Параллельный мир

Параллельный мир

1

Белый потолок. И слабость. Постоянно хочется спать.

Закрываю глаза. Проваливаюсь в бесконечный, зацикленный на одной сцене сон. Где албанец с заклеенным носом бьёт меня ножом в живот.

Просыпаюсь. Мокрый от пота. Хочется пить. Открываю глаза.

Надо мной склоняется знакомое лицо. Злата. В белом халате. Который сливается с белым потолком. Её чёрные волосы контрастом выделяются в этом царстве белого цвета.

— Пить, — прошу я и хватаю её правой рукой за попку. Наугад. Но не промахиваюсь.

— Теперь вижу, что жить будешь, — Злата шлёпает меня по руке.

Я окончательно разлепляю глаза. Голова немного кружится. Я в палате. По бокам ещё две кровати. Пустые. У изголовья Злата. Она даёт мне напиться. Вода освежает пересохшее горло. Становится легче.

— У тебя ножевые ранения были, — говорит она, — жизненно важные органы не задеты. Но потерял много крови. И потом заражение было.

— Так эта сволочь меня немытым ножом ударила? — спрашиваю я.

— Не знаю, — говорит Злата, — мытым или немытым, но заражение ты получил. А сволочь твоя умерла вчера. От огнестрельных ранений. Говорят, его полиция подстрелила, когда он на тебя напал.

— Это хорошо, — шепчу я.

Голова опять начинает кружиться.

— Что хорошо? — спрашивает Злата.

— Что умер, — отвечаю я, — хорошо, что умер.

— Как можно радоваться чужой смерти? — удивляется Злата.

— Он не любил украинцев, — вновь шепчу я.

И проваливаюсь в сон…

Просыпаюсь. Перед глазами уже ставший родным белый потолок. Хочется в туалет. Протягиваю руку и жму на красную кнопку вызова.

Через минуту в палату заходит пожилая женщина в белом халате.

— Что случилось? — обращается она ко мне по-русски.

— Где тут у вас туалет? — спрашиваю я.

— Рано тебе в туалет самостоятельно ходить, — говорит женщина, — я тебе утку сейчас дам.

— Я по-большому, — предупреждаю я, — может, как-нибудь сам?

— Нет, — обрубает женщина, — доктор запретила. Через день-два будешь сам. А пока с моей помощью.

И она засовывает мне под одеяло утку. Прилаживает её там. Мне стыдно. Но делать нечего.

— Вас как зовут? — спрашиваю я женщину.

— Виолетта Николаевна, — отвечает та, — можно просто Вика.

Она подтирает мне задницу, уносит смердящую утку куда-то. Потом возвращается. С человеком в форме.

— Добрый день, — приветствует он меня, — я из полиции. Надо вас допросить.

Виолетта уходит. А человек в форме проводит допрос.

Что я делал? Знаком ли с Илли? Какие нас связывали отношения?

Ответил. Что виделись несколько лет назад. Что он продавал наркотики моей девушке. На почве этого имел с ним конфликт.

— А Гонза вам ничего не говорил? — спросил я после допроса.

— Какой Гонза? — удивился человек в форме.

— Никакой, — я улыбаюсь служивому, — это я так, от усталости.

Я, и правда, устал. От всех этих вопросов и воспоминаний.

Человек в форме уходит, пожелав мне скорейшего выздоровления.

Приходит Злата. С тарелкой манной каши. И начинает меня кормить. С ложечки. Как мама в детстве. Только в отличие от того, маленького, Вадима я не капризничаю и ем всё. Зажмуриваясь от удовольствия. Как это всё-таки здорово — быть живым.

— Ты бандит? — спрашивает меня Злата, перестав кормить.

— Нет, я не бандит, — отвечаю я, — с чего ты взяла?

— Тебя ножом порезали, — напоминает мне Злата, — и в Париж мы с тобой приехали на машине, а улетели на самолёте. И полиция к тебе приходила. И ещё мне мама сказала, что все русские замешаны в мафии.

— Маме привет, — улыбнулся я, — я не бандит, не переживай. А ножом меня порезали из-за моей бывшей. Она была наркоманка и проститутка. Я пытался вытащить её. Но у меня ничего не получилось. В итоге она в тюрьме. Её сутенёр мёртв. А я в больнице.

— Ты мне рассказывал, — кивнула Злата, — и что её звали так же, как и меня. Злата.

