Извод

Моя искренняя благодарность в помощи написанию книги: Братину Алексею Апполоновичу, Быстрову Александру Константиновичу, Галкиной Мастрадии Ивановне, Груздевой Градиславе Ивановне, Колыгиной Рахиль Кирилловне, Кутанину Владимиру Васильевичу, Лебедевой Марии Григорьевне. Всем тем людям, что, окружая меня с детских лет вольно или невольно прививали знания, обычаи, менталитет и сохранённых памятью событий тех давно прошедших губительно трагичных для нашего крестьянства лет.

На самом красном месте стоит деревня Насоново. Во всем Пустораменье на реке Кубене нет краше вида. Излучина, жемчужины всего этого не броского северного края, огибающая по обеим сторонам крутой берег, придаёт особенный, не забываемый вид открывшемуся вокруг необозримому простору. Редкий путник, присев отдохнуть на незатейливую, грубо сколоченную скамейку, за тропкой напротив дома Крутиковых, оставался равнодушным к скупой подарками в этих местах природе. На вечеру, в реке, полосуя водную гладь бесчисленными кратерами с бегущими разводами волн, выворачивались огромные лещи и кипящая вода искрилась в лучах уходящего солнца, переливаясь чудными цветами радуги. Частые лодчонки шустро сновали, перевозя многочисленный в те времена народ с берега на берег. Детвора, с коротким в крестьянстве детством, резвилась в реке у песчаной косы на отмели, проводя в воде редкие жаркие дни до появления с вечерней прохладой бесчисленных вездесущих комаров.

Колосились возделанные поля, украшая многочисленные и многолюдные деревни на обоих берегах реки. Чисто выкошенные сенокосы, берега ручьев и рек, без малейших признаков зарослей кустов, простирались до едва видных на горизонте вершин, уходящих в бесконечность не проходимых, полных лесными обитателями, богатых ягодами и грибами лесов. Лишь кое-где чистые, с прозрачным смолистым воздухом сосновые боры, на чью божественную красоту, не посягнула рука набожных, трудолюбивых крестьян, врезалась и немного теснила нескончаемую ленту полей. Бросалось в глаза разнотравье лугов в период цветения от коего рябило в глазах. Букет полевых цветов, если сорвать по-одному, каждой по-своему, этой красоты, невозможно удержать в руках, а лишь собрав охапкой и прижав восторженно к груди. В полдень звон колоколов звонницы, небольшой, уютно расположенной почти у самой воды церкви, призывно созывал прихожан и старушки, как едва заметные ручейки, стекались на службу с единственной просьбой дать мир и покой родным и близким и всему тому благолепию, что окружало их. После службы они растекались по погосту, собираясь стайками, вспоминая упокоенных здесь, их прошлого, близких им людей. Затем, спохватившись, семенили домой, где ждали внуки и связанные с ними и домашним хозяйством неисчислимые заботы.

Огромные дома, с въездами для целого воза сена прямо на сеновал над двором, чередовались с более скромными избами, и не раз переложенными, всякий раз уменьшаясь, избёнками, где доживали век старики. Близ детей, не решившись обременять последних излишней суетой, но не покинутых, а с любовью обихаживаемых и также озабоченных в воспитании внуков. Не щедрая на урожаи северная земля, не всегда благодатная погода, понуждала крестьян, неуспевших и отдохнуть толком после уборочной страды, чтоб прокормить многодетные семьи, уходить на поденщину и деревни к зиме пустели. Столичный город Питер едва ли не весь построен руками северян. Особенно ценились там из наших краев шапшинские плотники. У поездов всегда встречали покупатели и первым делом они, проходя по шумному перрону, в толпе приезжих старались выхватить почему-то именно шапшан.

Разъезжали по деревням гончарных дел умельцы, приветливо звеня в санях свежеиспеченными горшками. Неспешно, со знанием дела, мастера валяли валенки, остановившись на постой у приветливых заказчиков. Громыхали кузницы на окраинах сел, штампуя не затейливую утварь и готовя инвентарь селян к весенней суете. Местного рождения кутюрье, обшивали не притязательных крестьян, используя в большей части ткани своих искусниц ткачих из деревень.

С всеобщим весельем, с крепким пивом, частушками в плясках, хороводами и песнями, а в Рождественские морозные дни с гаданиями, с любовью привечаемыми выряжёнками — попрошайками, мелкими традиционными пакостями детворы и неотъемлемой частью любого массового гуляния — злыми драками мартыновской и сибской молодежи с никольскими и из соседних деревень парнями, проходили почитаемые всеми праздники незыблемой, казалось в то время, православной веры.

Чередующиеся непрестанно войны забирали молодежь, но и возвращали большую часть обратно, не прерывая связь так оберегаемых жизненных укладов. Оплакав, сложивших головы невесть где родных, и не особо понимая, что за надобность была в том и далее привычным руслом не заметно протекала жизнь.

Казалось, не будет конца течению привычного уклада бытия северных славян. Так же буднично пришёл двадцатый век, лишь задержав внимание непривычным, пугающим пустотой в конце нулями. В другом же ничем иным, не отличаясь и не предвещая перемен.

