Бесплатный фрагмент - Куншт-камера

Петр Максимович выпил яду, а Дмитрий Егорович яд пить не стал.

Он вообще был тот еще типчик, этот Дмитрий Егорович. Уж как его Петр Максимович не уламывал — да без толку.

— Я, — говорит, — Яд пить не стану и тебе не советую!

— Советчик, блин! — осуждающе отвечал ему Петр Максимович. — Я б с тобой в разведку не пошел бы!

И хоть и стыдно сделалось Дмитрию Егоровичу после таких слов Петра Максимовича, но яд, скотина эдакая, пить наотрез отказался. Так что Петр Максимович яду выпил, а тот — не стал. Хоть ему и стыдно было, конечно.

А уж когда на похоронах родственники и близкие усопшего Петра Максимовича осуждающе на него смотрели, можно сказать как на подлеца, который смалодушничал в ответственный момент, то он и вовсе не знал, куда глаза от стыда девать. И даже подумывал пойти домой, да не хотелось обижать вдову, пропустив поминки — зря она, что ли, старалась, готовила? Так и остался.

Стыдно, конечно, да что делать.

Врачебная ошибка

Однажды Петр Емельянович помер и был захоронен на городском кладбище.

И вот лежит, значит, мертвый Петр Емельянович в гробу под землей и скучает. Ни тебе папироску выкурить, ни стопку другую принять, ни с дамочками пообщаться на фривольные темы. Да что говорить — нос и тот почесать проблематично. В общем, скука смертельная.

И вдруг слышит Петр Емельянович, будто скребется кто. Ну, он без задней мысли-то крышку и пихнул, а та и отлетела в сторону. И видит Петр Емельянович, что над ним склонивши шибко бородатое лицо.

— Вот уж не ожидал, что у вас, святой Петр, такая запущенная борода! — сказал Петр Емельянович. — Прямо как у врача моего лечащего!

— Я и есть, Петр Емельянович, твой врач, — грустно сказало лицо. — Ты уж прости нас грешных — напутали малость с карточками, пока ты от наркоза отходил… Уж не взыщи. Пойдем-ка обратно в лазарет, будем тебя долечивать.

Ничего не сказал на это Петр Емельянович. А собравшись с мыслями, задвинул кулаком в бородатое лицо и припустил наутек с кладбища.

И с тех пор Петр Емельянович к врачам более не ходил, и в больницы уж тем более не ложился.

Такие дела.

Время расставляет акценты

Однажды Петр Семенович повздорил с Сергеем Яковлевичем.

И, надо сказать, так повздорил, что дело дошло до натуральной поножовщины. Хотя, конечно, поножовщина — громко сказано: Петр Семенович орудовал вяленым лещом, тогда как Сергей Яковлевич отбивался свиным окороком. Но, тем не менее, причиненные друг другу травмы оказались несовместимы с жизнью и оба скончались еще до приезда кареты скорой помощи.

Супруга Сергея Яковлевича, Изольда Семеновна, обвинив супругу Петра Семеновича, Алевтину Прокопьевну, в смерти мужа, вступил с той в штыковую схватку. Хотя, конечно, штыковая схватка — громко сказано: Изольда Семеновна наносила травмы котлетами «по-киевски», тогда как Алевтина Прокопьевна использовала пельмени «по-сибирски». Тем не менее, обе скончались еще до приезда кареты скорой помощи.

Дети Петра Семеновича, Иван, Петр и Валентин, решили отомстить за смерть родителей и вступили в прямое столкновение с детьми Сергея Яковлевича — Ольгой, Анной и Марией.

А вот тут, «прямое столкновение» — сказано со всей ответственностью: в результате поединка, молодые нарожали кучу детишек и живут в свое удовольствие, иногда поминая витиеватым добрым словом своих глупых и непутевых родителей.

Бешенство

Однажды Петра Семеновича укусила незнакомая собака, после чего он стал немножко нервный и пускал пену изо рта.

Не то, чтобы Петра Семеновича это слишком беспокоило, но вот люди отчего-то стали шарахаться при его виде, кидать камни и даже кричать «Караул!», отчего у него задергались левый глаз и правая бровь.

А одна дамочка, которую Петр Семенович, неожиданно выскочив из подворотни, немножко укусил за ягодицу, закричала так сильно, что тот на некоторое время даже оглох. Правда и дамочке не поздоровилось — вскоре она померла толи от бешенства, толи от слабого сердца.

После этого, конечно, местный участковый Гаврилов устроил на Петра Семеновича натуральную облаву с погонями и перестрелкой, но потерпел на этом поприще полное фиаско, так как Петр Семенович, зная местность как пять своих пальцев, очень остроумно ушел от погони, обежал вокруг, подкрался сзади к милиционеру и прилично приложился зубами к его ноге. На этом погони и кончились. А после долгого лечения, участковому выдали новую жилплощадь и спровадили на пенсию. Так что тот особо и не жаловался.

Что же до Петра Семеновича, успевшего искусать прилично народу, то его, в конце концов, изловили и отправили на принудительное лечение в психиатрическую лечебницу, после которой Петр Семенович, раздобревший на казенных харчах, снова вернулся к нормальной жизни, вышел на работу и вскоре, говорят, женился на какой-то машинистке.

Одним прекраснейшим ранним утром

Одним прекраснейшим ранним утром, когда при взгляде в окно в голову невольно закрадывались мысли о безысходности и суициде, и немой вопрос «Доколе эта мерзость?» заставлял дрожать бледные губы и закатывать глаза, Семен Олегович сидел за столом на кухне, пил водку и бездумно обсасывал селедочную голову.

И настолько все было прекрасно в жизни Семена Олеговича, что он с завидной периодичностью сплевывал селедочную голову на стол, выпивал пол стакана, и некоторое время тоскливо подвывал, глядя сквозь окно на серое дождливое небо. После чего утирал рукавом слюни и вновь принимался за обсасывание селедочной головы.

Семен Олегович был оптимистом и бодро смотрел в будущее. В прекраснейшем расположении духа он твердо шагал по жизни, не замечая невзгод и трудностей. И каждый его шаг по этой жизни был одухотворяюще прекрасен: селедочная голова, пол стакана водки, завывания и снова селедочная голова. И особенно в это прекраснейшее утро, когда при взгляде в окно, в голову невольно закрадываются мысли о безысходности и суициде…

Единорог

Одно время у Дмитрия Михайловича дома жил единорог. И этим единорогом являлся он сам.

До второго рога дело не дошло, так как, имея вспыльчивый характер, Дмитрий Михайлович свою супругу Клавдию Ивановну пристрелил из нагана, вместе с любовником.

А после этого сошёлся с вдовой убиенного любовника, и вскоре два единорога поженились, нарожали целую кучу пони, и жили долго и счастливо.

Однолюб

— Ну что вы, Светочка! Я совершеннейший однолюб!

— Хо, Виталичка! Это как раз-таки не говорит в вашу пользу!

— Да? И почему же?

— Потому, что это говорит о том, что вы либо любите только самого себя, а значит редкостный эгоист и, возможно, циник, либо любите кого-то, но не себя, что говорит о том, что в данном случае вы никчемный человек, какие обычно очень плохо кончают где-нибудь в подворотнях!

— Почему же вы исключаете третий вариант, Светочка?

— А третьего и не дано: раз однолюб, значит либо-либо!

— А если предметом любви служит жизнь?

— В каком смысле?

— В прямом, Светочка. Я однолюб, и моя единственная любовь — это жизнь. Жизнь во всех ее проявлениях. Включая флору, фауну, меня, вас и еще миллиарды живущих на земле…

— Вы псих, Виталичка. И к тому же развратник! Нам больше не стоит встречаться. Прощайте!..

Выбор

Одному предложили вот что: либо ему оставляют крылья, но отрывают ноги, либо отрывают крылья, но ногами он по прежнему сможет топтать землю. А если он ничего не выберет, то оторвут и крылья и ноги, а заодно и голову, не умеющую принимать решения.

А он в ответ почесал пузо, и спрашивает:

— А какая разница?

И так он этим вопросом поставил в тупик предлагающих, что те, в раздумьях почесавши пуза, взяли, да зашибли эту никчемную муху мухобойкой, и отловили на куче навоза новую.

Дотошный работник

Одному человеку, который понимал все буквально, дали производственное задание со словами «вывернись наизнанку, но сделай!». И вместо того чтобы делать порученное задание, человек озадачился способом вывернуться на изнанку.

И что бы вы думали — изловчился, подлец, и вывернулся. Отчего, конечно, помер, так как способа ввернуться обратно — он додумать не успел.

Так что производственное задание пришлось перепоручить менее дотошному работнику.

Героический поступок

Вот уж никто не ожидал чего-нибудь эдакого героического от Филюшкина, а он взял и отличился. И не просто отличился, а можно сказать прямо прогремел своим выразительным поступком. Прославился сукин сын так, что и слов нет. То есть буквально. Все только и говорят, что, мол, вот это да, вот это Филюшкин! Мы, дескать, даже и не ожидали, а он взял, подлец, и отличился! Да так, что и слов нет! Мол, только и остается, что от удивления молча пасти разевать!

А что конкретного там Филюшкин учудил — рассказывать не беремся. Так как не в курсе. А те, кто знает, только глазами хлопают, да с открытыми ртами стоят — аж ливер видно. Мы бы, конечно, спросил бы самого Филюшкина, да он третьего дня как помер. Так что извини читатель. И всего тебе с кисточкой.

Глазастый

Евгений Олегович, будучи в гостях у Петра Семеновича отколол вот какую штуку: в разгар веселья (а надо сказать, что у Петра Семеновича случился юбилей) Евгений Олегович скромно поднялся из-за стола, выпил стопку, пробормотал «Мне пора домой» и ушел.

Вот что ты с ним будешь делать?

Хотя гости, включая юбиляра, и не заметили.

Один я глазастый.

Одноногий

Проснувшись рано утром, Петр Сергеевич обнаружил, что у него начисто отсутствует левая нога. Натурально. Правая на месте, а левой — как и не было.

— Ах ты ж, беда какая! — воскликнул Петр Сергеевич, задумчива почесывая пузо. — Как же теперь быть-то? Мне ж на службу идти надо!

А надо сказать, что своей службой Петр Сергеевич сильно дорожил, и даже не жалел на нее никакого здоровья. А посему изловчился и упрыгал на службу на одной ноге.

— Представляете, какое несчастье, — стал рассказывать коллегам Петр Сергеевич. — Утром проснулся, а ноги-то и нет! Эдак дело пойдет, то и без головы проснуться можно…

— Да ты видно сбрендил, Петр Сергеевич, — ответили ему коллеги, покручивая пальцами у висков. — Кабы у тебя ноги не было, то как бы ты на службу явился? На руках пришел бы что ли?

Тут Петр Сергеевич видит — у всех коллег по одной ноге. Правой. Даже у уборщицы Тихоновны, ловко управляющейся со шваброй. А тут еще и уважаемый Павел Семенович, начальник Петра Сергеевича, припрыгал и интересуется, почему все прохлаждаются, когда план горит.

— Хм… и правда — чего это я? — задумчиво произнес Петр Сергеевич и, почесавши пузо, упрыгал к своему рабочему месту.

Женщина

— Милый, я хорошо выгляжу?

— Да, дорогая.

— И все?

— В смысле?

— И это все, что ты можешь сказать?

— Эм… Ты спросила, хорошо ли ты выглядишь — я ответил. Или что?

— Ничего! Иногда мне кажется, что тебе до меня нет дела! Я для тебя как мебель!

— Я не понимаю тебя, дорогая.

— Что ж тут непонятного? Это про мебель можно просто ответить «да», на вопрос, хорошо ли она выглядит! А я не мебель! Я — женщина! И твоего «да» мне недостаточно!!!

— О! Ну прости меня, дорогая! Ты просто замечательно выглядишь! Так лучше?

— Лучше, но не достаточно!

— А еще у тебя красивые глаза, дорогая!

— Что?! Ты хочешь сказать, что все остальное выглядит ужасно?!

— Нет, я…

— Замолчи! Слышать тебя не хочу! Мерзавец! Выставил меня уродиной! Скотина!

— Но, дорогая, я вовсе не…

— Замолчи! Ты уже все сказал! Подлец! Ненавижу тебя!

И она ушла в ванную комнату, хлопнув дверью так, что с потолка посыпалась штукатурка. Среди шума пущенной из крана воды, послышался тихий плач.

Мужчина задумчиво почесал затылок, пожал плечами и, перевернув страницу книги, продолжил чтение.

Месть окуня

Валентин Семенович сидел перед аквариумом, в котором плавал одинокий окунь, и показывал этому самому окуню язык, и вообще строил довольно мерзкие рожи.

Какие мысли проносились в голове окуня, при виде кривляний Валентина Семеновича, сказать трудно, но достоверно одно: каждый раз взглянув в рожу Валентина Семеновича, окунь испуганно икал и, пуская пузыри, искал спасение в водорослях.

Вдоволь накривлявшись в лицо рыбы, Валентин Семенович выходил из комнаты и затаивался за дверью, поджидая, когда окунь окончательно успокоиться и перестанет икать. А потом вновь врывался в комнату, подбегал к аквариуму и беспощадно доводил окуня до икоты.

Собственно, какие цели преследовал Валентин Семенович остается не ясным. Возможно, он хотел выучить окуня стойкости и выносливости в экстремальных ситуациях, дабы вывести новый вид рыбы бойцовских пород. Может быть, рассчитывал, что окунь, с перепугу, начнет снабжать его икрой высших сортов. А может Валентин Семенович просто был немного не в себе. Но как бы там ни было, со временем, окунь начал икать от малейшего шороха в доме.

Икать и отдавать себе отчет в том, что если он что-нибудь не предпримет, то однажды всплывет брюхом вверх.

И однажды, когда Валентин Семенович привычно ворвался в комнату и подбежал к аквариуму, окунь отколол такую рожу, что Валентин Семенович упал в обморок и вскорости издох от чудовищной икоты.

Бессмысленные вещи

Посреди бессмысленной тундры бессмысленно бродил бессмысленный олень-колотун.

А на его бессмысленных, похожих на бессмысленный ивовый куст, рогах, бессмысленно сидел ворон-рыболов и бессмысленно высматривал в бессмысленном мхе бессмысленных леммингов-поводырей.

И заприметивши какого-нибудь бессмысленно зазевавшегося лемминга, ворон взмывал вместе с оленем в бессмысленное небо и относил их обоих подальше от бессмысленной опасности.

И над всей этой бессмыслицей бессмысленно светило бессмысленное холодное северное солнце, придавая всей этой бессмысленной картине малую толику смысла.

Опасные пирожки

— Представляете, Галина Юрьевна, иду сейчас по бульвару, а там презабавнейший человечек, в эдаком пестром колпаке, раздает прохожим пирожки с грибной начинкой. Причем совершенно бесплатно!

— Да что вы говорите!

— Да-да-да! И, знаете ли, они так вкусно пахли, что я не удержалась и тоже взяла этих чудесных пирожков. И должна вам сказать, что ничего вкуснее я в жизни еще не едала!

— И что, все съели?

— Ну что вы! А как же фигура? Пирожки — вещь опасная! Так, парочку скушала и все.

— А знаете, вот то, что пирожки вещь опасная — вы совершенно правы. Их опасность буквально на лицо!

— Что вы имеете в виду, Галина Юрьевна? Неужели, ха-ха, я уже успела располнеть с двух пирожков?

— Ну что вы, Семен Львович! Разве только бороду свою опалили и кокошник в чем-то испачкали…

Дьявольский волос

Пётр Сергеевич не раз уже зарекался подравнивать с утра бороду. Во всяком случае, до тех пор, пока организм полностью не выйдет из анабиоза.

Собственно и это утро не было исключением, но в районе усов обнаружилась возмутительнейшая волосина, портившая общее впечатление от бороды тем, что обладая, видимо, бунтарским характером склонным к анархии, торчала куда-то наискось вверх. И, совершенно очевидно, что смириться с существованием подобного маргинала в сплочённом волосяном коллективе — решительно нельзя.

Пётр Сергеевич вооружился маникюрными ножничками, стараясь не дышать, осторожно поднёс грозное оружие к волосине и… то ли качнуло самого Петра Сергеевича, то ли дрогнула рука, то ли ещё какая чертовщина, да только Пётр Сергеевич отхватил клок добропорядочных мирных волос, тогда как бунтарь продолжал издевательски топорщиться против общественного мнения.

Пётр Сергеевич ошарашено смотрел в зеркало, ещё не до конца осознавая непоправимость опрометчивого шага. Словно сомнамбула он поднёс ножнички к месту катастрофы и, совершенно бездумно целясь в волосину, выстриг рядом ещё один клок волос.

Это было уже слишком! Он издал душераздирающий крик и вновь попробовал исправить положение, но теперь вместо дьявольской волосины отхватил приличный клок бороды.

В бешенстве Пётр Сергеевич так защёлкал ножницами, что уследить за его рукой стало положительно невозможно.

Результатом безумства явилось то, что помимо внушительных клоков бороды, Пётр Сергеевич умудрился отхватить мочку уха, распороть ноздрю и проткнуть щеку, так что теперь его окровавленное лицо, с хаотично торчащими пучками кривых волос, представляло собой нечто неописуемое. И при этом злополучная волосина продолжала торчать, как ни в чем не бывало, и даже казалось, будто она издевательски посмеивается в отражении забрызганного кровью зеркала.

И тут Петра Сергеевича осенила страшная догадка: чувствуя, как им овладевает смертельный ужас, он, ладонью дрожащей руки провёл по своему отражению в зеркале и… стёр дьявольский волос, прилипший каким-то бесом к проклятому стеклу!..

Опасная бритва

Семен Петрович сидел на стуле и, закинув на стол ноги, подстригал на них ногти опасной бритвой.

Собственно, Семен Петрович все делал опасной бритвой: непосредственно брился, стриг волосы и ногти, чесал подмышками и спину, резал колбасу и хлеб, чистил картошку и даже ковырялся в зубах. И никаких других инструментов он не признавал, и относился к ним в высшей степени презрительно.

А потом в жизни Семена Петровича появилась Анна Евгеньевна, которая на корню пресекла использование опасной бритвы.

Для Семена Петровича начались дни депрессии и острой ломки. Использовать маникюрные ножницы для ногтей, нож для картошки и колбасы, электрическую бритву для щек — для него было непостижимо. Он стал считать, что провалился на самое дно жизни, и теперь как личность не стоил и ломаного гроша. Он возненавидел окружающий мир и, начисто опустивши руки, стал пить горькую. И казалось, что конец Семена Петровича уже не за горами, когда Анна Евгеньевна внезапно исчезла, оставивши записку, что якобы уехала навсегда к тетке в Кологрив.

И тогда Семен Петрович буквально восстал из мертвых! Он выкинул на помойку ножи, ножницы и электробритвы. Он вытащил из тайника свою немецкую опасную бритву. Он с нежностью и восторгом оправил ее, и его жизнь заиграла яркими красками.

