«Всё чаще пытаюсь понять: знал ли я тогда, безмозглый мальчишка, что за тьма скрывается внутри нее? Глядя в эти страстные очи, видел ли я, кем эта дамочка является на самом деле — гением чистого зла, для которого на свете нет ничего святого, кроме его собственного безумного и безупречного мирка, так старательно выстраемого? Мог ли я предположить, что знакомство с этой женщиной не приведет ни к чему хорошему, что столь разные и столь похожие души, способные одновременно к великой любви и ужасной жестокости, в конечном итоге непременно уничтожат друг друга в пламени страстей?
Я не знаю. Скорее всего, да — быть может, именно поэтому я так полюбил Ифигению».
I
В бойцовской яме шли усиленные тренировки. Игры подходили к концу, и уже скоро должен был определиться победитель. Три красивые состоятельные женщины, сидящие далеко от арены, увлеченно наблюдали, как тренируются симпатичные мальчики атлетического телосложения.
— Мне нравится вот этот блондинчик. Думаете, купить мне его? — сказала первая.
— Слишком смазливый, — возразила вторая. — Лучше вон тот высокий. Говорят, у него в Академии своя группировка. Влиятельный мальчик.
— А мне всегда нравились умные, — сказала третья. — Я видела вон того темненького на конференции. Он так красиво говорил, что не только женщины, профессора рты пооткрывали.
В то время, как красавицы увлеченно обсуждали парней, сами парни внизу арены не сводили с них глаз.
— Посмотри, как на нас слюни пустили эти намалеванные шлюхи, — с презрением произнес Вельзи, озлобленно глядя на троицу серыми глазами в золотой каемке.
Юношу, который во время тренировки уже минут десять пытался сделать идеальный пробор на своих темных волосах, так как считал, что человек должен быть идеальным во всем, просто вывело из себя внезапное появление этих пошлых женщин. Вообще Вельзи ужасно раздражала всякого рода пошлость, особенно если она исходила от женщин, лучиков света в этом мире. Хоакин, друг его, в уже измокшей майке, продолжал разминаться, лишь изредка косясь то на девушек, то на товарища. Ему ровным счетом не было дела ни до того, ни до другого — на носу был турнир, который полностью поглощал его мысли, но из-за своей природной щепетильности по отношению к дружбе Хоакин старался казаться вовлеченным в диалог.
— Это всегда меня весьма забавляло, — продолжал разглагольствовать Вельзи, — среди грязи, свиней и навоза вырастает столько же тупых, безграмотных, обездушенных баб, единственной целью которых является поиск мужика, с которым можно было бы трахаться до конца своей жизни, и который бы решал все их проблемы — так вот, — перевел он дух, — среди крестьянок столько же пустышек, годных только для секса, как и среди богатых сучек. И если первых я, хоть и презираю, но способен понять — у них просто нет возможностей развиваться, то вторых… У меня слов нет! Они, смешные, считают, что лучше нас с тобой только потому, что они там, наверху, а мы здесь. Хотя мы их лучше, мы в этой жизни многое чего умеем, много чего знаем, мы не пропадем. Но для них все мы — лишь куски мяса, красивые мальчики, на которых можно слюни попускать. Но на самом деле это они без своего происхождения ничего не стоят, а мы стоим. Думаю, трахнуть одну из этих шлюх, раз уж они соизволили сюда прийти — всё равно в жизни своей они на большее не способны.
— Ты что серьезно? — Хоакин встал на ноги, смотря на друга встревоженными зелеными глазами. — У тебя же есть Лавра. Я не понимаю. Ты серьезно сейчас? Серьезно? Ты же ее так любишь, и говоришь об измене. Я…я не понимаю.
— Да, ты, правда, не понимаешь, — рассмеялся Вельзи, стараясь быть как можно более непринужденным, но не мог скрыть жестокость в выражении лица. — С ней… у нас любовь. Это идеальное сплетение душ. Это не физическое явление. Я уже с Лаврой говорил на этот счет: мне не нужно ее тело, я не хочу ее осквернять. Мне было бы омерзительно предложить столь духовному созданию столь омерзительные телесные связи. Поэтому я хочу переспать с одной из них — грязнее от этого они не станут.