Святки

Пробирались огородами утопая по пояс в снегу. Подобрались к дому с торца со стороны двора. Долго прислушивались к звукам исходящим изнутри жилища. Генке, младшему из членов отчаянной ватаги, было не по себе. Проще говоря, страшновато. Дядьку именем Тихон, как бавшка не раз говаривала, поп при крещении из вредности пометил. Нравом отличался суровым и до дурости непредсказуемым. Даже говорят в прежние времена староста, его иной раз, где бы и не надо не перечил, побаивался. Чево Гошке приспичило именно сюды перетцо. Шли бы, как говорили к деду Африкану. Пузиле по — простому, обладателю необъятного размера живота. Дед слыл баламутом и сам имел грех в Рождество поварзать. В прошлом годе Мишку Грачёва с Митрей поймал, когда те на козла в его дворе дедовы подштаники одевали, так даже уши не надрал. Чаём с пирогами напоил, по конфете дал, да и домой отправил. От Тихона всего ждать можно. Наколотит до убитья. Да ещё папка узнаёт о проделках да с дураком эдаким связались ремнём всю задницу узорам опояшот. Гошка же стоял твёрдо. Навредничать хотел не Тихону, а дочке тово — Дарье. Та глаз положила на зареченского с Харинской Федьку, а ему дала отворот да ищо и на парнях вечёркой посмеялась. Дай волю Гошке так домину-то по брёвнышку разберёт эко из него от уязвлённости-то прёт. Да, что поделать свора-то одна, надо выручеть. Попытка выдавить оконце во дворе не удалась. То ли завёртыш оказался крепок, то ли хозяева, предчувствуя набег, подстраховались. Дверь на сеновал, зубами бы Гоха выгрыз, тоже стояла твёрдо. Генка мысленно уже крестился, радуясь, что задумка не удалась. Навроде пронесло, щас дадут отбой, но Гошку упёртая домина только распалила.

— Ждитё, — приказал, — я не я буду, ежоли щас не отворю, — и скользнул с навозной кучи в сторону входной двери.

Появился скоро, не заставив себя ждать, выглянув из дверей на сеновале.

— Дверёт на щеколду не закрыта. Страхом нутро-то всё извернуло, уж больно в сенях половицами скрипит.

Забрались на сеновал. Сердечко у Генки колотилось тово гледи ускочит из груди.

— Гоха, чево решил?

— Петря, корову с бычком от места в угол отводи. Сена надаём. Давай бегом. По нужде кто выскочит, так пропадём. Вожжи вишь висят. Коровёнок-от за рога свяжи. Узлов поболе наметай. Вожжей-то всяко буде жаль не попортят. Пусь Дарья, зазнобушка моя, помаётцо.

Гену поставили на стрёме, чтоб во время предупредил. В доме с гостями разливалась развесёллыми переборами гармонья. Стояло шумно. Сено сверху полилось, как на Кубене в половодьё вода весной. Эк бы дома у себя потрудились, удивлялся Генка прыткости друзей. На всё про всё ушло минут не боле десяти. Завалили чуть не пол-двора где и до наката.

— Всё! О большем дак и не подумывал, — завершил злодейство Гоха, — Теперича бегём. Лётом. Без задёржки.

Остановились, только оставив после себя пол-деревни. Пыхтели все, задыхаясь от быстрого бега, как загнанные лошади. Кузьма с Марфой из гостей правились, так удивились даже.

— Вы чево, мальцы! Уж не вовки ли опеть на деревню пожаловали? Отговорились, пронесло. Да и семья не из болтливых. Уж чево и помыслят, а до Тихона так не доведут.

— Ну, Тихон очухаётсо так всю дерёвню на уши поставит, — Гоха весь светился от удачной мести, — В ту половину ноне не ходим, покаместь хозяева не зашумят. На диво-то можно будёт и погледеть, коль народ сбежитсо.

Веселились, хохоча до колик, вспоминая до мелочей успешно проведённую кампанию. Надолго засели, заметая следы у Петри, играя в кости до тех пор, пока отец не выгнал шумную ватагу на мороз во двор. Окрылённая первой удачей новоиспечённая гвардия рвалась в бой. Мелочи, ввиде разваленных поленниц, замороженных дверей казались лёгкой забавой для неразумной детворы. Перебрали все хозяйства в деревеньке, но придумать стоящую забаву не смогли. Решили махануть в Починок, за реку. Сыскать приключений там. Встречей замаячили выряжёнки. По деревням каледовали. Тот, что подлинше с гармоньёй на плече дорогу не уступил, шутливо выказывая первенство на узенькой тропе. Навалившись скопом на здоровяка, завалили в сугроб, подсыпая во все возможные прорехи обжигающий холодом снег. Девчата, кем оказались двое одетых в вывернутые наизнанку тулупы, крашенных из овчины бородах с черными, как смоль усами бойко с визгом смехом бросились в помощь на выручку терзаемому дролюшке. Бой, стремительно разгоревшись, быстро и утих. Гармонист Иван, играючи поддаваясь мелюзге взмолился о пощаде, подав голос и Гошка узнал в незнакомце соседа двоюродника — братана. Девчата же вовсе распалившись не могли угомониться, пытаясь у Петра стащить штаны и напехать туда побольше снега. Устав и намаявшись, все долго хохотали сидючи в снегу. В качестве примирительного приза для пристыженного девичьей удалью Петра угостили двумя наколедоваными конфетами и горстью вяленки из сладенькой репы. Разминулись в мире довольнные собой. Праздно пошатались по деревне туда-сюда. Улица пуста. К ночи мороз перевалил за тридцать. Охочих погулять не видно было вовсе. Заводила дерзкой стаи притормозил компанию у двух соседски расположенных домов, в которых окна источали свет и, судя переборам гармоний, гулянка была в самом разгаре.

— Гоха, чё надумал? Мужики во хмелю поймают так вломят по первое число. Ног не унесть.

— Чё, горохом брюхо-то набил? Бздишь-то эдак. Везуха нам сёдни пошла. Сделаем вот чево. Коровёнок поменеём. Вот хохма-то будёт. Тётка Зина утром заявитсо на двор, а корова-ти не та — Марьина стоит. Ополоумеёт, однако. Хошь умом-то бы не тронулась.