А что до Анны Евгеньевны, то доехала она до Кологрива или нет — нам об этом ничего не известно.

Останавливающий время

Валентин Евгеньевич сидит в кресле посреди комнаты. С обеих сторон от него возвышаются стопки круглых настенных часов, оглушающих своим тиканьем весь дом. Валентин Евгеньевич не спеша берет ходики в свои массивные руки, и с хрустом разломавши их пополам, бросает за спину, где уже возвышается целая груда разломанных надвое часов.

Входит Варвара Сергеевна.

— Что это вы делаете, Валентин Евгеньевич?

— Да ничего особенного, Варвара Сергеевна. Всего лишь останавливаю время.

— Вот как? Но я вижу только, что вы банально ломаете превосходные настенные часы. Что, боюсь вас огорчить, вряд ли остановит время хотя бы на секунду.

— Я бы, Варвара Сергеевна, особенно не торопился с выводами. Вот скажите, отчего вы сегодня задержались?

— Ну, тут я не виновата. Напрасно прождала своего парикмахера. Он не явился в назначенное время. Впрочем, пустяки — я вызвала другого. И конечно он явился позже. Оттого и задержка. А что?

— Ну, допустим. А как, Варвара Сергеевна, вы сегодня позавтракали?

— А к чему это? Ну ладно. Позавтракала отвратительно. Молочник не принес свежего молока. Я отправила к нему кухарку и та тоже куда-то запропастилась. Пришлось пить старый чай с зачерствевшим хлебом. Кошмар! Если кухарка посмеет объявиться, то я ее немедленно рассчитаю! Но к чему эти вопросы?

— К тому, что ни парикмахер, ни молочник, ни кухарка, совершенно невиноваты в произошедшем. Скажем так — их время остановилось. Буквально.

— Что за вздор! Время не может остановиться!

— Вы так думаете? Ну, хорошо. Я вам сейчас покажу.

Валентин Евгеньевич нацепивши на нос пенсне, стал осматривать стопки еще не разломанных часов. Спустя пару минут он отыскал подходящие, аккуратно вынул из стопки, повернулся к Варваре Сергеевне и разломал часы надвое.

В голове Варвары Сергеевны что-то щелкнуло, и весь окружающий мир стал медленно сливаться в цветное размытое пятно. Еще спустя мгновение он стал темнеть, и Варвара Сергеевна утонула в сером непроглядном ледяном тумане…

Шутник

Как-то раз, будучи на званом ужине, устроенном знакомыми по случаю именин их престарелой бабушки, Порфирий Бенедиктович, немного заскучавши среди банальных поздравлений и высокоучтивых пустых бесед, решил развлечь себя какой-нибудь остроумной шуткой, а заодно и приподнять настроение многочисленным гостям.

А чтобы шутка надолго осталась в светлой памяти присутствующих, Порфирий Бенедиктович решил придать ей толику драматизма.

— Дамы и господа! — поднявшись с места и стуча вилкой по хрустальному бокалу, Порфирий Бенедиктович торжественно оглядел гостей. — Позвольте мне, в столь знаменательный день, еще раз поздравить нашу дорогую именинницу, пожелать долгих лет счастливой жизни, а заодно преподнести ей мой скромный подарок!

С этими словами, он выхватил из кармана револьвер и почти не целясь, выстрелил в старушку, отчего та довольно забавно кувыркнулась со стула и отлетела к камину.

Весело расхохотавшись, Порфирий Бенедиктович расстрелял люстру, перевернул праздничный стол, швырнул стулом в окно и, вскочивши на подоконник, сиганул вниз и затерялся где-то в вечерних сумерках.

А его остроумная шутка запомнилась гостям и хозяевам дома на всю оставшуюся жизнь.

От грибов не мрут

Егор Петрович собирал грибы, периодически прикладываясь к заветной фляге.

Причем, настолько периодически, что вскоре немного перестал помнить какие грибы съедобные, а какие нет, и, не придумав ничего лучше, решил их пробовать на вкус.

Хлебнёт из фляги, откусит кусочек вновь найденного гриба и смакует: если горчит — не съедобный, если нет — в лукошко. Так и собирал. Целое лукошко набрал. Потом, правда, помер.

Но не из-за грибов — упал с лошади. Они, видишь, от психического лося удирали — тому не понравилось, что у лошади холка розовая и синий хвост. Вот и дали стрекача. А чтобы у лошади под ногами не путаться, Егор Петрович на неё и вскочил. И когда лошадь как следует разогналась, он расправил свои крылья, размалёванные как у бабочки, чтобы, значит, над лесом вознестись, да зацепился за сук и упал прямо под копыта настигающего лося. Тот его и затоптал. Раз пять по нему пробежался.

Так что в известном смысле вознестись над лесом Егору Петровичу натурально удалось.

В морду!

— От чего Валентина Филипповна вы такая печальная, скажите на милость? Вас кто-то обидел? Вы мне скажите, и я сразу вашему обидчику вдарю в морду!

— Ах, ну что вы, Петр Сергеевич. Ни кто меня не обижал. Просто что-то совсем настроение какое-то грустное.

— Какой же подлец испортил вам настроение и заставил грустить? Вы только скажите и уж я уж ему вдарю! От всей души в морду задвину!

— Да не кипятитесь, Петр Сергеевич. Ни кто мне настроения не портил. Оно как-то само. Погода эта ненастная, холод… Грустно.

— Хм, ну ответственному за погоду я, пожалуй, не вдарю — руки коротки, но вот кочегара враз отхожу, чтоб, подлец, котлы затопил! Уж всю морду отделаю!

— Да бросьте вы, Петр Сергеевич. Причем тут кочегар? Это я образно сказала про погоду и холод. Это скорее из души идет. Вот вы когда грустите, разве не ощущаете, что все вокруг вас грустит и печалиться? И даже хороший теплый день будет казаться холодным и пасмурным?

— Да я как-то особо не грущу, Валентина Филипповна. Да и от чего мне грустить? Если кто чего плохого скажет или сделает, так я тогда сразу ему в морду да как вдарю, и все! А там уж он пускай грустит, пока стоматолога ищет.

— Все бы вам в морду да в морду, Петр Сергеевич. Ничего-то вы не понимаете. В грустном настроении тоже есть свое очарование и для этого вовсе не обязательно, чтобы вас кто-то обидел.

— Да кто ж меня обидит? Пусть только попробует — как вдарю в морду, так и душа из него вон!

— Эх, Петр Сергеевич. Не понимаете вы меня. Все-таки разные мы с вами натуры. Да наверно так и должно быть. Я — легкоранимая хрупкая романтичная особа, а вы — крепкий грубый реалистичный мужик.

— Я, Валентина Филипповна, немножко недопонял — вы это вот сейчас мягко мне намекнули, что я вам не пара? Так что ли? Грубый неотесанный мужик, да?

— Вы все не правильно поняли, Петр Сергеевич…

— Нет, уж позвольте! Я-то как раз все правильно понял! И обиды я прощать не умею. Так что не обессудьте…

Отвлекают

Петр Гаврилыч, догнавши Семена Ильича, повалил того на землю, и стал стучать его головой о бетонный бордюр, отчего Семен Ильич начал забавно похрюкивать.

А проходящие мимо дамочки восторженно восклицали «Ах, как он мило похрюкивает!», и желали непременно сфотографироваться на фоне Семена Ильича.

Это, конечно, сильно огорчало Петра Гаврилыча, так как отвлекало от дела.

Решительный отказ

Семен Михайлович самым решительным образом отказал Виталию Валерьевичу.

— Сколько это может продолжаться! — кричал Семен Михайлович. — Это уже совершенно ни в какие рамки не влезает! Да что вы вообще возомнили о себе?

Семен Михайлович топнул ногой и, сжавши кулаки, продолжил истеричный крик:

— За кого вы меня принимаете? За тщедушного идиота, что ли? Я вам что вообще? Вы только вдумайтесь, что вы несете мне самым наглым образом!

Семен Михайлович затопал обеими ногами и вырвал с головы клок волос.

— Да я жаловаться на вас буду! Вы же негодяй и натуральный прохвост! Вас вообще арестовать надо и расстрелять! Да где такое видано? Это же черт знает что!

Семен Михайлович взял себя в руки, поправил галстук и одернул пиджак.

— Вот что, — сказал он спокойным голосом. — Можете, Виталий Валерьевич, делать все что угодно, но на своих законных выходных — я на работу выходить не буду!

Потом Семен Михайлович вздохнул, еще раз грустно посмотрелся в зеркало и уныло побрел на работу в этот чудесный воскресный день.

Не вижу связи!

— Откройте, это доктор!

— Какой еще доктор?

— Ну, вы скорую помощь вызывали?

— Ну, допустим…

— Ну вот! Открывайте — мы приехали!

— Не вижу связи!

— В смысле?

— В прямом!

— Вы вообще в порядке?

— А как вы думаете? Стал бы я вызывать скорую помощь понапрасну?

— Мы этого не узнаем, если вы не откроете!

— А почему я должен открывать?

— Вы что издеваетесь?

— Ничуть!

— Смеетесь?

— Я совершенно серьезен!

— Вы вызывали скорую помощь?

— Вызывал!

— Себе?

— А кому же еще?

— Так почему же вы не открываете?

— А какая связь? Я не вижу связи!

— Да какая, черт возьми, вам нужна связь?! Вы вызвали скорую помощь — мы приехали! Какая еще связь вам нужна?!

— Почему вы кричите? Вы разбудите весь подъезд, а людям утром на работу…

— Идите к черту! Мы уезжаем, а вам вышлем счет за ложный вызов!

— Если вы уедете, то вас обвинят в неоказании помощи!

— Кому?

— Мне! Я же вас вызвал!

— Вы какой-то ненормальный!

— Перестаньте меня оскорблять или я сейчас милицию вызову!

— Что?! Милицию?! Отлично! Вызывайте! Не хотите открывать нам — откроете милиции, сумасшедший!

— Что ж, вы сами напросились…

***

— Откройте — милиция!

— Давай, открывай, психопат!

— Не вижу связи!

— Вот видите! Он — сумасшедший! Он нас вызвал, а когда мы приехали, отказался открывать дверь!

— Гражданин, перестаньте безобразничать! Немедленно открывайте!

— С чего бы это?

— Если вы не откроете сами, то нам придется выламывать дверь! А у вас будут большие неприятности!

— Это у вас будут большие неприятности, если вы вломитесь посреди ночи к ни в чем неповинному человеку, испортив при этом его имущество!

— Вот видите! Он еще и издевается!

— Вы что — издеваетесь?

— Нет, вы посмотрите на них — сами же хотят вломиться посреди ночи в чужую квартиру, и при этом спрашивают — не издеваюсь ли я! Куда катится этот мир?

— Гражданин! Вы, вообще, отдаете отчет своим действиям?

— Натурально! А вы?

— Нет, он определенно издевается! Его надо…

— Подождите!.. Гражданин, давайте-ка разберемся в сложившейся ситуации, без взаимных оскорблений и нагнетания и без того взрывоопасной обстановки?

— Надо же, какая вежливая милиция! А вы точно милиция?

— Точно! Откройте и убедитесь в этом сами.

— Так я вам и открыл — нашли дурака!

— Так. Вы как хотите, а мы поехали — у нас еще других вызовов полно.

— Каких еще вызовов?

— А вы там вообще молчите, сумасшедший! Вызовов к нормальным больным людям, а не ко всяким психам, вроде вас!

— А милиция еще с вами?

— Да. А что?

— Товарищи милиционеры! Прошу быть свидетелями того, что работники медицинской скорой помощи отказались оказывать эту самую скорую медицинскую помощь! А если вы не воспрепятствуете их халатному безответственному поведению, то и сами станете виноватыми в преступном бездействии!

— Ну, это уже что-то запредельное! Теперь вы просто обязаны арестовать этого мерзавца! А лучше сразу его пристрелите! Сквозь дверь! А мы засвидетельствуем, что смерть была естественной! Скажем, больной умер от несварения желудка… или, к примеру, неудачно поскользнулся в уборной и расшиб себе голову о сливной бачок…

— Хм…

— Что значит «хм»?! Не вздумайте идти на поводу у этих изуверов в белых халатах! Слышите, Вы, оборотни в погонах?!

— …

— Почему вы молчите? Эй! Отвечайте немедленно! Чтобы вы там себе не придумали, я все равно не открою! Эй!

— …

— Я сейчас мили… ах, черт — они же уже… Эй! Там вообще есть кто-нибудь? Чего молчите?

— …

— Эй? Люди? Вы там?.. Странно… Куда же они все делись?.. Не почудилось же мне, в самом деле?.. Уф… Что-то мне нехорошо… Кажется — кружится голова… Уф… Нужно прилечь… Нет! Сначала вызову доктора! Где этот чертов телефон… Уф… Алло! Это скорая? Приезжайте скорее — мне плохо! Да! Адрес? Пишите…

***

— Откройте, это доктор!

— Какой еще доктор?..

Чудесная рыбалка

Отправились как-то Максим Максимович и Валентин Валентинович на рыбалку.

Максим Максимович в качестве рыбацкого снаряжения прихватил с собой болотные сапоги, канистру медицинского спирта, сачок для бабочек и оловянный дуршлаг. Валентин Валентинович же, как рыбак с многолетним стажем, прихватил с собой ящик динамита, зонтик, один соленый огурец, двуручную пилу и большой фанерный чемодан.

Прибыв на территорию заповедника, друзья, выпивши по стакану спирта, первым делом собрали в лесу хвороста и разожгли немыслимый костер, заполонивший округу плотной стеной дыма. Затем, выпив еще по стакану спирта, друзья, усевшись в чемодан, выплыли на середину озера, используя в качестве весел болотные сапоги Максима Максимовича и укрывшись зонтиком, стали методично забрасывать озерную гладь динамитом. То есть, Валентин Валентинович закидывал, а Максим Максимович ловил сачком летающую рыбу. Когда друзьям показалось, что рыбы уже достаточно, они, выпив по стакану спирта, причалили к берегу и промыв улов в дуршлаге, поделили его меж собой поровну с помощью двуручной пилы.

Затем довольные друзья обмыли удачную рыбалку выпив по стакану спирта и закусив соленым огурцом, и остатки ночи сидя у костра распевали хулиганские песни и нахваливали «псковскую закидушку», как лучшую удочку всех времен.

А на утро, когда канистра спирта опустела, Максим Максимович и Валентин Валентинович поблагодарив друг друга за компанию и чудесную рыбалку, разбрелись по домам, договорившись отправиться в ближайшее время на чудесную охоту в соседний заказник…

Чудесная охота

Отправились как-то Максим Максимович и Валентин Валентинович на охоту.

Максим Максимович в качестве охотничьего снаряжения прихватил с собой болотные сапоги, канистру медицинского спирта, сачок для бабочек и оловянный дуршлаг. Валентин Валентинович же, как охотник с многолетним стажем, прихватил с собой ящик динамита, зонтик, один соленый огурец, двуручную пилу и большой фанерный чемодан.

Прибыв на территорию заказника, друзья, выпивши по стакану спирта, первым делом занялись поиском медвежьей берлоги. Поскольку заказник так и кишел берлогами, то вскорости поиски привели к положительным результатам и друзья, выпивши по стакану спирта, приступили к охоте на медведя.

Максим Максимович с зонтиком и дуршлагом забрался на дерево, тогда как Валентин Валентинович укрылся с сапогами и сачком за раскрытым чемоданом. После данных приготовлений Валентин Валентинович бросил в берлогу динамит.

Когда ошалевшего медведя взрывной волной выбросило из берлоги, Валентин Валентинович выскочив из-за чемодана, подскочил к медведю и, поймав его сачком, резво напялил на лапы болотные сапоги. В тот же момент Максим Максимович спланировал на зонтике с дерева и нахлобучил медведю на голову дуршлаг. Медведь, конечно, не смог перенести такого издевательства и умер от сердечного приступа, после чего друзья, выпивши по стакану спирта, разделили добычу поровну двуручной пилой.

Затем довольные охотники обмыли удачную охоту, выпив по стакану спирта и закусив соленым огурцом, и остатки ночи, сидя у костра, распевали хулиганские песни и нахваливали «псковскую закидушку», как лучшее ружье всех времен.

А на утро, когда канистра спирта опустела, Максим Максимович и Валентин Валентинович поблагодарив друг друга за компанию и чудесную охоту, разбрелись по домам, договорившись отправиться в ближайшее время на чудесную рыбалку в соседний заповедник…

Славные традиции

Решил, как-то, Петр Михайлович выхлопотать на работе отпуск, да и махнуть на какие-нибудь курорты, с целью хорошенечко отдохнуть, поправить расшатавшееся трудовыми буднями здоровье, да и вообще поглазеть, чем остальной народ живет.

Ну, в общем, то да се, тому подмигнул, этому заискивающе улыбнулся, третьему коньячишку сунул, и вот уже в руках календарь с красным месяцем, а в кармане пачка хрустящих отпускных.

И уж намылился, было, счастливый и сияющий Петр Михайлович с конторы ноги делать, пока, мало ли, начальство не передумало, да столкнулся в дверях с коллегой.

— А ты никак, Михалыч, в отпуск собравши? — спросил коллега и хитро прищурился. — Славные традиции нарушаешь? А проставляться кто будет?

«Ах ты, черт! Не успел!» — подумал Петр Михайлович, почесал затылок и, кисло улыбаясь, пошел в гастроном.

А когда вернулся, то к тому моменту этот коллега, мерзавец эдакий, уже собрал для продолжения «славных традиций» почти всю контору, отчего у Петра Михайловича засосало под ложечкой от нехороший предчувствий и, на всякий случай, слегка затошнило. Но делать нечего — славные традиции нарушать нельзя…

На следующий день, уже ближе к обеду, Петр Михайлович, в совершенно невыносимом состоянии души и тела, продрал глаза и обнаружил себя в объятьях какой-то совершенно незнакомой дамочки, придавившей его исполинской грудью к кровати и испускавшей во сне перегарный рык раненого зверя, отчего Петр Михайлович немного поседел и ненадолго потерял сознание.

Пришедши же в чувства, мучимый отвращением и приступами тошноты, он кое-как выбрался из крепких объятий, отыскал свою одежду, поиск которой оказался делом не тривиальным, и бросился вон.

И уже дома, немного придя в себя, Петр Михайлович с ужасом обнаружил, что от пачки хрустящих отпускных купюр не осталось и следа…

Красный календарь обратился в черный, отпуск полетел ко всем чертям и Петр Михайлович уже на следующий день вышел на службу, проклиная коллегу-мерзавца с его славными традициями…

Отравительница

Отправился как-то раз Петр Сергеевич в гости к Варваре Тихоновне.

А надо сказать, что Варвара Тихоновна терпеть не могла Петра Сергеевича, и каждый раз, когда тот являлся с визитом, она поила его чаем, щедро сдобренным крысиным ядом. Поэтому после таких посещений Петр Сергеевич обычно маялся животом и, к полному неудовольствию домочадцев, селился в уборной.

