Кофе

Часть первая. Бар «Куро-лоли»

Глава I. Зоя

Зоя стояла спиной к барной стойке и невидящим взглядом смотрела на большой блестящий зал, суетливых людей и тяжёлые шторы на окнах. На секунду время остановилось. А потом побежало так быстро, что Зоя даже и не пыталась за ним успеть. Её тонкие ручки с ещё детскими припухлостями мёртвой хваткой вцепились в шёлковый передник. Сердце бешено колотилось, и с каждым ударом ему становилось всё теснее в грудной клетке. Зоя ощущала движение тёплой крови по организму. Постепенно крови становилось всё больше, она перестала умещаться в венах. Кровь начала наполнять Зою, как хрустальный графин. Вот она уже подошла к горлу и потекла по языку. Солёная, тёплая, она просочилась сквозь плотно сжатые зубы и вытекла наружу тонкой бордовой струйкой. Струйка быстро побежала по бледным губам, чёткой линии подбородка, стала подбираться к тонкому изгибу шеи.

Зоя опустила взгляд на руки. Кровь сочилась из-под ногтей, окрашивая кончики пальцев и создавая красные разводы на белом переднике.

Тело стало предательски дрожать. Такой мелкой, гадкой дрожью, от которой невозможно избавиться. Вместе с ним вздрагивала каждая складочка на белой хлопковой блузке с кружевными вставками. Вздрагивали бантики на пышном подъюбнике, вышитый цветок на чёрной юбке, рюши на высоких белых гольфах и даже застёжки на миниатюрных чёрных туфельках с высоким квадратным каблуком.

Люди исчезли, мир окрасился в бордовые тона. Кровь стала сочиться из древесных столешниц, металлических вешалок, из щелей потрескавшейся краски на стенах. Тишина и спокойствие дышали на Зою обжигающей теплотой. Стало хорошо и свободно. Зоя почти привыкла к стекающей с губ крови. Её перестала пугать кровавая каша под ногтями. Зое понравилось отсутствие звуков. Сердце стало успокаиваться. Зоя сделала глубокий вдох… И вдруг ощутила запах.

В реальность Зои стремительно ворвался запах кофе. Насыщенный, тяжёлый. Он обрушил на Зою все детали окружающего мира. Слова говорящих, кричащих, поющих одновременно людей. Запахи духов, машин, свежих тостов. Цвета пыли, модных брюк, лучей солнца, падающих из окна. Ощущение бесконечного движения со всех сторон.

Белоснежный передник Зои не был в крови. Кровь возобновила своё неощутимое движение по венам. Сердце стало колотиться реже. Ещё не до конца придя в себя, Зоя посмотрела на пол и с досадой обнаружила, что стоит в луже кофе среди осколков чашки.

Справа возникла девушка.

— Зоя, ты чего?

За окном послышался вой сирены.

— Зоя, Зой, смотри! Смотри — там скорая подъезжает! Там что-то произошло. Ты ничего не видела?

Большая часть посетителей повскакивала со своих мест, прильнула к окну, выбежала на улицу. Оставшиеся за столиками увлечённо болтали по телефонам или интересовались у окружающих о происшествии на улице.

— Зоя, пойдём, посмотрим!

Зоя облизнула сухие губы и разгладила несуществующую складку на юбке.

— Зоя, я не хочу одна идти. Вдруг там что-то страшное?!

Зоя пустым взглядом смотрела в окно, видя там лишь спокойно плывущие облака.

В тот день, когда Зоя родилась, белые-белые облака также плыли по голубому небу. Вечерело, измотанный врач командовал уставшей будущей матери Зои, что делать. В отделении ярко горели лампы, воздух был тяжёлый, сновали надоедливые медсёстры. Обстановка была серая, почти угнетающая. Будущая мать Зои мечтала поскорее выписаться из больницы и переступить порог квартиры, держа на руках малышку. Врач мечтал о припасённой в кабинете уже откупоренной бутылке коньяка.

Но Зое было достаточно и этих невзрачных красок. Как только она родилась, её большие серые глаза вытаращились на окружающий мир, и сердце замерло от восхищения. Необъятное пространство, тёплые руки, огромные живые существа, желающие ей добра… У Зои перехватило дыхание и, не издав ни звука, она маленькой восторженной куклой повисла в руках врача.