Разделились надвое, заняли позиции. Генахе поручили ответственейшее задание, следы животины заметать. Стоял с голиком наготове, как с ружьём. У дядьки Толи коровёнка оказалась упёртая, тащить пришлось чуть не на себе. Справились! Все быстренько ретировались, всяк выполнив свою роль. Гена оставшись один, что есть силы размахивал голиком. Глубокие следы на натоптанной тропе забить оказалось нелегко. Приходилось ещё и притаптывать, подгребая снег со стороны. С облегчением, что всё закончилось удачно, разогнулся и уже направился к друзьям, как услышал голос от ворот:

— Чево парнёк голиком-от машошь? Потерев чево? Чей будёш-от?

Генка, говаривали в семье, весь в отца смышлёный. Страх на мгновение сковал, но панике не поддался. Подошёл спокойно к крыльцу. Мужик был незнаком. Гость значит.

— С Катькой на спор пошли, ежоли от ворот до ворот снег-от обмету так поцелуёт в щёчку.

— Ну, малец, не рановато ли девками-то увлёксё!

— А я хошь маленькой да удаленькой. Катьку-то зови, — нахально потребовал Генка.

— Катька твоя третьёй сон уж, поди, доглядываёт. Завтра сватов при таком случае с твоёй-то удалью засылай заодно и свадебку отгулеём.

— Завтра так завтра, — охотно согласился жених и послушно исчез в кромешной тьме. Друзья поджидали за околицей.

— Эк мы ныне наварзали знатно. От эдаких вывертов всё Пустораминьё в пересудах захлебнётсо. Очередной святочный день завершили теперече можно и по домам.

Первый парень на деревне Гоха от успеха ликовал. В доме все спали. Лишь бабушка сонным голосом с печи окликнула голосом, не требующим ответа.

— Генушко, ты? Генка с тем и промолчал, забираясь в жаркое тепло с мороза на полати.

Швейная фабрика

Февраль выдался на удивление бесснежным с лёгким морозцем и солнечный. На крутой ледяной горке, прямо под Сосновкой, детишки, да и ребятня постарше галдели, похоже было сутками. Так хотелось к ним, но стопа отрезов ткани в углу прирастала, не убывающая. Аккуратно сложеная на лавке, не оставляла никаких надежд оказаться там с санками и накататься подобно другим с ветерком до одури. Одна и радость, когда мать пошлёт за водой для чая на ключик и, воспользовавшись этим, успеть прокатиться втайне на скорую пару раз.

Новый год, Рождество, словно яркие июльские денёчки средь зимы в особенности для детворы стремительно пронеслись в чувствах самого жданного и разгульного праздника с завершением в лёгкой грусти до обидного быстро оставшихся позади. Заказы же несли и несли. Четыре швейных машинки без устали стрекотали, привлекая заказчиков скорым исполнением задуманных желаний.

Мать только и успевала снимать мерки да кроить. Помогала, чем могла подслеповатая свекровь, всё остальное делали старшие сыновья.

Обязанности распределялись строго. Расслабился, и уже тебе наступают на пятки. Младшему можно от старших братьев втихую подзатыльник получить.

— Марьюшка, да, однако, опеть на сносях, — подметила гостья Шура. Её заказ был закончен и она, чуть ошеломлённая в радости обновкой, вся светилась, не желая уходить.

Днями в доме иной раз проходила вся округа. Не были редкостью заказчики с левобережных деревень. Самовар, шумел не остывая. Не успевала свекровушка воду доливать и подкидывать углей. Любила использовать в качестве вентилятора, чтоб разогреть потухшие угли, дедовы мяконьки хромовые сапоги, за что не раз получала от супруга не шуточную выволочку.

— В семье-то крестьянской вся силушка наша. Ещё помошника хочу.

Да помощников — то у тебя вроде хватаёт. Могу двоих своих девок на одного твоего парня променеть. Скажи токо, не задолю приведу.

Посмеялись. Гостья засобиралась в дорогу.

— Пойду, Марьюшка. Уж затемнала, да и делов-от накопилось не переломить. Нонче половиков назаказывали, не знаю, как и поспеть, а уж посулила всем. Тепере не отказать.

— Не тужи, скоро уж помощницы подрастут всё и будёшь поспевать.

— Ой, не сглазить бы. Страшусь и думать-то, заждалась уж.

Хлопнула дверь внизу. Наступила тишина, нарушаемая лишь стрёкотом машин.

— Матушка, останавливай свою фабрику. Позволь мастеровым передохнуть. Не ко времени ли ужин собирать? — пришёл с улицы Иван.

— Ой, бедныё робята — ти. Сама умаялась, что уж про детишок толочь.

Пересчитала ворох отрезов,

— Боюсь со всем шитьём и не управитсо. Дни летят, а заказы всё несут. Буде уж ближо к ярмарке так в отказ ступить. Не поспеть! Самим — то на торговлю впрок не запасено.

Фёдор, читал коротенько молитву и лишь после этого брал в руки ложку, давая тем согласие приступать к трапезе другим. Евстолья имела не менее почётную обязанность. Находясь у самовара, следить, чтоб тот всегда шумел, не остывая, и разливать по чашкам чай.

Что на стол при накрытии не попадало, подносила, добавляла невестушка. Таковы были порядки в доме не ими заведённые.

Первый выскочил из — за стола Костя.

— Куды? — остановила мать

— К Сашке Белову доигрывать. Вчерась все кости мне проиграл. Пообидивсё! Так сёдни проиграюсь, чтоб вконец не досадить.

— Серёжа назёмом займётсо. Ему помогай. Кости не корова успиётса помиритёсь. Да откидывайтё подальше. Не лето на дворе, промёрзнёт, так сил-от потратитё пока по полям разметаитё.