Но проходило несколько дней, Петр Сергеевич приходил в норму и снова перся к Варваре Тихоновне. А свои внезапные болезни, после таких визитов, он списывал на слабый желудок, которым и так маялся сызмальства.

И вот, в очередной раз Петр Сергеевич явился к Варваре Тихоновне, и они сели пить чай. А к тому времени у Варвары Тихоновны начисто кончился весь крысиный яд, полностью переведенный на Петра Сергеевича. Так что в этот раз чай был почти совершенно безобидным. Однако после третьего глотка Петр Сергеевич почувствовал себя плохо, упал на пол и приказал долго жить.

Варвара Тихоновна ничего на это не сказала, и лишь тяжко вздохнув, ухватила Петра Сергеевича за ноги и отволокла в подвал, где уложила тело среди других бывших воздыхателей в количестве пятнадцати человек. После чего отправилась в хозяйственный магазин за новой порцией купороса.

Отражение

Дмитрий Петрович долго и с сомнением рассматривал в зеркале малопривлекательную рожу Дмитрия Петровича, порываясь то врезать по ней кулаком, то натурально плюнуть.

Он даже показал ей язык и умудрился сложить из пальцев довольно витиеватую фигу.

Однако складывалось такое впечатление, что роже в зеркале все эти оскорбительные выпады Дмитрия Петровича были до глубокой фени. Она невозмутимо взирала на Дмитрия Петровича высокомерным взглядом и даже, кажется, насмехалась, что приводило того в еще большее бешенство.

И в какой-то момент, разгоряченный Дмитрий Петрович, все же не сдержался и довольно смачно плюнул. И немедленно получил в рыло. Да так, что не удержался на ногах и плюхнулся на пол.

Такого коленца со стороны собственного отражения в зеркале он, конечно, никак не ожидал, отчего пришел в полную растерянность и даже немного поскучнел.

Но, вскоре взял себя в руки, и тихонько поскуливая и потирая начисто расшибленный нос, поднялся на ноги и побрел на кухню заваривать кофе.

Незадавшийся ужин

Собрались как-то Валерий Евгеньевич и Изольда Богдановна вместе отужинать.

Валерий Евгеньевич, будучи человеком не стесненным в средствах, настаивал на какой-нибудь ресторации, тогда как Изольда Богдановна, делано обижаясь, что мол де Валерий Евгеньевич не доверяет ее кулинарным способностям, настаивала на ужине при свечах в домашней обстановке. Валерий Евгеньевич в душе порывался, конечно, высказать Изольде Богдановне какую-нибудь едкую колкость, но будучи истинным джентльменом, разжал кулаки и, сплюнувши, уступил даме в ее просьбе. И таким образом, встречу обозначили на восемь часов вечера в апартаментах Изольды Богдановны.

К назначенному времени Валерий Евгеньевич, весь напомаженный, что пудель Изольды Богдановны, явился в апартаменты, имея по разным карманам от трех до пяти бутылок водки и банку рижских шпрот. Изольда же Богдановна, к приходу дорогого гостя, накрыла настолько шикарный стол, что казалось, будто Валерий Евгеньевич должен был явиться, как минимум, в десяти экземплярах.

Обменявшись некоторыми любезностями, влюбленные запалили свечи, от количества которых, если смотреть издали, можно было подумать, что горит небольшой городишко, и сели ужинать.

Вечер протекал приятно и стремительно, подобно бурной речке грохоча на виражах. Валерий Евгеньевич несколько раз порывался надавать плюх Изольде Богдановне, будучи недовольным тем, что она лакает водку целыми стаканами, тогда как он больше стопки за раз осилить не мог.

Изольда же Богдановна быстро хмелела и лепетала всяческие гадости про Валерия Евгеньевича, за то что он, мерзавец эдакий, кроме как к принесенным шпротам, ни к чему из вкусно приготовленной еды более не притрагивается. В ответ Валерий Евгеньевич рычал что-то про «зенки» и «поменьше мечи», и с остервенением тыкал вилкой в шпроты.

От трех до пяти бутылок водки кончились очень быстро и бурная река, после очередного грохочущего виража обратилась в тихую заводь.

Валерий Евгеньевич, совершенно не пойми чем взбешенный, вызвал такси и уехал кутить в ресторацию.

А Изольда Богдановна, мучительно стонала в уборной, и сквозь слезы пыталась сообразить, что пошло не так…

Ох!

— Ох, Манька, че щас было!

— Чаго?

— Да Васька в кузьню прибег и к Грине-кузнецу целовкаться полез!

— Ох, шо делается-то! И шо Гриня?

— А шо Гриня? Сначала малость кувалду из рук выронил, ну а потом-то Ваське зубы-то пересчитал и в бочку с водой макать начал.

— Да ты шо!

— Ага! Одной рукой Ваську за ногу держит и в бочку, значить, макает. А другой рукой, как Васькино рыло из воды покажется, лупит по зубам!

— Ах ты ж госпади!

— Ага! А Гриня, значить, макает и приговаривает: шо ж ты, мол, черт плюгавый при людях миловаться лезешь? Уж прямо, дескать, и невтерпеж вечеру дождатьси? И хвать по зубам и снова, значить, в бочку…

Охотничий зонтик

Отправился как-то Семен Петрович на охоту, взявши вместо ружья обыкновенный зонтик. Собственно, Семен Петрович всегда ходил на охоту с зонтиком, видя в этом глубокий практический смысл.

Во-первых, охота с зонтиком представляла собой довольно необычный, но весьма действенный способ. Когда Семен Петрович выслеживал зверя, к примеру медведя или дикого кабана, то сначала он со всей дури лупил зонтиком по морде хищника, вводя того в оцепенение и шок, а затем извернувшись втыкал зонтик в пасть и раскрывал. Мощные пружины распрямлялись и рвали пасть зверя надвое, отчего бедолага немедленно издыхал.

Во-вторых, полученную добычу можно было легко транспортировать в этом же зонтике, таща его за собой.

В-третьих, размеры и крепость зонтика позволяли использовать его в качестве плавсредства, когда необходимо было перебраться через реку или пересечь озеро, сократив тем самым путь.

Ну и, наконец, в-четвертых, зонтик можно было использовать по его прямому назначению: прятаться от дождя и ненастья.

Так что, как видите, Семен Петрович вовсе не являлся идиотом, отправляясь на охоту с зонтиком вместо ружья.

Грибной супчик

«У меня зазвонил телефон…»

Корней Чуковский «Телефон»

Петр Михайлович сидел на кухне за столом и кушал грибной супчик, когда в комнате неожиданно зазвонил телефон. Поскольку телефона в доме отродясь не водилось, то Петр Михайлович изрядно удивился, и даже выронил ложку в тарелку, расплескав при этом довольно приличную толику супа.

— Хм… — пробормотал Петр Михайлович, перекрестился и зачем-то вытряс через левое плечо соль из солонки.

И как не странно звонки прекратились.

Петр Михайлович встал из-за стола и на цыпочках проследовал в комнату, после чего обошел всю квартиру — никакого телефонного аппарата нигде не было.

— Хм… — снова пробормотал Петр Михайлович, задумчиво почесал пузо и вернулся на кухню докушивать супчик.

Но не успел он съесть и пары ложек, как вновь раздался телефонный звонок.

— Хм!.. — более отчетливо пробормотал Петр Михайлович, стряхивая пролитый суп со штанов. — У соседей что ли?..

Однако по всему выходило, что соседи тут не причем, иначе для подобного эффекта им пришлось бы разобрать стену к Петру Михайловичу.

Петр Михайлович снова перекрестился и, убедившись, что солонка пуста, сыпанул через левое плечо перцу из перечницы.

В ответ телефонный звонок довольно явственно чихнул и затих.

Петр Михайлович вновь предпринял осторожный осмотр квартиры и, получив все тот же нулевой результат, задумчиво почесывая пузо, вернулся на кухню.

— Хм!!! — вскрикнул Петр Михайлович, обнаружив, что вместо тарелки с супчиком на столе стоит безупречно черный телефонный аппарат с никелированным номеронабирателем.

Мало отдавая себе отчета, Петр Михайлович подошел к телефону, снял трубку, поднес к уху и сказал «Алло!». И в ту же секунду аппарат обратился в тарелку грибного супчика, а телефонная трубка в ложку, так что теперь супчик оказался не только на столе и штанах Петра Михайлович, но и у него на голове, ухе и за шиворотом.

— Хм… — Петр Михайлович осторожно положил ложку в тарелку, задумчиво почесал пузо, затем вылил остатки супчика в кастрюлю, а кастрюлю опорожнил в уборную, после чего прилег на диван и стал размышлять, под каким бы благовидным предлогом отправить тещу обратно в Кологрив.

Очевидные вещи

— Лидия Петровна, не желаете ли посетить со мной какую-нибудь ресторацию?

— Ах, Дмитрий Михайлович, ну вы же видите, что цвет моего лица сегодня слегка бледноват. А я не могу с таким лицом посещать рестораций. Это же очевидно!

— Хм, ну тогда, может, сходим на показ какой-нибудь фильмы? В темноте зала ваша бледность не будет столь заметна.

— Ах, Дмитрий Михайлович, довольно нехорошо с вашей стороны делать мне такие намеки. В любом случае и этот вариант исключается — вы же видите, что форма моей прически слегка скошена, что, конечно же, отразиться на моем силуэте в целом. Это же очевидно!

— Тогда я приглашаю вас ко мне на ужин. Я живу один, и ваша бледность и прическа не сделают меня несчастным.

— Ах, Дмитрий Михайлович, это конечно мило с вашей стороны, но вы же видите, что у меня не очень удачный маникюр, с которым просто не приемлемо ходить по гостям. Это же очевидно!

— Ну хорошо, Лидия Петровна, давайте тогда проведем этот вечер у вас. У меня как раз имеется бутылочка коллекционного вина.

— Ах, Дмитрий Михайлович, это конечно хорошо, что вы позаботились о напитках, но вы же видите, что у меня ресницы на одном глазу накрашены немного не равномерно? А я не могу с таким макияжем принимать гостей. Это же очевидно!

— Что же мне делать, Лидия Петровна? Когда же я буду иметь честь, наконец, провести с вами вечер?

— Ах, Дмитрий Михайлович, я, право, не могу вам ни чего обещать. Вы же видите, что я не могу встречаться с вами, когда у меня такие неприятности. Это же очевидно!

— Ну хорошо, Лидия Петровна. Я позвоню вам завтра. Надеюсь, что удача улыбнется мне. До свиданья!

— До свиданья, Дмитрий Михайлович. Все может быть — это же очевидно!

Чужая Машенька

— А если я так? — Павел Семенович как следует разбежался с лестницы и, подпрыгнув, вдарился всем своим тщедушным весом о запертую дверь.

От такой силы удара дверь даже не дрогнула, тогда, как Павел Семенович рикошетом отлетел на приличное расстояние, и распластался на лестнице этажом ниже.

— Хм… — удрученно пробормотал Павел Семенович, почесывая разбитое в кровь лицо. — Как же так-то?

Он на четвереньках поднялся на свой этаж, подполз к двери, и тихонько стучась в нее лысой головой заскулил:

— Машенька, золотце моё, ну пусти меня грешного!

— Пшел вон, старый кобель! Убирайся! — раздался из-за двери истеричный женский голос.

— Но Машенька, но как же так? Это ведь я же! Твой медвежонок Павлушенька!

— Я сказала — убирайся, поганый развратник! Что бы духу твоего тут больше не было!

— Но за что же, Машенька? Ведь я же тебя так люблю!..

Павел Семенович сел на пол, прижался спиной к двери и схватился за голову. Его мутило после давешних возлияний и неудачного прыжка.

— Чертовщина какая-то! — пробормотал он и легонько тюкнулся затылком о дверь. — Машенька, голубушка, ну за что же? Ведь я не сделал ничего предосудительного!

— Ты еще здесь, мерзавец?! Вот погоди! Я сейчас милицию вызову!

— Да за что же ты меня так, Машенька! — от обиды Павел Семенович пустил слезу. — Ведь я так люблю тебя, мое солнышко!

— У-БИ-РАЙ-СЯ ВОН, старый козел!!! Сколько можно тебе, алкаш поганый, объяснять? Из раза в раз! Почти каждое утро! Это не выносимо!

— Но Машенька…

— Когда ты наконец вобьешь в свою дурную голову: Я — не твоя Машенька! И никогда не была ею! И даже гипотетически! А твоя Машенька (и как только эта овца тебя терпит?) живет в соседнем подъезде! И если ты сию секунду не уберешься отсюда, я действительно вызову милицию и засужу тебя к чертовой матери! Пшел вон!!!

Павел Семенович осмотрелся, икнул, почесал разбитое лицо и, сказавши «Ой!», бросился вон из чужого подъезда.

Супостаты

Павел Алексеевич осторожно ступенька за ступенькой спускался в погреб, силясь хоть что-нибудь разглядеть в кромешной тьме.

Однажды из экономии он выкрутил лампочку на лестнице, оставив освещение только в глубинах погреба. И теперь, когда те самым подлым образом одновременно перегорели, пришлось предпринять для их замены эту опасную вылазку.

Кроме прочего, когда Павел Алексеевич открыл погреб, в его сырую темень юркнули два наглых кота в надежде поживиться окороком, пока хозяин героически спускается вниз. А поскольку между котами и Павлом Алексеевичем взаимного доверия не наблюдалось, то опасность промахнуться мимо ступеньки существенно осложнялась возможностью наступить на одного из подвернувшихся под ноги супостатов, которые, по мнению Павла Алексеевича, вполне способны на подобную подлянку.

Но вот лестница мужественно преодолена и Павел Алексеевич, с облегчением ступивши на холодный цементный пол, немного пошарил руками в темноте, пытаясь нащупать хоть какой-нибудь ориентир. Однако ничего поблизости обнаружить не удалось, зато урчание и чавканье наглых котов прекрасным образом указывало на расположение окорока. А как раз налево в шаге от окорока свисал первый светильник.

Осторожно, шаг за шагом, Павел Алексеевич пошел на звук и вскоре споткнулся об одного из нарушителей, который взревел почти человеческим голосом. От неожиданности и потери равновесия Павел Алексеевич грохнулся на пол, пребольно ударившись головой об ящик с консервами и придавив своим телом второго нарушителя.

В общем, когда Павел Алексеевич пришел в себя, то, судя по гробовой тишине, нарушители уже покинули погреб, несомненно, по мнению Павла Алексеевича, прихвативши с собой остатки окорока и возможно даже пару банок тушенки, с целью слизывать с них солидол.

Мужественно преодолев боль от многочисленных ушибов, Павел Алексеевич поднялся с пола и, водя руками над головой, занялся поисками первого светильника.

Когда, к неописуемому облегчению Павла Алексеевича, светильник был нащупан, и новая лампочка радостно осветила помещение, Павла Алексеевича взяла оторопь. За то время, пока он был недвижим, коты не только сожрали окорок! Они умудрились слопать все колбасы, подвешенные под потолком, слизать весь солидол с банок с тушенкой, уничтожить запасы копченого сала и, что больше всего потрясло Павла Алексеевича, опорожнить бидон с брагой! И теперь два огромных в доску пьяных мохнатых мешка возлежали на ящиках с картошкой и, тараща на Павла Алексеевича бесстыжие глаза, прикрывали лапами свои зычно икающие пасти!

Ни чего не сказал Павел Алексеевич. Он только обратно выкрутил лампочку, тихо преодолел вновь воцарившуюся кромешную тьму и, выбравшись из погреба, запер его на замок, а ключи забросил далеко в поле…

Сложный план

Павел Афанасьевич прогуливался вдоль берега реки, внимательно наблюдая за рыбаками, чем вызывал откровенное неудовольствие оных.

Рыбаки недобро поглядывали на Павла Афанасьевича и, когда тот проходил мимо, строили ему отвратительные рожи, показывали дули и всяческие неприличные жесты. Особо смелые тихонько матерились, обзывая Павла Афанасьевича по маменьке, папеньке и по всем остальным его родственникам. В ответ Павел Афанасьевич лишь посмеивался и, как бы невзначай, постреливал дуплетом над головами рыбаков из своей старенькой двустволки, что давало присутствующим серьезный повод с ним не связываться.

Когда же Павла Афанасьевича прогулка изрядно притомила, он повернул к дому, а рыбаки, собравшись вместе, стали держать тайным совет, как им избавиться от его назойливого присутствия.

После долгих споров и жарких дебатов рыбаки пришли к единому мнению, что Павла Афанасьевича, пока он с ружьем, не утопить, не задушить не извести еще каким-либо способом не получиться, и, следовательно, для начала необходимо его как-то этого ружья лишить. Для этой цели был разработан настолько сложный и хитроумный план, что даже сами рыбаки не до конца понимали всех тонкостей. Больше всего сомнений вызывало задействование в плане диких пчел, психически нездорового лося, а также расположение звезд и планеты Нептун.

Но, несмотря на недопонимание отдельных моментов, план был полностью осуществлен, после чего немного пришибленный Павел Афанасьевич более не изъявлял желаний прогуливаться вдоль берега реки.

Бойкот

Павел Евгеньевич объявил бойкот Виталию Валентиновичу вот по какому поводу: дело в том, что всякий раз, когда они выпивали и закусывали, Виталий Валентинович, подлец эдакий, называл Павла Евгеньевича нехорошими словами и в частности дураком.

И всякий же раз, когда это происходило, Павел Евгеньевич, будучи потомственным кузнецом, хватал молот и ломал Виталию Валентиновичу ноги, на что Виталий Валентинович начинал ругаться еще громче и к тому же по матушке.

А Павел Евгеньевич терпеть не мог, когда при нем выражаются, поэтому он тут же начинал недоливать спиртного Виталию Валентиновичу, валяющемуся с переломанными ногами под столом. На недолив Виталий Валентинович страшно обижался, называл Павла Евгеньевича жлобом и скотиной и уползал в ближайший травмпункт. А Павел Евгеньевич допивал водку, убирал со стола и шел спать.

И вот однажды, во время таких дружеских посиделок разошедшийся Виталий Валентинович выдал такую тираду про Павла Евгеньевича, что у того даже молот из рук выпал, благополучно попав по пальцу ноги. И тогда Павел Евгеньевич сгреб Виталия Валентиновича в пригоршню, рявкнул, что отныне объявляет ему бойкот и отнеся того в уборную, бросил в унитаз и тщательно смыл.

Это был последний таракан в квартире Павла Евгеньевича.

Почудилось

Павел Матвеевич сидел на кухне и задумчиво кушал недоваренные макароны, запивая их сырой водой.

Дело в том, что он уже долгие годы жил в полном одиночестве, и так и не научился готовить. Вот и приходилось кушать недоваренные макароны, подгоревшую яичницу, пельменную кашу и прочие не очень-то аппетитные вещи. А питаться в каких-нибудь, там, столовых или ресторациях, Павлу Матвеевичу не позволяло его финансовое неблагополучие.

