Бесплатный фрагмент - Лиля, нам кранты!

ГЛАВА 1

Деревня Марс Свердловской области, в двадцати километрах от районного центра — города Новая Ляля. 2013 год. Первые выходные сентября, вечер.

Василий со своим другом Макаром сидели на табуретках во дворе дома последнего за покосившимся «столиком», а попросту — у старой ржавой бочки, поваленной на бок. Горизонтальность поверхности «стола» обеспечивала вмятина, сделанная несколькими ударами молотка и дарившая вполне устойчивое положение для орудий застолья. Хозяин станции перезагрузки занес руку с бутылкой водки «Пшеничная» для розлива первой инъекции. Жидкость весело запрыгала наружу в граненые стаканы, захватывая все внимание своих поклонников.

Водку Лиля не пила, и ей было скучно. В поисках загадок и тайн, она побегала по двору. Обнюхала нижний ярус невысокой, кое-как сложенной поленницы. Пару раз взяла грунт на пробу, несколько раз копнув передними лапами землю, — ничего интересного. Подбежала к забору. И вдруг с той стороны ее поманил запах — слабо уловимый, но такой знакомый. Она поддела носом дощечку, та поддалась, и рыжая гладкошерстная такса ловко шмыгнула в щель.

Здесь было темно. Встретивший ее частоколом бурьян был в три раза выше Лили. Он ощетинился на непрошенную гостью засохшими листьями. Лавируя, она шла на запах. Ее вел главный орган таксы — нос. То здесь, то там она натыкалась на странные косточки, как будто кто-то лузгал в заросшем огороде цыплят, как семечки, и выплевывал их останки на землю.

Вдруг луч света разрезал мрак в траве. Раздался грохот падающих железных кастрюль и крик: «Ну ты посмотри, паскуда, и сюда пробралась! Ну, сейчас я тебя, сучка!»

Лиля вскинула голову. В метрах десяти от нее был дом бабы Ведуньи. Так прозвали деревенские в общем-то молодую еще женщину Аглаю, возраст, который, как она слышала от «мертвого мужика», определил какой-то Бальзак.

Одно окно в доме теперь ярко горело. А внутри него быстро топали ноги и били литавры. «Ну, щас я тебя, ублюдочная тварь!» Снова раздался удар и грохот падающей посуды.

Источник запаха был уже так близко, а бешеная баба в избе — это даже не острозубая лиса в норе. Что ее бояться?! И Лиля пробежала еще несколько метров.

Она была уже вплотную у звавшей ее цели, как вдруг дверь избы резко распахнулась, и из полумрака предбанника ракетой вылетел какой-то предмет. Чуть не заехав ей прямо в лоб, он шмякнулся рядом. Лиля понюхала воздух. Крыса! Дохлое животное таращилось на нее с земли неподвижными глазами.

На пороге стояла Ведунья. От гонки с преследованием она вспрела, и черные пряди, выбившиеся из пучка на затылке, прилипли ко лбу. Ее груди изображали девятый вал, вздыбливаясь и опадая под тонкой кофточкой. Справа подол серой юбки в пол был прикручен к поясу так высоко, что Лиля даже разглядела утягивающие панталоны. Одним кулаком она подпирала свой крутой бок, а вторым грозила в темноту: «Будешь знать, мерзавка, как у меня в доме шариться! — вдруг она прищурилась, рука с кулаком стала медленно опускаться, и она с подозрением спросила: — Это чейт такое?!»

Ставя ноги с осторожностью сапера на минном поле, Ведунья стала спускаться вниз по ступенькам крыльца. Напряженно вглядываясь в темноту, она шарила левой рукой позади себя. Лиля замерла на месте и уставилась на приближающуюся фигуру глазками-бусинками.

«Ах ты ж, сульфат натрия! Смотри, какая живучая тварь! Я ее огрела сразу двумя сковородками, а этой крысе чернобыльской хоть бы хны. Сидит, лупится на меня, бесстыжая!»

Вдруг баба застыла на секунду. Рывком развернулась, и только на мгновенье мелькнувшая в ее руке лопата уже, словно копье, рассекая воздух, неслась прямо между глаз собаке. Хрясть!.. И лезвие до середины вошло в землю, в то место, где полсекунды назад еще сидела такса.

Лиля сороконожкой мчалась в сторону дыры в заборе, и ее предательски выдавали шевелящиеся кусты.

Аглая размашисто зашагала в сторону лопаты. И вот она уже почти схватилась за черенок, как, наступив на что-то скользкое, ее ноги вылетели вверх. Правый тапок, сорвавшись со ступни, описал стремительную дугу и огрел ее по лбу. Она шмякнулась задом на землю.

«Да мать твою!» — далее разного рода неприятные качества матери были упомянуты ей в неалфавитной последовательности.

Отматерившись и отдышавшись, баба с трудом перекатилась с ушибленного зада на живот и уперлась носом в виновницу своего полета — крысу.

«А это что еще?! — она проморгалась, вытянула указательный пальчик и недоверчиво тыкнула крысу-камбалу в бок, та качнулась, но оживать отказывалась. — А кто ж тогда убегал?!»

Лиля стояла у обнаруженного ранее лаза — у вертлявой дощечки. Она оглянулась назад и один раз коротко с вызовом гавкнула, будто сказала тому приманившему ее в чужой двор запаху, что разберется с ним в следующий раз, и нырнула в щель.

ГЛАВА 2

Остервенело двигая лопатой-убийцей, как костылем, Ведунья, бормоча ругательства, прыгала на одной здоровой ноге по тропинке через свой заросший огород в сторону забора. Лицо ее было перекошено от злости и боли.

— Эй, «Станиславский» недоделанный, к тебе крыса не прибегала?

Сидевший за столиком под яблонькой «Станиславский», а в миру Макар, и его друг Василий были в том ранимом состоянии, когда чоканье случилось, губы уже приняли призывающую форму, рюмка медленно подъезжала ко рту и все внутренности горели в ожидании.

Ведунья просунула лицо меж досок забора и зыркала глазами по двору. «Станиславский» недовольно крякнул и театрально закатил глаза, но рюмку из рук не выпустил.

— Женщина, бабайку в детстве тобой случайно не пугали?

— Да вон же она, мерзотина! Я из-за нее ногу, можно сказать, сломала! — Лиле стало интересно, кто там орет, и она выглянула из-за ноги хозяина, где спокойно лежала уже пару минут. — Ну как я сейчас ее! — и Ведунья попыталась перекинуть лопату через забор.

— Э! Э! Баба, ты что, там своих мышиных хвостов переела! Не тронь мою собаку! — Василий даже приподнялся, а Лиля посмотрела на него с любовью и замахала хвостом.

— Тьфу на тебя, Васька! Завел себе крысу. Да еще похваляется, что она у него самая охочая из всех. А ясен пень, крыса в любую нору пролезет, — и Ведунья посмотрела на собаку, как расстреляла взглядом. — Тьфу! Крыса, она и есть крыса! — и запрыгала обратно к своей избе, снова выкрикивая ругательства.

— Совсем баба чокнулась со своими зельями! А рожа-то какая кривая, будто мышьяка перепила! — сказал «Станиславский».

Он побаивался свою одноклассницу Аглаю еще с детства. Она всегда была крупнее и борзее других девчонок. Даже колотила его в школе.

— Эй, батон, иди, я тебе колбасы дам! — и «Станиславский» наклонился, посмотрел внимательно на собаку и кинул ей кусочек сырокопченой. Та понюхала, но есть не стала.

— А че, у тебя такса бракованная? — спросил Макар.

— Нет! Копает всеми четырьмя ведущими всегда, когда не спит или не ест!

— Да нет, ухо у нее левое чего дырявое? — и Макар тыкнул пальцем в сторону собаки.

Вася покраснел, отвел глаза и потянулся поднять веточку с земли.

— Так это… барсук ее на клык взял. Еле ушла живой из норы.

— Эвоно как! — протянул Макар. — И как же она отцепилась-то?!

— Известно как: страшнее злой таксы зверя нет — напугала. Он и выплюнул ее ухо, — на ходу придумывал Василий, краснея как рак.

Уже без особого удовольствия мужики выпили, и Василий продолжил прерванный внезапным появлением соседки рассказ.

— Ну так вот, ходили мы с ней на кабана.

— Да ладно заливать-то! Вон от барсука еле сбежала, а кабан бы ее хрясь — и остались бы от твоей крыски одни ушки на опушке!

— Глупый ты мужик, Макар, хоть и институт кончил. Такса, пущенная по следу клыкастого, его быстро останавливает, — Макар саркастично вздернул правую бровь. — Да-да, потому что зверь, атакованный таким мелким животным, относится к нему презрительно.

— Не уважает, значит, — хмыкнул «Станиславский».

— Такса, она ж маленькая и юркая. Он на нее прет, а та вывертывается от нападений-то. Кабан по малости ее роста не может даже запороть клыками. А все его нападки только поддразнивают и подзадоривают собаку. А я в это время слухаю внимательно и иду на лай, — Василий вскинул руки, словно в них ружье, и направил его на товарища. — Подкрадываюсь — и бах-бах! — выстрел из пальца был произведен точно в голову собеседника.

— Ну, и где кабан-то? — невозмутимо отреагировал на свой расстрел Макар. — Что-то я не помню, чтоб на шашлык меня звали? — «Станиславский» пристально, с укором смотрел на товарища.

— Ну это ж еще в прошлом годе было! — Василий посмотрел на свою руку-оружие и спрятал ее в карман фуфайки, как в кобуру. — Разделали мы его с женой, да и городским продали. Помнишь тогда, скока тут понаприехало охотников по банкам попалить да водку поглушить?! Деньги-то нужны, чай, были. Знашь же, что Верку, дочку, в институт в город провожали. Сами даже ушей жаренных не попробовали — все городским скормили.

— Ладно-ладно, это я так. Ну и че, крыска-то твоя на любого зверя, что ли, идет? — и «Станиславский» заглянул под стол. Лиля спала, подложив под голову ногу Василия.

