16+
Луковица. Дом страха

Бесплатный фрагмент - Луковица. Дом страха

Электронная книга - Бесплатно

Введите сумму не менее null ₽, если хотите поддержать автора, или скачайте книгу бесплатно.Подробнее

Объем: 148 бумажных стр.

Формат: epub, fb2, pdfRead, mobi

Подробнее

ЛУКОВИЦА

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ДОМ СТРАХА

Страх отнимает память.

Фукидид

Март 1971 года, Бат

Глава первая. Ролан

В юности он, говорят, был очень одарен. Сеансы, которые он устраивал, собирали множество народа, и каждый готов был заплатить. С тех самых пор, как Ролану исполнилось двенадцать, они жили на эти «пожертвования». Отец ругался и называл это «ярмарочной ерундой», а его самого «цирковой мартышкой», — когда бывал достаточно трезв, конечно, — но деньги между тем брал, не стесняясь. Сам Ролан никогда себя не ощущал цирковым уродцем, или игрушкой, или, скажем, артистом. Он искренне верил в то, что делал. И до сих пор верил. В том-то и была проблема. Он до сих пор верил в существование эфирного мира, в тени, в призраков, в эманации из иной реальности. А еще он знал, что там, совсем рядом, за очень тонкой — ткни пальцем, и она лопнет — мембраной такая тьма… Всепоглощающая тьма. Она однажды попробовала Ролана на зуб, и ей, тьме этой, очень понравилось. С тех пор она не раз и не два приходила во снах, нашептывала, обещала. Делилась советами. Ролан просыпался в холодном поту, крича, рыдая, весь мокрый от слез, и долго потом стоял под горячим душем, пытаясь прогнать поселившийся внутри холод. Он рискнул заглянуть в бездну. Бездна посмотрела в него самого.

Ему было двадцать два года, когда его карьера медиума закончилась. Отец умер годом позже, спился и свалился в канаву, где и замерз одним ужасным морозным декабрьским утром. Мать уехала в неизвестном направлении. Джек и Джерри… Джек и Джерри пытались какое-то время поддерживать с ним связь, но Ролан оборвал ее. Ему были невыносимы люди в те долгие месяцы. Люди вибрировали, кричали, излучали цвета, звуки и запахи, которые он неспособен был перетерпеть. В конце концов он остался в пустоте, в одиночестве, в блаженном вакууме, куда не пускал никого и ничего. Перебивался заработками от случая к случаю, пару лет практически жил на улице и питался в общественной столовой, а потом нашел себе отличную работу, позволяющую не спать по ночам. Сторожил склады, унылые, заурядные пакгаузы, где духовной энергии было — хорошо, если крохи.

А потом, однажды утром, тоже холодным и по-мартовски сырым, на пороге его крошечной квартирки появилась Джерри.

Она выросла. Очень выросла. Ролан помнил ее худенькой девочкой четырнадцати лет с парой смешных косичек. Лента на левой постоянно развязывалась, прядки выбивались из прически, и Джерри выглядела всегда такой… забавной. А теперь стала взрослой, и с этой взрослостью пришли унылость и усталость. Она подстриглась очень коротко — ей совсем не шло, — а под глазами залегли тени.

— Джеральдин, — Ролан протянул к ней руку, и тут же уронил ее. Касаться сестры было страшно.

— Ролли… — сперва Джерри смотрела на него широко раскрытыми глазами, узнавая заново, а потом всхлипнула, подалась вперед и макушкой ткнула его в подбородок. Ролан ощутил на коже ее горячие слезы. — Джек, он…

Ему не нужно было слышать историю. Едва только слезы коснулись его кожи, он уже знал все. От видений и навязанных чувств он закрываться научился еще двадцать лет назад. Но подобные эмпатические «приступы», от них спасения не было. Они приходили, накрывали Ролана с головой, а уходя, оставляли опустошенным, измученным и — с новым знанием, которое ему было вовсе не нужно.

Джекоб угодил в неприятности. Ролан помнил его как более разумного и осторожного из близнецов, но, очевидно, время шло, и брат менялся.

— Его… его убьют, — всхлипнула Джерри. — Они его убьют, Ролли!

— Сколько?

Вытерев слезы, Джеральдин назвала сумму. Чудовищную сумму. У Ролана никогда не было таких денег. Даже в годы, когда он давал по дюжине сеансов в неделю. Он огляделся беспомощно, посмотрел на свою тесную прихожую, на крошечную кухоньку — через приоткрытую дверь, на спальню, где стояли старая, скрипучая кровать, полупустой комод и книжный шкаф, забитый пустой, глупой литературой. Макулатурой, правильнее сказать. Ролан сроду не видел таких денег.

— Я что-нибудь придумаю, — сказал он.

Я что-нибудь придумаю.

* * *

Хельга Сведенборг ужасно напоминала Ким Новак, какой увидел ее когда-то Хичкок: холодная, величественная и вместе с тем, сексуально-притягательная блондинка. В первые минуты на Ролана накатило. Он ощутил себя сидящим в кинозале, почувствовал запах поп-корна, содовой воды, пота своих соседей. А потом отпустило. Сделав короткий вдох-выдох, Ролан выдавил улыбку. Он знал, что вышло плохо, но мисс Сведенборг была снисходительна. Она откинулась на спинку кресла, раскурила тонкую длинную сигариллу и выпустила дым через ноздри. Притягательно. Сексуально. Это вызвало приступ тошноты, и Ролан отвел взгляд.

— Вы знакомы с домом О'Лири, мистер Эйтли?

— В общих чертах, — ответил Ролан.

Он был там в юности, и Хельга Сведенборг, конечно, знала об этом. Иначе бы не стала его приглашать. Это был классический дом с приведениями, и тогда, в двадцать лет, Ролан ощущал его как нечто зловещее, полное иной, чуждой жизни, опасное. Тогда, в двадцать лет, он проявил благоразумие и не сунулся в особняк О'Лири. А потом прошла всего пара лет, и благоразумие ему изменило. Он сильно поглупел к двадцати двум годам.

— Домом занимается доктор Костнер, — новое облачко дыма выскользнуло из ноздрей мисс Сведенборг — точно эктоплазма, подумалось Ролану — и на мгновение окутало ее лицо. — Вы, конечно же, читали его последние работы?

Нет, не читал. Ролан давно уже не читал ничего, связанного со спиритическими исследованиями, и не был в курсе последних событий. Он оберегал себя.

— Доктор Костнер, — продолжала Хельга Сведенборг, — полагает, что сумеет поймать сущность этого дома.

Ролан покачал головой. Он не собирался ни оспаривать мнение доктора, ни соглашаться с ним. Просто покачал головой, чтобы хоть как-то среагировать. Начали неметь ноги. Холод поднимался от них по телу к сердцу, как при отравлении, и страх сковывал все сильнее. Ролан просто покачал головой, чтобы показать — прежде всего себе, — что еще жив.

— Доктор Костнер назвал вас среди возможных медиумов, подходящих ему для работы, — сказала мисс Сведенборг.

Интересно, отрешенно подумал Ролан, а она — родственница великого мистика, или однофамилица? Или это псевдоним?