— Так же, как и тебя, — вздохнул я, — Злата.

— Ты меня поэтому выбрал? — нахмурилась она.

— Вообще-то, это ты машину остановила, когда в Париж ехала, — напомнил я ей, — никого я не выбирал. Ты мне понравилась. Очень. Каша ещё осталась?

— Нет, ты всё съел, — Злата встала, — отдыхай.

— Погоди, — остановил я её, — а где мои вещи?

— Тут, в ящичке, — Злата махнула рукой на предбанник палаты, где рядком стояли длинные металлические шкафчики, — всё, что при тебе было. Кроме майки. Она вся в крови, мы её выкинули. Тебе надо что-то?

— Конечно, надо, — обрадовался я, — телефон в первую очередь. И всё, что в карманах было. Письмо там должно лежать. Из вашей больницы.

Злата вышла в коридорчик. Открыла один из шкафчиков. Порылась в нём.

— Писем нет, — сказала, — телефон тут. Но он разряжен. Я тебе принесу зарядку. У наших девчонок у кого-то есть такой же.

Она кинула мне на одеяло мой айфон. Сходила за зарядкой.

Подключила телефон. Погладила меня по голове. Поцеловала в лоб. И ушла. По своим медицинским делам.

А я немного зарядил телефон. Включил его. Мама родная! 49 пропущенных звонков и 17 смсок.

Первая была от Гонзы: «У тебя всё будет хорошо. Я в командировке. Присмотрись к соседу».

Я задумался. К какому соседу?

Мои раздумья прервал телефонный звонок.

— Добрый день, — раздался женский голос в трубке, — я не могу до вас дозвониться. А мне с вами надо срочно встретиться.

— А вы кто? — осторожно спросил я.

— Яна, — отозвалась трубка.

— Какая Яна? — продолжил я допрос.

— Яна, которая с вашей дочкой живёт, с Наталкой, — ответила трубка, — вы ещё нам денег дали. На лечение. Вы где-то рядом живёте, но не сказали где. Мне надо с вами встретиться.

— Я сейчас не дома, — ответил я и добавил: — Но тоже недалеко от вас. Я в больнице. В Мотоле.

— Ой, что-то случилось? Вы живы? — заверещала трубка. — В каком отделении? Я приеду.

— В хирургии, — ответил я, — и у меня всё нормально. Спасибо за заботу.

Но трубка не ответила. Точнее, ответила, но короткими гудками.

А я принялся отвечать на другие смски, перезванивать и сообщать, что временно не могу вернуться в строй. Заболел. Аппендицит у меня. Вырезали.

Устал. Отложил телефон. Задремал.

Разбудила меня Злата. Она осторожно тронула меня за плечо.

— К тебе посетители, — сказала сухо.

И ушла.

Вместо неё в палату ввалилась Яна с двумя младенцами. Которых она бросила на соседней кровати. А сама уселась на мою.

— Моя мама решила выйти замуж, — сообщила она мне.

— Рад за неё, — сказал я, прощаясь с остатками сна.

Яна всхлипнула.

— Она хочет, чтобы мы съехали, — продолжала она, — в течение недели. Это её двухкомнатная квартира, и она хочет там жить вдвоём с мужем.

— А я тут при чём? — спросил я,

— Так Наталка же ваша дочь, — по-бабьи заголосила Яна, — её же тоже выгоняют. Вместе с нами со всеми.

— Погоди, — я поморщился от вернувшейся головной боли, — я ещё толком не знаю, моя ли это дочь. В коридорчике в среднем шкафу мои вещи. Посмотри, есть ли там конверт?

Яна вскочила. Убежала в предбанник палаты. Вернулась оттуда с моими вещами. Брюки, записная книжка, ключи от дома. Всё. Никакого письма точно не было.

— Можно, мы у вас поживём немного? — попросила Яна. — Это же ваша дочь. Она на вас похожа. Как две капли воды. А вы всё равно в больнице сейчас.

И она принялась меня уговаривать. Приводить примеры сходства, взывать к моей совести, обещать быть тише воды, ниже травы…

Через полчаса я сдался.

— Ключи возьми, — сказал я. — В кабинет даже не суйся. В твоём распоряжении спальня и большая комната. А я выпишусь, придумаю, куда этот ваш детский сад деть.