Николай сена надаёшь, да не ближнеё тени — то, как в прошлом разе. Со старым перемешивай и не задаливай. Время — то уж познеё, да успиитё набегаетесь ишшо. Завтра рано разбужу. Дел-от, сами знаитё. Поблажек не ждитё.

Всем нашлась работа. Разбежалась и остальная ребятня. Кто — куда по своим назначенным местам.

Остались отец с сыном за столом.

— Что там Ванюша слышно — то наверху? Куды нонешняя власёт заворачиваёт?

— Слухи разные ходят отец. Куды б не завернула, хорошего не жду.

— Не боись, без работящих — то людей долго не протенёт, понимают, поди. Учёные ведь не мы.

— Кто? Входи! — крикнул на стук Фёдор, наклоняясь и смотря в дверной проём кухонной перегородки из-за стола на входную дверь.

— Шура Королёва вродё. Проходи — ко на свет — от не вижу кто. К кому пришла — то, девка? — узнал соседку.

— К тебе пришла, Дорогаушка. Не знаю с чево уж и начеть, — вошла в горницу. Остановилась на пороге от кухни не смея пройти к столу.

— Так, дорогоё моё, не с конца ведь начин — от. Говори соседушка. Чайку — то не желаёшь? Подогреёт мать, ежоли остыв.

— Да не за тем пришла, Дорогавушко, и в своей избе воды-то нахлебаюсь. Ись — то в доме не чево. Робята — ти, сам знаёшь, малы ищо. Не велики помошники. Мужика — то нет. Пропадаю! Уж пухну от воды. Сама — то што и помёрла бы, робятишок жалко. Как хошь, а помогай. Уж вырастут, так отработают. Рассчитаются сполна за доброту — то. Не впервой выручеёшь. Куды к кому ищо ити, как не к тебе.

— Ладно, чё уж Марья надо выручеть. Посылай робят. Мучёнки накладу. Осенесь — то посмотрим, нарастёт, так опять прощу. Мать полож — ко девке пирогов. С Богом пусь идёт.

— Не балуёшь отец? Робята — ти своевольны и роботать не горазды, да и малы — то лишь для Марьи. Старшой супротив Серёжки нашего ой, как ищо поздоровеё будёт, — упрекнула Евстолья, когда за гостьей закрылась дверь.

— Может ты и права, да помогатёт надо. Сироты ведь, что ещё вырастёт? Бох — от не простит. Не велит отказывать. Скупому душа дешевле гроша.

Иван прошёл в спальню.

— Марьюшка, — удивился, — не приболела ли? — с тревогой вглядывался в покрытые сыростью глаза.

— Бегаём — то вдвоём, а ноги — те одне.

— Устаёшь? На восьмом месяце, а поблажек себе не даёшь. Надо отдыхать, — стал её успокаивать Иван, — обговорим сейчас мы с матерью, поразложим обязанности. Придётся старших парней напречь, где и самому делов прибавить. Справимсё. Ложись — ко сёдни пораньше отдохни.

— Отдыхать — то Ванюша не ковды. Ярмарка на носу. Недельку подналечь, а там уж и будёт по — твоему.

Ярмарка

Вот уж и март на исходе. Давно ли февралём по деревням мело, а иной день солнышко так погреет без ветра на завалинке, что маём опахнёт.

Почитаемая селянами Васьяновская ярмарка, апрелем не за горами, торопила, добавляя к повседневным заботам, особый, присущий только этому событию колорит.

Если товары для продажи исподволь от осени готовились десять раз пересчитанные, переложенные, отборные качеством, ждали свой судный от покупателя день, то сегодня — в последние денёчки, главной темой, особенно у молодёжи, был внешний вид.

Кому и продавать было особо не чего, всё одно доставали из сундуков для праздников оберегаемый прикид, скинув, что позався. Примеряли, дошивали, гладили.

К портняжнных дел мастерам стояли в очередь, бегая по деревням за удачей, в надежде в занятости мастеровых, пустоту в очерёдности перехватить.

— Господи! Иван, — ворчала мать, — куды и сбираёшься-то эдак? Невесту, что ль в Ивачино пригледев? Марью-то и не берёшь.

— Делов-от дома хватаёт. Старшего пора пришла парня в люди показать — глеть вымахал, помощник уж.

— Что говорить! Пора, если наш не жених так, кто? Ростом-то, конешно, не силён, в тебя пошёл, но из себя пригож, а в работе мало, кто из парней по деревням-то пометать так переломит.

В последних наставлениях Дорогаушка, приняв решение для себя после августовской ярмарки, как он выразился, по немочи в отказе быть, советовал не спешить с продажей зерна.

— Цена-то, дорогоё моё, поначалу не красна. Покупателёт хитёр бываёт. Что — да сколько ему надо, к вечеру было только и определишь. А промедлишь, время упустишь, так тово хуже. Не дешеви коль, что с воза-то во время не скинёшь. Вези домой. Не цыгане шубу за Крещеньём продавать. Хлебушко всякий день к столу и в лето не вспотиёшь, коль, ломоть лишний съешь.

Сергея, Марья, следуя наставлениям Ивана, потихоньку с осени начиная, обшивала будто жениха. Сама портниха, а теперь и сыновья мало в чём уступали ей в кройке и шитье. Вечерами, как позволяло время, в горнице трудилась целая артель, принося семье существенный доход.

Серёжка, на смотринах вечером, только что на голову по указу старших не вставал.

— Ну, всё! — Дорогаушка, наконец, с подиума внука снял, — хватит девкой задом-от вертеть. Хорошь паренёт у нас — а? Мать!

