От судьбы не уйдёшь

Часть первая. Детство

1. Что это за место?

Малышке было около трех лет. Она удивленно смотрела по сторонам большими синими глазами и не понимала, что это за место. У крохи почти не было воспоминаний, а те что остались, лучше было бы забыть маленькой девочке. Природа устроена так, что ей посчастливится, и она действительно все забудет.

Уже забывала. Помнила лишь постоянные крики, грохот, звук бьющейся посуды, и то, что иногда осколки долетали до нее. Потому на руке у девчушки был порез, который уже заживал, но не давал забыть о том, что она жила в каком-то неприятном месте.

А это странное место отличалось тем, что здесь было тихо. Для девочки это было настолько необычно, что будь она постарше, могла бы подумать, что оглохла. Она долго ехала в каком-то фургоне, ее укачало и тошнило. Кожа крохи все еще имела зеленоватый оттенок, но малышке уже становилось лучше. Привела ее сюда спокойная женщина, аккуратно, но твердо взяв за руку. Сопротивляться и проявлять волю малютка не привыкла, поэтому шла безропотно. Женщина привела ее в комнату и предложила посидеть на стуле. Раз сказали, она так и сделала, а теперь боялась шелохнуться и слезть со стула. Женщина появилась снова и дала мятную конфету. Девочка в недоумении смотрела на этот дар, пока женщина не развернула обертку и не сунула конфету девочке в рот.

Такое великолепное ощущение на языке, столь необычное, что у девочки округлились глаза. Женщина улыбнулась и опять отошла, потом вернулась в сопровождении другой женщины.

— Показывайте, кто тут у нас сегодня? — спросила вторая таким же удивительно тихим и спокойным голосом.

Девочка не различала возраста, но женщине было около сорока, строгое узкое лицо с интересом вглядывалось в малышку.

— Бросили возле приюта. С собой ничего нет, ни вещей, ни записки.

— Как тебя зовут? — спросила женщина.

Девочка молча смотрела на нее.

— Ты умеешь говорить? Где твоя мама?

Девочка молчала. Она боялась: знала лишь, что надо тихо сидеть, не мешать, не ходить, не плакать, иначе побьют и будут кричать. То, что могли ударить, было не так страшно, а вот криков она боялась. Ребенок не понимал большую часть слов, это был просто шум, но от него она постоянно вздрагивала. Вот почему девочка молчала и изо всех сил старалась не расплакаться. Ведь интонации у женщин были мягкие, голоса тихие и участливые, а это во все времена могло вызвать детские слезы.

— Не бойся, мы хотим тебе помочь. Ты знаешь, откуда ты или как зовут твоих маму и папу?

Девочка, наконец, молча покачала головой из стороны в сторону.

— А как тебя зовут?

Опять покачала головой.

— Ладно, будем оформлять, — грустно сказала женщина, села за стол и взяла какие-то бумаги.

— Так-так… как же тебя записать?

Она вопросительно глянула на собеседницу, но та только устало покачала головой. Фантазия ее иссякла еще несколько лет назад.

Женщина взяла толстую книгу с полки:

— Тогда наугад, — открыла посредине, — Мелисса. Так-так-так… Самос.

Она начала оформление бумаг.

— Ну что ж, Мелисса, пойдем, — протянула ей руку вторая женщина, и девочка безропотно пошла за ней.

— Хорошее имя, очень хорошее. Сейчас будет обед.

И она повела новоиспеченную Мелиссу пустым длинным коридором. Девочка просто шла за ней следом, не озираясь, уставившись в пол. Казалось, ее ничего не интересует, только этот зеленый пол и собственные ножки, быстро мелькающие перед глазами.

Наконец они дошли до большой комнаты, в которой вкусно пахло едой. Может кому-то запах казённой пищи и не показался бы вкусным, но в животе у девочки заурчало. Она не ела слишком давно, а то, что ела вкусным никогда не было. В комнате было безлюдно, но множество маленьких столиков и стульчиков — по четыре возле каждого стола — ожидали детей.

Девочку привела в восторг такая маленькая мебель, сделанная, словно специально для нее, и в глазах у малышки загорелся огонек. Еще очень слабый, намек на надежду, искорка радости. Женщина, которая вела ее, как-то неловко резко повернулась, дернув малышку за руку, и огонек погас, сменившись испугом. Многолетний опыт женщины позволил ей увидеть все перемены, произошедшие с девочкой, и она ласково заворковала:

— Смотри, какой столик, это для деток, таких же, как и ты. Садись на стульчик и будешь кушать. Тут тебе будет очень удобно. Сейчас принесу покушать. Она ушла в дальний конец комнаты и исчезла за дверью. Девочка, не шевелясь, сидела на стульчике и ждала.

Через несколько минут женщина вновь появилась, в руках у нее был поднос. Она дошла до Мелиссы и поставила еду перед ней.

— Давай, я тебя покормлю. Или ты умеешь сама?

Девочка молчала, и только в глазах читался немой призыв о помощи. Она умела есть хлеб, овощи, но супа никогда не ела.