— Вот спасибо, — закричала Яна и полезла меня целовать, — мы потихонечку, ничего не испортим. И нам на массаж от вас ближе ездить.

— Осторожно, у меня рука порезана, — попытался я увернуться от Яниных объятий, — и живот.

Яна послушно вернулась на исходную позицию. На краешек кровати.

— У меня просьба будет, — продолжил я, — мне надо принести записную книжку с визитницей. И планшет. Все гаджеты, что есть в квартире, тащи. Всё это на рабочем столе лежит. Желательно завтра. И почтовый ящик проверить.

— Всё сделаю, — кивнула Яна и начала собираться, — девочкам кушать пора. Я вашу дочку своим молоком кормлю, вы не против?

— Ещё неизвестно, чья это дочка, — проворчал я, — но нет, не против. Кормите, кого хотите.

Яна сгребла детей с соседней кровати и покинула помещение. Вместо неё появилась Злата.

— Это что за баба? — спросила она. Зло как-то спросила, не по-доброму.

— Знакомая, — ответил я, — её мать из дома выгоняет с двумя детьми. А дети болеют.

Голос мой прозвучал как-то неубедительно.

— А почему она к тебе пришла? — продолжала допрашивать Злата. — Что за знакомая? Ты давно её знаешь?

— Недавно, — вздохнул я, — вижу второй раз в жизни. У неё сейчас две девочки, болеют. Я ей дал ключи от своей квартиры.

Наступила тишина.

— А ты всем ключи от квартиры даёшь? — наконец-то спросила Злата.

— Нет, — буркнул я, — только избранным.

Зазвонил телефон. Который и прервал наш тяжёлый разговор. Звонил арендатор с сообщением, что он съезжает. Пока я с ним общался, Злата вышла из палаты.

А я задремал. Устав от разговоров и объяснений.

2

Прошло два дня. Яна притащила мне то, что я её просил. Я устроил на своей кровати импровизированный офис. Ноут, телефон, записная книжка.

Живот болел всё меньше и меньше. Рука тоже заживала.

Утром меня разбудил шум. Я приоткрыл глаза и увидел, что на соседнюю койку двое санитаров укладывают пациента. Чернявого молодого мужчину.

Его осторожно положили на постель. Прикрыли одеялом. Мужчина повернул ко мне лицо. На лбу у него блестели капельки пота.

— Добрый день, — сказал я ему по-чешски.

— Guten tag, — ответил тот.

— И вам не хворать, — проворчал я, выдавив из себя улыбку немецкоговорящему соседу.

— О, соотечественник, — вдруг по-русски заговорил чернявый, — а то одни чехи кругом. Бормочут что-то на своём дурацком языке, ничего не понятно. Меня Гиви зовут.

— Вадим, — представился я, — только почему дурацкий? Нормальный язык.

— Да что в нём нормального? — Гиви стёр со лба капли пота. — Не язык, а недоразумение. Младик, голчичка, пани. Язык пидоров. То ли дело у нас. У грузин. Настоящий мужской язык. Каждое слово — как удар кинжала. Я когда своё имя говорю, люди пугаются.

— Это тебя от испуга в больницу положили? — улыбнулся я.

— Нет, не от испуга, — ответил Гиви, — это у меня аппендицит. С осложнением. Чего-то там загнило.

— Бывает, — я улёгся поудобнее, — у меня вот тоже заражение было. Нож, говорят, ржавый.

— Вот-вот, — Гиви даже приподнялся от волнения на кровати, — центр Европы, а у них ножи ржавые. Им лень нож спиртом протереть, прежде чем человека резать. Пидорасы.

Я не стал поправлять Гиви и рассказывать о том, кто именно не протёр нож. Вдруг навалилась усталость. Я закрыл глаза. Задремал.

Проснулся я от какого-то щёлканья. Рядом, на соседней кровати, лежал Гиви и перебирал чётки, бормоча себе что-то под нос. Щёлк, щёлк…

— Молитвы читаешь? — спросил я товарища по несчастью.

— Суры, — поправил меня Гиви, — и даже не их, а начало, во имя Аллаха, Милостивого и Милосердного.

— Ты мусульманин, что ли? — спросил я.

— Да, — кивнул Гиви, — мусульманин.

— Странно, — удивился я, — я думал, что грузины православные, как и русские.