— Да на любого! Она вообще как гончая. Увидит зверя, и как бы он ни драпал, уж следа не потеряет! Знаешь, какое у нее чутье?! Феноменальное! — и Василий подкрепил утверждение жестом — ткнул в небо указательным пальцем. Макар, уже слегка осоловевший, вскинул взгляд за перстом указующим, но ничего, кроме пустоты, не разглядел, поэтому снова уставился на товарища. — Вообще, у такс нижнее чутье такое, что нефть может искать без проблем, ну а по следу идет — вообще как по рельсам едет, да и посадка к этому у них располагает, — хмыкнул гордый хозяин. — А у этой еще и верхнее что надо! Бежит она по следу. Вдруг у дерева какого-нибудь остановится, задерет голову и давай голосить. Если успеваю подбежать, то куницу сниму, а может, и соболя. А она дальше бежит и временами голос подает — не отставай, мол. Ну, я по голосу бегу за ней тоже дальше. А зверь-то от нее не торопится убегать. Особенно большой. Он думает, какой ему от нее ущерб-то. Смертельный, я считаю, пофигизм! Потому как я тут как тут — и бах-бах — и вот тебе и мясо, и шкура. А уж зайца, лису, барсука, козу выследить — ей вообще плевое дело. Вот только ее от себя отпускать далеко нельзя. Непозывиста она очень. Увлечется в азарте — и ищи-свищи.

— Ну, за охоту, что ль! — «Станиславский» разлил водку по рюмкам и сорвал с укрывавшей их яблони закуску. Потер об свою грязную рубаху и протянул Ваське. Они хлопнули, крякнули, занюхали яблочком, и Васька продолжил.

— А знаешь, когда она в раж входит и, например, выдру из норы выгонит, так кураж ее закрутит, что плюхается за ней в воду и гребет за скотиной этой что есть мочи, чтоб схватить. Забывает, что плавать-то не очень-то и любит. Ага!

Лиля вышла и села напротив их стола-бочки, когда-то служившей интернатом для соленых огурцов. Посмотрела то на одного, то на другого и гавкнула.

— О, точно! Хорошо ты, Лиля, напомнила. Пора нам, Макар. Завтра ехать далеко, да и с ранья. Запамятовал совсем! — Васька захлопал по карманам — на месте ль папироски — и стал вставать.

— Кудай-то ты намылился?

— Да, Пономарихе приспичило в деревянный храм. Месяц уже проходу не дает — чертями пугает.

— Да туда ж сто пятьдесят килОметров! Да и стремно там, рассказывают. Люди собираются, как из психбольницы. Матом орут, плюются. Че там Пономариха-то забыла? Иль она тоже того? — и Макар покрутил пальцем у виска.

— Того — не того, а говорит, надо до зарезу. Житья, говорит, нет. Свезу — жалко, что ль. Бензин она оплатит. Да и, говорят, там леса хорошие. Пока она в храме топтаться будет, мы с Лилькой, может, зверя набьем. Ну, бывай, Макар. Пошли мы, — Василий протянул товарищу руку. «Станиславский» пожал ее и пошел проводить их до калитки.

С виду щупленький, сморщенный, как изюм, старичок, а по паспорту — рожденный всего сорок девять лет назад и обязанный находиться в самом расцвете сил. Деревня, в которой он прожил почти всю свою жизнь, напрочь забывала, что никакой он не «Станиславский», а Макар Кузьмичев — бывший абитуриент, так и не ставший студентом ни одного театрального вуза.

Напели ему — школьнику старших классов — тридцать три года назад односельчане, что красив он, как Бог, ну как минимум вылитый «Штирлиц», только ростом чуть ниже. И ему в жизни одна дорога — только в кино и сниматься. Что делать, если ты рожден актером? Конечно поступать в театральный и потом играть исключительно популярных героев. Но театральный мир Москвы прогнал его программкой со вступительных, а приехать побитой собакой в деревню тоже, знаете, не дело — засмеют. Пошел в грузчики, а родным писал, что осиливает заочный и скоро переведется. Работал и пил с тоски. Пил — работал. И, сам того не помня, как-то очнулся, а его милиционеры физиономией с асфальтом знакомят, а рядом разбитая витрина универмага. За закуской лез.

Суд. Повезло — условный срок и отправка на постановку на учет по месту прописки в свою родную деревню. Тут все и вскрылось. Издевки и подтрунивая кого хочешь доведут до горячки, тем более если натура чувствительная — артистическая.

И судьба дала ему второй шанс творческой реализации. Как-то Макар нализался у себя в избе самогонки и решил на велике съездить за добавкой к куме. Она в соседней деревне жила и субсидировала горемычному по доброте душевной бесплатно. Холодно уже было, поздняя осень, а у фуфайки только и есть, что одна пуговица — продувает. Ну он возьми и надень ее задом наперед. Едет — тепло. Замечтался, да как на кочку наскочит! Бряк — и перелетел Макар воздушным гимнастом прямо через руль. Упал на дороге да и уснул.

Тут из леса выходит Васька (товарищ его, с которым он вот сейчас пил), а с ним Лиля. Пустые в этот раз идут. Печальные. Смотрит Васька: Макар на дороге лежит. Подбегает. Ба-а-а-а, а у него башка свернута. Подбородок на спине лежит, и вроде он как не дышит.

Васька по телевизору видел в фильме каком-то (название он благополучно забыл), как американские скауты оказывали первую помощь. И они еще тогда говорили, что перво-наперво не трогать человека, коли башка у него свернута, а звать медиков. А откуда их звать-то? Фельдшер уже как лет пять в область сбежал. А до поликлиники двадцать верст. Из тех, кто хоть раз читал медицинскую энциклопедию, одна Ведунья в деревне. Пока бегал в деревню за помощью, Лиля все не унималась. Прыгала вокруг Макара, лаяла ему во все уши. И вдруг ка-а-ак схватит его за воротник фуфайки, как тряханет в разные стороны. Он и проснулся. Сел, башка на спину смотрит и моргает. Вернувшийся Васька аж перекрестился, хоть и не верующий.

— Макар, ты че, живой, что ль?! Али как?! — дрожащим голосом спросил Василий.

А тут уже и Ведунья мчится, воплями своими всю деревню собирает. Табуном бегут по дороге, аж пыль столбом. Конечно, такое пропустить! Покойников и прочей развлекаловки в деревне уж почитай лет шесть не было.

Запыхались все. Выстроились полукругом вокруг сидящего на дороге Макара. И не поймут, как покойник башкой вертеть может. Так шею только совы выворачивать без последствий умеют.

— Мужик, ты мертвый? — пятилетний внучок бабки Шнапс, сосланный очередной раз в деревню утилизировать неуемную энергию, вышел вперед и тыкнул пальцем Макара в плечо. Тот потряс головой. — Живой! Живой! — взвизгнул мальчишка.

Васька от радости аж в ладоши захлопал. Тут и все двадцать собравшихся односельчан сначала неуверенно, а потом переходя натурально в овации, стали хлопать и смеяться, как их «мертвый мужик» разыграл. А Ведунья сказала: «Ну, Станиславский! Ну, актер!»

Макар сидел в пыли на дороге, и виделось ему не двадцать, а втрое больше односельчан. Он им улыбался шире шляпы и кланялся, приложив правую руку к груди. Аплодисменты ему пришлись по душе.

С тех пор его и стали звать «Станиславский» или «мертвый мужик». Макар понял, это начало творческого пути. И стал, как мог, реализовывать свой актерский потенциал.

ГЛАВА 3

— Ей, соседушка, едем? Твой марсоход на ходу?

Только рассвело, а в окно дома Василия уже тарабанила Пономариха. Набожная вдова, которой постоянно мерещилось, что она впадает в грех. И чтобы он до нее никаким путем не добрался, бесконечно одергивала свою черную юбку в пол и поправляла платок на голове.

— Щас, он идет уже! — прокричала из открытой форточки из дома жена Василия — Любка, а Лиля продублировала ее сообщение на собачьем — лаем.

Василий вместе с Лилей вышли на крыльцо. Хозяин потянулся, и его белая алкашка поползла вверх, оголив крупный комок нервов. Он почесал свою рыжую густую бороду и пошел заводить «буханку». Лиля семенила рядом.

Его УАЗ-452, в народе прозванный «БУХАНКА», был так же безотказен в непроходимых лесах и по бездорожью Урала, как метро в Москве. И временами к нему наперевес с подарочками захаживали односельчане — жители деревни Марс — с просьбой отвезти их по хозяйственным нуждам туда, куда их кобыла с телегой не проедет. Например, в райцентр — Новую Лялю — или куда подальше. И шутили еще: «Ну что, Василий, твой шаттл обеспечит марсианина высадкой на Землю для контакта с ее жителями?!» Василий никогда не отказывал, если было свободное время.

Лиля привычно ловко запрыгнула в машину. Пономариха же, задрав подол и кряхтя, еле забралась в заднюю дверь. Дамы расселись друг напротив друга и ждали, пока Василий загрузит свои пожитки: ружье с патронами и корзинку с нехитрым перекусом из сала, яиц, хлеба и помидор.

Пономариха сидела и таращилась на собаку глубоко посаженными глазками-бусинками, сканируя животное. «Ну, точно крыса. Форменная прям и есть крысятина!» — натянутыми стрункой узкими, немного напоминающими цвет баклажана губами прошипела она. Лиля поняла, что вроде обращаются к ней, но вот только никак не могла распознать тон и на всякий случай дружелюбно помахала хвостом.

— Василий, а что, и эта с нами поедет? — с нотками истеричности прокричала Пономариха из кабины возившемуся с пожитками водителю.

— У тебя есть возражения? Иди пешком! — ухмыльнулся он. Пономариха фыркнула и отвернулась в окошко.

Дорога была не ближняя — сто километров, местами по ухабам да рытвинам. И никакого GPS. Как там Василий ориентировался — одному Богу известно. Недаром, наверное, всю жизнь в этих местах прожил.