Впрочем, данное неблагополучие много чего не позволяло Павлу Матвеевичу, к чему он относился с каким-то философским хладнокровием и аскетичным спокойствием. Таким же образом он относился и вообще к своей одинокой невеселой жизни. Поэтому, когда дверь на кухню с грохотом распахнулась, и ему в лицо со свистом влетела мокрая грязная половая тряпка, Павел Матвеевич несколько растерялся.

Стянув тряпку с лица и выплюнув не дожеванные макароны обратно в тарелку, Павел Матвеевич, с кухонным ножом наперевес, осторожно выглянул в коридор. Однако, там никого не оказалось. Обследование квартиры так же не принесло никаких результатов.

Почесав ножом залысины, Павел Матвеевич решил, что произошедшее скорее всего ему почудилось, и поэтому, пожав плечами, он вернулся на кухню, где растерялся вторично, так как тарелка с макаронами исчезла, а вместо нее на столе на невесть откуда взявшемся подносе сидел совершенно незнакомый кот, вылизывающий себя самым неприличным образом.

Павел Матвеевич пребольно ущипнул себя за бровь и осторожно тронул кота острием ножа. А кот, видимо не привыкший к таким фамильярностям, злобно шикнул и прошелся когтями по щеке Павла Матвеевича.

От такой неожиданности Павел Матвеевич ненадолго упал в обморок, а когда пришел в себя, то противного кота уже не было, а на месте подноса стояла закрытая крышкой кастрюля, из которой совершенно явственно доносилось какое-то шебуршание и позвякивание.

Павел Матвеевич не решился снять крышку. Вместо этого он осторожно взял кастрюльку и выбросил в открытую форточку. Но когда повернулся к столу, кастрюля опять стояла на месте. Тут, конечно, Павел Матвеевич немного поэкспериментировал с различными способами избавления от злосчастной кастрюли, но чтобы он не предпринимал, та всегда вновь оказывалась на столе.

«Видимо никуда не денешься…» — грустно подумал Павел Матвеевич и снял крышку: в кастрюле лежала давешняя грязная половая тряпка, которая и издавала все эти шебуршащие и позвякивающие звуки.

И тогда, наконец, Павел Матвеевич почувствовал себя плохо.

С превеликим трудом он добрался в спальню до прикроватной тумбочки, в которой лежали прописанные ему по выписке из психиатрической лечебницы лекарства, и которые Павел Матвеевич еще третьего дня решил больше не принимать…

Пакостник

Какой-то пакостник повадился названивать по ночам Валерию Борисовичу, называть его натурально дураком и бросать трубку. Причем этот мерзавец умудрялся каждый раз изменять голос до неузнаваемости, так что Валерий Борисович по-началу считал, что этих пакостников целая кодла.

Но со временем, он уловил один и тот же дефект речи и понял, что пакостник все-таки один и к тому же женщина. Этот факт еще больше огорчал Валерия Борисовича, так как он не припоминал, что бы причинил обиду какой-нибудь даме. Да и перебрав в памяти всех знакомых дам, он не смог сопоставить замеченный дефект речи ни с одной из них. Посему выходило, что дама, к тому же, еще и совершенно незнакомая.

Через месяц еженощных многоразовых звонков Валерий Борисович и впрямь стал чувствовать себя круглым дураком. Кроме того, на него нельзя было смотреть без сострадания. От хронического недосыпания он осунулся, имел зеленоватый цвет кожи и вообще очень запущенный вид, так как практически совершенно перестал умываться, бриться и как-либо следить за собой. В общем, полное истощение организма, стресс, нервное расстройство, и общий упадок духа и сил. Другой бы, на его месте, давно бы уже написал на хулигана заявление в милицию или, на худой конец, отключил бы телефон к чертовой матери, но по каким-то неясным причинам Валерий Борисович этого не делал и всегда исправно брал трубку.

— Дурак! Бя-бя-бя! — кричал в трубку голос и тут же следовали короткие гудки, после чего Валерий Борисович падал на стул и тихо плакал, клянясь самому себе, что больше трубку брать не будет.

Но вот раздавался новый звонок и он снова брал:

— Ты кто, козел? — грозно спросил совершенно незнакомый мужской голос.

От неожиданности Валерий Борисович даже не нашелся что ответить.

— Что молчишь, падла! — продолжал голос. — Я ведь тебя все равно найду! Найду и популярно обрисую, как чужим женам по ночам названивать! Своей Светке уже обрисовал под оба глаза, теперь и твоя очередь, козел!

Валерий Борисович выронил трубку и упал в обморок. И с того самого момента более его никто по ночам не беспокоил.

Палтус горячего копчения

Михаилу Гавриловичу приснилось, будто он не Михаил Гаврилович, а палтус горячего копчения, лежащий на грязном прилавке рыбного магазина. Палтусом он был превосходным, копченым в самую меру — не сухим и не до хлябей, шкурка золотом поигрывает, и аромата такого, что даже у самого себя во сне слюнки текли.

И вот лежит Михаил Гаврилович, будучи копченым палтусом, на прилавке и вроде как превосходно себя чувствует. А вокруг прилавка ходят различные покупатели и, принюхиваясь, прицениваются.

И тут одна гражданочка, ну прямо была бы рыбой — Михаил Гаврилович, палтус, с удовольствием бы с ней моло́кой поделился, осторожно так своим хрупким пальчиком в золотистый бочок его потыкала и говорит своим музыкальным голосом продавщице:

— Ах, какая превосходная рыбка! Я прямо влюбилась! Взвесьте мне, пожалуйста, ее целиком!

Тут, конечно, Михаил Гаврилович сильно обрадовался, что не старухе какой беззубой достался, а такой привлекательной барышне, и сдуру хвостом забил, на манер собаки. А барышня такое дело увидела и в обморок хлопнулась. А продавщица и вовсе с перепугу Михаила Гавриловича стала мухобойкой лупить, да так, что тот с прилавка слетел и на куски развалился. А она его еще тогда и топтать начала.

И тут уж Михаил Гаврилович такого отношения к себе, как к палтусу, терпеть не стал и… проснулся в отвратительном расположении духа.

А чего? Все правильно! Коли ты палтус горячего копчения, то и нечего перед симпатичным барышнями хвостом вилять.

Уничтоженное изобретение

А знаете, как Петр Семенович научился летать без всяких крыльев и наркотиков? Не знаете? А очень просто!

Он, внимательно изучив труды немецкого ученого Рудольфа Эриховича Распе, смастерил довольно остроумное устройство: к стальному обручу, закрепляющемуся ремнями вокруг груди на уровне подмышек, был прикреплен трамвайный пантограф, чьи пружины были усилены рессорами от «Запорожца». А к полозу пантографа с помощью сварки крепились тиски с резиновыми накладками. Довершал конструкцию мощный управляющий рычаг, регулирующий положение шарнирных рычагов пантографа.

Итак, стальной обруч конструкции, как мы уже указали, крепился вокруг груди. Управляющим рычагом конструкция приводилась в сложенное положение, в тиски прочно зажималась голова пилота и тем же управляющим рычагом, пантограф медленно раскладывался.

И при раскладывании к голове пилота начинало прилагаться усилие, достаточное для того, чтобы оторвать его от земли и поднять в воздух. А далее, с помощью наклонов головы в ту или иную сторону пилот выбирал направление движения, а управляющим рычагом, меняя прикладываемые к голове усилия, регулировал скорость полета.

Правда, Петру Семеновичу не дали продвинуть летательное устройство в народные массы — его изобретение уничтожили, а самого объявили сумасшедшим и упекли в сумасшедший дом.

Но мы-то с вами знаем, чьих рук это дело: ведь кто бы пострадал в первую очередь, заполучи люди такое чудесное экологически чистое средство передвижения?..

Назад дороги нет

— Это же черт знает что, Дмитрий Алексеевич!

— Согласен, Анна Сергеевна. Но выбор сделан и назад дороги нет.

— Может, все-таки, откажемся от этой сумасбродной затеи?

— Ну, я же говорю, Анна Сергеевна — выбор сделан.

— Нет, ну ведь действительно — черт знает что такое! И как вы только смогли уговорить меня, Дмитрий Алексеевич?

— Я? Да побойтесь бога! Вы сами меня втянули в эту аферу! Я-то, как раз, если помните, всячески вас отговаривал! Но куда там…

— Плохо отговаривали, значит! Ну да что уж теперь… У нас действительно назад дороги нет?

— Совершенно определённо! Я бы сказал, что определённее просто не бывает, если, конечно, вам неизвестен способ, как попасть обратно.

— Черт знает что! Но я же не хочу!

— Поздно, Анна Сергеевна. И если бы вы открыли глаза, то и сами бы в этом непременно убедились.

— Господи, и что же теперь делать?

— Ничего особенного: просто держитесь крепче: когда раскроется парашют — нас немного дернет…

Аховый денек

Самуил Ариманович, совершенно уставший, вернулся домой со службы.

Денек выдался, прямо скажем, аховый и от нервных клиентов просто-таки не было отбоя. А тут еще на коллег по работе что-то нашло, что каждый из них имел за честь отпустить в адрес Самуила Аримановича какую-нибудь колкость или подковырку:

— Самуил Ариманович, а никак у вас на голове рожки отросли?

— Тьфу на вас, Аристарх Даниилович! Подите к лешему! Еще скажите, что у меня вся спина белая…

— А что это, Самуил Ариманович: у вас, как будто, хвост из штанов вываливши?

— И вы туда же, Лилия Денисовна? Вроде взрослая дама, а ведете себя, как черти кто…

— Что-то, Самуил Ариманович, от вас сегодня паленым волосом пахнет и глаза какие-то красные? Вот, помню, один мой родственник так же изволил выглядеть, после чего захворал и преставился. Уж показались бы врачу, а то мало ли…

— Я скорее от ваших выпадов преставлюсь, Ким Раумович! Оставьте меня в покое уже!

В общем, вымотался Самуил Ариманович за сегодняшний день совершенно до невозможности. И по приходу домой, опорожнил прямо из горлышка бутылку чистого спирта, закусил маринованной пиявкой и, набрав полную ванну расплавленной серы, блаженно погрузился в нее и задремал…

Курьер

Федор Афанасьевич Хвостиков устроился на должность курьера в отдел срочной доставки. Собственно, на эту должность требовался физически крепкий молодой человек, но Федор Афанасьевич так упрашивал, что кадровик совершенно растрогался и, пустивши слезу, принял Федора Афанасьевича в штат, и уже на следующий день тот приступил к своим обязанностям.

В силу своего почтенного возраста, Федор Афанасьевич страдал отдышкой, отчего ему приходилось останавливаться на отдых каждые десять метров, после чего, вследствие старческого склероза, ему приходилось возвращаться обратно для уточнения адреса доставки, поскольку зрение Федора Афанасьевича было совершенно ни к черту и он не мог прочитать его на посылке или конверте. Но, даже услышав необходимый адрес маршрута, Федор Афанасьевич все равно не достигал цели, так как его слуховой аппарат сильно барахлил, искажая принимаемую информацию. То есть вместо, скажем, проспекта Ленина, Федору Афанасьевичу слышалась улица какой-нибудь Софьи Перовской и, имея, к тому же, нарушения в восприятии окружающего пространства, он брел и вовсе на площадь имени Процветания, находившуюся, к тому же, совершенно в другом городе.

Собственно, если вам интересно, почему Федора Афанасьевича продолжали держать в штате, то тут все просто: дело в том, что в отделе срочной доставки работали люди с теми же самыми проблемами, а то и похуже, отчего досадные промахи Федора Афанасьевича просто не замечались на общем фоне.

Утка

Петр Ильич только самолично готовил утку.

Причем готовил ее превосходно. Можно сказать это был его конек, приготовить утку к какому-нибудь празднику или ответственной дате. И никого не смущало, что каждый раз речь шла об одной и той же утке — ведь она была приготовлена самым превосходнейшим образом!

Да-с.

А когда Петр Ильич умер, то больше некому было превосходно готовить утку — ни на кухне, ни в газете, ни в больнице. Так что ее просто выбросили за ненадобностью.

Двуликий Петр

— Здравствуйте, любезная Маргарита Афанасьевна! — сказал Петр Петрович и расплылся в широкой улыбке, отчего стал похож на кота. — Вы сегодня просто расчудесно выглядите!

— Спасибо вам, уважаемый Петр Петрович! — Маргарита Афанасьевна даже покраснела от удовольствия. — Большое спасибо и здравствуйте!

— Ну что вы — совершенно не за что, — Петр Петрович улыбнулся еще шире. — Такая дама как вы — просто постоянно должна быть осыпаема комплиментами! Комплиментами и цветами!

— Еще раз спасибо, дорогой Петр Петрович! — сказала Маргарита Афанасьевна и покраснела еще больше.

Тут Петр Петрович с извинениями откланялся и, сославшись на неотложные дела, куда-то улизнул. Но не прошло и пары минут, как он объявился вновь.

— Что, Петр Петрович, ваши дела отменились? — улыбаясь, спросила Маргарита Афанасьевна.

— Твое какое дело, курва болотная? — грубо сказал Петр Петрович и сплюнул Маргарите Афанасьевне под ноги. — Вали куда перла, карга шалая!

— Простите?.. — пролепетала ошарашенная Маргарита Афанасьевна.

— Прощаю! А теперь вали, курица общипанная! — и Петр Петрович сплюнул повторно. — Расфуфырилась, аки черт перед архиереем! Тоже мне, гумозница…

С этими словами Петр Петрович еще раз сплюнул и куда-то улизнул, оставив Маргариту Афанасьевну в полуобморочном состоянии. Но не прошло и пары минут, как он объявился вновь.

— Что с вами, любезная Маргарита Афанасьевна? — спросил Петр Петрович и схватил Маргариту Афанасьевну за руку. — У вас такой бледный вид! Вам, видно, нездоровиться? Что я могу сделать для вас, любезная Маргарита Афанасьевна? Вы только намекните! Хотите — я пошлю за доктором?

Маргарита Афанасьевна с ужасом взглянула на Петра Петровича, вырвала руку и с криком «Поди прочь, сатана!» подхватила юбки и убежала в неизвестном направлении.

— Хм… что это с ней? — искренне удивился Петр Петрович, после чего пожал плечами и куда-то улизнул.

Первый опыт

— Не нервничайте, Шапкин!

— Да как же мне, позвольте, не нервничать, Варвара Семеновна?

— Как? Обыкновенно. Просто держите себя в руках.

— Вам просто говорить — для вас это привычное дело! Раз — и готово!

— Шапкин, ну что вы как ребенок! Возьмите себя в руки, наконец!

— Да как же вы не понимаете, Варвара Семеновна? Я никогда в жизни ни чем подобным не занимался! У меня прямо поджилки трясутся, как подумаю об этом!

— Вы, Шапкин, еще и трус к тому же! Неврастеник и трус. И зачем я только с вами связалась? Можно сказать — обычное дело, а вы тут истерики устраиваете!

— Так это, Варвара Семеновна, для вас обычное дело! А я, прошу прощения, еще девственник! Я, можно сказать, еще только пытаюсь делать первые шаги в этом направлении! Отсюда и нервничаю! Вы же поймите меня — если я допущу какую-нибудь оплошность, то это может очень печально отразиться на моем душевном состоянии и даже, можно сказать, на моем будущем!

— Ну, это вы хватили, Шапкин! Никогда в жизни не видела, чтобы к такому обычному и простому делу относились подобным образом. Зачем воспринимать все так близко к сердцу? Да и любую оплошность можно исправить. А может вам тогда и вовсе не начинать? А, Шапкин? А то, что-то я и сама уже побаиваюсь — черт вас знает, что там у вас еще на уме…

— Ну уж нет, Варвара Семеновна! Я решился! Видите, у меня уже почти не трясутся руки! Еще мгновение и я полностью буду готов. Вот. Сейчас. Уф. Все, я готов Варвара Семеновна. Можем приступать.

— Вы уверены?

— Абсолютно! Видите — я больше не нервничаю!

— Точно?

— Вне всяких сомнений!

— Ну хорошо. Тогда приступим. Итак, для приготовления борща нам потребуется…

«Перепуп»

«Перепуп», который изобрел Эдуард Тимофеевич, представлял собой трехлитровую банку, оклеенную фольгой от шоколадок и набитую кручеными разноцветными проводами, шурупами, стеклянными шариками, гнутыми гвоздями, микросхемами, речной галькой, куриными косточками и еще какой-то чертовщиной. Причем все это странное содержимое было тщательно залито парафином по самую горловину банки. Наружу из горловины торчала только медная проволочка на манер антенны, да свисал черный шнурок от ботинка.

Точного принципа работы своего изобретения Эдуард Тимофеевич или сам не знал или тщательно скрывал, но окружающим представлял дело таким образом, что если, скажем, взяться за шнурок, то антенна, безусловно, укажет нужное направление.

И так оно и было!

К примеру, Елена Петровна, подержавшись за шнурок, отправилась в поисках жениха в направлении указанном проволочкой и нашла себе подходящую партию. А Евгений Олегович, грезивший о богатстве, подержавшись за шнурок, в нужном направлении сорвал в лотерею весьма приличный куш.

Случались, конечно, и казусы, как, например, когда сантехник Семен, грезивший черт знает о чем, с пьяных глаз за место шнурка ухватился за проволочку и в тот же день и помер, нечаянно выпав из окна. Или, к примеру, как сосед Эдуарда Тимофеевича, некто Ряшкин, возжелав женщин легкого поведения и отправившись по указанному направлению, попал в женскую секцию легкой атлетики, где за непристойное поведение этими же женщинами и был слегка искалечен. Но в целом, «Перепуп» работал правильно и без сбоев, и счастливые граждане, отстояв невероятную очередь и получив нужное направление, довольные расходились в разные стороны.

Надо сказать, что «Перепуп» не единственное гениальное изобретение Эдуарда Тимофеевича. И мы охотно расскажем вам и о других замечательных достижениях технической мысли этого великого человека, но как-нибудь в другой раз, так как нужное направление нами получено, и пора отправляться в путь.

Перпетуум мобиле

Мишка Семенов постоянно находился в движении и подшофе, отчего называл себя вечным двигателем на вечном топливе.

На счет того, насколько вечен такой двигатель, конечно, присутствуют некоторые сомнения, но что касается топлива — то, видимо, так оно и есть. Да и количество данного топлива исчислялось такими объемами, что Мишка не переставал двигаться даже в состоянии и без того недолгого и беспокойного сна.

И если по каким-то независящим от Мишки причинам, как например конфискация участковым самогонного аппарата, топливные ресурсы вдруг начинали иссякать, то его движения, направленные на поиск новых возобновляемых источников, заметно ускорялись.

В общем, насколько такой мобиле будет перпетуум, жизнь, конечно, покажет, но что до топливных ресурсов, то тут, граждане, беспокоиться не приходится.

Необычная особенность

У Матвея Филимоновича была интересная особенность: все, что находилось вдали — для него представлялось исполинских размеров, тогда как объекты перед самым носом, уменьшались до каких-то пылинок.