— Мусульмане есть в любой нации, — заученно ответил Гиви, — почему я должен быть той же веры, что и большинство? Я выбираю веру сам, без всяких оглядок на то, кого больше или кого меньше. Кстати, ты христианин? Если да, то где твой нательный крестик?

— Дома лежит, — проворчал я, — цепочка порвалась.

— Золотая цепочка? — уточнил Гиви.

— Золотая, — подтвердил я, — и крестик золотой, с бриллиантами. А что?

— Да ничего хорошего, — вздохнул Гиви, — если бы ты был истинно верующим, то крестик бы у тебя был обычный, без бриллиантов. И носил бы ты его на верёвочке. А так показуха одна, а не вера это.

— Послушай, уважаемый, — я приподнялся на локте, — моё отношение с богом — это моё личное дело. И моё личное дело, какой крестик и на чём носить. Я же не лезу в твоё мусульманство и суры твои не критикую.

— Уважаемый, — передразнил меня Гиви, — без веры человек слаб и беспомощен. Истинная вера помогает человеку жить. Не важно, мусульманин он или христианин.

— Жить человеку помогают мозги, — я откинулся на подушку, — только не у всех они есть.

— У большинства населения мозгов нет, — улыбнулся Гиви, — они овцы. А овцам нужны пастухи.

— Это я и без тебя знаю, — сказал я, — в школе учился. А ты себя пастухом или овцой считаешь?

— Я пастух, — вдруг серьёзно и даже как-то торжественно ответил Гиви, — я не просто повторяю, что написано в Коране. Я умею вселить веру в сердца других людей.

— А я не пастух, — отозвался я со своей кровати, — я, скорее, волк-одиночка.

— Жить в обществе и быть свободным от общества нельзя, — хмыкнул Гиви.

Я хотел ему возразить, но не успел. Вошла Злата.

Она поздоровалась. Подошла к моей кровати. Проверила повязку.

— Вах, какая красавица, особенно сзади, — причмокнул со своей кровати Гиви, — я бы…

— Ты бы помолчал бы, — прервал я его, — это моя женщина.

— Извини, — тут же отозвался Гиви, — я не знал. Извини. Язык мой — враг мой. Красивая у тебя женщина.

— О чём вы говорите? — спросила Злата, оглянувшись на Гиви.

— Он говорит, что ты красивая, — ответил я.

— А что ты ему сказал? — улыбнулась Злата.

— Я сказал, что ты моя женщина, — я почему-то покраснел. Или мне показалось, что покраснел.

— А я твоя женщина? — опять спросила Злата, погладив меня по голове.

— Моя, — ответил я, — если ты не против.

Злата наклонилась. Поцеловала меня в лоб. На соседней койке вздохнул Гиви.

— Рана быстро заживает, — сказала она, — у тебя крепкий организм. Завтра-послезавтра уже можешь начинать потихоньку ходить. В туалет и обратно.

— Хорошо, — прошептал я.

Злата выпрямилась. Оглянулась на Гиви. И вышла из палаты. Покачивая бёдрами. Или мне показалось, что покачивая.

— Всё равно — не мужской язык у них, у этих чехов, — прервал молчание Гиви. — Что ты ей про меня сказал?

— Я сказал, что ты шовинист и ксенофоб, — сказал я язвительно, — а она сказала, что подмешает тебе в еду слабительное, и ты вылечишься от всего этого.

— Шутишь, да? — рассмеялся Гиви. — Приятно в одной палате полежать с умным и весёлым человеком.

— В каждой шутке есть доля правды, — отозвался я, — так что ты не расслабляйся.

Где-то что-то запикало. Оказалось, что звук шёл от электронных часов Гиви.

— Мне надо помолиться, — сказал он, — не мешай мне, пожалуйста.

— Хорошо, — согласился я.

Гиви что-то забормотал. Что-то про Аллаха. Я отвернулся.

Молился Гиви несколько минут. Изредка щёлкая чётками.

Помолился. Помолчал.

Я достал телефон, набрал знакомого букиниста. Включил громкую связь. Попросил отложить мне Коран.

— У меня есть подарочное издание, — сказал букинист.

— Мне самое дешёвое, — попросил я, — важен текст, а не обёртка. Я пришлю девочку. Она скажет, что от меня.

— Хорошо, — согласился букинист, — подготовлю тебе самое дешёвое издание. Для бедных.

Гиви хмыкнул.

