Бесплатный фрагмент - Как потопить «Титаник»

Вместо предисловия. «Боль»

«Болит только у себя»

Она уже не боялась смерти. Смерть казалась просто избавлением от нескончаемой и невыносимой боли, терпеть которую было невозможно. Боль не давала ни сидеть, ни стоять, она мешала думать и убивала желание жить. Нина пыталась справиться с болью самостоятельно, и даже советовалась с доктором Гуглом, но боль не отступала. Пытаясь выяснить причину, Нина даже воспользовалась имеющейся у нее медицинской страховкой. Однако боль не ушла, к ней еще присоединился страх.

Он возник, когда женщина увидела источник этой боли в виде крупного светлого пятна на снимке. Нина поняла, страшно не то, что это конец, а то, что теперь до конца придется с этим жить. Вернее доживать. Сколько еще?

Доктор Гугл, озадаченный этим вопросом, задумался и выдал несколько сотен вариантов диагнозов и разных исходов, но учитывая сильную боль, намекнул на саркому и посоветовал сделать гистологию.

Она ходила кругами по коридору в ожидании, когда же, наконец, дойдет очередь, и она попадет к врачу. Мысленно она подводила итоги своей жизни.

Она так и не съездила в Италию, хотя с детства бредила этой страной, не поучилась в Кембридже, не побывала в Китае. Даже не написала свою операционную систему. Если разобраться, она ничего не сделала. Вся прожитая жизнь больше походила на выживание. На первом плане была борьба, все остальное откладывалось на потом. Не было то денег, то времени, то возможности. А теперь все, уже никуда и не поедешь, ничего не сделаешь. Оставалось только терпеть боль и ждать смерть. У нее не было жалости к себе, за все эти годы она разучилась себя жалеть. Ей было немного жалко коллег по работе, на которых переложат ее обязанности, и очень жаль сына, который останется без денег и помощи, и, следовательно, тоже продолжит битву за место под солнцем.

Привычка бороться не давала спокойно лежать в ожидании смерти. Ей так часто приходилось противостоять ударам судьбы, что даже после приговора она продолжала двигаться вперед.

Врачи слушали, качали головами, прописывали таблетки и отправляли к коллегам по ремеслу. Ни одно из прописанных лекарств не облегчало страданий, а бесконечное хождение по кабинетам лишало последних сил. Она теряла сознание, вставала и снова шла. Не потому, что у нее была цель, а потому что была привычка идти.

Вот и сейчас она опять пришла к очередному врачу и терпеливо ожидала свою очередь. Больные, рассевшись на лавочках, спокойно рассказывали друг другу о своих болезнях. Она не могла сидеть, да и общаться тоже не хотелось. Уверенность, что никому нет никакого дела до чужой боли, прочно поселилась в ее душе.

Наконец она зашла в кабинет, и доктор любезно предложил присесть. Она демонстративно отказалась и протянула снимки. Нина уже знала магическое слово, которое врач должен был произнести, но, не дождавшись, сказала его сама:

— Нужно сделать биопсию.

Врач оторвал взгляд от снимков и посмотрел на нее удивленно. «Вы начинаете с конца», — говорил его взгляд, он взял ручку и начал записываю историю болезни.

Нина уже могла надиктовать целый роман, но какой смысл рассказывать подробно о том, как она наклонилась и от боли потеряла сознание. Потом доползла до дивана и долго лежала, в надежде, что боль пройдет. Потом пила таблетки, мазала мази. Поняв, что доктор Гугл не поможет, Нина пошла к врачу в клинику, который оказался еще менее грамотный. Только когда она заставила врачей сделать МРТ, до них дошло, что перед ними не выжившая из ума дама, страдающей ипохондрией, а женщина с реальной и серьезной проблемой. Врачей это открытие испугало, решать чужие проблемы никому не хотелось, и они пытались от нее избавиться.

— Случайная находка? — спокойно поинтересовался врач, указывая в сторону снимков.

— Нет не случайная, наклонилась и появилась резкая и сильная боль.

Слово «сильная» вызвала у врача искреннее удивление. Она посмотрел на пациентку с выражением недоверия и переспросил?

— Очень сильная?

С детства Нина усвоила: болит сильно — означает потерю сознания. Поэтому она уточнила:

— Я теряла сознание от боли.

Врач снова посмотрел с недоверием:

— Что, так болело?

Нина поморщилась и, не выдержав наплыва эмоций, взорвалась:

— Нет, мне просто нечем заняться, поэтому я нарисовала в Фотошопе дырку в кости и пришла к вам развлекаться, — ответила она, с вызовом глядя в глаза.

Врач потупил взгляд и сдался.

— Хорошо, давайте сделаем биопсию, — согласился он и начал писать назначения.

Биопсия назначена на девять утра, значит, нужно в восемь выйти из дома и в семь встать. Встать в семь было не проблема. Вернее не проблема проснуться, потому, что спать она все равно не могла. Нина встала и сделала несколько шагов. В глазах потемнело и, схватившись за дверной косяк, она очнулась на полу. Нина ощупала голову. «Цела — это уже не плохо», — мелькнула мысль, и она сделала еще одну попытку подняться. Вторая попытка тоже оказалась не удачной. Она вернулась на кровать и задумалась о том, как попасть в клинику. Вести машину в таком состоянии она не могла, а сын еще не имел прав. Вызвать скорую? Но повезут ли они ее туда, куда ей нужно? Такси? Сможет ли она сидеть? Позвонить знакомым? Эта мысль вогнала ее в тоску. Ее ухажер, узнав о потенциальной возможности злокачественной опухоли, перестал сначала приезжать, а потом и звонить. Когда она поинтересовалась, сможет ли он отвезти ее в больницу, он удивленно спросил: «Кто я тебе?». Услышав это, она не ощутила, что боли стало больше, просто почувствовала, как похолодели пальцы, и воздух с трудом проходит сквозь сжавшиеся бронхи. Она не обиделась, просто это получилось очень некстати. Наверное, ехать придется на метро. Осознавая риск поездки в одиночку, она разбудила сына, и они двинулись в путь. В метро она снова потеряла сознание и пришедшая на помощь женщина — диспетчер вызвала милицию, которая проверила у Нины документы. Документы оказались в порядке, Нина собрала остатки силы воли, встала, и они доехали до клиники.

Теперь она лежала в коридоре на кушетке, положив под голову куртку, такую же зеленую, как она сама и ждала врача. Она не следила за временем. Сознание периодически покидало ее, потом возвращалось. По коридору ходили люди в белых халатах и равнодушно глядели на еле живую женщину, лежащую на скамейке.

Наконец ее взяли на биопсию. Она надеялась, что после, станет легче, так и произошло. Боль затаилась.

Лишенный прессинга боли, разум снова обратился за помощью к доктору Гуглу, который сложив входные параметры, намекнул на лимфому кости.

Заболевание было очень редкое, один — два случая на миллион. Она смотрела на людей вокруг себя и задавала один и тот же вопрос: «Почему я? Вокруг столько тех, кому жизнь была совершенно не нужна. Алкоголики, добровольно пропивающие свое здоровье, бессмысленно рискующие своей жизнью мотоциклисты, обкурившиеся травы, подростки. Почему мой умный, красивый и трудолюбивый ребенок, должен остаться сиротой?»

Если бы она только могла украсть жизнь у тех, кто ее не дорожил, разве она бы задумалась хотя бы на секунду? Однако ничего нельзя было сделать, только смириться с неизбежностью и ждать приговора гистологов. Они тянули с ответом.

Поняв, что сумасшедшая пациентка от него не отстанет, врач отправил ее в отделение патанатомии.

Нина долго блуждала по территории, пока не нашла затерявшийся в густой зелени маленький двухэтажный домик. Невольно в голове всплыли запомнившиеся еще с детства строки из книжки: «Казалось, здесь бы могла гулять красная шапочка, но это морг, сюда возят трупы». Морг, правда, не работал, вход в него завален мусором, но это не меняло общего антуража. Мрачный пейзаж напоминал о том, что жизнь подошла к финишной черте, и Нине мучительно захотелось выжить. Она подумала, что если есть хотя бы один шанс на миллион, она обязательно должна его заполучить. Снова в памяти всплыло не созданное, не покоренное, не выученное, и этот огромный мир, с его неразгаданными тайнами и неизведанными далями показался таким желанным. Она вдохнула настолько глубоко, насколько позволили легкие, и взлетела на второй этаж в патологоанатомическое отделение.

Длинный коридор с ободранным линолеумом на полу, облупившиеся синие стены, множество комнат. Она даже не знала толком к кому ей нужно. Нина быстро пробежала по коридору до конца и заглянула в приоткрытую дверь.

За компьютером сидит немолодой человек, на мониторе видна абстрактная картинка, которую Нина принимает за гистологическую. Она зашла в комнату, и поздоровалась.

Патанатом с интересом разглядывает сначала Нину, затем снимки. Короткая дуэль взглядов. Словно бантик на веревочке для кота, звучат для нее слова:

— Понимаете, я могу сейчас написать вам «киста», у меня есть для этого все основания, но — он делает паузу и мнется.

Она же умная, она все понимает. Она говорила с доктором Гуглом, и тот сказал, что кисты бывают у детей и подростков.

— Это лимфома, — говорит Нина, то ли, утверждая, то ли спрашивая.

Да, она угадала, и он удивлен. Он снова внимательно ее рассматривает, интересуясь профессией, возрастом.

Мозг работает на полную мощность. Бантик на веревочке — этот призрачный шанс один на миллион заставляет ее думать в авральном режиме. Покорить, сразить, впечатлить. Он должен ее вытащить. Ни одного неправильного слова, ни одной ненужной эмоции или неправильного жеста. Тотальный контроль над собой.

Она, словно петлю на шее жертвы, затягивает разговор. Она ему нравится, о да, это она умеет. Она само обаяние, образчик красоты и разума. Пусть отдохнет Голливуд со своим картонным искусством. Ни тени наигранности, ни грамма фальши. В каждой реплике — афоризм, в каждом жесте — школа Петипа. Сейчас — это ее единственный шанс выжить. Она справилась, он впечатлен, заинтригован и готов помочь. Он пишет свой телефон и рекомендует сделать операцию.

Сквозь плотное кольцо галдящих теток, страдающих остеопарозом, штурмующих кабинет, невозможно прорваться. К счастью врач выходит в коридор и с радостью выписывает направление на операцию, отправляя договариваться к анестезиологу.

У анестезиолога на лице написана растерянность, граничащая с ужасом. Он в двух словах объясняет, что это за операция и настоятельно рекомендует госпитализацию. Она благодарит, соглашается и идет договариваться в клиническое отделение.

В глазах хирургов озабоченность. Операция сложная и исход непредсказуем. Они боятся, что она умрет прямо на операционном столе от потери крови и пытаются отделаться. От нее уже не первый раз хотят избавиться, она это ожидала и подготовилась. Магическая бумажка с телефоном извлекается из кармана. Звонок патанатому. Он настаивает на операции, называя ее открытой биопсией. Поморщившись, хирурги соглашаются.

Теперь последняя проблема, договориться на работе.

Она сталкивается с шефом в коридоре и на его дежурное приветствие: «Как у вас дела?», отвечает не полагающимся по этикету: «Спасибо, все хорошо», а начинает аккуратно рассказывать о проблеме со здоровьем.

— У меня опухоль в кости, — говорит она, глядя ему в глаза.

Он с трудом сдерживает улыбку и уточняет:

— Черепа?

Наверное, он считает, что это юмор, но цинизм, произнесенной фразы, пробегает холодком по ее телу.

Эмоции вспыхивают и переполняют душу, они готовы вырваться наружу, но она не доставит ему такой радости. Он никогда не увидит, что причинил ей боль. «Дерьмо! Проклятый российский менталитет. Как он еще может почувствовать себя сильным? Только наблюдая за женщиной, попавшей в беду».

— Нет, не черепа, — отвечает она спокойно.

Он улыбается в ответ, словно говоря: «Видишь, жизненно важные органы не затронуты, а остальное меня не интересует».

Он вежлив, спокоен и равнодушен: «Главное не выключай телефон и возьми с собой компьютер, нам может понадобиться помощь».

Наконец телефонный звонок прерывает поток его слащавой речи, он вежливо откланивается и уходит.

После разговора на душе становится совсем мерзко.

«Чего ты от него ждала: помощи, понимания, сочувствия? Ты с ним даже не спишь. Он имел все основания, как и твой горе — любовник спросить: „Кто я тебе?“. Пока ты здоров, полон сил и энергии, ты всем нужен. А сломался, заболел, слег, остаешься со своими проблемами один на один».

Нина стоит у окна и смотрит вниз. Ее взгляд упирается в табличку с часами и курсами валют. Часы мигают, время неуклонно движется вперед. Все это наводит на философское размышление о стоимости жизни и оставшемся времени. Ей хочется все бросить и уйти, но она все-таки идет на работу.

Ее появление сопровождается приступом всеобщей любви. «Если тебя так любят, наверное, тебе мало платят», — думает она, разрываясь между ответами на скопившуюся почту, телефонными звонками и вопросами коллег. Она мысленно пытается от всего этого отстраниться. Теперь это все прошлое. Однако кроме работы у нее фактически ничего нет. Для нее даже хобби всегда была только работа. Что же останется, если это все убрать? Рутина снова засасывает в свой магический водоворот, поглощая целиком, не оставляя на размышления ни времени, ни сил. Впрочем, какое сейчас это имеет значение? Сейчас ей нужно выжить, это главное.

Тонкая простыня, в которую она пытается завернуться, не спасает от холода. Анестезиолог, причитает над прозрачными руками, пытаясь в очередной раз попасть иголкой в вену. Хирург рассказывает план операции. Если они обнаружат опухоль, то возьмут ткань на гистологию и будут ждать заключения из патанатомии. Он боится кровотечения, которое они не смогут остановить, поэтому взволнован и напряжен. Вот, наконец, капельница готова и укол в позвоночник, укладывает Нину на стол. Она не думает о том, что может умереть и вслушивается в разговоры хирургов. Они не многословны.

— Дырка, — слышит она удивленный возглас.

— Принеси из шкафа пакет с Коллапаном, — раздается голос хирурга.

«Значит киста», понимает Нина.

Ее не успевают привезти в палату, как улыбающееся лицо патанатома появляется в дверях, и с порога заявляет, что никакой лимфомы у нее нет.

— Я разговаривал с хирургом, очень хорошо, что они положили «Коллапан», — продолжает он и подсаживается рядом. С плохо скрываемой гордостью, он рассказывает о биоматериале, который Нине положили в поврежденную кость. Его изобрели российские химики, а он проводил морфологическое исследование и ввел в клиническую практику.

— В состав «Коллапана» входит гидрооксиапатит, который по своему составу ближе всего к человеческой кости. Когда он попадает в костный дефект, вокруг него образуется остеон, который в дальнейшем преобразуется в кость. Я сравнивал «Коллапан» со многими импортными препаратами. Ни у одного другого препарата не встречал, чтобы из каждой частички препарата образовывалась костная трабекула.

Его лицо светится счастьем, и речь звенит апрельским ручейком. Нина смотрит из-под полузакрытых глаз и понимает, что смертельный приговор отменили и ей дарована жизнь. Она улыбается и теряет нить повествования. Она думает, что нужно сделать обязательно на этом отрезке, подаренной жизни. В голове строятся планы, воображение мечтательно рисует картинки из будущего, она медленно растворяется в мире своих грез.

Часть 1. Человеческий фактор (Fault)

Я сижу на диване, завернувшись в плюшевый плед, и отрешенно смотрю на экран ноутбука. Январская безнадега закралась мне в душу и метет снежной поземкой, навевая невеселые мысли. На самом деле со мной все в порядке. Я состоявшаяся по жизни и по работе женщина, недавно вернулась с австрийского горнолыжного курорта, работаю в престижной компании. У меня взрослый прекрасный сын, любящий муж и персидская кошка, которая мирно спит рядом, спрятав свою плоскую мордочку между лапок. Я купила себе чудесную квартиру в центре Москвы, езжу на новенькой БМВ, несколько раз в году путешествую за границей. Казалось, что может быть лучше?

Последний год работы у меня фактически нет. Я сижу целыми днями дома и маюсь от безделья. В нашей компании это называется «хоумофис». Наверное, кому-то это покажется заманчивым, но мой мозг, привыкший к предельным нагрузкам, сходит с ума. Для того чтобы себя хоть чем-то занять я пишу рассказы. Как это ни смешно, но привычка везде и всюду побеждать привела к тому, что даже на этом поприще я одерживаю одну победу за другой.

Вот и сейчас мой рассказ «Боль» занял третье место на конкурсе и я, перечитав его, вспоминаю историю нашего знакомства с мужем. С той поры уже семь лет мы живем вместе, и мне кажется, что у нас все хорошо. Мы достаточно разные, чтобы было о чем рассказать за ужином, вернувшись с работы и достаточно одинаковые, чтобы не раздражать друг друга вредными привычками.

Я пытаюсь разобраться в себе, понять, чего мне не хватает, почему моя душа никак не может успокоиться. Мой мозг, не загруженный другим видом деятельности, занимается самоанализом. Я размышляю о том, что я жду от жизни, работы и мужа.

Так уж случилось, что жизненный путь был у меня нелегким. В прошлом было достаточно и мужчин, и испытаний. Сейчас, разменяв шестой десяток, я, вспоминая прошлое, пишу рассказы и надеюсь, что все, наконец, нормализовалось, потому что со мной давно ничего не происходит. Означает ли это конец, приход старости грядущую пенсию и смерть? Я не знаю. Иногда мне кажется, что я что-то делаю не то. Дорога жизни завела меня в тупик. Я пытаюсь проанализировать свои поступки, но не нахожу в них ни просчетов, ни ошибок. Вроде все делала правильно, но тем ни менее никаких особых высот не достигла. Мне кажется это странным, ведь так не бывает.

Компьютер пищит, сообщая о пришедшем письме, вырывая меня из моих заоблачных размышлений и возвращая к реалиям жизни.

Наш менеджер Дима прислал приглашение на собрание. Компания, в которой я работаю — американская. Она, будучи крупнейшей в мире в области АЙТИ технологий, попала под антироссийские санкции и лишилась локальных проектов. Теперь наш менеджмент делает очередную отчаянную попытку продать нас за рубеж. Я смотрю на состав приглашенных — согнали всех оставшихся в живых специалистов нашего подразделения. Никаких иллюзий по поводу работы у меня нет. За прошедший год я уже сделала несколько отчаянных, но безуспешных попыток найти себе хоть какой-нибудь проект. Теперь я только жду, когда меня сократят с причитающимися мне пятью окладами, чтобы с чистой совестью начать искать новую работу. В своей потенциальной ликвидности я не сомневаюсь. Несколько хороших предложений у меня есть, и я спокойна. На собрание иду скорее для проформы, соблюдая корпоративную этику.

Мы занимаем переговорную комнату и подключаемся к «коференц-колу». На сей раз наши потенциальные работодатели — французы. Акцент сильно режет ухо, и я с трудом понимаю докладчика. Он дает общие сведения о проекте, иллюстрируя картинками из презентации. Я начинаю задавать вопросы, но докладчик ответить не может, обещая спросить специалистов. Меня это не удивляет, я рассматриваю картинки, больше не вслушиваясь в речь, пытаясь самостоятельно додуматься до сути.

Среди того, что я вижу, есть часть работы для меня, как специалиста по дисковым подсистемам. Я сообщаю об этом Диме. В принципе для меня тема исчерпана и можно уходить, но французы просят приехать в Марсель двух человек для детального ознакомления с проектом. Дима смотрит на меня и спрашивает, есть ли у меня виза. Я киваю, но в разговор встревает Игорь.

— А чего это вдруг Нина поедет, я с ней не поеду, — заявляет он.

Дима от неожиданности застывает с открытым ртом и, немного оправившись, спрашивает:

— А с кем?

Игорь осматривает присутствующих самоуверенным взглядом, и его взор останавливается на двухметровом инженере поддержки интел-систем.

— С Владом, — говорит он, смеясь, — будет меня от арабов прикрывать своим могучим телом.

— Но я не специалист по дисковым подсистемам, — растерянно лепечет Влад, потом делает над собой усилие, глубоко вдыхает и добавляет, — нет, поехать я конечно могу.

— Ладно, — вальяжно разрешает Игорь, — Пусть Нина едет, у нее все-таки опыт работы есть.

Где-то в глубине души происходит эмоциональный взрыв. Меня начинает трясти от злобы и негодования. Усилием воли я сдерживаюсь и молчу. Мне хочется грязно выругаться, послать его подальше, хлопнуть дверью и уйти. Я холодно прощаюсь, стараясь не выдать рвущихся наружу эмоций:

— Всем до свидания, приятно было вас повидать.

Не дожидаясь ответной реакции, я закрываю дверь и шагаю к лифту. Мне сложно описать словами, что я чувствую и как мне все это уже надоело.

Я работаю в компании уже почти пять лет. Всего нас в группе, если не считать менеджера Димы и инженеров интел-систем, четыре человека — я, Игорь, Артем и Миша. По логике я, как имеющая наибольший опыт, должна быть главной. Собственно и брали меня именно с этим расчетом. По крайней мере, так было задекларировано. Не знаю, что здесь сыграло большую роль: возраст, удовлетворенность уже состоявшимися победами или банальная лень. Возможно, я не стала биться за назначение должным образом, или карты легли не так. Однако, несмотря на то, что я никогда не отлынивала от работы, вела всегда самые тяжелые и ответственные работы, лавров и призов я так и не получила. Все мои успехи воспринимались как должное, а любая даже незначительная оплошность тут же раздувалась как трагедия мирового масштаба. Не малую роль в этом сыграла невзлюбившая меня с первых дней наша менеджер — Ирина, и, конечно же, ее любимчик, отчаянно претендовавший на это место — Игорь. В результате наша четверка так и осталась четверкой, в которой я фактически веду все самые сложные проекты, а Игорь, при поддержке Ирины и молчаливом согласии Димы, изображает руководителя.

Я выхожу на улицу, и леденящий январский ветер выдувает из меня кипящие эмоции. Дрожа от холода и пряча лицо в шарф, я быстрым шагом двигаюсь в сторону дома.

Пытаясь объяснить себе, почему так получилось, я отрываюсь от действительности, мысленно возвращаясь в прошлое.

Наше знакомство с Игорем было достаточно странным: ко мне пришел обескураженный Артем и попросил помощи в выполнении заявки. Задача не показалась мне сложной, и я справилась достаточно быстро. Когда я поинтересовалась, какие проблемы возникли у него при решении, он сознался, что Игорь попросил отдать эту заявку мне. Поняв, что прошла тест на вшивость, я усмехнулась. Наши отношения с Игорем складывались не просто.

Поначалу у нас не возникало серьезных конфликтов, даже, несмотря на то, что Игорь неоднократно давал мне ложные советы и не отвечал на вопросы. Постепенно ситуация ухудшалась. Начались споры, придирки к словам, постоянные попытки подставить.

Пока у нас были разные проекты, ситуация, хоть и периодически накалялась, но не выходила из-под контроля. После того как мы начали работать вместе, конфликт стал нашим перманентным состоянием.

Надо честно признаться, несмотря на то, что я неоднократно ловила Игоря на пустой браваде и отсутствии базовых знаний, я искренне верила в его высокий профессиональный уровень. Раздражал меня в основном его мерзкий характер. Проявлялось это во всем: как в поведении, так и в работе. Внешне веселый и жизнерадостный, он с одинаковой улыбкой на лице рассказывал о проблемах, возникших у коллег по работе, сбитой легковушкой соседской девочке или совершенных терактах. Все сообщаемое им можно было озаглавить: «Посмотрите, какие они все козлы». Я не слышала, чтобы он рассказывал обо мне, но не сомневалась в том, что за глаза он поливает меня говном. Постепенно непорядочность Игоря стала чувствоваться и в совместной работе. Он начинал что-то делать, бросал, подсовывал недоделанную работу коллегам, сваливая на них вину за свои ошибки.