Весь путь Пономариха смотрела в окошко, изображая биолога, проведшего свою жизнь в Антарктике и неожиданно увидевшего хвойный лес. Но нет-нет да покашивалась на спокойно лежащую на полу собаку и вспоминала, как вчера в ночи к ней будто черти пригнали Ведунью — Аглаю. Охромевшая на одну ногу, да еще с лопатой, та, источая просто психическую радиацию, рассказала, снабжая речь яркими эпитетами, о крысе-оборотне.

Пономариха еще год назад высказала соседям свое мнение, что это за собаку такую завел Василий. Под шкафом, чтоб ее держать, что ль?! Ну а тут еще она с бесовским отродьем вынуждена ехать вместе в церковь.

Лиля слышала эти поскрипывания глазных яблок Пономарихи в свою сторону, и сии зырканья собаке пришлись не по душе. Она ловко перебралась на переднее сиденье, поближе к хозяину. Тот молча потрепал ее по голове и переключил коробку скоростей на пониженную передачу — начали попадаться болотца на дорогах. Но доехали они даже быстрее, чем рассчитывали — всего за три часа.

Бревенчатый храм своими золотыми лакированными боками и единственным куполом переливался в солнечном свете. В крупном городе эта церквушка была бы всего лишь флигелем основного храмового здания. Но здесь, среди хвойного леса, на полянке, невеликие свои размеры он с лихвой компенсировал аутентичностью.

Праздника никакого не было, а очередь на вход была. И она тянулась веревочкой из мрачных и напряженных людей от самых ворот.

— А почему народу-то так много? — спросил сидящий в машине Василий и не спеша закурил от спички.

— Так не просто ж так сюда плюхали, и ближе цэрквы есть! — нервно воскликнула Пономариха. — Здесь экзорцизмом борются с бесами. Ну, то есть выгоняют их из людей. Сама не ходила ни разу. Но говорят, жуткое зрелище, — поерзав на сиденье и в тысячный раз оправив косынку и юбку, добавила женщина.

Василий из-за природной деликатности к чужим проблемам не стал спрашивать, какого она сюда приперлась, а только протянул:

— А-а-а-а! Ну, ты, похоже, там надолго застрянешь. Мы в лес. Пойдем норы местные проверим. Если разойдемся, жди здесь — у машины.

Пономариха скованными движениями затекших конечностей стала вылезать из машины, да как вцепится в рукав Василию.

— Пошли со мной! Я боюсь! — и заискрила ополоумевшими глазами. Василий аж выронил папироску изо рта. Придя в себя через секунду, он отрицательно покачал головой и потянулся за упавшей сигаретой. Вдова пошмыгала к воротам одна.

ГЛАВА 4

«Кусь ее! Кусь! Кусь!» — орал Вася, сидя на корточках около входа в нору.

Пономариха скрылась за воротами храма, а он с таксой пошел в противоположную сторону — в лес. Сосновый, усыпанный иголками, почти без кустарника, он зачаровывал. Солнце игралось с макушками деревьев, каждое из которых могло бы стать корабельной мачтой. В зеленом море хвойных им попадались огненные всполохи пожелтевших берез и алых осин. Они с Лилей зашли уже довольно далеко вглубь. Шли наудачу. И, оказалось, не напрасно.

В первую же нору Лиля нырнула, как к соседке за солью. И стала подавать в лабиринте ходов голос: ей, хозяин, тут есть зверь! А Василий ее еще и подзадоривал: «Ай, молодца! Кусь его! Кусь!»

Лиля быстро семенила и поворачивала то налево, то направо и вдруг уперлась в тупик, а из него на таксу оскалилась лиса. Щелкает своими зубочистками прямо перед ее носом, норовит схватить. В норе не развернуться — не разменяться. Лиля лает хозяину: откапывай меня давай! А из-под земли и не особо слышно. Василий подставляет ко входу норы то левое ухо, то правое, но никак не разберет тон. За год совместной охоты он по лаю научился определять, что собака делает в норе. Когда ее надо подбодрить, а когда бежать за лопатой или вскидывать ружье.

А Лиля на лису: гав-гав! Завелась. Напирает на хозяйку норы. Шаг, два. А та уже своим рыжим задом в стенку тупика вжалась. Деваться ей некуда, только сожрать собаку-агрессора. Щелк, щелк зубами, а Лиля в отход. Пятится задом — лису к выходу выманивает.

Василий уже ухо в нору засунул и для усиления восприятия даже ухо рукой оттопырил. Да далеко, слышит только, что происходит там что-то, а что конкретно, не понятно.

А тем, кто внутри лабиринта, уже и свет в конце туннеля виден. И вдруг рукав в норе. Лиля шмыг в него и сидит тихонечко. Лиса подошла чуть ближе, а та из засады как на нее вылетит. И рыжая, увидев просвет, огрызнулась только напоследок на таксу и как рванет наружу, будто ей фейерверк в одно место вставили. Лиля-то и успела только один раз ей гавкнуть в след.

И только Вася разогнулся, поколебавшись секунду, взять ли лопату и откапывать свою собаку или вскинуть ружье и нацелиться на выход, как из темной дыры выскочила ошалелая лиса. Разогнавшись по нему, как по трамплину, проколов брючину когтистыми лапами, она оттолкнулась от его правой ляжки, сиганула метра на два вперед и рванула в лес. Василий только и успел что посмотреть ей вслед. Поворачивается назад, а Лиля уже стоит у входа, отряхивается от земли и смотрит на него в недоумении: где лиса, хозяин? Всю жизнь с самого малолетства Василий ходил на охоту, но если бы в Свердловской области жили индейцы, они не дали бы ему кличку «зоркий глаз»!

Начинала Лиля свою охотничью карьеру с Василием с серых куропаток. С ее феноменальным чутьем таксе ничего не стоило найти птицу даже в высокой траве на большом расстоянии. Уже за триста метров собака точно знала GPS координаты пернатой с точностью до секунды. И поскольку Лиля была еще юна и полна необузданной амбициозности, а также невероятно стройна в талии (Вася старался ее не перекармливать), силы били ей в голову, и она в прыжке хватала птиц, не дожидаясь огнестрельного забоя.

Васе бы радоваться и посиживать на пенечке в сторонке, поплевывая, пока за него делают всю работу, но он не смог перенести стыда перед коллегами по цеху, а главное, их издевок (ходили они тогда на куропаток компанией в несколько человек). И он решил приложить к урожаю пернатых в своем рюкзаке и свою руку.

И вот Лиля подводит его на выстрел к птице. Всем своим видом показывая, где куропатка скрывается в кустах. Василий вскидывает ружье на изготовку. Шелест травы. Крик из нее куропатки: «Зип-зип». Вверх взлетают то ли крылья, то ли уши. Разглядывать некогда. «Ба-а-ах» — дал залп Вася. Все произошло так быстро…

Когда дымок от выстрела рассеялся, Вася увидел улетающую куропатку и услышал поскуливание.

— Лиля, Лиля! — позвал он.

Собака, пошатываясь, вышла из высокой травы на утоптанное место. Из ее длинного левого уха капала кровь.

— Твою же мать! Иди сюда, — позвал Василий.

Лиля опасливо подошла. Он поднял висящее ухо. Оно было пробито дробинками в трех местах в нескольких миллиметрах друг от друга.

— Кучно легло, — констатировал Вася.

На птицу он больше не ходил. Только раздельный спорт, где можно и промахнуться, но собака не ляжет под выстрел.

…

Следом после побега рыжей стервы пошел дождь. Опасно, края нор могут завалиться — и пропала тогда собака. Все было против того, чтобы Вася реабилитировался. Решено было разворачиваться и идти к «буханке».

Шли обратно — каждый молчал о своем. Такса не очень понимала, почему с рюкзака хозяина не висит лисий хвост, и все бегала полукругами сзади, пытаясь разгадать фокус: где прячется лиса у Василия на спине. А Василий запустил пятерню правой руки в свой рыжий загривок и почесывал макушку, будто это поможет ему понять: как так вышло-то?!

ГЛАВА 5

Докурив папироску, оглянув церковь — не видать ли Пономарихи, он залез в «буханку», задернул занавески и разлегся на сиденьях. Видать еще долго — можно и прикорнуть.

И вот навалилась уже сладкая дрема, так приятно расслабляя тело, как вдруг острым своим охотничьим взглядом он заметил какое-то движение. Да и Лиля, лежавшая на соседнем сиденье, тоже вскинула голову и посмотрела в ту же сторону. Занавеска… Дернулась!

— Ты видала, а?! — он повернулся к собаке.

— Гаф! — ответила она.

Василий резко сел и чуть сразу не лег. Занавеска, висящая внутри машины, была чуть одернута, хотя закрывал он ее плотно. И в нешироком прогале, в пробивавшемся свете, снаружи торчал черный пятак. Василий проморгался. Торчит! Черный пятак! А пятак двигался влево-вправо в воздухе, втягивая его, как будто принюхиваясь. Лиля вскочила на все четыре лапы и залаяла надрывно. Резким движением Вася одернул занавеску — никого.

ГЛАВА 6

— Че-та мы долго едем, — высказал вслух Василий терзавшее его сомнение. Он нервничал. Должен уже как час назад показаться поворот у дерева, сгоревшего от ударившей в него молнии. А его все не было и не было. — Расскажи, что ль, че там было-то, — обратился он к насупившейся Пономарихе, которая никак не могла простить Васе эту поездочку с собакой-оборотнем в одной машине.

Радио не брало в этой глуши, и чтоб как-то разрядить гнетущую тишину и отвлечься от нет-нет да выскакивающей мысли, что, возможно, они заблудились, Василий решил, что будет лучше послушать рассказ об этом странном месте.

Пономариха вернулась к машине лишь через четыре часа после своего ухода и была угрюмей обычного — все время молчала. Только ее губы-ниточки беззвучно шевелились, и она тайком осеняла себя крестным знамением. Но на Васино предложение откликнулась с выдохом облегчения. Держать в себе увиденное более не было никаких сил.

