Бесплатный фрагмент - Из варяг в греки

От автора

Славянские души — как степи,

Славяне, вам светлая слава!

К. Бальмонт

Этот исторический роман посвящается становлению древнерусского государства. Отчасти, мы заглянем и в годы, предшествующие этому.

О временах дохристианской Руси почти ничего не слышно ни в средствах массовой информации, ни от политиков, ни от работников культуры, ни тем более от окружающих, которые в последнее время всё больше и больше пекутся о хлебе насущном.

Как много сведений о древней Греции, древнем Риме. Как много легенд о Геракле, Прометее, Зевсе. А где же легенды о Световите, Перуне, Велесе, Свароге? Что осталось в учебниках, документах, в памяти народа от древнего славянского государства? Может быть, лишь то, что есть в нас, в наших характерах — да в песнях и легендах, да в былинах и сказках, да кое-где в сохранившихся до нашего времени реконструкциях летописных сводов.

Но не стоит отчаиваться — по крупицам можно отыскать эти следы.

Я не буду перечислять статьи и работы ученых, в которых мне удалось кое-что обнаружить, а свидетельства из летописей приведу лишь частично — так как это отнимет время и отвлечёт от сути. Ссылаться можно на что угодно, но истину человек может и должен отыскивать самостоятельно. Ищите и найдете. Приведу отдельные выводы, сделанные мною на основании изучения ряда документов и заключений учёных, а также из собственных наблюдений за окружающей действительностью.

Эпоха древних славян не оставила памятников, подобных Колизею. Основой жизни наших предков было единение с природой, защита собственной жизни и родной земли, её обожествление. Ни стяжательство, ни обогащение, а труд и многообразие духовной жизни. Не зря же они молились природным образам и явлениям, а родная земля в ответ кормила, одевала, обувала и вооружала мой народ. Они почитали её, как мать, всегда уважали правду, стремились к справедливости и наказывали за зло. Конечно, были среди них и не уважавшие свою землю и свой народ, но в памяти народной о них ничего хорошего не осталось, да и речь сегодня не о них.

Не строили древние славяне величественных сооружений, в крайнем случае, на территории современной России, а больше формировали собственные души. А то, что строилось — святилища, древние города, крепости, валы, рвы… были созданы в меру необходимости, а не для возвеличивания собственного «Я». В то время чаще звучало: «Мы». Письменные свидетельства того времени, к сожалению, в большинстве своем, были успешно утеряны или умышленно уничтожены. Основным материалом для строительных работ на Руси в то далёкое время являлось дерево — материал недолговечный, и это сказалось на сохранности артефактов.

Изумительной была философия древних славян. Закон противодействия добра и зла — как в вечной борьбе никто не может одержать верх, храня равновесие между Явью (миром явным) и Навью (миром духовным). Явь стремится изменить мир, Навь пытается оставить мир неизменным. И в этой вечной борьбе рождается Правь или Правило (не думаю, что надо объяснять, что это такое). Путь Прави — это путь к Богу. Бог один и множественен, и в этом множестве ликов и дана сама Правь.

«Мы… имеем жизнь вечную, и мы должны радеть о вечном, потому что земное против него ничто. Мы сами на земле, как искра, и поэтому можем сгинуть во тьме, будто и не было нас никогда».

Есть такие строки в «Велесовой книге» в переводе Асова А. И., где вкратце описана история древних славян, принципы их верований. Несмотря на споры о подлинности Книги, события, изложенные в ней, совпадают с историческими свидетельствами, зафиксированными в других документальных источниках.

Не законы ли древней славянской «религии» (религией её можно назвать с большой натяжкой. Всё-таки религия — это стройная система взглядов, теорий, идей, управляющая сознанием людей; тогда такая система просто не могла существовать. Карл Маркс дал ей такое определение: «Религия — это вздох угнетенной твари, сердце бессердечного мира, подобно тому, как она — дух бездушных порядков. Религия есть опиум народа») и сегодня определяют нашу жизнь? Всё же буду применять это слово, как условное название, подразумевая под этим знания и представления славян о природе и взаимоотношениях людей. Ведь и сегодня силы добра и зла ведут постоянную борьбу между собою и этим поддерживают огонь жизни в каждом из нас. С нашим прошлым мы связаны незримыми, но очень прочными нитями.