Наши одиночные конфликты переросли в затяжную войну. Последней каплей стала ситуация, когда Игорь наделал ошибок при подготовке работы, а во время выполнения не отвечал на телефонные звонки, мотивируя тем, что ему не оплатили переработку, и он не желает тратить свободное время на помощь нам.

Мы работали в субботу. Клиент жестко ограничил нас во времени. В помещении было душно, охрана на выходные отключила кондиционеры. Все, кроме части подготовленной Игорем, отработало без ошибок. Красный как рак Дима бегал по офису, обрывая телефоны. Игорь не брал трубку. Тяжело переваливаясь с ногу на ногу, на девятом месяце беременности приехала Наталья, втиснулась в кресло и сделала его работу. Мы справились. Без него. Больше с Игорем я не работала, да и не здоровалась.

Впрочем, и новых проектов не было. После ввода санкций, и последовал кризис. Мы остались без работы.

Остановившись на перекрестке, я рассеянно смотрю по сторонам. Вечно спешащий поток машин пытается обдать меня грязью. Я отскакиваю в сторону, ругаюсь и понимаю, что когда сама веду машину, тоже не обращаю внимания на пешеходов. Может, все было не так? Способна ли я адекватно воспринимать происходящее?

Вряд ли стоит строить из себя ангела или жертву. Я никогда не была ни тем, ни другим. Привычка никогда и никому ничего не прощать была у меня с детства, как и ответ на упреки в злопамятстве: «Я зла не помню, я его просто не забываю». Ведь я ничего не забыла и затаила злобу. Когда Ирина предложила сделать Игоря лидером команды, выплеснула весь свой негатив. С Ириной мы никогда не были друзьями, а после этого разговора стали откровенными врагами. Скорее всего, она передала мои слова Игорю. Он перестал отвечать на звонки и делал вид, что не замечает меня.

Тем временем, обстановка в компании накалялась. Руководство, пытаясь сохранить свои места, по любому поводу увольняло специалистов, не занятых на проектах. Клиенты массово уходили. В компании начались грандиозные внутренние перестановки.

Менеджеры, озабоченные только своими проблемами, совершенно не думали искать ни новых клиентов, ни новые договора, предоставляя нам самим озаботиться собственной занятостью.

Наша менеджер Ирина, обычно коротающая рабочее время в светских беседах и вальяжном дефилировании по офису, тоже натянула на лицо маску взволнованной озабоченности.

В то, что ее уволят, Ира, проработавшая в компании больше двадцати лет, конечно, не верила, но понимала, что если сократят нас, ее тихое курортное пребывание в компании, возможно, омрачиться необходимостью что-то делать.

Она устраивала одно собрание за другим, ругала за уменьшающееся день ото дня число часов, отработанных на проектах и требовала, чтобы мы сами искали себе работу. Попытки возразить или даже намекнуть, что обеспечение нас проектами ее задача, приводила к скандалам и каралась увольнениями.

Я смотрела на нее и думала, как так получилось, что я, будучи высококлассным специалистом, завишу от этой психопатической дуры, которая не только не в состоянии оценить уровень моего профессионализма, даже не понимает, что я делаю. Почему я, несмотря на то, что всю свою жизнь только и делала, что работала, не смогла занять подобное место? Что я делала не так?

Сколько бы я не размышляла на эту тему, вопросы остались риторическими, как и мои попытки найти для себя хоть какой-нибудь проект. Только Игорь выглядел спокойным и самоуверенным.

— У меня есть проект, — хвастал он, — он правда не оплачивается клиентами, внутренний, но тоже не плохо.

Я смотрела на него удивленно. Мне хотелось расспросить, откуда взялся у Игоря проект, и что он делает, но мы друг с другом не разговаривали, и я молчала. Уверенность, что проект липовый, просто код для списывания рабочих часов, меня не покидала, но ни проверить, ни доказать этого я не могла. Ира боготворила Игоря, и не скупилась на подобные подарки.

Вскоре я совершенно случайно узнала, что Ира, пробила Игорю повышение до восьмого бонда. Я пыталась убедить себя, что мне все равно и всех нас неминуемо ждет сокращение, но обида душила, заставляя вновь и вновь прокручивать воспоминания прошедших лет, выискивая собственные ошибки. Я прекрасно понимала, что Ира меня ненавидит и пока она наш менеджер, мне в этой компании ничего не светит. Размышления м попытки отыскать корень зла, ни к чему не приводили. Как обладатель мужского характера и ума, я часто попадала в конфликтные ситуации при общении с женщинами. К счастью, мне крайне редко приходилось работать с ними в одном коллективе. Тем ни менее, сейчас проблема существовала и как решить ее я не знала.

Может, я сама во всем виновата? Не смогла правильно выстроить взаимоотношения? Вновь и вновь я анализировала все, что связывало меня с Ирой в отчаянных попытках понять, что я делала не так.

Познакомились мы на собеседовании: Ира принимала меня на работу. Мне показалось, что я не произвела на нее впечатления и была искренне удивлена, когда меня взяли. Несмотря на то, что мы с Ириной практически не общались, уже спустя полгода скопившаяся между нами неприязнь время от времени начала прорываться наружу. Закончилось все достаточно серьезным конфликтом, когда Ирина не пустила меня в отпуск, обвинив в низкой квалификации и нежелании работать, а я ее в профессиональной непригодности, не владении ситуацией и не умении оценивать профессиональные качества подчиненных. Чтобы подкрепить свои слова фактами, я выслала ей несколько десятков благодарностей от клиентов в свой адрес и потребовала аналогичных аргументов от нее. Она не ответила, и с тех пор мы не общались вообще, используя Диму как посредника в наших отношениях.

Я медленно иду домой и снова прокручиваю в мозгу ситуацию на работе, но не вижу причины, вызвавшей наш конфликт. Кроме как «она меня ненавидит», мне сказать нечего. Мне кажется, что ее отношение ко мне построено на чисто женской эмоциональности. В нем нет логики, а, следовательно, исправить его невозможно.

Зайдя в очередной раз в своих размышлениях в тупик, я останавливаюсь и смотрю вокруг, словно это может помочь найти выход из логического лабиринта.

Холодный порыв ветра острой снежной крупой бьет в лицо. Я останавливаюсь, поворачиваясь к ветру спиной, и прячусь в капюшон. Скользко. Ветер везет меня по обледеневшему асфальту. Воспоминания, навеянные ассоциациями, уводят меня в события двухгодичной давности.

Как известно, беда никогда не приходит одна. Пока Ира разглагольствовала о том, какие мы бездельники и как она мечтает поскорее всех нас уволить, Миша заболел. В компанию Мишу привел Игорь, и они считались друзьями. На фоне нашего с Игорем непрекращающегося конфликта появление Миши было просто глотком свежего воздуха. Мне нравилось с ним работать. Он не паниковал, отвечал на вопросы, помогал, делился знаниями и опытом.

Однажды, ранней весной мы возвращались с работы и непринужденно болтали на разные темы. Было холодно, темно и поздно. Лужи на асфальте покрылись коркой льда, мы осторожно шагали, поддерживая друг друга. От усталости уже не хотелось ни спать, ни есть. Мечталось о тепле и отдыхе. Мы заговорили о планах на лето, и Миша пожаловался на постоянно мучившую его в последнее время жажду.

— Это, наверное, диабет, — предположил он.

Первая и единственная мысль, словно удар тока возникла в голове: «онкология».

На мгновение потеряв осторожность, я почувствовала, как скользят ноги. Я пыталась балансировать, чтобы удержать равновесие. Миша схватил меня за руку. Мы стояли несколько минут, молча, без движений, смотря друг другу в глаза.

— Сходи к врачу, — посоветовала я, стараясь придать голосу спокойное, но настойчиво звучание.

Миша пообещал, помялся, но не пошел. Только спустя год, когда уже он не мог ничего есть, сделал гастроскопию.

— У меня нашли какой-то стелющийся полип, ты не знаешь, что это такое? — спросил он.

Знать я, конечно, не знала, но имея мужа патологоанатома и постоянно слушая рассказы о различных онкологических заболеваниях, предположила, что это опухоль.

— Привези мне гистологические стекла, я попрошу мужа, чтобы посмотрел, — ответила я.

Спустя две недели, плачущая Мишина жена позвонила, зачитав гистологический приговор.

— Оксана, не плачь, — мне хотелось ее успокоить, хотя бы для того, чтобы Миша не видел заплаканное лицо жены. Я продиктовала телефон мужа, и он отправил Оксану к своей знакомой в онкологический центр, а та в свою очередь, посмотрев препараты и подтвердив диагноз, к хирургу, который спустя неделю, в обход всех очередей положил Мишу в стационар.

— Без операции полгода максимум, — услышала я ответ на мой немой вопросительный взгляд. — Пятнадцать процентов, при условии, что хирурги возьмутся оперировать, и он выдержит химиотерапию.

«Господи, но почему Миша!? Почему не Игорь!?». Я сжимала зубы и делала над собой усилие, чтобы не зареветь. «Вдох, выдох, еще вдох, дыши глубже. Он справится, он не сдастся! Он сильный! Хотя бы ради сына».

Дождавшись, когда Миша уйдет, я объявила Диме, Артему и Игорю приговор. Я видела панику в глазах Димы, недоверии в лице Артема и полное безразличие Игоря. Услышав заключение врачей, Игорь просто отстранился, сделал вид, что его вся эта суета не касается. Дима бегал по офису, выбивая финансовую помощь от компании, мы ездили, навещали Мишу в больницу. Все, кроме Игоря, конечно. У него были неотложные дела: нужно было возить семью в театр, ходить в магазин. Он не понимал и не поддерживал всю эту суматоху.

— Ну, он и говно, — сказал муж.

Я открыла рот, чисто инстинктивно пытаясь оправдать Игоря, но кроме глупого: «он не говно, просто ведет себя как говно», ничего не смогла придумать и вынужденно согласилась.

Пока Миша сражается за свою жизнь, мы с Игорем собираемся в Марсель. У меня уже было несколько проектов, на которые меня пытались продать, но все начиналось и заканчивалось разговорами. Поэтому я ничего не жду. Французы тянут резину, что вполне согласуется с моими прогнозами и не предвещает ничего хорошего.

Несмотря на то, что «ты едешь в Марсель» прозвучало значительно менее реально, чем «ты уволена», осталось очень много вопросов. Объяснения, даваемые французами, казались невнятными. Длинные и объемные файлы презентаций, которыми французы спамили почту, скорее путали, нежели что-то проясняли. Оставалось ждать командировку, чтобы разобраться на месте.

На самом деле в том, что я еду с Игорем был один положительный момент. Муж, обычно ревнующий меня ко всем и всему, не считает в Игоря конкурентом. Он прекрасно понимает, что шансов затащить меня в постель у любого марсельского бомжа в разы больше чем у Игоря.

Начало нашей поездки было предсказуемым. Мы договорились встретиться полдесятого у стойки регистрации, Игорь позвонил в девять, сказав, что он уже зарегистрировался и идет к посадочному выходу. Я не удивилась и не расстроилась. Всего-то проблема — будем сидеть порознь.

У нас пересадка в Париже. Три часа мы должны провести вместе, найдя какие-то нейтральные темы для разговора. Устав от вынужденного длительного общения с Игорем я отправляюсь на безуспешные поиски бесплатного кофе. Я спокойно и равнодушно смотрю на разномастную толпу пассажиров, не интересуюсь витринами магазинов, не захожу в кафе. Я пытаюсь вернуться в прошлое, вспоминаю, когда была здесь последний раз, восстанавливая в памяти события и впечатления. Погуляв по длинным переходам, я натягиваю маску разочарования, делая вид, что

расстроена тем, что вернулась ни с чем. Игорь ехидно язвит:

— Халявного кофе в Европе не бывает.

— Бывает! В Мюнхене есть. Мы зимой пили, — возражаю я, — и здесь тоже был раньше, я пила, когда летала в штаты.

— И когда это было?

— В 2001 году, — спокойно отвечаю я.

— Пятнадцать лет назад, — иронизирует Игорь.

Цифра кажется астрономической, и я размышляю, насколько наше прошлое влияет на настоящее.

Странное существо человек. Он может освоить сложнейшие разделы квантовой механики или различать мельчайшие детали клеточной атипии, но совершенно не ориентироваться в банальных вещах. Почему-то самые простые и, казалось бы, понятные вещи становятся самыми сложными для человеческого восприятия.

Я смотрю на Игоря и размышляю, почему он совершенно не боится подвоха с моей стороны, хотя сам постоянно поступает подло?

Ничто не ценится так сильно и не теряется так больно как наши собственные иллюзии. Мы стискиваем ручонками наш хрупкий иллюзорный мир с такой силой, что он крошится, распадаясь на мелкие осколки, больно впивающиеся в душу и причиняющие массу страданий. В тоже время нет вещи более бессмысленной, чем иллюзия. Она лишает нас адекватности, заставляя верить в невозможное, толкает на безумные поступки, лишая предосторожности и предусмотрительности. Она сводит нас с ума. Тем ни менее мы создаем себе иллюзии, и каждый раз, слыша, как они разбиваются о жесткую поверхность реалий, проклинаем не себя, а всех тех, кто посмел их разрушить.

— Ты мне еще позвонишь, попросишь о помощи! — кричим мы в телефонную трубку, забывая о том, что в нашем продажном мире любую непрофессиональную помощь, с ее условной бесплатностью, легко можно заменить на профессиональную, за вполне приемлемую цену.

Однако мы ждем, вздрагивая от любого звонка, когда же, наконец, о нас вспомнят. Горько рыдаем, проклиная за неблагодарность, хотя, по сути, проклинать нужно себя за глупые, ненадежные, безвозвратно утраченные иллюзии.

Я уже давно не возводила воздушных замков. Жить без них было проще и спокойнее. Нет надежд — нет разочарований.

Холодный марсельский ветер и серые немытые фасады зданий тоже не помогали их создать. Все это напоминало молодость, прошедшую в Питере, и не вызывало ностальгии.

Игорь светится от счастья, повторяя, что ему все здесь нравится, и он хочет здесь жить. «Да кому ты здесь нужен, оглянись вокруг?! Видишь эти темные не от загара лица? Они тоже хотят. Будешь стоять за ними в очереди?» — думаю я и, молча, улыбаюсь.

Побродив кругами мы, наконец, добираемся до офиса и знакомимся с командой французов.

Когда ее представили, имя прозвучало как «ангел», но она Анне-Гаелле. Я бы не назвала ее красивой или фигуристой. Возможно, даже к привлекательным женщинам ее отнести сложно. Тем ни менее, у нее яркая и запоминающаяся внешность. Она еще молодая женщина с уже немного расползшейся в разных частях фигурой. Знаний в предметной области я у нее не обнаружила, но, наверное, в них нет необходимости — она прожект менеджер.

Думаю, что она считает себя и умной, и красивой, и грамотной. Как, впрочем, и большинство людей на земле. Она ведет себя корректно, не разбрасываясь своими чувствами или эмоциями напоказ.

Вообще это было очень странно, что руководить нашей работой будет женщина, потому что, так же как и я, она работает в коллективе, состоящем исключительно из мужчин. Она не ходит с нами обедать или пить кофе, не рассказывает о себе. Она ведет себя как маленькая королева в мужском коллективе, хотя кроме нее самой никто не замечает факта пребывания на троне. Окружающие мужчины скорее воспринимают ее как продвинутую секретаршу, поручая задачи организационного характера, не требующие предметных знаний.

Арно больше походит на героя — любовника в отставке, чем на прожект менеджера в солидной компании. Высокий, красивый с обаятельной голливудской улыбкой. Его глаза с тоской смотрят в окно на лазурный берег, где в тумане виднеется крепость острова Иф. Работа его не интересует. Совсем. «У нас на этом проекте двадцать прожект менеджеров», — отмахивается он от вопросов, даже не пытаясь оправдать свою некомпетентность. Впрочем, что его интересует, я не могу понять. На вопрос, что посмотреть в Марселе, он тоже не может ничего ответить, кроме того, что живет здесь двадцать лет и никуда не ходил. С трудом он выдает из себя информацию о каких-то пляжах, но в феврале это менее чем актуально. Зато он галантен, улыбчив, поит меня кофе и несет очаровательную бессмысленную пургу на плохом английском. Он прекрасно ориентируется в мелких бытовых вопросах, знает, кто где сидит и что где лежит. В этом он просто незаменим. Ко всему остальному он безразличен. Политика, сплетни, история тоже ему совершенно не интересны. При слове Россия он морщит лоб, пытаясь вспомнить хоть что-то известное ему об этой стране, но мозг возвращает пустые запросы, заставляя Арно глупо улыбаться и разводить руками. Впрочем похоже, что он привык ничего не знать, и его эта ситуация ничуть не смущает.

О, этот взгляд! По моей спине побежала мелкая дрожь. Невысокий коренастый мужчина с крупным лицом, украшенным квадратным подбородком щурит в дежурной улыбке свои голубые глаза. Так, наверное, смотрели ребята из «СС» на мирных жителей задавая дежурный вопрос: «Евреи коммунисты есть?».

— Тьерри, — представляется он, и я протягиваю руку, чтобы избежать французской традиции целовать женщину при встрече.

«Немка, да, Тьерри, я, почти на половину, немка, не нужно на меня так смотреть». Мои и бабушка, и дедушка стали русскими только милостью русского царя во время погромов 1914 года. Они даже фамилию не смогли сменить на русскую, оставили в ней немецкий корень «махер», а уж внешность или характер не убьешь и не спрячешь.

— А какие языки вы еще знаете? — интересуется Тьерри, хватая меня за руку.

— Немножко немецкий, — сознаюсь я, и вижу, как он расцветает.

Конечно, он не мог ошибиться, мои немецкие корни отчетливо засветились, передавая ему привет из позапрошлого века.

— Моя жена говорит по-немецки, — тонкие губы радостно расплылись в улыбке.

— Да я совсем чуть — чуть, — начинаю я оправдываться, поняв, что попалась.

— Коллеги, Нина знает немецкий! — громко сообщает он и тут же начинает показывать, тех, кто тоже знает немецкий язык.

Несколько любопытных взоров поворачиваются в мою сторону, ощупывая сигналом свой — чужой.

— Марк, — огромная толстая фигура поднимается из кресла и, сделав несколько шагов в мою сторону, приветливо жмет мне руку.

— ЯЯ! натюрлих! — довольное лицо радостно улыбается.

Тьерри не стал его представлять, но он встал и улыбнулся. Его хрупкая невысокая фигура и милое по-детски доверчивое лицо кажутся до боли знакомыми.

— Матью, специалист по виртуальным машинам.

На кого же он похож? Может, на какого-то артиста кино? Такой типичный французский француз с полным презрением ко всему не французскому. Память пытается отыскать информацию, но мозг пресекает ненужные запросы. «Виртуалки — это не мой профиль, вряд ли мы будем работать вместе», — думаю я. Наверное, я тоже его не заинтересовала. Вскоре он совершенно пропал из моего поля зрения.

Рабочий день начался в девять. Трое прожект менеджеров — Арно, Тьерри и Анне-Гаелле улыбаясь, встречают нас у входа, и ведут на совещание.

На экране мелькают разноцветные картинки, один докладчик сменяет другого, но ясности в понимании нашей задачи не наступает. Утомленные французским английским и бессмысленной для мозга информацией, мы в компании дружественных руководителей отправляемся на обед.

Несколько небрежно отодвинув Игоря в сторону, Тьерри садится напротив меня. Он пытается быть галантным и ведет светскую беседу. Меня это немного напрягает. Его пристальный холодный взгляд заставляет постоянно контролировать слова, действия и даже жесты. Он переводит нам меню, а официанту заказ и задает несколько дежурных вопросов о России. Французы пьют пиво, мы с Игорем воду. На удивленный вопрос Бенуа, почему мы не заказали пиво, я, даже не задумавшись, отвечаю штампованной фразой «это не в русской традиции», которая вызывает у Игоря приступ бурного смеха, у Бенуа легкую улыбку, а у Тьерри неловкость и растерянность. Он отодвигает бокал с пивом и, желая сменить тему разговора, приглашает нас вечером в ресторан поужинать. Я понимаю, что это всего лишь дань вежливости, и, поблагодарив, отказываюсь. Игорь, распираемый желанием любой ценой понравиться французам, соглашается. Я вижу некоторое недоумение в лице Тьерри, но понимаю, что он сам быстро все продемонстрирует Игорю без моего участия.

Пообедав, мы выходим на улицу, и порыв холодного ветра с моря вгоняет меня в дрожь, заставляя закутаться с головой в пуховик. На лице Игоря по-прежнему светился восторг. Ни холод, ни дешевая закусочная с невкусной едой не остужают его восторженного состояния.

— Завтра будет очень сильный ветер, — сообщает Тьерри, подойдя ко мне так близко, словно хочет обнять и укрыть от холода.

Игорь пытается втиснуться между нами, но ему это не удается и он двигается короткими перебежками, то пристраиваясь рядом со мной, то с Тьерри.

Тьерри достаточно подробно рассказывает о погоде на завтра, словно мы собираемся работать не в офисе, а как минимум идти на восхождение в Альпах.

Неожиданно несколько человек отделяются от нашей группы и двигаются в сторону набережной. Поймав мой немой вопрос, Тьерри комментирует:

— Они пошли курить, — и тут же спрашивает, — Ты не куришь?

Я отрицательно качаю головой.

— И никогда не курила? — продолжает расспросы Тьерри

— У меня никогда не было достаточно денег и здоровья для этого, — шучу я.

— Я раньше курил, — сообщает Игорь, — пока у меня не родился ребенок.

Тьерри не слушает историю борьбы Игоря с вредной привычкой и открыв дверь, подталкивает меня ко входу в офис.

— Завтра обещают штормовой ветер, — говорю я Игорю, смотря, как Тьерри взял свой ноутбук, наушники и удаляется в переговорную комнату.

— Нет не завтра, это он рассказывал, что было вчера.

— Игорь, он сказал «tomorrow», — удивляюсь я.

— Нет, ты ничего не поняла, — снова возражает Игорь.

Я не хочу спорить. Это уже не первый случай, когда Игорь не понимает, что ему говорят французы. «Если его хваленый английский на самом деле не так уж и хорош, может и с остальными знаниями все обстоит аналогично?», — думаю я.

Он шел большими шагами по набережной в распахнутой парусиновой куртке цвета хаки, и шарф с загадочным восточным орнаментом развивался на его тощей шее, подобно флагу сказочной страны. В нем было что-то свое, родное, словно он пришагал не из соседнего здания, а прямиком из моей юности, со страниц любимых произведений Жуль Верна. Копна рыжих непослушных волос, испачканных сединой и не знающих слова расческа, была красноречивее любых слов. Вся его жизнь вырисовывалась в моем воображении, как кадры знакомого кинофильма. Словно мы встретились не пятнадцать минут назад, а жили и работали вместе все эти долгие годы.

Он одинок, как все неординарные люди, и болтлив, как все одинокие. Он не скрывает ни чувств, ни мыслей, ни негативного отношения к проекту и всем двадцати менеджерам. Ибо он не руководит работой, он ее делает. Он кажется чудным, придурковатым, и в тоже время не вызывает негатива, не заставляет напрягаться и осторожничать. Он тут же рассказывает, куда следует пойти, поехать что посмотреть. Он рассказывает о себе, и спустя пару часов я знаю о его жизни больше, чем мои близкие знают обо мне. Его зовут Винсент.

Он не ходил с нами на обед. Посмотрев взглядом полным презрения в сторону переговорной комнаты, где сидел Тьерри, Винсент выпаливает с плохо скрываемым высокомерием:

— Мне не о чем говорить с этими прожект менеджерами, и я не то, что обедать даже в один туалет с ними ходить никогда не стану.

Забронировав на час аудиторию, он за двадцать минут объясняет нам задачу, ответив на все вопросы, и сорок минут рассказывает, куда мы можем съездить, и что нужно посмотреть в Марселе и его окрестностях.

