Любить. Нельзя

«Без приглашения вошёл я в эту жизнь….»

Благодарности

Маме,

папе,

медицине,

Иисусу Христу и Будде,

бабушкам, дедушкам, прабабушке,

тетям и дядям, двоюродным сестрам и братьям, соседям,

яселькам, детскому саду, воспитателям,

школе, учителям, одноклассникам,

институту, преподавателям,

работе, коллегам, начальникам и подчиненным,

фильмам, книгам, журналам и газетам,

друзьям, приятелям и обидчикам,

первым читателям и почитателям,

жене и сыну,

интернету

и кое-кому

персональное

«Спасибо!»

Кофеварка и банкомат

ОН

Угрюм и молчалив. Сосредоточен. Погружен в себя. Невыразителен. И неприступен.

Можно принять его сосредоточенное молчание за глубокомыслие.

Его будто бы не интересует внешний мир со всей его суетой. Полная отрешенность.

Можно подумать, что он все время что-то считает и пересчитывает, что-то планирует и прикидывает. Вычисляет смысл своей жизни?

А чаще всего он кажется спящим.

Он скорее отталкивает, чем притягивает к себе. Невидимая стена.

От него исходит своеобразный и узнаваемый запах.

Запах, который влечёт и притягивает всех.

Запах денег.

Он говорит односложно и конкретно.

Будто знает всего несколько слов и фраз.

«Сколько?»

«Пересчитай».

Он даже подмигивает.

Как можно описать его внешность? Хватит одного слова: шкаф.

У него консервативный и строгий облик. Классика. Ни прибавить, ни убавить.

Он просто сливается с окружающей средой. Его не видно и не слышно.

И кажется, ему это нравится.

ОНА

Стройна и изящна. Яркая и элегантная. Создана вызывать восторг и восхищение, радость и бодрость. Дарит надежду и утешение, удовольствие и наслаждение.

Настоящий Центр притяжения.

Просто Мечта.

Знает множество слов и не любит молчать.

«Эсспрессо».

«Капуччино».

«Латте».

«Мокко».

«Ристретто».

И это только про кофе!

Пожалуй, даже визглива. Но вдоволь повизжав, умиротворённо вздыхает.

Время от времени в ней просыпается маленький вулкан, который заставляет ее кипеть и бурлить.

А какой божественный аромат!

Невозможно остаться равнодушным!

Его волны настигают и накрывают с головой и в каждом пробуждают страсть и жгучее желание…

Её стихия — изысканные интерьеры, изящные очертания, блестящие детали, броские мелочи.

Только не слиться с окружением!

Иначе она будет злиться!

Она ненавидит, когда её задвигают.

Это превращает её в засохший цветок…

ОНИ

Говорят — противоположности притягиваются.

Еще говорят — браки совершаются на небесах.

Никто не понимает, почему они оказались вместе.

Никто не знает, какая сила привела их друг к другу.

Никто не помнит, когда это случилось.

Может быть, короткое замыкание?

Яркая вспышка, озарившая все вокруг новым светом.

Электрическая дуга, соединившая их навсегда.

Ослепляющий всполох электросварки.

В ней раздался внутренний визг: это ОН!

И что-то щелкнуло в нём: ОНА!

Но каждый остался самим собой.

Он всё так же молчал. Она всё так же любила визжать.

Но его молчание стало чуть-чуть другим, потому что он слушал ЕЁ.

Молчание того, кто внимательно слушает.

И она не просто визжала — она знала: у нее теперь есть внимательный и терпеливый слушатель, который никогда не перебивает и дослушивает до конца все её излияния.

Она узнала, что значит чувствовать себя как за каменной стеной.

А ещё она познала запах денег, наполняющий существо чувством твердой опоры.

Он же, казалось, еще больше отключился от внешнего мира благодаря её божественному аромату. И переживал неизвестное ему до сих пор ощущение уюта и устроенности.

И никто не знает, как долго они были вместе.

Казалось, так было всегда, от начала времён.

И никто не верит, что это возможно на самом деле.

03/07/2006г.

Что такое «папа»

Это рассказ о мечте, которая никогда не сбудется. Многие мальчики могли бы рассказать о такой мечте, но когда–то давно им сказали, что мальчики не плачут, и они поверили этим словам. Потом эти мальчики выросли и стали большими… мальчиками. Им сказали, что теперь они мужчины, а мужчины не плачут. И они опять поверили.