Древняя «языческая религия», признаваемая сегодня многими, а особенно церковью примитивной, давала возможность управлять обществом через Народное Вече и словно духовными скрепами объединяла народ.

Есть ли что-то более демократичное на сегодняшний день? О «народовластии» на всех уровнях говорится очень мало. В переводе слово демократия происходит от греческого demos — народ и kratos — власть, то есть власть народа. Но чаще всего — это власть одной группы людей, пусть и избранной, над другой. Ещё и с вопросами: кем и как избранной… А народовластие есть прямая власть народа. Поэтому в так называемых демократических странах народ влияет на внешнюю и внутреннюю политику, как правило, только через протестное движение. Стоит ли отрицать, что Вече было самой справедливой формой управления — возьмем тот же референдум — это ли не Вече? Вечевая форма управления существовала на Руси повсеместно много сотен, если не тысяч лет. Даже тогда, когда власть князей всё более и более укреплялась, народ имел ещё право голоса. Так рязанцы, собираясь всем городом в XIII веке, выгоняли из своего града ставленников владимирского князя Всеволода «Большое Гнездо». Прочитать об этом можно у Д. И. Иловайского в книге «История Рязанского княжества». Уже не говоря о новгородцах — они избирали князей вплоть до XV века. Есть примеры подобного рода и в других городах на Руси.

К сожалению, в системе управления древних славянских государств было немало недостатков (хорошо мне рассуждать, спустя тысячи лет). Не было действенного механизма защиты, регулярного войска. Родовые связи у славян в то время были важнейшим звеном в жизненном укладе, уже тогда, возможно, предопределяя зарождение коррупции, но играя, безусловно, решающую роль при защите от внешней угрозы. Татаро-монгольское иго, с элементами гражданской войны, неся огромные беды и страдания народу с одной стороны, с другой — предопределило возникновение на Руси великой державы, сыграв роковую роль для существования Вече. Развязанная война потребовала единоначалия, которое народ был вынужден принять.

Новое государство будет оказывать значительное влияние на мировую историю. Бремя по её содержанию, умножению, сохранению и защите было возложено в основном на славян — суть русских с их духовной силой, накопленной и заложенной в них древней «религией», нравственностью и моралью предков задолго до возникновения державы нового типа. Как же происходило становление великой державы? Чтобы раскрыть тему полностью, потребуется не короткий экскурс в историю. Попробую порассуждать как обыватель.

С развитием ремёсел, земледелия, скотоводства (то есть экономики), совершенствования орудий труда, усилилось расслоение общества. Наряду с этим развивается культура, создаются те же музыкальные инструменты, произведения устного творчества, одежда… Меняется пассионарность, о чём свидетельствует известный ученый Гумелев Л. Н. в своей книге «Древняя Русь и Великая степь». Зрели плоды цивилизации — возрастало желание людей обладать богатствами, властью. Некоторые ради этого были готовы поступиться чем угодно. Как пример можно привести убийство двумя рязанскими князьями в 1217 году в местечке Исады своих братьев. Государства (племена) всё более обособляются друг от друга. Сказались и наши расстояния, и внешние факторы: влияние соседних народов — гуннов, хазар, готов, греков т. д. Нельзя исключать определенное воздействие климата и географического положения Руси. Родовой уклад разрушается. Формируются социальные группы: купцы, воины, землепашцы…

Речь в романе идёт и о том времени, когда русскими землями правил Гостомысл. Прослышав про его смерть, пришёл на Новгородскую землю (вернее в Ладогу) Рюрик, грабивший до этого купцов по побережью, по случаю родственник последнего новгородского князя, а точнее — его внук. Разбойничать ему пришлось по стечению обстоятельств. Отец Рюрика — князь бодричей Годослав был убит данами, а ему самому удалось бежать из родного города без средств, а кушать хотелось. Работать, как княжеский отпрыск, он не умел, но воевать был обучен. Он сумел со своим шурином Олегом, по имеющимся сведениям норвежцем, а на самом деле неизвестно кем, (скандинавы тогда, надо понимать, были в очень тесных отношениях со славянами) взять власть в свои руки сначала в Ладоге, а затем и в Новгороде. В летописи, написанной княжеским слугой — монахом Нестором, он прозывался — Вещим. Вероятнее всего, он звался Вящий, что на древнерусском языке означало — старший. Вещими были волхвы, предсказавшие ему по легенде гибель «от коня своего», а впрочем, это не так уж и важно. Пришельцы захватили власть в древнем городе, имея определенные права на престол, и, пользуясь возникшей смутой, из-за сложившихся экономических и политических условий, подавили с присущей тому времени жесткостью выступление Вадима Храброго и его сторонников. У Вадима, очевидно, тоже имелись права на престол, иначе бы мы о его восстании ничего и никогда не узнали. Возможно, так и начала активно строиться держава с новым содержанием и предназначением.