— Простояла я битых два часа в очереди на вход. Зашла вовнутрь, а там полумрак. Прямо начиная с дверей, на полу на подстилках несколькими рядами лежали люди. Ну как лежали! Они хрипели, шипели и даже мяукали. Их так выкручивало и ломало, руки и ноги взбрыкивались в каких-то противоестественных скрюченных конвульсиях, что такой меня ужас взял — волосы дыбом встали! — Василий с Лилей, сидящей на пассажирском сиденье впереди, синхронно посмотрели на нее через зеркало заднего вида.

«Да вроде нет — косынка не торчит от колом вставших волос. Нагоняет страсти, наверное, как всегда!» — пронеслось у них одновременно в головах. Меж тем Пономариха продолжала свой жуткий рассказ.

— Около каждого на полу было по церковному служителю, придерживающему лежащего. Очередь двигалась по кругу, вдоль стен храма. А над всем этим был запах ладана и голос батюшки, монотонно читавший псалтырь. Женский хор пел. Негромко так, но уверенно. И вот странно-то, пел он как будто какие-то народные песни. Слова нецерковные какие-то вовсе. Вроде бы и не слышала таких, но мотив знакомый. Может, показалось мне? — сама у себя вслух спросила Пономариха. Задумалась на секунду, потом мотнула головой, словно отгоняя какие-то мысли и продолжила: — Обогнув крУгом церковь, очередь по одному подходила к батюшке. Хрупкая такая, миловидная девушка лет двадцати, наверное, стоявшая передо мной, шагнула к кресту, протянутому священником, и прикоснулось к нему лбом. Вдруг, как из-под земли выскочили неслабой такой комплекции служки и едва успели подхватить ее под руки, как она завертелась и зашипела, стала плеваться, материться и угрожать державшим ее. А выкручивалась и мотала она этих двух мужиков по сто килограмм вообще как несерьезное недоразумение. Голова ее опрокидывалась назад с такой силой, что позвонки давно должны были вылететь. А батюшка продолжал вжимать в ее голову крест, глядя только в псалтырь и монотонно читая. Вдруг она неожиданно обмякла и, как тряпичная, повисла на руках служек. Они аккуратно донесли ее до подстилок и уложили. Наступила моя очередь. Страшно было-о-о. А вдруг… — Пономариха замолчала и с минуту смотрела в окошко на мелькавшие мимо елки и сосны.

«Хотела обменять муки совести на божью благодать весело и без натуги, как на дискотеку сходить. Видать, не вышло», — ухмыльнулся про себя Василий.

Пономариха наконец оторвалась от лицезрения хвойных пород и продолжила.

— Я сделала шаг вперед, и крест рукой отца Сергия с большой силой уперся мне в лоб. И он снова начал читать молитвы. Все у меня расплылось перед глазами. Слышно было только какое-то эхо далеких и несвязных отголосков. И вдруг такая мощная… ну, волна, что ли… даже не знаю, как описать, стала бить меня нещадно. Чуть ли не отрывать от пола и устремлять куда-то ввысь. Потом неожиданно пришла пустота — ни мыслей, ни звуков. И только убрал священник крест со лба, я словно вынырнула откуда-то обратно в реальность. Ноги трясутся — едва не падаю. Вышла на улицу, еще полчаса отходила, сидя на лавочке, — Пономариха закончила и снова уставилась в окно.

Дальше ехали в тишине. У каждого в «буханке» было о чем помолчать. Где-то на третьем часе хода стало точно ясно — заблудились. Петляли долго. Вот вроде бы тот самый поворот. Сворачивают. И не туда. И снова обратно. «Да уж, и чем я Бога прогневил? Сначала лиса, потом этот парящий в воздухе пятак, и вот теперь вообще не ясно, хватит ли бензина до дома и где мы вообще», — нервничал Вася.

Он вырулил на очередное распутье. Перед ними было три дороги.

— И куда теперь? — повернулся он к Лиле. Она по-прежнему сидела на переднем сиденье рядом с ним. Такса деловито всматривалась в развилки перед собой. Вдруг она повернула морду, посмотрела налево и…

— Гаф! Чхи-и, — Лиля хотела гавкнуть, но чихнула и мотнула так сильно головой, что уши ее захлопали.

— Туда, думаешь? — и Вася подбородком показал на дорогу слева.

— Гаф-гаф-гаф! — собака залаяла в указанном им направлении.

— Ну, поехали, если что, за бензином с канистрой побежишь ты! — и они тронулись.

«Совсем Василий ополоумел! Дорогу уже у собаки спрашивает», — подумала про себя Пономариха, но вслух промолчала, помня утреннюю стычку с водителем.

— Да не боись! Лилька моя точно знает! — перехватил через зеркало заднего вида недоверчивый взгляд пассажирки Василий. — Она знаешь, как чует! Ни одна собака в мире так не умеет. Если бы в «Роскосмосе» служила, то по ней бы проверяли работу ГЛОНАСС.

— Чего?! Василий, брось заливать-то!

— Ну, вот смотри, у нас из Марса три дороги. Так?! — женщина коротко кивнула. — Откуда ж она знает, по какой я возвращаться буду из района, когда уезжаю?! А?!

— Так по какой уезжал, на той она и сторожит тебя! — с сарказмом ответила Пономариха.

— А вот дуля тебе! — и Вася перекинул правую руку с фигой назад себе через левое плечо. — Я, быват, с одной рано утром выезжаю, а по другой поздно вечером возвращаюсь, а Лилька уже маячит придорожным столбом тут как тут. И как она, по-твоему, это делает?

— И как?! — недоверчиво прищурилась Пономариха.

— Нюхом! Чует она за десять верст. Во как!

— Пойду вилку возьму — лапшу с ушей сниму, а то болят уже, — съехидничала она.

— Темная ты личность, Елизавета, видать, биологию ты в школе прогуливала! Обычные собаки, что у нас по деревне бегают, нюх имеют в десять тысяч раз сильнее нашего — человечьего. Так ученые выяснили, — и для убедительности Василий поднял указательный палец вверх.

— А что ж они с таким нюхом с помоек жрут, аж глаза закатывают? — усомнилась она.

— Чужой вкус — потемки! А Лиля, можно смело заявить, и в сто тысяч раз мощнее их будет. Знаешь, сколько молекул моего вещества на один кубический литр воздуха нужно, чтобы моя такса сразу же его распознала? — Пономариха молча вытаращилась от заданного вопроса на затылок Василия. — Всего одна! А молекулы эти летают, как им вздумается. И вот одна такая в авангарде припорхнет за двадцать километров вперед меня, и Лиля уже точно знает — я еду! И бежит встречать. Во как!

— Ну, крыску-то я твою не раз видала на вахте у дороги, но что-то во все эти молекулярные байки верится с трудом. Считаю, что это ученые от скуки стали собачий нос измерять, — проворчала Пономариха.

— Э, нет! Ее нос — это как наши глаза с дикой дальнозоркостью! А вот и гляди, подтверждение моих слов!

Всего через десять минут после того как Лиля пролаяла им нужный поворот, они выехали уже на знакомую просеку, и до дома, оказывается, оставалось всего около двух часов ходу.

— Ну, голова! Ну, ты и компас! — Вася улыбнулся собаке и почесал ее за ухом, а та высунула язык и стала радостно дубасить хвостом о сиденье.

Пономариха надулась и снова отвернулась в окно.

ГЛАВА 7

Подъезжали к дому, когда уже смеркалось. На четыре часа больше намотали на обратном пути. Пономариха попросила остановить прямо на въезде в деревню. У нее уже не было сил от тряски в машине и неприятного соседства «крысы». Она вышла и напрямки, через поле, пошла к своему дому.

Василий, заезжая в свой двор, увидел на крыльце жену. Она стояла в боевой позе — руки в боки — и явно нарывалась.

— Где тя черти носят?! — проорала Любка, не разобравшись.

— Рот будешь открывать у стоматолога, — начал заводиться Василий.

Он поставил машину поближе к забору и вышел. Лиля тоже выпрыгнула из «буханки» и, маша хвостом, побежала приветствовать хозяйку, но та уже входила в раж.

— Я весь день на хозяйстве: коров подои, свиньям дай, курям дай, сено раскидай — посуши. А ты там потаскушничаешь с этой «ни сиськи, ни письки и жопа с кулачок». Знаю я, по каким цэрквам тут можно с бабой двенадцать-то часов шарахаться… — Любка не успела закончить свой обвинительный рык, как к ней вплотную подошел Василий и выдал подзатыльник. Любкины волосы рыжим фонтаном взлетели вверх, а сама она попятилась в избу.

— Слушай, да ты совсем нервная стала! Тебе это… успокоиться надо. Может, тебе съездить куда-нибудь? В челюсть, например?! — Василий наступал. Говорил он тихо. Соседи было, выглянувшие на крик из своих окон, продолжали высовываться все дальше, рискуя свалиться в палисадник. От этого почти шепота Любка вся покрылась мурашками, перестала пятиться, развернулась и побежала в дом, в чулан, хлопнула дверью и приперла ее палкой.

Василий медленно подошел к двери и грохнул по ней своим кулачищем. Любка по ту сторону аж подпрыгнула.

— Щас начну тебя учить родину любить, — и шваркнул кулаком еще раз, закрепив эффект от сказанного. — Повезло те, баба, что дорога все силы отняла, — он сплюнул на пол и сел на лавку.

Лиля, так и не получив от сбежавшей хозяйки свою порцию ласки, сидела посреди комнаты, смотрела то на Василия, то на запертую дверь, за которой была Любка, и, наверное, думала: «И почему он меня любит больше, чем жену?! Наверное, потому, что я лаю только на чужих».

— Путана заболела, — не успокаивалась из-за двери Любка. И, пока повременив на всякий случай свою капитуляцию из чулана, выкрикивала оттуда же подробности: — Пришла с выпаса и как легла в сарае, так и лежит — не встает, мычит все время. Я ей воды дала — не пьет. Че делать, не знаю. Окочурится еще! А ты шля… А ты где-то ездишь!

Корова эта была смолоду ветреной и жадной до приключений — путалась во что ни попадя. То проволоку где-то отыщет и сама стреножится. То вернется с выпаса с леской на шее. То как-то пришла с пастбища вообще вся в скотче. И где она его только нашла?! Вот и прозвали — Путана.