Женщина присела рядом на маленький стульчик, еле уместившись на нем, но делала это явно не в первый раз и, зачерпнув ложку супа, протянула ребенку. Мелисса послушно открыла рот и проглотила суп. Вкус был необычный и восхитительный. Детскому организму не хватало именно его — простого куриного супа. Она доела все с ложечки, не пролив ни капли. Потом таким же образом съела котлету и овощное рагу. Остался компот и кусок яблочного пирога, и тогда Мелисса протянула руку к пирогу и взяла его сама. Женщина не мешала, и пока ребенок ел, она говорила:

— Меня зовут Мередит. Но все дети вокруг зовут меня тетя Мери, бог его знает почему. Тебе у нас понравится. У нас много игрушек и других деток, будете разучивать танцы и песни. — Она спохватилась. — Если не хочешь, можешь и не петь. Никто тебя здесь не обидит. Доела? Вот и хорошо, мы пойдем сейчас в комнатку, где ты будешь спать.

Они опять пошли рука в руке по длинному коридору. Мелисса не понимала, в какую сторону они идут. Коридор был бесконечный и пустынный. Иногда она слышала звуки, может, голоса детей, разобрать было сложно. Да и опыта общения с детьми у нее почти не было. Несколько раз она играла во дворе с какими-то ребятами, но весьма кратковременно. Да и игрой это было не назвать, так, знакомство. Она протянула свой хлеб мальчику, а он фыркнул. Потом дал ей солдатика и убежал. Еще через пару дней прибежал и забрал солдатика. Она не плакала (нельзя), а просто смотрела ему в спину. Мальчишку перехватила какая-то женщина, что-то сказала, тряхнув за плечи, и он вернулся назад, сунул солдатика ей в руку и опять убежал. Больше не приходил. Была еще девочка постарше, она показывала ей свою куклу, которую катала в коляске. Мелисса не понимала, зачем она это делает, и не видела интереса в такой игре. А солдатика она любила. Его можно было быстро спрятать в карман, и никто не знал, что он у нее есть.

Тетя Мери и Мелисса, наконец, дошли до комнаты, и женщина пропустила девочку вперед. Она очутилась в большой комнате, где рядами стояли кровати. Мелиссе показалось, что их очень много, но кроватей было всего восемь: по четыре с каждой стороны. На них яркие покрывала, возле каждой кровати — тумбочка.

Мередит подвела девочку к одной из кроватей и сказала:

— Вот здесь ты будешь спать. Запомнишь? Детки сейчас на занятиях, но скоро придут. Вот возьми этого зайчика. — Она достала с полки в углу плюшевого зайца и протянула Мелиссе. — Посадишь его на кроватку и будешь знать, где твоя.

Мелисса безропотно взяла зайца и села на кровать.

— Да уж, проблем с тобой не будет, — вздохнула Мередит и погладила мягкие белокурые волосы девочки.

2. Я здесь не останусь

Мелисса прижилась в новом доме довольно быстро. Она никогда не капризничала и не плакала, а так как не говорила, то и не спорила. Если кто-то из детей хотел ее игрушку, она молча отдавала, не жаловалась и улыбалась. Вопреки ее тихому нраву, дети не обжали ее, а наоборот, старались чем-то обрадовать.

Приют святого Патрика был небольшим, и дети здесь жили разных возрастов, в основном те, кому не удалось найти приемную семью. Мелисса была бы прекрасным претендентом на удочерение — она не болела и была очень милой — но девочка молчала, и это смущало возможных приемных родителей. Никто не знал, насколько изранена ее душа и что в ней творится. Если бы ее видели в обычной жизни, то ни у кого не возникло бы сомнений, что лучшего ребенка просто не найти. Девочка всегда и всем спешила помочь. Если дети разбрасывали игрушки в игровой комнате, то пока они спорили, чьих рук это дело, Мелисса шла их убирать. В столовой помогала накрывать на стол. Персонал знал ее желание помочь и малышке давали несложные задания: разложить ложки или хлеб, расставить салфетки, принести стульчик. Казалось, ей была необходима эта работа, и отказать девочке не могли.

На занятиях, наоборот, Мелисса никак не проявляла себя, она просто молча сидела, словно выполняя повинность. Привлечь ее к выполнению несложных заданий не удавалось. Вместе с тем у воспитателей не возникало подозрений, что девочка умственно отсталая, просто пока не пришло ее время. За год, проведенный в приюте, она так и не заинтересовалась ни пением, ни танцами, не играла в активные игры с детьми, зато с удовольствием наблюдала, как они бегают вокруг нее и очаровательно улыбалась. Летом на улице дети приносили малышке цветы, собранные на лужайке, и она пыталась плести веночки. Все сокровища, найденные где бы то ни было, дети несли Мелиссе, зная, что у нее они будут в сохранности.

Воспитатели испытывали к девочке двойственные чувства. С одной стороны, они боялись ответственности за нее, за ее молчание и хотели бы снять с себя этот груз, с другой — более тихого и беспроблемного ребенка было не сыскать, и всем хотелось ее приласкать. Конечно, привязываться к детям персонал себе не позволял, выработав раз и навсегда для себя правило: относиться к детям, как к работе. Потому что даже самой широкой души не хватит на всех. Дети приходили и уходили, и привязываться к ним было бы глупо. Ни один воспитатель не продержался бы долго на этой работе, привязываясь и теряя непрерывно. К тому же дети имели свойство попадать в передряги, вредить, убегать, драться, а многие просто ненавидели весь белый свет.