Рюрики скоро перебрались в Киев. Не все племена поддержали нового князя. Вот что писал значительно позже восшествия на престол Рюриковичей летописец, как представитель победившей стороны о древлянах — соседях полян, которые встали под руку князя, прочно осевшего в новой столице: «А древляне живяху звериньским образом, живущие скотьски, убиваху друг друга, ядеху все нечисто…» Тоже, или еще хуже про радимичей, вятичей, северян. Это про племена, в каждом из которых, городов было больше, чем во многих государствах Западной Европы того времени вместе взятых. В Европе, вероятно, так считают и сейчас.

Может быть, поляне, коих представлял Нестор, были обижены на то, что древляне за грабежи во время сбора дани привязали к двум берёзам и разорвали на части киевского князя Игоря — сына Рюрика? Но, скорее всего, летописец выполнял княжескую волю, показывая, какое благо несли поляне во главе с киевскими князьями остальным племенам Руси. Истину в событиях того времени надо отыскивать буквально по зернышку, и мы ещё не раз убедимся, как на бумаге — для собственной выгоды, можно легко извратить и переврать очень многое, особенно, по заказу власть предержащих. Бумага всё стерпит. Существует же норманнская теория появления Рюрика на Руси, будто славяне были совсем никчемными и позвали к себе на правление иностранцев, легко подарив родину чужеземцам. И это в период вечевого управления. Правда, разумно?

«Не доверяйте тому, что вы слышали; не доверяйте традициям, так как их передавали из поколение в поколение. Не доверяйте ничему, если это является слухом или мнением большинства; не доверяйте, если это является лишь записью высказывания какого-то старого мудреца; не доверяйте догадкам; не доверяйте тому, что вы считаете правдой, к чему вы привыкли; не доверяйте одному голому авторитету ваших учителей и старейшин. После наблюдения и анализа, когда он согласуется с рассудком и способствует благу и пользе одного и каждого, тогда принимайте это и живите согласно ему».

Гаутама Будда, 400 г. до н.э.

Не знаю, говорил ли эту фразу на самом деле Будда или нет, но мне она кажется верной.

Могло ли быть иначе? Могло ли вместо Древней Руси, а потом России возникнуть другое государство или государства? Чем бы это явилось для других народов, да и самих славян-русских — неизвестно. По-видимому, не могло. Было предначертано другое. Так что все сегодняшние споры и необоснованный страх перед частичным возрождением древней веры, моралью того времени, такой малоизвестной и пугающей своим свободомыслием и положившей начало самой России, а не наоборот — идут от мрака незнания или от умышленного желания поощрять не помнящих родства своего.

«Так мы шли, и не были нахлебниками, а были славянами — русами, которые Богам славу поют и потому — суть славяне».

После страшной кончины Игоря, казнённого по приказу древлянского князя Мала, Ольга пленила его детей — Малушу и Добрыню. Через несколько лет она женила на пленнице своего сына Святослава — язычника и великого полководца. От этого союза и родился князь Владимир — креститель Руси. Ко времени взросления Владимира для укрепления власти правящей династии потребовалась новая религия, и с приходом его к власти начались для русов новые времена. «Выбирая религию, выбираешь судьбу» — так можно перефразировать древнеримского поэта Вергилия, писавшего в своё время: «Выбирая Богов, — мы выбираем судьбу».

