Кольцо Алишера

У моей мамы была подруга тётя Мила. Мне было лет шесть, когда она приходила к нам в гости в последний раз. Но я хорошо её помню, потому что тётя Мила жила одна, детей у неё не было, и она всегда меня баловала оригинальными подарками и вкусняшками собственного приготовления. Тётя Мила появлялась на пороге нашей квартиры увешанная авоськами, которые она связывала за ручки и носила через плечо. Её необъятное, потерявшее цвет и вид демисезонное пальто, которое она носила даже зимой, всегда занимало всю вешалку в прихожей. Потому что тётя Мила была большая, и не просто большая, а очень большая. Мама никогда не разрешала ей воспользоваться нашими напольными весами, и только теперь я понимаю почему. Они бы просто сломались. Когда тётя Мила перестала к нам приходить, я часто дёргала маму за рукав и спрашивала — где наша тётя Мила? Мама молчала примерно лет пять, а потом, когда я уже и спрашивать перестала, видимо, устав держать в себе эту невеликую тайну, которую знали все, кроме меня, однажды выдала:

— До сих пор никто не почесался, чтобы найти Милку!

— Чего, чего? — Я пила на кухне чай и не заметила, что мама смотрит в окно и плачет. И тут на меня обрушилась вся горькая правда про тётю Милу.

В тот день тётя Мила пришла к нам без предупреждения. Мы жили на первом этаже, и она постучала в окно, чтобы мы открывали ей дверь. Она так часто делала. Когда мама пошла открывать, удивлённо сказала папе:

— Чего-то Мила сегодня без своих авосек. Может, случилось чего?

Она открыла дверь и прождала несколько минут, но тётя Мила в подъезд так и не зашла. Мама накинула пальто и вышла на улицу, тёти Милы нигде не было. Соседские бабушки сидели на скамейке, и мама спросила их — где Мила?

— Так она же в твоё окно постучала, потом зашла в подъезд. Вот только что. — Удивились бабушки.

Тётю Милу искать не стали. Слишком загадочным было её исчезновение. Получалось, что она исчезла между первой и второй дверью подъезда, на пятачке метр на метр. В нашем подъезде даже входа в подвал не было. Мамино заявление пролежало в милиции несколько лет, потом тётю Милу признали пропавшей без вести, а ещё через несколько лет — умершей. Её кооперативная квартира была завещана мне, но мама не спешила что-то там переделывать. Долгих двадцать лет, она ходила туда прибираться. И вот мама заболела, а спустя два года умерла. Перед смертью она мне сказала: «Хватит ждать Милку. Выброси из квартиры все её вещи, отремонтируй и сдай кому-нибудь. Жить ты там всё равно не сможешь. Когда бы я туда не пришла, мне всегда казалось, что Милка дома, только я её не вижу. Иногда была постель заправлена по-другому, а иногда даже чайник тёплый был. Но я всегда думала, что принимаю желаемое за действительное». Ещё я узнала, но не от мамы, а от другой подруги тёти Милы, что у неё когда-то был муж. Он был южных кровей, и страшно ревновал тётю Милу буквально к каждому столбу. Он тоже пропал без вести, и тётя Мила искала его несколько лет. Ездила к нему на родину, но там про него ничего не знали. Муж тёти Милы был сиротой, и его мало кто помнил в родном селе. Потом Мила заболела и начала толстеть, пока её не разнесло окончательно. «Всё на нервной почве» — говорила та женщина — «Если бы Алишер был жив, он бы обязательно дал о себе знать, ведь кроме Милки у него никого не было».

Я тоже не спешила исполнять волю мамы — отремонтировать и сдавать квартиру тёти Милы. Но жизнь повернула так, что мне пришлось поторопиться, и не для квартирантов, а для того, чтобы переехать туда самой. Папа привёл в дом новую жену, а я не смогла с ней ужиться. И вот я начала хлопоты по освобождению квартиры тёти Милы от вещей, чтобы подготовить её к ремонту. Вещи уже вынесли на улицу, я следила за их погрузкой в машину. Всю мебель у меня купили тёти Милины соседи за сущие копейки. Они увозили эту мебель к себе на дачу. Случайно посмотрев на детскую площадку, я поймала взгляд пожилого мужчины, который курил сидя на качелях. «Странный какой-то», подумала я, «Такая жара, а он драповую кепку на глаза надвинул». И тут же забыла о нём. Мебель увезли, а ко мне пришли мастера устанавливать новую железную дверь. С дверью мы провозились до вечера и, отпустив мастеров, я вымыла в квартире полы. Когда я уходила, странный мужчина в кепке всё ещё сидел на качелях.

