Бесплатный фрагмент - Некрократия

Весна

За десять лет мы неплохо спелись.

Один — инквизитор. Он чует ересь.

Второй — генерал. Волевая челюсть

и взгляд холоднее военных зим.

За каждым из нас три кольца охраны,

вокруг невеселая панорама,

и даже любовницы смотрят странно,

когда мы на часик заходим к ним.

Мундир тебя красит, а страх — ни капли.

Но ты за советом пришел, не так ли?

Скажу тебе: мы безнадежно влипли,

и лучше на запад отправь семью.

В тебе — ни единой негодной мысли,

я это ценю. Но мечи повисли

над шеей шефа. Не вижу смысла

им подставлять еще и твою.

Смотри: мы сидим на старинной вилле,

моргая от въевшейся в стены пыли.

А как я хотел, чтоб меня любили —

и те, кто платит, и мой народ.

Концепты были изящней кружев,

как жаль, что теперь этот дар не нужен,

и на элиту наводит ужас

каждый рискованный поворот.

Мой мальчик, увы, это дело глухо,

вокруг неприглядность, война, разруха,

корабль направил на скалы брюхо,

и нет надежды исправить курс.

Мы с каждым шагом все глубже вязнем,

и смотрим друг в друга почти с боязнью,

и тешимся видом публичной казни,

и маемся тяжестью наших уз.

О чем ты не думал, вступая в орден?

О том, что история даст по морде?

О том, что реальность мечту испортит,

как крепко мы ни были б ей верны?

А власть хороша, но триумф недолог.

Мне чудится холод стальных иголок.

Ты знаешь, я все-таки идеолог,

и чувствую близкий конец страны.

Весна будет хуже, чем мы боялись.

От сводок министры приходят в ярость,

столичной оперы верхний ярус

вчера обвалился. Кто строил, а?

Все плохо с горячей водой и светом.

Дороги? Забудьте о них до лета.

Но ты приезжаешь и ждешь совета.

И я обречен подбирать слова.

Рассматривай это как твой экзамен,

мой мальчик, держись и будь тверд, как камень.

Лицо твое видят десятки камер,

В прямом эфире не вешай нос.

Единственный шанс, если клятву помнишь,

что дьявол нам все же предложит помощь.

А нет — мы посмотрим в глаза чудовищ,

и кто оробеет — еще вопрос.

Филипп Александрович Хомяков,

10-е годы XXI века

Живые и мертвые

В единственном отдельном кабинете ресторана «Восточная комната» в Смоленском Пассаже сидят трое — двое мужчин и женщина. Пол-первого, ресторан только что открылся, и в обоих залах — никого, только официантки в темно-коричневых фартуках расставляют по столам свечи.

Мужчины одеты в темные костюмы, женщина — в ярко-розовом пиджаке и белой юбке. Это сочетание было бы вызывающе-сексуальным на показе, но в текущей обстановке оно просто неуместно яркое. Женщина вылавливает из густого соуса больших креветок, ест с аппетитом. У нее очень длинные ногти, как было модно десять лет назад. Мужчины пьют зеленый чай.

Тот мужчина, что помоложе, с простым веснушчатым лицом, неуверенно говорит:

— Вы спросили, Аркадий Николаевич?

Второй отвечает, наливая себе еще чая — и морщится, когда из носика чайника чуть-чуть проливается на стол. У него приятный, низкий голос.

— Спросил, Коля. Нет тебя в этом списке.

— А кто есть? — в голосе Коли звучит обида.

— Семиверстов, Попов, Метелкин.

— Метелкин-то здесь причем? Ему еще лет пять работать…

— А его и не назначат. Включили в список, чтобы поощрить. А тебя даже не включили — и ты знаешь, почему. Сколько можно выделываться, Коля?

Коля поправляет галстук и вздыхает. У него и руки в веснушках.

— Вы же знаете, Аркадий Николаевич, что мне можно доверять. В Липецке, например, я же хорошо все сделал.

Женщина вмешивается, отставляя тарелку:

— Никого не волнуют сейчас, Коля, твои подвиги в Липецке. Ты не понимаешь. Руководить областью может полный дебил. Но этот дебил должен быть таким же, как и мы.

— Но зачем? Я только вас могу спросить. Почему это обязательно? Разве никак нельзя… по-другому?

— По-другому никак нельзя, — смеется мужчина.

Коля сидит, грустно повесив голову. Весь его вид говорит: «Ну и как же быть мне, бедному».

— Я православный, — наконец говорит он. Видимо, решил положить на стол последний аргумент.

Женщина нехорошо улыбается:

— Православный ты… не убий, значит, не укради?

Коля смущается совсем. Видимо, язык не поворачивается гордо ответить, что да, не убий и не укради — или собеседники хорошо знают правду.

— Боишься ты, Коля, — снисходительно говорит второй мужчина. — А зря. Ничего страшного. Ну, будешь ты колоть эту сыворотку.

— А если она кончится?

— Так вот чего ты боишься, а. Не кончится. Сколько лет уже не кончается. Да и замороженная она хранится, на наш век хватит.

Коля ковыряется палочками в рисе, потом спрашивает:

— Так что, никак без этого?

— Никак, — жестко говорит женщина. — Не быть тебе губернатором, милый друг, если ты не пройдешь процедуру. Православный ты там или нет. Что ты вообще тормозишь? Хочешь еще ребенка — сделай сейчас, хоть троих. И вперед. А там, глядишь, и в списке появишься.

— Давайте еще раз, пожалуйста, — говорит Коля. — Надо, значит, все это пройти, умереть, а потом будешь жить, как раньше, только сыворотку колоть? И ничего не изменится?

Собеседники переглядываются.

— Ничего. Только с детьми… сам знаешь. Сколько там у тебя уже?

— Четверо, — смущенно отвечает Коля.

— Ну вот, — говорит женщина. — Сделай пятого и успокойся. И вообще, это бывает. Знаешь же, люди переживают клиническую смерть.

— Только потом они не разваливаются на части, если сыворотку не колоть.

— А как диабетики живут?

— Ну это ж болезнь, а тут по доброй воле…

— А в политику ты, Коля, шел не по доброй воле?

Коля доедает рис и жалобно хмурится. По лицу его видно, что он уже решил, но тянет. В конце-то концов, ничего страшного. Просто уколы надо будет делать каждый день. А так ему вовсе и не страшно, старается он показать. Вовсе и не страшно. Зато область, может быть, дадут. Хорошую область.

Герой нашего времени

Самолет затрясло — да так сильно, что пустые пластиковые стаканчики со столика перед Майклом задрожали и повалились на пол. В одном из них, к несчастью, оставалось немного томатного сока — и разумеется, по закону подлости, этот стаканчик упал не на пол, а на колени к Майклу. Густой сок медленно, словно нехотя, начал впитываться в ткань светлых брюк.

— О дьявол, — пробормотал Майкл, хватая салфетку.

Худой мужчина, сидевший в том же ряду у окна, чуть повернул голову к Майклу и бегло посмотрел на него. С осуждением, как показалось Майклу — и он едва сдержался, чтобы не огрызнуться в ответ.

«Мы попали в зону турбулентности», — сообщил лающий мужской голос из динамиков. Потом он повторил то же самое на ужасном английском, и Майкла передернуло.

Такого старого и грязного самолета он еще ни разу в жизни не видел. Даже на внутренних линиях в Южной Америке (Майкл был там пару раз и мог судить) летает что-то получше, даже удивительно… Хотя нет, не удивительно — если вспомнить, куда он летит.

После бессонной ночи и трех порций виски (дешевого самолетного виски с резким запахом) ему удалось задремать и ненадолго забыть о том, как повернулась жизнь. Но увы, вместе с этой чертовой турбулентностью пришли и мысли.

Когда босс наконец сказал: «Хочу предложить тебе повышение, Майк», у Майкла быстро-быстро застучало сердце, хотя он сто раз представлял себе, как начнется этот разговор. Если начнется.

Джордж не любил театральные эффекты и быстро добавил: «В России».

— Вау, — ответил тогда Майкл.

Они сидели на лужайке перед домом Майкла и пили пиво. Джордж в потертых джинсах и белом поло казался беззаботным и довольным жизнью — прямо герой рекламного ролика, а не человек.

А он таким и был, впрочем. Самая успешная карьера за вековую историю фирмы (если не считать самого основателя): начинал младшим аналитиком, а в итоге член совета директоров в двадцать восемь лет, исполнительный директор в тридцать три. Вот теперь ему тридцать шесть, всего на год старше самого Майкла, и у него кабинет площадью с теннисный корт. А его сестра-бездельница ездит на спортивном «ягуаре» — глупейший каприз, машина ненадежная, а Джордж и спорить не стал, только чек подписал, как говорят.

Завидовать нехорошо, а главное — непродуктивно, напомнил себе Майкл и широко улыбнулся боссу. Плох он или хорош, а от него зависит карьера. Майкл трудился в этой компании уже десять лет и надеялся хотя бы возглавить филиал. Хотя бы через пару лет. Хотя бы…

— Мы открываем представительство в Москве… о, спасибо, дорогая Кейтлин, ты прекрасно выглядишь сегодня, тебе очень идет красное… — это Кейтлин принесла им сырных шариков.

— Спасибо, Джордж, — Кейтлин хихикнула, как школьница, и у Майкла в голове в сотый раз зазвенел сигнал тревоги. Нет, Кейтлин не станет этого делать. И Джордж не станет, он просто умеет говорить женщинам комплименты, даже в этом хорош, мерзавец.

— Так о чем я? — Джордж отправил в рот сразу два ароматных сырных шарика, чуть ли не зажмурился от удовольствия и отхлебнул еще пива. — Представительство в России. Позиция директора. Плюс двадцать пять процентов.

Джордж прекрасно знал, что Майкл надеется на эту позицию, хотя и не хочет жить в России (ну, а кто хочет?). Уже полгода Майкл штудировал аналитику и учил язык — за свой счет, упорно, продираясь через нелогичную грамматику и десять тысяч исключений. Майкл не знал точно, предложат ли ему это место — но знание языка станет огромным плюсом, если что.

Босс улыбнулся Майклу в ответ. В этой улыбке можно было прочитать: смотри, я подумал о тебе, меня волнует твоя карьера, будь благодарен.

Майкл поверил бы, если бы не знал, с какой милой улыбкой Джордж выставлял людей на улицу во время кризиса 2008 года.

Почему он согласился? Потому что понимал, что второго шанса Джордж не даст. Потому что он мечтал, черт возьми, о повышении, и заслужил его уже давно. Потому что знал, что новый офис — это новый шанс, а здесь он будет ждать еще несколько долгих лет, и то без гарантий. Потому что ему не хотелось прослыть ревнивым трусом, в конце концов. Достаточно?

Он взял два дня на размышление. И зря.

Потому что бесконечный диалог с самим собой — в офисе, в пробках, в душе, дома, даже в постели с Кейтлин — крутился на одном месте, на самом-то деле решение Майкл принял сразу, и в итоге только нервы вымотал сам себе за эти два дня. Ходил ночью по гостиной босиком, как лунатик, выходил смотреть на звезды… а сам думал: «Плюс двадцать пять процентов… и с кредитом полегче будет, и Кейтлин повеселеет, сама-то она работать не хочет…»

Мысли о жене поддерживали, зато сама Кейтлин не помогала ему, а мешала. Например, когда Джордж ушел, она капризно скривила губы и сказала:

— Ты что, хочешь меня бросить?

В коротеньком джинсовом комбинезоне и красной футболке она выглядела сногсшибательно. Как из фильмов про Дикий Запад — неукротимая блондинка, разве что без кольта в руке. Неудивительно, что Джордж зачастил к ним в дом со своими «дружескими визитами».

Майкл чуть не подавился пивом от удивления и обиды, бросился уверять жену, что ни в коем случае, нет, да что она думает… а потом, когда складывал тарелки в посудомоечную машину, вспомнил кое-что, что говорил психоаналитик. «Проекция — это когда человек приписывает другим свои желания и мысли».

Так что да, он согласился. Одна из аксиом бизнес-консалтинга звучит так: «Кризис — это новые возможности». Даже из полугодовой командировки в дикую страну с авторитарным политическим режимом можно извлечь какую-нибудь пользу, если постараться. А он — постарается.

Чего, а трудолюбия Майклу было не занимать. Он полночи мог переделывать презентацию перед переговорами с важным клиентом, он часами мог читать аналитику, пока мышцы в шее не сводило… а уж перепроверять выполнение своих заданий и вовсе мог бесконечно. Честно говоря, Майкл считал себя очень хорошим сотрудником. Может, Джордж ему чуть завидует на самом деле, а? Майкл не такой быстрый и обаятельный, но зато вдумчивый; а главное — Кейтлин любит его. Его, а не Джорджа, несмотря на все его белые поло и большие деньги.

Ведь правда же? Он же не обманывает себя?

Самолет трясло. Неприятно пахло этой их пластмассовой едой — не разберешь, рыба или курица, даже когда жуешь.

— Еще виски? — вежливо спросила стюардесса.

Не отказываться же, в конце концов. Надо успокоиться, надо взять себя в руки.

Картинка на мониторе над креслом — медленно ползущий над картой самолетик — утверждала, что еще немного, и они пересекут границу России.

Худой мужчина в сером костюме — тот самый, что покосился на него десятью минутами раньше — хрипло закашлялся, и Майкл с наслаждением вернул ему осуждающе-презрительный взгляд. «Надо всегда давать сдачи», — учил его отец, и правильно учил. Был бы он слабаком, его бы Джордж директором не назначил.

«Директор», еще раз сказал он сам себе. А звучит-то неплохо. Надо выпить за это. Но сначала — умыться и окончательно проснуться.

Табло «пристегните ремни» еще горело, но Майкл все равно встал и пошел к туалету, хватаясь за кресла и чувствуя мальчишескую радость от мелкого нарушения правила.

Закрыв за собой дверь, он крепко оперся руками об раковину и посмотрел на себя в зеркало. Увиденным Майкл остался почти доволен: глаза смотрят уверенно, новая стрижка делает лицо более мужественным. Прекрасно.

Если бы только не паршивое чувство, что он сделал большую ошибку…

Только теперь, оставшись один — мгновенное одиночество в туалетной кабинке, как жалко это звучит — Майкл сказал себе: «Похоже, я просто глупо повелся на разводку Джорджа».

Самолет тряхануло так, что Майкл едва не упал. Ну, не хватало еще нос разбить. Прекрасно будет сочетаться с испачканными брюками. Ах, черт, ну что же так не везет…

Свет мигнул, и Майкла охватила паника. Так начинаются дешевые боевики, подумал он. Говорят, в России весь бизнес — как в дешевых боевиках про мафию. В этой России его убить могут, между прочим, а Кейтлин только плечами пожала — отправляйся, мол, хорошие деньги, повышение… а что она сама сейчас делает, что?

А потом — и Майкл мог бы поклясться, что виски тут ни при чем — свет вернулся, только теперь он был не мертвенно-бледным, как всегда в самолетах, а нежно-золотым, как рассветное солнышко. И тридцатипятилетний специалист по управлению бизнес-процессами тихо засмеялся, потому что почувствовал…

Все будет хорошо, впустую тревожиться — глупо, а надежда есть, надежда есть всегда.

— Что это я? — тут же спросил он.

Свет снова мигнул и стал привычным. Майкл умылся тепловатой водой и вернулся на место. Не страшно, подумал он по дороге. Переутомился просто, не страшно.

И как ни странно, да. Он действительно больше не чувствовал страха.

***

Майкл очень быстро убедился, что в Москве невозможно купить носки. Ну то есть нет, если вы готовы заплатить за них сто долларов — тогда пожалуйста. Во всех остальных случаях вы получите невообразимый трэш. И нельзя сказать, чтобы в Москве не было магазинов. Безусловно, они были. И делились на три категории. Дешевые сетевые бренды для подростков (это в торговых центрах), бутики на центральных улицах (отдельно существовала цитадель роскоши под названием Tsum), и третья категория, самая загадочная. Никому не известные марки жуткого качества и за странные деньги. Короче, купить носки было негде.

Интересно, как вообще ухитряются одеваться русские мужчины, которым больше девятнадцати?

Ответ был прост и ходил прямо перед ним. Русские мужчины, которым больше девятнадцати, одевались либо очень дорого, либо жутковато. Особенно Майкла впечатлила мода (мода?! ну а чем еще это объяснить) на слишком короткие брюки. В сочетании с пиджаками, застегнутыми на все пуговицы, это было сокрушительно.

Впрочем, глаз отдыхал на женщинах. Во-первых, они все, кроме старух и пятилетних девочек, ходили на каблуках. Во-вторых, они носили… оооо, узкие джинсы, короткие юбки с короткими курточками, глубоко вырезанные кофточки и дразнящие платьица. Кажется, русская женщина как выходит на рынок мужского внимания в двенадцать лет, так и не покидает его никогда, пока не превратится в развалину. Развалины, впрочем, тоже делали полный макияж и носили свитерочки со стразами.