Врач прислушался, попробовал нащупать сердцебиение, покрутил Зою в руках и без особых эмоций констатировал:

— Ребёнок мёртв.

— Как мёртв?! — дрожащим хриплым голосом прошептала мать Зои.

Ещё не утратив связь с матерью, малышка ощутила на себе волну боли и отчаяния. Это был такой неожиданный контраст с тем, что Зоя почувствовала в самое первое мгновение появления на свет! Не зная, что делать и как помочь матери, Зоя заплакала. Её плач развеял застывшую в воздухе горечь, и в комнате как будто стало ещё светлее.

— Ребёнок жив, — констатировал врач, и инцидент был исчерпан.

Так Зоя узнала, что, даже тихо радуясь красоте окружающего мира, можно сделать что-то плохое. Конечно, она не запомнила тот случай, но первый страх, первый испуг, первая тревога навсегда отложились где-то в глубине сознания.

Зато возможность потерять Зою хорошо запомнилась родителям. У них вошло в привычку смотреть на неё и с ужасом думать, что было бы, ни будь дочери сейчас рядом. Они души не чаяли в Зое и окружали её такой заботой, на которую только могут быть способны родители. Зоя отвечала им такой же безграничной любовью. Она росла спокойным послушным ребёнком. С первой минуты жизни в ней укоренился страх снова чем-то расстроить близкого человека, поэтому Зоя прикладывала все возможные усилия, чтобы родители были рады и гордились ею.

Кроме спокойствия в Зое развивалась замкнутость. Сверстники казались ей скучными и похожими друг на друга. Взрослые (большая часть) слишком занудными и серьёзными. Но Зоя всегда верила, что где-то обязательно есть люди, с которыми ей будет интересно, которые привнесут в её жизнь что-то новое и необычное. Однако такие люди всё не появлялись. Единственными, с кем Зое по-настоящему нравилось общаться, были её родственники, но и это общение основывалось не на духовной близости, а на взаимной любви и привязанности. Так что, почти всю школьную жизнь Зоя не знала ничего о дружбе, вечеринках и свиданиях. Большую часть свободного времени она проводила за книгами с красивыми историями или в интернете, рассматривая милые картинки.

Зоя была буквально помешана на всём милом. Она любила медвежат Teddy и брелки с Hello Kitty, юбки в стиле Минни Маус и кружевные колготки. Зоя коллекционировала открытки первой половины прошлого века и кольца с цветочками, розовые блески для губ с разными ароматами и рецепты пирожных, разноцветные ленточки и иллюстрации к «Алисе в Стране чудес». А когда она узнала о японском стиле Gothic&Lolita, то окончательно утвердилась в своем мироощущении. Зоя удивилась тому, насколько сильно этот стиль одежды и жизни, основанный на образе старинных фарфоровых кукол, подходит её видению мира. Зоя стала носить исключительно пышные юбки до колена, туфли — только на перепонке, блузки и джемперы — с бантиками. Она ещё активнее принялась подбирать особенные аксессуары и выискивать в интернете приторные фотографии и картинки.

На почве нового увлечения Зоя наконец-то завела себе компанию. Это были такие же поклонницы стиля Gothic&Lolita, с которыми Зоя познакомилась в интернете. Они виделись нечасто, но каждую встречу превращали в настоящий праздник. Как истинные куклы, устраивали чаепития, ходили в театры и периодически организовывали фотосессии для себя и своих необычных костюмов. Зоя не считала этих девушек своими подругами — они иногда критиковали её костюмы и порой не приглашали на встречи узкого круга. Но Зоя воспринимала их как приятную данность и с удовольствием принимала участие во всех их затеях.

Неожиданно пришёл выпускной. Зоя слышала отовсюду, что детство закончилось, но не могла взять в толк, как именно это произошло. Мир вроде бы не изменился, и с её взглядами ничего особенного не произошло. К сожалению, суровая действительность всё-таки заставила Зою оторваться от чтения очередной книги и пришивания бантиков на новую сумку. Нужно было как-то определяться в дальнейшей жизни.