Когда назавтра я пришла, чтобы встретить маляров, ко мне зашла соседка и сказала, что ночью, кто-то пытался вскрыть мою новую железную дверь, но муж соседки спугнул злоумышленника, когда вышел, чтобы вынести мусор.

— Он ничего не успел. А ведь уже приставил какое-то приспособление, похожее на домкрат. Муж его в глазок увидел и зашибуршился под дверью, чтобы вор услышал, а потом вышел с мусором, но тот уже сбежал. Дворник сказал, что так любые двери отжимают.

— Но квартира пустая, зачем было ломать дверь? — Удивилась я.

И вот ремонт закончен, осталась только «вишенка на торт» — поменять полы. Я была на работе, когда мне позвонили мастера и попросили срочно приехать.

— Мы уже милицию вызвали. — Сказал бригадир.

— А милицию то зачем? — Удивилась я.

— Приезжайте, увидите.

Когда я приехала, то поняла, что бригадир просто не захотел меня пугать. Вскрыв полы в маленьком кухонном чуланчике, они нашли тётю Милу. Она лежала в своём старом пальто с петлёй на шее. Я её, конечно, не узнала и опознала только по пальто. Прошло около тридцати лет, и моя пышная тётя Мила превратилась в мумию.

— Вот почему матери всё время казалось, что Милка дома. — Сказал папа. — И приходила она к нам в тот день уже как призрак. Сроду ни во что такое не верил, но она точно пришла к нашему дому, когда он её уже убил. Поэтому и исчезла без следа.

Но вскоре выяснилось, что и чайник был часто тёплым не случайно. Поймали убийцу, которым оказался Алишер — пропавший муж тёти Милы. Он часто приходил к дому, пока шёл ремонт и иногда заходил в подъезд. Соседи стали замечать, как человек в кепке постоянно ошивается рядом с квартирой тёти Милы. Они заявили в полицию, полицейские устроили засаду, и в один прекрасный день взяли этого Алишера под белы руки.

Он долго не давал показаний, ссылаясь на то, что он никакой ни Алишер. Но экспертиза показала, что документы у него поддельные. Потом информация потекла как из рога изобилия. Оказывается, Алишер бросил тётю Милу ради другой женщины, и по поддельным документам работал на нефтяном севере. Но и с новой пассией он долго не прожил. Она выставила его за скупердяйство и ревность. Алишер решил вернуться к тёте Миле через десять лет после того, как «пропал». Он пришёл домой и открыл квартиру своим ключом, который почему-то сохранил. Тёти Милы не было дома. Он уютно расположился в гостиной, поедая содержимое холодильника тёти Милы. Когда Алишер услышал, как щёлкнул замок входной двери, он вышел в прихожую со словами: «Милочка, как я соскучился по твоей стряпне!», и обомлел. «А где Мила?» — спросил он грузную женщину с авоськами через плечо. А грузная женщина грохнулась в обморок. И тут Алишер понял, что передним и есть его Мила — она всё ещё носила обручальное кольцо. Без кольца он бы её не узнал. И, как сам признался, скорее всего, просто ушёл бы, потому что пока не увидел кольцо, подумал, что Милка там больше не живёт. Он сам не знает, почему тогда рассвирепел, и начал избивать тётю Милу. Он пинал её ногами, бил головой об стену, а она только тихо стонала, видимо потому что и так была без сознания. Тогда он крикнул, что такую тушу ничем не пробьёшь, схватил с тумбочки тёти Милин платок и задушил её.