В целом, наблюдать за этим было интересно.

Интерес к своей персоне Майкл тоже чувствовал, и еще какой. Еще в первый день в московском офисе он заметил нечто странное. Ощущение, которого не было в Нью-Йорке.

Они все смотрели на него. Со странным, жадным вниманием. От секретарши до сорокалетней «богини логистики» (так уважительно называли Елену Петровну коллеги).

Пока для Майкла не подобрали квартиру, компания оплачивала ему номер в «Балчуге». Отель оказался, честно говоря, роскошным (Джордж не поскупился). И, к счастью, был расположен в самом центре Москвы, совсем недалеко от офиса. При желании можно было бы ходить пешком, но Майкл не рисковал.

Вечерами в лобби-баре «Балчуга» происходила какая-то чрезвычайно напряженная жизнь. Мужчины в костюмах (реже — в дизайнерских джинсах) пили виски и плохой кофе (десять долларов за чашку), делая вид, что ведут какие-то деловые разговоры. За стойкой бара при этом в ряд сидели хорошо накрашенные девицы в тех самых узких джинсах и коротких курточках, делая вид, что хорошо проводят время. Каждые тридцать секунд они, впрочем, беспокойно оглядывали зал.

Все эти нехитрые сюжеты разворачивались в пространстве, состоящем из хрустальных люстр, ковров, кожаных кресел и мрачных охранников. Черноволосый бармен смотрел по сторонам так презрительно, как будто был королем вселенной. Майкл подозревал, что он гей.

К сожалению, кофе был ниже всяких ожиданий, а музыка — навязчиво-сладкой, так что Майкл решил поискать другое место для одиноких вечеров. И тут ему повезло. Совсем рядом, буквально дверь в дверь, нашелся «Старбакс». Майкл обрадовался ему, как старому другу, и немедленно туда пошел. И просидел там весь вечер. Кофе, кексы, неясный шум машин за окнами. Дождь. Все как в Нью-Йорке. Даже подростки за соседними столиками внушали какую-то симпатию.

На четвертый день он зашел в «Старбакс» уже с видом завсегдатая, предвкушая, как закажет большой латте (на соевом молоке, с ванильным сиропом) и шоколадный маффин (надо следить за собой, конечно, но именно в ночи так хочется маффинов).

Внутри играла бодрая музыка, и было совсем пусто. Парочка за столиком в углу почти сразу ушла. Мальчик и девочка, оба в золотых джинсах и кедах.

Майкл заплатил за кофе и маффин, услышал в ответ веселое: «Одну минутку!» и приготовился немного постоять у стойки с рекламой, пока кофе не приготовят. В «Старбаксе» нет официантов, и чашку надо нести до столика самому. И вдруг услышал такой же веселый голос барристы:

— Присаживайтесь, мы Вам все принесем!

Майкл улыбнулся в ответ. Что ж, они пытаются улучшить свой сервис. Компенсировать чересчур долгое время ожидания. Может, не могут найти соевое молоко. Хотя странно, в «Старбаксе» барриста — это барриста, а не официант. Впрочем, это Россия, тут все наперекосяк.

Он поднялся на второй этаж, сел за столик у окна, вытащил телефон и принялся по двадцатому разу читать сообщения от Кейтлин. «Все нормально», — писала она. «Все ок». «Ничего толком не происходит». «Хожу на пилатес». «Скучаю по тебе тоже».

Как можно что-то понять из таких сообщений, а? Да никак.

Может, через пять минут — да, не больше — он заметил боковым зрением какое-то движение. Несут кофе и маффин, подумал он.

И ошибся. Майкл поднял глаза и увидел подходящую к его столику девушку с недовольным лицом. В ушах девушки сверкали огромные бриллианты — такие, что даже Майкл обратил внимание. На пальцах — тоже.

Майкл автоматически оглядел фигуру девушки с ног до головы — но так и не понял, хороша она или нет. На таких каблуках (он уже привык видеть десятисантиметровые шпильки) почти любые ноги будут выглядеть неплохо, конечно. Но платье слишком свободное, не поймешь. Зато ярко-синее и с открытым плечом. Вообще, в таком наряде надо в оперу, а не в «Старбакс».

На всякий случай он улыбнулся.

Девушка проигнорировала улыбку, поправила завитые крупные локонами светлые волосы и посмотрела на него сверху вниз.

— Вы заняли мое место, — сказала девушка по-английски.

И поставила свою большую крокодиловую сумку на столик, прямо на смартфон Майкла.

2. Бедные люди

Майклу показалось, что он чего-то не понимает. Он огляделся вокруг. Да, все столики, кроме этого несчастного столика у окна, были пусты. Свободны. Вытерты. На втором этаже маленького «Старбакса» было темновато, мрачновато и совершенно пусто.

— Вы сидели здесь? — спросил он.

— О, да ты по-русски говоришь. Сядь вон туда.

Девушка показала пальцем в угол и плюхнулась в соседнее кресло. Порылась в сумке, стоявшей на столе, вытащила пачку сигарет и закурила.

— Здесь нельзя курить, — сказал Майкл, пытаясь вытащить свой смартфон из-под сумки, занимавшей полстола.

— Fuck you, — ответила девушка и пояснила: — Где хочу, там и курю.

Тут к ним подошел барриста, действительно почему-то выполнявший роль официанта. Он поставил напитки на столик и удалился, словно не замечая, что девушка курит.

— Че сидишь-то? — осведомилась девушка.

Майкл пригляделся повнимательнее.

Господи, как же они тут красятся. Губы девушки были нестерпимо алыми. И даже с блестками. Ногти — тоже. Как будто она сбежала со съемочной площадки, и это были съемки мелодрамы из жизни высшего общества.

Девушка по-прежнему смотрела недовольно и даже презрительно, но это не помешало Майклу разглядеть, что у нее красивые большие глаза. А вот бедра, пожалуй, чуть полноваты.

Ему вдруг стало весело.

— Это ваше кафе? — спросил он.

— Нет, — пожала плечами девушка и потушила сигарету о блюдце. — А тебе какое дело?

— Тогда мы с Вами в одном положении. Я сел за этот столик первым. Если Вам тут так нравится — сидите, я не возражаю.

— Как тебя зовут? — неожиданно спросила девушка.

— Майкл. А Вас?

— Лиза. — Девушка постучала ногтями по столу, чуть наклонила голову и объявила: — А ты ничего.

«Да ты тоже, если бы не хамила», — подумал Майкл, но вслух говорить не стал.

Лизу никак нельзя было назвать красавицей, но у нее было кое-что другое: Майкл прямо чувствовал исходящий от нее зов. Зов молодого, аппетитного тела. Вот она положила ногу на ногу, ткань платья чуть натянулась, лучше обрисовалась грудь…

Майкл смотрел на ее грудь чуть дольше, чем следовало — и отвел глаза, как только понял это. Поздно. Лиза заметила и улыбнулась, впервые за весь разговор.

Невыразительного вида человек в сером костюме заглянул в зал с лестницы и тихо, но четко спросил:

— Все в порядке?

— Да, — бросила она. — Иди в машину. — И добавила, обращаясь к Майклу: — Волнуются.

Майкл почувствовал себя неловко. Что за город, у каждого второго охрана.

— Поехали куда-нибудь.

— Куда?

— Да хоть куда. Можно в… клуб. — Майкл не расслышал названия. — Ты давно в Москве?

— Больше месяца.

— И где зависаешь?

— Нигде, — чуть смутился Майкл. — У нас много работы…

Лиза запрокинула голову и захохотала.

А потом встала, решительно взяла его за руку и потащила к лестнице.

«Я не буду с ней трахаться», — решительно подумал Майкл, у которого не было женщины уже больше месяца.

Девушки за стойкой проводили их долгими понимающими взглядами.

Водитель открыл перед ними дверь длинной черной машины. Внутри пахло сладкими духами.

Через пять минут они целовались как сумасшедшие. От Лизы пахло сигаретами, Майкл это не любил; он ни разу за прошлый год не изменял Кейтлин; не в его привычках было начинать с девушкой вот так, без разговора, но…

Но Лиза смеялась так, как будто весь мир принадлежал ей. Ну, судя по бриллиантам и машине — по крайней мере, кусочек этого мира.

Первая ночь была безумной. Картинки сменялись так быстро, что Майкл не успевал их толком запомнить. Один клуб (там было так накурено, что танцпола не было видно, и пятна цветного света растерянно бродили по дыму, а в туалете душно пахло восточными благовониями), второй клуб (полуголые девицы плясали на стойке, кряжистые мужчины аплодировали, два потных мулата-диджея в белых рубашках тряслись как эпилептики), третий…

Местная публика, видно, Лизу знала: к ней то и дело бросались здороваться. В основном это были худые загорелые девушки в коротких платьях и с тревожными глазами, а также мужчины в хорошо сидевших на них пиджаках. Майкл ловил на себе любопытные взгляды, но не слишком часто.

В каждом клубе они пили коктейли (начали с неизбежного в этих краях мохито, Майкл уже успел привыкнуть, что в Москве это культовый напиток, неизвестно почему), и Майклу несколько поплохело, когда он взглянул на первый счет.

Лиза залезла ему под рубашку липкими от чизкейка пальцами и прокричала сквозь оглушительную музыку ему в ухо:

— Убери кошелек! Зарплаты не хватит!

Майкл мучительно покраснел. Как-то раз в школе ему не хватило денег, чтобы расплатиться за бургеры в дайнерсе, куда он повел девушку после кино. За девушкой тогда увязалась подруга, а платить за двоих Майкл не рассчитывал. Вышло очень неловко.

В третьем клубе музыка играла куда тише, а пространство было устроено как система отдельных небольших комнаток-кабинетов. Длинноногая хостесс проводила их в самый дальний. У Майкла закружилась голова, как только он присел на мягкий черный диван — и он понял, что больше пить не надо.

Лиза достала пудреницу, и Майкл удивился — что она рассчитывает разглядеть в полумраке?

Все тут же разъяснилось, когда она достала из пудреницы маленький прозрачный пакетик с чем-то белым внутри. Майкл попытался сказать: «Я не буду», и Лиза захохотала опять. Майкл понял, что она совсем пьяна. Обнял ее, погладил по голове — и почувствовал пальцами, что в левом ухе у нее нет сережки. Сказал ей об этом, настроившись на десять минут нервных поисков бриллиантов в мягкой бархатной темноте.

— Брось, — сказала Лиза. — Кто-нибудь найдет — счастлив будет.

Майкл все-таки полез под стол, ничего там не нашел, зато стукнулся головой, когда вылезал.

— Я же сказала, не ищи! — почти крикнула Лиза.

Когда она злилась, у нее становилось совсем взрослое лицо, несмотря на детскую округлость щек. Через пятнадцать лет она будет похожа на женщину-губернатора, подумал Майкл.

Утром, мучаясь похмельем и чувством вины, Майкл говорил себе: я согласился из чистого любопытства. Интересно же посмотреть, как в Москве прожигают жизнь. И в конце концов, это просто один вечер. Ну, и ночь. Лиза вернулась в «Балчуг» вместе с ним — Майкл еще с ужасом подумал, как он будет объясняться с портье, но объясняться не пришлось. Водитель Лизы подошел к стойке, о чем-то коротко и тихо поговорил — и через минуту уже спешил к ним с ключом. Не от номера Майкла, а от другого номера. Категорией выше, разумеется.

Ну вот, всего одна ночь. Он не скажет Кейтлин, тут не о чем говорить. А если у нее самой совесть нечиста — так тем более. На две последних смс она просто не ответила, между прочим.

И зачем он позвонил Лизе на следующий день?

Но так же делают вежливые люди — звонят и благодарят за прекрасно проведенное время.

По телефону она показалась ему рассеянной и усталой; говорила так, как будто с трудом припоминала, кто он такой. Вот такие паузы: «Да, Майкл…. Майкл? А, да…» Несколько обидно.

— И это было… ээээ… очень познавательно, — все-таки закончил благодарности Майкл.

— Да ну, чушь. Ладно, пока.

И связь прервалась.

Майкл подумал стереть ее номер из смартфона, но отвлекся на три входящих письма. Работы, кстати, было много. Даже как-то слишком много. Его русские менеджеры рыли землю носом почище, чем нью-йоркские трудоголики.

Конечно, русские компании не особо нуждались в бизнес-консалтинге. И не потому, что ими хорошо управляли. Просто секрет успеха в русском бизнесе находился совсем в другом месте. Минимизированы ли издержки, хорошо ли мотивированы сотрудники, крепок ли бренд — это все дело десятое. Самое главное — какие у вас отношения с теми, кто всемогущ. Льготы, кредиты, налоги, законы — в любом стране чиновники влияют на бизнес, но не имеют возможности придушить кого угодно хоть фигурально, хоть физически. Здесь — имели.

«А и Б сидели на трубе, А упало, Б пропало, кто остался на трубе?» Иван, первый зам Майкла, сказал, что это русский нефтяной коан. Кто ответит на вопрос — постигнет суть русского бизнеса.

В этот вечер он вернулся в отель очень поздно. Уставший, но довольный. После долгого рабочего дня чувство вины несколько отступило. «Я делаю это для Кейтлин», — думал он, дочитывая последний отчет.

Майкл подошел к сверкающей полированной стойке reception, забрал ключ и пожелал портье доброй ночи (с неудовольствием отметив, что тот слегка улыбнулся, отвечая — помнит, значит).

— Майкл, — тихий голос сбоку.

Майкл чуть не выронил портфель.

— Елизавета ждет Вас в лобби-баре.

А, водитель ее. Черт, внезапно.

В этот вечер Лиза была в белом платье с глубоким вырезом (и снова на огромных каблуках, разумеется). Рядом с ее столиком стояло ведерко со льдом, из него торчала бутылка шампанского.

— Добрый вечер, я не ожидал…

Он сел — не стоять же столбом у столика.

— Сюрприз, — ответила Лиза.

И замолчала, глядя в бокал.

Так прошло пять минут.

— Все в порядке? — спросил Майкл.

— Нет.

В груди мягко колыхнулось нехорошее предчувствие.

Как действовал бы Джордж на его месте?

Майкл наклонился над столом, взял Лизу за руку и мягко, нежно спросил:

— Что случилось, Лиза?

— Ничего.

— Тебе грустно? Я могу тебе помочь?

Молчание. Пузырьки в бокале весело поднимались вверх, играла сладкая музыка. Лиза показалась ему красивей, чем вчера — может, потому что она не грубила и не хохотала.

— Поехали отсюда, — наконец сказала она. — Я ждала, пока пробки кончатся.

— Лиза, милая, я не могу…

— Можешь. Но ссышься. Жены боишься или шефа.

— Нет, я…

— Тогда поехали.

Неужели ей просто одиноко? — подумал Майкл. Он читал о таком: людям, у которых все есть, часто бывает одиноко. Поэтому она и грубит, несчастная девочка.

Если так, то поездка с ней будет жестом сочувствия, а не запретным удовольствием, к тому же, завтра суббота, и рано вставать не надо… Но только никаких больше клубов.

«А кому ты врешь?» — спросил внутренний голос.

— Хочу просто покататься, — сказала Лиза водителю.

— Да, конечно, — кивнул тот.

Пробки уже действительно кончились — по крайней мере, в центре. Москва пустела, успокаивалась. Замученные трудовой неделей менеджеры возвращались домой, в спальные районы, чтобы предаться заслуженным развлечениям (кино, суши-бар, выпивка) уже там, в каком-нибудь сетевом ресторане.

Впрочем, на улице Новый Арбат все равно было плотное движение — проезду мешали автомобили, припаркованные у кинотеатра в три ряда. Майкла всегда поражало, почему тут не дежурят эвакуаторы — но кажется, всем было все равно.

Водитель выехал на разделительную полосу и объехал пробку; офицер дорожной полиции, якобы следивший тут за порядком, отдал честь.

Почти совсем стемнело, по серому небу лениво тащились темно-серые клочковатые облака, красные вспышки стоп-сигналов загорались и гасли, будто подчиняясь рваному ритму.

Осень кончалась: еще немного, и придется влезать в теплое пальто. Майкл знал, что в России так называемый резко континентальный климат, и холодно станет мгновенно. Придется, что уж, купить пальто и куртку — отдать за них тысячи две с половиной, скрипнув зубами. К этим ценам он так и не привык. Поразительно, что Лиза разгуливает полуголая, как будто и не мерзнет.

Он сидел, обняв Лизу за плечи. Девушка по-прежнему молчала.

Они свернули на Садовое Кольцо — вот тут уже можно было нормально ехать.

— Быстрее! — громко сказала Лиза.

Водитель прибавил газу.

— Еще!