«Станиславский» был коровьим начальником и божился, что скотина эта сама демонесса. Сначала убежит куда-то — не догнать рысачиху и стадо не бросить. А потом возвращается домой вся «упакованная». У сельчан на этот счет были свои соображения.

Как-то «мертвый мужик» погнал деревенских коров на выпас, но уже успел где-то амбулаторно похмелиться и идти ему далеко не хотелось. Пришел на ближайший к деревне луг, там под кустиком и прилег. Надвинул кепку на глаза, да и уснул. Лиля же неделю не ходила с Василием на охоту и маялась от безделья. В их маленьком животноводческом хозяйстве была горячая страда: кто-то телился, кого-то готовили на тот свет, перестраивали дворец для животного мира, да и еще и помидоры пошли. В общем, только и успевай поворачиваться.

А если таксу не занять делом, то она найдет его себе сама. Лиля тратила себя изо всех собачьих сил: с ажиотажем копала ямы у заборов соседей; скринила собачий твиттер — обнюхивала фонарные столбы и деревья; и оставляла свои свежие посты и комментарии; наблюдала, как за проезжавшими телегами бежали и лаяли другие собаки: «Наверное, это души умерших гаишников», — думала она.

И тут ее внимание привлекло поле и пасущиеся на нем коровы. Лиля тут же придумала себе новое средство от скуки. Она налетела на разбредшихся коров. Быстро сбила их в компактное стадо и решительно погнала его в одно только ей известное направление.

Коровы шагали бодро, как демонстранты на Первое мая, направляясь в близлежащий лесок. Проходившие мимо редкие деревенские жители от увиденного превращались в соляные столбы, молча наблюдавшие за новоявленным Моисеем.

Последняя корова зашла в лес и зарядила соло. И все ее подружки подхватили а капелла. Путана воспользовалась общим замешательством, потворствуя своему инстинкту следопыта, бочком-бочком понесла свою пятисотцентнерную тушку исследовать сельскохозяйственные джунгли. Рев разбудил похмельного пастуха. Он спросонья даже не сразу вспомнил, кто он и почему спит на земле среди поля, но отчаянный хор подопечных быстро привел его в чувства. С чувством вспоминая вслух по матери и отцу этих тупых существ, мычащих в лесу, он, спотыкаясь о кочки, понесся им на выручку. А Лиля, сообразив, что может сейчас огрести, быстро зашкерилась в лес.

К вечеру последняя корова зашла в свой двор. А Любкиной Путаны все не было.

— Эй, черт похмельный! Где моя живность?! — заорала из окошка Любка проходящему мимо ее избы «Станиславскому».

— Так она эта, первая домой-то пошла. Может, где у соседей подъедается, — ускоряя шаг, спешил ретироваться горе-пастух.

— Ну, щас я тебе подъемся! Так подъемся, что щеки по земле ширкать будут! — Любка схватила скалку, выбежала во двор, собираясь восстановить память прямым воздействием на мозг улепетывающего «Станиславского».

Вдруг из-за угла на трех оконечностях под аккомпанемент безостановочного лая выпорхнула сама следопытка — Путана. Это было родео в действии. Ее передние конечности были все спутаны лентами скотча с налипшими на них охапками колючек. Ее гнала Лиля домой, кусая за лодыжки, а корова брыкалась задними ногами, целясь в назойливую собаку.

— Матерь Божья! Это что еще такое?! — Любка бросила скалку и побежала к своей непутевой любимице. — Где же это тебя носило? — корова только горестно и протяжно замычала в ответ. — Ну, пойдем, пойдем, я тебя распутаю, непутевую. А ты, Лилька, молодец! Бережешь свое хозяйство! — собака коротко гавкнула, как сказала «да», и Любка наклонилась потрепать ей за ушком и похвалить.

ГЛАВА 8

Любка приоткрыла дверь чулана, за которой пряталась, и, опасаясь с ходу получить в глаз, огляделась через щель. Василий, разутый, понуро сидел на скамье и глядел куда-то в сторону. Рыжая борода взлохмачена, и волосы на голове стояли в направлении космоса.

Лиля заметила разведывательный маневр и, маша, как пропеллером, своим хвостиком, подбежала и просунула нос в щель.

— Пошли в сарай. Посмотрим, че там с коровой твоей дурной, — сказал Василий. Потом натянул обратно сапоги и вышел.

— Она такая же моя, как и твоя, — выходя из укрытия, сказала строптивая Любка.

Путана лежала на земле, живот ее раздулся, и, увидев людей, она трагично замычала и закатила глаза.

— Ну ладно-ладно. Жить будешь, — Василий сидел перед ней на корточках и гладил ее по рыже-белому боку. Она косилась на него выпученным глазом, не поднимая от земли головы. А говорят, что такой угол зрения может быть только у крабов. Лиля пристроилась рядом с хозяином и, сочувствуя непутевой, лизала ее бок.

— Уйди, дурная, — Василий отодвинул собаку. — Иди домой, ну! — и Лиля послушно засеменила на выход, оглядываясь ежесекундно на больную.

— Может, ветеринара вызвать? — спросила Любка.

— Съела что-то. Если б была отрава — сдохла б уже. Давай до утра подождем, если не продрищется, сам за ним съезжу. Хоть цену поменьше выставит, — ответил Василий.

— Копейку сэкономишь — сто рублей потеряешь. А коли сдохнет? — Любка снова начала заводиться.

Тем временем Лиля маялась в избе. Она слышала приглушенные стоны Путаны, но ничем не могла помочь, и это ее нервировало. Она пошаталась по дому, повыла в унисон с коровой и, чтобы хоть как-то успокоиться, стала копать лежавший на полу рюкзак Василия. Раз копнула, два. И вдруг из него вывалился черно-серый прямоугольный предмет с кнопочками. Она его понюхала. Пах он хозяином. Поддела его лапой, лизнула, погрызла. Раздались какие-то странные гудки, и из этой черной коробочки вдруг громко донеслось.

— Здоров, Вась! Че хотел?! — Лиля от неожиданности запуталась, лаять ей или выть, и издала стон раненного на поле боя.

— Васька, ты что там, пьяный, что ли? — Лиля засопела, визгнула и издала какие-то сдавленные рыдания. — Вась, ты так не шути! Что с тобой? Тебе плохо? — Лиля поворачивала голову с боку на боку, прислушиваясь к звукам и громко сопя. — Я сейчас лучше приеду! — из трубки раздались короткие гудки.

А в сарае жалобное мычанье коровы тонуло в воплях ругающихся хозяев.

— Вась, я как посмотрю, ты не дурак только у баб под подол заглядывать! Корова подыхает, а ты — жмодина — ветеринару боишься переплатить! — от лица Василия можно было прикуривать.

— Я сейчас из ненужного поотрываю тебе кое-че! — и его рука метнулась в сторону Любкиной головы, но не успела дать тумака, как раздалось.

— Э, смотрите — живой! Для умирающего ты больно громко орешь!

Любка с Василием разом развернулись в сторону входа. В дверях стоял деревенский ветеринар Тихон, держа в правой руке свой боевой тревожный чемоданчик.

— Ты как здесь? — Василий забыл закрыть рот и так и застыл с поднятой рукой над Любкиной головой. — Мы че, тебя силой мысли вызвали?!

— Не знаю, что у тебя в том предмете, где у обычных людей мысли водятся, но сопел и скулил ты натурально, как профессиональный покойник, — и голос Тихона зазвучал злее и раздраженнее обычного.

— Бесовщина какая-то! Вот те крест, не звонил я тебе! — и неверующий Вася набожно перекрестился, а Любка в это время пыталась улыбаться отвисшей, плохо контролируемой челюстью.

— Значит, мне твоя корова позвонила, пока вы тут бабьи подолы считали. Ну-ка посторонитесь — посмотрю страдалицу, — и Тихон стал осматривать замолчавшую вдруг корову.

— Ты понимаешь, че деится? — спросил уже вполне дружелюбно Вася свою жену. Та отрицательно покачала головой. — Во дела! Теперь я че, эта, не только головную боль лечить могу, но и людей призывать?! — Василий сам очумел от своих способностей и стал чесать рыжий чуб.

Пока корову осматривал ветеринар, Лиля воспользовалась замешательством, вернулась к своей скорой собачьей помощи животным — вылизыванию. Она облизала уже полбока Путаны, когда Тихон разогнулся, снял стетоскоп и сказал:

— Ничего страшного. Где-то ваша дуреха сожрала дрожжи — и много. Газы у нее. Вот и раздулась и мычит с испугу. Я ей слабительного сейчас дам. К утру будет тушканчиком прыгать, — он помолчал немного и добавил: — Ну, а все-таки кто звонил-то?

— Клянемся, не мы! — хором ответили Любка с Василием.

— Да ну вас, дурни! — Тихон махнул на них рукой и зашагал на выход.

— Во дела! — сказала Любка вслед Василию, который уже убежал догонять ветеринара.

ГЛАВА 9

— Бабка Шнапс приходила. Просила, чтобы ты ей завтра подсобил. С утра приедут за ее знаменитым хряком-осеменителем. Да, говорит, он больно строптивый стал и рылом чует, что его собираются увозить незнамо куда. Запороть может работяг-то. А ты со зверьем умеючи управляешься! Враз его в грузовик загонишь, — сказала Любка вернувшемуся в сарай после проводов ветеринара Василию.

— Чем платит? За магарыч к свинскому делу я всегда готов! — Василий напряженно посмотрел на поднимающуюся корову, готовую выдать первый аксель после слабительного.

— А, я и забыла, что ты даже таблетки из аптечки доедаешь, когда у них срок годности подходит к концу, — и Любка расхохоталась. — Она тебе своего березового сока нальет.

Василий только плюнул в сердцах в сторону Любки и пошел на выход.

— Куда это ты на ночь глядя?

— За кудыкины горы драть норы.

…

Единственный фонарь на улице пытался конкурировать с полной Луной. Дома глазели на одиноких путников — Василия и семенящую рядом Лилю — глазницами желтых светящихся окошек. На улице не было ни души.