— От вас не потребуется жить в доме постоянно, — продолжала мисс Сведенборг. Дым клубился у ее лица. — Только приезжать по желанию доктора Костнера и проводить сеансы.

— Я согласен, — тихо сказал Ролан.

— Вы не выслушали еще все…

— Я согласен, — оборвал ее Ролан. — Со всем, что от меня может потребовать доктор Костнер.

Хельга Сведенборг смотрела на него минуту с небольшим, а потом кивнула. Протянула руку для пожатия, очень твердо, уверенно, совершенно по-мужски. Ролан, проведший последние двадцать лет в стороне от людей, неизменно терялся в таких случаях. Руку пожал. И его снова накрыло, на этот раз мучительным, ярким видением: Хельга, голая, и вместе с ней поджарый, загорелый, красивый, точно голливудский актер, доктор Питер Грей Костнер. Пальцы разжались, и собственная рука Ролана безвольно повисла вдоль тела.

— Все в порядке, мистер Эйтли? — спросила с легкой профессиональной тревогой мисс Сведенборг.

— Да, — выдавил он, — все хорошо.

И захлопнулся наглухо.

* * *

Он так редко общался с людьми, что теперь был выжат досуха. По телу расползалась вялость, мышцы подрагивали, а голос то и дело срывался на беспомощный сип. Чтобы избавиться от ужасающего, болезненного чувства беспомощности, он пошел на прогулку, избегая людных улиц, и ходил, ходил, пока на город не опустились сумерки. Сперва зажглись неоновые вывески, затем фонари. От такого количества яркого, искусственного света голова разболелась. Теряя равновесие, он успел ухватиться за металлическую спинку какого-то стула и сесть. Зажмурился, задышал быстро, неглубоко, пытаясь привести себя в чувства.

— Простите, сэр, но мы уже убираем столики с тротуара.

Ролан моргнул — перед глазами была желто-пурпурная пелена, искрящаяся неоном, — и ляпнул:

— Рано еще.

Кто-то рядом рассмеялся весело, звонко — точно россыпь бубенцов, эльфийский какой-то смех.

— Ну, это мое заведение, — сказал тот же голос, — так что тут мне решать.

Она помолчала. Тишина тут же наполнилась голосами, смехом, громкой музыкой, и захотелось зажать себе уши, но руки были тяжелы и беспомощно лежали на коленях.

— Вам нехорошо, сэр? — спросила женщина.

Ролан покачал головой. Головная боль возникла где-то в области затылка, забилась в черепной коробке, рванула к вискам и пропала. Ему было никак.

Теплая рука коснулась его шеи. Ролан дернулся, пытаясь закрыться еще сильнее, спрятаться еще глубже, уйти от этого прикосновения. Нервы были обнажены. Однако, к его удивлению и облегчению, удара не последовало. Обычное прикосновение. Обычная женщина. Заурядная. Ни страстей, ни особых желаний. Цвет — табачный. Запах… консервированный персик. Ролан медленно открыл глаза, с трудом разлепляя веки. Табачный. Сарафан — табачный, сорочка бирюзовая, своеобразное сочетание. И крупная брошь, шитая бисером: сердце, пронзенное стрелой.

— Помоги, Сейди, — распорядилась женщина, подхватывая его под локоть и поднимая со стула.

С другой стороны Ролан ощутил новое тепло, снова перед глазами мелькнул какой-то образ, но сразу же пропал. С трудом переставляя ноги, он пошел в заданном направлении, не имея возможностей сопротивляться.

— Осторожно, — предупредила женщина. — Порог. Сюда. Сюда.

Она произносила ничего не значащие слова, и звук ее голоса успокаивал. Шаг, еще шаг. Мягкое кресло. Теплая рука, лежащая на лбу.

— Принесли капли, Сейди.

Запах валерианы. Ролан залпом осушил рюмку с лекарством.

Чувства вернулись медленно, как возвращается чувствительность онемевшей конечности. Сперва — покалывание, подкожный зуд, потом боль, и только потом приходит понимание, что ты снова можешь шевелиться. Ролан сделал судорожный вздох, поднял руку и провел по глазам.

— Закончи со стульями, Сейди.

Колыхание воздуха. Снова запах консервированного персика, на этот раз — настоящий, не воображаемый.

— Съешьте, — женщина поставила тарелку где-то совсем рядом. — Вам не помешает сладкое.

Ролан выпрямился, все еще пытаясь проморгаться, избавиться от пелены перед глазами.

— Когда вы в последний раз ели?

— Не… — Ролан осекся. Он хотел сказать «не помню», щиты рухнули. Он хотел сказать «не помню», а затем еще что-то, а затем пожаловаться. Стоит только открыть рот, и слова хлынут нескончаемым потоком. — Не ваше дело, мисс.

Женщина фыркнула.

— Мое. Раз уж вы вздумали падать в обморок на моем пороге. Ешьте. За счет заведения.

Она отошла. Ролан физически ощутил ее отсутствие, испытал мимолетное облегчение и мимолетное же сожаление. Ему нравилась эта табачно-персиковая женщина, это были, как говорили в годы его юности, «позитивные вибрации».

— Съешьте все! — крикнула она с другого конца комнаты, должно быть, довольно большой.

Ролан поднес к лицу обе руки, протер глаза, размял онемевшие щеки, скулы, лоб. Постепенно зрение вернулось. Сперва он увидел прямо перед собой, на низком полированном столике цвета орехового дерева, тарелку с творожным тортом, поверху покрытым кусочками консервированного персика. Затем, подняв голову чуть выше, кресла с темно-зеленой обивкой. Еще выше — прилавок, тоже полированный, на пару тонов темнее столика. Витрину. Светильники. Стойку с бутылками. Книжные полки во всю стену до самого потолка. Яркие стеклянные абажуры люстр.

Страшись юных дев, что входят в твой дом, — послышалось с дальнего конца комнаты. — Тех, что лет двадцати, бледны, точно сон, что носят ромашки в дрожащих руках.

Ролан снова посмотрел на тарелку с тортом. Нужно было от него отказаться. Нужно было встать и уйти. Он не ходил по кафе и пабам. По пабам в первую очередь, ведь алкоголь — главный враг медиума. Он срывает шлюзы. В животе предательски заурчало. Ролан не то, чтобы жил впроголодь — ему хватало денег на скромное, но достаточно комфортное существование. Но он действительно забывал, что и когда ел. Очевидно, это было достаточно давно. Стоило представить вкус творожного торта, вкус консервированного персика, и рот наполнился слюной. Еще мгновение колебаний, и Ролан потянулся за тарелкой и ложкой, отломил первый кусочек и отправил в рот.

— Чай или кофе?

Подняв голову, Ролан посмотрел в первый раз на свою собеседницу. Миловидная, молодая — лет тридцати, никак не больше. Светлые волосы заплетены в косу, которая переброшена через плечо. Левое. На правом брошь-сердце. Глаза не серые или голубые, как бывает обычно у блондинок, а темно-карие.

— Чай, — сама себе ответила женщина. — Кофе вам сейчас явно противопоказан.