— Ну, ты даешь, — произнес Хоакин после небольшой паузы. — А Лавра-то точно не против?
— Слушай, она более духовно-просвещенная, нежели ты. Она понимает, что так лучше для нас обоих.
Тренировки шли в привычном русле. Забыв, наконец, о своей внешности, Вельзи начал делать упражнения, а Хоакин, всё еще находясь под впечатлением от услышанного, замкнулся, не видя и не слыша ничего вокруг себя. И в таком состоянии находился бы он еще долго, если бы вдруг не увидел ее — необычайную женщину. Она явилась в яму уверенно, точно знала, что ее все ждут. Не одна, в сопровождении десятка слуг, больше похожих на партию кукол, чем на людей: одинаковые белые костюмы, худощавое телосложение, каре на белых волосах, и не различить, где юноши, а где девушки. И, хотя странная женщина будто не старалась выделяться среди своих слуг: на распущенных белых волосах ее не было прически, и платье было белым и неприментным, все взоры были устремлены только на нее, и она это прекрасно понимала. Эта женщина отдавала приказы тренеру через одну из своих куколок, даже не удостаивая его взглядом. А какой у нее был взгляд! Жгучий, властный, опасный и притязательный… А какие глаза! Подобных глаз Хоакин в жизни не видел — большие, чуть не на пол лица, красные (похоже, что она была вампиром). Вельзи совсем не обратил внимания на эту особу — она показалась ему пошлой, вычурной и вообще само ее присутствие в яме не говорило о ней как о высокодуховной натуре. Но Хоакин! — он влюбился в нее безоговорочно и с первого взгляда. Лишь минута понадобилась влюбленному, чтобы в каком виде был — потная майка, темные обноски, босые ноги (обувь осталась внизу) и дурацкий хвостик на голове — оказаться в толпе ее одинаковых белых куколок. Вампирша испепелила мальчишку взглядом, и Хоакин чуть не потерял сознание от волнения, сердце его было готово вырваться из груди, а голова подсказывала несуразное решение — поцеловать это сердитое личико, которое казалось еще более привлекательным вблизи.
— Любопытно узнать, — сказал Хоакин, еще не зная, что предпримет в следующий момент. Он глядел на красавицу слегка сумасшедшими ядовито-зелеными глазами, улыбался и точно бредил наяву, дрожа от холодного пота. И, чтобы слегка отвлечь себя, он поклонился, — как особы королевских кровей реагируют на внезапное предложения поцеловать их запястье?
Женщина, которая мгновение назад была готова уничтожить своих слуг и незнакомца, которому они позволили приблизиться к ней так близко, увидев, кажется, что мальчишка, хоть и дерзок, совсем не опасен, слегка глуповат и даже нелеп, презрительно усмехнулась, от чего Хоакин тут же переменился в лице. Он вдруг заметил, что она слегка выше его.
— Дети в его возрасте, вероятно, такие наивные и не знают, как выглядят особы королевских кровей, — обратилась женщина к своим слугам, а затем хотела уйти.
Но Хоакин, уязвленный, быстро пробрался к дверному проему, перегородив ей дорогу, на лице его появилась самодовольная улыбка, а глаза странно заблестели, привлекая внимания этой женщины.
— Да, дети такие глупые, — произнес он, не глядя на вампиршу, и зажег сигаретку, вынутую из кармана. — Но разве вам неприятно то, что кто-то зовет вас своей королевой? И вы не ответили на мой вопрос.
Хоакин внезапно перевел на вампиршу хитрые глаза, от чего она тут же увела свои в сторону. Это будто послужило сигналом для ее слуг, белые куколки окружили надоедливого мальчишку и убрали его с глаз долой, и женщина, наконец, могла уйти.
— Моя королева! — закричал вдогонку Хоакин. — Скажите хотя бы свое имя!
Но она исчезла так же быстро, как и появилась, оставив в юноше чувство невероятно веселой тоски, от которой хотелось и смеяться, и кричать от радости, и убить себя — он упал навзничь, охватив голову руками. Как же глупо всё это! Как наивно! Внезапная страсть к незнакомке — вот же надо иметь воображение, чтобы влюбиться в мимолетный образ. Как глупо! Но разве запрещено вести себя глупо в восемнадцать лет?!