Вот такого мальчишку и увидела этим утром Мелисса. Девочка шла по коридору с ответственным заданием — донести директору, не расплескав, горячий чай. Никому другому ее возраста такое не поручили бы, но Мелисса заслужила доверие и прекрасно это понимала. Благополучно добравшись до двери в кабинет, она осторожно поставила поднос на пол и открыла дверь. Из кабинета до нее донеслись крики, и Мелисса в нерешительности остановилась. Ей было очень страшно — кричат это плохо. Но потом она подумала, что все-таки должна отнести чай и, превозмогая страх, медленно пошла вперед, держа дрожащими ручками поднос с чаем. Пройдя вглубь кабинета, она увидела мальчика лет шести, которого держал за руку воспитатель-мужчина. Мальчик изо всех сил пытался вырвать руку и кричал:

— Я здесь не останусь! Слышите, ни за что! Сволочи, отпустите!

Воспитатель крепко держал мальчика, а директор сидела с каменным лицом за столом.

— Я вас всех ненавижу! Отпустите, — мальчик с такой силой рванул руку, что ему удалось освободиться от цепкой хватки воспитателя, и он по инерции отступил назад и налетел на Мелиссу. Мальчишка угодил прямо в горячий чай, который вылился на него, большей частью на голую руку. Чашка упала, но не разбилась, а Мелисса со страхом уставилась на ковер. В ее голове вертелась только одна мысль: она не справилась с заданием и теперь ей больше не поверят. Она медленно подняла глаза на мальчика и увидела в его глазах слезы. Кипяток сделал свое дело, и на руке ребенка уже появился волдырь. Мальчик крепился изо всех сил, чтобы не заплакать, но слезы сами потекли из его глаз. Увидев его боль, Мелисса протянула к нему ручку и сказала:

— Тебе больно?

Она взяла другую его руку и нежно провела по ней пальчиками, стараясь утешить. Эта маленькая ласка перевернула всю жизнь мальчика. Он ощутил в тот момент, то, чего не ощущал никогда в жизни: ласку, заботу. Он и не предполагал, что такое вообще возможно. У мальчика по коже побежали мурашки, и он забыл и об ожоге, и о директоре, и обо всем на свете, сосредоточившись только на приятном ощущении мягкой ручки Мелиссы. Она продолжала его гладить, позабыв о разлитом чае, впервые найдя свое призвание — утешать.

Поверх голов детей, директор и воспитатель с изумлением смотрели друг на друга. Мелисса заговорила! Нормально и полноценно, словно говорила так всю жизнь. Конечно, мальчик не знал, что малышка не говорила целый год, но он притих в ее руках, не отстранялся и больше не кричал.

Он как завороженный рассматривал ее ручку: маленькие пальчики, ноготки — коротко и аккуратно подстриженные. Пальцы медленно и плавно пробегали по его руке сверху вниз, снова и снова. Малыш не решался оторвать взгляд от ее руки, в страхе, что она прекратит. Но все же он посмотрел на девочку. Мелисса тоже заглядывала ему в глаза снизу вверх, и их взгляды, наконец, повстречались. Два одиноких ребенка, нуждавшихся друг в друге. Мелисса хотела помочь, а мальчик жаждал этой помощи. Девочка сказала мягким детским голоском:

— У нас очень хорошо: много игрушек и интересных игр. А еще есть двор, там песочница и много цветов летом.

Директор поняла, что Мелисса взяла на себя роль взрослых и повторяла их слова. Но то, что она сама пыталась объяснить этому мальчишке, он и слушать не хотел, а слова Мелиссы возымели действие.

— Ладно, я остаюсь, — сказал он.

— Очень хорошо. Давай запишем твои имя и фамилию, — обрадовалась директор. Воспитатель молча стоял рядом, опасаясь спугнуть ребенка.

— Арес Коулд.

Мужчина содрогнулся: «Ну и имя», — подумал он. — «Проблем с этим мальчишкой не оберёшься».

— Очень хорошо, Арес. Я — директор приюта, миссис Джонас. Это твой воспитатель, мистер Брукс.

Арес промолчал. Ему хотелось знать, как зовут девочку, но ее не представили. Мелисса продолжала держать его за руку, и больше ничего на свете ему было не нужно. Но необузданный нрав мальчугана взял верх, Арес решил показать, что слово осталось за ним, и что терять свою независимость он не собирается. Он отступил на шаг от всех собравшихся и гордо сложил руки на груди.

— Мистер Брукс, проводите детей, а мне нужно оформить бумаги на Ареса Коулда.

У директрисы не было предрассудков относительно имен воспитанников, она никогда не придавала этому значения, но имя Ареса Коулда и у нее вызвало внутреннюю дрожь. Что это — предчувствие либо интуиция? Она и сама не поняла и постаралась сосредоточиться на документах.

