Каталка

«Еще одно последнее сказание —

и рукопись закончена моя»

ДЕТСКАЯ ПОЛИКЛИНИКА №3

Guten Tag, дамы и господа. How do you do! Se porter bien. Здрасте. Позвольте представиться. Я — обычная каталка, BIG ID: 2519, артикул 5019С0103, изготовлена в Германии, в городе Франкфурт-на-Майне, что на земле Гессен. Усовершенствованная, раскладная, со стопором. Матрас кожаный. Das ist fantastisch, одним словом.

И пусть я волей злого рока оказалась в России, но никто не посмеет назвать меня Иваном, не помнящим родства. Немкой смастерили, немкой и в переплавку пойду. Впрочем, не разговаривают со мной, ведь неодушевленная я, из неживой материи вся из себя. Да и национальность моя светлому народу-богоносцу здешнему по барабану. Ему вообще почти все до фени (феня, кто еще не знает, — это русский язык вспомогательный).

Разве могла я представить даже в самом кошмарном сне, что окажусь в захудалом районном центре холодной России? Святая простота! Да хуже — Ingénue. Неприснившийся сон стал явью. Продала меня ни за понюх табака немчура проклятая в провинцию, хуже некуда. Из культурных учреждений — парикмахерская, баня и стрипбар. Отправила на погибель мою, словно я Паулюс какой, или даже Гудериан. А ведь я вкалывала на нее, недобитую, не за страх, а за совесть. Без малого два года жила я in Deutschland, как у Христа за пазухой. Клиника, куда меня с фабрики поставили, была чистая-пречистая, кругом все в белом, вежливые, что персонал, что пациенты. Данке щён, битте шён. Возить больных — одно удовольствие. Только мысли у них скучные — все о деньгах, да страховке, и чтоб дом был не хуже, чем у Гансов.

Вы, конечно, удивляетесь, откуда мне их иностранные мысли ведомы, но, минутку терпения, и все прояснится.

Пока лишь признаюсь, что «обычной» я себя из лишней скромности назвала. В отличие от большинства людей, я мыслю, и, как сказал старина Декарт, следовательно, существую. И еще кое-что умею, что Homo sapiens вовсе неподвластно. Но об этом потом. Хотя почему потом? Morgen, morgen, nur nicht heute, sagen alle faulleute. Как говорят аборигены, не тяни кота за хвост.

Примерно через месяц после поставки in Russian определили меня на работу в ведомственную больницу для ветеранов общества политкаторжан и жертв космополитизма.

Интересное местечко, доложу вам. Тупиковый проезд, дом 13. Там принципа «не навреди» придерживались буквально. Днями к больным не прикасались. Noli nocere. Умрет — не судьба, выкарабкается — доктору от родни благодарность конвертируемая. Живи — не хочу. А больные, неблагодарные, в основном не хотели. Преставлялись часто, бывало, что и коллективно, ячейками — по двое, по трое. Когда их под простынями вывозили, то в радиорубке цинично заводили «Генералов песчаных карьеров» в исполнении группы «Несчастный случай», и вослед жалобно неслось: «Зачем так рано ты ушла от нас…».

В этой первой моей русской больнице ремонт не делали никогда. Полы обшарпанные, стены облупленные, сквозь пыль оконных стекол видно только небо серое, грязное, да трубы широкие, дымные. Думала тогда, капут мне полный настал, здесь же одни тяжелые, не навозишься.

Поневоле вспоминала немецкую клинику. В ней коридоры длинные, светлые. Некоторые больные на всякий случай пульс проверяли.

Но вернемся к нашим баранам. Итак, представьте себе, в первый же трудовой день после моей вынужденной иммиграции, после моего, прямо скажем, выдворения aus lieber Fatherland, навестила своего старика старуха. Домашним побаловать решила. Обыкновенная такая старушенция. Морщинистая, ворчливая, в кофте вязаной с дырочкой на локте. Потные от варежек ладони. Она их об меня вытерла.

С тех пор открылся у меня дар: про того, кто до меня дотронется, или даже мимолетно коснется, все обсказать могу. И о прошлом его, и о будущем. Иной хорохорится, шутками-прибаутками отгораживается, а я уж знаю — отгулялся, сердешный, отшутился. Отлюбил. Могу с точностью до минуты определить, когда отойдет касатик. А другой вскорости в кому впадет, а у меня на душе легко, вижу, оправится, еще детишек понянчит и в люди выведет.