ПАПА?

…Мир изменился и стал другим. Что–то произошло. Я не сразу понял, что именно. Я просто почувствовал, что мир изменился и стал другим. Изменения были почти неуловимы, какая–то вибрация… Вибрация… Да! Вибрация! В моем мире появилась новая вибрация. Она исходила от нового звука, который я не замечал раньше. Я просто жил своей детской жизнью: ходил в детский сад, играл с ребятами, летал во сне и однажды даже упал с дивана после неудачного маневра в ночном полете…

Что–то странное происходит с ребятами в детском саду — они будто сговорились и наперебой рассказывают о том, чем занимались со своими папами в прошедшие выходные.

Мы стоим вчетвером в игровой комнате детского сада вокруг маленького столика, на котором раскладываем шахматную доску и шахматные фигурки. Мы играем в шахматы. Вернее будет сказать, что мы играем шахматами, а не в шахматы. В комнате просторно и светло: свет попадает в нее через большие и высокие окна, до которых трудно дотянуться, стоя на полу, потому что мы сами еще совсем маленькие.

— Мы выкапывали червяков, собирали их, жарили на сковородке и ели с хлебом, — рассказывал Сережа.

Это было неправдоподобно, и над ним все смеялись. А у меня была мысль, сомнение, перемешанное со страхом и брезгливостью: «Фу! Как это можно есть червяков? Пусть даже жареных и с хлебом. А вдруг правда? А какие они на вкус, эти червяки?» Я спросил. Сережа ответил:

— Ну, они как жареная колбаска. Ты же ел хлеб с жареной колбаской? Я кивнул. Я не раз видел, как мама жарила колбасу на большой сковородке, и по нашей комнатке витали запахи жареного мяса и дыма от горящего жира. Я прекрасно знал вкус жареной колбасы и даже почувствовал его сейчас. Мне представился розовый жареный кружок с блестками жира, лежащий на куске серого хлеба. Когда в него впиваешься зубами, из него выступают капельки жира, а хлеб крошится, и крошки падают на пол.

— Ну вот, они такие же, — сказал Сережа.

— А мы пилили доски большой пилой, потом гвоздями прибивали их к стене и делали полки. Я сам забил большущий гвоздь! — с гордостью говорил Юрик.

Доски, гвозди — я видел все это у тети, когда мама привозила меня к ней на лето. С досками бывали проблемы: от них были занозы, которые приходилось выковыривать швейными иголками, а потом извлеченную занозу полагалось перекусить, чтобы от нее не было вреда. Так говорили бабушка, тетя, мама и мои двоюродные сестры.

— А мы ходили на речку и ловили рыбу на удочки. Я сам поймал пять рыбок! — хвастался Вовка.

Я видел ребят с длинными палками, которые сидели на берегу речки целыми днями и всматривались туда, где качался поплавок. Если честно, я их не понимал: как можно целыми днями сидеть на одном месте и смотреть в одну точку, когда вокруг столько интересных мест и хочется до каждого добежать и все–все–все увидеть и рассмотреть?

Я внимательно и с интересом слушал их и не знал, о чем же рассказать мне. Когда они все закончили свои рассказы, пришла моя очередь, и они почти в один голос спросили:

— А ты чего молчишь? Теперь твоя очередь — рассказывай, чем ты с папой занимался? — три пары глаз внимательно и пытливо смотрели на меня.

«Я?!» Именно в этот миг я почувствовал, что мир изменился. «Чем я занимался со своим папой?»

«Папа?» Вопрос отдается эхом в моей голове: «Чем ты с папой занимался?» «А что это — „папа“?» Я не знал, что такое «папа». Это был новый звук, новая вибрация, которая для меня ничего не означала, но она вошла в мой мир и изменила его навсегда.

У меня, в моем мире, этого не было. Никогда не было. Сколько я себя помнил. Была мама, была бабушка, были тети, были сестры, были братья — все двоюродные. Были еще какие–то взрослые дяди, которые жили по соседству, которые приходили в детсад за другими ребятами. А вот папа — его не было…

— У меня нет папы, — сказал я, немного смущенно. Я вдруг почувствовал, что становлюсь в их глазах чем–то неполным, ну как, например, человек без ног. Или слепой.