Скажем, собирался Матвей Филимонович откушать борща, капал из кастрюльки в махонькую плошечку четвертинку чайной ложки и ставил эту плошку в дальний конец комнаты, а сам отходил в противоположный, и раз — плошечка уже размером с целый котел! Ввек не съешь!

Или, к примеру, хотел какой-нибудь оппонент дать Матвею Филимоновичу в морду, так тот подходил к обидчику вплотную и натурально раздавливал его ногтем. А если этих оппонентов было несколько, то он их либо мухобойкой прикладывал, либо собирал в спичечный коробок и дарил детворе на потеху.

Конечно, не обходилось и без неудобств. С женщинами, скажем или с той же зарплатой — что с этими крохотулями прикажете делать? А на расстоянии, когда они приличных размеров, то как-то и неудобно.

Вот такие удивительные способности были у Матвея Филимоновича.

Счетовод

Перчиков лежал на диване, почесывая пузо, и натурально считал мух, кружащихся над его головой. Поскольку мухи периодически меняли направление движения, то Перчиков, то и дело, сбивался со счета, тихо матерился и начинал по новой.

— Перчиков, хотите доброго совета? — спросила Мария Витальевна. Она стояла подбоченившись посреди комнаты и уже минут двадцать терпеливо и молча наблюдала за мучениями Перчикова. — Вы их отловите по одной и закройте в банку — так легче считать будет.

— А и правда, — сказал Перчиков, не замечая сарказма в голосе Марии Витальевны, — У вас, голубушка, не найдется какой-нибудь подходящей посудины?

— Вы это серьезно? — с усмешкой спросила Мария Витальевна. — Может мне вам их еще и наловить?

— Ну, зачем мне отвлекать вас от дел? — сказал Перчиков и задумчиво поискал что-то в носу. — У вас и без того забот хватает. Уж тут-то я сам разберусь. Вы мне только подходящую посудинку дайте. Кстати, а что у нас сегодня на обед?

Мария Витальевна открыла, было, рот, чтобы сказать какую-нибудь колкость, но просто махнула рукой и, сказав «Тьфу» вышла из комнаты, хлопнув дверью.

— Чего это с ней? — задумчиво пробормотал Перчиков, и тут же переключился на свое нелегкое занятие. — А ведь и правда — с банкой, пожалуй, будет легче…

Пёс Вельзевул

Решил как-то раз Дмитрий Егорович разыграть Инессу Павловну, для чего переоделся самой Инессой Павловной и, нацепивши роскошную рыжую бороду и милицейскую фуражку, отправился к ней в гости.

А надо сказать, что натуральная Инесса Павловна на днях уехала к тетке в Кологрив, оставив квартиру под присмотром беспородного пса Вельзевула, не отличающегося кротким нравом.

Так что пес поначалу немного озадачился, увидев хозяйку квартиры, но обладающую чужим запахом, но вскорости подвох раскусил. А заодно и причинное место Дмитрия Егоровича.

Так что теперь Дмитрий Егорович никого более не разыгрывает и разговаривает исключительно фальцетом.

Задумчивые люди

Петр Валентинович сидит на кухне за обеденным столом и задумчиво катает хлебные шарики, которые также задумчиво кидает в задумчивую Ольгу Семеновну, которая задумчиво кидает в задумчивого Петра Валентиновича вареные макароны.

Задумчивый кот, сидящий на столе, задумчиво хватает когтями пролетающие мимо него шарики и макароны и, отправляя их себе в рот, задумчиво пережевывает.

На кухню входит задумчивый доктор в белом халате. Он усаживается за стол и начинает задумчиво что-то писать на обрывке рецепта, а кот начинает задумчиво отбивать в его сторону пролетающие шарики и макароны.

А к вечеру все задумались настолько сильно, что стали совершенно неподвижны и попадали со стульев. Кот, в частности, свалился со стола.

На шум пришел задумчивый дворник Тихон, который задумчиво смел огромной метлой Петра Валентиновича, Ольгу Семеновну, доктора и кота в железный совок и выбросил за ненадобностью в мусоропровод.

Пригодилось

Олег Егорович пригласил на именины многочисленных друзей и подруг, пообещав им шикарный стол с разнообразными напитками и закусками.

Но к тому времени, когда гости, наконец, раскачались и пришли, Олег Егорович уже помер, так что вместо именин гостям пришлось справлять поминки: ну не пропадать же, в самом деле, богато накрытому столу?

Странная голова

Петр Васильевич прогуливался вдоль озера, размышляя о высоких материях, когда из воды высунулась бородатая голова Михаила Прокопьевича и голосом Елизаветы Павловны попросила закурить.

Петр Васильевич очень удивился такой просьбе, так как знал, что Михаил Прокопьевич не курит. Но если это все-таки была Елизавета Павловна, то тогда все становилось на свои места. Единственно, что оставалось не ясным, так это то, где она умудрилась раздобыть бороду Михаила Прокопьевича.

Чтобы развеять всяческие сомнения, Петр Васильевич кинул в странную голову опустевшую бутылку из-под денатурата, и попал прямехонько в лоб. Голова нырнула и, вынырнув обратно, стала однозначно головой Елизаветы Павловны, однако ругалась она по матушке голосом Михаила Прокопьевича.

Так что сомнения в голове самого Петра Васильевича так и не развеялись, отчего он мастерски в один присест опустошил вторую бутылку и также метко метнул в лоб матерящейся головы Елизаветы Павловны. Голова нырнула и, вынырнув обратно, оказалась головой известного на всю округу своими розыгрышами покойного Федора Ильича.

Тогда в голове Петра Васильевича все стало на свои места, и он, рассмеявшись веселому розыгрышу, опустошая на ходу третью бутылку денатурату, резво побежал домой пить чай с малиновым вареньем.

Вне себя

Валентин Петрович был вне себя от злости. Его буквально трясло и корежило. Он не мог произнести ни слова, а только рычал, скрежеща зубами и плюясь желчной слюной. Его брови ходили ходуном, а глаза, повылезшие из орбит, вращались таким замысловатым образом, что, казалось, ими можно двигать предметы.

Перекрюченными побелевшими пальцами Валентин Петрович рвал на элементарные частицы все, что попадалось под руку. Когда рвать в доме стало нечего, он начал ломать и крушить предметы мебели, обращая их в прах. Когда в доме остались лишь голые стены, Валентин Петрович принялся за них, в исступлении колошматя архитектуру головой, кулаками и ногами. Когда же дом рухнул, Валентин Петрович еще долго прыгал на его обломках, пока и они не обратились в пыль.

И тогда Валентин Петрович неистово возопил и лопнул, повалив в округе деревья и вышибив в соседних домах стекла образовавшейся взрывной волной.

Такая вот печальная история. А все от чего, дорогой читатель? А все оттого, что кто-то в очередной раз выкрал свежие газеты из почтового ящика Валентина Петровича. Ну, автор-то, сукин сын, конечно, знает, кто это сделал, но чего уж теперь говорить?..

Затейники

Петр Евгеньевич пошел в гости к Михаилу Семеновичу, да не застал того дома, хотя о встрече они договаривались заранее.

— Странно… — подумал Петр Евгеньевич и пошел в гости к Валентину Петровичу, но и того не застал дома.

Хотя и с ним встреча была оговорена заранее.

— Непонятно… — пробормотал Петр Евгеньевич и поперся в гости к Станиславу Ильичу, с которым также договаривался о встрече, и которого также не оказалось дома.

— Ничего не понимаю… — сказал Петр Евгеньевич и направился к Семену Михайловичу, с тем же, впрочем, успехом.

— Вот черт! — выругался Петр Евгеньевич и поехал к Андрею Евгеньевичу, от которого сразу направился к Дмитрию Витальевичу, после которого побрел к Юрию Прокопьевичу, и уже из последних сил к Егору Афанасьевичу. После чего плюнул в сердцах и поковылял домой.

А в это время, Михаил Семенович, Валентин Петрович, Станислав Ильич, Семен Михайлович, Андрей Евгеньевич, Дмитрий Витальевич, Юрий Прокопьевич и Егор Афанасьевич, в компании фривольных дамочек, сидели у самого Петра Евгеньевича дома, забравшись через форточку, распивали коньяк и радостно хихикали над хозяином квартиры, представляя как тот удивиться, когда вернется домой.

Жизненный перелом

Петр Евгеньевич сидел за столом и маленьким шильцем пытался поправить непослушную пружинку в механизме антикварных брегетов на цепочке. И хотя Петр Евгеньевич и обладал высокой выдержкой и усидчивостью, но непослушная пружина начинала потихоньку выводить его из себя.

И в тот момент, когда пружинка, наконец, собралась в правильную спираль, из-за спины Петра Евгеньевича выскочила Елизавета Павловна и с громким криком «БАЦ!» вдарила по часам молотком для отбивки мяса. Причем попала она не только по брегету, разлетевшемуся стаей шестеренок, винтиков и деталей с рубинами, но и по пальцам самого Петра Евгеньевича, так что шильце прокололо один из пальцев насквозь.

После такого коленца Елизавета Павловна разразилась диким хохотом и выпрыгнула в окно, вышибив своей массой оконную раму.

А совершенно поседевшего заикающегося Петра Евгеньевича из глубочайшего ступора врачи вывели лишь через месяц, после чего его жизнь уже не была прежней.

Культурная программа

Петр Емельянович отправился в гости к Сергею Ивановичу, но не дошел, так как встретил по дороге прелестную Валентину Петровну, которая после недолгих уговоров согласилась отправиться с Петром Емельяновичем в дорогую ресторацию.

Таким образом, Петр Емельянович поменявши свои планы идти к Сергею Ивановичу, отправился с Валентиной Петровной, но до ресторации он не дошел, так как встретил по дороге Льва Никаноровича, который после не долгих уговоров повел Петра Емельяновича в захудалый кабак пить водку.

Таким образом, совершенно позабывший о Валентине Петровне, Петр Емельянович поменял свои планы, отправившись с Львом Никаноровичем пить водку, но до кабака не дошел, так как встретил по дороге Анну Федоровну, которая после недолгих уговоров согласилась пойти с Петром Емельяновичем в театр.

Таким образом, поменявши свои планы выпить водки с Львом Никаноровичем, Петр Емельянович отправился с Анной Федоровной в театр, до которого не дошел, так как встретил по дороге свою любезную супругу Анастасию Михайловну, которая, выцарапав глаза Анне Федоровне, потащила Петра Емельяновича за волосы домой.

Таким образом, планы в очередной раз рухнули, и Петру Емельяновичу пришлось волочиться за своей супругой, но, вспомнив о том, что он собирался зайти в гости к Сергею Ивановичу, Петр Емельянович до дому не дошел.

Впрочем, до Сергея Ивановича тоже, так как встретил по дороге растерянную Валентину Петровну, которая надавала пощечин Петру Емлеьяновичу встретившему в этот момент Льва Никаноровича утешающего водкой Анну Федоровну, которая при виде Петра Емельяновича стала икать и испуганно озираться.

И неспроста, так как из темноты вынырнула Анастасия Михайловна, которая выцарапала всем глаза и утащила Петра Емельяновича за волосы домой.

На сем культурная программа воскресного вечера была исчерпана.

Нервные люди

Петр Ильич выбросил окурок и тут же прикурил новую папиросу.

Петр Ильич нервничал. А когда он нервничал, то курил одну папиросу за другой. Поэтому, докуривши очередную папиросу, он раскуривал следующую.

Петр Ильич терпеть не мог нервничать, но в отличие от своего соседа, Михаила Потапыча, он курил.

А Михаил Потапыч, когда нервничал, выпивал один стакан водки и немедленно наливал другой. Хотя при этом тоже курил. Как Петр Ильич — одну за другой.

Выпьет стакан водки, не выпуская папиросу изо рта, тут же наливает следующий стакан, прикуривает новую папиросу и сразу очередной стакан и выпивает. При этом, как правило, к вечеру в зубах Михаила Потапыча оказывалось три пачки папиросных окурков.

А вот Петр Ильич водки не пил, поэтому окурки выбрасывал. А то как-то нелогично бы вышло: один нервничает и к вечеру целая пасть хабариков, но при этом пьяный в дугу, а другой, с виду приличный человек, ни в одном глазу не блещет.

Несправедливо вышло бы. Да-с.

А чего нервничают — непонятно. В бегах что ли?..

Загадочное дело

Виктор Сергеевич сидит на стуле посреди гостиной и, дожидаясь обеда, задумчиво ковыряется в ухе, бубня себе под нос совершенно неопределенные слова. Входит Валентина Семеновна. Задравши руки к верху и бубня совсем уже что-то нечленораздельное, она трижды обходит Виктора Сергеевича, хлопает в ладоши и вприсядку покидает гостиную.

Странное поведение Валентины Семеновны несколько озадачивает Виктора Сергеевича и он, обтерши после уха палец об несвежие кальсоны, на цыпочках выходит за ней следом. Однако, обойдя всю квартиру, он нигде Валентины Семеновны не нашел, что озадачило его еще сильнее.

Но более всего Виктора Сергеевича потряс тот факт, что из кухни загадочным образом пропала вся еда вместе с холодильником, шкафчиками и кухонной утварью. Кроме того, пока потрясенный Виктор Сергеевич ощупывал голые кухонные стены, из остальных помещений квартиры не менее таинственным образом исчезли все вещи и мебель, включая престарелую тещу, живущую в кладовке.

Последний факт несколько успокоил Виктора Сергеевича, но, тем не менее, он все же решил обратиться в милицию. Прибывший участковый лейтенант Фигачев тщательно изучил квартиру, исползав все углы с исполинской лупой на перевес, но не обнаружив и малейших следов злоумышленников, удалился, пообещав не оставлять это дело просто так.

Расстроенный Виктор Сергеевич свернулся на полу на кухне калачиком и уснул беспокойным сном.

А на утро, вошедший без стука сердитый почтальон вручил ему телеграмму-молнию следующего содержания: «Уехала мамой Кологрив тчк вещи забрала собой тчк пока не возьмешься за ум не вернусь тчк жена».

Мелкая неприязнь

Петр Ильич выглянул из окна своей квартиры, находящейся на девятом этаже, и посмотрел вниз: там, прямо у подъезда разлегшись на скамейке, видимо разморившись на солнышке, спал Аркадий Витальевич, приходившийся Петру Ильичу соседом.

Надо сказать, что Петр Ильич своего соседа недолюбливал, хотя и не мог точно сказать отчего. Просто какая-то внутренняя малообъяснимая неприязнь. Может быть оттого, что сосед постоянно что-то сверлил и долбил, или же, может быть, оттого, что был приличным грубияном и драчуном, и тырил газеты из почтового ящика, а может быть и вовсе из-за того, что когда-то увел жену Петра Ильича. В общем, трудно определить природу этой мелочной неприязни.

Но зато эта неприязнь вполне оправдывает то, что Петр Ильич изловчился и смачно плюнул на Аркадия Витальевича и тут же спрятался за шторами. Однако последний, заполучив в лицо гнев Петра Ильича, совершенно никак не отреагировал. Даже, насколько можно было судить с высоты девятого этажа, и бровью не повел.

Тогда Петр Ильич немного осмелел и запустил в Аркадия Витальевича куриным яйцом. Бросок оказался точным, и даже с высоты было видно, как лицо Аркадия Витальевича обтекает желтой массой. Однако тот на удивление даже не пошевелился.

Тогда еще больше осмелевший Петр Ильич плюхнул на соседа целое ведро воды. Но, кроме того, что лицо Аркадия Витальевича отчистилось от желтка, никакого иного эффекта не последовало.

Тут Петр Ильич уже не просто осмелел, а даже несколько приборзел и вошел в некоторый раж: в Аркадия Витальевича последовательно полетели два десятка куриных яиц, четыре горшка с геранью, набитое доверху мусорное ведро, утюг бывшей супруги, гладильная доска, маленький кухонный телевизор, большой телевизор из гостиной, обеденный стол, диван, кровать, холодильник «Лысьва» и, в довершении всего, Петр Ильич прыгнул на Аркадия Витальевича сам.

И уже на подлете Петр Ильич разглядел, что Аркадий Витальевич не на скамейке лежит, которой, к слову, отродясь у подъезда не было, а в натуральном гробу…

В общем, когда родственники наконец-то вышли из подъезда, дабы отправить усопшего в последний путь, то изрядно поразились увиденному. А безутешную вдову, говорят, увезли в психиатрическую больницу.

Фантом-душегуб

Петр Ильич Мертвецкий панически боялся самого себя.

Тут вот что: каждую ночь, когда Петр Ильич собирался засыпать, к нему являлся он сам и начинал оскорблять нехорошими словами и натурально душить. Хуже, когда Петр Ильич являлся самому себе днем — тогда случалась форменная драка с тяжелыми увечьями.

И что только не делал Петр Ильич, чтобы избавиться от своего фантома: и к профессорам от медицины обращался, и к настоятелям всяким религиозным, и к колдунам со знахарями — все без толку. Профессора обследования медицинские проведут, настоятели перекрестят и святой водой обрызгают, колдуны и вовсе черте что наворотят, что потом вся квартира дымом провонявши. Да и только. А Петр Ильич как являлся самому себе, так и является.

А однажды случилось страшное: Петр Ильич, в очередной раз явившись самому себе, все-таки умудрился задушить самого себя насмерть. И остался только один Петр Ильич. Правда тот, который являлся или тот, к которому явление происходило сказать трудно, так как в момент удушения было темно, и кто кого задушил — даже сам Петр Ильич не разглядел.

Но как бы там ни было, с тех самых пор Петр Ильич живет припеваючи, и о прошедших событиях старается не вспоминать.

Чего и нам желает.

Незнакомая жаба

Петр Михайлович сидит в кресле и смотрит на стол. На столе сидит огромная жаба, которая, протяжно квакая, смотрит в ответ на Петра Михайловича.

Кроме того, Петру Михайловичу ясно видится, что жаба не только квакает, но и как-то панибратски подмигивает ему правым глазом, хотя ни с какими жабами Петр Михайлович дружбы не водил. И даже любезную супругу Антонину Фердинандовну слегка недолюбливал, не говоря уж об ее матушке.

Самое неприятное в этой истории было то, что Петр Михайлович совершенно не мог сообразить, откуда, собственно, эта жаба вообще взялась. Вот еще давеча вечером, когда они откушивали водки с Аркадием Васильевичем, никакой жабы и в помине не было. А тут нате — сидит, квакает, да еще и подмигивает возмутительнейшим образом.

А в это время, Аркадий Васильевич, с ногами забравши на стол, с ужасом взирал на матерого кабана, сожравшего Петра Михайловича, и теперь цыкающего окровавленным клыком на него самого. Причем откуда взялся этот кабан-людоед — Аркадий Васильевич совершенно не мог припомнить. Еще давеча вечером, когда они с Петром Михайловичем откушивали водки, то никакого дикого кабана и в помине не было. А тут нате-с! Еще и Петра Михайловича сожрал, и теперь на него посматривает!