У меня остается только один вопрос. Если только Винсент понимает, что нужно делать, где же остальные исполнители работы? Проект идет уже больше года, кто же его выполняет?

— Индусы, — спокойно отвечает Винсент.

— А где все эти люди? — интересуюсь я.

Винсент смотрит на меня с явным недоумением. Его взгляд говорит: «Дураки же эти русские, даже не знают, где живут индусы».

Молодой человек, щеголевато одетый, подходит ко мне и приветливо кивает головой. «А это еще кто?», — удивленно думаю я, рассматривая его пристальным несколько обескураженным взглядом.

— Я архитектор проекта, Бенуа, — представляется он, улыбаясь.

«Ну да если у проекта двадцать прожект менеджеров, то должен быть хотя бы один архитектор», — понимаю я и тоже улыбаюсь. Его молодость бьет меня наотмашь, но я запрещаю себе даже мысленно произнести: «Почему он архитектор проекта, а не я?». Мы немного общаемся по работе. Он не блистает глубиной знаний и даже не пытается это скрывать. Архитекторов меньше чем прожект менеджеров и он смотрит на всех свысока, даже, имея невысокий рост.

Тем ни менее он вежлив и хорошо воспитан. На фоне задерганных прожект менеджеров выделяется изящными манерами, элитным гардеробом и укороченным рабочим днем. Он тоже немного рассказывает о проекте и, пожаловавшись на множество совещаний, высылает файл с паролями ко всем системам. Вот так просто взял и прислал. Без многоступенчатой системы запросов, обоснований и одобрений бизнеса. После чего я понимаю, что он мне больше не нужен. Он тоже это понимает, и между нами возникает напряженная пауза.

Впервые я вижу страх в глазах француза. Постояв рядом в задумчивости, он вежливо откланивается и уходит. На совещание. Я остаюсь работать.

Вернувшись вечером, он просит показать результаты. Скрывая удивление, я показываю. Он внимательно смотрит, но не комментирует.

Я понимаю, что мы вряд ли будем друзьями.

Несмотря на то, что мы смотрим глазами, видим мы все-таки мозгом. Порой он отказывается воспринимать увиденное, защищая себя воображением или искажением. Простая и всем очевидная правда, становится для него невидимой.

Наверное, каждый может вспомнить ситуацию, в которой он подобно слепому котенку бился головой о реалии окружающего мира, не в силах увидеть то, что легко видели остальные. Потом наступало позднее прозрение, с его неловкостью и изуродованным гематомами черепом.

Ты смотрел на отражение в зеркале, недоумевая: «Как же я мог это не замечать?», поглаживая лиловые кровоподтеки. Чувство боли смешанное с неловкостью заполняло душу, заставляя давать себе невыполнимые обещания, что никогда более. Однако проходило время, и все повторялось сначала. Очевидность не очевидна. Вернее, не очевидна тебе.

После того, как выяснилось, что нас берут для поддержки и усиления команды индусов, стало понятно для чего мы нужны французам. Вернее это стало очевидно всем, кроме Игоря.

Подобно шестнадцатилетней кокетке на балу, Игорь непрестанно болтает с французами, рассказывая о своей гениальности. Тот факт, что они плохо понимают, ничуть его не смущает, а то, что им на него наплевать, его мозг старательно игнорирует.

— Смотри, Бенуа задал Винсенту вопрос, а я на него ответил, — хвастает он мне, показывая свою переписку в чате.

«Как можно было с таким уровнем наивности дожить до седых волос?», — думаю я, не понимая, как людям удается сохранить наивность целомудренной после сорока.

Я молчу. Кто я ему, чтобы открывать глаза? Мне все равно, каких иллюзий он себе настроит и как больно придется их терять. Сорока двухлетний мужчина, муж и отец двоих детей наивно полагает, что он убедит мир в своей гениальности, и тот падет ниц. Все подставят головы и плечи с тем, чтобы он горделиво шагая, легко взошел на пьедестал.

Следует ли мне его предостеречь? Остановить поток неуемной фантазии? Вместе с остальными я с интересом наблюдаю за его поведением, не проявляя к нему ни сочувствия, ни заботы, ни предупредительности.

Эйфория переполняет Игоря. Он с восхищением смотрит в окна офиса, повторяя

— Посмотри, какая красота, море горы, шатодиф…

Панорама из окон башни, в которой мы работаем, действительно открывается красивая. Однако мне, почему-то вид на жительство кажется более приоритетным вида из окна. Перспектива ходить раз в полгода в полицию и стоять с шести утра в очереди вместе с, издающими не шанельные ароматы, жаждущими разных стран, сильно бьет по моему самолюбию. Францию я никогда не рассматривала как желанное место для дальнейшей жизни.

К моему удивлению остальное поведение Игоря вполне терпимое. Кроме патологической жадности и перманентного желания пообедать за мой счет, меня, пожалуй, еще напрягает его любовь постоянно ходить за мной следом. Никакие уговоры не действуют, и я спасаюсь только тем, что доезжаю до гостиницы, он идет в номер, а я спокойно могу дальше гулять одна.

Я не знаю, когда это началось. Мы знакомы больше пяти лет и наши отношения никогда не были даже сносными. И вдруг…

Я слышу, как Игорь в очередной раз хвалит меня, общаясь по телефону с Димой, с восторгом рассказывает о моих успехах Бенуа. Он мне больше не хамит, не спорит и смотрит на меня с восхищением. Поведение поменялось так резко, что я недоумеваю. Совершенно не понятно, что случилось.

Мне не хочется верить в то, что он влюбился, я отношу это к длительному отсутствию жены и как следствие секса. «Любовь зла», — язвительно шутит внутренний голос, вгоняя меня в ступор. «И что мне делать?».

Слабо адекватный влюбленный мужчина — заветная мечта любого романиста. Интрига, невероятные повороты сюжета, полная непредсказуемость поведения героя и прикованные к книге глаза читателей гарантированы. Если, конечно, этот роман не о тебе. Здесь сразу понимаешь, что выражение любовь до гробовой доски может иметь прямой смысл, причем для обоих персонажей.

Я растеряна, испугана и судорожно соображаю в надежде найти решение. Прежде всего, непонятно, что от него ждать. Личный опыт подсказывает, что сейчас основное — не развивать отношения. Нужно как-то дотянуть до дома, а там возможно все и закончится. Я убегаю под разными поводами после работы, стараясь сократить до минимума время проведенное вместе. Не разговариваю на отвлеченные темы. Однако очень сложно избегать человека, когда ты находишься с ним вместе целый день на работе. В глубине души я надеюсь, что он не будет сам предпринимать никаких шагов, по крайней мере, сейчас. В противном случае конфликт неизбежен. Мои надежды оправдываются, и мы возвращаемся в Москву, не успев разругаться. Игорь скучает, ежедневно звонит под разными вымышленными предлогами, зовет в офис, провожает до дома.

Муж смотрит на меня удивленно:

— Это опять Игорь? Что ему нужно?

Я блею, что-то несуразное в ответ, не желая делиться своими отнюдь не радужными подозрениями.

Отсутствие работы способствует философскому настроению и, утопая в меланхолии своих тягостных размышлений, я пишу рассказ «Проклятый февраль».

Ольга Николаевна надела пальто и мельком бросила на себя взгляд в зеркало. Мелкие морщины безжалостно истерзали красивое лицо. Однако отражение в зеркале совершенно не огорчило ее, наоборот, она улыбнулась и подумала: «В этом году уж точно минует», — и отправилась на работу.

Февральская погода кидалась из крайности в крайность, то заливая город солнцем, то заметая пургой.

Подъехав к офису Ольга Николаевна с трудом впихнула машину между огромными сугробами, оставленными расчищавшими парковку дворниками.

— Куда, — подскочивший к ней мужчина, размахивал руками, отчаянно жестикулируя и требуя переставить автомобиль. Женщина улыбнулась и посмотрела на охранника. Он немного замялся, что-то пробубнил под нос и ретировался.

Рабочая рутина засосала Ольгу Николаевну и закрутила в водовороте обычного будня. Вдруг телефон разразился громкой трелью, оторвав от монитора и требуя немедленного ответа.

— Але!

— Ольга Николаевна, это охранник с парковки. Вы не могли бы машину переставить, а то приехали снегоуборщики.

— Да сейчас.

Она быстро оделась и спустилась вниз.

Мужчина смотрел заискивающее и глупо улыбался.

— Хотите, я вам сам переставлю машину?

— Спасибо, не надо.

Она села за руль. Охранник бегал вокруг автомобиля красноречиво размахивая руками, видимо считая, что помогает. «Уйди, дебил, у меня парктроники», — злилась она, с трудом сдерживаясь, чтобы не наорать.

Наконец, она припарковала машину, даже не задавив навязчивого помощника и уже собралась бежать в кабинет, как он схватил ее за руки и, улыбаясь гнилыми зубами, предложил:

— Разрешите вас вечером пригласить в ресторан.

«О черт», — подумала женщина вырываясь и быстрыми шагами возвращаясь на рабочее место, — «Теперь хоть на метро на работу приезжай».

Компьютер запищал, сообщая о пришедшей почте и Ольга Николаевна взглянула на экран.

Пришло приглашение на доклад шведского профессора Б. Ольга Николаевна прочитала тему доклада и разулыбалась. «Наконец-то наша контора пригласила грамотного докладчика», — подумала она и нажала кнопку «принять».

Невысокий плотный седоватый мужчина вялым голосом на хорошем английском рассказывал о своих последних разработках, периодически перелистывая слайды. Немногочисленная аудитория слушателей, утомленная монотонной речью на иностранном языке, с трудом сдерживала зевоту.

Дождавшись окончания доклада, Ольга Николаевна подошла к лектору и задала несколько вопросов на интересующие темы. Профессор оживился и между ними завязалась дискуссия.

Вскоре к ним присоединился Олег — молодой коллега из соседней лаборатории и дискуссия скатилась в банальный спор. Растратив аргументы или желание спорить Б. подошел к Ольге Николаевне вплотную, словно не замечая третьего собеседника, стал приглашать в Швецию, предлагая совместную работу. Женщина тревожно поежилась и поняла, что беседу пора сворачивать. Она посмотрела в окно: длинная красная змейка стопарей на фоне темного неба подсказывала, что пора прощаться и уходить. Она улыбнулась и протянула руку.

— Профессор раскраснелся и, схватив Ольгину кисть двумя руками, посмотрел в лицо повлажневшими глазами и пригласил поужинать.

«Епт», — подумала Ольга Николаевна, вырвала руку и легкой походкой покинула аудиторию.

Подбегая к лифту она услышала шаги и как улитка вжалась в свое пальто.

— Забавный мужик, — услышала она голос Олега.

Ольга Николаевна облегченно вздохнула и обернулась.

— Вы на машине? — спросил Олег

— Нет в последнее время езжу на метро.

— Давайте я вас подвезу.

Ольга Николаевна впервые за долгие годы сидела на пассажирском кресле, слушая музыку и стараясь инстинктивно не нажимать ногой на тормоз. Они немного посмеялись над Б., потом перешли на нерабочие темы. Олег шутил, рассказывая смешные истории из жизни.

В хорошем настроении она вышла из автомобиля и направилась домой.

Серое рабочее утро, снова засосало ее своей рутиной. Неожиданно дверь кабинета открылась, и на пороге появился Олег. Его лицо светилось от счастья. Он подсел к столу и смотря ей в глаза принялся нести всякую ерунду.

Ольга Николаевна вздрогнула и подумала: «Проклятый февраль».

Хоумофис дает мне надежду, что все само собой рассосется. Эйфория Игоря сменяется депрессией.

Он прекращает звонить, писать в чат и только полуживой Мишка с вырезанным желудком и убитой химиотерапией печенью периодически передает жалобы Игоря на маленькую компенсацию за командировку и прочие свалившиеся на игореву голову мелкие неурядицы.

Я прекрасно понимаю, что «пострадать» — это излюбленная тема для женщин. Мужик один страдать никогда не захочет. Ему захочется помучить меня. Но как? Ответа на этот вопрос я не знаю. Остается ждать.

Наступает напряженная тишина. Время тянется мучительно медленно. Сначала французы пишут нам письма, но потом все стихает. В тот момент, когда я уже начинаю о них забывать, нам дают работу.

Вообще говоря, у нас не сложная задача: мы должны мигрировать четыре сервера с одной площадки на другую. Наши роли в данной работе четко разделены — Игорь отвечает за перенос самих серверов, я — за данные. Каждый этап выполнялся последовательно: сначала мы все проверяем, затем я готовлю и подключаю новые диски, потом Игорь заливает на них данные и переносит сервер, после чего я отключаю старые диски и миграция закончена.

Игорь оживает, снова начинаются звонки и радостное ежедневное щебетание по телефону. Анне-Гаелле спамит почту планами работ. Я облегченно вздыхаю, решив, что работа — это лучшее лекарство, в том числе от любовных грез. По крайней мере, мне помогает. Нам дают тестовое задание, и, поняв, что мы справляемся, выдают план работ на выходные. Я сажусь готовиться, а Игорь затихает. Анне-Гаелле и Бенуа засыпают меня вопросами, беспокоясь, все ли мне понятно и уточняя, как идет подготовка. Я не знаю, готовится Игорь или нет, но провоцировать разговор боюсь, убеждая себя, что французы расспрашивают не только меня.

Наступает суббота. С утра, выгнав мужа в магазин, я запираюсь в комнате. Кошка смотрит на меня изумленными глазами: «Что теперь, не почешешь и не погладишь?» Подобно наркоману, дорвавшись, наконец, до работы, я поглощена только ею. Все проверено и перепроверено, и когда Анне-Гаелле спрашивает: «Вы готовы?» Я с уверенностью отвечаю: «Да».

Я быстро выполняю свою часть работы, и Игорь приступает к миграции.

Наступает тишина. Он молчит. Мне кажется это странным, но я не люблю, когда мне лезут под руку, поэтому не пристаю с расспросами.

Вдруг…

— Ничего не работает. Куча ошибок! — окошко чата пищит и вздрагивает от его сообщений, демонстрирующих панику и неумение владеть собой.

— Начни с последнего сервера, — предлагаю я, — там все просто.

— Ничего не получается, — отвечает Игорь.

— Напиши Анне-Гаелле, — советую я.

— Что она может, она ничего не знает, — Игорь психует.

Я не планировала делать эту работу, не готовилась, ничего не читала. Время — час ночи, самое продуктивное время для обучения. Открыв документацию, я начинаю вникать. К счастью, ничего сложного в нашей работе нет. Разобравшись, я мигрирую последний сервер из списка.

Анне-Гаелле, не дождавшись от Игоря никаких сообщений, интересуется статусом работы.

Игорь жалуется, всех обвиняет, копирует в чат коды ошибок.

— Игорь, я мигрировала один сервер, — пишу я, надеясь хоть немного унять охватившую его панику.

— Нина мигрировала один сервер, четверть работы выполнено, — гордо рапортует Игорь.

— Хорошо, — отвечает Анне-Гаелле.

Однако о своих успехах Игорь молчит, и в чате снова наступает тишина.

— Позвать кого-нибудь тебе на помощь? — спрашивает Анне-Гаелле.

В ответ Игорь жалуется, что ничего не работает.

— Хочешь, я позову Винсента? — спрашивает она.

Наверное, Анне-Гаелле разбудила всю Францию. В чате появился не только Винсент, но и Бенуа.

Пока Винсент помогает Игорю, я мигрирую еще один сервер.

— Хорошо Нина, — пишет Анне-Гаелле.

Игорь уже не издает радостных криков, а Винсент, которому хочется спать, просит меня помочь Игорю мигрировать третий сервер.

В пять утра по французским часам наше время заканчивается. Общими усилиями, мы мигрировали третий сервер, а четвертый остается на потом.

За окном уже светло, в Москве часы показывают семь. Кошка садится мне на плечо и нежно лижет щеку. Я сжимаю ее в объятьях и заваливаюсь спать на диван, завернувшись в плюшевый плед.

На следующий день, не дождавшись, когда я проснусь, в первом часу меня будит муж.

— Я тебе кофе сварил, — говорит он, протягивая чашку, — и во сколько же ты легла?

Я медленно сажусь на диван, протирая заспанные глаза. Голова раскалывается от боли. Меня тошнит. Пытаясь справиться с головокружением, я отчаянно моргаю глазами, беру двумя руками чашку и осторожно, маленькими глотками пью кофе.

— В семь утра, — наконец я выдавливаю из себя ответ.

— Как работа? — расспрашивает супруг.

В полусонном сознании, потревоженном кофейным ароматом, медленно восстанавливаются события минувшей ночи.

— Игорь завалил свою часть работы, — говорю я, — теперь постарается свалить вину на меня.

— Это как свалить? — спрашивает муж, смотря на меня с неподдельным удивлением.

— Не знаю.

— А французы знают, что завалил он?

— Да конечно, вся переписка велась в чате.

Я действительно не знаю, как в этой ситуации можно обвинить меня, хотя, проработав несколько лет с Игорем, морально готова.

Игорь молчит. Поруганная гениальность страдает, переживая провал. Анне-Гаелле спокойно воспринимает произошедшее, и, сказав, что это не проблема, доделаем через две недели, присылает новый план работ.

Я продолжаю работать, согласно присланному графику, периодически сообщая Игорю о завершенных задачах. К вечеру вторника остаются мелкие недоделки. Я прошу его доделать, потому что у меня есть еще своя не начатая часть работы.

— Сама доделай, — отвечает Игорь.

— Игорь у меня еще на три листа задание, — возмущаюсь я.

— Я тебя не просил за меня делать, начала, вот и доделывай, — заявляет он.

Я не хочу выполнять его работу, но подумав, что за время, потраченное на спор, все можно было уже сделать, решаю — лучше закончу сама.

Программа выругалась. Я скидываю код ошибки Игорю, сказав, что сделаю потом, но он не унимается:

— Все, теперь я сам, ты ничего не знаешь, ничего не умеешь и не можешь, — заявляет он.

Я равнодушно воспринимаю его ругань и приступаю к своей части работы. Спустя полчаса Игоря понесло:

— Ты все испортила, теперь придется перезагружать сервер. Ты ни в чем не разбираешься. Ты завалила работу!

Окошечко с сообщениями всплывают после каждой его фразы, не давая мне ничего делать. Читая, я поражаюсь глупости сообщений. «Он шутит?», — недоумеваю я. Он не шутит. Написав еще пару листов проклятий в мой адрес, Игорь покидает чат. Пару минут я нахожусь в полной прострации, потом заканчиваю свою работу, проверяю и иду готовить ужин.

— Что случилось? — спрашивает муж, увидев мое перекошенное лицо.

— Игорь обвинил во всем меня, — отвечаю я.

— Ты это знала, — спокойно говорит муж, не понимая, как может расстроить то, что известно заранее.

— Да, знала.

Знание, как это ни странно, не принесло облегчения. На душе мерзко, я мешаю в тарелке жареные баклажаны, понимаю, что не хочу ничего есть, и возвращаюсь к компьютеру.

Мне нужно с кем-то поговорить. Я растерялась и не знаю, что делать дальше. Выбора особо нет, и я звоню Диме.

— Ты же знаешь Игоря, — спокойно отвечает Дима, — он всегда так себя ведет.

— И что мне делать?

— Подожди немного, он остынет.

— Дима, я бы подождала, французы не подождут.

У Димы тоже нет решения, все, что он может посоветовать, не поддаваться на провокации и постараться не завалить работу.

Я сижу у компьютера, мрачно смотря в монитор, и думаю, что нужно доделать то, что не получилось ни у меня, ни у Игоря, потому что уверена, что в противном случае он будет использовать это против меня. Подумала и сделала.

«Это уже неплохо», — решаю я, остальное буду решать по ходу пьесы.

Жизнь снова заставляет думать. Возвращаясь из офиса, погрузившись в невеселые размышления, я останавливаюсь рядом с витриной магазина оптики.

— Очки купить не желаете? — женщина — продавец посмотрит с интересом на одинокого покупателя.

— Очки? Можно. Плюс два у вас есть?

Обрадованная продавщица, схватив ключи, тащит меня к витрине.

— Вот, померьте.

— Розовые? — мое лицо корчится в ухмылке. — Нет спасибо, розовых очков я больше не хочу.

— Может сиреневые? — рука продавца тянется за очками, но я отрицательно мотаю головой.

Внимательно осмотрев витрину, я показываю пальцем на понравившуюся модель.

— Пожалуй, вот эти.

Продавщица смотрит на меня изумленно:

— Черные? Это же мужские!

— Да? Извините.

Опыт. Ты набиваешь себе шишки, плачешь, мечешься в поисках выхода, там, где, казалось, его не было, и быть не может. Ошибаешься, сходишь с ума, не спишь ночами, и находишь решение. Знакомые смотрят на тебя сочувственно и крутят у виска. Они не понимают тебя, им кажется, что ты ищешь приключения на свою пятую точку. Ты становишься одиноким, практически асоциальным. Нет, ты не выискиваешь проблемы, просто они у тебя есть, и ты пытаешься их разрешить. Большинству это не понятно. Твоя битва с обстоятельствами воспринимается как неоправданная суета. Люди не знают, что можно и нужно решать не только задачки из школьных учебников, а устранять все, что мешает твоему счастью и благополучию. Религия и социум учит смирению, принятию неизбежного и отказу от борьбы. Ты борешься. Это твоя жизнь. Ты к чему-то стремишься и совершаешь поступки. Все, что ты приобретаешь, называется жизненным опытом.

Игорь затих. Проходит день, еще один. Случайно я понимаю, что Игорь переписывается с французами, не ставя меня в копию. Я делаю замечание Арно, он извиняется и обещает, что такое больше не повторится.

— Как дела? — осторожно интересуется Дима.

— Игорь начал вести переговоры с французами у меня за спиной, — жалуюсь я.

— Хреново, — отвечает Дима. — Что будешь делать?

— Я сделала французам замечание, сказав, что они нарушают рабочую этику.

— А они?

— Извинились, обещали впредь так не поступать.

— Это уже лучше.

— Когда у вас следующая работа?

— Сейчас.

Во избежание повторения ситуации возникшей на предыдущей миграции, в чате сидят Винсент и Бенуа. Игорь снова нервничает и пишет мне с плохо скрываемой злобой:

— Тебе никто не понимает, у тебя куча ошибок.

— Ты о чем Игорь?

— О твоем английском. Это же невозможно понять.

— Бенуа меня понял, и мы с ним договорились. Кто меня не понял?

— Арно!

— Он просто тупой, успокойся, все в порядке.

— Нет! Не в порядке!

Я понимаю к чему все эти разговоры и мысленно произношу: «Нет, дорогой Игорь, сейчас ты не разведешь меня на скандал». На секунду я задумываюсь и спрашиваю:

— Что ты от меня хочешь?

Этот вопрос я украла у своего приятеля, подслушав его разговоры с женой. Наступает долгожданная пауза. Простота иногда убивает. По крайней мере, порывы идиотизма.

— Я хочу, чтобы ты писала без ошибок.

— Договорились, что-нибудь еще?

Он затихает. Очередной истерический приступ сорван, и наступает пауза, протяженностью в несколько дней.

Я потихоньку готовлюсь к очередным работам. Морально я уже готова делать все одна. Игорь молчит. День, два, три…

— Мама, я танцую Золотого божка в Баядерке, пойдешь смотреть?

— Конечно.

Гаснет свет, и я снова возвращаюсь в сказочный мир. Он кажется мне до боли знакомым, можно сказать, почти родным. Вот она — нестареющая трагедия жизни. Он любит ее, она любит его. Он клянется ей в вечной любви, но жизнь складывается по другому, и он находит себе богатую и знатную супругу. Она корчится от боли и умирает у него на глазах. Все, ее больше нет. От нее осталась только тень. Воспоминание о былой любви, чувствах, переживаниях, которое страшнее смерти. Оно остается с тобой навсегда. Диван, кальян и страдания по тому, что нельзя вернуть.