— Милая… — начал Майкл, он увидел, что светофор впереди сейчас загорится красным.

— Езжай на красный! — перебила его Лиза.

Водитель покосился на нее в зеркало заднего вида, поправил правой рукой ремень безопасности. Майкл был уверен, что он не послушает Лизу — что за детские игры, в конце концов?

Они пролетели через первый перекресток, едва увернувшись от двух тяжелых джипов, Майкл вжался в кресло. Лиза смотрела перед собой не мигая, ее глаза с огромными зрачками блестели. «Может, она под наркотиками?» — подумал Майкл.

На втором перекрестке водитель резко бросил машину влево, спасаясь от набиравшего скорость потока сбоку. Едущие на свой зеленый свет машины гудели, тормозили… две даже столкнулись, кажется, но Майкл не успел в этом убедиться, водитель ехал все быстрее и быстрее. Майкл видел в зеркало, что у него плотно сжаты губы.

«Я сбежал бы с такой работы куда угодно, — подумал Майкл. — Деньги ладно деньги, но жизнью рисковать…» На правой руке у водителя было обручальное кольцо (Майкл уже запомнил, что в России это означает не «разведен», а как раз «женат»).

Видимо, самого Майкла воспринимали как разведенного. Забавно, если это скоро окажется правдой.

Ко всему прочему пошел дождь — и тут Майклу уже стало банально страшно. «Покатаемся» превратилось в «поиграем в русскую рулетку». Когда они едва разъехались с пыхтящей бетономешалкой, и Майкл увидел ее серый бок нестерпимо близко, он понял, что пора действовать.

Дождь шел стеной, заливал стекла, делал картинку за окном плоской и загадочной, очертания домов дрожали, люди превратились в едва различимые серые силуэты.

Он крепче прижал к себе Лизу, повернул ее лицо к себе и стал целовать. Целовать, гладить по волосам, шептать что-то нежное по-английски, по-русски… она казалась мягкой послушной куклой, но на поцелуи отвечала. От нее пахло очень сладкими духами, как и вчера, и чуть-чуть потом. Это придавало происходящему особенную реалистичность.

— Давай медленнее, — наконец шепнул Майкл. — Покажи мне Москву.

— Что ты хочешь?

Ох, Майкл ничего не хотел — и ляпнул первое, что пришло в голову:

— Церковь какую-нибудь.

Он сказал — «any beautiful church».

Тело Лизы в его объятиях неожиданно напряглось. Она отстранилась, крепко схватила Майкла за плечо и хрипло сказала:

— Почему церковь?

— Ээээээ, — ответил Майкл. — Вроде в Москве много красивых церквей. Или это миф?

— Давай это, к храму Лужка-Строителя, — громко сказала Лиза.

Видимо, она имела в виду какого-то русского святого.

Словно услышав что-то между слов, водитель сбросил скорость — на следующем светофоре они затормозили, и Майкл поздравил себя с победой.

И даже закрыл глаза на минуту, продолжая обнимать Лизу.

Машина остановилась.

— Пошли, — сказала Лиза.

Майкл заморгал, поправляя галстук.

Дождь не унимался, под ботинками хлюпало. Сквозь сероватую дымку виделись, совсем рядом, белые очертания огромного массивного сооружения, увенчанного золотым куполом (и еще четырьмя поменьше). Эта церковь была похожа, вдруг подумал Майкл, на корабль пришельцев, тяжело рухнувший на земную поверхность. В ней было движение не вверх, как бывает в иных церквях, а вниз, к земле. Тяжеленный устойчивый куб, который украсили арками и куполами. Под дождем громадина, впрочем, казалась застенчиво-нежной, как толстая девушка, стесняющаяся своих объемов.

Лиза вылезла из машины, опираясь на руку Майкла. Мелькнули кружева на бедрах, когда платье задралось — разумеется, она носила чулки. Лиза наступила в лужу, потом еще в одну.

— Где мои сигареты?

Майкл достал из машины пачку, протянул Лизе. Она зажгла сигарету и пошла вперед, к церкви, игнорируя Майкла. В этом пустом пространстве — большая площадка перед воротами, для туристов или прихожан — ее фигура выглядела печальной, какой-то покаянной. Лиза опустила плечи, повесила голову, шла маленькими шагами.

Майкл догнал ее и схватил за руку. «Ты не одна, нет, ты не одинока, я с тобой», — он сказал бы все это, но горло как-то перехватило. Дождь лил на плечи, на волосы, на руки, поздно было вспоминать про зонтик, мокрые брюки липли к ногам, платье Лизы висело тяжелыми мокрыми складками. Осень кончалась. Ветер уже был холодным.

— Огромная ложь.

— Что?

— Смотри. Огромная ложь. Этот храм якобы утверждает присутствие бога. И это ложь. Для политиков, нищих и телекамер.

Как она вдруг заговорила — медленно, размеренно. Как будто цитировала. Или нет?

Еще несколько шагов вперед, к железным воротам. Отсюда еще было не видно, открыты они или закрыты.

— Ты веришь в бога?

— Нет. Я верила. Очень верила, ты знаешь. Но теперь нет. Теперь уж нет…

— Почему?

— Неважно. Бог доказал мне, что его нет — или что ему плевать на меня. Неважно. А ты смотри!

Церковь стояла перед ними — недалеко, сделай шаг за ворота, и окажешься на ее территории, под защитой этих белых стен, белых, как крем на вчерашнем морковном пироге, под тусклым золотом куполов.

Дождь согнал с улиц всех — и машины, и пешеходов. Как будто они совсем одни в этой нелепой Москве.

Да нет, впрочем, нет. На одной из каменных скамеек у железной ограды вдруг зашевелилось нечто. Кто-то лежал на скамейке — ну, кто лежит на скамейках? Пьяницы да бедолаги, лишенные дома.

— Дай мне денег, — вдруг сказала Лиза.

Майкл автоматически сунул руку в карман и замялся.

— Верну. Дай тысяч пять. У меня сумка в машине.

Майкл открыл кошелек — к счастью, он сегодня снял денег с карточки, но пять тысяч… черт, да она имеет в виду рубли. Он легко протянул девушке купюру.

Лиза пересекла площадку целеустремленно и быстро, наклонилась над скамейкой и вложила бумажку в темные складки, слабо шевелившиеся под дождем.

Вернувшись к Майклу, так и стоявшему на месте — он глядел вверх, пытаясь понять, какие чувства у него вызывает это величественно-карамельное сооружение — Лиза уже улыбалась.

— Нагрешил, так дай на церковь. Или нищим.

— Что?

— Может, только нищий и поймет меня. Ха-ха, а ты не понимаешь. Ну, может, еще кому?

Лиза искательно оглядела пространство — храм, дождь, пустая улица, фонари, ничего примечательного — и недовольно топнула ногой.

— Я могу совершить кому-нибудь чудо! Где вы все?!

— Милая… — пробормотал Майкл.

Ему вдруг стало страшнее, чем на Садовом Кольце. Дождь шел, молчаливый храм выжидал в сером тумане, нависал над землей своими арками, скульптурами, луковками, черная машина послушно ждала у тротуара… Кто я, что я здесь делаю, куда я попал? Я хотел лечь спать…

— О! — крикнула Лиза. — Смотри!

Майкл послушно посмотрел, куда она указала.

По улице кто-то шел. Кто-то маленький и уставший — шел медленно, без зонтика.

— У тебя есть еще деньги?

— Конечно.

Майкл вложил Лизе в руку очередную пятитысячную купюру.

— Пустяк, а приятно, — пробормотала она, бросаясь наперерез приближавшейся фигуре. Когда они встретились под фонарем, Майкл увидел, что это женщина в юбке до колен. Она остановилась и прижала к груди сумку, когда увидела Лизу — испугалась, видимо.

Что? Лиза упала перед женщиной на колени и протянула руки вверх, как в молитве. Майкл сделал несколько шагов вперед, вынул руки из карманов… Он не мог слышать, о чем они говорят — но они явно говорили о чем-то, застывшая в свете фонарей и фар странная скульптурная группа, одна женщина умоляет о чем-то, вторая переминается с ноги на ногу… Наконец их руки встретились. Та, что стояла, протянула Лизе обе руки, помогла ей подняться — и обняла, как сестру.

Возвращаясь, Лиза улыбалась еще ярче.

— Они бывают такими, как ангелы, — сказала она. — Ладно, поехали домой.

И тут Майкл наконец понял, о чем все это напоминает ему. Когда он учил русский, преподаватель много рассказывал ему о великой русской литературе. Толстой, Достоевский, Тургенев, Чехов… «Это надо читать в оригинале», — говорил Евгений. Конечно, Майкл еще не мог читать в оригинале, но Евгений раздобыл ему билингвы — слева русский текст, справа английский. Так он прочитал кое-что, но больше надеялся на Евгения, тот любил рассказывать и пересказывать сюжеты. Учитель был большим поклонником Достоевского. Говорил, что надо читать, хотя бы отрывки, иначе Россию не поймешь никак.

Майкл читал, изумлялся и пугался.

И вот тут, на площади перед храмом, под дождем, наблюдая, как девушка в роскошном платье мечется туда-сюда, проклинает Бога и разбрасывает вокруг крупные купюры, он вдруг понял, что это и есть Достоевский. Муки и метания — и черт его поймет, почему.

Он знал только одно средство, и использовал его, он снова обнял Лизу и сказал ей:

— Пойдем в машину, дорогая, ты простудишься.

— Ты ничего не понимаешь.

— Ну почему, — защитился Майкл. — Я читал…

— Что ты читал? Маркетинг на сто процентов ты читал?

В общем, в самую точку. Но нет, не только.

— Ты как героиня Достоевского.

Лиза отступила на шаг, посмотрела изумленно.

— Ни хрена себе. Что ты читал?

— Отрывки… Про преступление и наказание, и письма. Из другой книги.

— Бедные люди?

— Кажется, да.

Они сели в машину, и Лиза сказала:

— Ну, тогда ты можешь понять.

— Эээээ…. Там же про бедных людей, а ты не очень страдаешь от бедности, кажется…

Лиза вытерла с лица капли дождя и очень медленно сказала:

— Мы все бедные люди, сколько бы денег у нас ни было. Я всегда любила эту книгу, она про несчастье. И про то, что выхода нет. Эх…

Тут у нее зазвонил телефон.

— Что? — недовольно сказала Лиза. — Что? Да! Да какое тебе дело! Да отстань от меня! Да с кем хочу, с тем и… папа, ты смеешься?! Да ты только попробуй…. Ладно, я позвоню!

Она бросила телефон на пол, под ноги, и скривилась.

— Ненавижу. Ладно, поехали.

Горе от ума

Вечер опять закончился в «Балчуге» — в том же номере, в той же постели. Позже, глядя из окна на блестящую поверхность реки, на подсвеченные желтыми фонарями башни Кремля, Майкл наконец сказал себе:

— Это лучшее, что произошло со мной за последние полгода.

Он сказал это вслух, но Лиза — она лежала поперек огромной кровати на спине, раскинув ноги — даже не шевельнулась. Майкл еще немного подождал какого-нибудь ответа, решил не обижаться и заняться тем, что у них с Лизой получалось лучше всего.

Майкл слышал где-то, что истерички прекрасно трахаются, но никогда не проверял. Занятно получить подтверждение этой мысли в компании дочери русского олигарха, правда? Кен и Чарльз страшно завидовали бы, если бы узнали… но он не будет никому говорить, конечно.

Лиза была как фейерверк, как теплый дождь, как бархатная перчатка, как растопленная тягучая карамель… она подчинялась его рукам доверчиво и жадно, стонала и кричала (какой бальзам для мужской гордости), и готова была, кажется, делать все это бесконечно. Даже засыпая, она переплетала свои ноги с ногами Майкла — собственнически и трогательно.

Она была не так красива, как Кейтлин, ну и что?

На следующий день Лиза не брала трубку, но через день перезвонила сама — и они пошли в кино. Майкл никогда не был в кинотеатре, берущем с посетителей по сто долларов за билет, но большой разницы с обычным кинотеатром не заметил, разве что людей в зале было совсем мало. И можно было целоваться без всяких опасений.

К концу следующей недели Майкл запомнил, как называются любимые клубы Лизы, выучил любимые бренды Лизы, узнал, какая музыка ей нравится — и много другого, Лиза говорила о ерунде охотно и подробно. Впрочем, что странно, она никогда не сплетничала и вообще не упоминала в разговоре никаких имен. И не любила говорить о себе. Впрочем, и жизнью Майкла не интересовалась.

Зато танцевала, пила и целовалась неутомимо и щедро.

В субботу они проснулись в два часа дня. Немыслимо для Майкла, привыкшего к ранним подъемам, но была в этом какая-то ленивая, сладкая радость. Вот так валяться в кровати, медленно заниматься сексом, смотреть телевизор — не спешить, не выполнять задачи по списку, никого ни в чем не убеждать… Похоже на счастье. Сама Лиза уверяла, впрочем, что никогда не бывает счастлива.

С утра Лиза любила съесть что-нибудь плотное (целую пиццу, например) — Майкла это поражало и даже как-то восхищало.

— Поехали пожрем, — сказала Лиза вместо «доброе утро».

Пол в номере был завален пакетами из магазинов — Лиза никогда не надевала одну и ту же вещь два раза подряд, и накупила кучу одежды и косметики, чтобы не заезжать домой. Где она живет, Майкл не знал.

Майкл наблюдал, как она отрывает ценники от платьев, вытаскивает туфли из коробок, разбрасывает вокруг комки хрустящей бумаги, создавая очаровательный хаос.

— Нормально?

Она стояла перед ним голая, в блестящих красных туфлях, и держала в руках полупрозрачное черное платье.

— Прекрасно, — искренне ответил Майкл. — Иди сюда, милая.

Но Лиза не послушалась, сказав вместо этого:

— Вставай, поехали. Я есть хочу.

Они не стали заказывать столик, понадеявшись, что в ресторане будут места. И ошиблись. Еще при въезде на парковку охранник печально сообщил: увы, все занято. Это не помешало им все-таки заехать на территорию ресторана, протиснувшись между машинами, плотно, одна к другой, припаркованными в арке. Водитель остановил машину прямо у входа, открыл для них дверь.

Местечко внутри выглядело очень скромно — простые деревянные столики, белые стулья, дизайн с минимумом деталей (основным украшением зала служили полки с расставленными на них бутылками вина и оливкового масла). Менеджер печально посмотрел на Лизу и сообщил, что ему страшно жаль, но мест нет.

Лиза нахмурилась. Майкл знал, что если сейчас не решить вопрос, она начнет кричать и бросаться предметами. Но мест, кажется, действительно не было. Они могли бы поехать в любое другое место, но Лизе хотелось именно этой пиццы.

— Я хочу… — неприятным голосом начала Лиза, — о, привет, Андрей.

Подошедший к ним молодой мужчина улыбнулся:

— Привет, красотка. Садитесь к нам, у нас большой столик.

— Ты с Софией?

— Да, конечно.

— Ладно, — смягчилась Лиза. И добавила в сторону Майкла, — пойдем.

Одна из стен кафе — та, что отделяла его от обширного, в стиле хай-тэк холла бизнес-центра — была полностью стеклянной. Из-за этого в помещении был приятный рассеянный свет — смесь дневного и искусственного.

В стеклянном углу, за большим столом сидела женщина и читала книгу. Когда они подошли к столику, она чуть подняла голову и кивнула:

— Привет, Лиза.

— Привет. Это Майкл. Это Андрей. Это София.

Майкл и Андрей пожали друг другу руки.

София смотрела на все это секунды две, потом снова перевела взгляд на книгу.

Разумеется, Майклу было любопытно — он еще ни разу не общался ни с кем из друзей Лизы. То ли у Лизы их вообще не было, то ли она предпочитала не показывать их Майклу («Или Майкла — им», — предположил внутренний голос). Лиза вообще ни с кем его не знакомила; он только знал, что ее водителя зовут Николай. Все остальное оставалось в тени: сколько ей лет, где она живет, как ее фамилия, наконец.

Это было странно, конечно. Но всему свое время. Наверное, она просто еще не до конца доверяет Майклу…

Лиза коротко сообщила, не отрываясь от меню, что Майкл «занимается консалтингом». Андрей выразил вежливый интерес. На вид ему было лет тридцать, он был одет в замысловатый серый свитер и несколько мешковатые штаны. Майкл не особенно разбирался в брендах, но почему-то был уверен, что в целом этот наряд стоит тысяч пять и куплен не иначе как в Tsum.

Впрочем, под замысловатым свитером угадывалось небольшое брюшко, и Майкл на мгновение испытал чувство превосходства.

Они заговорили об инвестиционном климате в России и Восточной Европе. У Андрея оказался неплохой английский — наверное, подумал Майкл, он учился в Европе, как и многие дети российской элиты (Майкл читал на эту тему пару статей, из статей следовало, что русские университеты находятся в печальном состоянии, и чиновники всегда отправляют своих детей в Англию или в США).