— Сравним две религии, — предложил я Гиви, — Библия у меня дома лежит. Я попрошу знакомую, она принесёт и к букинисту смотается.

Я взял телефон и хотел позвонить Яне. Но она появилась в палате собственной персоной.

Постучалась, просунула свою голову в дверной проём. Затем заползла и сама с двумя детскими капсулами.

— А мы к папе в гости пришли, — сказала она, глупо улыбаясь, — блины принесли. Чтобы выздоравливал.

Капсулы молчали.

— Это тоже твоя женщина? — развеселился Гиви. — У тебя их тут сколько? Дети тоже твои?

— Это просто знакомая, — поморщился я, — за детьми смотрит, за своими и чужими. И пожрать приносит.

— Что он говорит? — Яна покосилась на веселящегося Гиви.

— Он спрашивает, моя ли ты женщина.

— И что ты ответил? — заинтересовалась Яна.

— Я сказал, что ты многодетная мать, — вздохнул я, — и что тебя все бросили, а я подобрал. И вот теперь ты выполняешь мои мелкие поручения.

Яна недовольно поджала губу.

Судя по всему, ей не понравилось, что я сказал про неё.

— А что за поручение? — спросила она.

— Доехать до Будеёвицкой и забрать книжку, — начал инструктировать я, — купить фруктов и йогуртов. Дома на книжной полке взять Библию. И привезти всё это сюда.

— Хорошо, — послушно кивнула Яна, — а на дочку не хочешь посмотреть?

— Не хочу, — ответил я, — ещё неизвестно, чья это дочка.

Словно услышав меня, одна из капсул захныкала.

— Идём уже, идём, — засуетилась Яна.

Она подхватила детишек и умчалась выполнять мои поручения.

Вместо неё появляется Виолетта Николаевна. С двумя утками.

— Я не буду, — заявляю я, — у меня есть силы в туалет сходить самостоятельно.

— Иди, — благосклонно разрешает Виолетта Николаевна, — доктор разрешила. А грузинчику ещё рано ходить. Будет гадить в утку.

— Я не грузинчик, я грузин, — возмущается Гиви.

— Как скажешь, милый, — Виолетта Николаевна помогает мне подняться, а затем направляется к постели Гиви. — Ты по-маленькому или по-большому?

— Я сам, — сопит Гиви, — не надо за мои ноги хвататься.

Я отворачиваюсь и по стеночке иду в туалет. Голова кружится, но совсем немного.

Я иду. Сам. Без посторонней помощи.

Красота.

Возвращаюсь в палату. Виолетты Николаевны уже нет. Ушла со своими утками.

Гиви лежит бледный. На лбу капельки пота.

— Плохо тебе? — спрашиваю.

— Нормально, — отвечает он еле слышно, — но что-то у меня все силы на говно ушли.

Я сваливаюсь на свою постель, корчась от хохота. Где-то рядом похрюкивает Гиви.

От смеха разболелась рана на животе. Успокаиваюсь. Глажу повязку, словно беременная женщина свой живот. Засыпаю.

Сквозь сон слышу, как Яна приносит книги и продукты. Но глаза не открываю. Мне что-то снится. Что-то доброе и приятное.

Просыпаюсь к ужину. Виолетта Николаевна приносит нам пластмассовые полубоксы-полуподносы.

У меня кусок говядины с картофельным пюре. У Гиви сосиска и тоже пюре, но немного другого цвета. Потемнее.

Виолетта Николаевна начинает кормить Гиви.

— А почему у нас еда разная? — спрашиваю я.

— Так вам наша главная из дому приносит, — вилка с куском сосиски замирает около рта Гиви, — а ваш сосед, как все. Из столовой.

Я морщусь. Залезаю в тумбочку. Отрываю от связки пару бананов. Добавляю к ним яблоко. Всё это передаю Гиви.

— И два йогурта нам принесите после ужина, пожалуйста, — прошу я Виолетту. — Злата сегодня дежурит?

— Дежурит, — улыбается Виолетта Николаевна, — ща докормлю грузинчика и позову.

— Я грузин, — вздыхает Гиви, — и я сам могу доесть. Спасибо.

— Сам так сам, — соглашается Виолетта и уходит.

Злата появляется в палате тихо. Подходит. Садится на мою кровать. Гладит меня по руке.

— Спасибо тебе, — говорю я ей, — всё очень вкусно.

— Пожалуйста, улыбается она, — я завтра суп принесу, куриный.