Хоакин, несколько оправившись от случившегося, снова вернулся к тренировке, которая вскоре закончилась. Затем появилась Лавра, позвала мальчишек в библиотеку. Они зашли домой, переоделись и отправились в путь.
Лавра и Вельзи всю дорогу держались за руку и беседовали о каких-то высших материях. Говорила в основном Лавра, Вельзи ее слушал, упиваясь силой ее ума. Он считал свою девушку очень умной и просвещенной, достойной личностью, иначе бы в жизни не обратил на нее внимание.
Лавру нельзя было назвать красавицей в привычном понимании этого слова. Хоакин вообще не понимал, как его друг, на столько помешанный на моде, внешности и своей репутации, мог встречаться с этим странным, непонятным созданием, в которое сам Хоакин никогда бы в жизни не влюбился. А Вельзи влюбился. Глаза этой нимфы были цвета фиалки, кожа ее была золотисто-серебряной, грудь и бедра ее были покрыты осенней листвой и мхом. На голове был с двумя рогами огромный венок, напоминавший гнездо, за ним не было видно волос, но сама Лавра утверждала, что она блондинка, однако брови ее, ресницы, а также губы имели зеленоватый оттенок. Чучело чучелом, зато какая личность!
Пожалуй, она была умнее обоих мальчишек вместе взятых, но продолжала с ними общаться, ибо была их единомышленницей. Главной целью своего обучения она видела всестороннее развитие, а не выполнение дурацких правил. И, хотя она не «хулиганила», как мальчишки — не подкупала учителей, не запугивала учеников, не мухлевала в карты с богатенькими детишками, не забивала стрелки в день конференции — она всё же сама выбирала, на какие предметы ей ходить, и какой язык изучить, пропуская кучу ненужных уроков.
А то, что Лавра стремилась всей душой своей к знаниям, было не удивительно.
Лавра — выходица из семейства лесных фей. О своей матери она никогда не говорила, но зато рассказывала об отце, интеллектуале, лингвисте, философе, ученом Абсолоне Д. Лютере, которого нимфы не убили после оплодотворения роженицы за глаза цвета фиалки и белые, как снег, волосы, а также потому, что мог сказать Je t’aime на двенадцати языках. Именно от отца своего Лавра унаследовала страсть к наукам и языкам. Он учил ее писать, считать, наизусть прочитывал ей стихи лучших поэтов, тем самым вдохновляя ее саму творить. К сожалению, нимфы, создания, созданные для любви и беспечных танцев на лужайке с венками, не могли принять эти страшные привычки Абсолона, которыми он «засорял мозги молоденьким девицам», и, в конце концов, закололи его одиннадцатью ударами ножей в кровавую ночь.
Через несколько лет после, когда нимфы поймали новых доноров для своих будущих деток, которые оказались мелкими мальчишками, ехавшими в Академию — лучшему месту для изучению магии, как говорил ее великий отец, Лавра Абсолон Лютер освободила юных волшебников и вместе с ними сбежала в Академию, где познакомилась с Вельзи и Хоакином, быстро сдружилась с ними и начала встречаться с Вельзи, который, как и она, обладал критическим мышлением, острым умом и не боялся приходить к выводам, которые противоречили общепринятым нормам и порядкам, а также имел сильный творческий потенциал — играл на скрипке, рисовал — но которому, возможно, не хватало таланта. Скептично настроенная парочка, однако не изгоняла из своего круга общения взбалмошного Хоакина, слишком стремящегося спрятаться от жизни, потому что он имел природные склонности к учебе, знал несколько языков и много занимался алхимией, что в будущем, как считала парочка, взрастит из него ученого. Впрочем, люди в юношеские годы склонны преувеличивать.