Говорили только Андрей и Майкл — Лиза сосредоточенно ела пиццу, София читала — увлеченно, быстро перелистывая страницы. Ее ногти были коротко подстрижены — и никакого яркого лака; впрочем, это хорошо сочеталось со всем ее обликом. Белая рубашка, скучнейшие голубые джинсы, собранные в хвост прямые волосы — была бы похожа на студентку из хорошего колледжа, если бы не возраст. Она выглядела явно старше Андрея. Невеселое выражение ее обыкновенного, несколько резковатого лица (темно-серые глаза, тяжеловатая челюсть, морщинки на лбу) усиливало это впечатление.

Майклу захотелось втянуть Лизу в разговор. Может быть, подумал он, надо спросить еще раз, чем она занимается. Может, хотя бы при своих друзьях она как-нибудь ответит.

А вот, кажется, и удобный момент.

— Вы давно знакомы? — спросил Андрей.

— Три недели, — ответила Лиза.

— Да, — подхватил Майкл, — мы еще толком ничего друг о друге не знаем. Я даже не знаю, чем Лиза занимается, она скрывает…

— Ничем, — отрезала Лиза. — Не приставай.

Надо было что-то сказать, чтобы сгладить неловкость.

— Просто живешь? — улыбнулся Майкл.

Ему показалось, что это звучит романтично.

София и Лиза переглянулись, как будто услышали кодовое слово. Лиза хихикнула. София раздраженно дернула плечами. Ее пиджак, висевший на спинке стула, упал, и Андрей тут же наклонился поднять его — несколько поспешно, на вкус Майкла.

Андрей был похож на аккуратного плюшевого медведя из дорогого магазина. Стилисты, наверное, убивались каждый раз, пытаясь сделать из его мягких волнистых волос достойную мужскую прическу. Честным вариантом для него было бы постричься под ноль, но тогда стал бы еще более заметен мягкий, безвольный подбородок и пухленькие, как у девочки-подростка, гладкие щеки.

Впрочем, глаза на этом невыразительном лице смотрели холодновато и свысока. Когда Андрей улыбался, выражение глаз не менялось; напротив, ощущение пустоты усиливалось. Майкл знал такой взгляд — он бывает у людей, утомленных ответственностью или публичным вниманием. Правда, у Андрея к этому пустому взгляду прибавлялись ленца в движениях и расслабленность позы, и это заставляло предположить, что никакими делами этот человек не занят. И телефон его молчал все время, что они разговаривали.

Но когда к нему обращалась София, его голос менялся. Он даже садился прямее и расправлял плечи.

— Хочешь еще кофе, дорогая? — бросив на середине рассказ о судьбах тяжелой промышленности (к счастью, разговор снова свернул к бизнесу), спросил Андрей.

София кивнула, не отрываясь от книги. Майклу показалось, что она чем-то сильно недовольна.

— Американо в большой чашке и теплое молоко, — распорядился Андрей, когда подошел официант. — Что-нибудь еще, дорогая?

— Нет.

— Может, съедим десерт пополам?

— Нет.

— Отстань от Софии, — вмешалась Лиза. — Ты же видишь, она не в духе.

— Кто бы говорил, мисс хорошее настроение, — огрызнулась София.

Майкл задержал дыхание. К его удивлению, Лиза рассмеялась, вытерла блестящие от пиццы губы салфеткой и подмигнула женщине.

— Что читаешь?

— Книжку.

Лиза закатила глаза, выхватила книжку из рук Софии и захлопнула; Майкл покосился на название — едва успел разглядеть, потому что София тут же вцепилась в нее и вернула себе.

Название ничего ему не сказало — книга называлась «А. С. Хомяков», автором был указан Бердяев. Майкл смутно припомнил, что Бердяев — это вроде русский философ или политолог.

— Вы преподаете в университете? — вежливо спросил Майкл.

Вообще, она была похожа на женщину из академической среды. Майкл видел в жизни несколько таких — злых на весь мир непривлекательных феминисток в квадратных пиджаках, сыплющих непонятными словами. То есть она была бы похожа на такую женщину, если бы не тонкая аура больших денег, ухоженное лицо и гламурный мальчик рядом. Да, и в общем, София не была квадратной, она была стройнее Лизы — впрочем, сексуальности ей это не прибавляло. Тем не менее, Андрей глядел на свое чудище услужливо и влюбленно; «интересно, что ему надо от нее на самом деле», подумал Майкл.

София скривилась.

— Нет, я нигде не преподаю.

— София могла бы преподавать где угодно, хоть в Оксфорде или в этом… Гейдельберге, — гордо сказал Андрей.

— Перестань, пожалуйста.

Андрей увял и стал рассматривать десерт, который все-таки заказал.

— Ну вот что ты делаешь, — вдруг сказала Лиза. Каким-то изменившимся голосом.

Майкл повернулся к Лизе — и с изумлением увидел, что девушка вот-вот расплачется. В больших, сильно подведенных глазах дрожали слезы. Лиза обняла себя за плечи и сгорбилась, наклонилась над столом.

— Откуда я знала, что ты сюда придешь, — ровно ответила София.

— Ну да. И что? Интересно?

— Да я читала уже. Так, освежаю в памяти. Вообще интересно, конечно.

— Дай мне.

— Пожалуйста.

София протянула книгу Лизе.

Майкл не понимал ровным счетом ничего. Кто такой этот А. С. Хомяков, интересно? Или дело в авторе? Да этот Бердяев вроде сто лет как умер.

— София, но это же чушь! Заблуждение! Ошибка!

— Откуда ты знаешь?

— Да блин, все эти разговоры о великой миссии России! Ты посмотри вокруг!

— Слушай, он никогда не писал о том, что в стране все хорошо. Наоборот, страшно переживал. Но верил…

Лиза взмахнула рукой, сбив со стола чашку.

— Ага. Верил. В соборность. И в милосердие Божье. И в смирение. И особенно в Россию. Идиот. Помнишь: «Тебе он дал свое призванье,// Тебе он светлый дал удел: // Хранить для мира достоянье // Высоких жертв и чистых дел…» А? Это он про Россию пишет, ты понимаешь!

Закончив цитировать стихи, Лиза все-таки расплакалась. Майкл обнял ее за плечи, притянул к себе, зашептал что-то ласковое.

Андрей и София переглянулись.

— Извини, — сказала София. — Я никак не могу повлиять на мировоззрение Хомякова. Не хочешь — не читай, пойди купи себе сумочку и туфли.

Майклу захотелось дать Софии по голове. Она провоцировала намеренно — это было очевидно. С отвратительной, холодной полуулыбкой. Почему только на Лизу это так действует? Какой-то философ, писал что-то про Россию… ну, мало ли…

Но и Лиза, цитирующая стихи, производила сильное впечатление. Кто бы мог подумать. Ее он ни разу с книжкой не видел.

Вообще, бред какой-то. Красивый, драматичный и в хороших интерьерах, но — бред.

Лиза отстранилась, резко встала и схватила сумку.

— Мы пошли.

— Конечно, — мягко сказал Андрей. — Я понимаю…

Лиза рванулась к выходу. Майкл потянулся за кошельком — и встретил свирепый взгляд Софии, указывающий: беги за ней!

— Не волнуйтесь, Майкл, мы заплатим, — еще более мягко сказал Андрей. — Идите, Вы нужны Лизе.

4. В круге первом

Прибор, как старые советские часы, говорил: тик-так, скрип, тик-так. Но часами не являлся. На его тусклом циферблате было всего три деления. И четыре стрелки.

— Хочешь бутерброд? — спросил один человек в белом халате другого, такого же.

— С чем? — уточнил второй.

— С пармской ветчиной и дыней, ха-ха. Шучу. С тофу и грибами.

— Сойдет, — согласился первый. — Давай сюда. Завтра с меня что-нибудь.

Послышалось жевание и шелест скомканной бумаги, в которую был завернут бутерброд. Потом первый голос сказал:

— Спасибо. Я бы хотел проверить один момент.

— Ага… — протянул второй. — Сейчас, секунду. Ой. Гляди-ка. Не, капец, пошел некроз. Жаль, хороший мужик был.

— Некроз — ерунда, — авторитетно сказал первый. — На стрелки смотри. Удержится в середине — и будет регенерация. Но тут уж пятьдесят на пятьдесят.

— Ну да… да я видел сто раз, но никак не могу привыкнуть.

— Привыкнешь. Я к другому долго привыкнуть не мог — что здесь держат такой, хм, ретро-механизм. Аж поскрипывает. У профессора все оборудование современное, а это..

— А вот это я тебе скажу! Это для безопасности. В самом крайнем случае эта хреновина сможет работать без электричества.

— Ты смеешься? На дровах, что ли?

— Ну как… на ручной тяге, я серьезно. Это профессор перестраховывается, и правильно делает, вопрос-то какой. Жизни и смерти, так сказать.

— Смерти и смерти.

Оба чуть рассмеялись — шутка была понятна любому в этом здании, и никому за его пределами. Профессиональный юмор, так сказать.

Оба вскочили из своих удобных пластиковых кресел, когда в помещение вошел маленький сухой старичок в белом халате.

— Здравствуйте, профессор!

— Привет, мальчики, — тихо сказал профессор. — Как вы тут?

— Еще не знаем, не стабилизировалось, — ответил первый лаборант, указывая на циферблат.

Это была просторная комната без окон, обставленная скупо и функционально: белый кожаный диван у стены, два железных шкафа под потолок — и три белых же пластиковых кресла перед стеклянной перегородкой, отделявшей комнату от соседнего помещения, залитого ярчайшим медицинским светом. Под лампами стояла большая и очень высокая кровать. На кровати лежал обнаженный мужчина, его руки и ноги были зафиксированы мягкими держателями, от широкого браслета на левой руке тянулись провода — к приборам на столике около кровати.

— Напоминаю, — сказал старичок, — что ДЕЛАТЬ ничего нельзя. Ждите и фиксируйте. Если хоть как-то вмешаетесь — он не придет в сознание.

Посмотрев на молодое, изумленное лицо второго лаборанта, профессор добавил, как будто сжалившись:

— Понимаю. Это удивительно. Ничего, привыкай. Как дела-то твои? Машину купил?

Молодой человек зарделся как пион и сказал:

— Да, профессор, спасибо, купил «тойоту камри».

— Ну, вот и хорошо. Работай хорошенько, и не такую купишь.

— Я ж не только из-за этого, профессор!

— Я знаю, знаю, — успокоил его старичок. — Я тоже не из-за этого. Жажда познания, как говорят, жажда познания…

Стрелки на циферблате сначала перестали метаться, потом перестали дрожать, и наконец остановились. Одна из них остановилась точно над второй отметкой — на двенадцать часов, если бы это были часы. А потом коротким последним движением дернулась чуть-чуть влево, и там застыла.

Профессор явно обрадовался — он сунул руки в карманы халата и засвистел что-то бодрое. Рядом с лаборантами он выглядел совсем крошкой, но стоял прямо и шагал четко, хоть было видно, что он совсем стар.

Покрытие пола глушило шаги, а на ножках кресел были специальные подушечки — так что когда лаборанты снова вскочили, это произошло почти бесшумно.

— Ну, идите теперь к нему, успокаивайте, — сказал профессор. — Добро пожаловать в новую жизнь и другие приятные слова. И первый укол — уже сегодня. Пусть учится, кстати. Или он подготовился?

— Говорил, что умеет, — прошептал второй лаборант. — Не могу поверить, профессор, каждый раз… чудо происходит. И без стимуляции сердца, без всего такого… это же такой прорыв, это же…

— Ох, не хлопочи, — поморщился профессор. — Первые антибиотики тоже казались чудом. Ладно, мальчики, я поеду в Дом-Пятнадцать, у меня там сегодня очередь. Если что — звоните Леше.

Когда профессор вышел, первый лаборант сказал второму:

— А ты смотри, Крошка Мю сегодня в хорошем настроении. Что бы попросить?

— А по-моему, у нас все есть, — отозвался второй.

Мужчина в черном костюме сидел на диване, положив ногу на ногу, и крутил в руках телефон. Впрочем, на экран он не глядел — взгляд его перебегал с одного предмета на другой, не задерживаясь. В этой комнате имело смысл смотреть на цветы, их тут было много, и все хороши — в больших кадках, в маленьких горшках, яркие и бледные, хрупкие и мясистые. Странно, но это разнообразие не раздражало, а успокаивало — разные линии и формы, завитки и тени вызывали тихое детское любопытство, и любая нервозность немного отступала.

Крошка Мю знал, что делал, когда заказывал дизайн этой комнаты ожидания.

Мужчина резко встал, когда раздался слабый писк электронного замка, и дверь открылась.

— Сорок минут жду, профессор, — сказал он.

— Прошу прощения, — буркнул Крошка Мю, входя.

Теперь он был совсем не похож на того благодушного профессора, что шутил со своими ребятами в лаборатории. Он зашел в комнату, не снимая серого пальто, вздернув подборок над шарфом, что придавало ему сходство с недовольной птицей.

Его задержали две новости — одна плохая, другая странная. Не плохая еще, просто необычайная, но вот беда — она касалась того самого мужчины, что ждал здесь, разглядывая цветы.

— Алексеев умер.

— Да почему?!

— Все банально, забыл сделать укол.

— Как. Об этом. Можно. Забыть.

— Можно, если пить три дня, не приходя в сознание.

— А помощник?

— А помощник говорит, что не смог к нему прорваться.

— Замяли эту историю?

— Ну… — Крошка Мю снял наконец пальто и бросил его на диван, подошел к одному из горшков и понюхал пышный розовый цветок. — Сложно замять историю, когда руководитель федерального ведомства начинает сереть и облезать на глазах изумленных девок и собутыльников. И пока они носятся по альпийскому шале в поисках телефонов спасателей, скорой помощи, полиции, он хрипит, задыхается и превращается в настоящего зомби из мультиков. Такую историю сложно замять. Но мы замяли. О-хо-хо. Ладно, Филипп Александрович, пойдемте, мы с Вами и так уж припоздали.

Самыми важными людьми Крошка Мю занимался сам, и от этого правила не отступал.

Хорошо, что ежемесячная терапия была похожа на длинную спа-процедуру, она расслабляла и умиротворяла покруче цветов и ароматерапии. А после нее, к тому же, рекомендовалось дернуть коньячку или еще чего по вкусу.

Филипп Александрович Хомяков был четвертым человеком в России, и вторым в списке «объектов А» Крошки Мю, в так называемом «первом круге». Перед его фамилией стояла фамилия Петрова — могло бы быть и наоборот (их реальное влияние было сравнимо), но Петров был настолько нахрапист, что и здесь пролез вперед.

Филипп Александрович был куда более симпатичен, чем Петров. Во-первых, он умел читать — возможно, дело было в генах, он был потомком того самого славянофила Хомякова. Он даже внешне был чуть похож на него — те же красивые, чуть трагические черты лица, четкие губы и брови, та же благородная бледность. Впрочем, он был блондином, в отличие от знаменитого предка; светлые волосы, бледность и ярко-красные губы наводили на мысли о вампире Лестате из «Интервью с вампиром» (Крошка Мю, не любивший кино, как-то раз был принужден смотреть этот фильм в самолете).

Он нес на себе тяжесть половины решений, принимаемых в России, и никогда не жаловался на это. К государственным делам он относился в меру серьезно и в меру легко, но вот дела семейные делали его уязвимым.

Крошка Мю искренне пожалел, что ему придется сообщить Хомякову эту новость.

После процедуры, выждав двадцать минут, он деликатно постучал в дверь комнаты отдыха, где Хомяков переодевался.

И решил не тянуть. Что тянуть.

— Филипп Александрович, Лиза в лаборатории. Боюсь, что ей придется задержаться там на некоторое время.

Говоря, он вспоминал, с каким лицом Лиза прибежала к нему на прием; как плакала, размазывая тушь по своему приятному личику. Бедная девочка, жертва слишком сильной отцовской любви; он все решил за нее тогда, пять лет назад; впрочем, ей тогда и двадцати двух не было.

— Что… случилось?

Мертвый, ломкий голос.

— Мы пока не знаем точно. Некоторые необычные симптомы. Например, нестабильная температура тела.

Не надо, не надо лгать больше, чем это необходимо.

— Нам нужно провести дополнительные исследования и процедуры.

Хомяков оказался рядом с ним в два шага — лицо искажено гневом, на шее болтается недозавязанный галстук — и почти крикнул ему в лицо:

— Она умирает? Профессор! Скажите мне правду!

— Нет, — ответил Крошка Мю, отступая на шаг к стене, чуть не задев висящую на ней картину. — Пока все в порядке, все витальные функции в норме, но есть кое-что необычное, и лучше перестраховаться. Вы можете с ней увидеться.