Тени. Прекрасные тени из прошлого. Как я люблю этот балет! Я смотрю на сцену и уже не могу отделить свою жизнь от этой сказочной трагедии, разворачивающейся у меня перед глазами. Почему мы не храним, что имеем? Почему не можем оценить, пока не потеряем? Почему страдаем по тому, что уже никогда не вернуть?

— Ты очень занята? Мне нужна твоя помощь.

Да Игорь, я знаю. Я тебе нужна. Страшно стало? Больно? Поиграл со своими чувствами? Наигрался? Великая вещь опыт. Он дает возможность видеть на несколько шагов вперед.

— Да конечно, я тебе помогу. Это же работа. Сейчас мы повязаны по рукам и ногам проектом. Мы должны его сделать.

Я пытаюсь предугадать дальнейший ход событий. Как мне поступить, чтобы отделиться от Игоря? Как разрубить это гордиев узел, связавший меня с неадекватным подонком? Я решаю пойти ва-банк — пишу письмо Анне-Гаелле и Бенуа, с просьбой дать мне еще дополнительную работу. Они отвечают вяло, мы бы рады, но… Я смотрю, поставили ли Игоря в копию. Нет, только Тьерри. Это уже не плохо. Я понимаю, что для того, чтобы дать работу мне, ее нужно отобрать от индусов. Пойдут ли на это французы? Как отреагируют индусы? Все это слишком не просто. Моя просьба повисает в воздухе без ответа.

Поскольку хамить мне Игорь больше не может, то следующей жертвой нападок становится Анне-Гаелле. Организация работы у французов построена очень грамотно. Анне-Гаелле делает Игорю несколько замечаний, он не реагирует на них, устраивая в ответ склоку, как он привык делать это в России. Анне-Гаелле на провокации не реагирует и жалуется на Тьерри.

Нас вызывают на телефонную конференцию и устраивают публичную порку. Тьерри жестко и четко объясняет, что подобное поведение недопустимо. Игорь не вникает в суть сказанного и не делает никаких выводов. Я начинаю паниковать, потому что понимаю: все идет к тому, что нас просто выкинут с проекта.

Мне нужно что-то придумать. Мозг лихорадочно ищет решение. Не найдя ничего гениального, отчаявшись, я звоню Диме и объясняю, что происходит.

У Димы свои проблемы: ему нужно сохранить нас как подразделение. Для этого он должен как можно больше людей задействовать на проекте с французами. Он предлагает подключить к работам Артема. Я задумываюсь.

Артем пришел в компании на полгода раньше меня. Он вежлив. Первое время помогал мне с организационными вопросами. У меня есть сильные сомнения, что он сможет противостоять Игорю. Артем всегда признавал за Игорем лидерство и никогда не делал попытки его превзойти. Хуже того, Артем слушает Игоря, верит и чаще всего вторит. Однако альтернативы у меня нет, и я соглашаюсь с Диминым предложением.

Дима просит прислать переписку Игоря с Анне-Гаелле и обещает написать Тьерри письмо с предложением подключить Артема.

Тьерри отвечает довольно быстро, никого не ругает и соглашается взять Артема.

Дима пересылает мне ответ Тьерри, а Ирине перебранку Игоря с Анне-Гаелле.

Ответ Ирины достаточно предсказуемый, она, конечно же, не видит криминала. Собственно, если бы она его видела, Игоря давно бы уволили. Понимая, что другого выхода нет, я разговариваю с Игорем сама. К моему великому удивлению он реагирует на фразу: «Нас выгонят с проекта», и склока с Анне-Гаелле прекращается.

Игорь вводит Артема в курс дела, и тот постепенно вникает в задачи. Тьерри осторожно интересуется, не сложно ли мне работать одной и с Игорем и с Артемом, и не нужна ли мне помощь. Я улыбаюсь, потому что понимаю, что вопрос чисто формальный. Если быть честной, я даже не заметила, что работы прибавилось. Я в душе все еще надеюсь, что на меня переложат часть работы индусов. Я пишу Тьерри вежливый ответ и осторожно интересуюсь у Анне-Гаелле, не дадут ли мне еще какую-нибудь работу. Она снова отвечает очень неопределенно, но не лишает меня надежды ее получить.

Мы по-прежнему мигрируем сервера с одной площадки на другую. На одной из миграций Игорь в общем чате пишет французам, что летом на пять недель уйдет в отпуск. Я перечитываю сообщение несколько раз, а затем переспрашиваю Игоря:

— Тебя отпустили на пять недель в отпуск?

— Три недели отпуска и две недели я буду работать удалено, — отвечает Игорь.

— Кто тебя так отпустил? — не унимаюсь я.

— Дима, — отвечает Игорь.

Ситуация кажется мне странной. Если он сказал французам, что будет в отпуске пять недель, значит, работать не будет, просто будет списывать часы на проект. Для нашей компании это одно из серьезнейших нарушений, если узнают — уволят и Игоря и Диму. Так рисковать Дима никогда бы не стал, следовательно, отпустила Ира.

Ситуация с отпуском Игоря не дает мне покоя. Я тоже так хочу, в отпуск на все лето, я тоже могу работать удаленно. Кому, в конце концов, какое дело, откуда я работаю, если я работаю в Марселе? Интуиция подсказывает, что меня не отпустят. Ира очень осторожная. Я понимаю, что здесь что-то не так. Так рисковать можно только ради близкого человека.

Я рассказываю мужу про отпуск Игоря и делюсь своими планами поехать в Европу. Моя идея уехать на все лето не вызывает у мужа радостных эмоций. Даже мое предложение забрать кошку не исправляет ситуацию. Впрочем, я понимаю, что мне строить подобные планы бесполезно: что позволено Игорю, никогда не будет позволено мне.

— Может, они родственники? — высказывает свое предположение муж.

— Сомневаюсь.

Муж идет к портфелю и достает бутылку вина.

— Сегодня у парнишки удалили косточку на стопе, — неожиданно переходит он к другой теме. — До этого по биопсии я поставил ему остеосаркому. Сейчас посмотрел — нет там саркомы. Я сказал родителям, что это остеомиелит, а они притащили мне пакет с фруктами, конфеты и бутылку вина.

Сначала я не понимаю, что мужа так расстроило.

— А в чем проблема то? — уточняю я.

— Я чувствую себя уродом. Из-за меня мальчишке удалили кость, а родители еще и подарков принесли.

— А если бы ты сразу поставил остеомиелит, ему бы не удалили косточку?

Муж жмет плечами.

— Не знаю.

Мне не понятна реакция мужа.

— Ты считаешь, что лучше пропустить остеосаркому? — спрашиваю я.

— Причем здесь это? — не понимает он.

— Потому что самое главное, на мой взгляд, не пропустить зло. Мальчик, что инвалидом будет? Нет. Подумаешь косточка на стопе! В любом случае мальчика нужно было оперировать.

— Меня и так все зовут «доктор Зло», — расстроено говорит муж.

— Потому что ты «зло» не пропускаешь.

Нас вызывают в офис и, несмотря на мое полнейшее нежелание видеть Игоря, я все-таки решаюсь приехать и расспросить поподробнее, как ему удалось договориться на пять недель отпуска. Он вальяжен и доволен собой. Я вижу похоть во взгляде. Он даже представить не может, насколько он мне противен.

С трудом сдерживая приступ тошноты, я осматриваю его взглядом «с ног», пытаясь понять, в чем корень самоуверенной наглости, светящейся в его глазах.

Мы прощаемся. Игорь стоит около выхода, и я знаю, чего он ждет. Он надеется, что я сейчас сорвусь, побегу за ним, позову к себе домой. На его самодовольном лице нарисован вызов. Мне хочется грязно выругаться, мой «французский» рвется наружу. Усилием воли я заставляю себя промолчать. Я чувствую, как взгляд мутнеет, словно на моих глазах образуется фаервол. Меньше всего на свете мне хочется, чтобы он догадался, о чем я сейчас думаю. Секундная перестрелка взглядами.

— Пока, — говорю я, взмахнув рукой, разворачиваюсь и ухожу.

«Нет, Игорь, — говорит мой мозг, — у нас с тобой никогда не будет личных отношений»

Как вы представляете себе Бога? Такой синеглазый с бородой и ореолом вокруг головы? Как бы и не так. Бог — это мужичок не интеллигентной наружности предпенсионного возраста в синей робе с надписью «Чистый свет» в серверной комнате, рядом со шкафом сайта «Одноклассники» или в «Газпроме» рядом с одним из мейнфреймов. Подходит тихонечко к розетке, и тут у него мобильник в кармане штанов как зажужжит! Мужичок вздрагивает, и рука инстинктивно хватает за рубильник. Все — тишина. Ни тебе первой фазы, ни второй. Потом потихоньку выползают апостолы Павел и Петер, держа пачку бекапных лент подмышкой. А если кого не заархивировали… Светлая ему память.

А вы когда-нибудь были Богом? Я — несколько раз в жизни. Вспоминать, конечно, не люблю, но забыть вряд ли смогу.

Началось все красиво. Вы, наверное, заметили, все самые страшные трагедии всегда начинаются красиво. Цветы, счастливые лица, бутылки шампанского разбивающиеся о борт корабля и белая пена, стекающая с надписи «Титаник».

Мне пришло письмо от Тьерри с вызовом на конференц-колл. Несмотря на то, что в приглашении не было ни слова о тематике встречи, я быстро догадалась, о чем пойдет речь. Ни Игоря, ни Димы в списке приглашенных не было.

Осторожно, чтобы не спугнуть неожиданно улыбнувшуюся удачу, я поинтересовалась у Димы, не знает ли он случайно, причины вызова. Он удивленно покачал головой: его не только не позвали, даже не поставили в известность. На самом деле, я по списку приглашенных догадывалась, о чем пойдет речь. Французы включили меня в основной состав работающих на проекте, передав часть работы индусов. Не на веки вечные конечно, пока до конца года. Теперь я буду вместе с Марком и Матью заниматься миграцией серверов с виртуальными машинами, а еще у меня, возможно, будут собственные задачи. Это была первая одержанная мной победа на этом проекте. От счастья я прыгала, как школьница. Я слышала счастливые голоса Арно и Анне-Гаелле и недовольное бурчание индусов.

— Вы не хотите приехать в Марсель? — доброжелательным тоном поинтересовался Тьерри.

Я не восприняла это всерьез, решив, что это шутка над извечными пожеланиями Игоря съездить еще раз во Францию.

«Папам — папам — папам», — пела моя душа, вслед за Эдит Пиаф, а глаза тихо светились от счастья. По сути ничего не изменилось, кроме того, что работы стало много. После годичного безделья получить много работы — разве это не счастье для трудоголика?

— Дима, они меня взяли! — я не могла удержаться и не похвастать.

Это началось в пятницу, с письма Арно. Наверное, он думал о том, как проведет викенд, о теплом море и пляже. Задание было подготовлено наспех. Прочитав несколько раз письмо, я загрустила. Мне нужно запустить копирование данных для нескольких десятков серверов между двумя площадками. Репликацию, как это принято называть. Неясного слишком много, и я уточняю детали. В ответ как обычно — тишина, Арно ничего не понял и не ответил. Наступает понедельник, затем вторник. У меня раньше не было подобных задач и это ставит меня в тупик. Словно параноик, я пишу подготовительные записи, но высокий риск потери данных, в случае совершения ошибки и отсутствие необходимой информации не позволяют мне что либо делать на проекте. Отсутствие опыта выполнения подобных задач пугает меня еще больше. Неожиданно для себя я осознаю, что предложение приехать, хоть и было сказано в шутливом тоне, вовсе не было шуткой. Самое ужасное, что я даже не знаю, у кого спросить. Не говоря о том, что спрашивать неловко, вроде как сознаешься в том, что недостаточно квалифицирован. Потерзавшись сомнениями, я пишу в чат Бенуа. Он крайне удивлен тем, что меня не проинформировали и говорит, какая часть задания уже не актуальна, из-за отсутствия дискового пространства. Я вздыхаю с облегчением и еще раз смотрю на список — там остался только один сервер. Пожаловавшись Бенуа на большое количество копий оставленных индусами, я прошу разрешения их удалить, но получаю отказ.

— Индусам дали задание все удалить, — пишет он, — жди.

Состояние внутреннего дискомфорта медленно заполняет мою душу. Несколько раз я захожу сначала на одну дисковую подсистему, затем на другую. Ничего не меняется. Внутренний голос советует ничего не делать. Разобраться в помойке, созданной индусами, очень не просто. Я снова пишу список команд, но выполнение откладываю на день, два три…

Дата завершения задания с каждым днем становится все ближе, заставляя меня все сильнее нервничать. Индусы не торопятся делать свою работу. Может мне тоже ничего не делать?

Однако, как это часто бывает в жизни, Аннушка уже пролила масло. Несколько различных фактов сходятся вместе, образовав тугую петлю, сплетенную по размеру моей шеи. Альтернатива между «не сделать» и быть обвиненной в неисполнительности, и «сделать вопреки всему», разрешается в пользу последнего, я собираю волю в кулак и…

Звонит телефон. Падчерица на том конце провода жалуется на отсутствие работы и денег, я же на занятость и невозможность сейчас отвлекаться на телефонные разговоры. Собеседница не слушает меня, она хочет выговориться. Не сумев отвязаться от разговора, я решаю сделать работу ровно на половину — создать группу из дисков для репликации, но саму репликацию не запускать. Наивно пребывая в полной уверенности, что создание группы ни на что не влияет, я слушаю телефонные излияния, продолжая работать. Увидев сообщение об ошибке при создании, я смотрю внимательно и понимаю, что перепутала направление репликации. Недолго думая, я удаляю группу, мысленно продумывая текст письма с отказом продолжать работу, пока индусы не удалят все лишнее. Я еще не успеваю повесить трубку, продолжая слушать телефонные жалобы своей родственницы, как мой чат оживает и пестрит сообщениями от индусов.

— Ты положила сервер, какой у тебя номер ченжа? — пишут мне люди с длинными плохо читаемыми именами.

Я ничего не понимаю, не успевая читать сообщения и переключаться между всплывающими окошками.

Неожиданно, среди всей этой суматохи созданной индусами, появляется Каторина Берлиоз.

— Что ты здесь делаешь, на нашем проекте? — возмущается она.

Это кажется какой-то мистикой. На секунду вспоминается молодость, я весом сорок восемь килограммов работаю программистом в бухгалтерии, и увидевшая меня главный бухгалтер возмущенно кричит: «Что ты тут делаешь девочка, на наших компьютерах, у нас, между прочим, там программы!». «Это мои программы, — оправдываюсь я, — я их вам пишу!». «Кого вы нам привели, что это за школьница!?», — слышу я возмущенный крик. «Она, между прочим, университет закончила», — звучат жалобные оправдания моего начальника…

Я чувствую, как испарина покрывает мое лицо. Словно из-под земли, в чате появляются еще несколько индусов. Мой компьютер трясся от потока сообщений. Я ничего не понимаю.

— А что случилось? — удивленно спрашиваю я Каторину.

— А что ты делала? — отвечает она мне вопросом на вопрос.

Я рассказываю, что было сделано, пребывая в полной уверенности, что невиновна.

— Ты положила сервер, — спокойно сообщает мне Каторина и устроила проблему для бизнеса максимального уровня критичности.

Шок. Это кажется сном, нелепостью. Она точно меня ни с кем не перепутала? Мы говорим обо одном сервере?

— Да но, я не запустила репликацию, — удивляюсь я.

— Я знаю, — отвечает Каторина, — после перезагрузки сервер нормально работает, если бы запустила, уничтожила бы все данные. Какой у тебя номер ченжа?

Я не сразу понимаю, что она от меня хочет, и судорожно ищу письмо с заданием. В нем указан номер заявки в ченж менеджменте. Едва я успеваю скопировать номер, как меня вызывают на конференц-колл.

Индус по имени Судип выкладывает в чат логи. Время между тем как я создала и удалила группу две минуты. На две минуты база данных не отвечала на запросы.

Наконец, до меня доходит, что я устроила катастрофу. Маленькую локальную катастрофу французскому бизнесу, перепутав направление из-за большого количества дисковых копий оставленных индусами.

Холодно. Я не чувствую не рук ни ног и с трудом шевелю бескровными губами. Постепенно все проясняется. Я понимаю, что вся моя переписка, включая чат, распечатана. Арно забыл включить этот сервер в ченж, когда отправлял данные для согласования с бизнесом. Поэтому индусы не знали, что я на нем работаю, и перезагрузили его. Двадцать минут на перезагрузку. «Быстро поднятое упавшим не считается», — вспоминаю я, но мне не смешно, здесь это не поможет.

Меня опять вызывают на конференц-колл. На этот раз Тьерри. Пока еще не все собрались, Анне-Гаелле успевает шепнуть мне в трубку: «Не переживай, все обойдется». Я слышу, как Тьерри произносит магическое: «Человеческий фактор». Он задает мне несколько вопросов, я блею что-то несуразное в ответ, путаясь в словах, временах и предлогах. Тьерри переходит к расспросам Арно, которого обвиняет его в неправильно созданной заявке в ченж менеджменте. Арно растерян и подавлен, отвечает тихим голосом. Тьерри это не смущает, он зачитывает текст ченжа вслух.

— Работы не окажут никакого влияния на бизнес.

Слышен дружный смех. Неожиданно я осознаю, сколько там собралось народа в конференц-зале и понимаю, что они собрались потому, что я положила сервер. Тем не менее, Тьерри не задает мне больше вопросов, он продолжает допрашивать Арно, потом переключается на Бенуа, который тоже получает пакет обвинений за то, что не отвечал на письма и не присылал обновления. Бенуа в отличие от Арно, пытается возразить. Тьерри резко обрывает его, диалог превращается в ругань и они переходят на французский. Я теряю нить обсуждения, молчу, держа около уха телефон, но не понимаю, о чем говорят. У меня своя внутренняя катастрофа. Я не пытаюсь оправдаться даже перед собой. «Виновна». Меня вызывают на следующую конференцию, одни и те же вопросы, одни и те же ответы. Еще одна, еще. Когда же это закончится? Бизнес запрещает использовать программу, вызвавшую падение сервера, о чем нас всех извещают. Программисты обещают доработать. Хотя судя по всему, они мало что могут изменить. Кривые ручки никто отменить не в состоянии.

Я никому ничего не рассказываю, даже мужу. Это моя личная трагедия. День за днем, я проигрываю ее снова. Мозг восстанавливает события, и я мысленно повторяю ситуацию, приведшую к катастрофе. Анализируя допущенные ошибки, я повторяю: «Больше никогда так не буду делать». Где-то в глубине души мне понятна бесполезность этого нескончаемого самокопания, но я не могу остановиться.

«Все, сейчас тебя просто выкинут с проекта», — говорю я себе и жду приговор.

В чате появляется Тьерри, и я уверена — вот оно. Он вновь задает те же вопросы, а я вновь повторяю ответы. Он вежлив, даже ласков, пытается шутить и рисует дурацкие смайлики. Мне кажется, что он издевается надо мной. Очень хочется плакать, но я не плачу, потому что прекрасно знаю, что справлюсь, переживу и это. Как говорила одна моя знакомая вдова: «Никто не умер». Наша переписка тянется несколько дней. Тьерри спрашивает, практически одно и то же, извиняется, прощается, снова появляется, рисуя смайлики и радостно сообщая:

— Это снова я!

Наконец он задает мне вопрос, который называет последним:

— Ты запустила репликацию? — спрашивает он.

Это ставит меня в тупик. Я не запускала репликацию, более того Катя Берлиоз это подтвердила.

— Нет! Я не запускала, — пишу я в истерике, не понимая, с чего у него возник этот вопрос.

Тьерри переключает разговор на другую тему, выясняет, есть ли у меня доступ к серверу разработчиков, спешно его мне организует и, наконец, извиняясь, что уходит в отпуск, прощается.

Наступает тишина. День, два, три я тупо смотрю на экран не в состоянии ни писать, ни работать. Арно исчезает из чата. Мне кажется, что его уволили. Неужели теперь моя очередь?

Наконец, нервы мои окончательно сдают, и я умоляю Анне-Гаелле дать мне какую-нибудь работу.

— Сейчас пришлю, я жду, когда бизнес даст разрешение на ченж, — спокойно пишет она и вскоре присылает новую задачу для меня, Марка и Матью.

Я делаю, Марк проверяет меня, объясняет, если я делаю, что-то не правильно. Матью мигрирует сервера. Задания огромные. Сначала я просиживаю над каждым по несколько дней. Мне присылают еще и еще. Я пишу несколько образцов, это позволяет ускорить работу. Спустя неделю Марк прощается, сказав, что уходит в отпуск. Мы работаем с Матью вдвоем.

Все постепенно возвращается на круги своя. Присылают новые ченжи и для нас с Атёмом, для меня и Матью и мне лично. Немного успокоившись, я рассказываю о случившемся мужу. Он недовольно ворчит, обижаясь, что я так долго молчала.

— Я же говорю тебе о своих ошибках! — возмущается он.

— Потому что о них становится известно спустя годы, а о моих — спустя минуты, — возражаю я.

— Зато мои ошибки смертельны, — не унимается он.

— Да конечно, я же не врач, но судя по реакции, человечество воспринимает куда болезненнее потерю денег, чем смерть людей.

К августу все возвращаются из отпусков. Игорь полон оптимизма и самоуверенности.

— Анне-Гаелле, — пишет он, — я готов выполнить работу любой сложности, в том числе миграцию кластерных серверов.

— Хорошо Игорь, — отвечает Анне-Гаелле и присылает задание на миграцию.

Я несколько раз перечитываю письмо. Моя задача ясна, я делаю диски и подключаю к серверам. По поводу ребят у меня есть сильные сомнение.

— Может, мы сначала соберем тестовый стенд? — предлагаю я.

Отдохнувший мозг Игоря игнорирует мою осторожность. Он бросает мне в чат несколько высокомерных реплик, и я, усмехнувшись, жду результатов миграции. Открыв все возможные консольные окна, я внимательно наблюдаю за процессом.

— Анне-Гаелле, я не могу поднять сервер у меня откат, — пишет Артем, и я подключаю ему старые диски.

Однако и вернуть все в исходное состояние Артем не может. Вскоре я вижу, что Игорь пытается откатиться, но тоже не в состоянии поднять сервер. В чате наступает тишина.

У меня слипаются глаза. Я вижу, как Анне-Гаелле покидает чат и следую ее примеру, понимая, что она дала нам для миграции тестовые сервера и потеря их работоспособности не критична для бизнеса.

Утром я аккуратно расспрашиваю Артема. Он рассказывает, что они просидели до четырех утра, пока восстановили работоспособность.

Интересно, размышляю я, какие выводы сделают они для себя из этой ситуации? Наступает напряженная пауза. Поруганная гениальность Игоря снова страдает, но на этот раз недолго. Совершенно неожиданно и достаточно навязчиво Игорь предлагает мне свою помощь в работе.

Сначала я удивилась, потом насторожилась и, в конце концов, вежливо, но жестко отказалась. Ситуация кажется мне несколько странной. Я совершенно не понимаю, как он собирается выполнять мою работу? Ведь ченжи присылают мне лично в почту, никто не ставит Игоря ни в копию, ни в известность. Кроме того, для выполнения необходим доступ к ресурсам, которого у него нет. Не собирается же он взять у меня логины и пароли и работать под моим именем, выдавая себя за Нину.

Не добившись от меня согласия, Игорь не успокаивается и принимается терроризировать своей альтруистической идеей Анне-Гаелле.

— Игорь, если Нине нужна будет помощь, ей помогут специалисты французской команды, — достаточно жестко отказывает она, пресекая продолжение дискуссии на данную тему.

Пораженная как игоревой наглостью, так и «ангельской» резкостью, я зову мужа и показываю ему нашу переписку.

— Он знает о том, что у тебя есть другая работа с французами, — комментирует муж, прочитав наш чат.

— Откуда? — я поражена.

— Кто-то ему сказал.

— Я никому, кроме Димы, не говорила, — возражаю я.