— Как это — нет папы? — спросили они почти одновременно. Я увидел, что они меня не поняли, и это было заметно по их глазам и лицам. Они совершенно искренне меня не понимали. Как может не быть папы?! Ведь у них же есть! И у всех других ребят в садике тоже есть папы! Теперь оказывается, что не у всех…

Как–то непонятно…

Я почувствовал, что выпадаю из их мира, из нашего общего маленького мирка. Я стал другим. Мне даже рассказать им не о чем! У меня же нет папы! И получается, что нам не о чем разговаривать. Я будто стал чужим, необычным, будто у меня тут же выросли рога или кожа стала зеленой. Я перестал вписываться.

— Он уехал, — соврал я, чтобы не дать разрастись трещине непонимания между мной и этими ребятами.

Я ведь хотел с ними дружить и играть, общаться. Я не хотел, чтобы меня исключили из компании, чтобы от меня отвернулись из–за того, что у меня нет папы, будто я умственно отсталый или инвалид. Я испугался.

— А куда он уехал? — я увидел интерес в их глазах.

— Не знаю, надо у мамы спросить, — ответил я, и тема неожиданно закрылась, а мы продолжили свои игры — шахматы, шашки и много–много других, которые мы придумывали сами. Расставляли фигурки на доске, как–то двигали их. Те из ребят, кто знал больше, учили других.

А я не мог отделаться от вопроса, который вдруг стал жизненно важным и интересным для меня: «Что такое „папа“?» «Почему папа есть у других ребят и живет вместе с ними, а у меня его нет? И если он и правда уехал от нас с мамой (я сам поверил в то, что придумал), то где он сейчас и когда вернется домой, к нам с мамой? И чем мы будем с ним заниматься? Чем можно заниматься с папой?»

«ПАПА…»

Новый звук и новое, совершенно непонятное явление вошло в мою жизнь и вызвало сразу множество вопросов, удивление и недоумение одновременно, сделало меня непонятным для других, едва ли не чужим, почти инопланетянином… Мир стал другим.

«Папа…» Я вслушивался в этот новый звук, ощущал новые вибрации, пробовал их наощупь, трогал губами, вслушивался в них и хотел понять их значение.

Надо спросить у мамы, что такое «папа», есть ли он у меня и куда он уехал, где он сейчас и когда вернется к нам с мамой и будет с нами жить. Папа — это, наверное, здорово! Папа — это, наверное, такой большой и сильный друг, он, наверное, как брат или добрый дядя. Наверное, с ним может быть очень интересно: вон ведь ребята столько всего рассказывают — и, может быть, он будет мне вместо братика или сестрички и мы будем с ним играть, а то одному бывает очень скучно…

Я уже давно пытался как–нибудь найти себе братика или сестричку, с тех пор, как узнал историю своего появления на этот свет — меня нашли в капусте на огороде у моей тети. Мне рассказала об этом мама, а тетя подтвердила, что именно так все и было. Но я бы и так поверил своей маме: зачем ей меня обманывать?

Это был не просто миф о сотворении мира: это было совершенно реально и правдоподобно, потому что я сам бывал на этом огороде и своими глазами видел эту капусту, где меня нашли. Кочаны капусты были соизмеримы с моим ростом и легко верилось, что меня на самом деле нашли между капустными листьями. Мама и тетя не один раз рассказывали мне, как они пришли как–то вечером поливать огород и заметили меня в одной очень большой капусте. Я лежал меж капустных листьев, укрытый ими как одеялом, был совсем маленьким и безмятежно спал, улыбаясь во сне…

Несколько лет подряд, когда мама привозила меня к тете на лето, я специально ходил в огород на капустную грядку и проверял, нет ли там еще кого–нибудь. Я искал братика или сестричку. Я очень хотел братика или сестричку! Конечно, у меня были двоюродные сестры, но с ними я мог играть только летом, а осенью мама увозила меня домой, и я оставался один. Поэтому каждое лето почти до самой школы я ходил между огородными рядами, заглядывал между большими капустными листьями, но никого не находил, кроме гусениц и белых бабочек–капустниц.

ПАПА!

Мама рассказывала мне, что я просто замучил ее вопросами о папе. Есть ли у меня папа? Где мой папа? А у всех ли детей бывают папы? Когда к нам приедет наш папа? Почему он уехал и не живет с нами?