— И она не сказала мне… она просто приехала к Вам, да? Хорош я отец, узнаю это от врача.

— Она была испугана, — прошелестел Крошка Мю.

— Я поеду туда прямо сейчас, — в голос Хомякова вернулась начальственная сталь, — и надеюсь, что на въезде для меня будет пропуск.

— Разумеется, Филипп Александрович.

И Крошка Мю приоткрыл для Хомякова дверь, ведущую в коридор.

5.Бедная Лиза

В общем и целом это было похоже на затянувшийся сон. И Майклу нравился этот сон!

Да, Россия оказалась ужасна, но не зря хвалят русских женщин. А Майкл же чувствовал что-то такое с самого начала, еще в самолете, когда ему призывно улыбалась стюардесса. Но разве нужны теперь стюардессы и секретарши, если есть Лиза?

Лиза так и не назвала ему свою фамилию — глупышка, видно, хотела нагнать таинственности. Но она скажет, никуда не денется. В следующий раз Майкл попросит ее об этом хорошенько, применив запрещенный прием — Лиза совершенно теряла волю, если целовать ей спину.

Майкл поймал себя на том, что поет — вслух и довольно громко, веселую кантри-песенку. Кейтлин не терпела, когда он пел в душе, и это вечное «ты фальшивишь» могло испортить самое лучшее, самое солнечное утро.

Теперь Майкл уже совсем не сомневался, что Кейтлин изменяет ему; может быть, скоро и до развода дело дойдет, если Джордж не потеряет к ней интерес. И чем больше времени Майкл проведет в России, тем более все это неизбежно.

Что ж, надо было понимать, на что идешь, когда женишься на первой красавице маленького городка. Кейтлин любила его, это правда. Но она была настоящей женщиной — и это означает, что куда больше она любила себя, платья, сумочки, длинные черные машины и рестораны со средним счетом в пятьсот долларов. Увы, всего этого в полной мере Майкл дать не мог, даже с учетом квартальных бонусов.

Майкл вышел из душа, обмотав бедра полотенцем, и сразу же надел подаренные Лизой часы. Конечно, он не должен был принимать этого подарка. Конечно, не должен был.

Но Майкл никогда не покупал себе часов дороже чем за две тысячи долларов; дома, в Штатах, ему и в голову не приходило из-за этого печалиться, но московская ярмарка тщеславия действовала на нервы. Люди здесь были помешаны на часах, галстуках и ботинках, часами могли обсуждать автомобили и гаджеты — и сквозь эти беседы прорывалось одно-единственное желание: жадное желание потреблять. Девочки с зарплатой в тысячу долларов брали кредиты под дикие проценты (переплачивая в итоге в два раза, а то и больше) — и покупали себе смартфоны за две тысячи долларов, покупали айфоны, макбуки, сумки Луи Вьюттон… Те, кто мог обойтись без кредитов, просто тратили на шмотки и гаджеты все подчистую. Именно в Москве Майкл впервые услышал выражение «Ездит на „лексусе“, а спит на раскладушке». Здесь царил вечный праздник демонстративного потребления.

«Пошли купим тебе часы», — как-то раз сказала Лиза. Майкл стал протестовать и говорить, что у него есть часы. Лиза попросила посмотреть. Майкл взял часы со столика у кровати и протянул ей. Лиза повертела их в руках, подошла к окну и швырнула часы в солнечное утро.

«Я потеряла твои часы и теперь должна купить тебе другие», — рассмеялась она.

Майкл должен был разозлиться, но не смог. Все, что он сделал — шлепнул Лизу по заднице, к обоюдному удовольствию.

Эти часы стоили ровно в десять раз дороже, чем предыдущие часы Майкла. И носить их было чертовски приятно.

«Ей нужен я, — подумал Майкл. — Не мои деньги, не моя карьера. Ей не надо, чтобы подружки завидовали. Удивительная девушка».

И такая переменчивая — вот опять пропала на три дня, не звонит, к телефону не подходит. Но ничего, он попробует еще раз.

Майкл набрал номер Лизы и услышал нечто новенькое:

— Данного номера не существует, — сообщил механический голос.

Да ладно. Он попробовал еще раз. «… не существует».

Поменяла телефон? Перезвонит сама? Ну ладно.

Часы равнодушно показали, что Майкл опаздывает на работу.

Следующие три дня Майкл много думал о предстоящем слиянии двух крупных промышленных корпораций. Он должен был, обязан был получить контракт на сопровождение этого процесса — о, это был бы контракт года для нового офиса, это был бы крупный успех, его личный успех.

И Майкл делал все что мог — встречался с людьми, убеждал, готовил документы, аккуратно намекал на несостоятельность конкурентов… короче, обычная рутина.

И каждый раз, когда звонил телефон или приходила смс-ка, он надеялся, что это Лиза.

Сначала он злился. Потом мучился ревностью. Потом уговаривал себя, что он любит Кейтлин, а Лиза это так, интрижка из любопытства.

— Как там твоя принцесса? — спросил его Чарльз по скайпу, и Майкл сильно пожалел, что не удержался и рассказал.

Чарльз был вечно весел, толст и неприлично счастлив с женой, что не мешало ему теоретически одобрять любые загулы.

— Не звонит почти неделю, и телефон сменила, — буркнул Майкл.

И тут Чарльз сказал:

— А ты не боишься, что с ней что-то случилось? Ты вспомни, как она живет.

Ровно с этой секунды ревность сменилась тревогой, и тревога грызла Майкла всю ночь. Но что делать, думал он. Как ее искать? Ни зацепочки. Глупо ходить по тем же клубам. Разве что…

Один раз она звонила с его телефона Софии. А значит, он может заказать детализацию счета и позвонить ей сам.

Майкл содрогнулся, представив себе телефонный разговор с этой женщиной. Они виделись, кстати, еще несколько раз — как будто после случайной встречи в Корреас Лиза махнула на конспирацию рукой. И каждый раз София оказывалась еще более противной, чем тогда. Начать с того, что она отчитывала Андрея как ребенка или слугу, не стесняясь посторонних. Она высмеивала его мнения, привычки, решения (как будто что-то понимала в девелоперском бизнесе) — тот краснел как рак, бедолага, но ни разу не огрызнулся в ответ. У нее не было ни цента собственного дохода — а вела она себя так, как будто это Андрей живет на ее деньги. Иногда она отдергивала руку, когда Андрей прикасался к ней.

И ладно бы еще она была ослепительно красива. Так ведь нет. Облегающим кофточкам и ярким блузкам она предпочитала серые и коричневые рубашки под шерстяными пиджаками — сочетание, безнадежно уродующее любую женщину. Иногда, она, впрочем, одевалась в черно-белое. Белое красило ее, черное — старило. В ее тридцать семь (она сама назвала свой возраст, говоря с кем-то по телефону) это уже было важно.

Лиза сказала, что София сумасшедшая фанатка фитнеса — и это было видно по ее бицепсам и широким плечам. Не «Мисс бодибилдинг», конечно, но чересчур.

Но это было его единственной зацепкой, поэтому в середине следующего дня он решился и позвонил.

«Я просто узнаю, все ли с ней хорошо», — сказал он себе.

(фрагмент видеозаписи)

Завибрировал телефон, лежавший на столике у кровати.

София покосилась на него, но промолчала.

Взять трубку сама она никак бы не смогла, поскольку ее руки были прикованы к массивному изголовью кровати крепкими, самыми простыми милицейскими наручниками.

Андрей приподнялся на локтях и недовольно сказал:

— Ну что такое…

— Возьми трубку, — шепнула София.

Андрей тут же ударил ее по щеке — несильно, но хлестко.

— Тебе нельзя разговаривать без приказа, — ласково сказал он. — Забыла?

Спальня была обставлена скучно и дорого, как с фотографии из Elle Décor, в бежевых и серых тонах. Постель была разобрана, на ковре валялось темно-серое покрывало. За исключением этого, в комнате царил идеальный порядок, каждая вещь — от фотографий на столе до пачки салфеток на тумбочке — с очевидностью находилась на своем месте. Здесь было слегка прохладно и пахло чем-то свежим. На столе стоял большой букет красных роз.

— Не хочу, — объявил Андрей.

Он потянулся к телефону, по пути поцеловав Софию в губы, и отбил звонок.

— Ну, — медленно протянул он, — проси прощения, детка.

Телефон тут же зазвонил снова.

София умоляюще посмотрела на Андрея, прикусила губы и мотнула головой.

— Ну хорошо.

Андрей взял телефон — тот продолжал звонить у него в руке, раздраженно выдохнул, устроился удобнее, возобновил свои неторопливые движения.

— Что? — пробурчал он в трубку. — Кто?.. Зачем?.. И что?.. А я здесь причем?

София следила за этим разговором, приоткрыв рот. На ее лицо постепенно возвращалось недовольное выражение, вытесняя несвойственную ей мечтательную застывшую восторженность.

— Что случилось? — одними губами спросила она.

— Погодите, — сказал Андрей.

Обращаясь к Софии, он мрачно прошипел:

— Это тот американец. Любовник Лизы. Не может ее найти.

— Дай мне трубку.

Держать телефон сама она не могла — для этого пришлось бы расстегивать наручники, а Андрей явно не собирался этого делать. Он просто лег рядом и поднес телефон ей к уху, заботливо убрав с лица Софии прядь мокрых волос.

— Майкл? — сухо сказала она по-английски. — Что такое? Откуда у Вас мой номер?.. и что? Это ваши дела, не звоните мне больше. Не отвечает — значит, не хочет Вас видеть.

Андрей медленно гладил свободной рукой ее грудь. София вздохнула и повернула голову чуть в сторону, подавая знак: можешь выключать телефон.

— Он нервничает, — сказал Андрей. — Что-то заподозрил.

— И что? Он даже фамилии ее не знает.

— А ты уверена? Ты вспомни Лизу, она слабоадекватна. И была-то, а уж теперь… Ты ее видела?

— Нет. К ней не пускают. Они нервничают. Я видела, с каким лицом выходила из палаты Наташа Рамм. Может, она вообще умирает. Ну, в смысле… ты понимаешь. Не знаю, что происходит. Бедная Лиза.

Андрей вздохнул и обнял ее, прижался всем телом.

Кожа Софии была испорчена шрамами — пластические хирурги работали, но творить чудеса еще не научились. Шрамы на плоском животе, на груди, на бедрах — бледные, хорошо зажившие кривые шрамы, такие остаются от резаных ран и несчастных случаев. У Софии была очень светлая кожа, но все равно, шрамы бросались в глаза. Некоторые были розовыми и как будто вспухшими — до сих пор, хотя с того дня прошло уже больше пяти лет.

— Сокровище мое. Не волнуйся, пожалуйста. Наверное, она просто ошиблась в чем-то.

— В чем? Тут можно сделать только одну ошибку.

София требовательно и зло глянула сквозь спутанные, мокрые волосы. Было видно, как напряглись мышцы у нее на руках, скованных наручниками.

— Крошка Мю разберется. Не бойся, с тобой такого не случится, сладкая.

— Ты не можешь быть в этом уверен.

— Но я сделаю для тебя все, что смогу.

— Какой герой, а.

Андрей засопел и отодвинулся от нее, как слегка обиженный ребенок. Впрочем, через минуту он снова смотрел восхищенно, голодно и чуть тревожно.

— Не сердись, любимая. Хорошо? Ну? Я не дам всяким Майклам портить моей девочке настроение. Ну, улыбнись мне.

София растянула губы в улыбке. От наручников на запястьях у нее виднелись синяки.

— Все, я выключил телефон. Так на чем мы с тобой остановились?

София закрыла глаза, ее тело расслабилось — теперь она выглядела просто беззащитной женщиной, почти хрупкой.

— Как мне надоел этот детский сад, — пробормотал наблюдатель и выключил воспроизведение.

6. Приглашение на казнь

Чертова стерва бросила трубку. Майклу захотелось швырнуть телефон в стену своего кабинета, но он сдержал себя.

Так. В том, что она врет, Майкл не сомневался. Звонок принял Андрей — и это подозрительно вдвойне, вряд ли этот подкаблучник осмелился бы прикоснуться к ее вещи без спроса. Значит, она хотела убедить Майкла в том, что они оба ничего не знают. И просчиталась, два «нет» — это всегда подозрительно.

Значит, она знает. И значит, надо найти возможность вытрясти из нее ответ.

«А ты уверен, что стоит с ними связываться?» — спросил тоненький голосок смутной тревоги. Голосок имел в виду, что российская элита не любит вторжений в свою частную жизнь, и разговор тут может быть короткий (Майкл и об этом читал статьи). Увы, Андрей принадлежал к этой элите по праву рождения — «у него денег побольше, чем у нас», как-то раз брякнула Лиза. Да и он сам как-то слышал, как Андрей сказал в телефон: «Димыч, ну я тебе дам миллионов восемь, а больше не могу, отец разозлится». Отец! Они тут все такие, весь бизнес на семейных связях, все коррумпировано до предела.

Фамилию юнца он, впрочем, тоже не знал, а номер машины запомнил наполовину. Зато память вдруг услужливо сообщила, что Андрей и София живут на Малой Бронной. Ну что ж, от небольшой прогулки вреда не будет. Он просто прокатится по этим переулочкам на машине. И спокойно подумает над проектом, не отвлекаясь на мелкие офисные вопросы.

Удивительно, но он доехал от офиса до поворота на Бронную почти без пробок, зато успел еще двадцать раз поразиться тому, как небрежно тут все водят. Перестраиваются без поворотников, сворачивают из любого ряда, едут на желтый. Дорожная полиция смотрит на все это с апатией, но не дремлет — то и дело выхватывает из потока случайно выбранных нарушителей, берет взятку и отпускает.

В центре Москвы, надо признать, кое-где встречались красивые здания. Вот этот райончик был явно старым — светлые невысокие дома, с колоннами, с маленькими балкончиками, с какими-то подобиями портиков на фасадах. Рядом пруд, скамеечки стоят, гуляют мамы с детьми и старушки с собаками.

Впрочем, Майклу было не до собачек. Он медленно объехал вокруг пруда, пару раз чуть не попав под знак «въезд запрещен», тут в каждом втором переулке было одностороннее движение, запутался, но в итоге осилил развернуться.

«А что я, собственно, хочу увидеть? Машину Лизы? С чего бы?»

И тут чуть не въехал в хамски припаркованную — наполовину на тротуаре — здоровенную черную Х6, и узнал номер. Это была машина Андрея.

Майкл сделал еще один круг вокруг пруда — и остановился метрах в пятидесяти от сверкающего черного чудовища (как они тут любят внедорожники — дико с точки зрения экологии и трафика, но кого это волнует), чтобы видеть, кто к нему подойдет. Он по-прежнему толком не понимал, что же он хочет сделать.

Через сорок минут он почувствовал себя героем дешевого шпионского фильма, и ему стало немного стыдно. «Еще двадцать минут — и уеду, хватит позориться».

Он посмотрел в зеркало, и собственное лицо вдруг показалось ему скучным. Попытался расправить помявшийся пиджак. «Ты ей и вправду просто надоел», — сказал бы Кен, он всегда был грубее Чарльза.

Его машина стояла рядом со старым домом неопределенного цвета, перед входом в дом высились два каменных постамента с сидящими на них львами. Львы смотрели на Майкла сверху вниз, весьма презрительно.

Засмотревшись на каменные морды, он едва не пропустил момент — но не пропустил. Из двери соседнего дома вышли Андрей и София. Андрей что-то воодушевленно говорил, София слегка кивала в ответ. Отсюда было видно, что они одного роста — и это она еще без каблуков.

«Сейчас они подойдут к машине, и я просто задам им вопрос еще раз, поглядим на эффект неожиданности», подумал Майкл. И с удивлением увидел, как они садятся в другую машину — длинную, широкую и коричневую. Скучную, как сама София.

София села за руль, машина тронулась. Майкл подождал десять секунд и поехал за ними.

Около ресторана «Пушкин» никогда не было мест для парковки. Майкл наблюдал, как София выходит, отдает ключи охраннику и идет вместе с Андреем к входу, не оглянувшись. А ему что прикажете делать?

Через полчаса петляния по соседним переулкам ему наконец удалось припарковать машину — криво и плохо, но все-таки. Обратно к ресторану он чуть не бежал.

— Вас ждут? — спросил немолодой метрдотель.

Майкл оглядел очень нарядный, перегруженный позолотой интерьер и сказал наудачу:

— Андрей и София.

Метрдотель заулыбался, кивнул и сделал знак официанту: проводи, мол.

Андрей и София сидели за столиком в углу и держались за руки. Майкл подошел, глянул на ее прямые, собранные в хвост русые волосы, на четкую линию челюсти, встретился с недружелюбными, уставшими глазами — и кивнул.

София скривила губы и сказала по-английски:

— Что Вам надо?

Андрей повернулся к Майклу, не вставая и не выпуская руки женщины.