— Значит, Дима сказал, — убежденно сообщает супруг.

— Нет, это исключено, у них не те отношения, — я не могу в это поверить и агрессивно возражаю.

— Может Дима сказал Ирине, а Ирина передала Игорю? — предполагает супруг.

Это вполне возможно, но с какой стати, Ира стала информировать Игоря о моей работе с французами?

Я физически ощущаю, как закрутились шестеренки у меня в голове. Словно чьи-то ловкие натренированные пальчики собирающие грань за гранью кубик Рубика, мой мозг выстраивает логические цепочки, сопоставляя известные факты. Вдруг все становится на свои места, и я обалдевшая от собственного открытия восклицаю:

— Он с ней спит! Игорь спит с Ириной!

Муж смотрит на меня удивленно и интересуется:

— А сколько ей лет?

Я жму плечами и захожу наш сайт, где выложена информация о сотрудниках. Никаких дат. Ира не дает возможность высчитать свой возраст. Я открываю другой сайт.

— Кандидатская диссертация в восемьдесят седьмом. Моя, в восемьдесят девятом, значит года на два меня старше, — говорю я.

— А Игорю? — спросил муж.

— Он младше меня на десять лет.

Муж смотрит с плохо скрываемым сомнением и жмет плечами.

— Ты подумай, — не унимаюсь я, — она, рискуя карьерой, отпустила его на пять недель в отпуск, многократно отмазывала его, пробила повышение. Он как-то хвастал, что завалил проект, а компания выплатила за него штраф в шестьсот тысяч рублей.

— И Ира его отмазала? Может, ты и права, — добавляет он. — Но тогда ее нужно гнать в шею.

Я вижу по выражению лица супруга, что он не верит в мое предположение, но у меня сомнений нет. Слишком красиво и ровно все выстраивается логически. Невольно у меня возникает вопрос: «Что делать?». Я судорожно ищу ответ. Ничего умнее, чем написать на них кляузу, в голову мне не приходит. Я делюсь своими планами с мужем, но он сомневается в эффективности.

— Они ей же и отправят твое письмо, — с усмешкой говорит он.

Я знаю, что это не так, потому что компания американская, а у них к доносам относятся серьезно. Другое дело, что у меня слишком мало фактов.

Неожиданно на помощь мне приходит Дима, рассылая письмо с указанием часов, которые мы списали за лето. Французам не понравилось количество, и они прислали запрос. Я вижу, что Игорь списал неделю, которую провел в отпуске на проект и понимаю, что у меня уже появились факты, а не только эмоции и догадки. Другое дело, что сказать себе: «Нужно писать донос» и написать его — это две разные вещи. Моя русская ментальность мешает осуществить задуманное. Я, как неприкаянная, хожу по комнате, заламывая руки, не в силах заставить себя ни работать, ни писать. Телефонный звонок прерывает мои литературные терзания. Дима вызывает на встречу с новым заказчиком. С плохо скрываемой радостью я бегу на работу. Ира встречает меня елейной улыбкой, я размазываю по лицу фальшивую радость встречи, искренне надеясь на скорую развязку. Вскоре выясняется, что Игорь тоже приглашен на встречу, хотя он отказался от этого проекта, сославшись на свою полную некомпетентность. Я удивленно смотрю на Диму и задаю ему прямой вопрос. Дима не отвечает, подключая Игоря на коференц-коллу. В процессе разговора выясняется, что работа есть только для меня.

Я иду домой и вдруг понимаю, что вне зависимости, будет ли Игорь работать или нет, он все равно спишет с этого проекта часы. Я понимаю, как Ирина выбила ему повышение и почему у него всегда была такая высокая утилизация. Эмоции захлестывают мой мозг. Я начинаю думать на английском, и текст письма, словно один из моих рассказов, возникает в голове уже в готовом виде. Прихожу домой, записываю, исправляю ошибки, стараюсь убрать лишнюю эмоциональность, делая акцент на факты, дополняю цитатой из письма французов и…

Тяжело. Мне физически тяжело отправить донос. Я снова хожу по комнате из угла в угол, собирая в кулак силу воли. «Если ты не напишешь, Ира тебя выживет. Ей совершенно не нужно, чтобы кто-то знал правду. То, что ее ненаглядный Игорек на самом деле ничего не знает», — подсказывает мне мозг, и я отправляю письмо.

Страх, ожидание и, наконец, долгожданный ответ, больше похожий на отбойник: «Письмо переправлено в Европу» Я начинаю размышлять, как вообще такое могло произойти, что они стали любовниками. Вспоминаю рассказы Игоря, про его многочисленные косяки и понимаю, что, по сути, Ира сама его к этому подтолкнула, зажав между альтернативой увольнения или переходом на личные отношения. «Почему же я так никогда не поступала?», — я задаю себе вопрос и не могу найти на него ответ. Вспоминаются несколько ситуаций в жизни, когда переход на личные отношения с руководителем, помог бы мне в плане карьеры на какой-то период. Почему я не сделала это? Наверное, потому, что понимала, что это не решит моих глобальных проблем. Начальники меняются, всем мил все равно не будешь. Если ты не являешься специалистом, кратковременный взлет тебе ничего не даст. «Может это просто самооправдание и ложь себе?»

Жизнь продолжалась. Я стараюсь держаться спокойно и не показывать свое волнение. Работа, как спасательный круг, помогает не сойти с ума. Никакой реакции на мое письмо нет. Я пытаюсь уловить малейшие оттенки настроений. Дима продолжает поддерживать со мной хорошие отношения, Игорь немного загрустил и реже хамит…

Придя в офис, я вижу, как Ира самодовольно вычитывает тощего еле живого Мишу, за ошибку куда менее серьезную, чем допущенная мной летом. Ситуация аналогична: прожект менеджер не предупредил заказчика о предстоящих работах, давая задание инженеру, а тот совершил ошибку, положив сервер. Мне безумно жалко Мишу. «Господи, да когда же ее уволят!», — шепчу я про себя, осознавая, что моя кляуза была пустой и бесполезной затеей.

Работы становится очень много. По зеленому огоньку чата я вижу, что Марк вернулся из отпуска, но он больше не учувствует в работах со мной и Матью. Несмотря на то, что работаю с утра до позднего вечера, я все равно не успеваю все сделать, приходится доделывать в выходные. Уже очевидно, что в отпуск я пойду не раньше декабря. Этот факт меня не особенно огорчает. Я счастлива, что Тьерри не выгнал меня с проекта, что мне дали этот шанс, и я готова вылезти из кожи вон, лишь бы оправдаться, наверное, больше перед собой, чем перед французами. Ни Артему, ни Игорю я ничего не сказала, про летний инцидент. Если бы подобное случилось в России, меня бы непременно ждало увольнение.

Артем время от времени хамит, не понимая своих ошибок и утверждая, что это мои недоделки. Я понимаю, откуда дует ветер, и про себя улыбаюсь: «Игорь сменил тактику и теперь действует через Артема». Меня это даже не напрягает. Я хорошо знаю, что это ненадолго. После того, как Игорь завалит очередную миграцию, он все свалит на Артема и они поссорятся.

Неожиданно мне приходит приглашение на серию конференц-коллов с индусами, причем присутствие мое обязательно, о чем говорит статус «рекваемент». Местные программисты дописали программу, с помощью которой я положила сервер, и хотят устроить ее тестирование. На фоне катастрофической загруженности многочасовые конференции, да еще необходимость найти время на тестирование превращают мою жизнь в кошмар. От усталости я не могу спать. Муж недовольно ворчит, но отказаться от работы я не могу.

Все усложняется тем, что индусы явно не в восторге от моего подключения к их работам. Мне сложно согласовать с ними время тестирования, стоит мне начать работать, как они требуют прекращения тестов, отбирая сервер.

Анне-Гаелле участия в этих работах не принимает. Я не понимаю, ни свою роль в этом тестировании, ни кто и зачем подключил меня к этим конференц-колам. Словно слепой котенок я отчаянно и безуспешно задаю вопросы ведущему, но он только удивленно жмет плечами, отвечая, что кто-то из прожект менеджеров. Кто и зачем остается за гранью моего понимания. Несмотря на то, что здесь помимо моей роли, как специалиста по дисковым подсистемам, есть еще юниксовая часть, ни Артема, ни Игоря к работам не подключили. Возможно, им известно, что я знаю ЮНИКС. Мне очень тяжело, но я знаю, что скорее умру, чем пожалуюсь и откажусь от работы. Единственное, что меня мучает — я не очень понимаю, что от меня ожидается. Никто не удосужился поставить задачу, и я не знаю, какой результат от меня ждут. Конечно, после того, как я уронила сервер, моя известность в команде французов сильно возросла. Маленький секрет женской привлекательности.

«Вы чувствуете себя одинокой, вам не хватает мужского внимания? Не проблема — уроните что-нибудь, например высоконагруженный сервер базы данных», — думаю я усмехнувшись. При астрономическом количестве прожект менеджеров на проекте, найти того, кто включил меня в эти работы, кажется невыполнимой задачей. Конечно, можно спросить у Тьерри, возможно, он в курсе, но после всех этих разборок мне страшно с ним общаться. Принцип держаться подальше от начальства, кажется мне как нельзя более подходящим к данной ситуации.

Я долго размышляю и морально собираюсь с силами, прежде чем решаюсь написать ему в чат. Стараясь быть максимально вежливой, я долго расшаркиваюсь перед тем, как задаю основной мучающий меня вопрос: «Не знаете ли вы, зачем меня включили в тестирование и что от меня ожидается». Тьерри не сразу понимает, что меня интересует, и очень вежливо расспрашивает. Ответа на мой вопрос у него нет, он лишь высказывает предположение, что я должна помочь французам с тестированием. «Значит, это не он меня включил», — решаю я. Тем ни менее, очередное письмо, приглашающее меня на конференц-колл, уже приходит со статусом «опцион», значит мое присутствие желательно, но не обязательно.

«Так он или не он?». Пока я мучаю себя этим вопросом, меня и вовсе выкидывают из конференций.

В остальном мои прогнозы, как обычно, сбываются. На очередной миграции Игорь кладет сервер и ругается с Артемом. Напряжение в отношениях с ребятами у меня немного спадает. Уменьшается и число задач.

Анне-Гаелле уходит в отпуск, передав Арно свои обязанности. Не выдержав свалившейся на него ответственности, Арно скоропостижно заболевает. Тьерри сообщив об отсутствии обоих менеджеров, начинает руководить работой сам. Он не вникает в тонкости заданий, отдавая на мое усмотрение распределение ролей. Неожиданно я превращаюсь в руководителя нашей группы. Игорь затихает и беспрекословно выполняет то, что я говорю. Не спорит, не изображает обиженного гения, убеждая в своей адекватности и обучаемости.

Совершенно случайно я узнаю, что французы завершили тестирование. Тьерри пишет мне об этом в чат, интересуясь, все ли я поняла. Сказав, что последнюю часть тестов я пропустила, потому что менеджеры перестали включать меня в конференции, я чувствую, что поставила его в тупик. Он растерян, расстроен и расспрашивает, не стоит ли мне приехать в Марсель на несколько дней и пообщаться с разработчиками. Ехать мне не хочется, но бег по граблям хоть и любимый русский национальный спорт, не мое хобби. Поняв, что мое участие было не случайностью, я паникую. На сей раз я не воспринимаю приглашение как шутку. Постоянно терроризирующие меня индусы, отсутствие четко сформулированной задачи и нехватка времени действительно не дали мне возможности подойти к тестированию серьезно.

Тьерри высылает запрос на командировку, Дима подписывает его, не задав ни одного вопроса, я собираю сумку. Заметив, что кошка посмотрела на меня как на предателя, и я предусмотрительно убираю тапки. «Три дня», — говорю я мужу и сажусь в такси. Тьерри интересуется, когда я прилечу, обещая встретить. Мне неловко, но он объясняет, что времени у меня очень мало и иначе, я опоздаю на встречу.

И вот…

Шасси стукаются о взлетно-посадочную полосу, реверс и я снова в Марселе. Проходя через строй вооруженных до зубов военных, я невольно вспоминаю трагедию в Ницце. Стеклянные двери выпускают меня наружу, и я оказываюсь в зале ожидания. Тьерри машет мне, я не успеваю протянуть руку, как он обнимает меня и целует. Во Франции так принято, но я никак не могу к этому привыкнуть. Он не обращает внимания на мое замешательство, забирает сумку, и мы быстро идем к машине. На проходной у меня отбирают паспорт, наверное, предупреждая случай воровства французских национальных ценностей, и выдают гостевой пропуск. Мы разбегаемся по переговорным комнатам, и рутина всецело поглощает меня. Сейчас у меня есть свой тестовый сервер, документация, и я забываю обо всем, даже времени. Голос Тьерри возвращает меня в реальность. Часы показывают пять вечера, мне нужно заселяться в отель.

Он вскользь интересуется как у меня дела, и я начинаю рассказывать, как, вдруг, к нам подходит миловидная девушка и Тьерри расцеловав, представляет ее мне:

— Каторина.

— Мы знакомы, заочно, — улыбается девушка, — вы же та самая Нина, которая устроила нам «fault».

«О мой Бог, это Каторина Берлиоз!», — понимаю я и чувствую, как белеет мое лицо.

Девушка, поулыбавшись, исчезает в неизвестном направлении. Словно кошмарный сон, возвращаются воспоминания. В состоянии полной прострации я забираю паспорт на проходной и выхожу на улицу.

С моря дует холодный осенний ветер, напоминая, что кончается сентябрь. Тусклые желтые фонари плохо освещают сумеречный осенний вечер. Промозглая сырость забирается под одежду. Тьерри смотрит мне в глаза, глупо улыбаясь.

— Ты расстроилась, потому что она тебе напомнила о летнем инциденте? — спрашивает он и тут же добавляет. — Забудь — это человеческий фактор, все люди время от времени совершают ошибки.

Неудержимый поток эмоций вырывается наружу. Я прекрасно понимаю, что Тьерри не виноват, но он стоит рядом и все мое негодование обрушивается на него:

— Как я могу это забыть? Теперь это все время будет преследовать меня, словно клеймо, — кричу я. — Понимаешь, у меня пальцев на одной руке хватит, чтобы перечислить все ошибки в работе, допущенные за всю мою жизнь, а эта — одна из них. Хочешь, я назову тебе все?

Тьерри молчит.

— Однажды у нас отключили электричество, — начинаю я свою исповедь, — я бегала и переключала оборудование на резервное питание от батареи. Пробегав по этажам около часа, я вернулась в комнату и чисто автоматически включила чайник. И все упало. Это раз. А еще…

— Хочешь, я расскажу про свой «fault»? — вдруг спрашивает Тьерри.

От неожиданности я замолкаю, киваю головой и внимательно смотрю ему в глаза. Он, как обычно, серьезен и спокоен.

— В начале года, к нам на проект из России приехал специалист, женщина. Я часто слышал, что в русские женщины красивы, но она была совершенно не похожа на тех, кого я раньше встречал. Я увидел ее и влюбился с первого взгляда. С тех пор, я никак не могу о ней забыть. Я не знаю, что делать. Я даже не знаю, как ей об этом сказать.

Часть 2. Уроки Французского (Модальные глаголы)

Дни становятся похожими друг на друга. Вечер пятницы ничем не отличается от утра понедельника или среды. Темно. За окном ветер раскачивает ветки груши, срывая мокрые листья и недозревшие плоды. Уныло барабанит дождь. Кошка мирно спит, свернувшись калачиком на столе. Я работаю. Муж тоже спит только в другой комнате. Он не задает вопросов, не заходит в комнату, безусловно признавая приоритет работы в нашей совместной жизни.

Я ненадолго задумываюсь и смотрю в окно. Грустный холодный вечер смотрит на меня желтыми заплаканными глазами фонарей. Я чувствую, что устала. Очередная тяжелая неделя плавно перетекала в работу в выходные. Мне хочется все бросить и отдохнуть, но оставлять недоделанной работу на завтра не в моих правилах. К тому же Артем с Игорем периодически задают вопросы и просят помочь. Ловко маневрируя между всплывающими окнами, я готовлюсь к очередной миграции.

За приоткрытым окном раздаются веселые голоса пьяных соседей. «Пятница», — понимаю я и усмехаюсь. Часть населения, к счастью вымирающая, твердо следует русской национально традиции: к выходным напиваться до свинского состояния.

Одно за другим гаснут окошки чатов французов. Все расходятся по домам.

Я задумываюсь, размышляя о смысле жизни, но резкий и пронзительный писк компьютера возвращает меня к действительности. Несколько человек, судя по длинным и нечитаемым именам — индусы, одновременно пишут сообщения. Теперь я зову их джидаями, потому что название их подразделения — GDI.

Окошки в чате начинают хаотично прыгать — несколько джидаев наперебой требуют мой номер телефона, и вызывают на конференц-колл.

— Вы уронили дисковую подсистему на основной площадке, не работают продуктивные системы заказчика, — сообщает мужской голос на плохом английском. — Какой у вас номер ченжа? Кто ваш прожект менеджер?

— Арно.

— Мы позвоним ему, немедленно прекратите работу. Мы запрещаем любые изменения.

Он говорит что-то еще, но я уже не воспринимаю его слова. Страх. Паника. «Я опять всех подставила!», — бьется как пульс одна единственная мысль. Усилием воли я заставляю себя думать конструктивно. Все очень напоминает мой прошлый фаулт. Однако, именно напоминает. Словно пародия на него. Чего-то не хватает. Катарины Берлиоз? Пафосно, шумно, энергично, но не по делу. Совершенно не понятно, что именно случилось и в чем меня обвиняют. Несколько раз глубоко вздохнув, я мысленно прокручиваю все, что сегодня делала. «Этого не может быть, потому что этого не может быть никогда», — понимаю я. Хотя бы потому, что сегодня я вообще не работала на основной площадке, все мои сервера только в резервном дата центре.

Мне еще страшно, но бескровные трясущиеся пальцы уже тянутся к клавиатуре, я захожу на проект и проверяю. Дисковая подсистема радостно мигает мне зеленым. Логи чистые, ошибок нет. «Может, закончилось место?», — одно за другим я строю предположения и проверяю их. Все работает, я не вижу никаких проблем. Паника уходит, уступая место логическому мышлению. Дар речи возвращается, и я начинаю задавать вопросы.

— А что все-таки случилось? — допытываюсь я у индусов.

— Сервера потеряли диски.

— Какие сервера? Дайте, пожалуйста, список.

— Арно не отвечает, дайте другой телефон, — не слушая моих вопросов, говорят несколько голосов мне по телефону.

— Скиньте в чат список серверов, — повторяю я требование уже более уверенно.

Тишина. Пауза в разговоре. Наконец появляется список. К моему удивлению, серверов не так уж и много, не более двадцати штук. Я смотрю внимательно. Во-первых, это не продуктивные сервера, а во-вторых, не мои. «Что-то не так», — понимаю я.

Телефон замолкает, я отключаюсь от конференц-колла и подключаю Игоря в чат.

Игорь начинает паниковать. Я вижу, что он дергается и нервничает. Среди серверов, указанных индусами, есть несколько, с которыми он работал и допустил ошибки при миграции. В результате часть дисков отвалилась. Поскольку диски зазеркалированы, то есть у каждого есть копия на другой площадке, на работоспособности сервера это не отразилось. Ошибки не критичны и никаких причин для паники нет. Игорь мечется. Он то анализирует ошибки, делая вид, что не понимает, в чем его обвиняют, то ругается с индусами, то просто замолкает, не отвечая на вопросы. Индусы тоже ведут себя странно. Они утверждают, что ошибки частично исправили, но требуют починить остальные сервера, список которых высылают письмом.

Я облегченно вздыхаю и уже готова исправлять ошибки, но неожиданно появляется Бенуа, которого индусы поставили в копию. Бенуа включает меня и Игоря в общий чат.

Он объясняет, что дал джидаям задачу проверить корректность подключения серверов, потому что в выходные планируются работы по модернизации дисковой подсистемы. Прочитав письмо джидаев, где они перекладывают свою работу на нашу команду, Бенуа пришел в ярость.

Он возмущается и пишет им грозные реплики. Джидаи исчезают, зеленые огоньки в чате гаснут, все команда GDI уходит в оффлайн.

Бенуа пишет ответ, требуя от индусов сделать свою работу, а не перекладывать ее на нас. Джидаи не отвечают.

Я улыбаюсь, раскачиваясь в кресле. Это уже не первый случай, когда индусы пытаюсь спихнуть мне свою работу, но сейчас их наглость превзошла все допустимые границы. Если бы Бенуа нас не спас, я бы сидела с этой работой до утра. Его поступок вызывает у меня удивление. Это совершенно не вписывается в тот образ, который я нарисовала и то мнение, которое у меня сложилось.

Игорь пишет в чат, и я вижу, что он не может прийти в себя. Для него это первая стычка с джидаями. До этого он только посмеивался, когда я рассказывала, как они постоянно пытаются подгадить. Теперь он поучаствовал в сражениях, и чувствует себя ветераном.

— Это Star Wars, — пишу я ему, — очередная атака джидаев отбита!

— Причем здесь джидаи? — удивляется Игорь.

— Потому что GDI, — объясняю я, но он не согласен и возмущается.

— Индусы джидаем в подметки не годятся!

В глубине души я собой довольна, улыбаюсь и не вступаю в спор с Игорем. На сей раз атаку я выдержала, правда, вряд ли бы справилась так быстро и красиво без помощи Бенуа.

Мы рассказываем Артему о случившемся и продолжаем работу.

С Тьерри я не общаюсь. У меня завал работы, и нет времени даже проанализировать то, что между нами произошло. Тьерри молчит. Наверное, я должна принять какое-то решение, хотя я не очень понимаю, что именно он от меня ждет. Я боюсь даже думать на эту тему. Он француз, я русская, мы общаемся на английском языке, который ни мне, ни ему не является родным. Мы никогда не поймем друг друга. Я никогда не смогу работать во Франции, он — в России. Мы оба не свободны. Хуже того, мы работаем на одном проекте, и любое подозрение на личные отношения грозит потерей работы. Это тупик. Из него нет выхода. Не думать, не вспоминать, не общаться, в надежде, что со временем все само собой пройдет.

Я задумываюсь, что получилось на редкость забавно. Стоило мне написать кляузу на Иру и Игоря, судьба, словно пытаясь испытать меня, создала аналогичную ситуацию. Может мне все-таки стоит воспользоваться случаем?

Я пытаюсь разобраться в себе, понять, что я чувствую к этому человеку. Мне приятна его забота, стремление помочь, поддержать, но я его слишком плохо знаю, и расстояние между нами очень велико. Хуже всего для меня то, что я не понимаю, что он хочет. У него была возможность затащить меня в постель, но он не воспользовался ею. Это не удивительно, я не юное очаровательное создание, а он не похотливый мальчик. Он влюбился, и мне кажется, что ему хочется, чтобы я тоже любила его. Такое простое понятное человеческое желание — любить и быть любимым той же. Только в нашем случае ничего кроме страданий это не принесет ни мне, не ему. Я пытаюсь себе представить, каким может быть наш роман. Короткие редкие встречи, слезы в аэропорту, перелеты, ночевки в дешевых гостиницах. Все это не привлекает и не вызывает положительных эмоций. Возможно, ему это и нужно, но мне, пожалуй, нет. Я беру ручку, и на листке бумаги остаются несколько строчек написанных моим неразборчивым почерком.

Мои мысли о тебе — грех,

Твои слезы обо мне — вздор.

Как мелодия звучит смех,

Ярким пламенем горит взор.

Ты прости, что я твоя боль,

Что я собственность чужих рук.

Губы слижут со щеки соль,

Не избавив от любви мук.

Я скользну, как по стене тень,

По стеклу сползу дождем вниз.

И настанет без меня день —

Чисто — белый и пустой лист.

Воровато сложив листок в четыре раза, я прячу его в кипу бумажек на столе. Мне не хочется, чтобы муж видел, что я пишу стихи.