— Можно тебя попросить то же самое и Гиви носить покушать? — прошу я, перехватывая руку Златы. — А то мне неудобно.

— Почему неудобно? — не понимает Злата.

— У нас так не принято, — говорю я, — если тебе что-то принесли, то надо делиться.

— Загадочный русский менталитет, — улыбается Злата, — хорошо, буду вам двоим готовить. Мне нравится варить и жарить.

— У тебя всё очень вкусно, — хвалю я её.

Злата краснеет от удовольствия. Быстро наклоняется ко мне. Целует в лоб.

— У тебя всё очень хорошо заживает, — говорит она, — завтра утром на перевязке посмотрим, что там и как. А сейчас спать. Это лучшее лекарство.

Злата встаёт и уходит.

— Спасибо за десерт, — подаёт голос Гиви. — Любят тебя бабы, как я вижу. Жрать носят. Книжки. Детей вот. Сразу двоих.

— Это не мои, — отзываюсь я, — по крайней мере, одна точно не моя.

Гиви ржёт на своей койке.

Весёлый у меня сосед.

Весь следующий день я читаю Коран. Изредка переключаясь на Библию.

Иногда, когда мне что-то непонятно, спрашиваю у Гиви. Он, судя по всему, в богословии подкован. С удовольствием отвечает.

Книги во многом похожи. Одни и те же принципы. Одни и те же мысли. Только названия разные.

— Всё одно и то же, — говорю я Гиви, — ничего нового. Даже смертные грехи такие же.

— Разница большая, — отзывается Гиви, — за Ислам хоть сейчас тысячи людей готовы отдать свои жизни. А за православие кто сегодня готов умереть? Попы ваши зажирели, из церкви устроили кооператив. Торгуют всем направо и налево.

— А в Исламе не торгуют? — усмехаюсь я.

— Не торгуют, — терпеливо отвечает Гиви, — у нас даже банки проценты не берут. Нет такого понятия, как спекуляция. И это самые надёжные банки в мире. Надёжнее швейцарских.

Я лезу в интернет. Читаю про исламский банкинг. Действительно, нет процентов.

С Гиви интересно. Он умный и начитанный. Но все его разговоры сводятся к одному и тому же. Нет Бога на свете, кроме Аллаха, и Мухаммед пророк его.

Мне это начинает немного надоедать.

— Гиви, — говорю я, — веры я менять не собираюсь. Не старайся. Да и меня более земные вопросы в данный момент волнуют. Мне бы выздороветь побыстрее да бизнес в норму привести. А я тут из-за какого-то ненавистника украинцев в палате лежу.

Словно услышав мой монолог, звонит телефон. Василь.

— Привет, начальник, — кричит он откуда-то, где работает перфоратор, — надо бы встретиться. Заказ я твой выполнил.

— Какой заказ? — спрашиваю я.

— Не по телефону, — отвечает Василь, — на месте всё. На Прагу 6 можешь подъехать? Тут шикарная пельменная открылась.

— Сейчас не могу, — отвечаю я, — через неделю только.

— Хорошо, — соглашается Василь, — через неделю так через неделю. Деньги с собой возьми.

— Сколько? — интересуюсь я.

— Две тыщи евро, — после секундной паузы сообщает Василь.

— Нафига столько много? — спрашиваю я, стараясь вспомнить, сколько я должен Василю. И должен ли вообще.

— Не по телефону, — опять отвечает Василь, — на месте всё.

Я чертыхаюсь.

— Скинь адрес своей чудо-пельменной, — прошу я, — ровно через неделю встретимся.

— А ты что, заболел, что ли? — запоздало спрашивает Василь.

— Не по телефону, — мстительно говорю я и вешаю трубку.

— Работа? — любопытствует Гиви.

— Работа, — отвечаю я, — пойду разомнусь.

3

Я встаю с кровати. Осторожно, вдоль стеночки, выхожу в коридор. По пути прихватив из своего ящика удостоверение личности. В коридоре пусто. Лишь у входа стоит санитар и что-то читает в телефоне.

Увидев меня, он хватает кресло на колёсиках и устремляется ко мне.

— Садитесь, больной, — говорит он.

Я поднимаю глаза. Ёлки-палки, да это же Гонза!

Он подмигивает мне и усаживает в кресло.

— Куда едем? — спрашивает.