Хоакин довольно часто оказывался в этой компании как будто лишним, но сегодня он ощущал не себя изгоем, а их какими-то не такими. И Лавра и Вельзи жутко бесили юношу, он глядел на то, как они, будто по привычке, держались за руки, с необычайным пафосом рассуждали о своих высших материях, избегая взглядов друг друга. Невольно Хоакин вспоминал образ женщины, которую он встретил сегодня утром, и это пробирало его до мурашек, ему казалось, что кто-то режет душу его сотнями тупых ножей одновременно. Он хотел выбросить из головы столь странный инопланетно-внеземной образ — он даже не знал ее имени, он даже не мог определить, как называть ее — девушка, женщина. Не было в ней свежести молодости, не было в ней дряхлости старости, была некая ювелирная идеальность, не поддающаяся определению времени. А еще прекрасное лицо, находящееся в шаге от понятия «гениальность» и в шаге от понятия «уродство» и эти глаза… О эти глаза! почему столь странное существо так запало в его душу и разрывало ее на куски? Хоакин не мог объяснить это явление, но всё вокруг — дома, деревья, его друзья, держащиеся за ручку — всё казалось таким фальшивым, приторным и искусственным по сравнению с мимолетным образом этой женщины и ее взглядом!
— Человек в любом случае стремиться к красоте, — с умным лицом рассуждала Лавра. — Просто мы по-разному выражаем это стремление. Люди низшие, глупые способны видеть красоту только в эросе, только в страсти своей они могут ее найти. Те, кто любит искусство, гармонию, также стремиться к красоте, просто стоит на более высокой ступени развития. И к искусству, и к человеческому телу мы способны испытывать страсть, но это разные уровни восприятия — человеческое и животное. Эти вечные два начала, идеальное и материальное, ведут в нас борьбу. Я предпочитаю относить себя к высшему роду, людскому роду, а не звериному. А вы мальчики?
— И пусть ты назовешь меня представителем рода обезьяньего, — назло вмешался в разговор двух влюбленных Хоакин, не дав Вельзи ответить на вопрос. — Я предпочту любить девушку, а не картину этой девушки. Картинку мне не за что потрогать, картину мне не приятно поцеловать, и у картины специальных отверстий нет, — он тут же получил оплеуху от Лавры. — Ай! — воскликнул Хоакин, всё еще странным образом сверкая глазами, уже не в силах сдерживать себя от злости. — Шучу я. Что руки распускаешь? В картине тоже можно проделать.
— Мой ангел, мне за него стыдно, — сказал Вельзи Лавре, покачав головой. — Хоакин, ты можешь включить свои мозги хоть ненадолго?
— Да что тебе не нравится? — воскликнул Хоакин. — Это вам двоим не помешало бы побыть немного легкомысленными где-то между двенадцатью и четырьмя утрами. Кстати ты помнишь ту вампиршу? — резко переключился он. — О боже такой взгляд! Такой взгляд с ума свести может, надо бы сказать.
Затем он как-то задумался — неужели он сейчас проболтался, что влюблен? Влюблен. Как это глупо! Как это глупо!
Они пришли в библиотеку и долго занимались там наукой. Вельзи и Лавре надоело, они пошли домой, оставив полностью поглощенного книгами Хоакина одного. Он не знал, сколько провел в библиотеке времени — скорее всего Вельзи и Лавра уже не думали о высших материях и пречистой любви, а мирно спали в своих кроватях — но, когда он возвращался домой, была глубокая ночь. Недавно прошел дождь, и Хоакин ощущал в воздухе свежесть, ему было так легко дышать, а серебристые капельки воды на темной листве напоминали лишний раз, как мир в сущности красив и прекрасен.