Стоит отметить, что в те времена на Руси существовали определенные отличия в верованиях славянских племен (государств), полного единства не было, что явилось уязвимым местом перед хорошо организованной греческой церковью и византийской государственностью. Пометавшись между «двумя верами и религиями», Владимир поначалу даже возродил пантеон славянских богов в Киеве, но, в конце концов, выбрал христианство. К тому времени оно было давно знакомо славянам по сношениям с Византией и уже прочно, по всей видимости, с позволения князей и волхвов, и народа, привыкшего к свободе, обосновалось на Руси. Единая вера стала активно способствовать укреплению власти, силе государства, его обороноспособности. Пантеон с древними богами в очередной раз был низвергнут.

Ещё очень долго существовало двоеверие, а вместе с ним сохранялись и элементы вечевой формы управления, помогавшие успешному экономическому развитию. Европа того времени по сравнению с Русью была отсталой и дикой. Об этом прекрасно свидетельствуют письма Анны — дочери князя Ярослава, королевы Франции, своему отцу. В одном из них она писала о невежестве Европы XI века. Подлинника письма, конечно же, не существует, его давно уничтожили представители просвещённой Европы или спрятали в заветное место — типа дна морского.

Что же замедлило экономическое и культурное процветание Древней Руси? Основная причина — всё тоже «татаро-монгольское нашествие» и бесконечные гражданские войны. Нашествие захватило страну в период раздробленности и двоеверия, а союз славянских племён к тому времени окончательно распался. Это подтолкнуло наиболее активную часть населения идти по пути централизации власти, усилению влияния церкви, что и привело к освобождению от татаро-монгольского ига, но также и к крепостному праву, беспределу князей, бояр, купцов и помещиков. Выбора у народа особого не было: или принять ярмо своих нахлебников, или засилье иноземных захватчиков. Народ выбрал первое. Исторические обстоятельства этому активно способствовали. «Смирение русского человека стало его самосохранением», писал философ Н. Бердяев. Вернуть прежние родовые отношения было уже невозможно. Время, когда один за всех и все за одного, безвозвратно кануло в Лету. Пассионарность самого народа в силу ряда причин снизилась. Да и жить, видимо, поначалу, казалось, легче — когда кто-то решает всё за тебя. Это был долгий и нелёгкий путь проб и ошибок.

После смерти Владимира, а затем его сына Ярослава, на Любечском съезде 1097 года Владимиру Мономаху — правнуку князя Владимира, удалось объединить русских князей. Его старший сын Мстислав продолжил дело отца. Но с уходом Мстислава Владимировича каждый уже самостоятельно управлял своей землей. Русь вступила в полосу бесконечных междоусобных войн, и даже приход передовых отрядов татаро-монголов, а потом и самого Батыя, не заставили князей объединиться.

Через страдания и боль шло создание могучего государства. Государства, способного влиять на мировую историю. Много пришлось потерпеть людям — бесконечные разборки князей, нашествия и набеги иноземцев, ярмо боярства, опричнину, царизм, крепостное право, революцию… да всего не перечислишь.

Можно отметить, что православная вера на Руси вытесняла древние обычаи долго и мучительно — вспомним «Слово о полку Игореве», а это примерно 1185 год: «Тогда при Олеге Гориславовиче (Олег Святославович — наследник Черниговского княжества, внук Ярослава Мудрого) засевалась и росла усобица. Погибала отчина Даждьбожьего внука, в крамолах княжеских век человечий сокращался». В «Слове» отклики о Велесе — покровителе песнотворцев. Далее упоминается: «Были века Трояновы» — это, похоже, века славянской вольницы, о которых мы, словно слепые котята, сейчас ничего путного сказать не можем. «Время Бусово» — время славянского князя Буса, плененного готами (древними германцами) и распятого на кресте (возможно, последнем выборном князе), отмщенного впоследствии новгородским князем Словеном — предшественником Гостомысла. То есть автор «Слова» прекрасно владел информацией о многотысячелетней истории своего народа. При этом он уважительно относился и к старой, судя по строкам произведения, ещё существовавшей, и к новой религии. За многие века древняя славянская «религия» шаг за шагом подменялась христианством. Ещё священнослужители плохо знали молитвы. Народ мог пошутить и запустить в церковь медведя. Могли убить монаха, прибывшего в места обитания тех же вятичей, так было с Кукшей. Но предначертанное свершилось, и вот уже несколько сотен лет мы живём в православии, исключая времена царствования идей Республики Советов, подхваченных народом из-за близости по духу славянским ценностям. Тоже величайший эксперимент, проведённый на живых людях, и, по всей вероятности, как и всё в истории, далеко не случайный.