— 5 этаж, — отвечаю я, — блок Б. Генетика и репродукция.

— Ты решил пожертвовать сперму для одиноких женщин? — веселится Гонза.

Мы заходим в лифт, едем вверх.

— Что за маскарад? — спрашиваю я. — Или тебя из полиции выперли?

— Работа под прикрытием, — отвечает Гонза, и из его голоса исчезает прежняя весёлость, — твоего соседа пасу. Чтобы не убёг.

— А я-то думал, ты о моём здоровье беспокоишься, — вздыхаю я.

— Этой работой и о твоём здоровье тоже, — отвечает Гонза. — Гиви твой очень серьёзный человек. Мы его давно ведём. Да вот луганские отморозки как снег на голову. Взяли и всю операцию нам завалили. И Гиви подрезали.

— А я тут при чём? — спросил я. — Я тут каким боком? Почему-то я раньше жил нормально. Никого не трогал. Всё у меня было хорошо. И тут опять какие-то тёмные личности, оружие, наркотики, полиция. Какой-то параллельный мир. Кто такой, этот Гиви?

Гонза вывез меня из лифта. Остановился у стеночки. Обошёл коляску. Присел передо мной на корточки.

— Я не могу сказать, кто такой Гиви, — ответил, — он очень опасный человек, помни об этом. Большинство людей даже не подозревают о том мире, в который ты в последнее время периодически окунаешься. И слава богу. Тебе просто везёт на неприятности. Вот как началось с той твоей Златы, так и не везёт.

— Спасибо, обнадёжил, — буркнул я, — и что теперь делать?

— Ничего, — ответил Гонза, — просто слушай его. Но на веру ничего не принимай. Такие, как Гиви, мягко стелют, да жёстко спать. Поможешь нам — окажешь большую услугу. Нет — тебе слова никто не скажет. Твой выбор.

— Эх, — выдохнул я, — всё у вас просто. А мне, между прочим, деньги надо зарабатывать. У меня вон хата на Ольшанке пустая стоит. А я, вместо того чтобы бегать по городу и сдавать её, тут прохлаждаюсь.

Гонза на минутку задумался.

— Официально сдаёшь? По бумагам? — спросил. — Почём?

— Да, всё официально, договор, все дела, — ответил я. — А что?

— Я поговорю, мы её проведём как конспиративную, — сказал Гонза, — на пару месяцев. Почём сдашь?

— Благодетель, — дурашливо заголосил я, — отец родной. Где же ты раньше был? Я бы вашей конторе по десятку квартир в год сдавал. Всего по полторы тыщи евро за штуку.

— Не дороговато ли? — спросил Гонза. — Красная цена тысяча. И в кронах. Зачем нам чуждые Чехии евро?

— Договорились, — тут же сказал я, — по тыще евро в кронах. На два месяца. Ключи у меня дома в столе. Я позвоню Яне, она пустит. На ключах бирка с адресом.

— Хорошо, — улыбнулся Гонза, — только я сначала с бухгалтерией нашей переговорю.

Он встал. Зашёл сзади. Повёз меня дальше по коридору.

Около кабинета репродукции я высаживаюсь. Стучусь в дверь.

В кабинете молодая доктор. Худенькая, как хворостинка.

Я объясняю ей ситуацию. Говорю, что не получил письмо. И пришёл за анализами сам. То есть приехал. На инвалидном кресле.

Доктор внимательно выслушивает.

Садится за стол. Щёлкает по клавишам компьютера.

Я протягиваю удостоверение личности.

— Вам распечатать или так сказать? — спрашивает доктор.

И смотрит при этом внимательно и тревожно.

Начинаю и я волноваться. Неизвестно от чего.

Прихрамывая, подхожу к столу. Наклоняюсь к монитору. От доктора пахнет кофе и булочками.

— Это ваша дочь, — слышу я тихий голос.

Да я и сам вижу. На экране чёрные цифры. 98,8 процента. В голове начинает звенеть. Как когда-то со Златой. Когда всплыла правда о ней.

— Спасибо, — говорю я, — спасибо большое.

Я выхожу из кабинета. Гонза ждёт меня, оживлённо болтая о чём-то по телефону.

Дожидаюсь, когда он закончит говорить.

— Ну что? — спрашивает Гонза, пряча телефон в карман.

— Не моё, — отвечаю я, усаживаясь в кресло, — не мой ребёнок. Чужой.