— А лучшо — то где сыскать? Ежоли только ты в молодости. Да нет, поди, конопат бывав. Рядом-от и не приставишь.

— Куды гледев экую язву взяв, — под дружный хохот всей семьи не принял шутки Дорогаушка, — да и щас-от гармонью дай так, где кому переиграть. Уж было походила кругами — то, слёз — от подойникам лила. Взяла напором, как Суворов Измаил. Жизёт и страдаю, — было закончил он.

— Да шучу, шучу, — видя, как матушка его подтянула ослабший узелок платка и плечиками сердито повела. Верный признак надвигающейся бури, — чево уж и сказать — то не соврать. В округе так первая по пригожести в те времена ты у меня была, — пошёл на мировую Дорогаушка.

— То — то мне! Да любой бы взев, только б бровью повела. Чево и выбрала эково-то не статного да конопатово. Чёрт, поди, тебе помог, — вновь подначила Евстолья.

— Ишь, бровью повела! Да кто б помыслил-то, зная, кто на тя глаз-от положил.

— Смелоёт какой! Гирю из кармана токо и вынимал, поди, как на повити приседал.

Молодёжь посмеялась в вечер всласть, потешаясь над любимыми ей стариками.

Поднялись не свет не заря. Взрослые суетились все. Подогнали двое саней. Быстро загрузили мешки с зерном. Мануфактуру; половики, разных размеров и раскрасок, льняную ткань, полотенца с вышивкой, рубахи мужские и женские, штаны, порты, бабушкины кружева, что ещё по мелочи всё сложили поверх мешков.

— Эко, слышь, горшками-то побрекивают. С Гриткина не иначо. Семён, поди, вперёд санями-то прошёл.

— Не переживай отец. С горшками быстро ехать, товар тереть. Успиём ко время. Тётке наказывал про место в торговом ряде. По краю не придётсо горевать, — успокоил Иван отца, — овса лошадкам прихвачу и трогаём.

— Ну, с Богом! — перекрестила мать, тронувшийся в путь обоз, — Порасторопнёй Ванюша там. За внуком-от поглядывай, — крикнула уж вслед.

Твёрдому в утреннике санному следу лошадки, отдохнувшие, не особо загруженные зимой в работе, будто соскучившись и чувствуя важность порученного дела, без понукания, бодро бежали вдоль реки по нескончаемым заснеженным полям, мимо частых деревенек, изредка ныряя в чистые, расцвеченные строгими соснами боры.

Ивачино приветливо встретило гостей. Ощущение праздника чувствовалось уже на околице. Всюду суетился торговый люд, готовя товар для скорого покупателя. Раскладывали, украшая любезно отведённый хозяевами уголок. Бегали пацаны по рядам, стараясь увидеть новое, необычное. Тут же спешили доложить старшим, с советом перенять опыт, чтоб ещё более украсить и сделать привлекательным в сравнении с соседями прилавок.

Собирались группами, прикидывали цены. Договаривались, как поначалу вниз с ценой не укатить. Уславливали малость. Обещали строго по уговору наперво стоять. Дале понимали, как уж и пойдёт со спросом-то.

Место для стоянки лошадей родственник заранее выкроил в своём дворе. Опоздавшим бросать сани приходилось далеко за ручьём.

В иных местах уж и поругивались, деля словно межу, скупое для торговли по размеру место. Всё уладилось с течением времени. Нервозность, присущая началу ярмарочной суеты, не заметно сменилась деловой активностью, не дающей отвлекаться на другие, не связанные с основной целью, суетные дела.

Народ всё прибывал, но торговля шла с утра неспешно. Покупатель приглядывался, сравнивал качество, цены, где уже и скидочку просил. Продавец выдерживал характер, на уступки пока не шёл. Более стояла толкотня, казалось, чего и бродят, перебирают. Только, что на зуб не берут, пробуют.

А люд и далее всё множился. Теперь, чтоб присмотреть товар поближе, приходилось заглядывать из — за чьего — либо плеча.

Наконец где-то с краю, как и повелось в светлых рядах, кому и торговать-то было по сути не чем, с позиции дрогнул, приотступил и сбросил цену.

— Чё из-за трёх копеёк време-то тереть. На овсе с лошаткой боле сэкономлю.

Пошла торговля.

Ещё минуту назад нарочито, как бы скучая, мол, как вас всех и пережить, без интереса смотрели на проходящие нескончаемой чередой заинтересованные, но пока без определённых целей лица.

Иван ястребом схватил порты, увидев чей-то пристальный взгляд.

— Бери браток, сам бы носил да куды с двумя-то и, увидев потухший интерес, — скидочку изволю, дешевле не ищи. Задаром отдаю!

С зерном повезло, взяли оптом.

— Из-за Кадникова с деревень. Дождичком нонешним летом нас обнесло. В своих местах дороговато. На деревню скопом и берём.

Как гора с плеч. Теперь мануфактуру сбыть. Здесь уж не зевай, роток не закрывай. Ешь берущего глазами, взгляд не отводи.

Откуда и изворот взялся, будто вечно торговал.

Отец эк накручивал, что Сергею места вставить слово иль чем подмочь и не нашлось. Скукота, если б не девчата стайками снующие взад-вперёд. В их стреляющих взглядах виделось всё, кроме интереса к разложенному товару.

Выручил Саня, вынырнувший в окружении очередной компании невест.

— Чево висишь на прилавке — то, товар-от застишь? Айда с нами!

— Ступай, ступай, — поддержал отец, — управлюсь не мешки таскать. Прогуляйся, что и пригледишь. Денёг-от мы с тобой уж подзаработали. На хорошее дело не грех и потратить. Без гостинцев дома, где бывать и ворот не отворят. На вот, — сунул в руку мелочь, — девчатам на пряники.