Они дошли до дома бабки Шнапс. Василий постучал в окошко кухни, которое выходило на улицу.

— Какой леший кого-то на ночь глядя принес?! — проскрежетал в избе старушечий голос, приглушенный двойными рамами. Занавеска на окне дернулась, и тут же послышалось удаляющееся в сторону двери шарканье тапок по полу.

На заре своей карьеры алкоголеварения Пелагея Ильинична давала страждущим односельчанам пробники — стопочку бесплатно для дегустации. И Макар в первый же день своего позорного возвращения в деревню пошел за антистрессом к бабке.

— Ну как, сынок? В городе-то пил что и получше небось? — напрашивалась на комплимент самогонщица. Вот он, момент открытия беспроцентной кредитной линии на долгие годы! Нужно только отвесить небольшой реверанс. И Макар ответил.

— Что ты! Это даже ж лучше шнапса!

Что это такое, бабка не знала, но на всякий случай кривенько улыбнулась. И на радостях отпустила на пробу пол-литру Макару для маркетингового продвижения среди односельчан. Промоутерство удалось — все, кто выпивал со «Станиславским», отмечали тонкий вкус и крепость напитка характерным покрякиванием после запрокидывания его в глотку. А когда интересовались, где он взял эту «слезу росы», тот отвечал: «Да у бабки Шнапс!» Так к ней и приклеилась кличка.

Бабка Шнапс стала быстро процветать. И не заметить сего мог только слепой — это стало видно даже тем, кто просто проходил мимо ее дома. Одна только параболическая антенна на ее избе была размером с джакузи, в котором можно было искупать детеныша слона. Даже независтливый на молекулярном уровне «Станиславский», придя однажды за очередной порцией и ожидавший у калитки дома, когда бабка вынесет «посудину», взглянул на этот прибор и произнес: «С такой тарелки черной икры бы поесть!»

…

— О! Василий, а я тебя завтра ждала, — прошамкала бабушка, поправляя наспех накинутый платок на плечах.

— Бабусь, авансируешь? А! — Вася переминался на крыльце, а Лиля сидела рядом и светила в темноте зрачками.

— Ну, коли завтра обещаешь, что придешь, так запросто. Те сколько? — уже ширкая обратно в сени, прокричала самогонщица.

— Ну, как рука возьмет, — Шнапс уже шла обратно, что-то неся в руках.

— На те пол-литру. Остальное завтра отдам, — и она протянула Васе бутыль.

Василий и Лиля дошли до дома «Станиславского», а тот сидел во дворе на лавке, обхватив голову руками и обмотав какой-то красной тряпицей, качался и тихо мычал.

— Ты чего, Макар? Коровой стать готовишься? — Василий засунул руку между досок забора и открыл калитку.

— О, Вася! Спасай! Башка трещит — мочи нет.

— В одного нажрался и товарища не угостил! — подтрунивал Василий. — А в чем это у тебя башка-то? В краске, что ли?

— В краске-краске. Шел домой непривычно стоя, споткнулся, сапоги-то велики. Во, глянь, — и «Станиславский» вскинул ногу в грязном сапоге, чуть не заехав Васе по лицу, когда тот наклонился поставить бутыль.

«Станиславский» говорил правду. Он шел после выпаса почти модельной походкой домой с двумя помидорами в кармане фуфайки. И, зазевавшись, споткнулся у самой своей калитки. А она, подлюга, распахнулась и съездила еще ему лежащему острым краем прямо по темечку. Матюгнувшись, он бы и встал, потирая ушибленное, но услышал, что кто-то идет мимо по дороге. Продолжая лежать пластом, он достал помидоры, раздавил их и нанес «маску» на голову. Чуть подполз к проему между дверцей и забором и, просунув голову, придавил калитку плечом. Смеркалось, и помидоровы семечки отлично имитировали (как представлял себе «Станиславский») выдавленные прискорбным несчастным случаем мозги алкоголика со стажем.

Что тут началось! Бабка, проходившая мимо, сослепу в сумерках ничего, кроме красного на башке «артиста», не разглядела и тут же заголосила: «У-би-лся!» Обронила бидон. Он с грохотом покатился по дороге. Повыглядывали из окон соседи. Стали стягиваться зеваки. Наконец, народ обступил плотным кольцом «мертвого мужика» и вперед вышла соседка Ведунья. Зашибленная два дня тому назад нога все еще болела, и она для устойчивости опиралась на ту самую лопату, несущую смерть всем непрошеным гостям. Она ловко перехватила ее и потыкала черенком в спину лежавшего на животе «Станиславского».

— Эй, Макар! Ты че там удумал? Ты живой али как?

Все столпившиеся вокруг замерли — почти не дышали. Кто-то ойкнул и зажал себе рукой рот. И тут раздался душераздирающий храп. Макар, убаюканный давеча принятым на грудь и таким массовым вниманием, счастливо заснул в разгар своего моноспектакля.

— Ах ты паскуда! Ну, сейчас я тебя! — и Ведунья, размахнувшись, со всей силы огрела Макара по спине черенком.

Если бы не толстая фуфайка, то получился бы из Макара первый в мире пастух-колясочник. Проснулся он мгновенно. Подскочил и еще раз боднул головой калитку. Вскрикнул и получил еще раз черенком уже по шее.

— Ах ты, трутень-оглоед! Тебе лишь бы придуряться да народ пугать. Сейчас я у тебя все хотелку-то повыбиваю! — и Ведунья, прихрамывая на одну ногу, побежала за Макаром, размахивая лопатой. А тот что есть мочи, матерая виновницу зашибленной спины, драпал от нее.

Получив еще пару раз, он успел запереться от Ведуньи в доме. Спектакль завершился неожиданным финалом, и народ стал, посмеиваясь и укоризненно качая головами, расходиться по домам.

…

— Э, брыкастый! Ты лопастями-то потише крути! — Василий едва успел отскочить от раздачи фингала сапогом «Станиславского».

— Это от того, что горизонт сбит! Надо мне его подровнять срочно!

— А тя как спасать, амбулаторно или стационарно? — Вася, сдвинув брови, сосредоточенно разглядывал голову товарища, не понимая, что там за блевотные субстанции в его волосах.

— Давай двумя способами сразу — быстрей подействует, — и Макар скривился, попытавшись улыбнуться.

Василий, покашиваясь на ноги друга в сапогах, осторожно подошел к нему вплотную и положил обе руки на его голову. Она была на ощупь в чем-то склизком. Он сморщился, оторвал руку от больного места и посмотрел на ладонь — к ней прилипли красные комочки. Вася с омерзением понюхал свою ладонь. «Помидоры?! Он уже забыл, что закусывают через рот?! Совсем мозги пропил!» — но, проявив деликатность, промолчал и вернул руку обратно.

Несколько лет назад Василий ездил с Макаром и еще одним деревенским «дегустатором» рыбачить на речку Сосьва. Жара, май, на старые дрожжи залились новые, и товарищ этот решил было отдать концы, демонстрируя предынсультное состояние. До деревни-то пятнадцать километров, а до врача — и того дальше.

И жутко стало Василию, что будет с ними труп полдня плавать. А его облепят слепни да мухи. А потом его еще на себе столько километров тащить до людей. И Вася единственное, до чего додумался, окунул ладони в холодную реку и положил на голову умирающему. Через пять минут тот открыл глаза и сказал: «А у нас еще осталось?!» Ни похмелья, ни боли. «Станиславский» в тот же день раструбил этот случай по деревне. К Василию потянулись страждущие.

С чем только не шли. Одна даже на честном глазу предлагала ее от бесплодия вылечить. Но, видимо, суждено было стать Василию врачевателем узкой специализации. Только если поломка случилась в голове, он мог с ней справиться. Причем все равно, был ли это больной зуб, или конъюнктивит, или головная боль разнопричинной основы.

…

— Ну как съездили с Пономарихой?! — спросил «мертвый мужик».

Прошло стандартных уже пять минут после наложения рук, и помятый «Станиславский» ожил. Деловито протер подолом своей фуфайки граненые стаканы, навечно прикомандированные к столику-бочке перед домом. Дунул в них для пущей чистоты и взялся со знанием дела разливать Васину бутылку.

Выпили по первой.

— На вот — закуси! — и «Станиславский» достал из кармана фуфайки чеснок и протянул его товарищу.

— Фу! Убери, — скривился тот и замахал на него рукой.

— А-а-а, я и забыл, ты ж чеснок того — шибко не уважаешь. А че так?

Вася только отмахнулся от него. Тот спрятал закуску обратно в карман.

Пока Василий все ему рассказывал, не забыв и про самовольно одернувшуюся занавеску, парящее рыльце в окне и смекалистость своей собаки, которая помогла найти путь, Лиля не находила себе места. Тот позавчерашний запах со двора Ведуньи не давал ей покоя. Она то подбегала к забору, то старательно изображала сон у ног хозяина. Воспоминание о летящей в нее острой лопате останавливало собаку от второго разведывательного похода.

— Хорошо, что вообще доехали! — четко вместе с последними каплями самогонки закончил и свой рассказ Василий.

ГЛАВА 10

В семь утра следующего дня Вася зашел через калитку во двор бабки Шнапс. Следом просеменила Лиля.

— Ну-у, где Счастливчик? — спросил он.

— Из сарая не выгонишь! Умная скотина, хоть и свинья, — Пелагея Ильинична улыбалась своим беззубым ртом и узловатыми старческими руками поправляла на голове цветастый платок. — Люди-то уж приехали. Вона тама, за домом, грузовичок стоит. Только куды им справиться с хряком-то моим?! Чай под триста кило детинушка вымахал и мозгами окреп. Чует, что увозить-то собираются. Ты уж, Васенька, аккуратней, как бы не вспорол!

Из дома бабки Шнапс посмотреть на все это циркачество вышел ее внучок Вовка, сосланный снова из города на лето в деревню разрядить свои неистовые батарейки. Но лето кончилось, его атомный коллайдер замедлил бег, а он остался (на радость пожилой родственнице). Родители готовились вот-вот уехать в очередную зарубежную рабочую командировку и сына прихватить с собой. Поэтому решили, что месяцок пропуска школы здесь ничего не лишит при обучении там. Лучше набираться витаминов на природе, чем терять диоптрии над учебниками.