Ролан предпочитал кофе, но промолчал.

— Сейди, чай! — крикнула женщина и с непринужденной грацией опустилась в кресло напротив. Закинула ногу на ногу. — Вы в порядке?

Ролан неопределенно дернул головой.

— Ребекка Шелтон, — представилась женщина и, к счастью, не стала протягивать руку для пожатия. — А ту бестолочь, что сейчас уронит чайник и ошпарится, зовут Сейди.

— И ничего я не бестолочь! — крикнула вторая, младшая женщина и выругалась.

— Знаю как облупленную, — удовлетворенно кивнула Ребекка Шелтон.

— И ничего я не ошпарилась!

Сейди подошла, чуть прихрамывая, поставила на стол пару фарфоровых чашек и, развернувшись, гордо удалилась. Ребекка Шелтон взяла себе одну чашку, хмыкнула и перевела взгляд на лицо Ролана.

— Я вас тут раньше не видела, мистер, э-э?

— Эйтли. Ролан Эйтли.

Когда-то его имя было достаточно известно, но женщина была слишком молода, чтобы это застать. Не узнала. Улыбнулась. Сделала глоток чая.

— Вам лучше?

— Да, — односложно ответил Ролан.

— Это хорошо, — кивнула Ребекка Шелтон. — Если на моем пороге кто-то умрет, это будет плохо для бизнеса.

Ролан улыбнулся через силу и поставил тарелку с недоеденным тортом на столик.

— Спасибо, мисс Шелтон.

— Миссис, — поправила женщина.

— Миссис Шелтон. Извините за беспокойство. Я пойду.

Он ронял короткие, грубые, рубленные фразы. Ребекка Шелтон смотрела на него, склонив голову к плечу. Смотрела с легким, ироничным интересом, точно он был зверушкой в зоопарке. Потом кивнула.

— Заходите еще.

Это звучало как издевка, честное слово.

* * *

Доктор Питер Костнер был моложе его на семь лет, но позволял себе держаться снисходительно и покровительственно. Впрочем, Ролана это никогда не задевало. Как и манера доктора все разъяснять медленно, внятно, точно дурачку. Ролан только кивал. Спиритический сеанс. Без кабинета, на виду. Сперва прощупывание, изучение, вызов эманаций, наполняющих дом О'Лири. Потом задачи будут конкретнее. Желательна материализация. Опыты с автописьмом вполне возможны, но, впрочем, доктор Костнер этому не особенно доверяет.

«Доска Уиджи», — ухмыльнулся про себя Ролан, оставаясь внешне невозмутимым. Накинул на себя привычный туповатый вид, что только усугубило снисходительность Костнера. И он продолжил излагать долгий список своих требований, желанных тестов, необходимых умений. Ролан давно уже перестал кивать. Он знал и умел все это, и все это давно уже ему надоело.

— Вы ведь бывали в доме О'Лири, мистер Эйтли? — спросил вдруг Костнер.

— В молодости.

— Помните свои ощущения?

Ролан помнил все свои ощущения, и в том-то и крылась проблема. Можно было закрыться, закупориться, спрятаться в раковину, но всегда с ним оставалась память.

— Фиолетовый.

На мгновение на лице доктора Костнера мелькнула озадаченность, быстро сменившаяся легкой досадой.

— Что, простите?

— Этот дом фиолетовый, — сказал Ролан и пояснять ничего не стал.

— Что ж, — Костнер прокашлялся. — Вам, должно быть, известна его история?

— Нет, — видя, что Костнер хочет заговорить, Ролан поднял руку. — Не надо, доктор. Это отвлекает. Если я буду знать историю дома, я увижу и почувствую именно то, что вы мне расскажете.

— Вот поэтому, — проворчал Костнер, едва заметно морщась, — я предпочитаю медиумов без воображения.

Ролан мог бы сказать ему, что не бывает медиумов без воображения, но смолчал. С этим человеком бессмысленно было спорить. Питер Костнер из тех людей, кто всегда остается при своем мнении. Что ж, по крайней мере он относится к числу парапсихологов, верящих в существование загробной жизни. С такими проще иметь дело, чем с теми, кто все проявления считает некими «вибрациями космоса», или чем там еще сейчас это принято называть? У Ролана никогда не было своих теорий, он просто видел, слышал, осязал и прочувствовал то, что мог. Но концепция загробной жизни привлекала его больше, чем все эти россказни о безграничных возможностях человеческого сознания. Он и сам не знал, почему. Возможно из-за того, что концепции эти глупые представляли всех вокруг лентяями, не желающими развивать свои — вот еще чудесное выражение — «духовные мускулы».

— Вы можете приступить завтра?

— А? — Ролан очнулся и кивнул. — Да.

Назавтра он стоял у ворот дома О'Лири.

Это был небольшой старинный коттедж, построенный где-то в середине девятнадцатого века на месте небольшого дома, сгоревшего в большом пожаре, опустошившем окрестности. Тогда же дотла сгорели роща и несколько ферм. Жертв было много, и все странности дома О'Лири традиционно связывали именно с этим. Дом окружала низкая каменная изгородь, в которую вделаны были железные ворота, совсем недавно наново покрытые черной краской. Без малого сорок лет назад, после одного памятного происшествия, дом выкупило очередное исследовательское общество, и теперь на воротах висела табличка, предупреждающая, что любой, проникающий на частную территорию, будет наказан по закону. «Земному и небесному», не могли не приписать спиритуалисты. Ролан читал эту надпись и не мог избавиться от раздражения. Идиоты.

— А, мистер Эйтли!

Доктор Костнер прошел по выложенный сланцевыми плитами дорожке, отпер калитку и посторонился. Ролан вошел, сделал несколько шагов и прислушался к своим ощущениям. Открываться не стал, но и без задействования своих «духовных мускулов» он мог многое прочувствовать. Дом все еще был фиолетовым. Хорошо это или плохо, Ролан до сих пор не знал, но цвет этот недолюбливал.

— Что-нибудь поменялось с тех пор, что вы тут были в последний раз? — любезно спросил Костнер.

Ролан покачал головой.

— Идемте.

По мере приближения к дому атмосфера накалялась. По коже бежал холодок. Виски ломило. Горло стискивали чьи-то ледяные руки. Потом отпускало. Ролан делал судорожный вдох, и на него снова накатывало.

Сам дом был фиолетовый, это ни хорошо и ни плохо, это цвет. Не в доме было дело. В чем-то… под ним, над ним, вокруг. В земле. В саде. В траве. В деревьях. Ролан не знал. Он уже всерьез сожалел, что согласился на это дело.

В холле ярко горел свет, и аппаратура, расставленная то тут, то там, искрилась. Мигала лампочками. Пищала, издавая отвратительный высокий звук, бьющий по напряженным нервам.

— Идемте сюда. Гостиная подойдет для наших целей.

Ролан послушно перешагнул порог и замер, не в силах шевельнуться. Что-то в доме все-таки было, и оно не желало присутствия этих людей. Уведи их, шептало оно. Прочь. Прочь. Ты слышишь меня. Уведи их! Прочь! Прочь! ПРОЧЬ!