***

Жаль, что он всегда понимает, какое у меня настроение на самом деле. Даже не понимает, а чувствует, как будто физически — он сам так говорит и увы, не набивает себе цену. Действительно, соврать ему хоть в мелочи — бесполезно. Услышит, увидит, почувствует.

С чего — непонятно. Мистика какая-то. В отношении других людей проницательностью не отличается, то и дело ведется на вранье — ну, обычный человек. Совсем, совсем обычный человек, и снаружи, и с изнанки — обычный. До скрежета зубовного обычный, разве что деньгами испорчен больше, чем другие. Ну, логично.

Вначале София пробовала притворяться, конечно. Разум говорил: притворяйся, будь милой; даже если долго это не продлится, так все равно лучше. Увы, в середине третьего свидания Андрей взял ее за руку и рассказал, что он видит ее раздражение, ни капельки ее не винит и просит только об одном. «Не притворяйся, дорогая. Будь собой». Назидательное «будь собой» от мальчишки на семь лет ее младше взбесило Софию окончательно, она выдернула руку и отвернулась. И потом молчала весь вечер, глядя на свечи, отвратительно-романтично горевшие на столе, и к себе в бокал. Думала, что он обидится — ничего подобного. Подарил ей подвеску с бриллиантами в тот вечер, хотя они еще не спали. Ну, врачи тогда ясно сказали: никакого секса, пока кости окончательно не срастутся. Она даже не радовалась отсрочке, ей было все равно.

И потом, когда дело наконец дошло до секса — она думала соврать хоть здесь, имитировать удовольствие она умела прекрасно (годы тренировок, ха) — вышло точно так же. Его глаза были полны тоски и обиды (конечно, он же очень старался), но тоска и обида не помешали ему сказать что-то вроде: «Я все понимаю, я научусь делать так, чтобы тебе нравилось, только не…». «Я буду честна с тобой», — сквозь зубы ответила тогда София.

Любая женщина удавилась бы за такую возможность: предупредительный, нежный, щедрый, ни капли не авторитарный, сверхбогат и даже не урод. И честности требует. И можно бы закрыть глаза, что все началось вот так…

Обычный, совсем обычный, насквозь, до последней строчки кода обычный человек. Ни единой интересной мысли, ни душевного движения. Читает глянцевые журналы. И не в них беда, конечно. Бестселлер может купить полистать, может даже прочитать — и что? И ничего.

Но — добрый и нежный. Бывает сволочью с другими, с ней — никогда.

А еще, когда она узнала кое-что, у нее и выбора-то не осталось. Хотя сдалась она много раньше.

Они сидели близко друг к другу. Андрей медленно, едва прикасаясь, гладил запястье Софии. Под тонкой белой тканью рубашки почти просматривались синяки. Они слегка болели, и это было восхитительно.

— Тебе не больно? — прошептал он. Наклонился поцеловать ей пальцы.

Она почувствовала свежий, чуть апельсиновый запах его парфюма. Поколебалась чуть-чуть — и провела другой рукой по его шее, по тому месту, где коротенькие волоски чуть щекочут кожу.

Она не видела его лица, но понимала, что он улыбается.

— Мне хорошо, — четко сказала София.

Улыбка победы преображает лицо любого мужчины.

— Спасибо. Я боялся причинить тебе вред.

— Ты всегда этого боишься.

— Да, да, я знаю…

София подняла голову, почувствовав раздражение — снова раздражение, лучше всего известное ей чувство — рассеянно взглянула поверх голов и столиков, не желая никого видеть, ничего различать. Было несколько хороших минут сегодня (наслаждение ненадолго блокирует мысли), но все уже закончилось, возвращается эта чудовищная неприкаянность — дыра, которую не заткнешь ни лаской, ни разговором. По крайней мере, таким разговором.

И тут рядом с их столиком вырос Майкл. Встрепанный и глядящий фальшиво-уверенно. Видно было, что страшно нервничает на самом деле.

— Что Вам надо? — спросила София.

Он посмотрел на нее как на врага — он был среднего роста, с лицом банковского сотрудника из рекламных роликов — но обратился, как к другу:

— Я прощу прощения, что беспокою. Просто Лиза… я беспокоюсь, все ли хорошо с Лизой.

Наверняка ему было унизительно вот так стоять — переминаться перед столиком, за который его не приглашали. И признаваться, что женщина его больше не хочет. Конечно, он не знает. Откуда?

— Я же сказала Вам по телефону: если Лиза не звонит, то она не хочет. Какие еще вопросы?

— Я не поверил, простите.

— Чтооо? — взвился Андрей.

София взяла с тарелки пирожок с зеленым луком и откусила кусочек.

Андрею часто не хватало решительности, но не в таких вопросах. Как-то раз его знакомый (очередная тупая морда, герб на визитке, квоты-налоги, все дела) сказал ему во время дружеской мужской пьянки: «Что же ты за женщину себе нашел?» Андрей помолчал секунду и сломал ему нос. Случайно, конечно. Драться-то он не очень умеет.

Но в публичном месте он не станет так себя вести. И правда.

— Идите вон отсюда, — тихо сказал Андрей.

Даже от мата удержался — знает, что она не любит.

Американец почувствовал, видно, что разговор не складывается, а с соседних столиков уже оглядываются, и сделал последнюю попытку:

— Поймите меня, пожалуйста… просто скажите, все ли с ней хорошо.

— С ней все хорошо, — быстро ответил Андрей. И добавил, обращаясь к охраннику, вовремя оказавшемуся рядом: — Этот человек нам мешает.

Когда Майкла повели к выходу, София отвернулась и встретила виноватый — в чем он виноват-то? — взгляд Андрея. Настроение испортилось совсем. Она пожалела, что не взяла с собой книгу.

— Дорогая… — начал Андрей.

У него зазвонил телефон — заиграл царапающую, тревожную мелодию, слышную сквозь любой шум. Ого, все в один вечер. Такой звонок у Андрея стоял только на одного человека.

Они оба — и Андрей, и София — помрачнели и переглянулись. Андрей отпустил ее руку, принял вызов (он и правда каждый раз отвечал на этот звонок так, как будто принимает вызов):

— Да, папа.

Андрей слушал, весь напрягшись. В его глазах появилось хорошо знакомое Софии выражение, это было ожидание удара. Неожиданно он рассмеялся.

— Что? Да, знаю, конечно. Мы его только что выставили из «Пушкина», он сюда приперся искать Лизу, охрана его выгнала… Что? Сейчас? Но зачем?… Да, хорошо. Я понимаю, да. Да, сейчас.

София спросила глазами: что там?

— Отец хочет его видеть! — выпалил Андрей, закончив разговор. Встал, сгреб со стола телефон и быстро пошел к двери.

Доигрался американец, подумала София. Лучше бы он отправился пить и клеить студенток, а не искать Лизу.

***

Майкл медленно шел по улице и думал: надеюсь, за столиками не было никаких знакомых и знакомых знакомых. Если Джордж узнает, что он ввязался в скандал, ему несдобровать.

Господи, думал он, ну почему я все время в каких-то переделках? Вечно все вокруг сильнее, богаче, у всех больше тайн. И сказки рассыпаются, едва успев начаться. Как в кино, в плохом кино. Он шел, глядя себе на ботинки, и вспоминал, как смеялась Лиза.

Андрей догнал его уже на повороте в переулок.

— Вернитесь, Майкл!

— Что такое?

И снова — очень плохое предчувствие.

— Нам нужно поговорить. Не здесь. Я вам объясню…

Андрей стоял на ветру в тонкой, не по сезону, рубашке и изысканно рваных джинсах. Вся его нагловатая уверенность исчезла в один момент.

Что-то случилось, понял Майкл. Послать бы его сейчас, но глупо — он не стал бы бежать за ним просто так. София попросила, что ли? И опять — зачем?

Ладно, глупо сказать «А» и не сказать «Б».

— Хорошо, — согласился он. — Вернемся в ресторан?

— Нет, мы поедем в другое место.

— Куда?

— Увидите, в гости к одному человеку, он расскажет Вам…

— Андрей, — медленно сказал Майкл, — я никуда не поеду, пока Вы не скажете мне, куда и зачем.

Андрей перешел на английский:

— Послушайте, это все важнее и сложнее, чем кажется. В этом деле встречаются интересы нескольких людей, с которыми лучше не ссориться. Я не могу сказать вам больше сейчас, это неуместно здесь, но я… поверьте, давайте просто поедем.

Майкл решил ударить в слабое место:

— Что бы Вы делали на моем месте? Если бы пропала София?

— Даже, блядь, не предполагай такого! Да я поехал бы куда угодно, хоть в Чечню. А ты чего трусишь?

Они поехали на машине Софии, женщина снова была за рулем, и Майкл видел ее лицо в зеркале. Непроницаемое, к сожалению.

Дорога заняла не более десяти минут, и «мерседес» остановился в тихом переулке. Насколько Майкл мог судить, центр города они не покидали.

Идти до двери дома пришлось недалеко, метра четыре. Как только водитель открыл для них тяжелую входную дверь, внутри показалось какое-то движение. Видно, охранники зашевелились.

И правда, стоило им войти в просторный, отделанный мрамором подъезд, как навстречу поднялся из кресла здоровый детина в сером костюме.

— Добрый вечер, — почти ласково сказал он.

— Добрый вечер, Марк, — кивнул Андрей.

София промолчала.

Майкл прошел за ними через подъезд, огромный, как вокзал, пустой и гулкий, с высоченными потолками и мозаиками на стенах. Они вошли в открытый лифт — все четыре стены, даже двери, были зеркальными — и София резко нажала последнюю в ряду кнопку.

— Это под крышей, — объяснила она. — Соберитесь, пожалуйста. И — удачи Вам, Майкл.

Андрей покосился на нее.

Двери лифта медленно открылись, София вышла первой.

Лестничная площадка, высокая дверь — одна-единственная, темная и очень тяжелая на вид. Андрей нажал на незаметную кнопку звонка и отступил от двери на шаг.

Через минуту дверь открылась. Их встретил хрупкий мальчик в белой рубашке и черных брюках, прошелестел: «Добрый вечер, вас ждут в черной гостиной» и исчез в полутьме коридора. Майклу совсем не понравилось, что в квартире так темно. Два маленьких светильника в прихожей едва горели, распространяя слабый свет. Стены сужались кверху, словно бы арками. Было очень тихо.

— Так куда мы приехали? — резко спросил он. Ему захотелось разрушить эту тишину.

— Не бойтесь, — бросил Андрей. — Никто не собирается Вас убивать или похищать. Наоборот — если Вас пригласили… возможно, Вы получите ответ на свои вопросы.

— Я хочу пить, — сказала София.

Втроем они прошли по широкому коридору, к мерцающему впереди свету из-за стеклянных дверей, но свернули направо чуть раньше.

Майкл почти не бывал в гостях у русских, но как-то так себе это и представлял: большие комнаты, ковры и меховые шкуры на полу, тяжелая мебель. Разве что печи в углу не хватало. Ну, или камина. Он сел на ближайший диван и огляделся еще раз, с любопытством этнографа, примешивающимся к естественной тревоге. Андрей и София не казались людьми, с которыми можно отправиться куда угодно, закрыв глаза.

Потом открылась дверь в стене, тихо и незаметно — темный прямоугольник отошел в сторону, не впустив в комнату (здесь тоже было довольно темно) ни капли лишнего света. В гостиную — теперь Майкл понимал, почему ее назвали черной гостиной — вошел высокий, широкоплечий мужчина.

— Добрый вечер.

И тут же зажегся свет. Мужчина положил на красный лакированный столик небольшой пульт — видно, он принес его с собой.

При свете стало видно, что Майкл ошибся два раза. Во-первых, гостиная была обставлена не в русском, а в китайском стиле. Обои с замысловатыми узорами — черное на черном, — лакированные поверхности мебели, длинный ворс ковра. Тяжеловесная китайская изысканность, а не медвежий уют. А во-вторых, хозяин дома, по фигуре и походке показавшийся Майклу его ровесником, был почти стариком. Лет шестьдесят Майкл бы точно ему дал.

— Добрый вечер, отец, — сказал Андрей, вставая.

— Добрый вечер, — тихо сказала София.

— Здравствуйте, — выговорил Майкл.

Старик сел в кресло, положил обе руки на подлокотники и внимательно посмотрел на каждого.

— Андрей, — кивнул он.

Молчание.

— София. Снова одета как мужик. Иди наверх переоденься.

София кивнула, не глядя на него. Майкл увидел, что у нее на секунду агрессивно сжались челюсти. Андрей не шевельнулся.

— Майкл. Директор московского офиса CDH — компании, которая не получит контракт от «Русской стали».

— Почему? — вырвалось у Майкла.

София встала и вышла. Ее туфли без каблуков остались валяться у дивана.

Кто это может быть? — подумал Майкл. Много возомнивший о себе большой чиновник? Олигарх? Мафиози? Просто сумасшедший?

Просто сумасшедшие не живут в таких квартирах.

Хозяин проигнорировал его вопрос и приказал:

— Андрей, поговори с нашим гостем.

Майкл отвел глаза от его скуластого, морщинистого лица, посмотрел на Андрея — да, они действительно были похожи. Сквозь плюшевую мягкость Андрея виднелось то же самое: безразличие и холодок власти. Почему-то это было хорошо видно сейчас, хотя Андрей сидел на низком квадратном диване с послушным видом, как школьник, положив руки на колени. Пока старик говорил, Андрей не сводил с него глаз.

— Итак, — теперь внимание Андрея снова было обращено на Майкла, и тот снова с неудовольствием заметил, какой у него мягкий, уговаривающий голос и этакая фальшивая легкость в движениях, — Извините за этот сумбур, Майкл. Располагайтесь. Хотите что-нибудь выпить?

Майкл закинул ногу на ногу, смерил Андрея взглядом и сказал:

— Я хочу сначала понять, с кем я разговариваю.

— Андрей должен был сказать, — с легким укором сказал старик, — но могу повторить. Меня зовут Кирилл Иванов.

Майкл на мгновение замялся, не понимая, как лучше сказать. «Ну и что?», «Я все равно не понимаю», «Ну и чем Вы занимаетесь?» — все это звучало как-то одинаково грубо.

— Только не говорите, Майкл, — вмешался Андрей, — что Вы никогда не слышали эту фамилию.

— Вы смеетесь, что ли? — перебил Майкл. — Это распространенная фамилия.

Старик хмыкнул. Он был одет в шелковые черные штаны и рубаху, застегнутую под самым подбородком.

Послышались шаги — это вернулась София. В длинном бесформенном платье, с распущенными волосами. Она молча села на диван рядом с Андреем — прямо, не касаясь спинки.

— Я уверен, — продолжил старик, — что мы с Вами найдем общий язык. Вот Вы даже шутите. Кстати, как Вам нравится в России, Майкл?

Старик нажал какую-то кнопочку, и на пороге комнаты показался тот же мальчик в черных брюках и белой рубашке.

— Так что Вам предложить, Майкл?

— Виски, — мрачно ответил Майкл.

— Прекрасно. Виски для нашего гостя. Мне — чаю. Шампанского для Андрея и Софии.

— Я не знаю, кто Вы, — упрямо сказал Майкл. — И я хотел бы это узнать. Что Вы хотите сказать мне? Где Лиза? Андрей, зачем мы сюда приехали?

— Помолчите, — выдохнул Андрей.

— Да что такое? Что за маскарад? При чем здесь «Русская сталь»?

— Ну, мы владеем «Русской сталью», — пояснил старик. — Ладно, Ваше волнение вполне простительно. В конце концов, не каждый день… Ну ладно… Ну, задайте мне еще какой-нибудь вопрос.

Майкл залпом выпил половину виски, принесенного бесшумно ступающим, не глядящим никому в глаза мальчиком.

— Какое отношение это все имеет к моей компании? И ко мне?

— К компании — ни малейшего, — ответил Андрей. — Кого вообще волнует этот ваш мелкий бизнес?

Майкл задохнулся от возмущения. Называть компанию с офисами по всему миру «мелким бизнесом»! Да он десять лет положил на благо этого «мелкого бизнеса» — он и еще несколько тысяч человек!

Он уже собрался высказать этому наглецу все, что думает, а потом встать и хлопнуть дверью, но Андрей снова заговорил:

— А вот Вы, Майкл, кажется, нам нужны.

Бог ты мой, все-таки чекисты. Правду говорила Джейн, что в Москве на каждом шагу чекисты. Кей-джи-би, так они раньше назывались, да?

— Прошу прощения, — холодно сказал он, — но шпионажем я заниматься не собираюсь. И должен вам сказать, что…

Конец его фразы потонул во всеобщем дружном смехе. Хохотала даже София.

Отсмеявшись, Андрей сказал:

— Вы заблуждаетесь, Майкл. К вот этим, — он сделал неуловимый жест, коснувшись ладонью плеча, — мы тоже отношения не имеем.