— Ни че, бабуля! Не медведь, чай, разберемся, — и Василий покрутил в руках дрын, который прихватил с собой. — Ну что, Лиля?! Готова?!

Лиля подняла на хозяина голову и заморгала.

— Смотри, как будто соображает, — рассмеялась Пелагея Ильинична.

— А то! Конечно, пуще некоторых людей соображает, а то еще из первой норы бы не вышла живьем.

В сарае ароматы стояли не парижские. В дальнем углу, в своем загоне, раскормленный Счастливчик нервно хрюкал и вспахивал землю резцами.

— Смотри-смотри, а я те че говорила! Вишь — беснуется! — на всякий случай Пелагея Ильинична спряталась за Васю, который был в два раза выше нее, и тыкала в свинью пальцем из-за его спины. А семенящий следом за ними в калошах на пять размеров больше его ноги, Вовка, вообще, выбрал самую безопасную дистанцию — стоять у выхода.

— Ниче, разберемся!

Василий уверенной походкой подошел к загону и только сдвинул защелку, как хряк, увидев узкую щель, ломанулся в нее всей своей трехсоткилограммовой свинской силой. Калитка отлетела, как от удара с разбегу ногой. Не ожидавшего такой стремительной реакции животного на маленькую надежду свободы, Василия отбросило на метр назад. Лиля, молча стоявшая рядом от этакого кульбита хозяина, залаяла по-матерному и бросилась наружу догонять дезертира.

— Ой, батюшки святы! Живой ли али как?! — запричитала бабка, глядя на мужчину и крестясь.

— Нормально все, — Вася уже поднялся и на ходу тер зашибленный бок.

Хряк легкой иноходной рысцой трусил по ладному, ухоженному огороду бабушки, закатывая своей тушей помидоры и огурцы сразу обратно в рассаду. А Лиля, как профессионал, ходивший на дикого лесного кабана, работала по собачей охотничьей инструкции. Она подбегала к хряку сзади и прикусывала его за лодыжку. Тот издавал хрючий вопль. Она отскакивала от него и отбегала на безопасную дистанцию.

Бабка, Василий и Вовка стояли во дворе в одинаковых позах: тренер против солнца внимательно следит за товарищеским матчем своей сборной.

— Ну, познакомились. Пора и прощаться, — и Вася снова схватил дрын и направился в сторону скотины.

Хряк, почуяв неладное, взревел и стал убегать в противоположную от запланированного сторону. Пришли городские мужики из грузовичка. Смотрят на эту корриду — дивятся.

— Я в цирке такого отродясь не видал. Хоть и тридцать лет с цирковыми работал, приезжал — мясо ихним животным привозил.

Вася достал из кармана брюк заранее приготовленную веревку в виде лассо. Изловчился и с первого раза закинул петлю свинье на шею. Свободный конец схватил правой, а левой рукой с дрыном стал поколачивать хрюшку по бокам и направлять ее в сторону грузовика. Лиля, воодушевленная появлением хозяина, с двойной скоростью покусывала и отпрыгивала от лодыжек свиньи, а та только всхрюкивала и одергивала копытца, как курортник от горячего песка.

Двадцать минут — и свинья по трапу взошла в кузов грузовика.

— Ну ты, Василий, и тореадор! — бабка Шнапс восхищено постучала своим маленьким кулачком по Васькиному предплечью.

— А что?! Я свиней люблю. Собаки смотрят на нас снизу вверх. Кошки смотрят на нас сверху вниз. А свиньи смотрят на нас, как на равных, — ответил «тореадор», вытирая испачканные руки о брючины.

Вовка был под таким впечатлением, что не мог устоять на месте и побежал вознаграждать Лилю за ее отвагу и прыткость чесанием за ушком. Он подбежал к собаке, присел на корточки и протянул руку к еще не остывшей от битвы с клыкастым противником таксе, и мгновенно раздалось «клац». Рука Вовки оказалась не за ухом, а в зубах у собаки. Он всхлипнул и повалился назад. Лиля разжала челюсть и посеменила к хозяину. А Вовка схватил комок земли с огорода и запустил вслед убегающей псине. Земля рассыпалась в воздухе, так и не наказав неблагодарную. Покатившиеся слезы обиды и боли Вова размазал по лицу вместе с землей, в которой была испачкана утирающая их рука. Он поднес к глазам прокомпостированное место. На ладони и ее тыльной стороне оставшиеся четкие отпечатки зубов на коже белели предупреждением. Лиля только прикусила руку в назидание.

Бабка отлила Василию самогона в трехлитровую бутыль, и он довольный, что за час работы получил столько антидепрессанта, вместе с Лилей пошел домой.

ГЛАВА 11

В спину вступившему в полную силу сентябрю уже дышал октябрь. Огороды в Марсе расстались со своими последними жильцами — они переехали в погреба и банки. Времени, не занятого хозяйством, стало больше.

— Вась, а Вась! Помнишь, ты мне обещал к сестре в Томск отпустить, когда делов по хозяйству поубавится? — Любка вытирала в избе со стола после обеда. Василий доедал картошку с мясом.

— Исчесалась уже вся, как неймется? А точно-то ты к сестре-то собралась? — Василий перестал есть и угрожающе посмотрел на жену.

— Ты что, сдурел, что ли?! А куда я, по-твоему, поеду?

— Да кто тя знает, финтифлюшку!

— По себе людей не ровняй! Кто к Зинке в прошлом годе бегал? Вся деревня в пыли была от беготни-то твоей, — Любка перестала тереть стол и стала в позу «недовольный тренер готовится раздать тумаков».

— Я щас тебе поболтаю! Зубы жмут, как я посмотрю! — огрызнулся Вася.

— А поехали со мной! Верку с города вызовем. Чай, несколько дней справится. Тем более она писала, что в институте у них сейчас в начале года и загрузка не бей лежачего.

— Делать мне нечего, как по родственникам твоим шастать. Собралась — езжай! Отвезу на станцию в два счета, — сказал как отрезал Василий.

Любка открыла было рот, но тут же его захлопнула. Вроде бы она добилась, чего хотела — муж ей дал зеленый свет на долгожданный мини-отпуск после полугода адского труда от рассвета до заката. Но почему-то от его слов ей стало неприятно. Она даже почувствовала себя виноватой, только никак не могла понять, в чем. И решила, что лучше продолжить молча вытирать стол, под стук Васиной вилки о тарелку.

Через два дня они всей командой: Василий, Любка и Лиля — стояли на платформе у железнодорожного состава. Лиля крутилась возле любимой хозяйки. То ставила лапки ей на колени, пачкая Любкину юбку. То поскуливала и задирала головенку, заглядывая в лицо.

— Будет-будет, Лиля, я скоро приеду, — Любка наклонилась и погладила таксу.

— Ладно, долгое прощание — лишние слезы. Прощевай. Сеструхе — привет. Пойдем, собака, — Василий поставил сумку на асфальт, посмотрел на Лилю, развернулся и пошагал к своему «марсоходу».

Любка вздохнула, посмотрела ему вслед и полезла по крутым железным ступеням в вагон. Лиля сначала побежала за хозяином, но развернулась и стрелой помчалась обратно к трогающемуся вагону. Любка стояла у окна, махала рукой Лиле и думала: «Вот бы за увозящим ее вагоном с такой же прытью и тоской в глазах бежал ее муж».

Любкин состав еще не скрылся за поворотом, а Василий уже вдохновился, и поехали они с Лилей обратно не домой.

ГЛАВА 12

Зинаида была той самой некрасовской женщиной, только вместо коней она с легкостью перекидывала пятидесятилитровые кеги с пивом у себя на работе в пивной «Мутный глаз». Одним ударом кулака выбивала пробки из бочек. И держала все в идеальном порядке. А заартачившихся с оплатой мужиков просто перебрасывала одной рукой через двухметровый забор за территорию. И они катились под колеса машин на трассе, но после этого кротче них не было на свете посетителей пивных. Односельчане прозвали ее, за глаза, конечно, Царь-баба. Ее муж — плюгавенький, но любящий беззаветно, уже почил два года как, но от той любви народилась девочка. И была она под стать маме.

Однажды на остановке в ЛиАЗ кто-то вошел, и автобус качнуло. На поручень легла рука, раза в три больше взрослой мужской. Все оглянулись — стоит юная дочурка Царь-бабы, сутулится, голова в потолок упирается даже на задней площадке.

…

Василий наклонился, чтобы не задеть головой дверной проем и вошел в избу (дверь была не заперта).

— Зинаида, а не побезумствовать ли нам?

В этот вечерний час Царь-баба была застигнута врасплох в легком неглиже: в ночнушке и накинутом на плечи кружевном пуховом платке. Она чаевничала, сидя за столом, и что есть мочи дула на блюдце, которое в ее руках казалось взятым из детского кукольного набора.

— О, Васька! Откуда это тебя черти принесли? — она поставила блюдечко на стол.

К слову сказать, Василий по дороге с вокзала времени не терял и прямо в своей «буханке» быстро принял одеколонную ванну «Хвойный лес». И теперь его и его уазик дятлы могли запросто перепутать с сосной.

— Поди ж ты, а к свиданке-то как приготовился! Теперь комаров неделю не будет, — и Зинаида помахала перед своим лицом рукой-противнем.

— Да коли не к душе, я и уйти могу, — Вася стал медленно разворачиваться. И тут на середину избы выбежала Лиля. Она бесцеремонно уселась ровно посередине между хозяином и Зиной. И стала лаять на женщину устрашающим басом, как на барсука в норе.

— Фу, пошла, оглашенная! — прикрикнул Вася. На окрик собака только прибавила громкости и переключила свой эквалайзер на рык.

— Чего это она у тебя? Бешеная лиса, что ль, ее покусала? — зевнула равнодушно, никак не реагируя на собаку, Зина.