И про потаенное самое ведаю, и про то, в чем себе не признаются. А уж болячки любые автоматом диагностирую. На уровне подсознания. Даже у мух, что на меня садятся. И у моли. Ну, с той вообще все понятно, она в аплодисментах вся. Те ее сразу от всех неприятностей вылечивают.

И прошлое мое немецкое иначе вывернулось. Всех фрицев, что на родине поперевозила, до самого их нутра прочувствовала.

Ей-ей, не вру. Зуб дала бы, если бы зубы были у меня.

Вот только за старушенцию ту вовсе ничего сказать не могу. Сплошная туманность Андромеды. А ведь она, когда из поликлиники ногами шаркала, еще и зыркнула на меня с усмешкой, злыдня старорежимная.

Кроме ясновидения у меня вдруг в лексиконе появились словечки просторечивые, прибаутки деревенские какие-то откуда-то. Нет-нет, да и вставляю их, ничтоже сумняшеся, в мысли свои забубенные, язык засоряю.

Так что могу я много больше, чем Homo erectus какой-нибудь. Вот только, что половой способностью обделена, не хватает мне ее. Я ведь детишек люблю. Не могу, прям как.

К счастью своему мимолетному, среди маразматиков я ненадолго задержалась. Одна сердобольная посетительница из соцзащиты шмякнулась на ступеньках, да так удачно, что сломала шейку бедра. Ее на меня (как будто медом у меня намазано где!) и отгрузили в травматический пункт. Обратно меня не забрали. Похоже, здесь не известно слово «инвентаризация».

Работы прибавилось стократ, зато у новых больных мысли всяческие, отнюдь не ветеранские. Мне только того и надо, я ж любопытна, не знаю как, хуже Евы Адамовой. Раскрою вам, так и быть, одну тайну, не врачебная она, так что можно. Много неприличного в головах накопилось. Если бы у меня щеки были, сгорели бы они уже после первой пациентки, что по пьянке руки-ноги поломала. Такие образы у нее в голове, такие размеры! И все о том органе, который не ломается вовсе, который бесстыдница мечтает поскорее к себе приспособить. Короче, неприличность одна, блуд и паскудство. А еще один, фиолетовыми татуировками изрисованный, на таком языке думал, что я только предлоги русские уловила, да парочку артиклей определенных, чисто конкретных таких. Наверное, это был эсперанто, а то и того хуже.

Хотите верьте, хотите нет, но понаслушалась в травмопункте я всякого, и в местном языке изрядно поднаторела.

Хоть я и патриотка понятно какой страны, но вынуждена была признать, что русский язык значительно богаче всех тех, с коими сталкиваться приходилось, я бы сказала — многогранней.

Доказательства? Извольте! Вот, к примеру, близкое нам, немецким каталкам, слово умирать. Уж сколько на нас бошей скапутилось, особенно во вторую мировую, и не сосчитаешь. У немцев — sterben, по-английски будет died, лягушатники скажут — mourir. Бесперспективные глаголы. Сухие, равнодушные, одинокие. Страшные в безысходности своей. У русских же иное дело, те иные словечки употребляют, с нюансами и значением: усоп, отдал концы, приказал долго жить (почему так, думаю, ни один бош не поймет, сколько не объясняй), ушел в мир иной, хватил Кондратий (Кондрашка, если по-свойски), преставился, склеил ласты, дал дуба, сыграл в ящик, гикнулся, гавкнулся и открякался, отдал богу душу, уконтрапупился, отбросил копыта (сойдут и коньки на худой конец) и, что мне особенно нравится, — надел деревянный макинтош. Это, чтоб не промокнуть у ворот Петровых от соленых слез грешников.

Сухопутные покойнички с удовольствием примеряют деревянные костюмы (добротная вещь, долговечная), моряки обычно выбирают бушлаты из аналогичного материала. Но и от парусиновых мешков, как правило, не отказываются. Ты теперь скромнее будь в желаньях.