— Тогда что вы от меня хотите?

— Да так… — протянул старик, рассматривая его. — Лиза говорила о Вас. Вот я и решил Вас пригласить. Может, и нам пригодится такой талантливый консультант.

— Мы еще нужны? — вдруг спросила София.

В платье она выглядела более чем нелепо — как в смирительной рубашке.

Старик даже не посмотрел на нее.

— Да… Интересно. Ничего особенного, и тем более интересно. Ладно, Майкл. Лиза тяжело больна. Скорее всего, Вы больше ее не увидите. Хотя всегда можно надеяться на чудо — правда, София?

— Отец, я прошу тебя… — невесело сказал Андрей.

— Что с ней? Можно ее увидеть?

— Нет, Майкл. Лиза не Вашего круга, не обольщайтесь. Она любит… приключения. Но не нужно…

Дать ему в морду, что ли, подумал Майкл. Упадет же с одного удара. Но почему-то передумал. Преимущество в этой ситуации было явно не на его стороне — дом наверняка набит охраной. Да и Джордж не оценит второго скандала.

— Вы меня позвали, чтобы сказать это?

— В том числе.

Говоря, старик прихлебывал чай. В его больших руках чашка казалась совсем крошечной.

— Вы нам нужны, и мы Вас забираем.

— Что-что? — переспросил Майкл. — Вы в своем уме? Да меня завтра объявят в международный розыск.

— Не объявят, — вдруг ухмыльнулся Андрей. — Вы покинули отель, а потом прислали за своими вещами и расплатились за номер. Портье видел, как Вы уходили. А завтра топ-менеджер Майкл попадет в какую-нибудь нелепую аварию, и все будут думать, что Вы погибли. Впрочем, Ваша идея тоже хороша. Повесить на Вас что-нибудь невообразимое, а потом объявить в международный розыск. Как Вам больше нравится?

Это было невероятно похоже на дешевые боевики, но Андрей, кажется, не шутил.

— Я… — начал Майкл, — чего вы от меня хотите? Зачем?

Старик зевнул и сказал:

— Да сидите спокойно. Ладно, Андрей, идите наверх.

Андрей встал, протянул Софии руку — та бросила на Майкла неопределенно-сочувственный взгляд, поднялась и надела туфли. Старик барабанил пальцами по подлокотнику кресла.

— Тогда и я пойду, — вежливо сказал Майкл.

Только куда он дел свой телефон? Уронил, что ли? Майкл наклонился влево, вправо, но на ковре телефона не было. А ведь он точно брал его сюда.

Когда свет погас, Майкл вскрикнул. Не сдержался. Это было неожиданно.

— Встань. Сделай три шага вперед.

Майкл хотел рвануться к двери, но не смог. Вместо этого его тело само послушно поднялось из кресла и сделало три шага вперед. По мягкому, мягкому ковру.

— Вот и хорошо.

Плеснуло холодом, как будто открыли окно. Темнота ела глаза, прямо выворачивала — ни тени, ни движения, ни проблеска, ничего.

— Все происходящее в этом круге подчиняется моей воле, — сообщил голос. Безразлично, как будто зачитывал фондовую аналитику. — Призываю тебя в свидетели. Путешествие начинается.

Невообразимый бред. Не просто олигарх, а сумасшедший олигарх. Смыться бы отсюда и забыть. Но увы, ноги Майкла как будто приросли к ковру. Он вскинул руки перед собой — пустота, недвижный прохладный воздух, ни сопротивления, ни опоры.

Дыхание рядом, почти рядом.

Вспыхнула свеча, потом еще одна, еще одна… по кругу, на расстоянии нескольких шагов, против часовой стрелки зажигались огоньки.

Майкл заметил тонкую фигурку, отступающую к стене, когда зажглась последняя свеча. Мальчик сунул в карман зажигалку и опустился на колени — да ему лет тринадцать, понял Майкл.

И вот эта простая мысль наконец прорвала мембрану. Ужас схватил за горло. Майкл закричал. Он не помнил, что кричал — то ли бессмысленное «Ааааа», то ли требовал выпустить его отсюда, он молотил руками по воздуху и дергался, но ноги не двигались с места. В конце концов он осознал, что вопит: «Боже мой!»

Старик наконец встал из своего кресла и подошел ближе. Внутри круга он двигался совершенно свободно — а Майкл по-прежнему ничего не мог. Глаза старика были закрыты.

Он поднял руку. В ней было нечто, похожее на зазубренную толстую указку. Этой штукой он небрежно ткнул в плечо Майкла.

— Ко мне, — сказал старик.

Плечами, руками, спиной Майкл почувствовал сковывающий холод. Мыслей больше не было — только страх и бессознательное, животное сопротивление. Увы, бесполезное.

Ему почудилось, что он падает — и это оказалось правдой, когда голова стукнулась о пол, убедительно твердый под пушистым ковром.

7. Записки охотника

В полях смерти нет ветра. А дождь иногда идет — дождь или мелкий колючий снег, засыпающий кочки, впадинки, расщелины, сглаживающий неровности земли. Над его поверхностью остаются неподвижные черные и серые стебли. Здесь странные растения. Некоторые похожи на сгоревшие одуванчики — представьте себе, что белое облачко исчезло, остались только черные спицы, торчащие во все стороны, образуя скелет шара, и шершавый стебель, поддерживающий их. Таких растений тут больше всего, но еще есть колючки — низкие кусты с длинными колючками, хаотично пересекающимися под разными углами, радость геометра.

Плоскости этих полей, лишенных цвета и ветра, свободно тянутся до горизонта — территория, отмеренная щедрой рукой князя мира сего. От прогулки по ним устанут ноги любого солдата, земля тут то вязкая, то твердая; земля презирает путника, колючки тянутся к лицу. В небе рвут друг друга облака, иногда проливаясь на землю багряно-красным светом; но свет перестает быть кровью, касаясь земли, и становится пеплом. Тяжело оседает на колючках, стеблях, ветках. Листьев здесь нет: листья — это плоть, а здесь только скелеты. Впрочем, иногда я встречал мертвые цветы, упрощенные до собственной структуры; их красота будет вечно жить в моих кошмарах, пугая и восхищая. Даже меня.

Это территория между жизнью и адом. Я вам расскажу, как устроен мир. Есть небеса, есть жизнь, есть ад и есть поля смерти. Всего четыре области.

Смерть — это отдельная зона, по ней можно бродить и бродить. Это пространство для одиноких размышлений, для сожалений и покаяний, для бесплодных, как эта земля, попыток передумать и переделать что-то. Поздно, в мертвых руках уже нет никакого пульта. Любое усилие уйдет в пустоту, а вот внешние колючки по-прежнему могут причинить боль.

Небеса и жизнь коллективны — думаю, вы интуитивно понимаете, почему так. Когда предок одной из моих ручных собачек писал про «соборность», он четко схватил дух жизни и православия. Православие неплохо понимает и описывает Бога (как и римская церковь), протестанты — чуть хуже, но тоже сносно.

Поля смерти и ад — это триумф одиночества. Человек (то, что осталось от человека) идет по ним один; могут показаться призраки, но они просто дразнят, и сам он дразнит других, не зная этого. Настоящую боль и страх можно прочувствовать только в одиночестве. Глупая любовница моего последнего сына заставляет его играть с ней в садо-мазо игры, спасаясь от одиночества, от холодного зова полей смерти иллюзией соединения с живым человеком, якобы настоящей болью от неопасных царапин. Она чувствует жесткое ровное сияние полей смерти, их бесконечно терпеливое ожидание, и бежит в тепло объятий, в жар пощечин и трение таких теплых слизистых оболочек. Он же просто делает все, что она скажет — и в этой жажде причастности есть своя жалкая красота, объект для презрения. Как можно было так глупо свалиться в любовь, вообще не понимая, что это такое. Теленок, а не человек.

Что теряет и что приобретает тот, кто идет по полям смерти? Здесь нет жатвы и урожая, эти метафоры бессмысленны, поля смерти бесплодны, как и я говорил. Только странники топчут стебли сгоревших одуванчиков и жесткую серую траву босыми ногами — и ойкают, когда трава кусает их.

Постепенно, с каждым шагом, отбрасывая прошлое и ожесточаясь, человек теряет умение думать и чувствовать для других — у него остается только он сам, чувство «я», лишенное возраста и пола, богатства и знаний. Хотя нет, знания остаются. Иначе ни я, ни Аль-Хазред, автор «Некрономикона» не смогли бы выйти оттуда. Раз, раз и еще много, много раз.

К другим призракам прикоснуться невозможно, а своя душа по-прежнему болит. Так и надо. Если уж вы не попали на небеса сразу, придется постранствовать; тут еще есть развилка, в ад или в рай.

Мои маленькие зомби возвращены, насильственно выдернуты из этих полей, но они успели увидеть их красоты одним глазком, и поэтому в скучных глазах начальника таможни нет-нет да и скользнет нездешняя задумчивость, поспешно придавленная эгоизмом и жаждой жить. Хоть как.

Снятся ли Софии сгоревшие одуванчики и глубокие борозды в колючем снегу, невозможно далекий горизонт, враждебность земли? Надеюсь, что да.

Они возвращены, да не совсем. На моем приборе четыре стрелки, и три из них фальшивы, не значат ничего. Зато четвертая безжалостно показывает, где душа — на небесах или в полях смерти. Вкалывая сыворотку в мертвую плоть, я как бы возвращаю их в мир живых — почти, да не совсем. Они возвращаются с дырой в душе — кусок навсегда остался в полях смерти, как кровавые ошметки цепляются за колючки. Это так и выглядит — печально вздыхающий комок, насаженный на острие. Куски их душ — единственная теплая субстанция в полях смерти.

Поэтому стрелка останавливается не ровно в середине, а чуть левее — указывая, кто они теперь. Они лишаются благодати, созданной искупительной жертвой; ни искреннее желание помочь другому человеку, ни самоотверженность, ни чистый свет более не коснутся их.

София мертва, как бы Андрей ни желал иного. Я знаю, на каком кусте висит ее душа, кусок ее души. Тот кусок, что делает возможным любовь, сопереживание, милосердие и действие ради чужих интересов — слюнявые человеческие штучки (ненависть и гнев, впрочем, в другой части души, они остаются). Чтобы понять, надо представить себе человеческую душу как программный код, состоящий из многих частей. Когда восстановленный возвращается в мир живых, часть кода его души стирается, точнее — дезактивируется. Еще точнее — остается заложником в полях смерти.

Я не могу вернуть Софии (и другим) целостность души, даже если бы хотел этого. Таковы условия моего договора с владельцем этих мест. С тем, кого я иногда призываю в свидетели.

Но сейчас меня интересует не София; у меня другое дело. Я хочу понять кое-что, и это «кое-что» можно понять только здесь. Если выдернуть в поля смерти целую, нерасщепленную душу живого человека, ее можно… скажем так, увидеть во всей полноте.

Увидеть жизнь — от первых криков в минуту рождения до тягостных метаний и спелых восторгов сложившейся личности. Увидеть как на ладони, понять и посмеяться. Это всегда смешно, даже если человек — последняя дрянь. Свет, увы, сияет в каждом.

Если он жив, а не возвращен к жизни с помощью моего метода. Ну ладно, нашего метода. В конце концов, без Крошки Мю я не мог бы этого делать.

Мои собственные инструменты просты и проверены веками. Во-первых, круг. Мел, соль и пепел используются, чтобы начертить его. В черной гостиной он начертан на полу, под ковром. Для верности я использую еще и свечи. Во-вторых, кость. Я по старинке предпочитаю песьи кости — идеальный проводник для воли. И в третьих, цифры. Завтра этот американец проснется с несколькими небольшими царапинами, складывающимися в число — скажем, 6813. Это мягкий вариант, означает временное владение. Тем, чью душу я забираю навсегда, я вырезаю на теле классическое число.

Как мало нужно, чтобы подчинить себе страну — мел, соль, пепел, кость и числа.

Как много нужно, чтобы подчинить себе страну — столетия практики, высочайшее соизволение и чужой гений.

Но хватит лирических отступлений. Сейчас я достану его душу из кармана и посмотрю на нее. Если честно, меня волнует ответ. Меня всегда волнует непостижимое, необычайное. То, что он сделал — невозможно. Противоречит стройной логике мироздания, состоящего из четырех частей. Противоречит…

Я вгляделся в радужное мерцание его души. Как там у Киплинга: «И стала вмиг Томлинсона душа, что кость под дождем, бела…» Бела, да не бела. Люди обычно ухитряются сильно испачкать свои души за время жизни.

Не знаю, что я хотел увидеть. Хоть что-то странное, наверное. Увы. Душа американца оказалась обычной слабой душой. Банальность его жизни даже покоробила меня. Ничего. Передо мной не было героя. Передо мной был просто человек.

Тем не менее, я решил воспользоваться правом задерживать душу здесь на несколько десятков часов. Может быть, позже. Но я не слишком верил в это.

Когда я покидал поля смерти, что-то заставило меня оглянуться. Как я уже говорил, земля здесь не имеет красок. Но вот над поляной одуванчиков и колючек на мгновение вспыхнуло, обжигая глаза, золотое сияние.

На один лишь миг.

Одновременно с этим мое сердце пронзила резкая боль. Я зашатался и едва не упал. Голоса едва хватило, чтобы попросить князя открыть мне дверь обратно.

8. Обыкновенная история

Половину стены, если не больше, занимала плазменная панель. Сейчас картинка на ней застыла — видимо, видео поставили на паузу. Скорее всего, какой-то военный фильм. Крупным планом — бритый мужчина с автоматом, на фоне — какой-то невнятный город.

В этой комнате не было ни стульев, ни шкафов, ни стола. Вообще никакой «мебели» в общепринятом смысле этого слова. Зато пол, покрытый темной мягкой кожей, изгибался волнами — чуть выше, чуть ниже, создавая то границы, то, напротив, удобные для отдыха плоскости. Плоскости были хаотично завалены подушками и гладкими покрывалами; впрочем, их было не слишком много.

Полумрак. Точнее, темнота — свет шел только от экрана, да и оттуда света немного. Лица в этом освещении всегда кажутся безумно усталыми.

— Хочешь сердечко?

— Да, наверное. Завтра, правда, буду совсем без сил после этого сердечка.

— Да брось, у тебя завтра нет никаких дел.

— Андрей, мне уже не семнадцать и даже не двадцать семь.

Мужской голос, веселый до этого, несколько помрачнел:

— Зачем ты лишний раз об этом говоришь? Я не могу с этим ничего сделать.

— Я знаю. Я не упрекаю тебя ни в чем.

— Нет, упрекаешь.

— Тебе кажется.

Пауза, шелест шелка.

— Отец хочет, чтобы я женился.

— Женись.

— Ты с ума сошла?!

— Я понимаю, почему он требует этого. Он даже прав.

— А ты что? Будешь на моей свадьбе? Тебе будет приятно видеть, как я веду к алтарю эту дуру? Или тебе все равно?

— Вряд ли меня туда пригласят. Но если нужно будет, — с нажимом сказал женский голос, — я буду присутствовать на твоей свадьбе, на твоей инаугурации и на любом другом событии. Только на твоих похоронах мне бы присутствовать не хотелось.

Мужчина снова рассмеялся.

— И за то спасибо. Ладно, давай не будем об этом. Где я и где инаугурация. Держи.

София потянулась губами к его ладони, проглотила маленькую белую таблетку в форме сердечка и запила ее остававшимся в бокале шампанским.

— Иди ко мне, пожалуйста, — сказал Андрей.

— Включи кино, пожалуйста. И подожди, пока подействует.

Андрей протянул вбок левую руку, нащупывая пульт. Картинка на экране пришла в движение. Мужчина с автоматом бежал вперед, слышалось тяжелое, хриплое дыхание. На заднем плане завыла сирена.

— Почему тебе это нравится?

— Как ты не видишь, — отозвалась София. — Ее голос становился, с каждым словом, все более нежным, счастливым, холодным и совершенно неземным. Как будто она не говорила, а прикасалась — шелковыми, нежными губами. — Смотри, смотри.

Андрей действительно смотрел на экран, пока расстегивал два десятка маленьких пуговиц на ее длинном мягком платье, но на предпоследней пуговице недовольно сказал:

— Кровища. Взрывы. Выстрелы. Никогда не смогу этого понять.

— Ты же уже почти не боишься крови, — прошептала София, прижимаясь к нему. — Смотри, смотри.

Она говорила с ним, но смотрела на экран. Война крупным планом — возможно, это была не смягченная, режиссерская версия, не подходящая для показа в кинотеатрах. Изорванные криком рты, раны, песок пустыни, свалявшийся буро-коричневыми комками. Она смотрела и улыбалась, словно не замечая того, что делают руки Андрея.