И вот я снова и снова задаюсь вопросом: где же истинные знания о древнейшем народе, в каких они тайниках? Сколько могло до нас дойти творений, подобных Слову о полку Игореве, историй, рассказанных «Велесовой книгой». Где они? Умышленно или бездумно утрачены… По-видимому, и то и другое. Во времена Михаила Васильевича Ломоносова нашу историю писали немцы. Спросить уже не у кого. Лишь немногое можно узнать о морали, нравственности, обычаях славян из летописей и сохранившихся документов Римской и Византийской империй, записок Прокопия Кесарийского, Маврикия Стратега…

Славянская система жизненных ценностей исключала рабство. Такой вывод легко сделать, изучая основы мировоззрения древних славян (могут ли внуки Даждьбога — внуки Бога Солнца — так величает славян автор «Слова», быть рабами?). Вот что пишет Николай Карамзин в произведении «История государства Российского»: «Сей народ, подобно всем иным, в начале гражданского бытия своего не знал выгод правления благоустроенного, не терпел ни властелинов, ни рабов в земле своей и думал, что свобода дикая есть главное добро человека». Правление благоустроенное — это надо понимать: правление царя, помещиков, князей, бояр, чиновников…

Из глубины веков берёт своё начало самопожертвование и отношение к человеческой жизни в России. Арабский автор Ибн Мискавейх пишет о походе русов в Бердаа и описывает случай, когда застигнутых в саду пятерых воинов попытались взять в плен. Они сражались до конца. Четверо были убиты, а последний кинжалом убил себя. Описание этого случая вы найдёте в романе.

Бывали случаи и жертвоприношений. Эти обряды были присущи отдельным племенам. Так, в честь княжения Владимира были принесены жертвы. Жребий тогда пал на варягов-христиан Фёдора и его сына Иоанна. Не переродились ли прошлые ритуалы в ничтожное значение человеческой жизни для общества? Не ценилась долгое время жизнь на Руси и не ценится она в России, и нет, соответственно, уважения между людьми. Примеры такого отношения я приводить не буду, о них ежедневно рассказывают в новостях. В то же время автор «Слово о полку Игореве» называет славянских воинов «русским золотом» Похоже на то, что время от времени жизнь на Руси ценилась достаточно высоко. Значит, — не всё потеряно. В человеческих силах — оставить лучшее и убрать негодное.

Древние славянские верования допускали изменение судьбы, при этом, не отрицая и предопределенности в предназначении каждого человека. Мировоззрение древних славян — это система ценностей свободных людей. В этом, как мне кажется, была и сила — люди были сами себе хозяева, и слабость — они были менее дисциплинированы, хуже организованны. Но какая же нужна сознательность и сплоченность, чтобы в нужный момент, на протяжении сотен, а может и тысяч лет быть готовыми не по приказу, а по зову сердца вставать на защиту своей земли, своих семей от внешней угрозы. До сей поры в бедах мы ещё можем объединяться и приходить друг другу на помощь. Но со временем, под влиянием множества факторов, действовавших в одном направлении — ослаблении сплочённости славян, это мировоззрение частично поменялось.

Попутно с укреплением княжеской и царской власти уходили от нас обычаи предков. Например, кровная месть, существовавшая на Руси, разве она выгодна людям при власти? Независимо от статуса обидчика, наказание ожидало каждого. Славяне «стыдились забывать обиду», писал тот же Карамзин. Постепенно и она была изжита. Обратимся к Правде Ярославовой: «Кто убьет человека, тому родственники убитого мстят за смерть смертию; а когда не будет мстителей, то с убийцы взыскивается деньгами в Казну». То есть она ещё существовала во время правления Ярослава Мудрого (1016—1054г.г.), но уже подменялась штрафами и т. п.

Преступников часто судили на месте, и я думаю, это был далеко не самосуд. Оружие мог носить каждый гражданин. Вот как описывает русов путешественник 10 века Ибн Фадлан: «И я не видел людей с более совершенными телами, чем они. Они подобны пальмам, румяны, красны… С каждым из них секира и меч, и нож…» Я не хочу сказать, что кровная месть и наличие оружия при себе — благо, я просто констатирую, что когда-то мораль и вера наших предков способствовали формированию духовных качеств, которые были необходимы для становления великой державы.