— Присаживайтесь, мистер Эйтли, — голос Костнера журчал, переливался, тек, точно холодная речная вода. — Это мой ассистент, мисс Брюстер, она нам поможет.

Ролан сделал шаг, другой, третий, вышел в центр комнаты и опустился в подготовленное кресло. Все, как и положено в таких случаях: датчики, провода, металлические пластины. Своего рода детекторы лжи. Научное доказательство медиумизма. Унизительное недоверие пополам с уверенностью в необходимости все на свете обосновать и задокументировать. Неприятное, липкое ощущение пластыря на запястье ощущалось заранее.

— Вам требуется время на подготовку? — любезно спросил доктор Костнер. В голосе, впрочем, звучало нетерпение.

— Нет, — ответил Ролан. — Не нужно.

Мисс Брюстер — облако зефира и берлинской лазури — двинулась к нему и принялась опутывать проводами, точно персонажа научно-фантастического фильма. Приборы продолжили пиликать. Кожа зудела под пластырем, которым крепились к запястьям и вискам датчики. Мутило.

Доктор Костнер включил микрофон и заговорил, но Ролан его не слушал. Он никогда не слушал исследователей, устроителей сеансов, распорядителей и шпрехшталмейстеров этого странного действа. Они ничего ценного не говорили. Он дышал. Медленно, глубоко, пытаясь успокоиться. Возведенная внутри много лет назад стена шла трещинами. Плотина готова была прорваться, и внутрь с минуты на минуту должно было хлынуть, затапливая, сметая все на своем пути. Ролан сделал над собой усилие и сам убрал стену, оберегая ее целостность на будущее. И рухнул во тьму.

* * *

— Если вы намерены помирать на моем крыльце каждую неделю, я поставлю тут гроб, — в голосе табачной Ребекки Шелтон звучала насмешка.

— Простите, — тихо отозвался Ролан.

Сознание возвращалось толчками. Целый кусок выпал из его жизни. Ролан медленно поднял руку и посмотрел на циферблат часов. Шесть вечера. В дом О'Лири он прибыл в десять, сеанс начался в десять пятнадцать. Почти восемь часов исчезли. И хорошо, если часов.

— Какое… какое сейчас число?

— Пятое марта, — хмыкнула Ребекка Шелтон. — Год вас интересует?

— Тысяча девятьсот семьдесят первый, надеюсь, — Ролан поднялся.

— Кофе? — Ребекка головой кивнула в сторону открытой двери. Оттуда доносились приглушенные голоса и тихая музыка.

Не нужно было соглашаться, но Ролан был слегка напуган исчезновением восьми часов. За это время могло произойти все, что угодно. Он мог убить Костнера и его зефирно-лазурную ассистентку и спалить дом дотла, но и не узнал бы этого.

— Садитесь, — радушно предложила Ребекка и, цокая каблучками, подошла к стойке. — Сейди, кофе.

Ролан сел в ближайшее кресло и закрыл глаза, пытаясь рассортировать мысли и чувства. В восьми случаях из десяти он сохранял во время сеансов полное сознание и управлял происходящим. В оставшихся двух словно бы парил рядом и кое-как контролировал ситуацию. Но иногда наступала чернота. Редко. Ничтожно редко, в одну тысячную долю процента. На памяти Ролана это было три или четыре раза, это, стало быть… пятый? Во всех тех случаях у него была возможность прослушать пленку, сделанную во время сеанса. Тогда с ним были мама, Джек, Джерри, Барбара наконец. Теперь же Ролан даже не помнил, как оказался возле кафе Ребекки Шелтон и какого черта он вообще тут делает.

— Ваш кофе, — женщина поставила чашку на край столика и села, разглядывая его. — Проблемы?

— Вы — армия спасения? — грубовато спросил Ролан. Это всегда служило ему защитой от ненужных разговоров и связей.

Ребекка Шелтон не обиделась ничуть. Улыбка даже стала чуть шире.

— Зовите, если вам что-нибудь понадобится.

Она поднялась, изящная, грациозная, повернулась и распахнула вошедшим объятья.

— Кузен! Ma cheri!

Мгновение, и она уже в дальнем конце залы беседует со старыми друзьями, и до Ролана доносятся только отголоски, обрывки, легкие волны тепла и еще чего-то… неузнаваемого. Он с таким прежде не сталкивался.

Ролан снова закрылся, сделал глоток кофе, помассировал виски и попытался вспомнить. Если не произошедшее в эти утраченные часы, то во всяком случае, свои ощущения там, в темноте, во мраке, в бездне.

Было страшно. Это был не его страх, чужой, разделенный с кем-то, навсегда запертым в этой темноте и пустоте. Не хватало данных, чтобы разум дорисовал необходимые образы. Знай он подробно об истории дома и его обитателей, и непременно это был бы пойманный в ловушку дух какого-нибудь ребенка или юноши. У него появилось бы имя. Юноша, скорее всего. Ролан зажмурился. Да, юноша. Лет 16—20. Напуган. Спрятался. Боится пришлых. Каждый, входящий в дом О'Лири для него угроза, а доктор Костнер — угроза двойная. Доктор Костнер хочет забрать его с собой. А в доме безопасно.

Стоило только потянуть за нить, и клубок самым непостижимым образом начал разматываться. Ролан задышал чаще. Хорошему медиуму не нужно находиться в доме, чтобы связаться с его содержимым, постичь его сердце.

Уходи. Тебе здесь нет места. Это мое убежище. Я тут прячусь. Тебе тут нет места. Найди свое убежище. Уходи. Уходи. Я тут прячусь! Я! ТУТ! Я!!!!

— Скажите, это у вас голодный обморок? Или погода влияет?

Ролан открыл глаза.

— Это профессиональный.

Ребекка Шелтон свела брови.

— А кто профессионально падает в обмороки?

— Мы уходим! — крикнула от двери ее официантка. Сейди. Да, Сейди.

— Хорошо вам повеселиться, — улыбнулась Ребекка и снова повернулась к Ролану. — Вы до жути странный.

— Мне это часто говорят, — согласился Ролан. Прислушался к себе. — Пожалуй, это все-таки голодный обморок.

Ребекка ухмыльнулась и поманила его к стойке. Запахло треской, картофелем и томатным соусом.

— Не думайте, у меня тут не благотворительная столовая, — проворчала она, расставляя тарелки. — Но иногда нужно делать добрые дела. Полезно для цвета лица.

— Я заплачу.

Пелена спала, точно ее сдернула невидимая рука, и Ролан почувствовал вдруг запах картошки и рыбы, тонкий кисловатый аромат томата, запах кофе и духи Ребекки Шелтон. Что-то горьковатое и очень свежее. Сглотнул образовавшуюся слюну. Он и в самом деле голоден.

— Пятнадцать пенсов.

Ролан, отправивший в рот сразу горсть картошки — к черту манеры! — скосил на нее взгляд. Прожевал.

— Это дешево.

Ребекка улыбнулась в ответ. Нырнула за стойку, позвенела бутылками и выбралась оттуда со стаканом лимонада. Клубничный, уловил Ролан. Персик шел ей куда больше.