А Лиля заводилась все сильней и начала «фехтовать». Она кидалась вперед, стараясь куснуть Царь-бабу за щиколотку. Отскакивала, гавкала, рычала и все по новой.

— Ты клопа своего уйми, а то я представлю, что у меня в доме насекомое завелось — и хрясть! — и Зинаида поставила два кулачища один на другой и резко прокрутила их в разные стороны, показывая, как она помогает непрошеным домашним животным уйти в лучший мир. Но ноги на всякий случай поджала повыше.

— Лиля, Лиля, ну ка фу-у-у! — к собаке подскочил испугавшийся за нее Вася. Схватил таксу за ошейник, поднял и зажал под мышкой. Лиля сопротивлялась. Она вихлялась из стороны в сторону, как шланг под напором, пытаясь вырваться. Ее сдавленные легкие выдавали «выкрики», словно меха аккордеона. Она не собиралась сдаваться.

— Ты что, чеканулась? А?! Ты как вообще из машины-то выбралась?! Я же ее закрывал на ключ?

Вася с собакой под мышкой, издававшей уже звуки сломанного патефона, вышел из избы. Обошел кругом свой уазик, но так и не понял, как такса могла из него просочиться.

— Ну ладно. Не хочешь в тепле и на мягком сидеть, будет тебе путешествие в ГУЛАГ, — и он покрутился в поисках дерева или еще чего-нибудь подальше от дома, чтобы привязать собаку и не слышать ее истерики. Вася заметил чучело в огороде и пошел к нему.

— Вот, будешь знать, как лезть своим длинным носом в чужую личную жизнь, — и он завязал на всякий случай третьим узлом поводок, замотанный вокруг шеста. Лиля была крепко зафиксирована к огородному страшиле. Она замолчала и сидела молча, смотря с укором на своего хозяина.

— Ниче, ниче! Умнее будешь! — Вася встал и зашагал в сторону избы.

Такса задрала голову. Сверху на нее воззрилось размалеванное чудище. Кроваво-красный рот скривился недовольным полумесяцем. Огромные угольно-черные глазищи засасывали в свою бездну безысходности. Нависшая над собакой голова болталась на сломанной шее и хищно на нее пялилась. И весь этот посланник вороньей преисподней повис драной рубахой на перекладине, как пьяная баба на коромысле.

…

Василий любил пройтись по пивку после дня за рулем. И когда подвозил по хозяйственным нуждам односельчан или ездил сам по делам, то обязательно заглядывал в «Мутный глаз», стоявший аккурат на съезде с трассы в Марс.

«Вот это баба! Какой темперамент. Совершенно монументально! Не то что моя пискля-Любка, — думал он, потягивая пенное. — Вот бы откусить от такого пирога!» — и у Василия защекотало сознание пониже ремня. Но Зинаида была неприступна и хранила честь семьи. И однажды сама судьба Васе состроила глазки. Суженый Царь-бабы отдал Богу душу, и оборона со святыни была снята.

…

Быстро стемнело и похолодало. Лилю било мелкой дрожью. И чтоб хоть как-то согреться, она начала делать марш-броски. Разбегалась что есть мочи на всю длину поводка и рикошетила назад. Чучело трясло, как от судорог несварения. Палка раскачивалась в разные стороны.

…

Царь-баба взгромоздилась на лежащего на кровати Василия и впилась в его губы своими. Их челюсти слились в каком-то лихорадочном взаимном перетирании. Со стороны могло показаться, что происходит акт взаимного каннибализма. Кровать стонала и грозилась развалиться. Зина, так не похоже на себя, пищала, как влажный каучук. Слюна и пот (в основном Зинин) смешались. От ее мужского запаха у Васи поджались на ногах в носках пальцы. Их удовольствие было практически взаимным. Зина перестала упираться локтями в кровать. Всем своим телом она вытянулась на Василии, и он исчез из поля видимости, как кролик из шляпы фокусника.

— Ой! Ой-е-ей! Что это?! — пытался орать сдавленный Вася.

— Что? Я еще даже ничего не сделала! — Зинаида откинулась назад и уставилась на своего любовника.

— Мне что-то проткнуло зад!

— Тьфу ты! Это я Машеньке-дочке носочки на зиму вязала, чтоб ножки не мерзли. Ну, подумаешь, нежный какой. Спицы-то малюсенькие. Ладно, давай уберу, — Зина приподнялась на одной руке, а второй потянулась за спину Василию и выудила из-под него двадцатисантиметровые спицы с клубком розовой шерсти. Вскинула голову, чтобы посмотреть, куда бы убрать вязание, чтоб петли не слетели, как вдруг раздался громкий стук.

— А-а-а-а! — от ее писклявого крика Васина рыжая шевелюра приняла приглаженный вид. — А-а-а! — она так крепко сжала Васю коленями, что его ребра начали трещать.

На Зину во мраке ночи из окна по ту сторону стекла смотрел размалеванный черт. Он обхватил стекло растопыренными ручищами, дергался, готовясь его вынести и захватить женщину в плен.

— Да что там?! Ядрены пассатижи! — Вася еле выбрался из-под любовницы.

…

Лиля сделала рывок, расшатанный ее упрямством кол вылетел из земли, и она что есть мочи побежала в тепло — в дом. Чучело не отпускало собаку и, подпрыгивая на грядках, неслось следом. Лиля уже подбегала к крыльцу, когда шест зацепился за лавку, подскочил вверх и шлепнулся об окно. В избе заорали. Лиля, дергая поводок, пыталась убежать, но добивалась только одного: ее напарник Петрушка, запутавшись в досках, долбился и долбился головой в окно.

— Зинка, ну-ка заткнись! От гаубицы в ушах меньше звенит, — Вася встал и выглянул в окно. Его худшие опасения подтвердились. Собака не усидела на месте. Он вышел на улицу. Отвязал собаку от чучела и снова запер ее в уазике.

Вечер был испорчен. Зинаида демонстрировала хрупкость душевной организации и отвергала все попытки Василия возобновить встречу на том месте же, где они прервались. Женщина дулась как мышь на крупу. Васе больше ничего не оставалась, как откланяться и уехать домой.

…

Вася сидел за столом. Перед ним стояла початая бутыль самогона. Он посмотрел на часы на стене: два часа ночи. Налил самогона в стакан. Выпил. Поставил локти на стол. Обхватил руками голову и то ли застонал, то ли заскулил. Рядом у его ног виновато перекидывала брови Лиля: «Что ты скулишь? Где я тебе найду бабу в два часа ночи? Вот скоро хозяйка приедет…»

Васино отчаянье длилось ровно ночь. На следующее утро он поехал к своей царевне с повинной…

Всю неделю он разрывался между бурной личной жизнью и ведением хозяйства.

ГЛАВА 13

На следующий день вечером Василий так торопился после свиданки домой к началу фильма, что влетел в избу и, не тратя время на такую формальность в деревне, как запирание дверей, на бегу скинул сапоги, впрыгнул в тапки и помчался включать телевизор.

Дверь осталась приоткрытой, словно приглашая вовнутрь. Через несколько минут в проем просунулась черная влажная пимпочка носа. Она потянула воздух. Потом появилась половина собачьей черной морды с бегающим тонометром глаз.

А тем временем Великая Отечественная война шагнула с экрана в комнату. Она наступала на сидящего в старом кресле Василия. Грохот взрывов от бомбардировавших советский линкор немецких истребителей отскакивал от стены с ковром и летел обратно, ударяясь о Васин затылок. Он даже не замечал, как его пальцы ног, зажатые тесными тапками, поочередно то сжимались в кулак, то впивались в мягкую стельку.

А сидящую под шкафом в предбаннике Лилю бомбардировал соседский Филька — детеныш овчарки, полюбивший пса не своего социального круга. Бесстрашная, неутомимая и независимая Лиля не обращала на него никакого внимания, и это заставляло Фильку каждый раз, видя ее на улице, выпрыгивать из своих мохнатых панталон. Такса, когда ее привезли из питомника в деревню, даже пару раз попортила ему экстерьер при его первых попытках познакомиться. И с тех пор Филька стремился при любом удобном случае трепать ее немилосердно.

Захваченный боевыми действиями на экране и контуженный грохотом взрывов бомб, Василий не слышал, как по-кошачьи, на мягких лапах здоровенный Филька вошел в дом и пропилинговал все комнаты. Лиля почуяла его еще с порога. И сразу вычислив, где он ее никогда не сможет достать, нырнула под шкаф.

Огненная линия фронта выплескивалась из телевизора. А партизанская война шла под шкафом, приставленным к стенке. Лиля, используя свою способность прятаться под низкой мебелью, была не досягаема для собаки размером с овчарку. И Филька ходил вдоль трех доступных сторон укрытия таксы, суя морду под него, и молча щелкал зубами.

Пока, закусив губу от досады, внебрачный сын овчарки хаотично компостировал воздух, Лиля, как опытный боевой офицер, выбрала тактику: не можешь побороть противника, превосходящего тебя по силе, измотай его! Она вылетала из своего укрытия ровно на половину своего корпуса, а учитывая ее длину, это уже не мало, и тяпала Фильку за ноги. Такими своими налетами она его быстро изнурила. И к концу сцены с вражескими самолетами он сам валился от усталости с покусанных местами до крови лап. И, в конце концов, капитулировал восвояси, даже не успев получить тапком по наглой черной морде от Василия, который так ничего и не заметил.

Лиля же выбралась из-под шкафа, победно прошлась перед хозяином, улеглась у его ног, делая вид, что досматривает с ним фильм, а сама задремала.

ГЛАВА 14

На следующий день Лиля лежала в темноте предбанника на своей подстилке, втягивала носом запах, доносившийся из запертого шкафа, и думала: «Куда уходит человек? Куда этот чертов железный ящик увез мою любимую хозяйку? И почему так нестерпимо хочется разорвать подушку?»

А в шкафу как будто заперли Любку. Оттуда нещадно пахло любимой хозяйкой. Лиля слышала по телевизору, что нервное напряжение приводит к этим… как ее… мышечным зажимам, и ей срочно надо было их разжать.