Традиции, присущие народовластию, уходили вместе с обязательным принятием христианства. Православие вобрало в себя многое из древних верований. Включила в свои обряды народные праздники, присвоила им новые названия, переняла частично и само понятие «Православная» — правильно славить Бога. По реформе патриарха Никона в 1650 -1660 г. Не переняв только главного в духовной сути Даждьбожьих внуков. «Так мы шли, и не были нахлебниками, а были славянами — русами, которые Богам славу поют и потому — суть славяне» (Книга Велеса).

Но история развивалась именно в том направлении, в коем развивалась. Быть может, народовластие ещё вернётся к нам на более высоком уровне своего развития. Вместе со свободой для личности, ценностью человеческой жизни и уважением человека к себе подобному. Пока же суетятся три власти — денежная, знакомствовластие и абсолютная власть чиновника. И это делает человека рабом системы, а рабский труд никогда не был производительным. Для развития необходима свобода. Про неё лучше Жан Жака Руссо, пожалуй, не скажешь: «Свобода человека состоит не в том, чтобы делать что хочешь: она в том, чтобы никогда не делать того, чего не хочешь».

Попробуем же заглянуть в недалекое по историческим меркам прошлое древних славян глазами автора этой книги через художественное произведение, допускающее некоторый вымысел на основе подлинных исторических событий.

Из Варягъ въ Грѣкы

Исторический роман

В лѣто 6370. И изгнаша варягы за море,

и не даша имъ дани, и почаша сами в собѣ володѣти. И не бѣ в нихъ правды, и въста родъ на род, и быша усобицѣ в них, и воевати сами на ся почаша. И ркоша: «Поищемъ сами в собѣ князя, иже бы володѣлъ нами и рядилъ по ряду, по праву». Идоша за море к варягом, к руси. Сице бо звахуть ты варягы русь, яко се друзии зовутся свее, друзии же урмани, аньгляне, инѣи и готе, тако и си. Ркоша руси чюдь, словенѣ, кривичи и вся: «Земля наша велика и обилна, а наряда въ ней нѣтъ. Да поидете княжить и володѣть нами».

Повесть временных лет

1

На лесной тропе по пути к Ладоге показалось несколько всадников. Они ехали друг за другом, отводя в стороны ветви и изредка перебрасываясь короткими фразами. Среди них, несмотря на то, что все они уверенно держались в седлах, с лёгкостью угадывались фигуры двух женщин, одна из которых была совсем юной. Лица мужчин украшали бороды. У светловолосого и самого молодого она была небольшая и ровно подстриженная. На боку у каждого висел меч, на поясе — нож, а у самого коренастого и плечистого сзади к седлу крепился арбалет, оружие для здешних мест довольно редкое, и уже поэтому можно было судить о том, что путники приехали откуда-то издалека.

Всадники выехали на опушку леса. Перед ними лежала хорошо утоптанная просторная дорога, и они могли двигаться по трое в ряд. Путники пришпорили коней и поскакали быстрее. Впереди трое мужчин, позади две женщины.

— For en lang tid? — чернобородый мужчина обратился к наезднику с арбалетом.

— Kommer snart, — коротко отозвался тот.

— Det er kaldt her, — вновь обратился к мужчине с арбалетом чернобородый, пытаясь продолжить разговор.

— Ingenting, — неохотно ответил тот.

Всадники поднялись на зелёный пригорок, с которого открывался вид на деревянную крепость. На земляном валу возвышались крепкие стены из толстых, грубо отёсанных брёвен, верхнюю часть которых венчали заборола со скважнями — бойницами. Путники всей кожей почувствовали на себе пристальные взгляды из широких тёмных щелей. На расстоянии двух полетов стрелы друг от друга стояли мощные башни — вежи.

Солнце было в зените. В его ярких лучах они увидели на башнях по сторонам мощных дубовых ворот высокие фигуры воинов и придержали своих коней.

— Aldeigja! — воскликнул чернобородый

— Так, гэта Ладога, — радостно заулыбался и широкоплечий мужчина с арбалетом.