3. Арес

Никаких чудесных метаморфоз не произошло, и Арес Коулд плохо приживался в приюте. Как и многие другие дети, он потерял родителей, когда ему не исполнилось еще и трех, и опеку над ним получил его дядя. Мужчины в семье Ареса были крупными, и маленькому мальчику этот незнакомый человек казался горой. Малыш плохо понимал, что происходит и почему он едет к дяде, а тот и не думал ничего объяснять. В маленькой хижине на окраине города, где жил дядя, практически не было удобств: ни постельного белья, ни занавесок на окнах, ни уж тем более детской комнаты и игрушек. Поначалу дядя не обращал на мальчика никакого внимания, и ребенок сам добывал себе пропитание, определив, где находится холодильник. Он так боялся чужого человека, что не решался и пикнуть, а когда тот спал и сотрясал своим храпом дом, Арес забирался под кровать. Ему казалось, что дядя вот-вот превратится в чудище и съест его. Днем тот уходил куда-то и запирал ребенка, а приходил только вечером, чтобы выпить пива и лечь спать. Он не пытался общаться с Аресом, купить ребенку одежду или сладости. Как-то раз Арес набрался смелости и попросил дядю сходить с ним куда-нибудь, просто чтобы выйти из дома, хоть на детскую площадку или в парк. В ответ огромный человек в изумлении поднял густую бровь и издал звук похожий не то на рык, не то на раскат грома. В ужасе Арес убежал в маленькую каморку, служившую ему комнатой. Там он сжался на кровати и молился, чтобы дядя не последовал за ним. Но дядя, видимо, и не собирался этого делать: спустя некоторое время, воздух сотряс его мощный храп.

Так они и жили. Его дядя был не то чтобы плохим, он просто не понимал, зачем нужны дети и что им надо. У него было множество своих проблем: отсутствие работы и тяжелая болезнь, съедающая его тело. Когда ему предложили опекунство над племянником, которого он никогда прежде не видел (так как не общался с братом десять лет), он согласился. Ему сказали, что он будет получать неплохое пособие на ребенка, и дядя посчитал это божьим откликом на его молитвы о деньгах. Мужчина без зазрения совести получал пособие и тратил его на себя, и ни на секунду не задумывался о нуждах мальчика. Если бы ему сказали, что он должен на эти деньги покупать ребенку игрушки, одежду, книги и водить того в зоопарк, он бы очень удивился и отказался бы от такого опекунства. Но никто не сказал ему ничего подобного, и они так и жили почти год.

У Ареса произошла сильная задержка в развитии. Когда он попал к дяде, он хорошо говорил, но за год практически разучился. Он смутно представлял себе, что есть другие дети, и какие бы то ни было взаимоотношения между людьми. Он напоминал зверька, которого завели в доме ради забавы, а потом забыли, и отныне он вынужден был сам о себе заботиться. Почти весь день мальчик слонялся по дому, периодически заглядывая в холодильник, в котором не бывало ничего кроме сосисок и пива. Он научился открывать пиво, подглядев, как это делает дядя, и не видел ничего необычного в этом напитке. Было горьковато поначалу, но ребенок быстро привык, и ему нравилось подражать дяде. Иного он все равно не знал.

Иногда дядя манил его пальцем и, приобняв, засыпал, придавив ребенка тяжелой ручищей. Арес мог пролежать несколько часов в неудобной позе, боясь пошевелиться и выбраться из-под его руки, слушая громоподобный храп. Но вместе с тем он испытывал удовольствие, потому что это было все же какое-то проявление внимания.

Однажды утром Арес вышел из каморки, чтобы найти что-то в холодильнике. Обычно в это время дяди уже не было. Он уходил рано и возвращался очень поздно. Но в то утро он увидел дядю, лежавшего на кровати. Арес испугался и хотел было вернуться к себе, но голод взял вверх, и мальчик прошел к холодильнику. Потом он опять слонялся по дому и делал все что обычно, но дядя так и не проснулся. Ни на этот день, ни на следующий. Так Арес провел с мертвым телом почти неделю. От него исходил ужасный запах, и Арес не понимал, почему дядя так долго спит и не шевелится. Он просто стал обходить его стороной, а так ничего не изменилось. Правда пиво и сосиски закончились, и мальчик стал есть все, что еще можно было найти на кухне: сухую лапшу, засохший хлеб, соленые орешки и крекеры, в которых давно уже жила моль.

А потом случилось что-то странное. В дверь постучали. Громко и настойчиво.

— Мистер Коулд? — раздался мужской голос из-за двери. — Мистер Коулд, с вами все в порядке? Если вы дома откройте, пожалуйста.

Арес притаился в комнате, испытывая ужас от этих звуков. Потом они стихли, но на следующий день возобновились. К ним прибавились еще и другие голоса, и потом раздался жужжащий звук — это вынимали замок.

Конечно, маленький Арес не понимал того, что происходит, и в его душе творилось такое смятение, что еще немного и ребенок сошел бы с ума. Дверь открылась, и на пороге замаячили фигуры, а Арес потерял сознание.