Внезапно юноша почувствовал, что кто-то следит за ним и собирается наброситься. Воспользовавшись своим природным чутьем и магией телекинеза, он резко отбросил от себя нападающего, который был чрезвычайно быстр и силен, так как успел глубоко оцарапать руку парня. Нападающий, скрываясь в темноте, каждый раз ускользал от разгневанного и испуганного Хоакина и снова и снова делал попытки убийства паренька, который каждый раз отшвыривал злоумышленника, пытался его даже поджечь. Внезапно среди огня юноша увидел кроваво-красные огромные глаза, которые уже однажды заворожили его. Хоакин растерялся, поняв, кто перед ним. И вампирша, воспользовавшись ситуацией, впечатала парня в стену, всем своим весом налегла на него и пронзила острыми клыками тонкую кожу на шее, из которой тут же полилась кровь, которую женщина с упованием начала заглатывать. Хоакин пытался выбраться из-под нее, но вампирша сильно прижала его ноги, тело, оставив только одну левую руку, которой он отталкивал ее от себя… рука то и дело проскальзывала по ее животу и груди. Внезапно он глубоко вздохнул с дрожью, что-то в нем изменилось, Хоакин перестал отталкивать от себя эту женщину, а наоборот будто старался полностью поглотить ее, рука его прошла под тканью между пуговицами ее красного платья, охватила грудь, а затем начала спускаться всё ниже и ниже. Дыхание его изменилось, а губы прижались к ее щеке, будто он хотел съесть ее, а затем он почувствовал во рту вкус собственной солоноватой крови и ее язык. Всё тело будто умирало, продолжая жить своей странной, непонятной жизнью, и, пока разум всё еще мог хоть что-то понимать, сквозь поцелуи он прошептал: «Я так и знал, что вам понравился»…
На следующий день Хоакин довольно поздно явился на учебу, осторожно прокрался на четвертом уроке к другу за парту. Вельзи сразу понял, что с его товарищем что-то не так. Зеленые глаза паренька имели нездоровый блеск, он нервно улыбался, не знал, куда деть руки, был весь бледный, потный и закутанный в черном плаще, а на шее у него появилась повязка.
— Что случилось? — сказал Вельзи как можно более спокойным голосом, стараясь не отрываться от записи конспекта, но при этом тревожно поглядывая на друга.
— Такое произошло, — отвечал Хоакин. Ему хотелось смеяться и кричать, чтобы все вокруг знали, как ему хорошо, как он счастлив. –Я вчера встретил эту вампиршу Ифигению, Иви… Она… она… — он чуть ли не взвыл, начал нервно будто убирать падающие пряди черных волос с лица. — Она напала на меня в переулке ночном. И я… мы… я завалил ее, в общем, — отрывисто завершил Хоакин.
— А, — произнес Вельзи. — Ты, надеюсь, от тела избавился, а то вдруг кто-то увидел, как ты ее убивал.
Хоакин готов был засмеяться.
— Не убивал я ее! — воскликнул он. — Мы просто переспали…
Перо выпало из рук Вельзи.
— Да ты заливаешь! — сказал он, повернувшись к другу лицом.
— Нет, — возразил Хоакин. — Так и было!
И он начал во всех подробностях рассказывать, что да как. А Вельзи слушал, уже забыв про урок. Он разумом не мог поверить, что такое взаправду произошло, но он верил Хоакину, потому что знал, как друг его ведет себя, когда врет, а как, когда говорит правду. В конце речи Хоакин добавил, что найдет сегодня Иви снова, Вельзи пожал плечами — чем бы дитя ни тешилось.
И Хоакин нашел Ифигению, которая, однако, презрительно поглядывая на мальчика, выражала свое нежелание находиться рядом с ним. А он ей не верил, продолжал преследовать, продолжал спрашивать: «Ну что мне еще для вас сделать?». И Иви, введя Хоакина в ступор, ответила: «Проиграй турнир». А затем быстро скрылась.
Перед боем Хоакин сидел в комнате, слушая шум трибуны. Он был как черное пятно в своем черном плаще и с темными прядями волос, не доходящих до плеч, которые будто обрезали его бледное лицо по вертикали. Он глядел задумчиво на свои руки, однако в груди его было какое-то странное томительное чувство. Он знал или, по крайней мере, надеялся, что Ифигения, его маленькая Иви, сидит там в зрительном зале, что она будет следить за боем. Ему казалось, что он едет на какой-то средневековый турнир, что он рыцарь, а Ифигения — та королева, за чье внимание он бьется.
И вот колдун вышел на арену, глазами ища только одного во всем мире человека. И вот оно — белое пятно, в центре которого пронзающий взгляд ее красных глаз. Хоакин тут же сорвался с места, подскочил к Ифигении в зрительный зал и, зацепившись ногами за небольшую перегородку, за которой она сидела, со страстью впился в ее губы. Сердце готово было выпрыгнуть наружу, душа вся переворачивалась. Знать с возмущением уставилась на этот цирк. Глаза юноши вновь засверкали зеленым огнем, он, самодовольно улыбаясь, сказал ей на ухо горячим шепотом слова: «Я проиграю ради вас, моя королева!», и тут же ринулся вниз.