Зоя сделала несколько невнятных попыток сдать вступительные тесты, но все их благополучно провалила.

— Ничего, на следующий год поступишь, — неудачно скрывая своё расстройство, утешил папа.

— Угу, — ответила Зоя из-под одеяла. После окончания школы не нужно было больше вставать и куда-то идти.

— Но ты придумай, чем этот год заниматься, — сказала мама и добавила: — Ну, так… Чтобы от безделья с ума не сходить.

— Угу, — ответила Зоя.

Она уже придумала, что будет делать дальше.

Зоя любила кофе. Нравилось вдыхать его аромат, нравилось сжимать в ладошке зёрна и пробовать при варке новые специи. Не печалясь о проваленных тестах и долго не раздумывая, Зоя пошла учиться на бариста. Родители отнеслись к её выбору снисходительно. Зое очень понравилось изучать сорта и вырисовывать шоколадной стружкой рисунки на молочной пенке. В фантазиях Зоя видела себя настоящей волшебницей, творящей чудеса с помощью турки и кофейного аппарата. Зоя была самой прилежной ученицей в группе и жадно запоминала все тонкости кофейного искусства.

Кофе… Этот напиток вдохновлял Зою и проникал в её сознание, как наркотик. Сосредоточившись на варке, Зоя рисовала в голове картины стиля эпохи Возрождения и современного поп-арта, представляла шумные балы и религиозные празднества майя. Перед её глазами возникали узоры из чистейших оттенков кофе, ванили, корицы, мёда, карамели и шоколада. Занимаясь варкой кофе, Зоя будто танцевала под звуки клавесина и придавала живости даже строгому механическому эспрессо.

Ещё на выпускном вечере в голове Зои зародилось решение покинуть родительский дом. План назревал медленно, но неотвратимо. Каждый день Зоя терзала себя мыслью, что из неё получилось совсем не то, чего хотели бы мама и папа. Конечно, как любые хорошие родители, они наверняка хотели видеть Зою популярной целеустремлённой девушкой. А в результате… Они-то хотели, чтобы Зоя стала самостоятельной перспективной студенткой — а от всех этих определений осталась только сомнительная самостоятельность. Полный провал при поступлении стал для Зои определяющим событием. Она решила: «Я должна уйти». И ушла. В рассуждениях Зои прекрасно уживались мысли о том, что она обуза для родителей, и о том, что отец с матерью ни за что её не отпустят. Поэтому избавление родителей от груза в виде себя, Зоя представляла как побег.

Ничего остросюжетного из её «побега», конечно, не получилось. Просто в начале августа Зоя отпраздновала своё совершеннолетие, через неделю получила сертификат бариста, а на следующий день проснулась, собрала вещи, оставила записку «Не ждите к ужину я позвоню» и, пока кто-нибудь не вернулся с работы, тихо ушла.

Зоя медленно спустилась по ступенькам подъезда, поставила чемодан на пол, нажала на кнопку и толкнула тяжёлую металлическую дверь. За дверью Зою ожидал новый мир. Вроде бы такой же, как и раньше. Но всё было уже не так прозаично. Переступив порог подъезда, Зоя окунулась в необъятное и загадочное море взрослой жизни. Теперь весь мир смотрел на неё, норовил утянуть в сети судьбы и завертеть в круговороте настоящей городской жизни, которая была незнакома маленькой тихой школьнице. Зоя даже представила, как уже сегодня будет рассказывать:

— Весь мир дышал на меня!

«…Перегаром», — мысленно сострит её главный слушатель.

Она знала, что этот слушатель примет её только такую: сбежавшую, уверенную в себе, отрезавшую пути к отступлению. Тащить винтажный чемодан без колёсиков через весь город, а потом ещё на восьмой этаж дома с неработающим лифтом, было тяжело. Но с каждым шагом Зоя становилась всё увереннее и решительнее. Преодоление последних ступенек запомнилось ей как великое восхождение. Разгладив скомкавшийся подъюбник и поправив миниатюрную сумку в виде пуделя, она подошла к двери. Обивка была в нескольких местах порвана и заклеена скотчем. Зоя прислушалась к орущей из-за двери музыке. Мелодия была незнакомая. Слова — не разобрать.