В общем, в тот момент, когда Петр Михайлович смертельно вдарил жабу по голове кочергой, Аркадий Васильевич метко выстрелил в матерого кабана из нагана…

Полет на Луну

Петр Михайлович, получивши увесистую оплеуху от Марии Семеновны, в сердцах изрубил топором обеденный стол, за что получил оплеуху вторично.

Расценив это как прямое оскорбление, Петр Михайлович изрубил топором сервант вместе с сервизом и разной посудой, за что ненадолго был оглушен чугунной сковородкой.

Пришедши в себя, Петр Михайлович расстрелял из ружья платяной шкаф Марии Семеновны, а за одно и ее перины.

Мария Семеновна не стала молча наблюдать за гибелью личного имущества и приложила к разгоряченной голове Петра Михайловича холодный утюг, отчего Петр Михайлович чуть было не преставился.

Пришедши в себя, Петр Михайлович распихал динамитные шашки, заготовленные для закидушек, по кухне, ванной комнате и в уборной. После чего, запаливши шнуры, попытался скрыться через окно, но был оперативно схвачен Марией Семеновной и заперт вместе со всем динамитом в кладовке.

После этого, по возвращении Петра Михайловича, конфликт был полюбовно улажен, и Мария Семеновна отправилась на кухню доваривать борщ, а Петр Михайлович засел над автобиографической повестью о своем полете на Луну.

Консервированный зеленый горошек

Петр Семенович прикупил по случаю банку своего любимого консервированного зеленого горошка.

А надо сказать, что он настолько любил консервированный горошек, что мог поедать его буквально круглосуточно. Он и сейчас с удовольствием пополнил бы запасы любимого продукта, да как назло в гастрономе оставалась последняя банка.

Пришедши домой, Петр Семенович не спеша разделся, прошел на кухню, поставил банку на стол, достал консервный нож и большую ложку. От предвкушения, у него в животе раздались недвусмысленные звуки, и сладко засосало под ложечкой.

Но Петр Семенович по-прежнему не спешил: согласно заведенной традиции, перед вскрытием банки необходимо было принять сто грамм водки, для, так сказать, усиления аппетита. Что Петр Семенович, опять же не спеша, и сделал. После чего обтер банку полотенцем, взял нож и приступил к вскрытию.

Но как только он вогнал нож, из отверстия с диким свистом вырвался зеленый дым, сверкнуло яркой вспышкой, и банка взорвалась с таким грохотом, что вздрогнул весь дом и начисто повышибало окна…

Ну ладно — тут мы слегка приукрасили, конечно. Ничего такого не было, и Петр Семенович вполне благополучно вскрыл банку.

После чего, опять-таки согласно заведенной традиции, выпил еще сто грамм водки, отогнул крышку, взял ложку и… уронил ложку на стол: в банке сидел маленький бородатый человечек и совершенно безмятежно уписывал горох за обе щеки, накалывая горошины на маленькую шпагу!

Ну, ладно-ладно! Мы и тут слегка приврали — не было никого в банке! Так что Петр Семенович с превеликим удовольствием приступил к трапезе и в три присеста эту банку осушил.

Но без человечков и взрывов, согласитесь, довольно скучно кушать консервированный зеленый горошек.

Бумеранг

Петр Семенович, от нечего делать, смачно харкнул в лицо Егора Потаповича, отчего немедленно словил от того увесистую плюху в ухо.

— Хм… — подумал Петр Семенович и снова смачно харкнул в лицо Егора Потаповича.

И не дожидаясь плюхи, резко присел, так что Егор Потапович рукой, конечно, промазал, но не будь дурак, воспользовался ногой, угодивши штиблетой Петру Семеновичу в челюсть.

— Хм… — подумал Петр Семенович и вновь харкнул.

Но на это раз приседать не стал, а отскочил в сторону, так что Егор Петрович и рукой и ногой, конечно, промазал, но не будь дурак, харкнул в Петра Семеновича в ответ. Да так, что Петра Семеновича стошнило.

— Хм… — подумал Петр Семенович, вытирая лицу рукавом. — Прямо бумеранг какой-то!

После чего вытащил из кармана наган и Егора Петровича натурально пристрелил, сделав резонный вывод, что, мол, бумеранг — оружие устаревшее и малоэффективное.

Приличный улов

Петр Сергеевич сидел на берегу озера и удил рыбу.

Собственно, удил — это громко сказано, так как погода стояла довольно паршивая, что крайне негативно сказывалось на клеве. Так что, просидевши безрезультатно несколько часов, Петр Сергеевич чертовски заскучал и даже засобирался домой, как вдруг поплавок дернулся и ушел под воду.

Петр Сергеевич вскочил на ноги, резко подсек и выкинул на берег… человеческий глаз!

— Хм… — озадаченно пробормотал Петр Сергеевич, рассматривая улов, — Это что-то новенькое в наших местах…

Он осторожно снял глаз с крючка, немного подумал, пожал плечами и, нацепив червя, вновь закинул снасть в воду. И не успел он выдохнуть, как поплавок снова ушел на дно, отчего Петр Сергеевич вздрогнул, нерешительно подсек и выкинул на берег… приличного окуня.

— Хм… — пробормотал Петр Сергеевич и, сменив наживку, сделал новый заброс.

И тут же ему пришлось снова подсекать, и на берегу оказался еще один приличный окунь.

— Ну, это другое дело! — произнес Петр Сергеевич, входя в легкий раж.

В общем, минут за двадцать он выбросил на берег около тридцати приличных окуней и две щуки. Кончилось все тем, что на крючке оказался еще один человеческий глаз, после чего клев прекратился.

— Хм… — озадаченно пробормотал Петр Сергеевич, рассматривая оба глаза, — А ведь где-то я уже видел этот взгляд…

Но ничего толком не припомнив, Петр Сергеевич выбросил их в озеро, упаковал вещи, смотал удочку и, весьма довольный приличным уловом, отправился домой.

Благодать

Семен Петрович, раздевшись до плавок, удобно расположился на берегу реки, вальяжно развалившись на покрывале.

Благосклонно осматриваясь вокруг, он предавался философским мыслям, попивая при этом водку из массивной фляги и закусывая бутербродом со шпротами.

Настроение у Семена Петровича было прямо-таки замечательное, а царившая вокруг идиллия возносила это самое настроение на сказочные высоты. И в какой-то момент градус благодати настолько стал зашкаливать, что Семен Петрович, блаженно улыбаясь, безмятежно уснул.

Собственно, писать больше нечего, кроме того, что нашли его только по весне. Ведь в сугробе на морозе в одних плавках спать несколько противопоказано, даже если ваше настроение необыкновенно восхитительное.

Пища богов

Федор Евгеньевич подцепил вилкой еще шипящую шкварку со сковородки и, отправив ее в рот, медленно и со вкусом разжевал.

— Хм… — пробормотал Федор Евгеньевич, — А недурственно! Ей богу, недурственно! Но чего-то, граждане, не хватает…

Он отложил вилку и задумчиво посмотрел по сторонам, пытаясь сообразить, чем можно дополнить это ароматное яство.

— Ну конечно! — Федор Евгеньевич хлопнул себя по лбу и, подскочивши, кинулся к ящику с овощами.

Он выудил крупную крепкую луковицу, почистил и, порезав на дольки, вернулся к столу. Теперь, отправив в рот шкварку, он немедленно закусил ее долькой лука.

— Это просто восхитительно! — пробормотал Федор Евгеньевич, прикрыв от удовольствия глаза. — Клянусь всеми благами — это просто неописуемо! Но, граждане, кажется, чего-то еще не хватает…

Он опять отложил вилку и задумчиво огляделся. Потом встал, заглянул в ящик с овощами, прошелся по шкафчикам, и приметил хлебницу.

— Хлеб! — радостно воскликнул Федор Евгеньевич. — Ну конечно! Как же без хлеба-то?

Он отрезал приличный ломоть черного хлеба и прошествовал к столу. Сел, вознамерился, было, откушать новую шкварку, как, вдруг отложил вилку в сторону, вскочил и решительно направился к холодильнику, откуда вытащил початую бутыль самогону.

— Ну, вот теперь добре! — удовлетворенно воскликнул Федор Евгеньевич, вернувшись за стол.

Он плюхнул пол стакана самогона, залпом выпил, мгновенно занюхал шкваркой, тут же отправил эту шкварку с долькой лука в рот, и откусил хлеба. После чего медленно жуя, откинулся на спинке стула.

— Вот что я вам доложу, граждане, — блаженно улыбаясь, пробормотал Федор Евгеньевич, — Если Бог есть, то я, теперича, совершенно определенно знаю, что он кушает! Уж можете мне поверить!

Кабан

Петру Олеговичу, пока тот изволил почивать, подложили свинью. Натурально. И даже не свинью, а здорового мало воспитанного грязного кабана под два центнера весом. Прямо под бок Петру Олеговичу и подложили, мерзавцы.

И вот сидит слегка ошалевший Петр Олегович на кровати и пытается сообразить, в какой момент давеча не сошлись звезды, что теперь он делит ложе с этой волосатой похрюкивающей тушей, издающей невыносимое амбре.

Вроде бы давеча все прошло чинно и благородно: немного выпили, слегка подрались, еще выпили, помирившись. После, кажется, пошли к кому-то в гости. Где еще выпили, подрались и выпили. А потом, вроде как, Петр Олегович побрел домой спать.

Правда, этот момент он совсем смутно помнил. Кажется, что побрел он не один, а с Варварой Сергеевной, или, может быть, с Ларисой Семеновной, или еще с какой-то дамочкой, но явно двуногой и вполне себе человеческого вида. И хотя, на этот счет точной информации не было, но только вот здоровенному кабану в центре города, а уж тем более в кровати Петра Олеговича, уж точно неоткуда было взяться.

И почувствовал Петр Олегович какую-то безграничную тоску. А почувствовавши — заплакал. И слезы ручьями потекли по лицу его, капая на шкуру зверя. И защемило сердчишко предчувствием неотвратимой беды. И…

Ну ладно. Тут уж мы, конечно, лишку дали. Ничего такого с Петром Олеговичем не случивши. Просто привиделся ему кабанчик спросонья, да сильного похмелья. А когда глаза свои ошалевшие все ж таки продрал, то и разглядел, что и не кабанчик это вовсе, а Маргарита Ильинична, его разлюбезная соседка по квартире.

Такие дела.

Дивный сон

Петру Сергеевичу приснился дивный сон, будто он не Петр Сергеевич, а старенькая табуретка, стоящая на кухне его старой знакомой Елизаветы Изольдовны.

И вот стоит Петр Сергеевич табуреткой посреди темной кухни, как вдруг включается свет и входит сама Елизавета Изольдовна. Причем совершенно нагая, испускающая какое-то сияние своими пышными формами.

И как же сладко забилось сердце табуретки, то есть, конечно, Петра Сергеевича, когда Елизавета Изольдовна нежно подхватила его, табуретку, крепко прижала к своей огромной груди и понесла в спальню. А в спальне, она поставила табуретку, Петра Сергеевича, посреди комнаты и ловко взобравшись на нее, стала менять в люстре лампочки.

Но ведь табуретка была очень старая: Петр Сергеевич пронзительно скрипнул под массивным телом нагой Елизаветы Изольдовны и его ножки разъехались в разные стороны, отчего Елизавета Изольдовна рухнула на пол и начисто разбила голову о прикроватную тумбочку.

После этого Петр Сергеевич проснулся с совершенно квадратной головой и горько заплакал, жалея почившую Елизавету Изольдовну.

Впрочем, к счастью, это был всего лишь дивный сон.

Печальный розыгрыш

Решил как-то раз Илья Петрович разыграть Алексея Семеновича, для чего нацепил на голову расписной кокошник, вооружился топором, да и спрятался у себя дома в шкафу.

А Алексей Семенович, надо сказать, ни о чем таком не подозревал, включая существование самого Ильи Петровича, и посему Илья Петрович, не солоно хлебавши, просидел в шкафу две недели и преставился.

Патологоанатомы говорят, сердчишко огорчения не выдержало.

Пловец

Петр Семенович прогуливался по берегу реки, когда заприметил, что в воде, в нескольких метрах от него, плывет на спине Федор Ильич, с шибко скучным зеленоватым лицом.

На приветствие Петра Семеновича, Федор Ильич категорически не ответил, отчего Петр Семенович решил, что тот обиделся на него за давешнюю драку.

Хотя, как считал Петр Семенович, Федор Ильич сам виноват, что неожиданно набросился на него из кустов с целью разыграть, отчего и схлопотал в лоб случайно оказавшейся в руках Петра Семеновича внушительной ржавой подковой. И то, что Федор Ильич свалился при этом в реку, так то для его же пользы — дабы охладить пыл и отвадить от таких дурацких шуток. А теперь смотри-ка — плывет, обидевши, и на приветствия не отвечает!

От осознания такого дела, Петр Семенович и сам не на шутку обиделся на Федора Ильича и, подобравши с земли камушек поувесистее, метнул его в обидчика. И попал тому прямо в голову, отчего Федор Ильич ненадолго скрылся под водой. Однако всплывши, он продолжил свое невозмутимое плаванье, все с таким же скучным выражением зеленоватого лица.

Видя, что его действия остались безрезультатными, Петр Семенович, вне себя от злобы, побежал домой за багром, рассчитывая выловить наглеца в узком месте и набить ему морду, однако когда вернулся, то Федора Ильича уже и след простыл.

Петр Семенович некоторое время побегал по берегу с багром наперевес, но кроме одинокого рыбака, попавшего под горячую руку, более никого не обнаружил. И, сплюнувши в сердцах в шумную реку, пошел домой.

О вреде колбасы

Расскажу вам о том, как человек от колбасы помер.

Один человек сидел и кушал колбасу. А другой человек смотрел на это дело и, безусловно завидуя, говорил тому всякие нелицеприятные гадости по поводу производства колбас, не добавляющие аппетита.

И тогда тот, который кушал колбасу, молча встал, и зашиб стервеца до смерти колбасным батоном.

Вот и вышло, что человек от колбасы помер.

Или вот еще случай:

Один гражданин купил в магазине бутылку водки и батон сырокопченой колбасы. И пришедши домой немедленно употребил оба продукта.

А употребивши, почувствовал себя настолько плохо, что хоть врача вызывай, а то и сразу в гроб ложись.

Но врача гражданин вызывать не стал, а начал анализировать причины своего недуга. И припомнил, что колбаса-то была какая-то зеленоватая, с мерзейшим запахом и отвратительным кислым вкусом. Так, что если бы не водка, то никакой возможности не было бы ее спокойно и с удовольствием употребить. А с водкой — ничего, как говорится, на ура пошла.

И подумавши все это, гражданин совершенно успокоился и заперся в уборной, где его и нашли по запаху, через неделю.

Так что, как видите граждане, колбаса весьма вредный и опасный продукт.

Берегите себя!

Адью-с!

Ужасная свинина

— Вы сегодня обедали, Павел Игнатьевич?

— О да, Маргарита Сергеевна! У меня на обед было чудесное жаркое из свинины, с картошечкой и овощным салатом.

— Что! Вы что, едите свинину? Да как вы можете ее есть?!

— Эм… Ну как? С удовольствием. А вы что же? Совсем ее не едите?

— Нет, конечно!

— И что, даже сало?

— А сало тем более! Вы что, Павел Игнатьевич? Как можно есть эту гадость вообще?

— Что-то я вас не совсем понимаю, Маргарита Сергеевна. Чем же свинина отличается от какого другого мяса? Или, может быть, вы вообще никакого мяса не едите? Вы, наверное, как их чертей… А! Вегетарианка?

— Никакая я вам не вегетарианка, Павел Игнатьевич! Выдумаете тоже. И мясо я очень даже уважаю. Но вот свинину — ни-ни! Ни в коем случае!

— О, кажется, я понял — религиозные убеждения! Грязное животное и все такое. Ну, у меня, к счастью, религиозных убеждений как таковых нет, так что свининку кушаю с большим удовольствием. Ну а уж про сало и говорить нечего. Сало с хлебом и луком — пища богов!

— Я вам просто удивляюсь, Павел Игнатьевич! И мои религиозные убеждения тут совсем не причем. Вы что не знаете, что, поедая свинину, вы практически занимаетесь людоедством?

— Господи, вы о чем?

— А вы никогда не задумывались, почему физиология свиней наиболее близка человеческой?

— И что из того? Это же не делает их людьми, Маргарита Сергеевна. Вот люди, например, частенько скатываются до свиней, но чтобы свинья поднималась до человека — такого я еще не слышал.

— Конечно, Павел Игнатьевич, людьми им не стать — в том-то и заключается их кара.

— Эм… Что-то вы меня пугаете, Маргарита Сергеевна…

— Я вас не пугаю, а объясняю, отчего свиней нельзя употреблять в пищу. Дело в том, что свиньи — это не кто иной, как люди в новой оболочке, ниспосланной им за грехи в предыдущей жизни, когда они еще были людьми. Если человек хулиган, бандит, негодяй или убийца, то в следующей жизни он воплощается в свинью. Такова участь всех плохих людей. Поэтому, вы сегодня жаркое не со свининой кушали, а с каким-нибудь вором и насильником! И поэтому в следующий раз, Павел Игнатьевич, решив полакомиться салом, задумайтесь о том, что, не шкура ли это какого-нибудь извращенца или убийцы! И пусть вам станет противно кушать эту мерзость!

Лицевые метаморфозы

Федор Семенович спросонья посмотрел мутными глазами в зеркало, испуганно икнул и ненадолго потерял сознание.

Очнувшись, он аккуратно пощупал лицо: во-первых, под пальцами совершенно явственно прощупывалась густая шелковистая борода, хотя Федор Семенович всегда выбривался самым тщательнейшим образом, буквально до синевы; во-вторых нос, прежде тонкий, изящный, с небольшой, совершенно не портящей его, горбинкой, теперь представлял из себя внушительную картофелину; в-третьих брови — они стали настолько огромными и густыми, что буквально застилали глаза.

Федор Семенович, с трудом приподнявшись с пола, сдерживая себя от того, чтобы еще раз взглянуть на свое отражение, попытался припомнить события предыдущего вечера. Но сколько он не напрягал свою память, ничего, что могло бы способствовать таким разительным переменам в его облике, он припомнить не смог: как обычно вернулся с работы, как обычно поужинал, как обычно просидел остатки вечера перед телевизором и как обычно отправился спать. То есть, все совершенно как обычно! Хуже всего, что времени на долгое раздумье не оставалось — надо было торопиться на работу.

Наощупь умывшись, Федор Семенович проглотил чашку кофе, натянул парадный костюм и, с некоторым страхом и сомнением, отправился на службу. С трепетом войдя в здание, он с удивлением обнаружил, что коллеги не замечают за ним никаких метаморфоз. Привычно с ним здороваются, улыбаются и вообще ведут себя, как ни в чем не бывало.