— Будем тута проживати, — заговорил воин со светло-русыми волосами и голубыми глазами, не проронивший до этого ни слова. — Нету зараз для меня ни другого пути, ни другой дорожки.

Широкоплечий наездник усмехнулся в светлую, будто посеребрённую сединой бороду:

— И нас могут вышибить отсель в любой час.

Его собеседник отрицательно покачал головою.

— Я маю право на наследство и буду тута править.

— Любо, любо, — ответил с лёгкой усмешкой мужчина с арбалетом. — Я завсегда буду с тобою, княжич, — добавил он уже с серьёзным лицом.

Молодой князь с благодарностью посмотрел на него и, потянув уздечку, решительно пришпорил коня. Чернобородый воин глянул на широкоплечего владельца арбалета и жалобно спросил:

— Helgi, hva med oss?

— Vil bli bedre til å lære russisk ord, — уверенно ответил ему тот. Он живо тронул шпорами бока коня и нагнал князя, уже спускавшегося с пригорка.

Две всадницы старались не отставать от мужчин. Из-за разницы в возрасте их можно было бы принять за мать и дочь. На первый взгляд они походили друг на друга. У них были овальные лица, слегка пухлые щёчки, яркие полные губы. Волосы юной девушки перехватывало широкое, теснённое золотом очелье. Большие зелёные глаза светились жаждой к жизни и неподдельным интересом ко всему происходящему. За спиною висел колчан со стрелами, их оперение было сделано из перьев сокола. Сам лук висел в налучье на поясе. Лучи солнца играли на серебряных ножнах дорогого кинжала.

Лицо старшей всадницы было тревожным. Волосы были спрятаны под повой, её концы спускались за спину, что выдавало в ней замужнюю женщину. Глаза, в отличие от юной спутницы, были небесного цвета. Да и сам взгляд выдавал уже многое повидавшую женщину.

Чернобородый мужчина оглянулся на них.

— Kommer snart, — выдавил он из себя и последовал вслед за уехавшими далеко вперед спутниками.

Олег остановил коня у рва перед крепостными воротами и прокричал:

— Гэй, шибалки! Передайте княгине, Рюрик просить впустить яго!

На одной из башен послышалось движение, кто-то быстро спустился по деревянным ступенькам. Затем все стихло. Но спустя время ворота широко распахнулись, и перед путниками через ров со скрипом жеравца опустился деревянный мостик.

У ворот, словно из-под земли, вырос рослый воин с копьём.

— Проходь! — скомандовал он.

Молодой человек первым тронул коня и медленно въехал на узкий мосток, с опаской поглядывая вниз, где под ним на глубине из земли торчали остро затёсанные рожны — колья. За ним последовал Олег и чернобородый воин.

Они въехали в просторный двор. Посередине зелёной лужайки возвышался двухэтажный терем. Навстречу к ним по широким ступеням уже спускалась пожилая женщина в длинном светлом платье. Голову её украшала высокая кичка из аксамита с шёлковыми лентами, золотым шитьём, позументом и стеклянными вставками.

Всадники спешились. Коней подхватил белобрысый подросток. Олег отвёл руку паренька от своего коня и, любовно похлопав того по холке, сам повёл красивого белого жеребца к наполненной колодезной водой лохани.

Голубоглазый молодой человек бросился навстречу женщине. Он встал на одно колено, склонив голову. Женщина спустилась с крыльца, подняла его с земли, распахнула объятья и прижала к себе.

— Здрав буде, внуче дорогой. Сколь долго мы не видалися?

— Здраве, матушка, — ответил он, радостно улыбаясь, — дюже давно.

Женщина отступила в сторону, указывая гостям на терем:

— Проходьте в горницу.

Рюрик обернулся и бросил чернобородому:

— Аскольд, покличь княгинь.

Чернобородый Аскольд быстрыми шагами подошёл к колодцу, где лошади продолжали пить из деревянной бадьи, вскочил на коня и, резко потянув уздечку, поспешил назад к воротам. Но в этот момент в них уже въезжали осмелевшие женщины. Через минуту старшая спутница обнималась с княгиней. Гости поднялись по ступенькам терема и вошли в просторный зал. Во главу широкого дубового стола встречавшая женщина усадила Рюрика, сама опустилась по правую руку от него. Рядом с нею на скамью присели две спутницы, а напротив расположились мужчины.