Подвинув к себе компьютер, я отвечаю на письмо, чисто автоматически поставив «ответить всем», раздается писк, сообщающий о пришедшей почте. Это автоответ от Тьерри. Я вздрагиваю. Он в отпуске.

Внезапно я чувствую его тоску. Я не понимаю, как такое может быть, но смесь боли и грусти заполняет мою душу, словно меня подключили к чужому сознанию и я теперь разделяю его чувства. Я гоню прочь эти ощущения, но они все глубже и глубже проникают в мой мозг. Через тысячи разделяющих нас километров я чувствую, что он сейчас думает обо мне и скучает.

Я даю себе слово, что напишу ему, когда он вернется, и снова заставляю себя работать, но работа не клеится. Со мной что-то произошло. Я думаю и говорю с ним на английском, снова и снова прокручивая в голове доводы, убеждающие меня не развивать отношения. Все логично и понятно. У него семья, работа и дом. У меня муж, ипотека и кошка. Тысячи километров и сотни причин, чтобы не быть вместе. Никогда.

— Ты когда будешь моим сайтом заниматься? — спрашивает муж, и я вздрагиваю.

Я так задумалась, что не заметила, как он подошел. Разговор о сайте вызывает у меня приступ ярости. О том, что я не веб-дизайнер, и не профессионал в области создания сайтов, я говорила мужу не одну тысячу раз. Он прекрасно знает, что начать говорить на эту тему — лучший способ меня взбесить. Я закусываю губу, чтобы не накричать и с трудом сдерживая ярость, отвечаю:

— Ты же видишь, что я работаю с утра до вечера.

Муж злится. Я понимаю, что ему нужен вовсе не сайт, ему нужно мое внимание, которого в последнее время он не получает.

— Теперь у тебя на меня вообще времени не будет?

Мне хочется ему нагрубить или наорать. Я смотрю на него внимательно и вижу, как он страдает. Я ничего не рассказывала ему про Тьерри, но в последнее время я вообще ничего ему не рассказываю, и от этой недосказанности в наших отношениях наступил какой-то холодок. Он чувствует его и нервничает. Ему тоже нужна моя любовь.

«Да, — думаю я, — все люди на земле хотят одного. Плохо, когда они это хотят от тебя и все сразу».

После летнего инцидента мне совершенно не хочется работать с Арно. С надеждой я жду, когда загорится зеленый огонек у Анне-Гаелле. Она все еще в отпуске. Задумавшись, почему Тьерри уехал, не дождавшись ее выхода, я начинаю подозревать, что они отдыхают вместе. Я невольно размышляю на тему их взаимоотношений, и чем больше я думаю, тем сильнее уверена, что между ними есть не только рабочие, но и личные взаимоотношения. Ведь Тьерри вызвал меня в Марсель, только когда она ушла в отпуск. До этого даже разговоров о командировке не возникало. Более того, он привез меня не в офис компании, а сразу в башню, к клиентам. Даже сам факт, что Анне-Гаелле руководит работами на проекте, кажется немного странным, учитывая множество конкурентов на это место. Я вспоминаю первую поездку в Марсель и пытаюсь по крупицам восстановить моменты, указывающие на это. Картинка не клеится. Анне-Гаелле не производила впечатление влюбленной или любимой женщины. Она выглядела неряшливо и отрешенно. Подавленность и издерганность отчетливо выступала на первый план. Другое дело, что Тьерри всегда заступался за нее, и попытки Игоря грубить Анне-Гаелле пресекались на корню. Чем больше я думаю, тем сильнее меня мучает вопрос — они отдыхают вместе или это просто совпадение. Пока я размышляю, Анне-Гаелле появляется в чате. Я радостно пишу ей приветствие. Она счастлива, мне кажется, что я вижу ее счастливую улыбку и слышу кокетливую речь. Она меняет фотографию, и мои подозрения опровергаются изображением молодой симпатичной девушки. Она не просто похорошела, она расцвела: новая прическа ей очень к лицу. «Похоже, она скоро выйдет замуж. Учитывая, что Тьерри никогда не разведется, отдыхала она явно не с ним», — думаю я и тоже улыбаюсь. Я за нее рада. Мне хочется расспросить ее об отпуске. Я вижу, что ее распирает от желания со мной поделиться, но я стесняюсь говорить на приватные темы и перехожу к работе.

Она сначала пишет, что не вошла в курс дела, но вскоре присылает задание. Облегченно вздохнув, я откладываю свои размышления о Тьерри и выполняю работу.

«А ведь не исключено, что он просто бабник и не пропускает мимо ни одну юбку. Занимаемая должность вполне этому способствует», — невольно думаю я. Несмотря на логичность данного факта, мне не хочется его принимать. Мозг отчаянно сопротивляется простой и банальной истине, отчаянно ища ей опровержение. «Тебе тоже хочется быть любимой, — сознаюсь я себе, — даже, несмотря на то, что ты прекрасно понимаешь, что у ваших отношений нет будущего».

Впрочем, у наших отношений нет и настоящего. Да и отношений как таковых, по сути, нет и быть не может. Ему нечего мне предложить. Я даже не француженка.

Одна отчаянная попытка выкинуть из головы мысли о Тьерри сменяет другую, но ничего не меняется. Я словно зависла в состоянии неопределенности. С одно стороны мне хочется продолжения отношений с ним, с другой — я понимаю, что это невозможно. Тем ни менее я с нетерпением жду его возвращения из отпуска, с надеждой смотря на статус в чате.

Наконец огонек загорается зеленым, информируя, что Тьерри вернулся. День за днем я смотрю на него, и обещаю написать, но все время откладываю.

В декабре у нас заканчивается срок работы на проекте. Тьерри должен запросить продление. Я понимаю, что лучше мне поговорить с ним об этом, но прошу Диму написать письмо. Тьерри отвечает туманно и ни о чем. Мысль, что проект скоро закончится, вгоняет меня в тоску. Мне все-таки придется преодолеть страх, набраться мужества и поговорить с Тьерри. Я чувствую неловкость. Наша последняя встреча до сих пор вгоняет меня в краску. Он объяснился мне в любви, а я как школьница сбежала. Это было глупо, но все произошло совершенно неожиданно, и я растерялась. Прошло уже больше месяца, я понимаю, что должна как-то исправить ситуацию, но не знаю как. Наверное, надо сделать вид, что ничего не случилось.

Ежедневно, уже вторую неделю я отрываю окошко чата, но не могу начать разговор. Год заканчивается, если он не продлит нам контракт, меня выкинут с работы. Это достаточно сильный аргумент, чтобы заставить себя не пачкать соплями клавиатуру. Наконец, собрав остатки силы воли, я пишу «Привет». Мне кажется, что даже, за несколько тысяч километров я вижу, как он вздрагивает.

— Godd evening, Nina.

Опечатка по Фрейду, говорю я себе, и начинаю потихоньку расспрашивать о проекте.

— Я не знаю, что там происходит, — пишет он.

«О господи, он ушел с проекта, что же делать?». Я начинаю жаловаться на хамство со стороны прожект менеджеров, постоянное молчание Бенуа и терроризирующих меня индусов. Стараясь быть красноречивой, я не скуплюсь на острые слова и выражения. Мне хочется, что бы среди этих многочисленных строчек он прочитал: «Я погибну без тебя, Тьерри, не бросай меня, не уходи с проекта». Он терпеливо меня слушает, не перебивая. История с индусами кажется ему особенно впечатляющей. Он долго расспрашивает и чувствуется, что поражен.

— Ты рассказала Анне-Гаелле? — интересуется он.

— Все произошло в присутствии Бенуа, он знает.

Наступает короткая пауза. Тьерри пишет, стирает, снова пишет, снова стирает.

Наконец на экране появляются строки:

— Если будет больно или жестко, дай мне знать.

Я улыбаюсь и облегченно вздыхаю. Значит, он на меня не сердится. Я осторожно перевожу разговор на перспективу, интересуясь, будет ли у меня работа на следующий год.

— Январь, февраль, может быть март, — осторожно отвечает он.

Это уже неплохо. Я благодарю его и прощаюсь, получая свое «yrw».

Я несколько раз перечитываю фразу «если будет больно или жестко» и улыбаюсь. Она греет мне душу. Рука тянется к ручке и медленно царапает на бумаге:

Твои слова так манят в рай,

Но между нами просто бездна.

Не обещай, не обещай —

Все бесполезно.

Я прошепчу тебе: «Прощай»,

Из льдинок собирая «Вечность».

Все шире пропасть, ближе край,

Где бесконечность.

Я задумываюсь над тем, что я пишу ему стихи, которые он никогда не сможет прочитать. Мы говорим на разных языках. Никогда еще языковый барьер не казался мне такой катастрофой. Я гоню прочь свои иллюзии. Пустое, ничего у нас не получится. Мне хочется порвать листок со стихотворением и выбросить. Я нервно мну бумажку в руке, но выкинуть не решаюсь, пряча ее среди других.

На следующий день Дима пересылает мне письмо от Тьерри, где нас оставляют до конца апреля месяца. Дима счастлив. Мне немного неловко. Я чувствую себя манипулятором. Развалившись в кресле и погрузившись в размышления, я прихожу к выводу, что расстояние между нами — это гарантия того, что отношения с Тьерри всегда останутся на уровне банального флирта. Бессмысленно прятаться или стесняться их. Будет у нас роман в письмах. Ничего страшного или запретного в этом нет.

«Расслабься, — говорю я себе, — между вами несколько тысяч километров. Он не потащит тебя в койку и не ударит по лицу за отказ в сексе. Все хорошо. В удаленной работе есть свои огромные плюсы»

Мысль о том, что это всего лишь флирт, поднимает мне настроение, и я перестаю воспринимать отношения с Тьерри, как проблему.

— Ты чему улыбаешься? — муж смотрит удивленно, а я перечитываю свою переписку с Тьерри.

— Если будет больно или жестко, дай мне знать, — читаю я вслух и в двух словах рассказываю как Тьерри спас меня летом, когда я положила сервер.

По выражению лица мужа я вижу, что Тьерри сразу попадает в список людей достойных уважения. Мы еще некоторое время беседуем, и муж советует ни в коем случае с Тьерри не ссориться.

— Возможно, и в дальнейшем он поможет тебе, — предполагает супруг.

Мы идем на кухню и ужинаем.

— Представляешь, сегодня приехал мужик из Свердловской области. У его сына остеосаркома костей таза. Мальчишке двенадцать лет. Местные врачи несколько месяцев тянули с диагнозом, а сейчас просто выписали домой умирать. Наши онкологи тоже не хотят брать мальчишку, пишут, что это фиброзная дисплазия.

— А нельзя его к твоим знакомым онкологам отправить? — интересуюсь я.

— Я отправил уже, но опухоль огромная. Почти весь таз разрушен. Непонятно как оперировать.

— А химия не поможет?

Муж жмет плечами.

Тем временем мы готовимся к очередной миграции серверов с одной площадки на другую. Игорь с Артемом по-прежнему конфликтуют. Я ругаюсь с индусами и прошу Анне-Гаелле отдать мне работу по настройке не только дисков, но и лент, подключенных к серверам. Я недовольно ворчу, потому что опять нашла множество допущенных при подготовке ошибок, которые пришлось на ходу исправлять.

Еще больше меня злит Винсент. В его задачу входит проверка серверов до миграции, но он не делает это досконально, считая, что часть ошибок можно исправить во время работ. Почти каждый раз выясняется, что порты на новом сервере неправильно скоммутированы. Для меня это дополнительная проблема, но Винсент игнорирует мои жалобы и ничего не меняется. Получив перманентное разрешение от Анне-Гаелле и выведав у Жан-Шарля команды, я делаю все сама при подготовке к работам, не ставя никого в известность.

Анне-Гаелле спокойно относится к моей самодеятельности и не возражает. Она пишет, что уверена во мне и отдает мне одну задачу за другой.

После окончания работ Игорь еще раз предложив мне поделиться с ним работой и получив отказ, предлагает Анне-Гаелле подключить к проекту Мишу. Мне понятно, что он хочет просто меня завалить. Однако идея с Мишей вызывает во мне бурю протеста. Во время нашей последней встречи Миша выглядел ужасно. Он был похож на скелет обтянутый кожей, и с тех пор в офис не ездил. Инициатива Игоря кажется дикой, но я молчу в надежде, что Анне-Гаелле откажется. Однако она с радостью соглашается и передает информацию Тьерри, который запрашивает на Мишу доступ. Диму идея подключить Мишу тоже очень радует. Я начинаю сомневаться в своих подозрениях: может я что-то упустила, и Миша пошел на поправку?

Я просыпаюсь от телефонного звонка. Спросонья не поняв в чем дело, думаю, что мы проспали. Часы показываю полседьмого.

— Что случилось? — шепчу я в трубку и выбегаю в соседнюю комнату, чтобы не разбудить мужа.

Дима просит посмотреть сообщения от системы мониторинга. У нас проблемы на локальном проекте.

— Почему я, Миша же дежурит, — бурчу я недовольно, однако включаю компьютер и смотрю. Дима извиняется и обещает позвонить Мише.

— Не надо, — мне становится стыдно, я понимаю, что Дима просто жалеет его.

Окончательно проснувшись, я подключаюсь к проекту. Сообщив Диме, что нужно ехать разбираться в датацентр, где установлен сервер, я жду его решения. У меня есть подозрение, что сервер неисправен и предстоят серьезные работы.

Дима подключает Мишу к нашему разговору. Даже по голосу слышно, как он слаб. Миша просит меня съездить, говорит, что плохо себя чувствует.

— Нина, дай мне поправиться, я потом за тебя отдежурю, — просит он.

«Выживи, пожалуйста, — думаю я, — это все, что мне от тебя нужно».

— У меня же французы, — я жалуюсь Диме на нехватку времени и завал работы.

— Нина, больше некому, — умоляет Дима.

— Хорошо, я поеду. Сделай заявку.

Я мчусь по городу, утешая себя, что еду против потока и справлюсь быстро. Сервер действительно неисправен, и Дима вызывает инженера из техподдержки. Время летит незаметно. Я смотрю на часы и вздрагиваю — уже почти двенадцать. К счастью, инженер приезжает достаточно оперативно, но сделать он ничего не может и просит собрать логи.

Я звоню Игорю, он тут же собирает телефонную конференцию, перекладывая работу на Мишу.

— У меня был такой случай на другом проекте, — слышу я хвастливую речь Игоря, — это вышла из строя перемычка между модулями.

Меня коробит от самоуверенности, за которой ничего не стоит. В том, что проблема не в перемычке, я не сомневаюсь. Хотя бы потому, что перемычек две.

— Это, скорее всего, сервис процессор, если не материнская плата, — говорю я, но Игорь делает вид, что не воспринимает меня, как серьезного специалиста, продолжая хвастать Мише своими глубокими познаниями. Миша слишком слаб, чтобы спорить. Он отсылает логи в тех поддержку, вяло продолжая разговор. Я нервно смотрю на часы, уже второй час, значит во Франции одиннадцать. Заготовив пакет извинений, я звоню Анне-Гаелле и говорю, что буду попозже.

Тем временем, инженер разбирает сервер и подтверждает необходимость замены материнской платы.

Мне хочется съязвить и поиздеваться над Игорем, но я не делаю это. Сейчас меня мучает другая мысль. Я понимаю, что работать с нами на французов Миша просто не сможет. По — честному, нужно сказать Тьерри, чтобы не пробивал Мише доступ. Или хотя бы Анне-Гаелле.

Я чувствую себя предателем, прекрасно понимая, что для Миши работа с нами это свет в конце тоннеля, надежда на то, что он выживет. Однако я так же хорошо понимаю, что для нас, а особенно для французов — это реальная подстава. Так Тьерри или Анне-Гаелле? Честнее сказать Тьерри. Тем более что нужно с ним поговорить, а это хороший повод. Я открываю чат и понимаю, что я не могу.

Мне сложно восстановить картину происходящего во Франции. Остается лишь догадываться, предполагать, собирая факты из обрывочных реплик в чате и писем. Тем ни менее у меня складывается впечатление, что Анне-Гаелле видит неравнодушие ко мне со стороны Тьерри и не упускает возможности его подколоть. Мне очевидно, если я скажу Анне-Гаелле по Мишу, то дам ей лишний козырь поиздеваться над Тьерри. Она не упустит возможность его кольнуть: «А мне Нина сказала». Понимая это, я все-таки завожу с ней разговор о Мишином заболевании и состоянии здоровья.

— Анне-Гаелле, мне нужно сообщить тебе некоторую информацию о Мише, — пишу я. — У него рак. Полтора года назад его прооперировали, и затем он получил восемь курсов химеотерапии. Он прекрасный человек и хочет работать, но он чувствует себя недостаточно хорошо, и я боюсь, что ему будет очень тяжело. Пожалуйста, не нужно эскалировать эту информацию. И будь добра не говори Игорю, что я рассказала тебе об этом.

Ее ответ кажется сухим и не эмоциональным.

— О как это грустно. Спасибо Нина за информацию, я сообщу Арно и обещаю, что мы не будем сильно нагружать его работой.

Несмотря на просьбу, не эскалировать проблему, я уверена, что она все передаст Тьерри. Несколько раз перечитав ответ, я поражаюсь, что она реагирует на редкость спокойно. Кажется, что человек умирающий от рака для нее полнейшая банальность. Я понимаю, что никакой работы у Миши вообще не будет. Она не возьмет на себя ответственность, и Тьерри немедленно вычеркнет Мишу из числа работающих на проекте.

Я чувствую себя тварью, но я настолько вросла в эту работу, что ощущаю на себе груз ответственности за проект. «Миша болен, он не потянет», — говорит мой разум, запрещая самобичевание.

У меня головокружение, тошнота и боль в глазах. «Все, я больше не могу», — мелькает в голове. Артем с Игорем наперебой пишут в чат, и я разрываюсь между работой и всплывающими окнами.

Работы стало очень много. Меня включили во все команды. Я выполняю задачи совместно с индусами, французами и нашими ребятами. Задачи достаточно разношерстные, требуют аккуратности, внимания и знаний. Я чувствую накопившуюся усталость, и мне безумно хочется в отпуск. Муж смотрит на меня осуждающе, не понимая, зачем я все это терплю и почему не требую пощады. Кошка тоже меня не понимает. Теперь ее любимое место на столе рядом с компьютером. Вечерами, когда я засиживаюсь допоздна, она громко мяукает, расхаживая по клавиатуре и загораживая монитор, словно напоминая, что пора спать.

Сейчас она мирно спит рядом, чутко вслушиваясь в монотонный стук клавиш. Как только пальцы перестают касаться клавиатуры, кошка поднимает голову в надежде получить свою толику ласки и любви. Мне не до нее. У меня длиннющий список дисков, который мне нужно создать и подключить к серверам. Глаза слезятся от боли, я путаю названия серверов и не нахожу созданные диски. Мне кажется, что кто-то их удалил. В порыве агрессивной злобы, я пишу резкое письмо Анне-Гаелле, поставив в копию Тьерри. Выплеснув эмоции и отдышавшись, я понимаю, что была не права, нахожу свои диски и работаю дальше.

Окно чата снова мигает, на этот раз мне пишет Тьерри. Он пытается выяснить, в чем проблема, я отвечаю, что все уже решено. «Только тебя мне сейчас не хватало», — злюсь я, но стараюсь отвечать спокойно и вежливо на его вопросы. «Я советую тебе написать Анне-Гаелле, что проблема решена, потому что она завтра утром будет проверять почту…». У меня нет слов, одни эмоции, но я послушно пишу Анне-Гаелле письмо, поставив Тьерри в копию. Он дарит мне улыбающийся смайлик, но мне даже некогда ему ответить. Пока я выкраиваю пару секунд, он уже покидает чат.

Работы заканчиваются за полночь. Муж уже спит. Я ложусь в кровать, обняв кошку, но не могу уснуть. Бессонница стала еще одной моей проблемой. Мозг, раскрученный, как реактивный двигатель, не может остановиться. В голове крутятся нерешенные задачи, взаимоотношения с французами, индусами и Тьерри. Я чувствую, что мысли о нем все больше и больше отнимают у меня времени и сил. Мне кажется это диким — я лежу в постели с одним мужчиной, а думаю о другом. Я пытаюсь переключиться на нейтральную тему, но все равно вскоре возвращаюсь к Тьерри.

Мне приятна его забота и внимание, но ощущение, что он постоянно что-то ждет, не покидает меня. Это подобно недоделанной задаче, непрерывно терроризирует мой мозг.

Дима собирает нас в офисе, ему нужно провести одно из обязательных ежегодных мероприятий по обучению нас правильному поведению с клиентами. Тот факт, что мы технические специалисты и с клиентами не общаемся, никому не интересен. На самом деле, он, конечно, нечему нас не учит, просто высылает презентацию, которая из года в год почти не меняется. Мы занимаем переговорную комнату, подписываем листок присутствия и болтаем на разные темы. Поняв, что собрались все кроме Миши, мы начинаем его обсуждать.

— Я ему звонил, — говорит Дима, — но трубку взяла жена, сказала, что Миша говорить уже не может.

Все резко замолкают, и наступает напряженная пауза.

— Да он мне писал, что у него что-то там воспалилось в животе, — улыбаясь, говорит Игорь и громко смеется собственным словам, по-видимому, считая их шуткой.

Больше никто не смеется и даже не улыбается. У всех грустные вытянутые лица.

— Быстро он сгорел, — угрюмо произносит Влад, и снова воцаряется тишина.

— Может, нам съездить его навестить? — предлагает Дима.

Я не уверена, что это хорошая идея и высказываю свои возражения.

— Дима, нужно поговорить с женой, неизвестно как она на это отреагирует.

Диме самому не хочется разговаривать с Оксаной, и он просит меня позвонить. Больше никому и ничего обсуждать не хочется, настроение испорчено, мы прощаемся и расходимся по домам.

Тяжелое предчувствие закрадывается в душу. Я медленно шагаю по обледенелому асфальту, низко склонив голову. Холодно. Идет снег. «Сколько Миша еще проживет? Максимум, дотянет до февраля», — думаю я и чувствую, как мокрые ресницы замерзают на холодном ветру. Мне хочется сесть на корточки и разрыдаться. «Почему он, почему не Игорь?! Почему это урод жив и здоров, а Миша умирает?». Несправедливость мироздания меня нисколько не удивляет, но каждый раз ударяясь об нее, я ощущаю нестерпимую боль. Сейчас мне нельзя рыдать, нужно успокоиться. Оксана не должна почувствовать мою слабость и мой страх.

Сжав в руке телефон, я стараюсь глубоко дышать, что бы успокоиться и выглядеть уверенной и решительной.

Набравшись мужества, я набираю номер и осторожно расспрашиваю, как у них дела. Оксана жалуется, что Миша не хочет делать снимки платно, а по страховке его записали только на ноябрь месяц. Я убеждаю ее не говорить правду и записаться платно и срочно. Она рассказывает, что Миша не может уже ходить, весит не больше сорока килограмм.

— Ты его не узнаешь, когда увидишь, — говорит она, и, подумав, добавляет, — Нина, ты не представляешь, как это тяжело видеть, как он умирает.

Она не плачет. Я стараюсь тоже говорить бодрым голосом, хотя чувствую, что в два ручья текут слезы.

— Оксана, мы тоже его очень любим, поверь, — говорю я, потому что просто не знаю, что еще сказать.

— Спасибо, Нина.

Мы прощаемся, я звоню Диме и объясняю ситуацию.

— Что ж они так все запустили? — недоумевает Дима.

Мне нечего сказать. Я вспоминаю слова гистолога — «пятнадцать процентов» и понимаю, что Миша в них не попал.

Компьютер пищит. Присылают письмо с графиком работ на ноябрь. На первую неделю поставлен Миша. Пока я в ужасе смотрю на экран, Дима присылает резкий ответ с требованием Мишу с дежурства снять. Неделя зависает в воздухе. Из-за того, что она попадает на школьные каникулы, никто не хочет дежурить. Я тоже отчаянно сопротивляюсь, у меня на эти дни другие планы. К моему великому удивлению, Игорь соглашается подежурить вместо Миши.