Зоя несколько раз вполголоса проговорила заготовленную ранее речь. «Здравствуй… Я решила…» — Зоя шевелила губами, проглатывая слова и буквы. Наконец, она встала вплотную к глазку и дрожащей рукой нажала на кнопку звонка.

Никто не открывал минуту, две, три. И вот, наконец, по ту сторону двери кто-то вскинул правую бровь, посмотрел в сторону прихожей, от которой вроде бы доносились какие-то звуки, сделал музыку потише, дождался повторного звонка и натянул джинсы.

Когда дверь распахнулась, Зоя не могла сдержать радостной улыбки. Её всегда до внутреннего визга радовали эти взлохмаченные волосы, свисающие джинсы, шипованные браслеты и разноцветные фенечки. У него было много странностей и критическое отношение ко всему на свете. Зоя гордилась тем, что причастна к его жизни и занимает в ней значительное место.

— Привет, — сказала она нарочито-смущённо.

— Привет, — сказал он и с непонятной Зое эмоцией посмотрел на чемодан.

Глава II. Эдик

Цвет ясного ночного неба, с примесью света фонарей, был глубоким и насыщенным. Звёзды светили не ярко, словно находились ещё дальше, чем обычно. В воображении возникала изящная рука, небрежным движением рассыпающая звёзды по небосклону. Эдик шёл под этим небом, пытаясь отыскать хотя бы одно созвездие. Но в астрономии он разбирался намного хуже, чем в музыке. А в музыке он разбирался хорошо, очень хорошо. Ещё он разбирался в гнёте окружающего мира — долго изучал его, наблюдал, размышлял. Он ощущал этот гнёт и не знал, куда от него деться. По сути, деваться было некуда.

В этом холоде реальности, в скупой на счастливые минуты жизни Эдик чувствовал себя бесконечно одиноким — как космонавт в одноместном космическом корабле где-то очень далеко от орбиты. Эдик мерил людей по себе. Эдик был уверен, что по-настоящему никому не нужен. И от этой мысли Эдику было, в общем-то, ни горячо, ни холодно.

Он ведь знал, что мы все живём в Аду.

Эдик был самый спокойный и самый пьяный в своей компании. Он редко улыбался и в хорошем настроении бывал только трезвым.

Итак, он знал, что всё мы живём в Аду. Он не предполагал, не был уверен, или что-то в этом роде. Эдик именно знал. Такие познания не приходят под влиянием песен, фильмов или книг. Парадоксально — долгое время Эдик пропускал мимо ушей все слова про Ад. Он не задумывался над текстами песен и смыслами концептуальных фильмов, в которых продвигалась эта идея. Он смеялся над своими религиозными знакомыми. А потом внезапно, совершенно самостоятельно пришел к этому невесёлому выводу.

До того большую часть своей сознательной жизни Эдик старался найти объяснение многим удручающим его вещам. Тому, что люди со временем стареют и начинают видеть в зеркале морщины и пожелтевшую кожу. Что родители порой переживают детей. Что любовь чаще всего заканчивается болезненным расставанием или скучным браком. Что мелочи разрушают дружбу. Что редко всё складывается так, как хочется. Что в жизни мало красоты. Что во фруктах встречаются черви. И ещё многому другому. Мало с чем из этого Эдик был знаком лично, но он знал, что так бывает, и что никто от этого не застрахован. И в один самый обычный день, Эдик вдруг осознал, что все мы живем в Аду. Он не строил гипотез о том, как мы здесь очутились, и есть ли ещё что-то кроме Ада. Но факт оставался фактом.

Сложно сказать, стало ли Эдику от понимания этого жить проще или сложнее. Наверное, всё же проще, потому что если ты живешь в Аду, ничего не имеет ни смысла, ни значения.

Найдя ответ на главный вопрос и успокоившись, Эдик стал воспринимать жизнь как компьютерную игру. Он — главный герой, попавший в Ад, вынужденный бегать по его гадким закоулкам и делать множество задуманных кем-то действий. А раз это компьютерная игра, то, кроме всего, можно собирать бонусы и вводить секретные коды. Этим-то Эдик и занялся.