Когда он успокоился, и осознал, что натворил, то решил спрятать тело тёти Милы под полом в чуланчике. Когда-то он сам устроил там «ямку» для того, чтобы хранить картошку. Подняв пол, он увидел, что Мила там картошку не хранила, видимо ей не нужно было столько картошки. С трудом перетащив тело тёти Милы в чулан, он тщательно накрыл его досками. И ещё удивился, что Мила поместилась в таком узком пространстве. Прибрав за собой в квартире, он ушёл. Алишер по-прежнему ездил работать на нефтяной север, а когда приезжал, и если ему некуда было пойти, жил в тёти Милиной квартире. Алишер пользовался только газом и водой, и никогда не включал свет. Свои вещи он хранил у знакомых на даче. Он уже знал, в какие дни приходит моя мама, чтобы сделать уборку, и уходил на это время. Он так привык шифроваться, когда входил в квартиру и выходил из неё, что ни разу не столкнулся, ни с кем из соседей. Со временем он даже забыл, что в чуланчике лежит тётя Мила. И вот однажды, он вернулся с вахты и увидел, что всю мебель тёти Милы вынесли на улицу, потом подъехал грузовик, мебель погрузили и увезли. Вечером он попытался вскрыть квартиру, чтобы ночью вынести тело, но ему помешали.

Во время следствия выяснилось, что Алишер по настоящим документам гражданин другого государства, где он объявлен в розыск за тяжкое преступление. В молодости он кого-то избил так, что человек остался инвалидом. Поэтому Алишер и уехал в Россию, где женился на тёте Миле, и даже взял её фамилию. Отбывать наказание Алишера отправили на родину, где его судили ещё раз и, как сказал мой папа, он вряд ли доживёт до конца двух сложенных вместе сроков.

А тётю Милу мы похоронили рядом с мамой, и сделали им общий памятник. Теперь, когда я прихожу к ним на могилу, на меня с фотографии смотрят две молодые девушки, которые стоят, обнявшись около цветущего куста сирени.

— А обручальное кольцо Алишера, было ей всегда великовато. — Вздыхал мой папа.