Темное октябрьское утро манит в сон, ленивый мозг не реагирует на кофе. Пальцы вяло стучат по клавишам, не желая работать. Компьютер пищит, сообщая о пришедшей почте, я смотрю на экран и чувствую леденящий холодок. Тема письма «Миша умер».

«Ты же это знала, знала», — говорю я себе, но не помогает.

Я вскакиваю и хожу кругами по комнате. Больно. Я чувствую себя свиньей. С этой работой, я совершенно забыла о нем. Компьютер начинает снова пищать. Игорь пишет в чат, требуя, чтобы я сделала свою часть работы. Я закусываю губу и делаю, сглатывая слезы. «Даже ожидаемая драма, часто застигает нас врасплох», — выдает мозг. Наверное, нужно это записать и придумать продолжение, но Игорь злится, что я работаю медленно, и стих так и остается обрывком.

Закончив работу, я звоню мужу и рассказываю. Он не сильно впечатлен случившимся. Как врач, работающий в диагностике онкологии, он сталкивается со смертью постоянно. Он слушает меня, молча, даже не пытаясь успокоить.

— Спорим, Игорь на похороны не пойдет? — говорит он.

Спорить бессмысленно, это же очевидно, что не пойдет.

Дима присылает приглашение на собрание, и я иду в офис.

Какая в этом году ранняя зима! Холодная поземка метет и кружит снежные хлопья. «Сейчас лучше чем в феврале, еще земля не промерзла», — думаю я.

В пятницу Мишу похоронят. Дима собирает деньги. Кроме инженеров, никто на собрание не пришел. Прожект менеджеры считают, что их это не касается, они не сдают деньги и не собираются на похороны. Все делают вид, что ничего не случилось, даже те, кто работал с Мишей на одном проекте. Игорь сдает деньги, но тоже отказывается идти на похороны. Дима шокирован и растерянно смотрит на меня.

— Я пойду, — отвечаю я на его немой вопрос.

Мне нужно еще сообщить французам.

Я пишу Анне-Гаелле в чат о смерти Миши. Она реагирует очень спокойно, фаршируя ответ нужным количеством ахов и охов.

Теперь я должна еще сказать Тьерри. Мне совершенно не хочется это делать.

— Мне следует сказать об этом Тьерри? — спрашиваю я у Анне-Гаелле.

— Я ему позвоню, — отвечает она.

Я понимаю, что, не красиво перекладывать этот разговор на нее, но смерть Миши — вовсе не та тема, на которую я бы хотела общаться. Я не сказала Тьерри о болезни, теперь совершенно незачем писать о смерти.

Пятница. Я отпрашиваюсь у Анне-Гаелле до двух, хотя понимаю, что вряд ли вернусь так рано.

Холодно. Мокрый снег кружится в воздухе. В маленькой часовне набилось слишком много народа. Дышать нечем. Несмотря на то, что Миша проработал в компании почти четыре года, на похороны пришли только я, Дима, Артем и Влад. Остальные присутствующие — родственники и коллеги по предыдущей работе.

Неожиданно я замечаю женщину в цветастом бордовом платке, которая громко всхлипывает и отчаянно трет глаза. «Господи, это же Ира!», — понимаю я и чувствую, как приступ тошноты вперемешку с ненавистью подступает к горлу. «Зачем ты ее позвал?», — шепчу я Диме. Он недоуменно жмет плечами, отвечая, что она пришла сама.

Я закусываю губу, потому что меня раздирает приступ гнева. Нецензурная брань рвется наружу, и только усилием воли мне удается заставить себя промолчать. За полтора года Мишиной болезни Ира ни разу не позвонила ему, не справилась о здоровье, за два месяца до смерти, больного исхудавшего, еле стоящего на ногах ругала за незначительную ошибку, вместо того, чтобы наказать прожект менеджера за безобразную организацию работы. Зато сейчас она чернее, чем вдова и в голос рыдает. Да уж, похоронить, конечно, легче чем уберечь.

Душно. У меня кружится голова, и я боюсь потерять сознание, поэтому пробираюсь поближе к выходу. Дима смотрит на меня удивленно, думая, что я собираюсь уйти.

Неожиданно служба прекращается и все затихают. «Ма-ма!», — раздается истошный детский крик. Несколько мужчин выносят смертельно бледную женщину на улицу. Кто-то пытается успокоить рыдающего мальчишку. Дверь открывают, и поток холодного воздуха врывается в помещение.

— Это его сын? — спрашивает Дима шепотом.

Я киваю головой.

— Не думал, что у него такой маленький ребенок, — бормочет Дима растерянно.

Я подхожу ближе к гробу и смотрю на Мишу. Он похож на мумию. Мне стыдно. Это ужасное состояние, когда ты вроде сделал все, что мог, но все равно чувствуешь себя виновным.

«Миша, прости меня, пожалуйста», — я шепчу жалкие оправдания, осознавая, что просто бросила его одного умирать. Я должна была ему помочь. Должна была звонить, поддерживать, заставлять делать капельницы. Я понимаю, что это ничего бы не изменило по сути, но мне все равно тяжело.

Служба продолжается, и я опять ухожу к двери. Наконец гроб выносят на улицу, и мы тоже покидаем помещение часовни.

Ира нервно курит тонкие сигареты с ментолом, рассуждая о раке, смерти и том, что нужно делать для профилактики онкологии. Я сквозь зубы кидаю реплику, о бесполезности профилактики и Ириной некомпетентности в данной области. Она занимает менеджерскую позу и, окинув меня презрительным взглядом, начинает проповедовать. Я не слушаю ее и ухожу в сторону.

— Как я ее ненавижу, — говорю я чуть слышно стоящему рядом Владу.

Он смотри на меня удивленно.

— А с виду не скажешь, — говорит он, — у вас всегда такое спокойное и невозмутимое лицо.

Мишина жена все такая же бледная. Она приглашает нас в автобус, но мы отказываемся и рассаживаемся по машинам. Я раньше ее не видела, мы общались только по телефону. Я понимаю, что мне нужно подойти, сказать какие-то слова. Я не могу. В горле застрял ком. Мне жутко неудобно перед ней. Словно я обещала спасти Мишу и не сдержала слово.

Несмотря на то, что сейчас только октябрь, кладбище почти полностью засыпано снегом. Словно пахари грядки, бодро и весело роют рабочие одну могилу за другой. Грязь. Мы немного топчемся на дороге, потом потихоньку пробираемся к яме в которую спускают Мишин гроб. Можно еще постоять на краю, кинуть пару горстей земли и украдкой смахнуть примершие слезы. Сейчас все кажется кошмарным сном. Хочется потереть глаза и проснуться. Очень тяжело привыкать к подобной реальности. Рабочие спешат. Они окидывают собравшихся недовольным взглядом и берутся за лопаты.

Все. Мишу зарыли. Мальчик гладит крест, тихо шепча: «Папа». По табличке мы с ужасом узнаем, что Мише было всего тридцать девять лет.

Темнеет. Уже пятый час. Мы едем в машине. Артем уговаривает ребят сходить на поминки. Я прошу высадить меня у метро, потому что опаздываю.

— Я не понимаю Игоря, — говорит Дима, — почему он не пришел на похороны, они же были с Мишей друзьями.

— Дима, Игорь просто очень болезненно к этому относится. Миша был для него как родной, — оправдывает его Артем.

Доводы не кажутся вразумительными, но спорить нет ни желания, ни настроения. Все молчат.

Телефонный звонок врывается, как сигнал тревоги во внезапно наступившую паузу. Я вздрагиваю и смотрю на экран.

— Ты где? — спрашивает муж, словно не знает, куда я поехала.

— Возвращаюсь с похорон, — отвечаю я.

— Когда приедешь домой?

Мне не хочется отвечать. Я сдерживаюсь, чтобы не нахамить, и, буркнув что-то нечленораздельное в трубку, выключаю телефон.

Приехав домой, я включаю компьютер, проверить, не искала ли меня Анне-Гаелле. Информации от нее нет ни в чате, ни в почте. Я иду на кухню и готовлю ужин. Есть совершенно не хочется, несмотря на то, что за целый день кроме чашки кофе я ничего не ела.

— Как все прошло, — интересуется муж.

Я вкратце рассказываю, как плакал Мишин сын, а Оксана упала в обморок.

Муж слушает равнодушно, не перебивая и не комментируя.

— Игорь так и не пришел?

Я отрицательно мотаю головой.

— Конечно, зачем время тратить, — с сарказмом в голосе говорит муж.

— Ты же тоже не пришел, — возражаю я.

— Зачем? — удивленно спрашивает муж

— Меня поддержать.

— У меня сегодня было восемь консультаций. Из Молдавии приезжала мать с четырехлетней дочкой. У девочки за год уже третий рецидив, а местные гистологи пишут аневризмальная киста.

— У нее саркома?

— Да. Мать сама врач. Стала мне говорить, что этого не может быть. Я ее спрашиваю: «Хотите я вам митозы покажу?»

Я слушаю его, понимая, что к смерти тоже можно привыкнуть. Особенно, если она не касается твоих близких.

За окном метет снежная пурга, но мне все равно. Я уже давно не хожу никуда дальше кухни, целыми днями просиживая за компьютером. Даже кошка уже привыкла и не требует от меня внимания, лишь покорно спит на сумке от ноутбука.

Компьютер беспрерывно пищит, сообщая о пришедшей почте, но я не обращаю никакого внимания, потому что знаю, что это Игорь устроил очередную публичную ругань с Артемом.

Анне-Гаелле окончательно выкинула с проекта дисковых специалистов из GDI, и я теперь выполняю всю работу за них. Читать игореву перепалку мне некогда. Я пишу Артему в чат, пытаясь убедить прекратить этот ненужный спор, он соглашается, но все равно отвечает на игоревы провокации.

Джидаи уронили сервер при миграции, и я исправляю ошибки, допущенные их специалистами. Однако даже после того, как все исправлено, сервер не видит диски. Наверное, я могу разобраться и сама в чем проблема, но мне хочется вытащить Артема из баталии с Игорем, поэтому я прошу помощи.

— Дайте мне полчаса, — пишу я индусам, и мы начинаем разбираться в проблеме. Артем растерян и испуган. Ситуация для него новая и раньше он никогда с индусами не работал. Упавший сервер вызывает у него панику.

— Мне нужно посовещаться с Игорем, — пишет он мне и исчезает из чата.

Пауза затягивается, и индусы снова начинают интересоваться, что там с их сервером. Я звоню Артему и он, вернувшись в чат, копирует мне логи с ошибками. Для меня это совершенно не проясняет ситуацию. Я продолжаю засыпать его вопросами, и он высказывает предположение:

— Может, диски подключены в другом порядке?

— В каком порядке? Ты можешь сказать правильный порядок? — спрашиваю я, но Артем молчит.

Этот сервер из кластерной группы. Мне приходит в голову мысль, что возможно, все диски на кластерных серверах должны быть подключены одинаково. Переключив диски, я прошу Артема проверить. Он подтверждает, что все видно, и я отдаю сервер джидаям.

— Ты смогла восстановить правильную последовательность подключения дисков. Нина, респект! — получаю я в ответ, но мне почему-то кажется, что меня просто проверили.

Они знали, что проблема в последовательности подключения и промолчали. Может, они специально и положили этот сервер, чтобы проверить меня на знание Юникса? С одной стороны мысль кажется бредовой, но после того, как я стала работать с джидаями постоянно, я почувствовала, что в наших отношениях, что-то поменялось. Они начали воспринимать меня более серьезно, понимая, что блондинка на фотографии, это только аватар. Джидаев слишком много и я еще очень путаюсь в их сложных, с трудом произносимых именах, но в любом случае, мне приятно, что они стали меня уважать.

Пока я размышляю, компьютер опять вываливает кучу игоревого спама. Господи, как я его ненавижу! Я стискиваю кулаки с такой силой, что чувствую боль в суставах пальцев. Ногти впиваются в ладони. Поток нецензурной брани рвется наружу и только плотно сжатые губы мешают произнести все это вслух. Очевидно, что он никогда не будет меня уважать, чтобы я ни делала.

— Дима, я больше не могу, — чуть ли не плача говорю я в трубку.

Дима выслушивает мои жалобы и с тихой паникой в голосе отвечает:

— Ничего не поделаешь, заменить его некем. Миша умер.

Это отрезвляет и возвращает в реальность. Дима в последнее время так часто повторяет эти слова, что мне порой кажется, что он хочет себя убедить в факте его смерти. Я сижу, молча, размышляя, почему Миша. Однако ничего изменить в создавшейся ситуации я не могу.

— Нина, удалось решить проблему? — спрашивает Анне-Гаелле.

— Да, я все сделала.

— Спасибо, Нина!

— Анне-Гаелле, пожалуйста, прежде чем GDI начнут следующую миграцию, пусть они мне скинут список серверов для проверки.

— Хорошо, Нина, — отвечает она и присылает файл с заданием.

Я пишу письмо, оповещая о предстоящих работах, но мне никто не отвечает. В последнее время такое происходит очень часто, и я чувствую, что там, на французской стороне, что-то творится. Неожиданно я понимаю, что мы работаем с французами уже почти год, но я ничего не знаю о компании, которая является нашим клиентом.

Гугл по крупицам выдает информацию. Клиенты — транспортная компания, один из крупнейших перевозчиков в мире. Несколько лет назад, когда у них был серьезный финансовый кризис, наша фирма вложила немалые средства, обещая помочь в области информационных технологий. В феврале с ними заканчивается пятилетний договор поддержки.

«Вот почему Тьерри написал февраль», — понимаю я. Судя по тому, что мы работаем только год, а основная работа началась с сентября месяца, то есть к моменту окончания договора, клиент нами не доволен и не хочет продлевать соглашение. Я смотрю на заставку, где огромная баржа груженная контейнерами медленно уплывает в океан. Мысль о том, что я могу потерять эту работу, вызывает панику. Мне страшно даже представить, что я расстанусь с Анне-Гаелле и Тьерри. Ведь я уже к ним так привыкла. Неужели мы вот так просто разойдемся, как будто никогда и ничего нас не связывало? Неужели мы больше никогда не встретимся, хотя бы за чашечкой кофе? Даже думать об этом больно.

Только что я могу сделать в сложившейся ситуации? Кроме как работать.

Проблема в том, что я уже настолько хорошо разобралась в работе, что делаю ее автоматически, совершенно не задумываясь. Незагруженный мозг, не дает покоя, размусоливая тему, и что же потом? Словно угадав мои страдания, Анне-Гаелле присылает совершенно другую задачу.

Сначала меня удивляет, что она прислала письмо, а не как обычно, написала в чат. Я внимательно читаю задание. Мне нужно переписать чуть больше сотни терабайт данных с одной дисковой подсистемы на другую. Чем глубже я вникаю в задачу, тем больше удивляюсь. Анне-Гаелле вложила длинную переписку между Жан-Шарлем и Бенуа. Они долго обсуждают метод решения, и я вижу, что ни тот, ни другой не имеет опыта подобных миграций. Мне немного странно, потому, что задача, кажется, очень простой и для меня не новой. Однако новым является метод, которым мне предложили ее решить. Для данных дисковых подсистем существует штатная команда для миграции данных, но в присланной инструкции требуется создать реплику данных на другую дисковую подсистему. Этот метод значительно более трудоемкий, чем тот, которым я пользовалась раньше, но, как все новое, кажется более интересным. Хотя я знаю значительно более простое решение, чем то, что мне прислали, я четко придерживаюсь инструкции, не спорю, не обсуждаю и не доказываю свою правоту.

Есть еще один момент, который мне кажется несколько странным. Несмотря на то, что письмо адресовано мне, Анне-Гаелле пишет обо мне в третьем лице: «Этот ченж будет выполнять Нина».

Несколько раз перечитав текст, я смотрю, кто стоит в копии. Бенуа, Жан-Шарль и Тьерри. Теперь я почти уверена, что она проинформировала Тьерри. Неужели он отслеживает все даваемые мне ченжи?

Тем ни менее я счастлива. Я понимаю, что теперь работаю не только вместо индусов, но и вместо французов. С плохо скрываемой радостью я читаю документацию и делаю заготовки для новой задачи.

Компьютер пищит, присылая письмо от Тьерри. В нем ретранслируется требование джидаев. Они запрещают мне работать под стандартными учетными записями, мотивируя, что им сложно диагностировать ошибки. Я криво улыбаюсь, вспоминая, как быстро и ловко Судип выложил в чат логи, после того, как я завалила сервер. Менять логины и пароли во время выполнения задания мне совершенно не хочется. В требовании джидаев просматривается плохо завуалированная попытка меня подставить. Как истинная блондинка, я чувствую подвох. Ситуация понятна, джидаем есть, за что меня ненавидеть — мне отдали все их задачи на проекте. Пока я размышляю, как же мне поступить, Судип, пишет в чат.

Он создает мне персональный логин и пароль. Я проверяю, ругаюсь, потому что пароль не подходит, он меняет его несколько раз и когда, наконец, мне удается зайти под своим логином, просит расплату за сделанную работу.

— Когда я буду в России, купишь мне шоколадку, — пишет он.

Наглость индуса меня немного шокирует.

— Если ты будешь в России, тебе больше понадобится водка, — отшучиваюсь я.

— Я Россию буду всегда объезжать стороной, чтобы не встретить Путина, — заявляет он.

У меня тихий шок. То есть они меня ненавидят вовсе не за то, что я отобрала от них работу, а за то, что я русская! Конечно, то, что нас все не любят, было очевидно давно, но то, что даже индусы и до такой степени…

В ситуации, когда головы людей замусорены СМИ, я ничего не смогу ни объяснить, ни доказать. Да и стоит ли объяснять?

— Не переживай, он хороший парень, — отвечаю я, стараясь сохранить шутливый тон, — на много лучше тех, кто был до него. Например, Сталина или Брежнева.

— Считай, что я тебе поверил. Удачи тебе с ченжом, — отвечает Судип, и исчезает из чата, даже не поставив смайлик.

Растерянность, паника. Значит, он знал о новой задаче, и мои подозрения были не случайными. Пожелание удачи я воспринимаю как предупреждение. Я отчетливо понимаю, что джидаи готовят очередную подставу. Новая серия Звездных войн с моим участием будет выпущена буквально на днях. «Что же мне делать?»

Я снова и снова перечитываю чат. Тьерри ушел, огонек его чата потух. С одной стороны, я чувствую себя паникершей, но с другой… «Предупрежден — значит вооружен». Если джидаям удастся меня провести, и я совершу ошибку, виновата я буду сама, особенно учитывая факт, что знала, но вовремя не сообщила французам. Больше всего меня напрягает, что Судип знает и мой логин и пароль. Ничто не мешает ему, например, что-то удалить используя его. Пароль конечно можно сменить, но что это изменит? Лишить его возможности доступа к моим учетным данным, я не могу. Мучаясь сомнениями допоздна, я все-таки решаю написать Тьерри письмо. Я заранее извиняюсь, если ему все покажется несерьезным, и копирую ему переписку из чата с Судипом.

Ночью я ворочаюсь, мне кажется, что я поступила глупо. Утро дышит в лицо сыростью и тревогой. Час, два три. Тьерри не отвечает на письмо, и я понимаю, что выгляжу банальной дурой в его глазах. Вздох, выдох. Нужно взять себя в руки. Я делаю над собой усилие и продолжаю работать.

Вскоре я забываю обо всем, но неожиданно окошко чата всплывает, и Тьерри печатает мне одно сообщение за другим. Он не упоминает о письме, просто задает вопросы по задаче. По скорости, с которой приходят сообщения, я могу судить о его напряжении и тревоге. Однако сути проблемы он не понимает, и мне кажется, что не верит в то, что джидаи хотят меня подставить. Мне кажется, что он считает задачу сложной и в этом усматривает причину паники.

Пообщавшись со мной, он звонит Бенуа. Я вижу, как они оба переходят в статус совещания и спустя полчаса Бенуа пишет мне в чат. Он, как обычно, спокоен и вальяжен. Сомнений в моей компетентности у него нет, да и задачу он не считает сложной. Он дает несколько банальных, но ценных советов и просит задавать вопросы, если что-то будет непонятно. Очевидно, что Тьерри ничего не рассказал ему про Судипа, и Бенуа считает беспокойство Тьерри чрезмерным и не заслуживающим внимания.

Я понимаю, что нужно быть предельно внимательной.

Проходит неделя, я медленно, но верно приближаюсь к концу. Мне осталось переписать еще около семидесяти терабайт данных с одной дисковой подсистемы на другую. Я пишу свои параноидальные заметки, сохраняя все выполненные команды, и потихоньку, чтобы не сильно нагружать дисковую подсистему переношу данные. Меня никто не торопит, и я никуда не спешу. Осторожность и аккуратность сейчас мои лучшие друзья. Я прекрасно понимаю, что одно мое неверное движение пальцами, и у наших клиентов будет очередная катастрофа. Когда до окончания остается совсем чуть — чуть, время на выполнение, запрошенное Анне-Гаелле у бизнеса, заканчивается. Я отправляю ей список недоделок и жду, когда бизнес одобрит новый ченж на продолжение работы. У меня уже все заготовлено для окончания, нужно только скопировать и запустить команды. Несколько дней ожидания и, наконец, Анне-Гаелле присылает одобренный ченж. Перед выполнением я, как истинный параноик, смотрю текущую ситуацию на дисковой подсистеме и…

— Анне-Гаелле, у кого кроме меня есть ченж на работу с дисковой подсистемой?

— Ни у кого, Нина.

— Кто-то внес изменения, нельзя уточнить, кто и зачем?

Я понимаю, что ответа я не услышу. Джидаи все-таки решили меня подставить. Часть дисков, которые планировалось удалить, они подключили к серверам. Если бы я удалила диски не проверив, создала бы серьезную проблему, положив два десятка серверов.

Выслушав дежурные ахи Анне-Гаелле, я улыбаюсь тому, что заметила подставу. Времени на завершение задачи у меня не много и я переношу данные, на этот раз стандартным более быстрым методом.

«Папам — папам — папам», — в душе я торжествую победу.

Как я люблю такие минуты. Мое честолюбие удовлетворено, я справилась. Мысленно я ставлю себе пятерку.

Появившись в офисе, я рассказываю Диме про Судипа и последующую попытку меня подставить. Дима не верит, просит показать переписку.

— Да, никто нас не любит, — с грустью произносит он, прочитав.

Я рассказываю о реакции Тьерри.

— А Ира бы сказала, что криминала нет, — иронизирую я.

Дима не комментирует. В последнее время ему от Иры очень сильно достается по поводу и без. Едва смыв соленые подтеки со щек после Мишиных похорон, Ира принялась обвинять Диму в том, что Миша умер, а ее не предупредили о его плохом самочувствии.

Для Димы, который и без того тяжело перенес Мишину смерть, Ирины наезды — личная катастрофа. Он подавлен, расстроен и не может ей противостоять.

Время от времени он жалуется мне на нее, но понять, что Ира на самом деле просто безжалостная и бесчувственная психопатка, он не может. Она все еще имеет на него сильное влияние, выйти из-под которого Дима не в состоянии.

Я недоумеваю: «Господи, но когда же ее уволят? Неужели все, что я писала, никому не интересно?» Похоже, что всем наплевать на эту дуру, занимающую высокий менеджерский пост.

Мы уходим с Димой в переговорную комнату и беседуем. Я пытаюсь объяснить, что ему следует воспринимать Иру, как психопатическую личность, которая время от времени выплескивает на него скопившийся негатив. Теоретически он со мной согласен, но морально не готов поменять к ней свое отношение.

Пока мы беседуем, всплывает окошко чата.

— Zdravstvujte, Nina, — пишет мне Судип.

Паника. В предчувствии катастрофы я замираю.

— Что случилось? — набираю я, судорожно вспоминая, что я сегодня делала и где могла ошибиться.