Тогда Федор Семенович направился в уборную и там, запершись на щеколду, осторожно посмотрелся в зеркало: на Федора Семеновича взирало его собственное лицо, без какой-бы то ни было бороды, с тонкой линией бровей и тонким изящным носом, с небольшой горбинкой, совершенно, впрочем, его не портящей…

Обитель блаженства

Дмитрий Филимонович, навернувши две тарелки огненного борща под графинчик ледяной водочки, теперь возлежал на диване и, лениво почесывая пузо, с довольной улыбкой мурлыкал легкомысленную мелодию.

Все его существо лучилось умиротворением и блаженством, так что загляни в данную минуту к Дмитрию Филимоновичу какой-нибудь относительно завистливый человек, то от такой лучезарной картины того непременно хватил бы удар, и в мире стало бы одним завистливым человеком меньше.

Но, к счастью, ничего подобного не произошло, и к Дмитрию Филимоновичу в эту минуту не заглядывал даже человек вполне приличный и положительный. Разве что кот Перикл, икая от съеденного горшка мясной каши и крынки свежей сметаны, с трудом взобрался на диван и, пристроившись в ногах Дмитрия Филимоновича, широчайше зевнул и, повернувшись на спину, сладчайше захрапел.

Так что, ничего не нарушало блаженного состояния Дмитрия Филимоновича, посему вскоре его мурлыканье легкомысленной мелодии плавно завибрировало в унисон храпу Перикла.

Ну и мы, пожалуй, не станем нарушать сей идиллии, и, взявши в одну руку шляпу, а в другую штиблеты, тихо встанем со стула и на цыпочках покинем обитель блаженства, стараясь не стучать о паркет ногтями, предательски выглядывающими из прохудившихся носков.

Обознался

— А! Вот вы-то, Кубышкин, мне и нужны!

— Прошу прощения?

— Напрасно, Кубышкин! Это поздно и совершенно бессмысленно!

— Да, но я…

— И не надо оправдываться, мне тут! Обгадились, так и ведите себя как мужчина!

— Да что вы…

— И не смейте меня перебивать! Вы вообще должны стоять молча и полыхать в пламени огромного стыда!

— Но послушайте…

— И слышать ничего не хочу! Все что вы, Кубышкин, можете мне сказать, я и так знаю наперед! И не надо вращать на меня глазами! Теперь придется отвечать не передо мной, а перед всей общественностью! Вот тогда и посмотрим, что на самом деле представляет собой ваша пакостная душонка!

— Да выслушайте же меня, наконец!..

— Вы еще смеете повышать на меня голос?! Да это совсем уже верх наглости! И если я еще и думал над тем, чтобы сделать вам снисхождение, то теперь об этом и речи быть не может! Будете расхлебывать полной ложкой! Вам ясно, Кубышкин?!

— Да кто вы такой, черт возьми?! Да что вам нужно от меня, в конце концов?! Какой к чертям собачьим Кубышкин?! Вы совсем офонарели тут что ли?!

— Так значит вы не Кубышкин?

— И даже никогда не слышал о таком, будь он неладен!!!

— Ну и чего нервничать? Так бы сразу и сказали, а то тратите мое драгоценное время.

— Я?!

— Ну не Кубышкин же — его же тут нет. А ведь действительно — вы на него даже и не похожи, хотя тоже, признаться, выглядите как-то подозрительно… Ну ладно… Но где же тогда, черт возьми, Кубышкин?

Унылое утро

Обыкновенным унылым осенним утром, когда унылые граждане под моросящим унылым дождиком уныло бредут в свои унылые конторы, когда унылые мокрые дворовые псы, греясь на ржавых крышках люков теплотрассы, уныло погавкивают на унылых граждан, когда унылое небо затянутое унылыми серыми облаками предрекает унылый будничный день, когда градус всеобщего уныния таков, что того и гляди весь мир уныло разрыдается и затопит унылую планету горькими слезами и унылыми продуктами унылого насморка, то в одном из домов вдруг с грохотом распахивается окно, в котором появляется веселый, улыбающийся и совершенно неунывающий гражданин.

Он набирает полную грудь воздуха, поднимает руки к небу и громко кричит:

— ГРАЖДАНЕ! ВЫ — УНЫЛЫЕ ДУРАКИ! ЖИЗНЬ ПРЕКРАСНА И УДИВИТЕЛЬНА, А ВЫ ЭТОГО НЕЗАМЕЧАЕТЕ! МНЕ ЖАЛЬ ВАС, УНЫЛЫЕ ГРАЖДАНЕ!

После чего, не переставая улыбаться, гражданин вздрагивает от озноба, и сигает обратно в теплую постель, где немедленно возвращается к своим счастливым снам.

Ему нет нужды быть унылым в это обыкновенное унылое осеннее утро, как, впрочем, и всем тем, кто находиться в отпуске.

Таинственная посылка

Сергей Петрович отправил Егору Кузьмичу анонимное письмо. То есть даже не совсем письмо, а целую бандероль. Даже, скорее, посылку. И уж если идти до конца, то не отправил, а подложил под дверь и, позвонивши в звонок, дал дёру.

И вот Егор Кузьмич открывает двери и видит коробку размером с приличный телевизор. А на коробке химическим карандашом довольно коряво и к тому же с ошибкой написано: «АНАНИМКА». А чуть ниже, чтобы было ясно кому сие предназначено, таким же корявым почерком выведено: «ЕГОРУ КУЗМИЧУ ЛИЧНА ВРУКИ» и три палки, долженствующие, по всей видимости, означать восклицательные знаки.

— Хм… — произнес Егор Кузьмич, заглянув в лестничный пролет в надежде разглядеть посыльного, не выполнившего условие доставки «лична вруки», но подъезд был пуст, так как Сергей Петрович знал толк в приличном «дёре».

— Хм… — снова произнес Егор Кузьмич, осторожно пихнув коробку ногой.

Судя по тому, как коробка легко отъехала в сторону, внутри явно был не телевизор.

— Хм… — в третий раз произнес Егор Кузьмич, решивший все-таки лично самому коробку не открывать, а на всякий случай поручить это дело милиции.

Приехавшие на осмотр подозрительного предмета милиционеры тоже принялись хмыкать на все лады, пока, наконец, самый смекалистый из них не предложил выстрелить в коробку из нагана. И возможно они так бы и поступили, если бы Егор Кузьмич резонно не поинтересовался бы о том, что бывает с бомбой, если в нее, к примеру, стреляют.

Тут милиционеры снова принялись задумчиво хныкать на все лады, и снова самый смекалистый остановил хмыканье свежей идеей:

— Если в бомбу выстрелить из нагана, то она, безусловно, может всех поранить, а вот если ее выбросить в окно, то тогда мы окажемся вне зоны досягаемости ее зловредного действия, — сказал этот смекалистый милиционер, рассчитывая видимо на какое-нибудь поощрение в виде грамоты за смекалку и находчивость, и, без лишних слов распахнув окно на лестничной площадке, выбросил в него коробку.

— Вот видите, — радостно сказал смекалистый милиционер, — Мы даже не услышали взрыва!

— Хм… — сказали остальные милиционеры и, похлопав смекалистого по плечу, все вместе уехали ловить какого-то жулика.

— Хм… — произнес Егор Кузьмич и, пожавши плечами, вернулся в квартиру.

А хмыкал ли Сергей Петрович, затеявший всю эту канитель неизвестно зачем, нам уже неизвестно. Как и то, что было в таинственной анонимной посылке.

Неприветливые люди

Прогуливался как-то раз Михаил Витальевич по весьма живописному берегу реки и заприметил, что на противоположном берегу так же неспешно прогуливается его давний хороший знакомый Семен Петрович.

И по всему было видно, что Семен Петрович тоже заприметил Михаила Витальевича, да только, подлец эдакий, и виду не подает. Лицо, как говориться, кирпичом и что-то наглое насвистывает.

Пробовал Михаил Витальевич Семена Петровича камнем достать, да больно река широка — не докинуть, а свое старенькое ружьишко Михаил Витальевич, как назло, дома забыл. А то, конечно, достал бы наглеца. И не то, чтобы Михаил Витальевич недолюбливал Семена Петровича, а просто терпеть не мог, когда не отвечают на его приветствия.

А вот Семен Петрович маху-то не дал и был при ружьишке. И поэтому, на одном из очень шумных перекатов, он, как будто бы, заприметил Михаила Витальевича, поприветствовал его и, не дождавшись ответа (а тот, надо сказать, попросту его не услышал) взял и пальнул дуплетом. И вполне себе удачно.

Так, что Михаил Витальевич больше по берегу реки не прогуливается. Впрочем, как и по другим живописным местам.

По законам логики

Владимир Аркадьевич, прогуливаясь по городскому парку, размышлял о том, что все в жизни подвержено законам логики. И если что-то в эти законы не вписывается, то просто наблюдатель не совсем глубоко копнул.

Когда машина подъехала, Егорыч несильно ударил ломом по лобовому стеклу, отчего у машины отвалились дверцы и выхлопная труба. Само же стекло осталось целым. Как и водитель, который не стал дожидаться второго удара, а, вдаривши по газам, слегка наехал на Егорыча, отчего потерял одно из колес. Так на трех колесах и скрылся в подворотне.

Таким образом, и выходило, что Владимир Аркадьевич был, безусловно, прав, когда разложил Тамаре Петровне создавшуюся ситуацию по полочкам, по законам логики, отчего Тамара Петровна вернулась к своему мужу и с Егорычем более не связывалась.

Доносчик поневоле

Решил как-то раз Федор Лукич разыграть Валентина Павловича, для чего вырядился Валентином Павловичам и, нацепивши роскошную рыжую бороду, явился в отделение милиции, где от имени Валентина Павловича написал лживый донос на Федора Лукича, то есть на самого себя.

Суть доноса была настолько запредельной и омерзительной, что даже видавшие виды следователи по особо важным делам после прочтения содрогнулись и приняли сердечных капель. После чего, вместе со взводом автоматчиков, отрядом саперов и отделением психически неуравновешенных немецких овчарок, отправились арестовывать Федора Лукича, который к тому моменту уже сидел дома и ехидно посмеиваясь потирал руки.

Арест произошел без излишнего кровопролития, хотя от дома, где проживал Федор Лукич, мало что и осталось, а не дожеванные бешеными овчарками куски нескольких мирных жителей еще долго собирали по всей округе.

Самого же Федора Лукича по началу определили в морг, но он умудрился каким-то образом подать признак жизни и был переведен в реанимацию, и примерно через полгода пошел на поправку.

Что же до следствия по доносу, то вскорости его прекратили, так как ни один из перечисленных в нем фактов не был подтвержден, но зато следователи возбудили уголовное дело в отношении Валентина Петровича за злостную клевету, и вскоре ничего не понимающий Валентин Петрович оказался на нарах.

А после того, как отсидевши приличный срок он оказался на свободе, то быстро покинул свой родной город, так все его теперь считали поганым доносчиком и не подавали руки.

А Федор Лукич и по сей день не может унять безудержный смех, вспоминая, как ловко разыграл своего старого друга.

Моралист, или по стопам Даниила Хармса

Дмитрий Петрович забрался в окно,

К Ольге Семеновне прямо в окно,

Все — через двери, а он, гад, в окно.

Свинство какое-то — к даме в окно!

А Ольга Семеновна голой лежит!

Прямо к окну срамным местом лежит!

Прям на полу не стесняясь лежит!

Другой было б стыдно, а эта — лежит!

Дмитрий Петрович срывает штаны.

Может, руками срывает штаны.

Может, нечаянно спали штаны.

И в Ольгу Семеновну эти штаны!

— Как вам не стыдно! — он ей говорит,

— Срам разложили тут, — ей говорит.

— Стыдно смотреть, прямо! — ей говорит.

— Штанами прикройтесь! — ей говорит.

Тут Ольга Семеновна начинает истерично визжать, отчего прибегают милиционеры, арестовывают вора-домушника Дмитрия Петровича и убегают. А Ольга Семеновна кричит им вслед: «Штаны!!!»

Занавес.

По щам

Некто, прихвативши бутылку водки, пришел в гости к своему старому знакомому, и сходу ударил по щам.

После щей ударили по картошке с котлетами и еще по водке.

Потом, в ходе дружеской беседы, они не сошлись в каком-то вопросе и снова ударили по щам.

После взаимных ударов, помирились и, ударивши по водке, ударили по рукам.

И по щам больше не ударяли.

Никаким.

Глупый мужлан

— Павел Семенович, ну что же вы как в штаны наклавши! Ну прибавьте же шагу-то!

— Да я и так, Мария Сергеевна, бегу почти!

— Ну так и не отставайте! Бежит он! Плететесь как черепаха!

— Да к чему же такая спешка-то, я понять не могу?..

— А вам, Павел Семенович, и понимать тут нечего! Сказано — поторапливайтесь, значит поторапливайтесь, и лишних вопросов не задавайте!

— Да хоть скажете, куда мы так несемся-то?

— Вы что, газет не читаете и телевизора не смотрите?

— Не читаю и не смотрю — там же муть одна!

— Сами вы муть, прости господи! Да прибавьте же шагу-то! Ну, прямо, не могу я с вами!

— Мария Сергеевна, у меня сейчас дыхание кончится! Я же не гоночный автомобиль!

— Да что вы ноете? Скоро придем уже! Поднажмите!

— Да куда придем-то? Ради бога, вы можете объяснить, наконец, куда мы так ломимся?

— Вот не называли бы газеты с телевидением мутью, то знали бы, что сегодня в универмаге распродажа будет в женском отделе!

— И только-то?!

— Что значит и только?! Вам этого мало?! Вы что, совсем уже что ли? Впрочем, конечно — вы же глупый мужлан, Павел Семенович! Вы же ничего не понимаете! В общем, молчите, прибавьте шагу и не нойте! Мы уже почти пришли!

Отчаянный кулинар

Валерий Петрович решил сделать приятное Галине Семеновне, приготовив на ужин что-нибудь необычное.

Дело несколько осложнялось тем, что готовить Валерий Петрович не умел совершенно. Курицу, к примеру, он варил до тех пор, пока мясо само не отваливалось от костей, что было ярким свидетельством его готовности. Макароны обычно обращались в клейстер. Рыба — в мелкую дисперсию, если конечно не сгорала вовсе. Крупы — либо нельзя было разгрызть, либо уже нельзя было есть. Количество соли и перца превышало все мыслимые пределы. А пожарные и соседи уже не обращали внимания на перманентную задымленность всего дома.

Но, невзирая на полную несовместимость с кулинарным искусством, Валерий Петрович не отчаивался, и мужественно продолжал вести на кухне неравный бой с продуктами, ставя при этом какие-то немыслимые кулинарные эксперименты.

Вот и на этот раз, желая произвести приятное впечатление на Галину Семеновну, он взялся приготовить что-нибудь эдакое.

Для начала он обжарил грибы, не забыв, конечно, о соли с перцем. Обжаренные грибы он уложил в брюхо палтуса, которого предварительно так же слегка обжарил. Рыбу с грибами он поместил в нутро утки, немного обваренную кипящим маслом. А снаряженную таким образом утку, он поместил в молочного поросенка, вываренного в молоке.

Поросенка зашил суровой ниткой и, возложив на противень, засыпал его мелкорублеными сырыми овощами. Все это он щедро полил маслом, засыпал солью и перцем и, за неимением вина, обливши самогонкой, поместил томиться в раскаленную духовку…

В общем, надо сказать, ужин удался на славу и Валерий Петрович произвел на Галину Семеновну прямо-таки неизгладимое впечатление. На всю, как говориться, жизнь. И после того, как ее выписали из больницы, более они не встречались.

Что же до Валерия Петровича, то впоследствии он более не рисковал, и производил благоприятное впечатление на дам в роскошных ресторанах.

Повезло

Павел Евгеньевич решил устроить, как говорится, финт ушами. И, конечно, не на пустом месте, а на самом, что ни на есть, рабочем.

Во-первых — пятница, во-вторых за окном чудеснейшая погода, в-третьих — запах шашлыков намного приятнее парфюма работников и пластикового амбре перегретой оргтехники. И что характерно — ни единого атома, способного хоть как-то повлиять на химические реакции в организме, способствующие рабочему настроению.

И вот Павел Евгеньевичи и решил, что чем напрасно растрачивать драгоценное время, сидя в затхлом душном офисе, лучше отколоть какой-нибудь номер и, сославшись на плохое самочувствие, поскорее воссоединиться в гармонии с «заофисным» миром.

А дело это было не такое уж и тривиальное — судя по физиономиям и блуждающим взглядам остальных работников, в их головах царили примерно те же самые мыслишки, так что действовать тут надо хитро и оперативно.

Но как назло ни одной путной идеи в голове Павла Евгеньевича не возникало. Просто прикинуться больным — банально и не поверят, изобразить приступ — чего доброго в больницу упекут, сломать компьютер — техники сегодня не очень миролюбивы, что опять-таки светит больницей, сымитировать поджог — уж слишком большая крайность.

В общем, как Павел Евгеньевич не пыжился — ничего подходящего на ум не приходило. И уже отчаяние замаячило на горизонте черной тучей, как вдруг спасение пришло само собой: в офис вбежала чем-то озабоченная секретарша и случайно задела стопку бумаг на столе одного из сотрудников.

Бумаги рухнули на пол, и сотрудник вскочил с кресла, дабы их собрать, пока кто-нибудь не затоптал. И вскочил он столь резво, что кресло, будучи на колесиках, рвануло от него в сторону и врезалось в другого сотрудника, который в этот самый момент подносил к губам очень горячий кофе. Как результат — кофе оказался на брюках, от чего мужчина дико взвыл и резко подскочив, опрокинул свой стол вместе со всем хламом, включая и оргтехнику.

Грохнувшаяся на пол оргтехника, будучи включенная в общий удлинитель, утащила за собой еще толику оргтехники, стоящую на других столах. Сотрудники попытались ухватить ускользающие мониторы, но вместо этого нырнули следом за ними вместе со своими столами, прилично приложившись друг к другу головой.

Поспешивший к ним на помощь директор, заглянувший на странный шум, споткнулся о провода и грохнулся прямо на главного бухгалтера, которая не устояла на ногах и брыкнулась в корзину для бумаг. При этом с ее ноги слетела туфля и угодила прямехонько в датчик пожарной охраны, находящийся на потолке.

Датчик сработал безукоризненно и в офис пришел натуральный ливень, сопровождаемый оглушающей сиреной. Естественно, что все, что могло вымокнуть — промокло, все, что могло получить короткое замыкание — замкнуло, и офис стал представлять собой нечто среднее между последствиями великого потопа и небольшой победоносной войны с большими разрушениями и жертвами.

Таким образом, о продолжении рабочего дня не было и речи. И, по всей видимости, не только в эту летнюю пятницу.

Так что до окончания ремонтных работ, работники схлопотали отпуск за свой счет и были распущены на все четыре стороны.