То, что увидели пришедшие, повергло их в не меньший ужас, и будь среди них женщины, возможно, тоже бы кто-то упал в обморок. Посреди грязной захламленной комнаты стоял диван, на котором лежал разлагающийся труп. Запах в помещении был такой, что кто-то выбежал, и его стошнило. Без сомнения, на диване лежал бывший мистер Коулд, а в углу сидел маленький мальчик, с сильной стадией истощения, худой, как после концлагеря, грязный, как помойный кот, с волосами до плеч, никогда не знавшими расчески.

Когда он поступил в больницу, врачи констатировали крайнюю степень истощения. По документам мальчику было четыре года, но весил он меньше, чем в три. Он не говорил и, казалось, не понимал, что говорят ему. К тому же, от яркого света и громких голосов он все время забивался под кровать или в шкаф. Очень сложный случай и работы предстояло много. Желудок ребенка не воспринимал никакую пищу, и ко всему прочему он был алкоголиком. Через полгода речь к нему вернулась, но психика претерпела сильные изменения. Когда его физическое состояние пришло в норму, мальчика отправили в специальный приют, но там, среди множества таких же детей, Арес потерялся. Не понимал, как с ними общаться и все контакты заканчивались проявлением агрессии. Привыкший жить в одиночестве, он рьяно отстаивал свое жизненное пространство, не позволяя никому приближаться. Подобного отношения к вещам у него, наоборот, не было, и он брал, что хотел. Дети заливались слезами, когда Арес забирал у них любимую игрушку или конфету, и как бы взрослые не объясняли ему, что так делать нельзя, он не понимал почему. Психологи приюта провели с ним долгую и трудную работу, другой персонал тоже пытался научить мальчика всему тому, что он не умел: умываться, чистить зубы, убирать вещи на места, играть в разные игрушки. Общаться с детьми. Но персонала не хватало, а в приюте было много детей со своими проблемами, поэтому достаточного внимания сложному и агрессивному Аресу уделить не могли. Он провел в специальном приюте полгода, и его перевели в детский дом, где он стал претендентом на усыновление. Мальчика взяли в приемную многодетную семью, но справиться с ним там не смогли. Он вносил такой дисбаланс в устоявшиеся обычаи семьи, что каждый день доводил до слез приемную мать. Мягкая женщина была не в состоянии справиться с ним, а принятое в их семье наказание, которое заключалось в том, чтобы запереть провинившегося одного в комнате, для того, чтобы он мог подумать над своим поведением, не возымело никакого действия на Ареса. Он мог часами сидеть в комнате, а потом делал, что хотел.

Они вернули мальчика, и так начался путь Ареса по разным приемным семьям. Многие, услышав его жуткую историю, хотели помочь и брали трудного ребенка на воспитание. Но справиться с ним так никто и не смог, и его отдавали назад. Это еще больше злило Ареса, который стал ненавидеть все приемные семьи и всех детей, которые оставались там, в то время как его отдавали назад как ненужную вещь. Глубокая неприязнь ко всему окружающему поселилась в душе Ареса, этот мир казался ему враждебным и злым, не готовым принять его.

Таким он и попал в приют святого Патрика, куда определяли в основном детей отказников, которых уже никто не хотел брать из-за болезней, физических или психических отклонений.

И справиться с ним удалось только маленькой Мелиссе, которая единственная за три года мытарств мальчика сделала то, что никто не додумался: приласкала его и полюбила. Для него она стала кем-то таким же чуждым этому злому миру, как и он сам.

4. Малышка Мелисса

Когда весть о том, что Мелисса заговорила, облетела приют, все захотели с ней поговорить. Некоторые суеверные дети и персонал считали, что она отмечена богом, а так как характер у Мелиссы был ангельский, то считали, что она и есть маленький ангел, посланный богом в приют святого Патрика. Мелисса этого не понимала и на вопросы о том, почему она молчала, ничего вразумительного ответить не могла.

Психологи проводили тесты, они старались на славу, но никаких необычных выводов сделать не смогли. Развитие ее соответствовало возрасту и каких бы то ни было отклонений специалисты не нашли. Девочка не стала проявлять большего интереса к занятиям, и говорила она все равно очень мало, а в остальном она была самым обычным ребенком.

Тем не менее, все стремились к ней. Возле Мелиссы постоянно кто-то был, и Арес жутко злился на всех этих людей. Он сам не мог открыто проявлять интереса к девочке, но его влекло к ней всей душой. Мальчик не понимал этой тяги, а анализировать, ребенок еще не мог, но воспоминание о том прикосновении накрепко засело у него в душе и осталось с ним навсегда. Маленький Арес не старался вливаться в коллектив, не принимал участия в играх и сторонился других детей. Однако, он все время пытался оказаться где-то рядом с малышкой, пройти мимо, ловя ее взгляд и мечтая о прикосновении.

До этих пор никаких других сильных чувств, кроме страха, он не испытывал. Потом появилась злость, граничащая с ненавистью на всех людей, что пришли и забрали его от дяди, от привычного устоя его жизни и от пива. Он не мог понять, почему ему нельзя пить пиво, которое прежде он употреблял каждый день, не понимал, что дядя умер и злился, злился, злился.