— И чем вы занимаетесь?

Ролан вскинул брови. Он ел, и потому мог не отвечать на неуместные расспросы. Он не любил на них отвечать прежде всего потому, что ответ звучал скверно. По правде сказать — ничем.

— Неуместное любопытство, да? — улыбка у Ребекки Шелтон была обезоруживающая. — Хорошо, попробую угадать… Вы писатель?

— С чего вы так решили? — едва не рассмеялся Ролан. Его много кем считали, но писателем — точно впервые.

— Ну… — взгляд скользнул по его лицу, по телу. Ребекка сощурилась. — Вы худой, бледный и до жути одухотворенный. Писатели именно так и выглядят.

— Вы явно не знакомы с Лесли Мэджетом, мэм.

— А кто это?

Не нужно было начинать разговор. Стоит только один раз рот открыть, и вот ты уже нуждаешься в словах. Нуждаешься в собеседнике. Нужда в людях дорого обходится.

— В середине пятидесятых он писал весьма популярные романы. Визионерские, как тогда говорили. О космических путешествиях, астральных мирах и марсианских принцессах. Одухотворенная личность. И похищал женщин. Когда в 1956 до него добрались полицейские, то обнаружили огромную, жирную, обожравшуюся тушу, к слову, неплохо загоревшую где-то на южных островах. И семь трупов в подвале.

Ребекку Шелтон должно было передернуть. Она должна была ужаснуться. Отшатнуться. Вместо этого она снова на него посмотрела каким-то совершенно особенным, долгим, заинтригованным взглядом, а после спросила с улыбкой:

— А сколько у вас в подвале трупов?

О, тысячи. В его ментальном подполе вообще сплошь мертвецы.

— Ни одного, — ответил Ролан, отправляя в рот последнюю картошку. — Я живу в квартире.

* * *

В его квартире всего два помещения, если не считать прихожую, похожую на чулан, и ванную, похожую на чулан с унитазом и душевой. В кухне едва можно повернуться, в спальне приходится протискиваться между кроватью и комодом к двери и между кроватью и книжным шкафом — к окну. Впрочем, это удобно. Лежа на постели, можно, протянув руку, брать книги с полки. Ролан наугад вытянул одну, прекрасно зная, впрочем, что ему попадется. «Сёртицея» Лесли Мэджета. 1952 год издания, Лондон.

Мэджет был его рецидивом. Дорого стоил его нервной системе, оттолкнул от него последних друзей и знакомых. Создал ему репутацию сумасшедшего. Привлек к нему внимание полиции, по счастью, краткосрочное. Мэджет забрал у него Барбару.

После того старого срыва он уже потерял Барбару. Просто потому, что потерял интерес к жизни. Первое время она еще как-то пыталась его расшевелить, но Ролан в те дни не был не то, что мужчиной — просто человеком. Он не был даже куском плоти. Оголенный нерв, вот что он был такое. Никакая любовь, ни земная, ни небесная, не способны были его исцелить.

В древнегреческом языке любовь обозначают сразу четыре слова: эрос, филия, строге и агапэ. Барбара перепробовала все, а потом она ушла. А в 1956 году вдруг появилась на его пороге.

Он нашел для нее Мэджета. И тело подружки, Люси. Ролан попытался вспомнить, что же почувствовал, узнав, что Барбара променяла его на женщину. Кажется — ничего. Он вообще в те годы ничего не чувствовал.

«Душа Диксона парит в безвоздушном пространстве. Ее окружают яркие звезды и мерцающие планеты. Ее окружает нездешний свет.

— Я иду к тебе, — говорит Диксон. — Я иду к тебе.

Свет меркнет».

Мэджет был неплохим писателем. Человеком, впрочем, отвратительным, а это куда важнее.

Зазвонил телефон в прихожей. Ролан нехотя поднялся, положив раскрытую книгу обложкой вверх, сполз с постели — после сеансов его долго еще не покидала слабость — и вышел из комнаты. Чтобы дойти до телефона, потребовалось два шага.

— Вы в порядке, Эйтли?

Доктор Костнер.

— Да, доктор.

— Мне показалось, вы были не в себе, — тень сочувствия прозвучала в голосе, но то было сочувствие вживленное. Костнер словно бы проводил хирургические операции по имплантации в себя нормальных человеческих чувств. Это вызывало неприятные ощущения. — Впрочем, результаты, потрясающие? Вы говорили с…

— Мне не нужно это знать, — оборвал его Ролан. — Это сбивает настройку.

Костнер проворчал что-то неразборчивое. Ему не терпелось поделиться своими идеями со всем миром, а мир — во всяком случае, в лице Ролана — ему в такой малости отказывал. Костнера это злило.

— Отдыхайте, Эйтли, — сказал он после небольшой паузы. — Вы мне понадобитесь через пару дней.

— Как вам будет угодно, — ответил Ролан и повесил трубку на рычаг. Повернулся к двери в спальню.

Книга лежала на подушке, аккуратно закрытая. В нее вместо закладки вложен был обрывок газеты. Ролан потер онемевшие кончики пальцев. Он не любил, когда в его жизнь вторгаются духи. Впрочем, сам он только сегодня проник в чью-то чужую жизнь, пусть и окончившуюся уже давно. Это было справедливо. Два шага, и он оказался возле постели, взял книгу чуть дрожащими руками, раскрыл ее. На странице ничего интересного. Все та же астральная чушь, почерпнутая Мэджетом из журналов спиритических сообществ — он выписывал все скопом — и собственных наркотических видений, которые отнюдь не расширяли его весьма ограниченное тупое сознание. Ролан медленно, ощущая во рту горечь, и сухость, и вкус гниения, и что-то фиолетовое, перевел взгляд на газетную вырезку.

«НОВАЯ ЖЕРТВА ДЬЯВОЛОВА РУЧЬЯ!»

В углу дата. 19 февраля 1971 года.

Ролан закрыл глаза, запрещая себе читать. Нет, пожалуйста. Только не Дьяволов ручей. Только не его персональный ад. Самый большой кошмар.

Место, где он убил человека.

Глава вторая. Дьяволов ручей

Он рано научился защищаться. Без этого невозможно выжить, когда тебе подвластны почти все типы медиумизма. Или, правильнее будет сказать, когда ты им подвластен. Сложнее и опаснее всего был транс, Ролан понимал это задолго до Дьяволова ручья и изобретал различные способы сохранять в ключевой момент сознание. Это было непросто, его проверяли и перепроверяли, общупывали, обыскивали, спеленывали, привязывали к креслу и чуть ли не оборачивали с головы до ног липкой лентой. Но Ролан тогда справлялся на отлично, справился и в этот раз, тем более что Костнера, кажется, вовсе не интересовали проверки. Ролан не мог понять, следствие ли это доверия к нему, как к медиуму, или же тут кроется что-то другое. Во всяком случае, ему от мысли, что Костнера чистота сеанса не волнует, было почему-то не по себе.

Мелкий камешек, подложенный в ботинок, колол ему пятку.