Курс химеотерапии

Зина еле дождалась Радоницы, чтобы попасть на могилу матери. Хоронили мать ещё в конце пятидесятых. Отец был жив и справил ей крепкую оградку, под руководством кузнеца Егорыча. А вот поставить памятник не успел. Пришёл однажды с работы и завалился на бок, прямо на пороге, и больше не встал. Семь лет отец лежал. Он не мог двигаться и говорить, но Зина по глазам видела, что он всё слышит, видит и понимает. Они с братом ничего не жалели, пытаясь облегчить участь отца, но инсульт его поразивший, так и не отпустил. Когда он умер, брат легко вынес отца из дома на руках, а перед этим встал с ним на весы. «Всего сорок килограмм в нём осталось…» — Зина горько заплакала. Похоронили его на новом городском кладбище, а мать осталась здесь. Они решили не тревожить её прах, когда односельчане перезахоранивали своих родных, а потом пожалели. Кладбище «отрезали» от села промышленным каналом, который строго охраняли военные, и пускали туда только по родительским дням. И вот Зина стоит у оградки, и гладит ветки молодой сосёнки, без спросу выросшей прямо на могиле. «Мама, мамочка! Как же мне горько теперь. Сашка мой, дурень, совсем обнаглел, пока я на аборт ходила, привел в дом жиличку из Кузьминок, что за рекой, на время половодья — Шурку Забродную, и спал с ней в нашей постели. Я под кроватью кучу резинок нашла, жалел Шурку, или без них не давала. А мне все мозги пропудрил, что не может с ними, вот третий аборт уже сделала. Врач сказала, что больше нельзя, какие-то необратимые последствия будут, на старости лет аукнуться может онкологией». Зина долго не уходила от могилы матери и прислушивалась. То ей мерещился шёпот какой-то, то казалось, что кто-то погладил её по голове. Наконец, Зина вздохнула и сказала вслух: «То ветер шумит, и он же по голове меня гладил» — повернулась и пошла домой. На следующий год перед самым ледоходом Зина продала свой дом, и переехала в городскую квартиру, которую выделили мужу на производстве. За собой оставила только часть огорода, да гараж, для машины сына. Муж Сашка долго возмущался — не привык он жить в городе, но Зина отрезала: «Опять хотел Шурку на постой принять? Обойдёшься». Сашка умолк на недельку, а потом повеселел, и стал являться домой под утро и пьяным в стельку. Оказалось, что в этом же доме получила квартиру та самая Шурка Забродная. Производственное начальство расселяло своих работников из заречных сёл в городские квартиры, чтобы не оплачивать им съёмное жильё на время ледохода, когда паромы стояли. Зина пыталась с Шуркой поговорить, пристыдить её, но ничего от Шурки не добилась, кроме крика на весь двор, что она баба холостая, кого, хочет, того и привечает. Доработав до пенсии, Зина сразу уволилась с завода и занялась огородом. Но не огород был её главной заботой, а сын, который начал заглядывать в бутылку, даже хлеще, чем отец. Жена его выгнала, и Зина старалась отвлечь парня от пьянки всеми доступными ей средствами. И поначалу даже Сашка проникся идеей отучить сына от пагубной привычки — ездил с ним на охоту и рыбалку, вдвоём строили избушку под инвентарь на огороде. Сын устроился шофёром «Скорой помощи», и держался за место, потому что платили там хорошо. Но всё рухнуло в одночасье, когда после очередной пьянки у Сашки случился инсульт. Утром к Зине постучала соседка по площадке, у которой он ошивался в последнее время, и сказала: «Иди, забирай своего деда, он встать с пола не может, и мычит, как бычок недорезанный». Из больницы дед Саша пришёл дурак дураком. Он и раньше любил чужих баб, а теперь словно помешался на сексе. Но уже ничего не мог, поэтому начал беспробудно пить, вовлекая в пьянку сына. Зина устала выслушивать жалобы молодых женщин, которых её муженек лапал за грудь, и говорил всякие скабрезности. Но что она могла поделать. Спиртом торговали сразу в двух квартирах их дома, и Сашка приспособился брать там спирт в долг, а Зина только успевала платить его долги. И сколько не просила продавцов не наливать ему больше, всё равно он ухитрялся где-то напиваться до полусмерти. За вознёй с дедом, Зина упустила момент, когда запил сын. Ей позвонила диспетчер и спросила, почему Евгений не вышел на смену. Хорошо, что рядом с телефоном стоял стул, у Зины подкосились ноги, она поняла, что кончилась её более — менее спокойная жизнь. Она привыкла к дедовым заскокам, и почти не реагировала на его похождения. А тащить двоих из пагубной привычки ей было уже не по силам. Она нашла Женьку в гараже в компании непонятных личностей. Вызвала такси, закрыла гараж на дополнительный замок, и увезла сына домой. Но удержать Женьку дома она не могла. Он был сильнее её и всегда уходил, когда хотел. Со «Скорой» его уволили за прогулы, и он пристроился куда-то на стройку. А там, бутылка после работы была традицией. Сын заваливался домой, что называется «ни тяти, ни мамы», и сразу падал спать. Каким-то чудом он ни разу не проспал, и продержался на стройке около трёх лет. Он так исхудал, что даже отец сказал: — Конечно, он же не ест, а только закусывает. — Тебе виднее. — Отозвалась Зина.

Зина старалась не думать о том, что однажды и со стройки Женьку уволят. Но он уволился сам, потому что больше не мог работать физически, у него просто не стало сил. Поболтавшись где-то в сторожах несколько месяцев, Женька уволился и оттуда. Но самое страшное для Зины было то, что он перестал приходить домой. Зина вздрагивала, когда кто-то стучался в дверь, и предчувствие беды её не обмануло. Женьку убили где-то в гаражах, и он пролежал там несколько дней. Была зима, тело только окоченело в неотапливаемом боксе, где не было машины. Его нашёл хозяин гаража, оказалось, что гараж вскрыли и растащили всё, что там было ценного. Похороны сына прошли для Зины как в тумане. Хорошо, что приехала дочь и распорядилась погребением как подобает. А дед, как будто обрадовался обилию поминального спиртного, и только и делал, что закладывал за воротник. Дочь Татьяна ужаснулась состоянию отца, и устроила его в больницу, где его немного подлечили, но соображать он лучше не стал. А Зина сломалась. Женька снился ей каждый день, он становился на колени у её кровати, и просил прощения. А она всё пыталась спросить, кто его убил, но язык во сне словно немел, и она не могла произнести, ни слова. К осени Зина слегла. Она не знала, что с ней происходит, потому что у неё ничего не болело, только силы покидали её. Диагноз прозвучал, как выстрел — рак шейки матки. Снова приехала дочь, и Зина умоляла её никогда не делать абортов. — Где ты раньше была, мама? — Сказала Татьяна. — Я уже два раза на аборт сходила. Сама знаешь, как мой муженек себя вёл, когда был безработным, пока я с ним не разошлась. Сейчас я одна, и проблема с абортами не стоит. Зина умерла весной. Дочь забрала отца с собой, продав их квартиру. А он умер всего через год после жены, когда выпил по ошибке уксусную эссенцию.