Он долго размышлял, где сможет собрать побольше бонусов. Всё взвесив, он решил, что ему нужно, и кем он хочет быть. Вечно пьяным панк-рок-музыкантом. И он стал вечно пьяным панк-рок-музыкантом.

С того момента дела у Эдика пошли легко и просто. Он мало чего хотел от жизни, но того малого, что хотел, непременно добивался. Он быстро собрал свою группу. Он никогда не страдал от творческого кризиса. Он легко находил общий язык с нужными людьми и всегда сам договаривался об очередном концерте. Он знал: для того, чтобы позволить себе быть вечно пьяным панк-рок-музыкантом, нужно быть успешным вечно пьяным панк-рок-музыкантом. Конечно, успех пришел не сразу, и некоторое время Эдик сомневался в своём выборе. Но вот, число поклонников стало больше числа друзей, а потом и числа знакомых. Эдик и другие парни из его группы почти всё своё время отдавали музыке и пожинали сладкие плоды. Среди этих плодов были деньги и девушки.

Со временем Эдик перестал любить. Любить девушек из Ада казалось ему чем-то недостойным. Конечно, он спал с ними и иногда даже поддерживал отношения. Но Эдик-то знал, что все они просто маленькие гниющие в Аду существа. Красивые и не очень, страстные и бревна, спокойные, истерички, всегда весёлые, всегда грустные, с образованием и без, из хороших семей, из плохих семей, с длинными волосами, с короткими волосами, милые, стервозные, с большой грудью, с маленькой, любящие делать минет, не умеющие его делать, — все они были, по сути своей, девушками из Ада — представительницами одной касты, одного сословия. Пожалуй, было лишь единственное маленькое хорошенькое исключение, которое милым ручным ангелочком обитало в его жизни, когда он жил в родительском доме. И в тот самый день, который пришел на смену ночному изучению созвездий, это исключение позвонило в дверь.

Эдик не сразу понял, что происходит. Очень болела голова, и ещё почему-то болел локоть. А за дверью стояла Зоя. И приехала она не одна, а со своими ненаглядными вещами, к которым относилась так, как все нормальные люди относятся к домашним животным, и которые она ни за что бы не оставила даже на предложение «чемодан или жизнь».

Стоять ровно и обдумывать сложившуюся ситуацию было проблематично. Поэтому Эдик прислонился к дверному косяку.

Нет, не то что бы он был не рад сестре. Приедь она просто так, в гости, он незамедлительно впустил бы её. Но… Чемодан смущал. Чемодан создавал ощущение беспокойства. Чемодан выглядел, как бомба замедленного действия.

— Привет.

— Привет, — ответила Зоя и, расплывшись в улыбке, сделала шаг вперёд. — Ну? Впустишь? Мне надо с тобой поговорить.

— Проходи, конечно, — неуверенно сказал Эдик.

В голове Эдика промелькнула надежда, что, может быть, это вовсе не Зоин чемодан. Может быть, это к соседу решила переехать сестра? Может быть, это сестра соседа оставила чемодан на лестничной площадке?

Но вот, не дождавшись помощи, Зоя подхватила чемодан и внесла его в прихожую. Как в замедленной съёмке Эдик наблюдал: вот Зоя расстёгивает и снимает туфельки, вот вешает на крючок жакет непонятного цвета.

Они прошли на кухню. Зоя села на табуретку у стены и стала наблюдать за Эдиком. Он привычным движением включил чайник, достал из буфета две чашки, насыпал чай и сахар.

— А можно мне кофе? — спросила Зоя.

Эдик очнулся от каких-то своих ему самому непонятных мыслей. Обдумывая вопрос Зои он помолчал несколько секунд и, наконец, ответил:

— Кофе нет. Есть ещё зеленый чай, но он сильно дорогой и Лайм им не делится.

Щёлкнула кнопка чайника. Эдик разлил кипяток по чашкам, сел напротив окна и закурил.

— Как дела? Что нового?

— Я вчера закончила курсы бариста.

— Молодец.

— А сегодня ушла из дома.