Происходящее на экране, кажется, постепенно действовало на нее (а возможно, это действовала таблетка). Она сама расстегнула последнюю пуговицу, стащила платье через голову и погладила Андрея по щеке.

— Эй, очнись.

Он кивнул, моргнул и обнял ее.

— Сумасшедшая. Ну как тебе это может нравиться? Разве не достаточно было этого в жизни? Кровь, раны. Противно же.

— Нет, — задумчиво ответила София. — Нет, ты не понимаешь. В этом — самая суть жизни, человеческой жизни. Сейчас будет штурм. Как в «Падении черного ястреба». Возьми меня. Сейчас.

Под сердечками кажется, что прикосновения длятся бесконечно, оставляют следы на коже, и прекратить контакт совершенно невозможно.

— Хорошо, — сказал Андрей. — Ну хорошо.

Она улыбалась в неровном, пульсирующем свете фильма, не отрывая глаз от экрана. Вертолеты улетели, но камера по-прежнему смотрела в небо. Сейчас, вот сейчас в сером прямоугольнике появятся тяжелые, хищные силуэты бомбардировщиков, и камера тут же спустится вниз, чтобы схватить лица загорелых, вооруженных какими-то нелепыми, устаревшими винтовками людей.

Все происходящее в комнате, разумеется, записывалось. Каждый вздох и стон, каждое слово. Камера была безжалостно точна, как равнодушный, внимательный свидетель. И проблески красоты, и несовершенства — все превращалось в невидимые глазу цифры, кодировалось и оставалось в памяти устройства.

Скорее всего, они знали об этом, но перестали придавать этому значение.

Наркотики всегда делают людей более откровенными, но эти двое не спешили. Они больше молчали, чем говорили. Обсуждать этот фильм, кажется, было невозможно.

— Зачем ему Майкл, как думаешь?

— Вообще не понял. Дело то ли в «Русской стали», то ли в Лизе. Но чем он может быть полезен, не пойму. Обычный мужик. А ты что думаешь?

— И я не понимаю. Но знаешь, Лизе он нравился. Говорит, было весело.

— Лизе много с кем было весело.

Изумленный вздох, издевательский голос:

— Смотри-ка, ты ее еще и осуждаешь. Думаешь, имеешь право?

— Ну знаешь, тебе не в чем меня упрекнуть. Все эти пять лет… начиная с первого дня — только с тобой, ты знаешь.

Смех.

— Лучше бы ты изменял мне направо и налево. Ты что, думаешь, что верностью можно купить…?

— Нет, нельзя, — перебил ее Андрей. — Да. Мне нет никакого прощения. Но я делаю все, что могу.

— Ну ладно, поехали тогда домой.

— Нельзя, пока отец не разрешит. Можем пойти в спальню.

— Почему же он ненавидит тебя? И меня заодно?

— Я не оправдал его ожиданий. Наверное. Не знаю. Я сам хотел бы знать. Я люблю тебя.

— Я знаю. Я…

— Не говори. Я знаю, что ты не можешь.

Человек, назвавший себя Кириллом Ивановым, сидел за столом и смотрел видео.

На словах Андрея «я люблю тебя» он нажал на паузу.

Он встал со стула — жесткого, с высокой деревянной спинкой, и быстро прошелся туда-сюда по кабинету. Мягкий серый ковер пружинил под его ногами, обутыми в удобные домашние туфли. Огромные, во всю стену, окна были скрыты за доходящими до пола темными, плотными шторами. У входа в кабинет стояли две китайских статуи — точные копии солдат Глиняной Армии. Рядом с ними — лампы, установленные таким образом, чтобы тени статуй, искаженные и увеличенные, зловеще падали на потолок. Хозяину это нравилось.

— Почему? — сказал он вслух. — Почему? Чего я не вижу?

Сердце все еще болело.

Когда Андрей притащил ее знакомиться, он не придал этому никакого особенного значения. У каждого мальчика должен разок быть роман с женщиной старше себя. Через пару месяцев сообразит, что хватит, подарит ей машину и забудет. Зачем только приглашать ее в его дом? В конце концов, у Андрея есть собственная территория — квартира на Бронной, где он может делать что угодно (в пределах разумного и под ласковым прицелом видеокамер).

Тем не менее, Андрей пригласил ее в дом. И более того, устроил все в духе самого старомодного «знакомства с родителями», которое только можно было себе представить. Они долго ужинали втроем, и он был вынужден смотреть на нее и задавать ей вопросы. Тогда еще он надеялся, что из Андрея что-то выйдет, и уделял ему время.

Русые волосы, прямой нос, серые глаза. Ранние морщинки на лбу и между бровями (тогда ей было всего тридцать два), невеселое выражение лица. София — старинное, красивое имя, оно не очень ей подходило.

Как выяснилось, она один раз была замужем. Муж хотел ребенка, у нее не получалось. Вряд ли она хотела рассказывать об этом, но он задавал прямые вопросы — и с удивлением наблюдал, как вертится на стуле Андрей, сжимая губы.

Она быстро закончила свою нехитрую и грустную историю — семья университетских профессоров советского разлива, неудачная попытка карьеры, неудачный брак, очень слабенькая диссертация, невнятное существование в каком-то околонаучном фонде… Все было глупо и беспросветно (она этого не говорила, но только дурак не понял был), пока не случилась очередная неудача — она должна была бы поставить крест на всей этой суете, но получилось наоборот.

Андрей коснулся ее руки, явно предлагая замолчать. Она кивнула и замолчала.

София была одета в красивое синее платье, не очень хорошо сидевшее на ней. И почти никакого макияжа, как будто она не умела краситься. Фантастически неженственная женщина.

— Я был виноват в этой аварии, — вступил в беседу Андрей, — выехал на встречную полосу. На «рейнжровере», был пристегнут — короче, когда пришел в себя, то ни синяка. А София… в общем, «хендай» размазало в кашу, и она выжила чудом.

— Андрей позвонил в «скорую», — вставила София.

— Да. К счастью, врачи спасли Софии жизнь. Меня мучило чувство вины.

Кирилл Андреевич скептически поднял брови и уточнил:

— Врачи?

— Ну а кто? Я приехал к Софии в больницу. В общем, с тех пор мы и встречаемся.

— Очень романтическая история, — резюмировал Кирилл Андреевич. — А чем вы собираетесь заниматься дальше, София?

Женщина уже была готова ответить что-то, но Андрей оказался быстрее:

— Прежде всего, Софии нужно окончательно поправить свое здоровье. Потом посмотрим.

Ему было с самого начала понятно, что смотреть там не на что. Нет той красавицы, ради которой можно играть в рыцаря. Невзрачная женщина, нелепая история. Что нашел в этом сын, непостижимо.

Они еще не раз говорили об этом. Разговор каждый раз проходил по одному и тому же сценарию. Он указывал на недостатки Софии; Андрей защищал ее или уходил в себя.

— Ты подобрал себе неподходящую женщину, — говорил отец.

— Отец, мне не нужно ни перед кем выделываться. Это не конкурс длинноногих телок. Я для себя ее подобрал, а не чтобы показывать. Кстати, ноги у нее длинные.

— И ты хочешь сказать, что она тебе действительно нравится?

— Да, — усмехнулся Андрей. — Мне очень нравится.

— Что именно?

— Всё. Я счастлив с ней.

— Ты врешь, — спокойно сказал Иванов-старший.

Андрей налил себе в кофе молока, медленно размешал, не глядя на отца. Старику показалось — по тому, как были напряжены его руки под тонкой черной рубашкой — что Андрей сейчас закричит, но ничего подобного. Держать себя в руках он уже умел.

— Чуть-чуть, — наконец сказал он. — Я был бы счастливее, если бы был уверен в том, что она меня любит.

— Тебя, а не твои деньги? Смешно это все, Андрей, смешно и жалко.

— Возможно. Тем не менее, я не собираюсь ее бросать. Я хочу быть с ней.

Сын упрямился, и как странно упрямился. Девочки обожали его — всегда, с самого детства. У него всегда были самые красивые, самые нежные девочки — любые, каких он хотел. И вот… ну что это такое.

Первые полгода связь Андрея и Софии еще казалась — всем, не только ему — чем-то необычным, забавным. Потом все стали почти открыто удивляться. Друзья Андрея смотрели на него со смесью изумления и опасливого вопроса: что же ты там нашел такое, чувак? Андрей всегда улыбался и всегда говорил только одно: не взыщите, это любовь, видимо.

Как-то раз Андрей честно сказал отцу:

— Я все понимаю. Я вижу все ее недостатки. Влюблен — не значит слеп. Я понимаю, почему ты злишься. Я ни в коем случае не решил бы связать жизнь с ней, я сам удивляюсь. Но я люблю ее. Извини. Это как чары.

С каждым таким разговором они все больше отдалялись друг от друга — Андрей и отец. Терпеть это было совершенно невозможно, а если прибавить сюда то, каким сплошным разочарованием сын оказался во всех других сферах — тем более.

Он проверил все версии, включая самые неправдоподобные. Например, говорил с химиками.

— Теоретически, — тянули те, — возможна такая комбинация пресловутых феромонов или других химических соединений, не будем утомлять подробностями, которая заставит человека все время быть в измененном состоянии сознания. Но сделать такого пока никто не может.

Он придумал для Андрея дело на три месяца и отправил его в Бельгию, запретив брать с собой Софию. Тот подчинился.

Когда отец читал его переписку с ней, ему стало даже как-то неловко. Через два месяца после разлуки это были такие же длинные, влюбленные письма, как и в самом начале. «Счастье мое, любовь моя, я мечтаю о 14-м марта, когда я вернусь, ты встретишь меня в аэропорту, и я смогу поцеловать тебя, потрогать твои волосы, коснуться твоей груди, обнять тебя». «Мы поедем с тобой куда-нибудь — вдвоем или с друзьями, как ты захочешь, например, в твои любимые Альпы, ты будешь кататься на лыжах и смеяться надо мной, когда я буду требовать: „давай вернемся в отель, я хочу тебя“, но потом наконец согласишься и всю дорогу обратно будешь держать меня за руку, как только ты умеешь». И наконец, самое неприятное: «Я готов отдать все, что у меня есть — тебе. Все, что я знаю. Все, чем я владею. Все тайны, пароли и имена. Если ты захочешь. Я люблю тебя».

Версию с феромонами пришлось исключить и поговорить с психологами и специалистами по коммуникации.

Знаменитый НЛП-тренер и специалист по эриксонианскому гипнозу Михаил Фишер долго изучал записи, где фигурировала София, и высказался отчетливо:

— На месте этого человека я бежал бы от нее куда подальше. Она не соблазняет, а отталкивает. Смотрите сами, как она сидит, вся закрылась. И говорит, как будто делает одолжение.

Экран в этот момент показывал Софию, сидящую на диване, в спортивных штанах и босиком. Она сидела, скрестив руки и ноги, потирала пальцами свое голое плечо и скептически слушала, что говорит ей Андрей.

НЛП-шник включил звук.

— И что? — ее резкий голос. — Андрей, этого не нужно делать.

— Хорошо, — какой ласковый, миролюбивый голос у его сына. — Не волнуйся, я не буду.

Он сел рядом с женщиной на диван и обнял ее.

Ее тело, кстати, выглядело не совсем ужасно — видимо, сыграли свою роль ежедневные физические упражнения. Или он просто привык — он просмотрел часы и часы записей из ее жизни. София в гостиной, София в столовой, София в ванной, София в постели… София хмурится, София ест мандарин, София кричит от боли…

Она редко улыбалась и ни разу за все это время, насколько он мог судить, не плакала.

И да, она была на семь лет старше Андрея. Когда они встретились, ему было двадцать пять. А с того вечера, когда Андрей притащил ее знакомиться, прошло еще пять лет, и вот поди же ты — та же самая София снова сидит у него в гостиной. Глянца, конечно, в ней прибавилось, но характер остался мерзким. Ее манера смотреть на людей оценивающе, хмурить брови и медленно, громко, как на лекции, говорить выводила его из себя. Ее загадка выводила его из себя. Сколько раз он хотел положить этому конец — и так и не сделал этого.

Она погибла в той аварии. Идиот Андрей вколол ей сыворотку своими руками, нарушив две государственных тайны одним махом. Он вернул ее из полей смерти — почти, да не совсем, как это обычно бывает.

Андрей рассказал, простодушно и печально, как это произошло. Ночь, пустая трасса. Он торопился обратно в Москву. Он сел за руль чуть пьяным, потому что еще утром отпустил водителя — и вообще, он любил водить внедорожники сам. За десять километров от Москвы он попытался обогнать медлительный грузовик по встречной полосе. В неудачный момент.

Сам мог бы погибнуть, но нет. И быстро пришел в себя, выбрался из искореженной машины и полез смотреть, что он наделал. Увидел кровавый ужас, мертвую женщину, впервые в жизни, сопляк, увидел смерть вблизи. И что же он сделал? Заплакал? Позвонил в службу безопасности?

Нет, Андрей вернулся обратно к своей машине, вытащил из сумки чудом уцелевшие ампулу и шприц — и вколол сыворотку женщине, которую увидел впервые в жизни. И не в самом лучшем виде.

Какие волшебные минуты он обеспечил Софии — страшно подумать. Сыворотка возвращает к жизни с гарантией. Один раз, но с гарантией. Весь организм мобилизуется, начинает сопротивляться, делает невозможное. Хорошо, если ты просто очнулся в лаборатории, целый и невредимый, возвращенный с того света после милосердного убийственного укола, сделанного рукой врача (Крошка Мю ненавидит убивать сам, кстати). Тогда ничего и не болит.

А София — пока санитар из «скорой» не сделал ей анестезию — орала от дикой боли, зажатая между рулем и сиденьем. Подушка безопасности не помогла. Она истекала кровью и кричала. А Андрей, наконец позвонив в службу безопасности и в «скорую», стоял рядом с машиной и пытался что-то говорить, как в фильмах. Что-то вроде «все пройдет».

С того дня прошло больше пяти лет, и в последние четыре года Кирилл Андреевич действительно ненавидел своего сына. Он знал, что это слабость — но не мог ничего поделать с этим. И чувствовал ненависть. Нет, не все время. Но каждый раз, когда он смотрел эти видео, каждый раз, когда он слышал слова Андрея «я люблю тебя», обращенные к Софии (или представлял себе это), ненависть приходила. Вспышками.

И хорошо бы только ненависть.

9. Кому на Руси жить хорошо

Майкл проснулся у себя в номере. В кровати, раздетый и укрытый одеялом. Как будто он вчера вернулся сюда как ни в чем не бывало, и лег спать. Как будто не было этого странного (и страшноватого, что уж) разговора с неким Кириллом Ивановым. И не было властного «Ко мне», сказанного сквозь темноту, и не было круга из свечей, и холода в плечах. Все почудилось, привиделось. Воспоминания казались нереальными — и правда, разве такое бывает в жизни?

За окном гудели машины, пытающиеся разъехаться друг с другом в узких поворотах. Светило солнце. На тумбочке рядом с кроватью стоял стакан и бутылка минеральной воды. Майкл механически налил себе воды, поставил бутылку обратно — и вздрогнул. Именно эту марку он ненавидел, и не взял бы из холодильника никогда, а значит… Значит, его привезли сюда без сознания, уложили спать… А значит, все было правдой.

Телефон? Да вот он, лежит на тумбочке. Бумажник на столе. Одежда — на спинке стула. Все на месте, все хорошо. Ха-ха-ха. Мысли как-то путались и скакали.

Майкл поплелся в душ, все-таки допив воду — голова болела нешуточно.

Никогда не замечал, подумал он, что в этом номере такие противные на ощупь пластиковые выключатели. И такие скучные обои. Когда же они уже снимут мне нормальную квартиру.

Он включил холодную воду, умылся, машинально потрогал щетину, потянулся за кремом для бритья. И увидел на правом предплечье царапины.

— Что за…?

Он пригляделся.

Царапины были не просто царапинами, они были в форме цифр. 6813.

Это уже было как-то чересчур. Это они уже охренели совсем. Это уже нужно звонить в службу безопасности, и писать в штаб-квартиру.

«О том, что кто-то нацарапал у тебя на руке четыре цифры? Какой-то загадочный Кирилл Иванов? — ухмыльнулся голос разума. — Они решат, что ты допился до белой горячки меньше чем за месяц. А что, в России и такое может быть».

Майкл вдруг почувствовал себя очень одиноким, распечатал новую рубашку и поехал в офис.

Но стоило войти в кабинет, как ему позвонил раздраженный Джордж.

— Я не вижу результата! — орал он в трубку. — Я не вижу продаж!

— Так мы же… — попытался оправдаться Майкл. — И месяца же не прошло…

— Думаешь, ты год будешь сидеть на заднице и жить в пятизвездочном отеле? Мне нужны цифры! Мне завтра нужен план продаж на полгода!