Громче всех во дворе разглагольствовала о смерти Зины и её мужа та самая Шурка Забродная. Всё пыталась всем доказать, что их бог за что-то наказал.

— А тебя бог ни за что не наказал? — Спросила как-то Шурку соседка. — Дочь твоя единственная спилась и умерла неизвестно где, пока ты мужиков к себе водила. Шурка промолчала, да и что она могла сказать, ведь она только что выписалась из больницы, где проходила курс химиотерапии.

Из жизни пчёл и пчеловодов

Практика на селе для городских девчонок дело нелёгкое. И дело не в работе в местном клубе, работа массовика — затейника она и в Африке такая же. Во-первых, давит тишина. Нет никакого фонового шума, как в городе. И когда заорёт за спиной петух, может запросто хватить кондратий. Во-вторых, гнус вездесущий просто жить не даёт. А если вы решитесь прогуляться к речке мимо местного пастбища, то познакомитесь с паутами — огромными мухами кровопийцами. Когда мы с подружкой скупали в магазине мазь от комаров под названием «Дета», продавщица смотрела на нас квадратными глазами, а потом спросила — «А зачем она вам?» Подружка не растерялась и ответила, что этой мазью хорошо голову после мытья смазывать, вместо репейного масла. «А-а-а…» — протянула продавщица, а потом объяснила, что она всегда списывает эту несчастную «Дету», потому что в деревне её никто не покупает.

Поселили нас у местной чудачки тёти Тани. Мы, конечно, не знали, что она чудачка, и нам она показалась вполне приличной женщиной. В доме было чисто, постель хорошая, на кухне газовая плита и вся нужная посуда. У неё даже была стиральная машинка. Тётя Таня не ленилась таскать и греть воду из колодца, чтобы постирать. И носила она воду по старинке на коромысле, тогда как все деревенские возили воду от колодца на тележках в больших бидонах. Вот за это в древне её называли лентяйкой, она стирала не как все. А все кипятили бельё в огромных бочках, на улице, в каждом дворе были выложены из кирпичей что-то вроде маленьких печек, а потом полоскали в речке. Нас не смутил ей внешний вид, тётя Таня выглядела вполне по-городскому. Она спала на бигуди и ходила в туфлях на каблуках, даже за водой. А вечером прибегала к нам в клуб, на дискотеки под проигрыватель, чтобы потанцевать с молодёжью. Она всё время говорила, что её ровесники односельчане разучились веселиться, а она любит танцевать, и очень рада, что может с нами сходить в клуб. В общем, под нашим прикрытием тётя Таня развлекалась от души под музыку «Модерн токинг», самой популярной в то время группы. Заняты в клубе мы были только по вечерам, поэтому днём просто убивали время. Или спали до обеда, или сидели на скамейке у забора, наблюдая за единственной асфальтированной дорогой в селе, которая вела к магазину. Мы даже научились не щёлкать, а именно лузгать семечки чисто по-деревенски. Все деревенские нам завидовали, и тому, что целыми днями бездельничаем, и тому, что нас не кусают комары и мошка. А мы просто мазались «Детой», и честно признавались в этом местным. Но нам, почему-то никто не верил.