И это не все, по поводу данного печального события, что у большинства населения раз в жизни бывает, в русском найдутся и другие альтернативы: лег в землю, почил в бозе, скончался, готов курилка, отмучился сердешный, испустил дух, перекандыбачился, кончился, спекся, сгорел на работе, накрылся медным тазом, откинулся, пал смертью храбрых, мочканулся, ангелочки забрали, окочурился, оставил на кого ж меня, настал роковой конец, упокоился с миром, отправился на тот свет и, скромно так, с надеждой потаенной — ушел. Вот так просто — взял и ушел. Он улетел, но обещал вернуться! Они иногда возвращаются! I will be back.

Еще неплохо звучит в устах поминальщиков — Бог взял. Типа пришел этакий нахальный господинчик с тросточкой и взял без спроса чужое. Украл, если прямо и начистоту. Стибрил. Упер. Скоммуниздил. Налицо мотив для возбуждения уголовного дела. Правда, хитрецы придумали оптимистический вариант — Бог призвал. Это уже не уголовщина какая, а обязон. Оставляет надежду на дембель. Жди меня и я вернусь. Провожают венками, встретят цветами и невинными девчонками дождавшимися. Приезжают в родные края, дембеля, дембеля, дембеля…

Наверняка, и другие синонимы к такому неприятному летальному исходу имеются, но не припоминаются с ходу. Склероз, будь он не ладен. Не смазывали меня давно. В России не принято за каталками ухаживать, не приучены здешние граждане к настоящему орднунгу, хоть и оккупированы были нашими не раз. Мало, видать. Да и вообще, такому народцу хоть кол на голове чеши.

Иной раз так захочется за границу (бугор, кордон — о, как еще здесь у них можно!), что прям хоть пойди и напейся. И пошла б, коли могла за тридевять земель. Но нет ног у меня, а на колесиках далеко не уедешь. Да и не отпускают в магазинах каталкам. К тому же зарплату мне не положили за труды мои тяжкие, ненормированные, и отгулов у них не допросишься.

В травмопункте я трудилась, не покладая спины, до лета, пока судьба вновь не улыбнулась. Привели мальчишку с расквашенным носом и легким вывихом правой ноги. Сорванец подрался с младшей сестренкой трех лет (они с ее рождения в контрах) и, пожалуйста, результат на лицо. Ему ножку вправили, на меня уложили и повезли в детскую поликлинику №3, только там, на мою удачу, принимал в тот день главный лор города. Малец-то совсем непростой оказался, а сын градоначальника.

Там меня вновь забыли на целый год. Вот это была, доложу вам, малина! И работенка не каторжная, и детвора кругом. Что может быть очаровательнее детской непосредственности? Зачем я это вам объясняю? Сами знаете.

Я умилялась по многу раз на дню. Слезки б капали из зениц, кабы были очи у меня. Несколько случаев запомнились особенно. Например:

Дождик, дождик, кап-кап-кап,

Мокрые дорожки.

Надо Ире надевать новые …? — с ударением на последнем слове спрашивала бабушка трехлетнюю внучку.

— Бо — ти — ни, — протяжно пищала в ответ девочка и лукаво закатывала глазки.

До чего ж трогательно! Правда?

Или, вот еще одно вспомнила представление. Малышку оставили в игровой на коне-качалке, и та, пока мама топталась в регистратуре, декламировала на публику:

Мами ни, папи ни,

Ляля кони.

Уморительно так, что я прям не могу. Между прочим, девочка эта станет знаменитой поэтессой и возьмет себе псевдоним Ляля Бубенчикова. Ее еще к созданию текста гимна Союза Китайских Социалистических Республик привлекут. Помяните мое слово, ее ж на мне много раз пеленали.

Но встречаются и отморозки. Вот, скажем, Юрик из первого микрорайона, семи лет отроду. Ковырял, ковырял в носу, выудил козявку и об меня вытер. Потом побежал, запутался в сопельках своих и шлепнулся. Ору то было, мама не горюй! Так ему и надо, мало шоколаду.

Во второй половине дня старшие детки приходили, из тех, что любят погреть уши на разговорах взрослых. Эти совсем разные. Бывают совсем отпетые, выражаются громко, матно, даже девчонки. В прежние времена всю задницу испороли бы за такое.