Она улыбалась на мои вопросы улыбкой человека, которому неприятно или стыдно говорить правду. Или правда связана с сильной болью и большой утратой, о которой не хочется даже думать и вспоминать. Потому что если вернутся воспоминания, то вернутся и слезы, и горе, и безысходность, как тогда…

А улыбка — это защитная маска. Если не улыбаться, навернутся слезы. И что тогда сказать малышу, который всего лишь спросил про своего папу? Как объяснить ему эти слезы? Он ведь может испугаться, что сделал маме больно, и тоже заплачет… Как все это тяжело держать в себе! И вроде время прошло, а как невыносимо больно и хочется плакать, будто все это было только вчера! И что сказать малышу? Опять рассказать историю с капустой? Он уже не поверит — он ведь растет и уже все понимает… А его папа… Он рядом, он в другом городе, надо просто сесть в электричку… Ты увидишь своего папу, сынок!…

Папа! Вот он — я вижу своего папу! Он живой, настоящий! Он с интересом смотрит на меня и улыбается: «Вот как вырос тот малыш. А ведь, кажется, совсем недавно умещался на моей ладони».

Мой папа живет в городке со странным названием. Оно звучит почти так же, как «Процедурная». Я пытаюсь представить, что я живу в городе с таким названием.

— Где ты живешь, мальчик?

— В Процедурной.

Да…

А папа смотрит на меня, я смотрю на него и не знаю, что делать. Подойти и спросить, когда он к нам вернется?

…Моя маленькая ладошка тонет в твердой, большой, сильной и горячей папиной руке. Мы идем по улице. Я чувствую, как сила и тепло папиной руки передается мне через мою ладошку. Мир вокруг ярок и чудесен! Я иду по улице с папой! Мой папа сильный, и я никого не боюсь! Природа радуется вместе со мной и подливает красок и тепла, солнышко улыбается мне, протягивает ко мне свои лучи и ласково гладит меня по голове и лицу, деревья хлопают в листья–ладоши и оглушают меня овациями, птицы кружат над моей головой и поют только для меня свои лучшие песни, нежный ветерок треплет и перебирает мои тонкие волосинки…

Чтобы посмотреть на папино лицо, я задираю голову и вижу голубое небо и безмятежные облака: я такой же безмятежный, как и они…

Мир вокруг меня опять изменился — он стал таким чудесным! Потому что со мной мой папа!

А время летит незаметно. Этот день был очень длинным, но даже он заканчивается, и приходит вечер, пора ложиться спать. Завтра будет новый день, и надо набраться сил.

— Спи, сынок, спокойной ночи.

— Мам, а папа ведь поедет с нами, да? И будет с нами жить?

— Да, сынок…

Да, папа будет жить с нами, он вернется! Настоящий, сильный папа, как у других ребят в детском саду! Мы будем с ним играть и заниматься разными делами, а потом я буду рассказывать ребятам в детском саду, чем мы с ним занимаемся! А он ведь, наверное, много знает и умеет, он ведь уже такой большой…

…Он привел нас в свою кузницу. Впервые в жизни увидел я настоящую наковальню и кузнечный горн. Там горел огонь, который был единственным источником света в этом темно–сером помещении. Папа быстро переоделся, надел кузнечный фартук и стал что–то делать с листом металла. Он положил на него шаблон, быстро обвел его металлическим стержнем. Потом зажал в тисках на наковальне какую–то большую железку и стал орудовать ею, как ножницами, — он резал по обведенному контуру на металлическом листе. Обрезки металла он выбросил, потом как–то ловко согнул края листа и получился металлический совок! Настоящая шумовка для печки! Только без ручки. Я поразился преображению металла в ловких и сильных руках моего отца. Я никогда такого не видел и никогда не забуду это зрелище!

Потом он взялся за изготовление ручки. Достал откуда–то металлический прут, сунул его в огонь, за что–то дернул, и огонь резко усилился, а прут раскалился докрасна. Отец достал его из огня, положил раскаленный конец на наковальню и начал орудовать небольшой кувалдой. Под его ударами прут изогнулся и принял нужную форму, все еще оставаясь красным. Потом отец сунул его в воду — вода зашипела, испаряясь и охлаждая раскаленный металл.

Отец сунул в огонь другой конец прута, накалил его и придал ему нужную форму, уже другую. Получилась металлическая рукоятка. Затем он приварил раскаленным кусочком прутка рукоятку к совку — и вот шумовка готова!