Эдик потянулся за пепельницей и придвинул её к себе. Весь его вид говорил о том, что последнее, чего ему хочется в этой жизни, — что-то отвечать на заявление Зои. Та съёжилась и замерла в ожидании приговора. Её решимость, которая ещё утром казалась бессмертной и всепобеждающей, теперь вместе с Зоей сжалась в маленький комочек и готова была улетучиться при первом же дуновении ветра. Эдик долго собирался с мыслями. Эти мысли были о Зое, об ответственности старшего брата, о том, что сестра не общалась с ним последние четыре месяца и объявилась только теперь, когда понадобилась помощь.

— То есть, ты хочешь жить здесь? — спросил Эдик, теряя последнюю надежду на то, что Зоя просто зашла к нему попрощаться перед отъездом, скажем, в Гваделупу.

— Ну… Да. — Еле слышно пробормотала Зоя.

Эдик затушил бычок и потянулся за следующей сигаретой.

— Ну, я же тут сама знаешь, блин, как живу. Койко-место снимаю. И то — с концертами в последнее время туго, сам не знаю, как и где буду дальше.

Больше всего на свете Зое хотелось сейчас остаться здесь. Она готова была всеми правдами и неправдами уговаривать Эдика, лишь бы с позором для себя не возвращаться к родителям. Больше всего на свете Эдику хотелось, чтобы Зоя вернулась обратно. Чтобы ему не пришлось заботиться о ней, опекать её и каждый день играть социальную роль хорошего старшего брата. Брать на себя какую-либо ответственность никак не входило в его планы.

— Я устроюсь на работу, и будем платить больше, — парировала Зоя.

— Ладно, — к удивлению для себя самого ответил Эдик и выдохнул дым через ноздри. — Лайм всё равно собирался на неделю куда-то… Можешь пожить здесь недельку, а там посмотрим. Только позвони родителям, скажи, где ты, и что с тобой всё в порядке.

Зоя чуть не подскочила от счастья. Она улыбалась своей самой очаровательной улыбкой и хлопала глазами.

— Но я не знаю, как там дальше Лайм отреагирует. Он вообще-то не очень девушек любит…

Зоя сделала глоток чая.

— Кстати, давно хотела спросить: тебе вообще нормально жить с геем?

Глава III. Лайм

12.08

Я бегу через лес. Я путаюсь в форме, которая мне велика, под тяжестью шинели. Они бегут за мной, что-то выкрикивая на своём языке.

Ветки больно хлещут меня по лицу. В какой-то момент понимаю: всё, больше не могу. Будь что будет, я не могу бежать дальше. Да, будет что-то страшное, но я больше не могу сделать ни шагу. Моё тело предаёт меня. Ему же и расплачиваться. Это гадкое ощущение собственного бессилия, беспомощности, обречённости… Мне страшно. Мне очень страшно. Я падаю в снег, и единственное, что могу делать — это загребать снег ртом, чтобы утолить чудовищную жажду.

Меня хватают под руки, поднимают. Один из солдат ударяет меня в живот. Мне очень хочется упасть обратно, в холодный снег, но меня держат, не дают упасть моему повисшему телу. Затем меня прислоняют к дереву, отходят. Я стою несколько секунд и начинаю медленно сползать вниз по корявому стволу.

Видимо, командир выкрикивает какие-то команды. Наверное, что-то вроде «Готовсь, цельсь, пли!» — не знаю. Да мне и всё равно.

Меня пронзает острая боль. «Бам-бам-бам!».

Я просыпаюсь.

Эти сцены войны давно меня мучают. Вот они — мои Фредди Крюгеры. Нет бы, приснилось море. Или красивый мальчик в душе… Мне кажется, я уже могу писать сценарий к фильму про войну. Где я только ни побывал! В разрушенных городах и деревнях, в концлагерях по обе стороны фронта, в партизанских отрядах и штаб-квартирах. А сны всё не заканчиваются. А я всё просыпаюсь в холодном поту. Честно! Я раньше не знал, как это. Думал — просто выражение такое. А оказалось — действительно так можно просыпаться.

Одна моя знакомая экстрасенс утверждает, что всё это сцены из прошлой жизни, которые никак не может забыть моя впечатлительная душа.

