О том, как богатыри на Москву ходили
И другие былинки
О книге
Мы расстегаи растягивали, притчи, былины слагивали да песни дурные пели о том, как ёлки и ели заполонили все огороды — встали, стоят хороводом, в лес уходить не хотят. Звали мы местных ребят. Те приходили, на ели глядели, но выкорчёвывать их не хотели, а также плевались жутко — во всём обвиняли мишуток. Жизнь как жизнь — за утратой утрата. А ели росли и крепли, доросли до Москвы и влезли прямо на царский трон. Стала ель у нас царём. А как стала, издала указ: «На ёлки, ели не лазь!»
Это всё была не сказка, а присказка. Ай перекинем мы свой взгляд да на славный Киев-град, где сказка только начинается. Богатырешка венчается на бабе русской, наполовину белорусской, пополам буряткой и на треть с Молдовы братской. Хорошая была свадьба, скажу я вам! И как бы ни чесалась вша по бородам гостей, да и у князя нашего Вована, но и тот не нашёл изъяна на том пиру почёстном. В бою потешном, перекрёстном меж брательничками богатырями складывались рядами почему-то простые крестьяне, то бишь, мы с вами. Вот так складывались мы и ложились, а потом вставали и бились за трон могучий: — Ну, кто из нас, Иванов, круче? Крутым сказался дед Панас: он два, три слова недобрых припас и на княжеский трон взобрался; как сел, так и не сдался до самых тех пор, пока князь Вован не вышел во двор и богатырей не покликал. Богатырешки лики еле как оторвали от браги и как вдарят с размаху! В общем, осталась от Апанасия горка дерьма. Тут умная мысль в голову князя пришла: — Надо бы идти Московию брать, ведь куда ни глянь во дворе, везде рать! * * * Вот тут-то сказка только-только начинается. Значит, богатырешка венчается. Ай и обвенчаться не успел, ждёт Алешку нашего удел — скакать до самого севера, русичей ложить ой немерено! Ой намеренно на святую Русь пойдёт войско, рать ни за что помирать, ни про что погибать, в бою кости класть да суровые, ни за рубль, ни за два, за целковые. Только свадебка наша кончается, так и войско, рать собирается. Это войско, рать нам на пальчиках считать: Илья Муромец да крестьянский сын; Чурило Пленкович с тех краёв чи Крым; Михаил Потык, он кочевник сам; Алексей сын Попов хитёр не по годам; Святогор большой богатырь гора; а Селянович Микула оротай (плуг, поля); ну и Добрыня Никитич рода княжеского. И чтоб за трон не бился, был спроважен он князем киевским да в Московию. — Пущай там трон берёт. Вот и пристроим его, да женим на княжне сугубо здоровой из Мордовии иль с Ростова! А Настасья дочь Петровична рыдала, мужа молодого провожала Алешу свет Поповича куда-то на погибель иль на свадьбу новую к патлатым русским не побритым мужикам сытым, пьяным прямо в хлам! Алешка, тот тоже рыдает, на погибель его отправляют иль на новую сытую свадьбу: — Там, Настасьюшка, справим усадьбу и на север жить переедем, две усадьбы на зависть соседям, одна в Киеве, а другая в Москве! — Хорошо что ты женился на мне! — Настенька сладко вздохнула. Мужу в котомку впихнула яиц штук пятьсот, кур жареных восемьсот, тыщу с лишним горбушек хлеба и то, на что нам глядеть не треба, платочек ручной работы — памятка от жены. В охотку сядет, всплакнёт, нос вытрет, супружницу вспомнит и выйдет мысль дурна да похабна. В общем, заговорён платок был троекратно.