У людей, пытавшихся достучаться до Ареса, опускались руки, а детей откровенно пугали его глаза — серые, холодные, очень глубокие. В них не было ни капли тепла, он не знал его и не ведал, что это такое. Как только его рацион нормализовался, он стал быстро набирать вес и расти как на дрожжах. В свои шесть он выглядел на восемь. И только Мелисса вызывала в нем что-то совершенно противоположное тому, что он испытывал до сих пор. Арес хотел разобраться, понять, но для этого ему нужно было быть рядом с ней, может, взять ее за руку или поговорить?

Арес никак не мог найти предлога, и весь измучился, пока не разбил стакан и не порезал себе палец. Сделал он это умышленно, и его действия возымели успех. Мелисса мгновенно оказалась рядом и взяла его за руку. Кто-то из детей позвал воспитателя, а она утешала его. Получивший что хотел, Арес стоял в недоумении, купаясь в новых ощущениях, которые волнами захлестывали его, не обращая внимания на кровь, капающую с пальца.

Ненависть, постоянно гложущая его, отступила, хотя чувство, захлестнувшее Ареса, было трудно идентифицировать в этот момент. Он так ничего и не понял, кроме того, что быть рядом с этой маленькой девочкой очень приятно и она ему нужна.

Мелисса проводила раненного в медпункт, держа все это время за руку, но там ее отправили назад, и у Ареса тут же вспыхнула ненависть к медсестре.

Мелисса была большой аккуратисткой, у нее все и всегда должно было быть на своих местах: игрушки по полочкам, наборы собраны, альбомы сложены аккуратными стопочками. Она была просто находкой для воспитательниц, которые чаще всего терпеть не могли собирать игрушки.

В приюте старались создать условия, максимально приближенные к жизни обычных детей. Старшие ходили в ближайшую школу, с малышами занимались в приюте. Так как у Мелиссы и Ареса была разница в два года, они почти не виделись.

Проблемой большинства детей в подобных заведениях является то, что они не воспринимают других детей как друзей и товарищей. Они являются друг для друга всего лишь монотонным фоном их жизни, незаметны и не нужны. Выбиваются они из этого фона лишь как соперники или конкуренты. Дети практически не играют друг с другом, если их не организовать в коллективную игру. Как только игра заканчивается, дети тут же разбредаются кто куда, занимаясь своими делами. Такой же была и Мелисса. Она не замечала Ареса и вообще кого бы то ни было из других детей. Но лишь только с кем-то случалась беда, малышка выходила из состояния безразличия и хотела помочь всем сердцем.

То, что чужие проблемы могли подтолкнуть Мелиссу к взаимодействию, сочувствию и жалости можно было назвать даром свыше, которым обладала только она, ведь большинство других детей не испытывали ничего подобного и оставались равнодушными к чужим страданиям.

В основном же для девочки самым важным было внимание и одобрение взрослых. Этого не хватало абсолютно всем воспитанникам, потому что персонала катастрофически не хватало. Мелиссе очень хотелось, чтобы ее хвалили, поэтому она хвостом ходила за тетей Мери и старалась той помочь.

Ей нравилось слушать разговоры взрослых, пусть она не понимала в них почти ничего, но сама речь ее завораживала. Тетя Мери часто разговаривала со своей подругой по телефону, а Мелисса оказывалась рядом. Тогда тетя Мери усаживала девчушку к себе на колени и болтала, а Мелисса слушала. Так она узнала, что можно связать носки, если распустить старую кофту, как испечь яблочный пирог и где дешевле покупать продукты. А еще, что племянник тети Мери откуда-то недавно вышел и снова мучает мать. Откуда он вышел, Мелисса не поняла, но уяснила, что человек он нехороший и все его боятся. Тетя Мери надеется, что уж в святое-то место он не сунется, и Мелисса смогла сделать умозаключение, что приют, в котором она живет, является неким убежищем, где она под защитой святых. Что ничего ей здесь не угрожает, а также и тете Мери. Мелисса узнавала много нового, но больше всего ей просто нравилось слышать журчание голоса старой женщины, и она часто засыпала у нее на руках. Тогда Мередит говорила своей собеседнице:

— Ну вот, опять малышка Мелисса заснула. Ну что за чудо этот ребенок! Ее послал сам Бог на эту землю! Вот помяни мои слова, много добра сделает эта девочка. Натерпелась она, видимо, бед в своей жизни до того, как попала сюда. Но директор-то наша говорит, что не будет отдавать Мелиссу в приемную семью, во всяком случае, пока мы точно не будем знать, что с ней все в порядке. А по мне так и хорошо, пусть она здесь всех согревает своим теплом, маленькая пчелка.

5. Приют святого Патрика

Приют, в котором оказались Мелисса и Арес, был основан в восемнадцатом веке при католической церкви. В те времена много несчастных детей нашли спасение в его стенах. Изначально они все ютились в небольшом ветхом здании подле церкви. Это здание могло принимать до ста нуждающихся. Многое повидали стены приюта, а именно то, что обычно и является спутником подобных мест — горе, слезы, усталость и страх.