Бой, наконец, мог начинаться. Ифигения, стараясь не обращать внимания на шепчущихся за ее спиной расфуфыренных куриц, во все глаза следила за Хоакином, который, как и сказал ранее, не собирался выигрывать, он начал дразнить своего соперника, с улыбкой кружась вокруг него и спрятав руки за спину. Сначала он просто уворачивался от ударов — ему-то не хотелось, чтобы бой закончился слишком быстро, чтобы Ифигения, не дай бог, подумала, что он слабак какой и его можно легко с ног сбить. Ага. Естественно, зрителей такое поведение Хоакина раздражало. Они пришли сюда, чтобы увидеть, как льется чья-то кровь, а не смотреть на эти танцы на льду. Хоакин долго дразнил партнера, пока, наконец, не решил, что он достаточно себя показал — можно и проигрывать. Мальчишка покорно застыл на месте — давай бей меня, уничтожь меня! Но и здесь он, однако, не мог побороть свою гордость, стараясь как можно дольше терпеть боль. Зрители снова были удивлены, особенно те, которые видели, как несколько минут назад Хоакин посмел поцеловать Ифигению, чтобы затем позволить выиграть другому. Что это такое! Ифигения же, слыша, что говорят расфуфыренные курицы рядом, с какой-то особой возбужденностью следила за избиением, и, когда ей показалось, что тот второй мальчишка вот-вот уничтожит Хоакина, вдруг сорвалась с места, обратившись в летучую мышь, и, оказавшись перед противниками, скрутила второму мальчишке шею. Хоакин, который уже не стоял на ногах, и весь истекал кровью, поймал на себе ее резкий взгляд и поднял глаза, которые несмотря на то, что все тело болело, были пронзительными и дерзкими. Это понравилось Ифигении, она усмехнулась, а потом увидела усмешку и на его лице. «Так, значит, вы не дадите мне проиграть, моя королева?» — спросил он, и Ифигения поспешно скрылась.
Вельзи, узнав о причине такого странного поведения друга на арене, был зол на него. «Как можно было поддастся на манипуляцию какой-то бабы?» — негодовал он. А Хоакин спокойно отвечал: «Что же сказать! Зато я снова ее завалил». И, действительно, отношения Ифигения и Хоакина после этого сильно изменились, он пропадал вместе с ней сутками напролет, срываясь по каждому ее зову. Сначала Вельзи не обращал внимания на эти стремительно развивающиеся отношения, но, когда понял, что друг его воспринимает эту мерзкую женщину не как очередное свое увлечение, а как любовь всей жизни, пришел в ужас, за волосы схватился. Он начал пытаться вразумить Хоакина, говоря, что эта связь отвратительная, что Ифигения его использует, что эту неравную пару никто всерьез воспринимать не будет, что Хоакин разрушает свою жизнь, отдавая себя такой женщине и проч. А мальчишка, который уже весь взрывался от своих гормонов, и разум которого уже окончательно работал только на одно, пропускал все эти доводы мимо ушей, злился на друга, кричал, угрожал поколотить. Хоакин любил Ифигению, а ему твердили, что это правильно, а ему утверждали, что это не любовь.
Вельзи определенно не нравилась Ифигения, и чем больше он узнавал о ней, тем больше разочаровывался. Она могла исполнять виртуозные партии на фортепиано, но при этом, не имея слуха, не смогла бы подобрать ноты к элементарному напеву. Она знала о всех популярных литературных произведениях, возможно даже читала некоторые из них, но не имела собственного мнения по поводу их, а при личной беседе всегда повторяла слова криков. Она знала лишь один язык — тот, на котором говорила, и слишком сильно старалась произвести впечатление на окружающий, при этом делая вид, будто она здесь пуп земли. Всё это позволяло Вельзи делать вывод о том, что Ифигения — тупая фальшивка, не обладающая никакими способностями, и непонятно чем так зацепившая его вроде не совсем глупого друга.