Это было чудом и волшебством — два куска металла на моих глазах превратились в нужную и полезную вещь! И это сделал мой папа! У меня на глазах! Своими руками! Я тоже хочу уметь делать вещи своими руками! Я тоже хочу так же ловко обращаться с огнем и железом! Он обязательно научит меня этому! И многому другому, ведь он так много умеет!

…А потом мы шли домой. И папа посадил меня к себе на плечи! Я сразу стал высоким и даже выше папы! Как много видно с высоты! Я тоже вырасту большим и сильным, как папа!

Я рисую в своем воображении чудесный новый мир, полный возможностей и радостных дел с моим папой. Мой чудесный новый мир, где я и мой папа — вместе. И я хочу, чтобы этот день продолжался и никогда не заканчивался, я хочу, чтобы он повторялся вновь и вновь, и я вновь и вновь спрашиваю:

— Мам, папа ведь поедет с нами, да? И будет с нами жить?

— Да, сынок…

ПАПА…

…Скоро выходить, потому что надо идти на вокзал. А папы все нет и нет! Он сказал, что выйдет ненадолго в магазин и вернется.

— Ну где же папа? — я волнуюсь, беспокойно хожу по комнате, выглядываю в окно.

— Папа сейчас придет. Он сходит в магазин, потом вернется, и мы вместе поедем домой.

Время идет, а папа все не возвращается. Уже пора выходить — скоро поезд, а папы все нет и нет! Я начинаю очень сильно волноваться, в моей груди нарастает беспокойство и возникает неприятное предчувствие… Ну где же папа?!

— Мама, ну когда же папа вернется!? Мы ведь не можем уехать без него! Он ведь обещал, что поедет с нами! — я вот-вот заплачу от отчаяния! Слезы вот-вот потекут из моих глаз. Ну когда же вернется папа!

А время неумолимо. Время не щадит меня. Оно наступает на меня, как каток на асфальт, и ему наплевать, что я совсем маленький мальчик. Время не хочет остановиться, чтобы дать мне дождаться моего папу. Время утюжит и сминает меня, как бульдозер…

Начинается душераздирающая сцена — мама пытается уговорить меня поехать домой без папы:

— Сынок, пойдем, нам уже пора выходить, а то мы опоздаем.

— А как же папа?! — слезы уже не слушаются меня и заполняют мои глаза. Все расплывается передо мной. «Где же папа?! Когда же он придет?!»

— Он потом к нам приедет, попозже. Он ведь знает, где мы живем.

— Нет, давай еще подождем папу! — я протестую! Не может так быть, чтобы папа не вернулся! Он ведь обещал, что быстро придет! Он сейчас сходит в магазин и вернется! Может, он мне шоколадку купил! Он ведь обещал, что придет!

— Сыночек, ну нам уже пора, пойдем, мой хороший.

— Нет, я не пойду без папы! — Папа ведь не мог обмануть меня, зачем ему обманывать своего сына?! Я уже почти ничего не вижу из-за слез и ничего не слышу из-за своих рыданий.

— Но мы же опоздаем на электричку! — мама уже сама готова расплакаться вместе со мной.

— Ну и что! Все равно папу буду ждать! — Я уже плачу навзрыд и ничего не могу с собой поделать! Я чувствую отчаяние и беспомощность. Что еще я могу сделать, маленький мальчик, бессильный перед миром взрослых?! Я могу только плакать от отчаяния и бессилия.

Я плачу навзрыд и уже обо всем догадался: они специально так договорились. Когда придет время уезжать, отец уйдет под каким-нибудь предлогом, пообещав, что обязательно вернется, а мама как-нибудь уговорит меня уехать без отца. Я не слышу, что говорит мне мама, я утонул в рыданиях и оглох от отчаянных и беспощадных мыслей:

«Он меня обманул! Я никому не буду верить, если меня обманул мой папа! Он обещал, что вернется и не вернулся! Обещал, что поедет с нами и не поехал! Он обманул меня! Он предал меня! Он оставил меня одного! Совсем одного! Значит, я ему совсем не нужен! Я ЕМУ НЕ НУЖЕН!!! Я НЕ НУЖЕН СВОЕМУ ПАПЕ!!!»