14.08

Не успев до конца очнуться, я открываю глаза. Меня пронзает вспышка боли. У меня мутнеет в глазах, хотя и так было не особо чётко. Я словно иду через поле. Бескрайнее поле пшеницы (ну, «Гладиатор» прямо!). Но постепенно спасительный мираж проходит. Я понимаю, что всё ещё жив.

Оценив своё положение, приходится признать, что это не так уж и хорошо. Одежда, шинель, снег — всё пропитано кровью. Моей кровью. А сколько её осталось во мне? Думаю, очень мало.

Я, наверное, должен стонать и ползти. Но меня, скорее всего, никто не услышит. И ползти мне особо некуда.

Ну, зачем я, спрашивается, далеко убежал от своего лагеря? Сейчас бы добрался до своих… Ну, как-нибудь так потихонечку, загребая локтями снег. «Раз-два, раз-два» — твердил бы я себе — «Раз-два, раз-два… Ну, давай — ещё чуть-чуть. Немного совсем осталось. Раз-два. Раз-два». Но кто же знал, что мне так и повезёт, и не повезёт?

И я принимаю самое верное решение на все времена — поспать.

И, как обычно, просыпаюсь в своей кровати.

15.08

Я открываю глаза. Я жив. Я жив. Я жив. А почему бы мне и не быть живым?

Мне больно. Мне настолько больно, что я начинаю непроизвольно кряхтеть и стонать. Вот так: «Х-х-х-рр-а». «А» уходит куда-то в пустоту и сливается с другими такими же хрипами.

Глаза открыты, но отказываются воспринимать окружающую действительность.

Больно всему телу. Боль-но. Очень. Я хочу обратно, в сладкий сон. В то несуществование, где не было ни этой боли, ни чужих хрипов, ни липких простыней, пропитанных моим и, думаю, чьим-то ещё потом (кровью?), ни всего остального. Я чувствую, как моё тело стягивают бинты и жгуты. Что-то внутри меня пульсирует. Что-то жжёт. И весь этот ужас вкупе с ужасным, бьющим в нос запахом — как в больнице, только ужаснее.

Я в бреду. Я в каком-то кошмарном бреду. Непроизвольно произношу какие-то буквы, слова, имена.

Я проваливаюсь в небытие и возвращаюсь снова. Вокруг меня светлее, и звуков меньше. Запах всё тот же. От этого запаха меня начинает мутить. И боль не проходит. Я начинаю вспоминать все ругательства, которые я, кстати, знаю немало. Не вспомнив все до конца, проваливаюсь опять в сон.

И опять прихожу в себя… Мне жутко холодно. Хочется только свернуться калачиком под кошмарной липкой простынёй. Но я не могу. Я весь перетянут бинтами — в тех местах, где чувствую боль. Я перевязан слишком туго. Кажется, если пошевелюсь — бинты тут же лопнут, а раны — трещинами, как в тонком льду, пойдут по всему телу. От холода меня снова спасает небытие.

И так, казалось, будет бесконечно. Туда-сюда. Туда-сюда. При каждом пробуждении — предательские неожиданные вспышки боли. Каждый раз надежда, что больше не проснусь.

Бесконечные прыжки в реальности. Как в «Эффекте бабочки»? Нет, там не так, конечно, было. У меня, кроме света и звуков, и не менялось ни-че-го. Но вот, наконец, я оказался, где хотел — проснулся в своей кровати под родной шум компьютера.

16.08

Я открываю глаза. Боль. Жар. Вокруг — полумрак. Я поворачиваю голову — справа пустая металлическая кровать. Я поворачиваю голову — слева на другой койке лежит и сопит какой-то человек.

Я начинаю обдумывать. Я начинаю понимать. Я пытаюсь сконцентрироваться на своих мыслях, чтобы отвлечься от ужасного ощущения, разливающегося по моим внутренностям.

«Что заставило меня окончательно проснуться? Что?» — удивляюсь я. Начинаю мысленно ощупывать реальность.

Жёсткая койка и, похоже, более или менее свежее бельё. Слабый свет где-то в глубине комнаты (видимо, палаты). Чей-то храп. Чьё-то неразборчивое бормотание во сне. Сопение соседа справа.