Однако ничего не происходит. Он спрашивает, как дела, что я делаю, выясняет, кто сейчас работает с дисковым массивом, когда я привезу ему шоколадку, вежливо прощается и уходит. Некоторое время я прибываю в состоянии оцепенения, немного придя в себя, я отрываюсь от монитора и смотрю на Диму.

— Оцени, — говорю я и показываю сообщение.

— Вот это действительно круто, — говорит Дима, — даже без ошибок написал!

Дима с гордостью рассуждает о том, что я сумела сломать у индусов стереотип мышления. Я слушаю, улыбаюсь и понимаю, что он прав. Я сделала почти невозможное — заставила индуса уважать женщину из России.

— Москва за нами! — улыбаясь, цитирую я Лермонтова и чувствую, что я тоже внесла свой маленький вклад в борьбу идеологий. «Пусть знают наших».

— Ты представляешь!? — Муж открывает дверь и с порога начинает громко возмущаться. — Помнишь, я отправил мальчишку с опухолью таза в онкоцентр? Мне позвонили врачи и сказали, что его отец ходит по отделению с микрофоном и записывает, что они говорят.

— Они не хотят его оперировать? — уточняю я.

— Скорее всего. Морфологи опять пишут «фиброзная дисплазия», хотя клиницисты уверены, что это злокачественная опухоль.

— Пусть скажут спасибо, что он не ходит с пистолетом. Я бы на его месте всех поубивала.

Муж смотрит на меня осуждающим взглядом, но не возражает. Он помнит мое предложение по радикальному улучшению качества здравоохранения — отрубать головы нерадивым докторам и ставить на шесты перед входом в медицинские вузы в качестве назидания студентам.

Я не успеваю отпраздновать окончание миграции первой сотни терабайт и похвастать мужу своей победой над индусами, как Анне-Гаелле дает мне еще одну задачу на миграцию ста пятидесяти терабайт. Пока я готовлюсь к работе, Дима присылает письмо с просьбой зайти в офис и подписать бумаги для отдела кадров.

Быстро одевшись и взяв компьютер, я бегу в офис и, не найдя свободный стол, усаживаюсь рядом с Владом. Мы обмениваемся короткими приветствиями и перестаем замечать друг друга. Работа требует внимательности и вырывает из реальности. Периодически возникают проблемы, требующие немедленной реакции и решения.

Компьютер беспрерывно пищит, принимая нескончаемый поток сообщений. Игорь опять выясняет отношения с Артемом.

— Ты читала? — интересуется Влад, поворачиваясь ко мне.

— Нет, — честно сознаюсь я, — мне некогда.

— Почитай, они тебя обсуждают.

Мне совершенно не интересны игоревы перепалки, но Влад настаивает, и я открываю письмо.

Игорь в достаточно вульгарной форме упрекает Артема в том, что при выполнении заданий он жестко следует моим инструкциям. Собственно я не удивлена, не расстроена и даже не задета. Позиция Игоря понятна: со смертью Миши он остался совершенно один и сейчас отчаянно пытается подчинить себе Артема. Встревать в их отношения у меня нет никакого желания. Я возвращаюсь к работе, тем более что ее у меня очень много.

Помимо миграции дисковой подсистемы у меня достаточно серьезное и объемное задание от Матью. Мы работаем вместе уже давно, но я до сих пор ощущаю некоторую настороженность с его стороны. Сервера, которые мы мигрируем, очень критичны, и любая ошибка приведет к серьезным проблемам. Я пошагово выполняю задание, которое прислал Матью, а он проверяет. Мы уже неплохо сработались, все идет быстро, четко и без ошибок. Наконец я завершаю миграцию, но Матью не видит новые диски. Даже сквозь тысячи километров разделяющие нас, я ощущаю его растерянность и панику. Секунда, две, три. Натренированный мозг быстро понимает, в чем проблема.

— Нужно перезагрузить сервер, — пишет Матью, но я останавливаю его.

— Матью, я сейчас все исправлю.

Пальцы быстро прыгают по клавишам.

— Матью, проверяй.

Мне не нужно видеть его, чтобы угадать выражение лица. Со мной это случалось достаточно часто. Если бы мы сидели рядом, он бы схватил меня за руки и спросил:

— Как ты догадалась?

Я улыбаюсь, глядя в монитор. Мне хочется верить, что ему я тоже сломала стереотип мышления.

«Ты не поверишь, но я просто умная», — говорю я сама себе.

Обескураженный Матью просит меня прислать выполненные команды, чтобы он мог внести их в следующее задание. Мне не жалко, я пишу. К тому, что люди записывают за мной, я тоже привыкла.

Снова мы работаем в выходные. Вместе с нами работает Бенуа, он руководит задачей по перезагрузке дисковой подсистемы. Он просит Игоря помочь индусам поднять упавшие сервера и после окончания работ Игорь, раздувая щеки, рассказывает, что Тьерри написал ему «Спасибо, без тебя мы бы не справились», а Бенуа пообещал пригласить в Марсель.

На Бенуа у меня вырос большой зуб. Он не отвечает на мои письма, его практически никогда не бывает в чате. Порой мне кажется, что он вообще забил на работу. Раньше я шутила, что в следующей жизни я хочу быть пандой — целыми днями есть, спать и вызывать восхищение у окружающих своими черными кругами вокруг глаз. Теперь мне уже не хочется быть пандой, а хочется быть Бенуа.

В принципе он мне и не нужен, достаточно было бы архитектуры решений. Я уже многократно просила Бенуа прислать документацию, но он так и не отреагировал на мою просьбу. Для того чтобы заставить Бенуа ответить на письмо, я использую Тьерри.

Иногда достаточно поставить его в копию. Если Бенуа игнорирует мои письма, Тьерри пишет ему грозное сообщение. Если это не помогает, Тьерри звонит, требуя ответить на мои вопросы. Мне не понятно, как Бенуа вообще держат на работе с таким характером, особенно на роли архитектора. В своей жизни я встречала только одного похожего человека, которого не увольняли, потому что он спал с моим начальником. «Может, Бенуа тоже гей и попадает под защиту от увольнения, как представитель сексуальных меньшинств?», — мучает меня навязчивая мысль.

Анне-Гаелле просит меня помочь, и мы мило общаемся с ней в чате. Я жалуюсь на поведение Бенуа, называя его «пидерским».

Она рисует смайлики, сообщая мне, что у него есть жена — очень красивая индианка, а в остальном, она согласна, Бенуа очень похож на гея, при этом называет его «It» (оно). Я про себя хихикаю и пересылаю эту переписку Игорю.

Поток игорева хвастовства обрывается на полуслове.

— Я так и думал, — говорит он и больше не заикается о приглашении в Марсель.

«Сегодня мой последний рабочий день в компании», — я читаю письмо от Арно и чувствую, как глаза округляются, превращаясь в два больших черных шара. Смешанные чувства переполняют мое сознание. С одной стороны мне конечно неудобно, потому что я чувствую себя виновной в его увольнении. С другой — мне его совершенно не жаль, потому, что я считаю его тупым и не способным к работе, которую он пытался выполнять.

Я замираю над текстом письма и не знаю, что делать: то ли расспросить Арно, что случилось, то ли просто вежливо промолчать.

Пока я размышляю над прочитанным, звонит телефон.

— Нина, что там случилось с Арно? — спрашивает удивленный Дима.

Я вкратце рассказываю ему про летний инцидент, предполагая, что это послужило поводом для увольнения.

Пока мы общаемся, приходит письмо от Игоря, где он копирует переписку с Арно в чате. Арно пишет, что ему предложили хорошие условия в случае увольнения и обещали, что он продолжит работу по контракту через другую компанию.

Я ухмыляюсь наивности, как Игоря, так и Арно. Понятно, что не для того Арно уволили, чтобы взять обратно. Впрочем, правду Арно все равно не скажет, тем более Игорю.

На этом полоса увольнений не заканчивается. Мы не успеваем остыть от споров о причинах увольнения Арно, как Дима пересылает письмо Тьерри, где он спрашивает Игоря, не хочет ли тот взять на себя роль внезапно покинувшего компанию Винсента. По ответу Игоря видно, что он испугался. Я немного удивлена, как предложением Тьерри, так и реакцией Игоря. Для меня очевиден факт, что Игорь не потянет серьезную работу. Он ленив, не любит работать самостоятельно и не имеет достаточного опыта работы. Мне кажется, что Тьерри должен был это уже увидеть. Неужели он до сих пор не раскусил Игоря? Опять же, непонятна реакция со стороны Игоря. Тебе выпал шанс получить интересный кусок работы, почему бы не ухватиться за него двумя руками? Понятно, что Игорь боится больше всего на свете ответственности, но ведь он не ребенок, когда-то надо начинать отвечать за себя.

Мои размышления прерываются Диминым звонком. Зная, что я постоянно общаюсь с Тьерри, Дима хочет знать правду. У меня нет ответа, я не знаю, что случилось с Винсентом.

Перед глазами всплывает образ гордого и независимого француза, уверенной походкой шагающего по Марсельским улицам, и я улыбаюсь своим воспоминаниям. Конечно, еще тогда в Марселе было понятно, что они с Тьерри не сработаются. Это же вечная война между Германией и Францией, которая длится не одно столетие. Две совершенно разные по темпераменту национальности, живущие волею судеб по соседству. Как жесткий, спокойный и организованный Тьерри может вытерпеть рядом такого разгильдяя, как Винсент? Как не желающий ни есть, ни справлять нужду рядом с Тьерри, Винсент, будет подчиняться его требованиям? Конфликт был заложен в самом начале, и подобная развязка была неизбежна.

Конечно, я могу спросить у Тьерри, но делать мне это совершенно не хочется. Мне они оба симпатичны, и выслушивать обвинения, даже справедливые, одной из сторон, я не хочу. Я выдаю предположение, что они просто не сошлись характерами.

Игорь вяло и неохотно принимает предложение Тьерри, поторговавшись на тему, а что он должен будет делать. Тьерри, не будучи специалистом по Юниксу отвечает крайне осторожно и уклончиво. Основное, требование — подготовка новых серверов для миграции. От их переписки меня слегка коробит. Наверное, мне просто завидно. Несмотря на то, что я работаю и больше и лучше Игоря, мне никто и ничего не предлагает.

Я жалуюсь мужу, с трудом сдерживаясь, чтобы не разреветься. Он смотрит на меня удивленно.

— Нина, у тебя и так полно работы, куда тебе еще? Он отдал тебе все задачи, какие только было возможно.

Я задумываюсь и неожиданно понимаю, что еще летом, Тьерри уволил Марка, отдав мне его работу. Просто сделал он это по-тихому, не информируя ни меня, ни Диму, пользуясь тем, что Марк его друг. К тому же, насколько я помню, Марк и сам не горел большим желанием работать на этом проекте из-за сильной неприязни к индусам.

Только это понимание меня не утешает. Я бы справилась и с ролью Винсента, а так же с большим удовольствием взяла на себя роль Бенуа.

Анне-Гаелле неожиданно уходит в отпуск. Мне кажется, что она делает это в отместку за увольнение Арно. Сначала у меня даже создается впечатление, что ее тоже уволили. Она бросает недоделанной работу, у меня нет нормальных заданий, я не знаю, одобрены ли ченжи и, главное, совершенно непонятно у кого спрашивать. Наступает неопределенная пауза в работе. Несмотря на то, что у меня много задач, я ничего не могу делать. Бенуа, как обычно, не отвечает на письма. Я уже по привычке жалуюсь Тьерри, он пишет гневное требование немедленно ответить, потом еще одно, еще.

Никакой реакции. День подходит к концу, ждать дальше уже нельзя. Завтра у нас плановые работы, я обязана подготовиться, а мне так никто не ответил на вопросы. Я вижу, как один за другим гаснут огоньки часов у французов. Паника. Нужно срочно что-то предпринять.

Тьерри еще зеленый и я пишу в чат, спрашивая, не может ли кто-то другой ответить на мои вопросы. Тьерри обещает, что Бенуа непременно ответит, заверяя меня, что он почту читает, даже если не в чате. Мне не нравится такой ответ. Это больше напоминает: «Отстань, мне не до тебя». К такому отношению с его стороны я не привыкла. Мучительно размышляя, как заставить Тьерри позвонить Бенуа, я еще раз перечитываю нашу переписку в чате. На сей раз, она вызывает у меня улыбку. Дело в том, что дословный перевод его слов — сейчас Бенуа не под чатом. Пальцы мои стучат по клавиатуре быстрее мыслей.

— Если вам удастся выловить Бенуа из под чата, — пишу я Тьерри, — попросите, чтобы он скинул мне свежий файл с конфигурацией.

Тьерри не смешно, он пишет жалкие оправдания, что у Бенуа, наверное, сегодня отгул, и завтра он непременно мне напишет. Это настолько не ново, что даже не смешно. Я знаю, что будет дальше. Через сорок минут компьютер пищит, и я получаю злой, но вполне информативный ответ от Бенуа. Словно сытый крокодил, я улыбаюсь, смахивая с глаз скупую слезу и готовлюсь к очередной миграции.

Кошка жалобно мяукает, трется о мои ноги и наконец, не дождавшись ни ласки, ни внимания, занимает свое место на столе рядом с компьютером.

— Ты скоро? — муж заглядывает на экран монитора. — Поздно уже.

— Сейчас.

Несколько раз перепроверив свою работу, я закрываю файл и перед глазами всплывает наша переписка с Тьерри. Я снова перечитываю чат. Теперь мне тоже не смешно. Мне стыдно, потому что я осознаю, что я просто использую человека. Он любит меня, стремится мне помогать, а я бессовестно этим пользуюсь. Причем делаю это грубо и бесчеловечно. Практически вульгарно.

Ночь тянется бесконечно долго. Я плохо сплю, без конца ворочаясь, мешая мужу и вызывая удивление у кошки. К утру у меня в голове уже готово письмо с извинениями. Текст набран и проверен. Я благодарю его за то, что взял меня на проект, что не уволил после того, как я положила сервер, признаю свое вчерашнее поведение в чате не корректным, и обещаю так больше не поступать. Еще только восемь утра. Я задумываюсь, стоит ли это отправлять. Сомнения терзают мою душу. Я почти уверена, что Тьерри уже забыл обиду и можно не извиняться.

Ничего криминального не произошло. Тьерри привык к подобному обращению, и не придает значения таким инцидентам. С ним все так поступают. Только я — это не все. Я уважаю его, как личность, как менеджера, мне хочется сохранить те теплые отношения, которые между нами возникли. «Извинись, — говорю я себе, — от тебя ничего не отвалится, а человеку будет приятно». На этой мысли я принимаю решение и отправляю письмо, мысленно прикидывая в голове, какой возможен ответ, потом возвращаюсь к работе и забываю о нем.

За окном метет пурга. Несмотря на то, что уже двенадцатый час, темно. Я включаю все существующее освещение в комнате, чтобы отогнать от себя ощущение сумрака и безнадеги.

Компьютер пищит. Во Франции еще только двадцать минут девятого, даже семнадцать. Письмо от Тьерри больше чем на половину листа. По дыркам между предложениями я понимаю, что оно было еще больше, но он долго редактировал ответ, выкидывая все, что может его скомпрометировать и выдать личное отношение или чувства. По времени отправки, понятно, что это было первое письмо, на которое он ответил.

Я читаю и улыбаюсь: «Мы тебя ценим, ты прекрасный специалист, мы ждем от тебя обновлений по выполненным задачам. Кстати, вчера в чате у меня не создалось впечатление, что ты вела себя не корректно». В глубине души я понимаю, что это скорее признание в любви, чем признание моих заслуг на проекте, но формально в письме нет ничего личного.

Мысленно я возвращаюсь в прошлое, вспоминая наши короткие встречи. «Мы знакомы уже почти год. Если за это время его чувства ко мне не прошли, может это серьезно? Вдруг он действительно любит меня? Возможно, все срастется, и мы будем вместе?», — внезапно пришедшая в голову мысль кажется крамольной. Украдкой, словно кто-то может догадаться, о чем я думаю, я ищу в поисковике информации о Тьерри. Как ни странно ее достаточно много. Есть даже домашний адрес. Забив адрес в карты гугла, я рассматриваю небольшой утопающий в зелени дом, в котором он живет. Прозрение наступает быстро. Я понимаю, что он никогда не покинет свой милый домик, не уйдет от жены и вообще вряд ли его отношение ко мне можно считать серьезным. Он просто развлекается. Жизнь слишком спокойна и размеренна. Почему бы не разбавить ее некоторой романтикой — например, завести виртуальный роман с женщиной из экзотической России.

Перечитав несколько раз письмо, я задумываюсь, нужно ли отвечать. Написать «спасибо» кажется, какой-то нелепостью или глупостью. «Спасибо Тьерри, что вы цените то, что я делаю». Продолжать развивать тему извинений и оправданий — еще большей глупостью. «Раз ты хочешь получать обновления, я буду тебе их присылать». На этой простой и понятной мысли я возвращаюсь к работе, чтобы поскорее создать себе повод для ответа.

Упустить возможность и не похвастать мужу я не могу. Я зачитываю и перевожу письмо Тьерри. Муж советует спросить, нет ли у него других проектов, на которых я могла бы работать в будущем. Мне кажется, что сейчас не самое удачное время для подобных разговоров. Мысль поговорить с Тьерри о новых проектах уже неоднократно приходила мне в голову, и я лишь выжидаю подходящий момент.

Тем временем работа продолжается в достаточно напряженном темпе. Мы с Игорем мигрируем очередной сервер. Миграция должна пройти без остановки работоспособности, потому что сервер считается продуктивный. Работой руководит Тьерри. Зная, что я постоянно общаюсь с Тьерри в чате, Игорь тоже вместо того, чтобы написать письмо запрашивает разрешение в чате, о чем с гордостью сообщает:

— Мы уже перетерли с ним это в чате, — пишет он на мое предложение написать письмо.

Время идет, Игорь молчит. Я вижу, что сервер упал и начинаю спрашивать, что случилось. Игорь ругает всех подряд и начинает паниковать.

— Мигрируй назад, — предлагаю я.

— Не получается, — Игорь впадает в истерику.

— Делай оффлайн миграцию, все равно сервер лежит.

— Не стартует.

— Попробуй мигрировать на другой сервер.

Мне стыдно перед Тьерри за Игоря, и я отчаянно пытаюсь найти выход. Наконец, сделав несколько отчаянных, но безуспешных попыток, Игорь мигрирует и поднимает сервер, но не там где он должен быть, а на совершенно другом физическом сервере.

— Слушай, — пишет он, — я перепутал физический сервер, эта версия операционной системы может работать только на старых серверах, поэтому сервер упал. Давай договоримся, что будем врать, хорошо?

Врать Тьерри я не собираюсь. Игорь сам уронил, пусть сам и выкручивается, как хочет.

— Я ничего не знаю, ты мне ничего не говорил, а сам сочиняй, что хочешь, — пишу я в ответ.

Я понимаю, что в принципе ничего страшного в падении сервера нет, у нас есть разрешение от бизнеса, поэтому инцидент не критичный.

Наконец Игорь мигрирует сервер и отчитывается Тьерри.

— Что сказал Тьерри? — интересуюсь я.

— Ничего. Он не задавал вопросов, — с некоторым разочарованием пишет Игорь.

Я ухмыляюсь, мне понятно, что Игорь Тьерри совершенно безразличен. Нам нужно мигрировать еще один хост, но есть некоторые проблемы на физическом сервере, куда мы должны его перенести. Я пишу письмо с описанием проблем и вариантов их решения. Ответ Тьерри кажется странным. Во-первых, он не называет меня по имени, что никогда ранее не случалось, во — вторых, текст письма кажется слишком формальным. Я перечитываю ответ несколько раз, но работы слишком много, чтобы я цеплялась к подобным мелочам. Назвав себя параноиком, я продолжаю работать.

Выполнив работу, я не расписываю, что именно было сделано. Мне лень, да и времени на подробные ответы у меня нет. К тому же я прекрасно понимаю, что Тьерри все равно не разбирается в тонкостях моей работы. Поэтому я пишу только «done» (сделано), чтобы можно было закрывать ченж.

Дни мелькают один за другим. Загруженная работой я забываю о времени. Неожиданно я замечаю, что Тьерри перестал отвечать на мои письма. Я больше не получаю «Спасибо, Нина» в ответ на сообщение о выполненной работе. «Наверное, я просто параноик», — говорю я себе. Вот еще одна задача сделана, и я пишу традиционное «done» в ответ на письмо с заданием. Тьерри опять молчит. Я смотрю, есть ли он в чате. Если верить картинке, то у него совещание. Мне начинает казаться, что он совещается слишком много. Я замечаю, что стоит мне сменить статус на «доступен», он сразу же ставит «совещание». Сначала это меня забавляет, и я, улыбаясь, играю в эту игру. «Паранойя», — говорю я себе.

Время стремительно движется к Новому году.

— Нина, это большое удовольствие работать с тобой, — пишет мне в чат Анне-Гаелле.

Он поздравляет меня с наступающими праздниками, благодарит за работу и прощается до следующего года.

Мне приятно все это читать: и поздравления, и признания меня хорошим специалистом. Мы обмениваемся с ней комплиментами и смайликами, после чего она добавляет.

— Я поставила тебя на следующие выходные работать вместе с GDI. Если будут вопросы, обращайся к Тьерри, он координатор работ.

Почта пищит, и я читаю файл с заданием. В качестве исполнителей работ прописаны только индусы. Я пишу об этом Анне-Гаелле. Она извиняется, говорит, что ошиблась и не вписала меня, обещая мне, что вся работа по дисковым подсистемам будет выполняться мной, покидает чат.

Я в восторге. «Завтра напишу Тьерри, чтобы он меня вписал в задание», — решаю я и ложусь спать.

Рано утром, я пишу крайне вежливое письмо Тьерри с просьбой указать меня исполнителем работ.

Тьерри переключается в статус «совещание». Минут через двадцать приходит от него письмо. Это официальный запрос Диме на мою работу в выходные. Через несколько минут приходит второе письмо с исправленным заданием.

Я открываю файл и смотрю. Там где было «GDI Storage», он вписал «Нина Россия». Я не успеваю проверить файл до конца, компьютер снова пищит. Это ответ Тьерри на мое письмо. В нем только одно слово: «done».

Мне кажется, что я даже слышу звук пощечины. Щеки вспыхивают нервным румянцем, но уже спустя несколько секунд поток крови, ударивший в голову, отступает, и я чувствую, как белеет лицо, пока не приобретает голубоватый оттенок. «Нет, это, наверное, просто шутка», — убеждаю я себя. Только почему-то мне не смешно. Пальцы дрожат и не попадают по клавишам.

«Я извиняюсь, если я сделала, что-то не так и обидела тебя, — пишу я в ответ на „done“, — мне нужен ченж на предварительные работы».

Нет, он не шутил. Мои извинения остаются незамеченными. «Сейчас это делают GDI», — пишет он в ответ. «О боже! Он отдал мою работу индусам!». Холодно. Я чувствую, как дрожат руки. Компьютер снова пищит, сообщая о новой почте. Дима пишет Тьерри удивленное письмо:

«Нина будет работать одна?». «Да, — отвечает Тьерри, — она выписана одна».

Слово «выписана» меня добивает окончательно. Я понимаю, что сейчас и все остальное будет отдано индусам. Я чувствую, как по щекам текут слезы. «Анне-Гаелле, милая вернись, не бросай меня одну», — бормочу я, размазывая соленые подтеки по лицу. Неожиданно я понимаю, что никакой паранойи у меня не было. «Господи, но что я сделала не так?» Мозг начинает лихорадочно отматывать время назад. «Письмо, ты не ответила на письмо». Я судорожно ищу в почте письмо Тьерри и смотрю на дату. Прошло две недели. «Нина мы тебя ценим…» Я по прежнему не знаю, что ответить и пишу нечто туманное с извинениями, говоря, что мы общаемся на языке, которые не является ни для него, ни для меня родным, жалуюсь, что боюсь, быть неправильно понятой и всякую прочую ерунду.