Со временем неподалеку от церкви построили новое здание, и приют переместился туда. Простое серое строение было довольно безлико. Хоть и стояло оно здесь с середины девятнадцатого века, никаких привидений здесь не водилось, люди не пропадали, таинственного не происходило. Ничего такого, о чем можно посудачить детям ночью перед сном. Если и были происшествия в этом доме, то чисто бытовые и обыденные, чаще всего дети, поступающие сюда, навидались в своей жизни вещей во сто крат страшнее.

Дом был двухэтажным и имел прямоугольную форму. Весь его внешний вид говорил о том, как уныло здесь жить: серые стены, белые окна. Небольшое крыльцо вело к такой же серой двери. И хоть само здание, а также окна и двери, каждый год штукатурились и красились, ничего не менялось в его облике. Это было частью политики заведующей, которая считала, что никому не должно прийти в голову, что в приюте может быть весело и что жизнь здесь легкая. Здание должно говорить о горе, постигшем детей, о желании лучшей участи, должно вызвать сострадание и желание забрать детей оттуда и дать им дом, выкрашенный розовой краской, двор с качелями и зеленую лужайку с утятами на траве.

Но внутри здания вовсе не было так уныло: комнаты были яркими и веселыми, такими, какими и должны быть, с цветастой мебелью, обоями с любимыми героями, яркими занавесками и покрывалами на кроватях. За зданием располагался уютный двор с лужайкой и цветами, которые выращивали сами воспитанники. Еще у них был свой огородик, где они сажали овощи, а потом с радостью ели урожай прямо с грядок. Это было одним из способов приобщения к труду и почти всем детям нравилось заниматься садоводством.

Здание приюта было условно разделено на две половины. В одной части находились служебные помещения, кабинет директора, игровые и классные комнаты, актовый зал, подсобные помещения. В другой — жили воспитанники. Жилая часть располагалась на втором этаже и разделялась на две половины небольшим холлом. Справа от холла жили девочки, слева — мальчики. И у девочек, и у мальчиков было по две большие спальни. Дети размещались там, как хотели, никаких строгих ограничений не было. Однако чаще всего старшие жили отдельно, не пуская малышей к себе. У них появлялись свои тайны, и попасть поскорей в спальню старших было заветной мечтой всех малышей. Для них это означало некий переходный этап, взросление, из той комнаты было рукой подать до колледжа и взрослой жизни.

Кроме того, между спальнями находились небольшие комнаты воспитателей, которые круглосуточно должны были присматривать за детьми.

В настоящее время приют вмещал тридцать восемь воспитанников. Шестнадцать девочек и восемнадцать мальчиков возрастом от трех до шестнадцати лет. Большинству детей, попадающих в стены приюта, старались найти приемные семьи, а если не получалось, то воспитанников оставляли до того момента, когда они могли найти себе работу или поступить в колледж. Тогда связи детей и приюта должны были бы обрываться, но многие и после колледжа приезжали в стены дома, взрастившие их. Некоторые достигали действительно высокого положения в обществе и всячески помогали приюту. Материальных затруднений приют не испытывал, возможно, еще и оттого, что ему повезло с руководством. Директор Мэй Джонас посвятила свою жизнь социальным учреждениям и вот уже двадцать пять лет работала в этой сфере. Директором приюта она стала восемь лет назад, и не видела себя больше ни в какой другой роли. Она считала, что достигла наивысшей точки в своей карьере, и ее все устраивало. Терять это место директор не хотела, дела вела прозрачно, и сама была чиста как стекло, омытое океаном.

У Мэй Джонас имелась семья: муж и двое детей, поэтому занималась она приемными детьми отнюдь не оттого, что не реализовалась как мать. Но некое чувство вины, поселившееся еще в молодости у нее в душе, заставило женщину посвятить свою жизнь страждущим. Конечно, миссис Джонас не готова была снять с себя последнюю рубаху или лишить родных детей престижного колледжа, но одно то, что она не присваивала пожертвований, ставило рядом с ее именем большой восклицательный знак.

Она всегда старалась получить как можно больше информации о новом воспитаннике, чтобы знать, чего ожидать от него самого и его родственников. Женщина она была любознательная, всегда готовая экспериментировать и пробовать, внедрять новые методики в воспитании детей и перенимать положительный опыт других. Благодаря этому у них в штате был прекрасный психолог, который старался развивать детей всесторонне. Именно он посоветовал устроить детей в обычную школу. Там их кругозор заметно расширялся, и дети могли дружить с одноклассниками. Воспитанников часто водили на экскурсии или просто гулять в парк, они могли посещать разные кружки и спортивные секции.

Конечно, приобщали детей и к религии — специальные уроки, на которых рассказывали о Боге и его царстве, знакомили с Библией, учили псалмы.