В один прекрасный день, когда мы уже устроились на скамейке, наша хозяйка «нырнула» в свой любимый сарайчик, который держала на замке. Выходила она из сарайчика всегда весёлая. И в тот раз после сарайчика она пошла в огород, что-то «мурлыкая» себе под нос. Быстро вернулась в дом, и мы её потом долго не видели. В это время на дороге возле магазина начались непонятные происшествия. Из магазина вышел пожилой дядечка в шляпе с рулоном клеёнки под мышкой. Он бодренько так зашагал, видимо к своему дому, вдруг остановился, бросил клеёнку и побежал, размахивая перед собой руками. Прошло минут десять, прежде чем он вернулся, накрыв голову какой-то тряпкой, подобрал клеёнку и убежал. Парочка молодых людей, любезно беседуя, подходила к магазину с другой стороны. Но до магазина они не дошли, тоже начали размахивать руками, бить себя по ногам, и побежали от магазина без оглядки. Апофеозом стало появление троих детей на одном большом велосипеде. Девочка лет двенадцати была за рулём, на раме перед ней сидел мальчик, лет шести, на багажнике на заднем колесе устроился ещё один малыш примерно четырёх лет. И вот они подъезжают к магазину. Девочка бросает руль, и размахивает руками. Велосипед падает, малыши ревут и бьют себя по лицу, ногам и рукам. Девчонка хватает мальчишек за руки и они, как могут быстро, убегают от магазина. Велосипед остаётся лежать на дороге. Прошло не меньше получаса, когда к магазину подошли двое подростков. Они увидели велосипед, подняли его, но как только один из них приготовился сесть и прокатится, резко бросил его и, замахав руками, побежал. Его товарищ последовал за ним. Когда из дома вышла, потягиваясь, наша хозяйка, мы ей рассказали о том, что творится возле магазина. На что наша вежливая, культурная тётя Таня выдала такой трёхэтажный мат, что у нас уши свернулись в трубочки. Тётя Таня заскочила в дом, и через минуту выбежала с большой глубокой тарелкой, в которую доверху был налит мёд. Хозяйка, не разбирая дороги, помчалась на своих каблуках к магазину. Остановилась на обочине и протянула тарелку перед собой. И только тут мы увидели, что возле магазина летал целый рой пчёл, потому что они как дрессированные подлетели к тарелке, и все уселись на мёд. Тётя Таня, причитая, побежала в огород. Потом вернулась, поставила рядом с нами пустую тарелку и пошла к магазину. Она ползала по дороге и обочинам и что-то собирала в фартук. Как потом оказалось, это были погибшие пчёлы. Дома она их пересчитала, и горько плакала весь вечер. Дело в том, что у тёти Тани было несколько ульев. Она угощала нас мёдом, но мы понятия не имели, что в том самом сарайчике на замке, она хранит медовый самогон, и регулярно к нему «прикладывается». В тот день тётя Таня «приложившись» зачем-то открывала один из ульев и неплотно его закрыла, и крышка улья упала на землю. Поэтому из улья вылетели почти все пчёлы. Тётя Таня пыталась нам объяснить, что совершила непоправимое. В это время что-то уже отцвело, что-то ещё не зацвело и все пчёлы не должны вылетать из улья. Мы так и не поняли, как она регулирует процесс работы пчёл. Но главным оказалось то, что погибло много пчёл, почти половина роя, и тётя Таня боялась, что рой уже не восстановится. А у неё заказы на мёд, следующего цветения. Вечером к рыдающей тёте Тане пришёл участковый. Он составил на неё протокол и «приговорил» к штрафу в пятнадцать рублей. Оказывается, пчёлы жалили людей не только возле магазина, они разлетелись по округе, и пострадавших оказалось больше двадцати человек. Когда ушёл участковый, тётя Таня пошла к ульям, и вдруг мы услышали, как она кричит — «Ура!». Это возвращались в улей пчёлы, которые разлетелись по деревне, и тётя Таня пересчитав их, поняла, что рой восстановится. На танцы тётя Таня с нами больше не ходила. А в последний вечер, перед нашим отъездом, включила дома магнитофон, и мы с ней от души потанцевали. Домой мы уезжали с подарками — тётя Таня налила нам по трёхлитровой банке мёда. «Гречишный» — сказала она.

Божий жернов

Двадцать второго июня мне позвонила приятельница — «Приходи, посидим, соскучилась». Да уж, не виделись лет пять, а то и больше. С возрастом всё меньше и меньше потребность вот так просто посидеть с кем-то на кухне за долгими разговорами. Жизнь разводит, да и говорить становится не о чем. И когда неожиданно появляется из прошлого, не самый близкий тебе человек, становится просто любопытно — а чего надо-то?