В доме, на первый взгляд, ничего не поменялось. Атмосфера оставалась прежней, и Ролан испытывал тут прежние чувства. Однако, расслабляться, увы, не следовало. Ролан уже сталкивался с подобным в своей практике: дом выжидал, что предпримет исследователь. Присматривался. Прислушивался. Иногда пробовал на зуб или едва касался языком, чтобы ощутить вкус. Дома умеют ждать, это у них выходит лучше, чем у людей. А потом, когда исследователи расслабляются, дом наносит стремительную и жестокую атаку.

Хотелось сказать легкомысленному Костнеру, чтобы он был настороже, но Ролан промолчал. Если доктор этого не знает, в профессии ему делать нечего.

— А-а, Эйтли, вы пришли? — Костнер возился с каким-то аппаратом. С каждым годом количество приборов для исследования сверхъестественного увеличивалось, и Ролан давно уже перестал ими интересоваться. — Там чай и кофе на столе. Или вы практикуете натощак?

Ролан, по правде сказать, жил натощак, годами практически не чувствуя вкуса еды. А сейчас вдруг рот заполнила жареная картошка и кислинка томатного соуса, ноздрей коснулся аромат трески в кляре. Многовато перца. Пару дней назад в рыбе с картошкой Ребекки Шелтон — пятнадцать пенсов за порцию — было многовато перца.

— Кофе, — пробормотал Ролан. — Чудесно.

— Мисс Биллингест подойдет через несколько минут.

Ролан не стал спрашивать, о ком идет речь. Он здесь всего-навсего наемный работник, как ни абсурдно это звучит. Доктор Костнер хочет поймать призрака, Ролан помогает его выследить. Его даже не особенно интересовало, зачем Костнеру все это вообще понадобилось, что он собирается с призраком делать. Быть может, продать какому-нибудь коллекционеру. Люди какую только дрянь не собирают.

Ролан налил себе кофе, опустился в кресло и принялся с отрешенным видом разглядывать резьбу на стенных панелях, пытаясь разглядеть в абстрактном орнаменте хоть какой-то смысл. Костнер продолжал возиться со своими приборами. Его зефирной ассистентки сегодня не было, но спрашивать о ней Ролан не стал. Как знать, может — сбежала. Костнер был не слишком честен с женщинами; это можно было сказать, даже не прикасаясь к нему.

Время шло. Прошла, кажется, целая вечность, прежде чем в холле послышался стук каблучков. Скрипнула дверь.

— А, вот и мисс Биллингест, — оживился Костнер.

Молодая женщина выглядела именно так, как должен выглядеть медиум в весьма усредненном представлении. Довольно высокая, с идеально прямой спиной, с гладкими распущенными волосами, перехваченными темной лентой. В черном длинном платье, почти полностью скрывающем фигуру, и с целым ворохом серебряных украшений на шее. И вид у нее был одухотворенный. Ролан с юности не выносил одухотворенных людей.

— Мисс Биллингест, — Костнер оторвался от своих приборов, чтобы поцеловать руку вошедшей.

Ролан поморщился от легкого приступа: он почти ощутил своей кожей это прикосновение, шершавые мозоли на пальцах Костнера и его влажные губы. Отвратительное ощущение. Отвращение, как и касание, тоже было чужим. Мисс Биллингест улыбалась, но в глубине глаз крылась неприязнь.

— Доктор Костнер, — она перевела взгляд на Ролана.

— Эйтли, — буркнул тот и сделал вид, что страшно занят своим кофе.

Женщина подошла, шурша подолом длинной юбки, и грациозно опустилась в соседнее кресло.

— Ролан Эйтли? Я слышала о вас! Вы были, возможно, самый одаренный медиум в стране!

В голосе звучал восторг, а глаза оставались холодными и пустыми. Единственное чувство, которое испытывала эта женщина — зависть.

— Возможно, — сказал Ролан, отстраняясь, всем своим существом закрываясь от людей рядом с ним. Придавил камешек пяткой, боль и дискомфорт помогали в таких случаях.

— Это любопытный дом, — мисс Биллингест оставила-таки его в покое и повернулась к Костнеру. — Столько слухов про него ходит, а внутри… он совершенно иной. Я ожидала более мрачной атмосферы. Дом спит, полагаю?

— Как вам должно быть известно, Пенелопа, явления тут происходят нерегулярно. Волнами, так сказать.

«О, чудесно, — подумал Ролан. — Просьба ничего о доме не рассказывать, конечно, игнорируется».

— Самое яркое явление произошло тут в 1935, — Костнер сверился с показаниями приборов, налил себе виски и занял третье кресло. — Его назвали «Кроваво-красной вечеринкой».

— И что произошло? — спросила Пенелопа Биллингест.

Ролан закрыл глаза.

— Неизвестно, — шелестела ткань, Костнер позвякивал льдинками в стакане. — Никто из гостей так и не смог внятно объяснить. Впрочем, способных внятно говорить вообще было немного. Все они говорили, что видели красную пелену, пили кровь вместо вина…

— И реки Египта стали красными, — зловещим тоном процитировала мисс Биллингест.

Ролан сомневался, что казни Египетские имеют к происходящему в доме хоть какое-то отношение.

— А потом некоторые из гостей упали замертво, а другие сошли с ума. От увиденного.

Теперь, обреченно подумал Ролан, от этой мысли невозможно будет избавиться.

* * *

За те годы, что он был практикующим медиумом, Ролан твердо усвоил две вещи. Во-первых, сеансам нужна вся эта мишура: кабинеты, черные одежды, загадочные слова и одухотворенный вид спирита. Не для медиума нужна, конечно, но для зрителей. Легковерные этой атмосферой проникаются, скептиков она забавляет. И то, и другое помогает медиуму.

Во-вторых, любая лишняя информация мешает в работе. Когда ты что-то знаешь, ты это что-то видишь. В первые годы Ролан неоднократно сталкивался с теми призраками, которых ожидал, и долго потом распутывал нити, ведущие к истине. У него всегда хорошо работало воображение.

— Вы хотите провести совместный сеанс?

Мелодичный голос Пенелопы Биллингест заставил Ролана открыть глаза.

— Я на такое не соглашался.

Женщина улыбнулась.

— Это совсем просто, мистер Эйтли. Возможно, для вас это в новинку, но сейчас такое часто практикуют.

Какой изящный намек на то, что он выпал из «профессии» на двадцать лет.

— Я такое не практикую, мисс Биллингест.

— Давайте попробуем! Ваш проводник едва ли будет против. Духи обладают полнейшей широтой восприятия.

— У меня нет проводника.

— Нет? — удивилась Пенелопа Биллингест.

Ролан поставил чашку на край стола и поднялся, прошел по комнате, рассматривая приборы Костнера и пытаясь собраться с мыслями. Ему претил совместный сеанс. В самом деле, в нем не было ничего необычного. И, что бы ни воображала эта женщина, двадцать, тридцать, даже сто лет назад их точно так же практиковали. Однажды, еще совсем мальчишкой, Ролан побывал на сеансе, который проводили четыре взаимно друг друга дополняющих медиума. Это не давало результата, сколько-нибудь отличного от работы одного медиума. И лично ему это было неприятно, особенно в случае транса.