— Наши девчата. Все с Пустораменья. Чево на одну — то пелисьсё, других не признаёшь?

— Одну и не узнаю вот и пелюсь.

Где и обошёл искренне удивлялся, украдкой поглядывая на понравившуюся незнакомку Сергей.

Саня, известный балагур и гармонист, любимец у девчат, быстренько смекнул, как разрешить для друга интерес. Не прошло и десяти минут, как Сергей, с понравившейся ему Любашей, будто случайно, остались наедине.

Постояли, пытаясь разглядеть друзей, но в круговерти озабоченных без числа людей их и след простыл.

— А тебя я знаю! По осени на посиделках бывали? В нашем доме молодёжь собиралась. Я тебя сразу приметила, — с некоторой обидой положила начало разговора Любаша, прервав робкое молчание спутника.

— Да молод был ещё, на девчат в то время и не поглядывал.

— Ага! С Шурки Сизовой, что с Захаровской, глаз не отводил.

— Ну вот, только познакомились, а оказывается, год назад уж изменил.

Цыганка, невесть откуда взявшаяся, почуяв лёгкую добычу в увлечённой собой, хорошо одетой, привлекательной молодой паре, запела ни чем не меняющуюся с веками песню о «дай погадаю и предсказании судьбы». Настырно так насела, словно всё уж знала и только их двоих ждала, целясь в нетерпении, что-то важно — судьбоносное для них сказать.

Чёрные, как смоль глаза её, не привычные для северного края, жгли поочерёдно, то Серёжку, то Любашу, выискивая слабое звено.

— Погадай, — решительно протянула Любаша ладошку, — на нас двоих. Жених у меня не скуп, ручку щедро позолотит, — смеясь с лукавинкой, посмотрела на спутника, — всё про тебя сейчас узнаю. От цыганки — то не скроешь, чисты ли помыслы твои.

Та, услышав про щедрость, не скупилась на слова. Про дорогу дальнюю, большие города, верность и настоящую, пронесённую по всей не лёгкой жизни их, любовь. Когда дошла до детей и внуков Любаша не выдержала и так заразительно смеялась, что ноги не держали. Села прямо в снег. И новоявленный жених не удержался, ей ни в чём не уступая. Смеялись до упаду, и в этот день ещё не раз и позже, цыганку вспоминая.

— На, суженый мой, поднимай. Крепче держи невесту, — протянула руку, в вязаной с вышивкой варежке, — зазеваёшься, не задолят уведут.

Цыганка, чудным образом, проломила стену юношеской робости, не оставив времени на познание и сближение, разом накрепко спаяв молодую пару.

Взявшись за руки, не замечая людской поток, огибающий их словно лодочку в тихой заводи реки, с завихряющимся следом, от в восхищении таращащихся, закручивая шеи, редко равнодушных к проплывающей мимо красоте, особенно молодых парней, шли они, не задумываясь, без цели не ведомо куда.

Сгорбленная старушонка насеменила, на проходящую мимо молодость с дюжину крестов, ласково смотря им вслед, что — то бормоча.

Парень, нахально пялясь, лихо, сдвинув шапку на затылок, крикнул сквозь шум толпы:

— Э! Поакуратней краса-девица! Едрить-те в корень шаг направо два налево. Талью — то поломаёшь. Экую — то ещё где жениху будече сыскать.

Толстенная, цвета спелой ржи, до пояса коса. Ярко красные яблочки на щёких от лёгкого морозца. Звонким колокольцем смех. Обвитая в цветах поясом талия осы. Голубые, как отражение неба в Кубене с летним в солнце днём глаза.

Скажите, кто устоит перед всем этим? То — то! Сергей в число их также не попал и сделать с собой, что — либо не торопился, да и что таить-то — уже не мог!

Притормозили у огромного пышущего паром самовара.

— Выполняй отцовские наказы! Посмотрю, не скуп ли суженный, как меня будет содержать, — не жалела, задорила дролюшку Любаша, заливисто смеясь. Видела, что нравится ему, и так ей было с ним сегодня хорошо.

Погревшись с медовыми блинами чаем, устремились на призывный с переборами мелодичный звук.

У прилавка с гармониями, сложенных в три яруса, известный в округе мастер Александр Сафонов хитро рекламировал свой музыкальный с переливами товар. Два сына: один гармошкой, другой тальянкой — с тремя звонкими колокольчиками, так залихватски наяривали русского, что даже вездесущие старушки, на время не упомня про болячки, выходили в круг.

Я была навеселе

И летала на метле

Ой, сама не верю я

В эти суеверия.

Мужики — кто было уж, хватив с удачей иль за удачу пива, с частушками, с сюжетом не всегда для девичьих ушей,

За Ершово на ручье плывёт колун навеселе.

Да и пусть плывёт х… на к деревеньке дролиной.

доводили обступившую толпой их публику до гомерического хохота.

Гармошки с тальяночками шли нарасхват.

Сыновья бы и передохнули, с мольбой иной раз, поглядывая на родителя, но тот, складывая денежки в карман, и помыслить о тишине не мог.

Куй железо мастер пока оно горячо!

Любаша не удержалась. Вышла павой в круг: притопывая мягкими сапожками, плавно поводя руками вся гибкая, стройная остановилась перед Серёжкой, чуть покачивая бёдрами, вводя публику изящностью, неотразимостью своей в неистовый восторг. Частушкой позвала за собой.

Выхожу плясать на круг.

Ты придвинься милый друг.

Будет поздно любоваться,

Если выпустишь из рук.

Как ему завидовал в тот миг и стар и млад.

