечку. — Но признайтесь, какой-то рациум в предложенных выше суждениях относительно данного пункта обвинения имел место.

— Честное слово, — в великом раздражении отозвался Господь, — вы вместе со своим рациумом поимеете кого угодно. Давайте дальше.

— Вы мне льстите, — улыбнулся Хомяк.

— Переходите к следующему пункту, — распорядился Господь недовольно. — Вы мне обещали еще познакомить с добрым началом.

— Когда это я такое обещал. — На лице Хомяка отразилось искреннее недоумение. — Я лишь определенно не исключал такую возможность. Давайте я вам лучше почитаю что-нибудь на ночь, — предложил он. — Это для всех будет лучше.

— Почитать мне что-нибудь на ночь в очереди вы будете стоять последним. — Господь собрал свои длани вместе и нетерпеливо затряс ими у груди. — Ну мы услышим когда-нибудь, что там у вас дальше, или нет?

Хомяк покачал головой.

— Боже, — произнес он упавшим голосом. — И кто-то еще смеет утверждать, что мир создавали разумные силы.

Он собрался с мыслями.

— Итак. Принцип вашей организации невольно наводит на размышления. Доходит до того, что, глядя на вас… То есть не на вас, конечно, ну, вы понимаете, невольно начинаются сомнения в собственной нормальности…

— Это уже было, — снова нетерпеливо вмешался Господь Бог. — Давайте еще раз чуть подробнее о прагматизме. «Столько стремительности в повадках, что обычные нормальные существа понимают это, только когда уже бывает поздно».

Хомяк помолчал.

— Что — я так и сказал?

— Клянусь мамой, — ответил Г. Бог.

Хомяк почесал бровь.

— Я не утверждаю, что все имело место именно в такой последовательности… — начал он осторожно.

— То есть данный пункт обвинения вы предлагаете считать закрытым? — поинтересовался Господь.

— Ни в коем случае. — Хомяк решительно противился идее остаться в глазах высшей инстанции непоследовательным. — Он, значит, будет стремительно двигаться, а мы должны закрывать на это глаза.

— Не должны, — согласился Господь. — Позвольте поинтересоваться, что вы намерены принять здесь в качестве отправного момента своего обвинения?

— Счастье и мир во всем мире, — незамедлительно отозвался Хомяк. — По крайней мере, в исходной версии создания мира стояло так.

Господь немножко сморщил нос.

— Это похвально, но хотелось бы, чтобы было за что подержаться. Чтобы охватить предложенную вами конструкцию, вам может не хватить нескольких жизней.

— Ничего страшного, — заметил Хомяк. — Придут другие последователи.

— Не дай бог, — сказал Господь. — Я вас спрашиваю еще раз, что вы намерены в данном конкретном случае взять в качестве отправного момента?

— А вы на меня не давите, — ответил Хомяк. — Обвинение намеревается показать, что до тех пор, пока данные экземпляры сохраняют свою подвижность, счастье и мир во всем мире находятся под угрозой.

— Хм, — произнес Господь. — Надо ли полагать, что с учетом всех… э… известных обстоятельств дела теперь им стало гораздо лучше?

— Кому — им?

— Счастью и миру во всем мире. Учтите, софистика здесь не прокатит.

— В известном смысле это так.

Господь задумался.

— Как я понимаю, тем самым вы закрываете данный пункт обвинения как исчерпанный.

— А вам кажется, что здесь возможна иная интерпретация?

Господь в раздумье вытянул губы трубочкой, глядя на лежавшего в траве волка.

— Да нет, — без большой охоты согласился он. — Хорошо лежит. С тех пор, как он здесь, мир стал чувствовать себя значительно лучше. Капкан не ошибается. За весь биоценоз не скажу, но, по крайней мере, кое-кто откровенно вздохнул с облегчением.

Хомяк тоже стоял, в раздумье обхватив подбородок пальцами. Все с одинаковым выражением глядели в одном направлении.

— У вас столько холодной расчетливости, что даже мне не под силу до конца уловить ее логику, — произнес Господь.

Не сразу найдя в себе силы оторваться от поучительного зрелища, Хомяк озадаченно обратил свой взор к Господу.

— Это дальше по списку, — пояснил тот с печалью в голосе. — Куда катится этот мир…

Хомяк невольно покачал подбородком.

— Давайте не будем терять надежды.

На какое-то время на полянке воцарилось полное содержания молчание. Обращаясь взором к бесстыдно торчавшим из травы крепким липким шляпкам грибов, он продолжил.

— Холодная расчетливость, — как бы больше для себя, а не для внешнего мира, пробормотал Хомяк. Его глаза были погружены вглубь неведомых истин. — Когда я слышу эти два слова вместе, перед моим мысленным взором открываются все пороки мира…

— Я вас хорошо понимаю, — вставил Господь. Хомяк благодарно склонил голову.