Передернуло.

— Мистер Эйтли — трансовый медиум, — эхом отозвался на мысли Ролана Костнер. — Ему это может быть неприятно. Лучше для начала провести сеансы по-отдельности.

— Вот как, — проговорила Пенелопа Биллингест.

— Дамы вперед, — пробормотал Ролан.

Отчасти любопытно было понаблюдать за методами работы этой женщины, но открывать глаза он не стал. И прислушиваться тоже. Костнер бубнил в микрофон привычное: описание сеанса, ход его, показания приборов. Шуршала ткань. Говорила что-то Пенелопа Биллингест, то тоненьким, почти детским голосом, а то низким, замогильным.

— Уведи ее отсюда!

Ролан вздрогнул. По телу прошел электрический ток.

— Уведи ее отсюда! Пожалуйста! Пожалуйста! Пусть она уйдет! Пожалуйста!

У голосов иного мира нет тембра. Они звучат прямо в голове, у них нет тембра, нет интонации, практически нет эмоций. Но этот голос сполна передавал панику.

Почему?

— Пусть она уйдет! Пусть она уйдет! Пусть она уйдет!

Звон хрусталя.

— Физические проявления, — проговорил довольный Костнер.

— ПУСТЬ! ОНА! УЙДЕТ!

Не бей посуду, — мягко укорил Ролан и, открыв глаза, успел полюбоваться эктоплазмой, которая втягивается под ногти Пенелопы Биллингест.

* * *

«Это ни в какие ворота!» — мрачно подумал Ролан, разглядывая вывеску. «Студия». Одно дело, когда он приходил сюда в беспамятстве — не зря приходил, немного сладкого и тишина приводили его в чувство. И совсем другое дело заявиться на порог этого кафе в сознании, просто — машинально, глубоко задумавшись.

Ролану было над чем подумать.

После непродолжительной истерики дух более являться не пожелал, сколько Ролан его ни звал. И камешек был не нужен: транс не наступил. Пустота. Дом все такой же фиолетовый, но теперь это скорее цвет безразличия, чем угрозы. Пришлось разбить пару стаканов, чтобы доказать свою полезность — дешевый трюк — и уйти, оставив Костнера вполне довольным результатами.

Почему перепуганный дух требовал увести Пенелопу Биллингест? К Ролану он не проявлял такого. Больше того, у Ролана он просил помощи. Это ужасно неприятно и ужасно неудобно, когда духи просят тебя о помощи. И ужасно обязывает.

Вздохнув, Ролан перешагнул порог, сделал несколько шагов и опустился на табурет возле стойки.

— Привет, — сказала Сейди. У нее волосы были перехвачены лентой, в точности как у Пенелопы Биллингест. Только лента была яркая, цвета фуксии. Сама же она… подсолнух, цвет солнца и насыщенной жизни. — Ничего не заказывайте сегодня. На кухне Бекка.

Ролан нахмурился.

— Нет, она ничего так, — ухмыльнулась Сейди. — Но, вы понимаете, лучше ее не подпускать к соли и перцу.

Ролан хмыкнул.

— Кофе.

— О, в этот раз вы решили не помирать на нашем пороге? — сама Ребекка Шелтон вынырнула из-за шелестящей бамбуковой шторы, неся огромное блюдо с печеньем. Запахло имбирем.

Ролану нравилось улавливать обычные запахи. Имбирь, кофе, белый перец, немного книжной пыли. Реально существующие, обыденные, всем привычные запахи, говорящие о том, что в этом кафе готовят. Говорящие о возрасте книг на полках. Взгляд скользнул по ним, то и дело цепляясь за названия на корешках. Никакой системы, книги на любой вкус.

— Сначала тут был книжный магазин, — пояснила Ребекка, водружая поднос на прилавок. — Угощайтесь.

Сейди покачала головой, а потом с самым серьезным видом сложила указательные пальцы запрещающим крестом. Ролан проявил смелость и взял с подноса одно печенье. На вид оно было неказистое, по ощущениям… домашнее. Тепло, не только физическое — печенье только недавно достали из духовки, — но и метафизическое поднялось по руке, охватило запястье, скользнуло по коже, кольнуло локоть, плечо, обвило горло. Ролан надкусил и закашлялся.

— Я предупреждала, — вздохнула Сейди, выставила перед ним чашку кофе и, посмеиваясь, ушла на дальний конец стойки, к другим клиентам.

— Вы имбиря переложили, — сообщил Ролан, прокашлявшись.

Щеки Ребекки Шелтон вспыхнули ярким румянцем. Она взяла одно печенье, повертела его в руках, куснула. На глазах выступили слезы.

— Нет, — прокашлявшись, сказала она. — Это я муки недоложила. Фунтов этак пять.

Ролан вдруг обнаружил, что смеется. Тихо, едва слышно, но — смеется. Он двадцать лет не смеялся, он и улыбался-то в эти годы вымучено, вынужденно. А теперь — смеется.

— Давно следует признать, что мне — не да-но, — вздохнула Ребекка. — Есть у меня приятель, он берет самые заурядные продукты, и через пять минут на столе пир, достойный королевы. Я же…

И женщина развела руками.

— У всех свои таланты, — пожал плечами Ролан, делая глоток кофе.

— М-м-м… Таланты… — Ребекка сощурилась. — Я умею играть на скрипке. Скверно. Говорю на трех языках. Скверно. Вышиваю гладью. Скверно. У меня нет талантов.

С этим Ролан согласен не был. В «Студии» было хорошо, спокойно, и, кажется, в этом был талант Ребекки Шелтон. Она распространяла уют. Но об этом он, конечно, умолчал.

— А у вас какой талант, мистер Эйтли?

Я говорю с мертвыми, — подумалось Ролану. — Я трансовый, физический и психический медиум. Я могу проводить электричество. Я обладаю высочайшей чувствительностью. Я могу находить клады. Я способен выиграть в лотерею не потому, что предвижу результат, а потому что он будет таким, какой мне нужен. Но лучше всего я умею пускать свою жизнь под откос.

— У меня суфле не опадает. И я отлично жарю мясо.

— Вы повар, — вынесла свой вердикт Ребекка, осмотрев его с головы до ног. — Определенно — повар. Вы тощий, и вид у вас трагический.

Ролан снова не удержался от смеха.

— Извините за печенье, — улыбнулась женщина. — Пойду, посмотрю, насколько безнадежно я испоганила яблочное желе.

И, подмигнув, она скрылась за шторой. Подошла Сейди с парой бумажных пакетов и принялась перекладывать туда печенье, то и дело морщась.

— Жаль, что сейчас не Хэллоуин. Мы могли бы раздать это детям.

— Сразу видно, мисс, детей вы не любите.

— Сейди Шарп, — представилась Сейди, помахав рукой с зажатым печеньем. — Друзья обычно зовут меня — Шарп, потому что я большущая умница. Потому как что это за имя вообще — Сейди? Я иногда думаю, что мамочка крепко меня ненавидит. Но вы можете звать меня Сейди.