Дашка, вернее Дарья Ивановна, много лет проработала в городской библиотеке. По молодости мы состояли в одном комитете комсомола, активно общались, гуляли вместе на днях рождения и свадьбах общих знакомых. Потом комсомол ушёл в прошлое, и лишь изредка она оказывалась за стойкой в библиотечном абонементе, когда я приходила поменять книги. Дежурное — «Привет, как дела?», иногда кофе в закутке за стеллажами. Чаще с ней виделся мой сын, потому что ходил в библиотеку регулярно. И вот в один прекрасный день, Дашка не просто со мной не поздоровалась, она попросила коллегу меня обслужить, а сама торопливо вышла. Я по натуре фаталист, поэтому только пожала плечами. Я сдала книги и больше в библиотеку не приходила.

И вот я звоню в знакомую дверь, и мне подозрительно быстро открывают. «Значит, смотрела в окно и видела, как я пришла. Не ожидала такого нетерпения». Дашка носится со мной, как с писаной торбой. «Так, дело серьёзное». Я не хочу тянуть время и задаю вопрос в лоб:

— Даша, зачем ты меня позвала? — Дашка молчит, опустив глаза, она внимательно рассматривает содержимое своей чашки с чаем. — Даша, не молчи! Если тебе нечего сказать, я пойду домой.

— Женя, я должна перед тобой извиниться. — Наконец выдавливает из себя Дашка. По её тону я понимаю, что извиняться ей совершенно не хочется, как говорят молодые — просто в лом, но видимо другого варианта нет.

— Ну и? — Я не хочу ни о чём спрашивать. С моей точки зрения необъяснимым остался только её уход из-за стойки, в мой последний визит в библиотеку.

— Я тебя предала. Из зависти…

— Интересно. И как ты могла меня предать? А главное, чему ты могла позавидовать?

Мне становится скучно. Дашка претендует на какую-то драму, а я даже предположить не могу, в чём дело. Мы, некоторое время, молча, смотрим, друг на друга, и вдруг Дашка резко встаёт, и выходит из кухни. Она тут же возвращается и протягивает мне конверт. С первого взгляда я вижу, что конверт не российский — у нас уже давно не делают, так называемых «Авиа», с красно — синими полосками по периметру. Да, письмо из Германии, об этом говорит наклейка с надписью «LUFTPOST» — но на конверте нет адреса и марок, только мои имя и фамилия — Шебалиной Евгении. Значит, письмо кто-то привёз. Я не узнаю почерка и открываю конверт, а Дашка снова выходит.

«Дорогая, Женя! Я ещё неделю буду в Томске. Если ты не против со мной встретиться, то я живу у своего брата на Южной. Ты знаешь, где это. Но в любом случае, пожалуйста, позвони мне. Твой, Максим». Далее, дата, адрес и телефон.

— Даша, откуда у тебя это письмо? — Спрашиваю я, хотя Дашки нет в кухне. Но я прекрасно знаю, что она слышит.

— Мне принесли его на работу… — Я слышу едва слышный шепот из коридора.

— Судя по всему, ещё четыре года назад?

— Да…

— А почему ты мне его отдаешь, только сейчас?

— Максим умер в прошлом году.

— Я это знаю. Но почему я так и не узнала, что он был в Томске и передал для меня письмо?

— Я не захотела тебе его отдавать.

Я закрываю глаза. Потом беру себя в руки и встаю, чтобы уйти, но Дашка меня останавливает. И я понимаю, что ей нужно выговориться.