А Павел Евгеньевич с облегчением вздохнул оттого, что не пришлось ничего откалывать, так как данное происшествие помогло поберечь и без того скудный арсенал хитростей до следующего раза.

Камень

Валентин Петрович не знал в жизни большего счастья, чем встретить раннюю зорьку на берегу речушки. Впрочем, и против вечернего заката он ничего не имел против. В сущности, и днем душа радовалась и располагала к приятным размышлениям. И даже ночью, шум камыша и тихий плеск воды, разливались по телу какой-то безмятежной радостью.

При всем при этом, Валентин Петрович мало обращал внимания на капризы природы. Дождь ли, снег ли, ветер или штиль, зима ли или лето — все это для Валентина Петровича не имело абсолютно никакого значения. Главное — уютный берег речушки, а все остальное, для душевного равновесия и прекраснейшего настроения, не значило ровным счетом ничего.

И лишь одно немного тяготило Валентина Петровича — он ни с кем не мог поделиться этой радостью созерцания. Ни с рыбаками, снующими по берегу в поисках клева, ни с охотниками, остающимися у костра на ночлег, не с мышами, беспардонно скачущими по нему, не со случайно птицей, присевшей почистить перья. Да и кто вообще стал бы слушать бормотания старого камня, уютно расположившегося на берегу реки?..

Формула счастья

— Я открыл формулу счастья, любезная Валентина Афанасьевна!

— На дне бутылки, Мушкин? Так этим вы меня не удивили!

— Да нет, Валентина Афанасьевна! Что вы! Причем здесь… Я говорю об истинном счастье! Я нашел формулу, с помощью которой все станут счастливы на Земле!

— Да что вы говорите! Уже похмеливши что ли, Мушкин?

— Да причем здесь… Да послушайте! Я правду говорю! Это же просто восхитительно! Она оказалась настолько проста, что я даже не понимаю, как человечество до сих пор до этого не додумалось! Давно бы все уже были счастливы, любезная Валентина Афанасьевна!

— У вас определенно делирий, Мушкин. Что, конечно, неудивительно — столько пить! Вам к врачам надо!

— Да не надо мне ни к каким врачам! Какой, к черту, делирий? Ну как же вы не поймете, дорогая Валентина Афанасьевна, что я говорю совершенно серьезные вещи! Ну, выслушайте же меня! Вы сами убедитесь, насколько формула настоящего неподдельного счастья проста! Вы сами сможете воспользоваться ей и стать счастливейшей женщиной на свете!

— Мушкин, я не знаю, что за бред вы тут несете, но извольте — я вас выслушаю, если вы пообещаете мне немедля обратиться к врачам! Обещаете?

— Да все что угодно, милая Валентина Афанасьевна! Только выслушайте!

— Ну, хорошо, выкладывайте вашу формулу…

— Слушайте: В чистом поле под Кологривом зарыт топор эпоса о бесславных подвигах титанов на землях тамбовского уезда, когда только солнце, обратившись в глаз нечипарока из племенных быков алтайских пород, вышло занозой на великой реке Орловке, где толпились клубы истлевших тамбуринов. Надобно отколосить семь плевел от глаза нечипарочного, истолочь их в молоко из сосцов звезды Полынь, и дать выпить трем девственницам, что раскинулись вдоль ростовского тракта. И тогда вновь взойдет топор эпоса над полем кологривым и воссияет на Земле великое титаническое счастье! Видите, любезная Валентина Афанасьевна, как все просто! А вы мне не верили!..

Кому какое дело?

Захотелось мне тут, грешным делом, накидать вам злободневную статейку про инженера Синицына, который, пребывая в состоянии, что называется, оторви и выбрось, пришел к директору фабрики по производству лубяных изделий и прямо с порога начал хамить, как у себя дома.

А у директора, надо сказать, тоже все обстояло не благополучно с настроением, так что драка вышла знатная. Благо лубяных изделий было в достатке.

А потом я подумал и решил, что, в сущности, кому какое дело до инженера Синицына и его душевных метаний? Так что не стану я писать никаких статеек, а расскажу вам лучше что-нибудь на женскую тему.

Например, о супруге инженера Синицына — Ефросинье Агафоновне Синициной-Штепсельбах и ее романе с директором фабрики по производству лубяных изделий.

А впрочем, кому какое дело до душевных метаний какой-то там взбалмошной дамочки? Лучше, конечно, послушать что-нибудь из разряда криминальной хроники.

Например, о гражданке Таракановой, которая находясь в состоянии, что называется, оторви и выбрось, зверски забила на смерть обручальным кольцом своего мужа — директора фабрики по производству лубяных изделий.

Но, положа руку на сердце, кому какое дело, до каких-то там бытовых разборок неуравновешенных супругов?

Так что, куда ни плюнь — а рассказывать совершенно не о чем.

Так что адью-с вам, и не кашлять!

Под диваном

У Петра Игнатьевича выпала из руки жаренная куриная нога и закатилась под диван.

— Экая незадача! — пробормотал Петр Игнатьевич и, кряхтя, полез под диван.

А обнаруживши там Семена Ильича, уже уписывающего ногу за обе щеки, от удивления пребольно тюкнулся головой о днище дивана.

— Что за диво?! — воскликнул Петр Игнатьевич, почесывая шишку. — Вы как тут оказались, любезный?

— Здравствуйте, Петр Игнатьевич, — противно чавкая, сказал Семен Ильич. — Какими судьбами к нам?

— Да я, видишь, курячью ногу обро… То есть, что значит какими судьбами?! — от удивления Петр Игнатьевич вторично тюкнулся головой. — Я, положим, у себя дома! А вот, что вы тут делаете — мне как-то не совсем понятно!

— Ну, это вы хватили, Петр Игнатьевич, — обгрызая ногу, сказал Семен Ильич. — Вы сейчас не дома, а натурально забравши ко мне под диван! Вот я и спрашиваю, какими судьбами…

— Черт знает что! — воскликнул Петр Игнатьевич, тюкаясь в третий раз. — Что вы несете? Это моя квартира, мой диван и, черт возьми, вы едите мою ногу!

— Во-первых, не вашу, а куриную, — сказал Семен Ильич, паскудно отрыгнув, — Во-вторых, квартирка и диван может быть, конечно, и ваши, хотя и тут можно было бы поспорить в свете новых научных открытий, но вот под диваном вашего ничего ровным счетом нет. Однозначно! Так что потрудитесь освободить мое личное пространство!

— Ваше?! — вскричал Петр Игнатьевич и почувствовал, как от четвертого удара в голове что-то щелкнуло, и он потерял сознание.

Пришел в себя Петр Игнатьевич около часу спустя, с сильнейшей мигренью и все так же под диваном. Семена Ильича не было, лишь погрызенная куриная косточка валялась в клубке пыли.

— Говорили мне, что в этом магазине несвежими курями торгуют… — пробормотал он, выбираясь из под дивана. — Так ведь нет же — погнался за дешевизной, черт бы ее побрал…

Некстати

Петр Семенович совершенно определенно знал, что под кроватью у Федора Ильича спрятана целая бутылка превосходного коньяку. Причем сам Федор Ильич об этом совершенно не догадывался.

Не догадывался Федор Ильич и о том, что помимо коньяка у него под кроватью спрятана коробка конфет, маленький ящичек с кубинскими сигарами, портмоне с приличной суммой в иностранной валюте, дорогое бриллиантовое колье и пара эксклюзивных запонок. Причем запонки не просто были спрятаны, а являлись частью пошитого на заказ костюма, в который был облачен Петр Семенович.

А еще Петр Семенович совершенно определенно знал, что если Федор Ильич его, Петра Семеновича, обнаружит под своей кроватью, то, будучи человеком нервным и легкомысленным, безо всякого раздумья пустит в ход револьвер. Хорошо хоть Ольга Степановна, дражайшая супруга Федора Ильича, вовремя услышала, как в двери повернулся ключ и щелкнул замок…

И надо же было этому Федору Ильичу так некстати внезапно вернуться из командировки?

Под сенью лип

— Поразительно! — удивленно воскликнул Павел Игнатьевич, наблюдая, как Анна Сергеевна осушила из горлышка бутылку водки за один присест. — В жизни такого не видел!

— Огурец! — прохрипела Анна Сергеевна, отбросив в кусты пустую бутылку. — Что вылупился? Огурец давай — в глотке першит!

Вырвав из рук Павла Игнатьевича соленый огурец, она затолкала его целиком в рот и, не очень-то приятно чавкая, в момент его изжевала, после чего огласила округу смачной отрыжкой.

— Шикарно! — сказала Анна Сергеевна, добродушно улыбаясь и потирая руки. — Ну что, интеллигентишко, целоваться будем?

Павел Игнатьевич испуганно сглотнул и немножко отодвинулся, скорее интуитивно, нежели с умыслом.

— Не боись, хлюпик! Сейчас табачку пыхну и зацелую тебя до звездей в глазах! — Анна Сергеевна закурила мятую папироску. — А может у тебя еще есть?

— Только бутылка вина, что я для вас купил… — Павел Игнатьевич вынул из пакета бутылку «Кагора» и виновато протянул Анне Сергеевне.

— Тьфу, леший, — Анна Сергеевна вырвала из рук Павла Игнатьевича бутылку и, ловко шлепнув по донышку, вышибла пробку. — Что ж ты сразу не сказал, что запивон есть? Не люблю я, правда, сиропчики эти слащавые, но да с тобой разве каши сваришь?

— Поразительно! — вновь воскликнул Павел Игнатьевич, наблюдая, как «Кагор» речным потоком исчезает в Анне Сергеевне. — Ей богу — это что-то запредельное!

— Да что ты раскудахтался? — Анна Сергеевна отбросила опустевшую бутылку в кусты и, привычно смачно отрыгнув, закурила еще одну папироску. — Поразительно ему… Видел бы ты меня, когда я по моложе была! Вот там — да, было на что поглядеть. А это так, остаточные навыки.

Павел Игнатьевич на секунду представил, что он мог бы лицезреть, случись ему встретить Анну Сергеевну на несколько лет раньше, отчего вздрогнул и отодвинулся еще дальше.

— Не боись Павлуша! — смеясь, крикнула Анна Сергеевна. — Лучше давай целоваться! Это же такая романтика, целоваться в парке на скамеечке под сенью лип!

Она попыталась привлечь к себе Павла Игнатьевича, яростно отрыгивая чудовищным перегаром, но тот, вдруг, в ужасе вскочил и бросился наутек.

Подводный охотник

Михаил Семенович плавал в глубинах озера и с помощью подводного ружья ловил рыбу.

Поскольку озеро было небольшим, а Михаил Семенович плавал уже достаточно долго, то количество рыбы в водоеме очень сильно сократилось, отчего приходилось прилагать небывалые усилия для ловли. Да и рыбы, кажется, уже узнавали Михаила Семеновича в лицо, и при его приближении весьма искусно прятались в корягах и закапывались в ил. Но это им мало помогало, так как Михаил Семенович был весьма опытный и искусный рыбак.

Пойманную на гарпун рыбу, Михаил Семенович сразу же потрошил и прямо на месте съедал.

Конечно, сырая рыба, да еще и без соли, штука совершенно не вкусная, но Михаилу Семеновичу ничего другого не оставалось: на глубине рыбу не приготовишь, а до берега не добраться, так как уже второй месяц поверхность озера была скована толщей льда.

Подстрекатель

— А вдарьте-ка его Максим Петрович!

— То есть как это — вдарить?

— Как? Обыкновенно! Ухватите чего потяжелее и задвиньте ему прямо в рыло!

— Да позвольте! Как же я так могу?!

— А что ж тут сложного? Вот, к примеру, кочергу эту ухватите и с размаху — шасть его по харе!

— Да как же можно кочергой-то???

— Нет, ну не устраивает кирпич, возьмите гаечный ключ, например. Или вот у вас давеча превосходную чернильницу малахитовую видел — красота, а не чернильница! И рожу ему расквасите, и вдобавок чернилами обольете! Он навсегда запомнит — гарантирую!

— Да что вы в самом деле-то? Не собираюсь я его чернильницей бить! Да я вообще не намерен бить его! Совершенно! С какой стати?

— Хм, ну как хотите. Дело ваше. Только потом не жалуйтесь!

— Когда это я жаловался?

— А вот посмотрим, Максим Петрович!.. Поглядим! А, в прочем, знаете? Я, пожалуй, сам ему вдарю!

— Да как вы можете?! Я вам не позволю, в конце концов!

— Так думаете — я вас и спрашивать буду? И не подумаю! Вот глядите-ка…

Максим Петрович выхватил из кармана массивный стальной кастет и со всего размаху залепил по своему отражению в зеркале…

На позитиве

— Вы, Анастасия Петровна, совершенно не умеете позитивно смотреть на вещи, — сказал Валентин Евгеньевич и, опрокинувши в себя стопку водки, хрустнул маринованным огурчиком, — И вследствие отсутствия этого позитивного видения, вы постоянно пребываете в упадочном состоянии духа, повышенной мнительности и вообще, зелены, извиняюсь, рожей лица.

Валентин Евгеньевич хлопнул еще стопочку водки и, закусивши соленым груздем, продолжил развивать свою мысль.

— Вот, скажем, я — я смотрю на вещи с изрядной долей оптимизма, и от этого всегда пребываю в прекрасном расположении духа. В любой неприятной ситуации я, вместо того, чтобы, простите, пускать слюни и впадать в уныние, всегда отыскиваю положительные моменты, и от этого ситуация становится не такой уж неприглядной. Даже больше скажу, иные неприятности неожиданно становятся весьма положительным делом. То есть, как видите, как на это дело смотреть, таковым оно и окажется.

Валентин Евгеньевич влил в себя две стопки водки подряд и, зажевав это дело селедочкой с луком, закурил папироску.

— А вы, Анастасия Петровна, своими пессимистическими взглядами на вещи способны даже хорошие и позитивные ситуации обратить в унылый кошмар, от которого хочется немедленно выпрыгнуть в окно или, скажем, застрелится. Вы умудряетесь выставить любое дело таким образом, что повергаете в депрессивное состояние не только себя, но и всех окружающих, включая комнатные растения, которые немедленно начинают чахнуть.

Валентин Евгеньевич с сомнением посмотрел на стопку и, решительно отодвинув ее в сторону, осушил бутылку прямо из горла. А вместо закуски он закурил новую папироску.

— Я вам, Анастасия Петровна, больше скажу! Вы своим фатализмом даже солнце заставляете меркнуть, не говоря уж о прочих светилах.

Валентин Евгеньевич откупорил еще одну бутылку. Основательно отпил, поморщился, нехотя пожевал соленый огурчик, затем соленый грибок и, наконец, кусочек селедки.

— В общем, я к чему это все веду, Анастасия Петровна? А к тому, что на вещи нужно смотреть веселее и позитивнее. Поэтому давайте будем считать, что получку я не пропил, а, скажем, одолжил по широте душевной случайному прохожему, который, к примеру, очень сильно нуждался в материальной поддержке. И таким образом, я сделал доброе дело и совершил весьма благородный поступок, оказав помощь нуждающемуся человеку. И мы вместе с вами порадуемся этому факту, и наше настроение сразу же улучшится.

Покойник

Жажда стала настолько не выносимой, что Петр Семенович проснулся, ощущая во рту вкус песка и какой-то гадости, напоминающей вчерашний портвейн.

С трудом поднявшись с постели, он на нетвердых ногах, придерживаясь дрожащими руками мебели и стен, проковылял на кухню. Набрав из-под крана стакан ледяной воды, залпом выпил и облегченно выдохнул. И тут же вскрикнул: под кухонным столом, самым бесцеремонным образом лежал покойник. То есть это был Дмитрий Михайлович, с которым давеча Петр Семенович усугублял водку портвейном и пивом, но сей факт живее Дмитрия Михайловича не делал. Даже наоборот — предавал делу довольно неприятный оборот, сопровождаемый сильным амбре от сивушных масел, источаемым покойным.

— Ах ты ж, гадость какая! — возмутился Петр Семенович, не привыкший к тому, что бы собутыльники вот так бесцеремонно преставлялись в его квартире. — Что мне с тобой теперь делать? Не мог до дому потерпеть что ли?

С кислой миной на лице потыкав Дмитрия Михайловича шваброй, Петр Семенович вздохнул и выпил еще стакан воды, но, почувствовав, что вода мало способствует мыслительному процессу, вытащил из загашника бутылку водки и бахнул полный стакан. После чего уселся на табурет и, раскурив папироску, стал думать, что теперь делать со сложившейся ситуацией.

Совершенно очевидно, что врачей вызывать уже было бесполезно. Вызывать милицию Петр Семенович страшился. Но как избавиться от тела — не имел ни малейшего понятия. Что-то такое припоминалось из всяческой детективной литературы о расчленении покойника, растворения его в кислоте и закапывании в саду за домом под покровом ночи, но сада Петр Семенович не имел, кислоты дома не хранил, а сама мысль о расчленении вызывала отвращение.

Петр Семенович горестно выругался, бахнул еще один стакан водки и усадил Дмитрия Михайловича на табурет за стол, прислонив спиной к холодильнику, отчего стало казаться, будто покойничек просто прикорнул в разгар пьянки.

А сам, усевшись напротив, налил еще один стакан и закурил.

— Скотина ты, Дмитрий Михайлович! — недовольно сказал Петр Семенович, со злостью вглядываясь в стеклянные глаза покойника. — Я тебя как человека пригласил, можно сказать как лучшего друга, а ты?! Ты же, можно сказать, мне в самую душу наплевал! Мерзавец… Что же теперь делать?.. Уй!

Петр Семенович залпом осушил стакан и с криком «Скотина!» в сердцах залепил наотмашь оплеуху Дмитрию Михайловичу.

И тут Дмитрий Михайлович икнул, взгляд его стеклянных глаз прояснился, и он почесал щеку.

— Я чего, заснул что ли, Семеныч? — Дмитрий Михайлович снова икнул и, разглядев на столе бутылку, схватил ее и залпом осушил прямо из горла. — Кхой… Гадость какая… Ну, теперь рассказывай, чего я пропустил? Мы, кажется, что-то о детективных романах говорили, да?..

Петр Семенович затушил окурок, смерил Дмитрия Михайловича осоловевшим взглядом, сказал «Тьфу на тебя, придурок!» и вытащил из загашника еще одну бутылку…

Экскурсия (история с двумя развязками)

Если ты, любезный читатель, отбросишь всяческие сомнения, детские страхи и упадочные предрассудки, и отправишься со мной в старую, но еще действующую покойницкую города М., при больнице имени товарища Пирожкова-Шпонькина, им же, подлецом, и основанную, то откроешь для себя немало удивительных вещей.

Для начала, читатель, нам с тобой придется лезть через забор, так как ворота, через которые обычно ходят живые граждане, в это ночное время будут заперты, а сторож Поликарп, их охраняющий, будет мертвецки пьян, отчего отпирать не станет категорически. Но не со злого умысла или, там скажем, от служебного рвения, а просто черта с два до него добудишься. Так что подтянись читатель и смело лезь за мной.