Словоохотливая девчонка говорила еще что-то, но Ролан уже не слушал. Он пил кофе, вдыхал ароматы этого места и ни о чем не думал. Минута-другая отдыха перед тем, как он ринется в пропасть.

Двадцать лет назад, после Дьяволова ручья, он дал себе зарок, что больше не полезет на ту сторону. Не станет помогать тем, кто не способен проявить благодарность. Следующий зарок был, что он вообще никогда больше не будет использовать свой дар медиума, потому что… потому что… Ролану и самому было сложно назвать причину. Страх? Гнев? Обида? Нежелание становиться игрушкой в чужих руках? Нежелание брать на себя чужую ответственность? Вина?

Двадцать лет спустя вот он, сидит и думает, как бы половчее поговорить с перепуганным духом дома О'Лири. Один зарок он нарушил, с чего бы держать второй?

— О, Боже, нет!

Возглас, полный страха и отчаянья, буквально вырвал Ролана из раздумий. Полоснул по горлу ядовитой бритвой. Все — фиолетовое, того отвратительного оттенка, которого не существует в природе. Оттенка невидимого спектра. И лайм, немного омерзительного по тону лаймового желтого, того желтого, что почти зеленый, и это вызывает глубочайшее отторжение. Ролан всегда ненавидел эти пограничные оттенки, они ничего доброго не сулят.

— Что случилось, милая? — мягкий, табачный голос Ребекки Шелтон на мгновение привел мир в равновесие. Ролан выдохнул, отодвинул чашку, ощущая, как сквозь трещину на краю ее сочится остывший кофе, и поднял взгляд.

Сейди, комкающая газету, была бледна и напугана.

— Что случилось?

— Линда! Я ее отговаривала, но она туда все же поехала!

— Да куда? — начала терять терпение Ребекка. Табачный пошел золотыми искрами.

— К Дьяволову ручью, чертова любопытная идиотка, — едва не плача, проговорила Сейди.

* * *

Истории появления названия «Дьяволов ручей» никто не знал, да и время зарождения самой деревни терялось в глубине веков. Некоторые из мистиков, что наезжали сюда ради исследований и экспериментов, утверждали, что деревня эта была всегда.

Три года спустя после трагедии Ролан впервые в жизни признал вслух, что его методы не всегда были правильными. Отправляясь в Дьяволов ручей, он должен был узнать его историю, почитать труды исследователей — самые ранние в архивах Общества Спиритуалистов датировались началом XVIII века, должен был подготовиться. А он предпочел оставить свой разум незамутненным. И незащищенным.

Это была идиллическая на вид деревня, окруженная лесом, туманом и тайнами. По краю ее огибал ручей — давший по всей вероятности селению название, через который перекинут был кривой и древний Дьяволов мост. С ним, как и с ручьем, никаких историй связано не было. Да и со всей деревней, по большому счету, тоже. Просто место было… дурное. Гиблое.

Ролан спустя двадцать лет прекрасно помнил мельчайшие оттенки ощущений. Машина переехала мост, прокатилась по узкой улочке и остановилась возле здания почты. Слева была пара магазинов, справа — очаровательное здание Городского собрания. Дьяволов ручей спал и в грёзах видел себя городом. Когда они вышли, вдохнули воздух, ощутили аромат разнотравного луга, волосы встали дыбом.

У Дьяволова ручья не было цвета.

Для Ролана с самого раннего детства все имело цвет, даже больше того — конкретный оттенок. Он был к ним очень чувствителен. Мать была — яблоко в карамели, очень насыщенная, яркая до рези в глазах. Джек и Джерри — два оттенка персикового, оранжевый и желтый, цвета деликатные, но живые. Отец — алкоголический желто-зеленый. Профессор Рони, руководитель экспедиции, был обстоятельный аспидный сланец, а его ассистент мистер Джозеф Марни — назойливый шартрез. У всего был свой цвет, и только Дьяволов ручей оставался до жути бесцветным. Рядом с ним Ролану было плохо.

Нужно было повернуть назад, нужно было запрыгнуть в машину и дать по газам, и гнать, пока злополучная деревня, капище, руины церкви, старая усадьба, колодцы, овраги, туманы и сонные, туманные люди не останутся позади. Ролан проявил непростительную беспечность. Ролан не доверился своим чувствам, возможно, в первый и последний раз.

Джозефу Марни это стоило жизни.

Если бы Ролана спросили, он бы сказал: никто и никогда не должен ездить к чертову Дьяволову ручью. Никто и никогда.

* * *

Если бы Ролан в подобное верил, то сказал бы, что Вселенная против него ополчилась. Абсолютно все, с кем сводит его в последние дни жизнь, обсуждали события в Дьяволовом ручье. Ребекке Шелтон и перепуганной Сейди он это простил. Достаточно было взглянуть в налитые слезами глаза девушки, чтобы в сердце вместо гнева и раздражения закралась тревога. Но Пенелопа Биллингест…

Это был третий сеанс за достаточно короткий срок, и уже поэтому Ролан был на взводе. Когда он был моложе — и глупее, — от сеансов он не уставал. Он даже посмеивался над теми медиумами, которые рассказывали о полном упадке сил после каждого общения с духами. Теперь хлебнул сполна. А, может, дело было не столько в духах, сколько в личностях доктора Костнера и Пенелопы Биллингест. Они были Ролану неприятны.

Следовало наконец признаться себе. Двадцать лет назад Ролан отказался от своей прежней жизни и спрятался в раковину, точно мягкотелый моллюск, вовсе не потому, что его испугали сверхъестественные силы, поразившие Дьяволов ручей. Нет, силы, безусловно, напугали, но тут легко было себя обезопасить. Просто не нужно в ту деревню больше совать свой любопытный нос. Никому не нужно. По-настоящему Ролан, со всей его обострившейся чувствительностью и ножом режущим чувством вины, спрятался от людей. Они, иногда неосознанно ранящие, но куда чаще делающие это нарочно, были для него куда опаснее.

— Это место давно следовало сравнять с землей, — сказал Костнер, складывая газету. Взгляд его, скользнув по комнате, которую уставляло все больше приборов и оплетало все больше проводов, так что она стала напоминать космический корабль из кинофильмов, остановился на Ролане. — Вы ведь там были?

— Я там был, — эхом отозвался Ролан и потянулся к кофейнику.

Что-то мягкое, теплое, едва ощутимое — точно крыло ночной бабочки — коснулось его. Про себя Ролан называл это явление «Испуганным Духом», потому что нужно же ему, несчастному, имя. Касание было ласковым, добрым, своего рода — «не переживай, старик».

— Боюсь, доктор, не все так просто, — сказала Пенелопа. — Мы не можем разрушить Дьяволов ручей. Мы даже не понимаем его природу.

— Мне интересна природа вещей, мисс Биллингест, — ответил Костнер. — Но даже я при всем моем научном любопытстве понимаю, что кое-куда заглядывать не следует.

«Это точно», — весело отозвался Испуганный Дух.

— Приступим, Эйтли?

Бесплатный фрагмент закончился.

Купите книгу, чтобы продолжить чтение.

Введите сумму не менее null ₽, если хотите поддержать автора, или скачайте книгу бесплатно.Подробнее