Максим Левитин, был моим парнем много лет назад. Первый красавец в нашей группе, самоуверенный и нагловатый, прилип ко мне, как банный лист и не давал проходу. А мне сначала нравился другой, скромный и незаметный Мишка Делягин, но он не обращал на меня никакого внимания. И вот мне надоело понапрасну вздыхать о Делягине, и я согласилась пойти на свидание с Максимом. Когда мы оказались наедине, с Максима всю его самоуверенность, как ветром сдуло. Мы стояли в очереди за билетами в кино, и я похлопала Максима по плечу в ответ на его шутку, и случайно опустила глаза. Максим перехватил мой взгляд и как-то вымучено произнёс — «Я знал, что наш тактильный контакт, ничем хорошим не закончится». А я стояла и тоже мучительно соображала, как мне реагировать на увеличившееся в три раза, так сказать, пещеристое тело Максима. Обратить всё в шутку? Спросить — ты о чём? Развернуться и уйти? Я выбрала спросить –«Ты о чём?», и видимо правильно сделала. В те годы я ещё слабо понимала значение строчки Лопе де Вега из «Собаки на сене» — «Любовью оскорбить нельзя, нас оскорбляют безучастьем», но интуитивно почувствовала что это совсем не похоть. Я посмотрела прямо в глаза Максиму, и он выдержал мой взгляд.

— Я не хочу в кино. — Вдруг сказала я. — Пойдём куда-нибудь в другое место.

— Нет, мы пойдём в кино. — Сказал Максим. — Больше нигде я не решусь тебя поцеловать.

Спустя годы мы вспоминали этот случай со смехом.

— Зато всё было предельно честно. — Говорил Максим. — Я любил тебя так искренне, так нежно…

— Как дай мне бог любимой быть другим!

Лучше бы я этого не говорила. Мы оканчивали институт и собирались вместе уехать по распределению. Женитьба была нашей долгосрочной целью, мы давно жили вместе и планировали расписаться, когда получим хоть какое-то жильё. Нам уже выдали предписание о распределении в город Усолье-Сибирское, где были просто великолепные условия — съёмное жильё в первое время, в течение года квартира в новостройке, и зарплаты, которые нам казались заоблачными. Но до Усолья-Сибирского мы не доехали. На выпускном вечере, который наша группа отмечала в кафе, Максима кто-то пырнул ножом в туалете. Он не видел, кто это сделал, потому что на него напали со спины и, убедившись, что Максим теряет сознание, толкнули его так, что он упал лицом в пол. Уголовное дело долго стояло на месте, преступник, словно сквозь землю провалился. У Максима не было врагов, по крайней мере, явных. И тот, кто его ударил ножом, знал, что делал. Максим стал инвалидом как мужчина, без надежды на восстановление потенции. Он уехал от меня в Москву, а потом к родственникам в Германию. «Ты должна быть свободна» — эти его слова бились в мой висок, как четыре пули, пробивавшие навылет сознание.

Я долго не могла сообразить, как мне жить дальше. В институте пошли мне навстречу и распределили в соседний, мой родной город. Несколько лет я приходила в себя, после того, как наша жизнь с Максимом рухнула в пропасть. Я пыталась с ним встречаться в Москве, я просто сходила с ума без него, но он был непреклонен. «Жалость не может заменить любовь!» — это был приговор. Постепенно, мы научились спокойно общаться, и он искренне поздравил меня, когда я вышла замуж, за своего многолетнего поклонника коллегу по работе. Но видимо на мне был своеобразный венец безбрачия, мой муж умер, когда нашему сынишке, было всего три года. Но теперь у меня был ребенок, и скорбь быстро сменилась тихой печалью. Я понимала, что всё ещё люблю Максима, и была готова жить с ним, но не решалась ему об этом сказать. Потом он уехал в Германию и наша связь надолго прервалась. И вот тут на моём горизонте появился Делягин. Тот самый тихий и незаметный Мишка, по которому я сохла весь первый курс.

Кто бы мог подумать, что Мишка такой настойчивый. Он не оставлял меня в покое ни на минуту. В конце концов, мне надоел тотальный контроль с его стороны. Кем он меня считал, я не знаю, он для меня был никем. Я и общалась с ним только как с однокурсником, и только по работе. Когда мне рассказали, какую бурную деятельность развил этот однокурсник по части слежки за мной, у меня волосы встали дыбом. Он платил вахтёрам, чтобы они сообщали ему, во сколько я пришла и ушла с работы. Он опросил всех моих знакомых и родственников пытаясь разузнать о моей личной жизни, привычках и друзьях. Моя мама как-то сказала:

— Берегись, Женя, Мишка настроен серьёзно. У него тактическое мышление, и он однажды не оставит тебе выбора.

18+

Книга предназначена
для читателей старше 18 лет