Отбивал, как мог, силясь вспомнить тот стишок, что был так нужен здесь и именно сейчас, в момент сверлящих жадно дролюшку десятков глаз

Ты пляши, пляши дружок

Дроби выколачивай.

Но на мою сударушку глаз не выворачивай!

Их не хотели отпускать, подбадривая свистом, восторженными криками. Гармонисты, забыв про усталость, на втором дыхании, кружили вокруг прекрасной пары в присядочку, высоко закидывая ноги, стараясь ни в чем ей не уступить и не дать ослабить темп.

Толпа ликовала. Кто-то, упав на колено, неистово с восторгом бил в ладоши, другие сами рвались в круг. Равнодушных не ищи. Не тот у нас, при виде красоты и рвущей душу любимой мелодией гармонии, северный народ.

Наконец, Любаша плавно, уставшей птицей, скользнула, прихватив дружка за руку, в распавшуюся перед ней, словно именитою княжной, людскую стену.

Счасливые, смеясь, и переводя дыхание, уносились прочь от зовущей музыки, блазня недавних пленников обратно с танцем в круг.

То и дело из толпы выделялись знакомые им лица. Любашу, оказывается, знали пустораменские все. А Серёжка, как не силился, вспомнить её до сегодняшнего дня ну никак не мог.

— Чудно, — украдкой поглядывая на неё, думал он, — цыганка, что ль приворожила.

— Марфушенька, подрушка лутшая моя, — представила девчонку, неожиданно озорно закрывшую сзади варежкой её глаза. Узнавая близкого ей человека по наитию, не отнявши тьму и оглянувшись.

Враз защебетали делясь увиденным, услышанным, так жданного ими в девичестве ярмарочного дня.

— Бегу, — шепнула напоследок, — Кирюша сердится, как долго отойду.

И исчезла, словно в завихрении омута, набравши воздуха, чтоб исчезнуть и возможно не увидеться сегодня, а может с прежней свободой беззаботным девичьим сердцем уж ни когда.

Горшечников разместили вместе и занимали они целый ряд. Стучало, брякало, где и билось от излишнего усердия при выборе товара. Мастера не злобливо переругивались, подшучивая над собой.

— Ой, милок, горшки-то у тя беленьки в печь-от так и просятсо. Взять что ль?.. Дед-от больно любит щи. Староёт весь черён да побит, — прицеливалась старушка.

— Мать, — подал голос сосед, что справа, — белыё-то не допечёныё. В печь поставишь горшка-то боле и не найдёшь, одне щи по поду соскребай.

— Не слушай пустомелю, матушка. В Кумзере мастеров, кто упомнит, и не бывало. Песком обляпают, помажут сверху глиной да в печи с сажей пережгут. Вишь у него чорны — перекалёны. Ухватом брякнёшь не щей и не горшка.

Сосед, что справа позвал к себе. Мои самое то по цвету, как раз в середине.

Бабка потаращилась ещё в растерянности, потопталась чуть, побрела дальше,

— Не велик барин-от и со старова хлебать да хлебать. Ужо буде в следующем годе прикуплю, — пооправдывалась.

— Серёжа — смотри, беготня пошла какая! Куда это все? Пожар будто? Прилавки даже опустели. Ой! — остановилась в растерянности вдруг Любаша, приставив ладошки к стремительно сменившим цвет на румянец девичьим щекам, — Впечатлений столько про всё забыла. Невестам по времени же очередь пришла. Бежим скорее места поближе занимать. Ты — то, как мог не упомнить, иль женихатся рано. Папа не даёт.

— А я чем занимаюсь, — удивился искренне её спутник, — невесту себе уже нашёл. До чужих-то мне чего.

— Да ну тебя, — схватила его за руку, увлекая за собой.

В центре Ивачино, небольшая деревенская площадь была заполнена почти уже до отказа.

Все красавицы из дальних и ближних мест в нетерпении ждали тот миг, когда, взойдя на подиум — глипку, как ранее мы говорили, в молодые и от того прекрасные их лица, вопьются сотни, чаще более, и не только юношеские, пристально цепкие глаза.

По сложившейся годами традиции наряжались, румяна накладывали в ряду стоящих изб, на краю площади. В верхнем платье преобладали красные цвета. Претенденток набилось, негде было повернуться. У каждой из невест, словно в свите у княжны, суетились девчата, готовя подружку, быть может к счастливому, так желанному ей девичества концу.

Нарастало нетерпение. Молодёжь свистела, сыпала в разнообразии солёности шуточками. Смех вспыхивал в одной компании и угасая, как в эстафете перехватывался другой. Опоздавшие напирали, отвоёвывая, больше безуспешно, ближние места. Толпа уплотняясь, жаждала зрелищ. Атмосфера доброжелательности и праздника, в ожидании прекрасного, захватывала площадь. Стар и млад были едины в нетерпении.

— Любаша, — Марфуша и Кирилл, с трудом продравшись сквозь плотную, несклонной к передвижению толпу, — потеряла надежду, что найду. Уговаривались себя показать? Уговаривались! — требовательно повторила она, перехватив невольный, чуть растерянный вопросительный взгляд подруги на спутника.

— Любаша, даже не роздумывай, — видя её нерешительность, шутя, поддержал Марфушу Сергей, — пора обзаводиться нам инвентарём. Чево время-то тереть.

На глипку поднялся глава села Михаил Григорьевич.

В правой руке его, сверкал золотистой краской с белым, как первый снег, точёным черенком ухват. Влевой плетёная, играющая разными цветами зыбка. Попросил внимания к себе. Заведённая собой, в затянувшемся ожидании толпа, тем не менее, на удивление быстро стихла.