В целом приют святого Патрика становился домом для многих детей, позже его стены с теплом вспоминали выпускники. Большинство детей не задерживались надолго, но те, кто все же оставался до конца, любили приют как родной дом. Уже взрослыми они не раз возвращались для того, чтобы побродить его коридорами, полюбоваться из окон на садик, вдохнуть атмосферу умиротворения, которая царила здесь. Может, сам дом находился на пересечении каких-то энергетических линий, которые и создавали эту спокойную атмосферу, кто знает? Ведь дело тут было ни в персонале, который многократно сменился за годы существования дома, ни в ремонте, ни в самих жильцах. Он просто стоял, как нечто вечное и незыблемое, неподверженное моде и катаклизмам. Бывают страшные здания, с плохой атмосферой и аурой, которые пугают одним своим видом. Но в мире все стремится к гармонии и как противопоставление им бывают и такие, как приют святого Патрика –чистые, светлые, олицетворяющие Дом, в самом широком смысле этого слова.

6. Воспитательные меры

Детей в приюте старались все время чем-то занять, день их был четко регламентирован. И хоть психологи не одобряли подобного, но добиться дисциплины по-другому было невозможно. Такая упорядоченность являлась большой проблемой, ведь дети, выросшие в подобных условиях, очень плохо адаптировались в жизни. Им казалось, что за них кто-то должен все решить, принятие самостоятельного решения, даже по мелочам, вызывало нервное напряжение. Оставаясь без постоянного надзора взрослых, такие люди оказывались подвержены любым ситуативным влияниям. Вот почему среди воспитанников детских приютов много алкоголиков, наркоманов и преступников. Когда дети становились старше, им старались дать свободу выбора, поощряли инициативу, но все это было малорезультативно.

С Аресом Коулдом дело обстояло иначе. Этот ребенок проявлял яркую индивидуальность с самого первого дня своего пребывания в приюте. И хотя он смирился со своим пребыванием в этом месте, но свыкаться с правилами, заведёнными здесь, он не собирался. Его поведение доводило до белого каления обоих воспитателей-мужчин, которые были приставлены к мальчикам. Женщины вообще не могли справиться с этим ребенком и часто в слезах уходили к себе. Их слезы не вызывали сочувствия у Ареса, он рассматривал их, как любознательный ребенок разглядывает бабочку, приколотую булавкой. Его умное лицо с холодными серыми глазами бесстрастно взирало на такое неожиданное явление как слезы взрослых. Детские слезы тоже не вызывали в нем сочувствия. Скорее они его злили.

Арес не желал делать то, что ему говорили. Он не хотел убирать постель, не хотел копаться в саду с остальными и ел только то, что ему нравилось. В первый же день школьных занятий Арес просто встал и ушел из класса. Учительница пыталась догнать его и вернуть, но он не отреагировал на оклики. Она позвонила воспитателям, и всю школу подняли на ноги в поисках Ареса. Нашли мальчика на чердаке (как он туда пробрался, оставалось загадкой). Он просто сидел там в одиночестве и наблюдал за голубями.

— Ребенку необходимо жизненное пространство, — объяснил психолог.

Ареса угнетал постоянный надзор взрослых. Комнату он делил еще с пятью мальчиками. Они побаивались его, поэтому постоянно исподлобья наблюдали за Аресом. Ощущая взгляды соседей даже спиной, он хотел прибить соглядатаев. Все это не способствовало душевному равновесию ребенка, а только злило еще больше и вносило сумятицу в детскую неокрепшую психику. Когда директор спросила, почему он ушел из класса, Арес ответил, что не мог выносить сразу двадцать пар глаз, следящих за ним. Директор про себя согласилась с тем, что его, как новичка, вероятно, действительно разглядывали, поэтому не стала применять никаких дисциплинарных мер. Она попыталась объяснить Аресу, что учеба ему необходима и что где бы он ни находился, в школу ходить все равно будет. Арес молча выслушал ее доводы и согласился посещать занятия. Его посадили на заднюю парту, откуда он сам мог наблюдать за одноклассниками, и старались без необходимости не смотреть на проблемного ребенка.

Проблемы с индивидуальностью у Ареса не было. Скорее наоборот. Ему настолько претила регламентированная жизнь приюта, что он старался все делать наперекор. Когда надо было ложиться спать, Арес убегал и прятался. Зато в выходные, когда разрешалось поспать подольше, этот мальчишка вставал раньше всех и занимался, чем хотел. Уроки, задаваемые в школе, он не делал, казалось, никакие предметы его не интересовали, однако контрольные и проверочные тесты сдавал на удивление хорошо и практически безошибочно. Директор Джонас лично просила воспитателей и учителей проявлять больше внимания и терпения к этому ребенку. Ей в глаза все обещали, что будут стараться изо всех сил, однако на самом деле у всех Арес вызвал, если не ненависть, то стойкую неприязнь. Он рушил всё представление педагогов о воспитательном процессе, уничтожал их авторитет перед другими детьми, и не сегодня-завтра остальные воспитанники последуют его примеру.

Выручало их сейчас только то, что Арес все же был семилетним ребенком, а его сверстники сами его недолюбливали. Сейчас малышам кажется неприемлемым его поведение, но в подростковом возрасте они могут избрать лидером этого хулигана, и тогда он станет большой проблемой для приюта. Особенно, если сюда попадут дети, не с малых лет выросшие в этих стенах, а ребята постарше. Говорить об этом директору Джонас педагоги не решались, ведь это было сродни признанию собственной некомпетентности. Поэтому Арес все больше выходил из-под контроля. Это был замкнутый круг.