Но все равно весело, и как-то молодеешь от разнообразия розовых попок. Светлеет все кругом. Ребеночек на мне ножками болтает, ручками по мне шлепает, а родительница рядом сюсюкает. Много я их перевидала, мамашек с попками. Ну до чего дурные некоторые бывают! Мамашки в смысле, не попки. Любовь к чадам начисто память отшибает. Между прочим, и мне перепадало. То коробку конфет на мне оставят, то шоколадку. А однажды и вовсе забыли пакет с бутылкой рома и конвертом. А в конверте том — денежка. Я сразу догадалась — для главного врача, Митрофана Митрофаныча. Пустячок, а приятно. Нет, чисто по-житейски я понимаю. А вот как быть с точки зрения законности, нравственности и клятвы Гиппократа?

Пакет этот практикант и практикантка умыкнули. Молодые, да ранние. Они частенько здесь после закрытия немецкие фильмы смотрят и безобразничают при этом. А фильмы такие, доложу уж вам, совсем не подходящие для детской поликлиники.

Вместе с тем, невзирая ни на что, ни на какие моральные издержки, работать с человеческими детенышами — это счастье! Das Glück по-нашему, по-бразильски.

Неужели я больше не увижу свою малышню?

К чему я это? А вот к чему. Работала я себе преспокойненько, без стрессов и нервозностей бессмысленных. Стояла себе в коридорчике тихо-мирно, разговоры всякие кругом вертелись любопытные, телевизор опять же рядом в холе, сериалы, новости, прогнозы погоды… На ток шоу прямо подсела. И то, иной раз такое там замутят, что изнервничаешься вся.

С моего места хорошо и видно было, и слышно.

На одном канале по четвергам фильмы иностранные крутили с субпереводом и безобразиями разными. Их всю ночь напролет дежурная смена смотрела. А мне что? Я только за. Слава богу, ко мне после бессонницы мигрень не пристает. И интересно, и для самообразования весьма полезно. Иностранные языки могут пригодиться, вдруг за границей побывать придется? Мечты, мечты…

Хотя слыхивала я про случаи, когда увозили больного на каталке в самолет, и на лечение в зарубежье. Я, конечно, понимаю, что шансов маловато, к нулю близки они. Да и где в городишке этом задрипанном богатых таких взять, чтоб и нездоровые были к тому же? Это, все равно, что сорвать джек-пот в MegaMillions. Но все-таки…

Опять же, сам Гете говорил: «Тот, кто не знает иностранных языков, ничего не знает о своем собственном». «Wer keine Sprache kennt, weiss nichts von seiner eigenen» А это классик, все ж. Можно сказать, что свой классик, доморощенный.

Но все ж, по совести, мне грех жаловаться. Особо не напрягалась я, зимой топили жарко, кина разные опять же… Я без фильмов жизни себе не представляю. А ведь и у таких, как я горемык, душой обделенных, бывали минуты славы оскароносной.

Эх, сделали бы мне предложение, от которого я не могла бы отказаться! Как той каталке из «Крестного отца», на которой Корлеоне старшего вывозили. У меня сердце замирало, когда на ней дона от наемных убийц спасали. Лихая гонка была. С поворотами резкими. Я даже перепугалась, не сломали бы шарниры ей. Впрочем, какая каталка не любит быстрой езды?

Только вот потом куда? Слава мимолетна, как шальная пуля. Fortuna — non penis, in manus non recipe. Но мне так хотелось бы сняться, а потом хоть в металлолом. Такая вот я фанатка-киноманка. Кстати, тщеславие — мой любимый грех. Я что, разве, раньше вам не говорила?

Не думаю, что ту каталку в утиль сдали, это я от зависти черной нагнетаю, скорее всего, на аукцион выставили и купил ее, счастливицу, какой-нибудь тайный коллекционер-миллиардер. Еще бы, на ней сам Марлон Брандо лежал, ей сам Марсель Марсо чего-то говорил.

Но ни с того, ни с сего оказалась я от славы киношной еще дальше, совсем теперь недосягаема она для меня. Грянул гром. Как говорят эти русские: «Пришла беда — отворяй ворота».

La festa e finite, jes jeux sont faits. Game over, короче. А ведь никаких предчувствий нехороших до того…

Внезапно поплохело одной врачихе, Валентине Петровне. Ее на меня уложили и повезли в городскую больницу.