И — мелодия. Какой-то напев. Да, здесь кто-то поёт. Похоже, девушка. Мычит что-то себе под нос. Что-то про любовь… Что-то про войну…

И тут я понимаю, что она поёт фальшиво. Ужасно фальшиво. И я думаю: «Какая, нафиг, песня?! Нам тут и без тебя тошно!»

Из темного угла ко мне медленно приближается та поющая медсестра. На ней какое-то смешное платье, украшенное чем-то вроде кружева и прямо-таки огромными крестами. И сердечками.

Типичная, в общем, баба такая. За окном война. Тут люди мрут. А она даже в госпиталь как на праздник. Подходит ко мне, пружиня тугими локонами! И поёт. И так поёт, так заливается, столько чувства вкладывает… Так и хочется сказать «Заткнись, дура!»

И тут происходит невероятное. Я просыпаюсь на своём диване в своей большой комнате. А та медсестра стоит передо мной и хлопает глазами. И всё осталось: её пружинистые локоны, песня мимо нот и белое платье в крестах и сердечках. Заметив, что я проснулся, медсестра перестаёт петь, делает испуганные глаза и убегает на кухню.

21.08

Хочу написать про Зою, раз уж ей удалось повлиять на мои сны.

Первые три дня я старался вообще не обращать на неё внимания — больше трёх дней девушки у Эдика не задерживались. Надо признать, Зоя раздражала меня меньше, чем прошлые девушки. Хотя она постоянно мельтешит перед глазами в своих дурацких платьях, но, всё-таки, по ней видно, что она — хорошая девочка. И ей удалось спасти меня из моего очередного кошмара — это самое главное. До этого я её вообще не видел. Пришёл от заказчика уставший и сразу завалился спать — её даже не заметил. А потом она сразу проникла в мой сон. И, что самое главное, пока что кошмары не повторялись! (стучу по дереву)

Когда прошло три дня, а она всё ещё оставалась у нас, я решил, что это уже повод узнать, как её зовут.

Зоя — странное имя для девочки. Вот у меня была бабушка Зоя. Уж Зоя, так Зоя! А эта… Хотя, надо признать, это имя ей подходит. Она не очень красивая, ещё не сформированная и коротенькая такая — Зо-я.

Но Эдик таких страшилок приводил, что Зоя по сравнению с ними Анджелина Джоли!

Её вещи стали распространяться по квартире. Тут — бантики. Там — носочки. В ванной — плойка. А когда я начал собираться в командировку, то увидел в кладовке незнакомый чемодан! Тогда уже шёл пятый день, и я решил спросить у Эдика, что его связывает с этой Зоей, что она так надолго у нас задержалась.

«Семейные узы», — ответил Эдик.

«Эдик, ты женился?!» — удивился я.

«Нет, это — сестра», — успокоил меня Эдик.

Ну не то чтобы успокоил. Я, если честно, был в шоке. Во-первых, я не знал, что у Эдика есть сестра. Во-вторых, я со страхом спросил: «Она что же — будет жить тут?». «Ты же всё равно уезжаешь. А там — посмотрим». Знаю я его «посмотрим»! Я совсем был в шоке. То есть оказалось, что она уже пять дней как сюда переехала, а меня никто и не спросил!

Глава IV. Жюстина

Она очнулась сидящей в фонтане. Солнце ярко светило прямо в глаза. Холодные капли больно били в макушку, уши, нос, веки. Чёрные струйки туши текли по щекам. Немногочисленная одежда вымокла до последней нитки и прилипла к коже.

Девушке ужасно захотелось скорее выбраться из воды, но тело какое-то время не слушалось. Даже глаза отказывались прояснять прямоугольники домов, фигуры людей, силуэты машин, — всё расплывалось в яркие и серые пятна, раздваивалось и иногда растворялось в воздухе. Но вот, наконец, зрение обрело чёткость, а мышцы согласились вступить в переговоры.

Девушка сделала несколько неуверенных попыток встать. Однако дно фонтана было скользкое, а движения слишком мягкими, поэтому встать удалось только на третий раз. Хотя день был неимоверно жаркий, девушку колотило от холода. Ледяная вода ручьями стекала по лицу, груди, спине, животу, рукам. Девушка подняла руки, протёрла глаза. Потом она попыталась выжать волосы и футболку.