Мир изменился. Мой чудесный новый мир оказался всего лишь призрачным миражом, всего лишь зыбким воздушным замком, всего лишь хрупким карточным домиком…

Я и мой папа вместе — этот чудесный новый мир разбился вдребезги, как хрустальная ваза, упавшая на бетонный пол…

Он разбился вдребезги и завалил меня своими осколками. Эту гору осколков я огородил в своей памяти колючей проволокой детского страха и глубоким рвом отчаяния, который заполнил слезами от страшной потери и сознания невыносимого предательства, чтобы никогда не возвращаться сюда.

…Я не помню, как мы вернулись домой. Мама рассказывала потом, что об отце я больше не спрашивал. Как отрезало. Она так и сказала.

ПАПА.

…Я дочитываю моему малышу главу о «Танцующей Корове» из «Мэри Поппинс», закрываю и убираю книгу, выключаю лампу у изголовья, забираюсь к сыну под одеяло, обнимаю его и пою ему песню без слов — это просто мычание на мотив телепередачи «Спокойной ночи, малыши». Скоро он начинает ровно сопеть. А я начинаю понимать, что такое «папа».

Мир опять изменился: мне кажется, будто мне столько же лет, сколько сейчас моему малышу. Предательские слезы выступают на глазах, и я едва их сдерживаю. Чтобы не нарушить сон моего малыша и не испугать его, я тихонько выбираюсь из-под одеяла, хорошенько укрываю его и на цыпочках выхожу из детской. Вокруг тишина и темнота. Я прохожу на кухню и бросаюсь к столу, я по–настоящему рыдаю как маленький мальчик, слезы неудержимо наполняют мои глаза, стекают по щекам и капают на стол: они крупные, и я чувствую соленый вкус, а они все капают, и капают, и капают с носа, щек, губ и подбородка — со всего лица…

Я продираюсь через колючую проволоку своего детского страха, преодолеваю ров отчаяния, заполненный слезами страшной потери и сознания невыносимого предательства.

И вот сквозь слезы я вижу, будто дверь открывается и в комнату входит мой папа. Он улыбается, замечает, что я плачу, и подходит ко мне. Он дает мне маленькую шоколадку и поднимает меня на руки, а я сжимаю эту шоколадку своими пальчиками. И он ласково говорит мне: «Не плачь, сынок! Я вернулся, как обещал. Я уходил за шоколадкой для тебя. Ты ведь любишь шоколадки?» И я киваю ему, и крупные слезинки продолжают выбегать из моих глаз. И я крепко-крепко, со всей своей детской силой, обнимаю его за шею и прижимаюсь своей щекой к его щеке. И я чувствую своей нежной детской кожей покалывание жесткой щетины, начинающей выползать из его побритой утром щеки. И мне приятно это покалывание: оно подтверждает, что мой папа — настоящий и он со мной, здесь. И он говорит мне и маме: «Ну наконец-то, все мы вместе! Нам пора идти, а то мы опоздаем на поезд».

А мне он говорит: «Не плачь, сынок! Мы теперь всегда будем вместе. Никто тебя больше не обидит! У нас с тобой впереди много интересных дел! Я многому тебя научу.»

И я киваю ему и еще сильнее обнимаю его за шею своими маленькими ручками и еще сильнее прижимаюсь к его колючей щеке, чтобы на самом деле почувствовать: вот он, мой папа, рядом со мной, он — живой, он — настоящий, я и мой папа — вместе, и мы уже никогда не расстанемся и все время будем вместе…

И мы втроем идем на вокзал. Папа несет меня на руках, а мама держит его под руку и идет рядом. Мы ни о чем не говорим. Мы просто идем в тишине, как обычная семья, когда папа несет сына на руках, а мама держит папу под руку, и всем им очень хорошо только от того, что все они — вместе. И не надо ничего говорить. А шоколадка давным-давно растаяла в моей руке, и я о ней давным-давно забыл.

И мы садимся в поезд и едем к нам домой, туда, где папа будет жить с нами. И я засыпаю на руках у папы. И он нежно и заботливо держит меня на руках почти всю дорогу, несмотря на то, что его руки устали от тяжести моего маленького тельца. И моя голова лежит на его плече, а мои расслабленные пальчики отпускают давным-давно растаявшую шоколадку, и она медленно-медленно падает вниз…

И я знаю, что это лишь моя мечта, мой детский сон, и что этого не будет никогда. И я убью любого, кто скажет мне, что мужчины не плачут!