— Гости дорогие наши! Вижу ваше нетерпение. Потому буду краток. Не помнит кто, с каких времён традиции нашей, вам сегодня следует выбрать невесту, достойную по пригожести своей и обаянию, первой быть. Приданое для неё в руках держу.

Что будет муж ждать от неё?

Староста поднял зыбку.

— Ивана! Васятку! — кричала молодёжь.

Светланку! Настюшу! — вторили парням звонкие девичьи голоса.

— Зыбка-то любо дорого погледеть. Мастера нашего Канидьева Ивана. У самого одиннадцать по лавкам. Почитай всё мужики. Не проста будет — с заговором.

Что ждёт муж от неё?

Глава поднял ухват.

— Ухват-ти с рогами схош! Чево уж тут и ждать!?

Хохот, свист. Посыпались шуточки. Смех долго сотрясал площадь.

Терпеливо подождав, староста закончил официальную часть, —

— Ленивому да непутёвому дак поделом и будут, поди, как рога, а у молодца в избе, чтоб суженой щи наваристые с печи достать. Мужа сытно да робятишек накормить

Дай Бог вам всем здоровья, прибытка в семьях ваших и достатка.

Осенесь-то девки наши ещё любяе. Сам с урожая выбирал. С ухватом, по правде сказать, обнесло, но жизёт прожил — не тужу. Не всем красивым лицом-от быть, но молодыми были все. Вот в чём добрая зависёт к вам — годкам малым вашим.

Ждём по осени в обрат на ярмарку гостей дорогих. Милости просим! Краше девок наших — ещё ой, где поискать!

Совет мой женихам не робеть. Со сватовством не тянуть

Всё! Выбираём! Налетай!

Власть ушла, уступая место молодым.

Оставшись с Кирилом вдвоём стали ждать.

— С Дешинской, вроде ты? Давно не видел. По — началу так и не признал.

— Хозяйство отец держит не малое, не частый на посиделках гость, от того поди и не узнал.

— Одново и у меня.

Со стороны избы — салона увиделось движение. Толпа всколыхнулась в не терпении и затихла, затаив дыхание.

Первая красавица, видимо не из робкого десятка, неспешно, плавно, вышагивая павой, прошлась по глипке.

Зрители, в числе которых было немало женихов присутствовавших здесь с серьёзной целью обзавестись семьёй, активно обсуждали достоинства невест. Гул нарастал. Девчата, сменяя друг друга, не покидали место битвы за свою дальнейшую уже не девичью судьбу, а растекались стайками, в основном по двое, по площади в толпе, давая шанс претендентам на сватовство к скорейшему сближению. Не часто, но пары разбивали и всякого, жениха с невестой, ждала своя судьба

Народ, оправившись от первых впечатлений, всё более раскрепощался. Вновь мелькающие девичьи лица уже не покидали подиум в молчании, пристально таращащихся глаз. Зрители сыпали вопросами, шутками и, как ведётся, смехом на наиболее удачные. Не робкие невесты отвечали, порой лихо, осаждая не всегда мягкие реплики, иных говорливых, не трезвых в меру мужиков, на том, зарабатывая очки.

А вот и наша знакомая — Любаша показалась в череде сменяющихся юных девичьих лиц.

Красно нарумяненные щёки, с не менее яркой шляпкой, покрытой цветастой шалью. Белое кружевное обрамление лица под шалью, заканчивало головной убор.

Приталенный, отороченный кудряшками овчины с вышивкой, жакет, подчеркивал стройную фигуру. Ярко красная юбка выделялась на фоне следующей — шерстяной и накрахмаленной белой, что прикрывали красные сафьяновые сапожки, завершавшие всё это великолепие.

А когда она прошлась, будто в танце, знакомой друзьям походкой, толпа на миг затихла, несколько опешив.

— Оце, девица! — в восхищении донеслось, где стояли с Киева купцы, — та за таку уси сало с губернии, будь ласка, не пожалив б отдав. Грицко, — окликнул сына, оглянувшись, — Парубок ты мий, без дивчины той от батьки с хаты геть.

Казанские купцы, в восхищении цокали, переглядываясь, но держали себя солидно, сдержанно. Вера же православная в те времена была крепка и исключала с иноверцами союз.

Местные ребята и гости из мест соседних, запросто вслух, обсуждавшие без стеснения предшественниц Любаши, примолкли было, не смея с колкой репликой попасть впросак.

— К бабке не ходи, сегодня твоя Любаша унесёт базар (так раньше о таком успехе предки наши говорили), — шепнул Серёжке новый друг.

Ошибиться было трудно, уж слишком приём, оказанный Любаше, выделялся средь других.

Лишь, когда она, завершая выход, скользнула по сходне вниз, толпа спохватилась и вслед девчонке запоздало понеслись крики восхищения, предложения тут же заслать сватов. Шум затих лишь, когда следующая претендентка быть предметом сватовства, ушла с помоста и он, опустев, остудил заведённую Любашей молодёжь.

Михаил Григорьевич не задолил с знакомыми призами.

— Ну, что, братцы, рядить-то будём? Кому — да что, аль, какая боле пригленулась?

— Любашу давай, чево спорить-то одново ясно, — дружно зашумели пустораменцы, — Наша девка любее, побаще будет всех. Не томи, Григорич, отдавай ухват.

Молодёжь дружно поддержала. Площадь свистела, хлопала, летели шапки вверх.

Михаил Григорьевич ещё малость выдержал. Весь как бы в сомнениях, заводя народ, но новых предложений не поступало.

Будто нехотя он сдался.

— Ну, Любаша, базар-от нонче твой выходит. Взберись-ко. Толенько народу-то на тебя хочотся вновь взгленуть. Уж, коли кто не нагледитцо, так за показ-от будем деньгу брать.