Видок у больницы той был вполне себе обычный для этих мест: грязно-серая вся, облезлая, настроение пессимистическое вызывает. Хочется поскорее отсюда. Хоть на тот свет, хоть на этот.

Сразу стало ясно мне, черная полоса наступает. Прощайте, бэбики мои сладенькие!

Пока ехали к приемным покоям, под моими колесиками противно хлюпала осень, наматывая на них скомканные обрывки скисшей листвы, и вещало мне сердце о больших неприятностях.

МАЛАЯ ОПЕРАЦИОННАЯ

Начались мои неприятности с того, что поставили моей Валюхе-горюхе не тот диагноз. Я так и предвидела, и не надеялась даже. У больной камешек малюсенький по протоке идет, а доктора ее в малую операционную тащат — от угрозы выкидыша спасать. Перепутали симптоматику диагносты никчемные. Двоечники. Зато на мне бегом везли, прям как в госпитале из кино американского. Кислородную маску на ходу приставляли. Трали-вали вокруг Вали. Только что не верещали: «Мы теряем ее!» «Беглеца», поди, раз десять смотрели. Да больше, больше…

На кой, спрашивается? Догадался бы лучше кто вколоть несчастной пару кубиков диклофенака, чтоб не крючилась так жалостливо. Песня что, песня вся, песня кончилася. Бабе дал, бабе дал, она скорчилася.

Но то горе небольшое, я ж наперед знаю — обойдется. А то исстрадалась бы вся, уж больно к Валентине прикипела. Хорошая она, моя дама с каменьями. Настоящая русская женщина. Со всем, чем полагается. И без разных недомысленностей заумных.

Красавицу мою на носилки зачем-то переложили и таким же темпом в операционную, а меня в предбаннике бросили. Тут я и огляделась. Надо же сориентироваться на новом месте, любопытно все ж.

На шатких стульчиках, обитых красным дерматином, сидели две женщины. Они были в домашних халатах поверх теплых ночных рубашек. Обе, понятное дело, без трусов. Привычные, равнодушные, нахальные. Абортистки до седьмого дня. Они оттолкнули меня ногами, и я тут же все про них поняла. Еще до стенки не докатилась, как поняла. Матерые товарки. Каждый год соскребают. У той, что справа, мальчики-близнецы на очереди. Последние уж. Она и не вспомнит потом, только промелькнут совсем уж мимолетно прозрачные силуэтики, когда от рака помирать будет. Но то только через двадцать четыре года, три дня и шесть часов с минуткой. А соседка ее хорохорится только, а сама давно предчувствием нехорошим мается. Не зря, милая. Ох, не зря. Пока ты здесь, мужик твой с соперницей на воле милуется. Серьезно у них, и бросит он тебя через полгода, спиваться оставит. А вот не пришла бы сюда сегодня мальца выводить, глядишь, судьба бы перевернулась, прогнал бы муж беспутный кралю свою, наследник бы все остальное перевесил. Может статься, и заново тебя полюбил бы когда-нибудь. А что такого? Ведь по любви же взял, не просто так. Не надо было пилить его, тем более при дочках, мужчине обхождение надобно, с уважением чтоб. Теперь накусаешься локтей по самые плечи.

Ну, с этими все ясно, прозрачные они. Мое внимание переключилось на новые лица.

Пожилая медработница привела всю насквозь перепуганную девчушку и как-то торопливо, отведя глаза, оставила ее. Девочке исполнилось годиков семнадцать, не более. Волосы хвостиком. Мраморные кисти из-под рукавов. Затравленная какая-то, сгорбленная.

Она была в казенном: из-под выцветшего голубого больничного халата с размазанным синим штампом у ворота выглядывала безразмерная пижама в цветочек. Девушка не присела, а совсем отрешенно прислонилась к стенке. Худенькое личико ее было белее мела, и вся она мелко дрожала.

Эх, мать моя женщина! Зачем такую-то сюда? Кто ее вынудил? Соблазнитель? Father, Mother?

В каком-то ожидании поддержки и сочувствия посмотрела она на женщин. Те — ноль эмоций в ответ, только зашушукались, а после загоготали на весь коридор. После этого я совсем перестала сочувствовать той, которой муж изменяет. Поделом ей, шалашовке.