— Мы вас, дачушка, заждалися, — обратилась к одной из женщин княгиня. — Ужо, какой день гонца к вам послали, а усё весточки не было. Гостомысл перед кончиною завещал найти внуче и посадить на свое место. Говоривал, што чай настрадалси он тама во чужих краях и чашу горькую сполна испил. Усе горевал за тебя, Умила.

Она достала расшитый платочек и вытерла слезы.

— Ну, а зараз, вы дома, усе беды позади. А тебе как кликать, молодица? — княгиня обратилась к юной спутнице своей дочери.

— Mitt navn er Efanda, — догадавшись, что речь идет о ней, ответила та.

— Мама, она кажить, што её кличут Ефанда. Она недавно стала женой твоего внука. Это её брат, — сказала Умила, кивая на широкоплечего и на вид располагавшего к себе мужчину. — Его мать — жонка воеводы князя Годослова, она из наших — из словен, а Ефанда — дщерь урманки, молодой жонки гэтага воеводы. Посля гибели Годослава мы долго скитались в поисках пристанища. Много загинуло наших воев. Градом Рериком овладели даны, и мы, сколь могли, мстили обидчикам, покуда не получили весть от тебя. Укрывались на острове Руяне. Зараз мы в твоей влади. — Она покорно склонила голову.

Широкоплечий мужчина поймал на себе внимательный взгляд княгини и слегка приподнялся над столом.

— Меня кличут Олег. Гэта Аскольд, — сказал он, кивнув в сторону воинственного вида чернобородого мужчину с хмурым взглядом из-под тёмных бровей.

— Hei, mor! — Я есмь Аскольд, — подтвердил тот, привстав со скамьи.

— Он срамно глаголит по-русски, — взглянув на Умилу, сказала пожилая женщина.

— Он должен проведать наш язык, — уверенно ответила та.

— Гэта чаровница пущай власы-то подберёт. Чай, замужняя, — произнесла Ждана, недовольно покосившись в сторону Ефанды.

— Она усё исполнит, матушка, — ответила Умила.

— На што же вы жили? — спросила женщина, вновь обращаясь к дочери

— Мы жили в битвах, — вмешался в разговор Олег.

— С нами ишо много людей. Вышли мы перед Радоницей и пришли на ладьях морем. Коней купили в Пробрани, на пути к Ладоге, иде остальные вои нас дожидаются, — добавила после него Умила.

— Не солодки вам пришлося.

Умила, соглашаясь, кивнула.

— Главное, што до часу подоспели, — как бы успокаивая ее, сказала княгиня, — и добре, што верхами догадалися — по воде-то догляд. Тута ужо не одну неделю Вече идёть. Усе перебрехались. Никого в князья выбрать не могуть. В Изборске ишо сын Гостомысла правит — Вадим Храбрый, сын от Любицы. — Она взглянула на напрягшееся лицо Рюрика и добавила: — Его они не приглашают. Но он и молодший. Старшие дядья твои усе четверо головы сложили и сынами обзавестись не успели. — Княгиня притворно поднесла платочек к глазам. — Так што право на престол токмо у тебя. Они — мужичьё, усё спорят, хотяше, как встарь, выбирать князей из кого не попади. Я одного волхва, служившего не раз Гостомыслу и желание его последнее ведавшего, подговорила, штоб он слух пустил, будто Гостомыслу сон вещий привиделси, а в нём внуче моему править должно. Посля от волхва гэтага избавиться надоть, а то, боюся, язык за зубами не удержить. Посадник за нас, купцы с боярами. Чево им мужичье-то в князьях терпеть. О, так што не успели они. Буде мой внуче на престоле. — Она взглядом любящей бабушки посмотрела на Рюрика, и тот в ответ благодарно склонил голову.

— Ja, ja, — радостно проговорил Аскольд.

Мать Умилы взглянула на чернобородого воина.

— Пущай учиться глаголить по-нашему. А коли не може, то живота лишится, как на Веце рот откроить.

Олег недовольно повел плечами и, соглашаясь, произнес:

— Сможет. А коли не сможет — будет как рыба молчати.

— Дубрава! — крикнула в сторону неприкрытой двери княгиня. — Собирай поснедать. Гостям с дороги силов надо набраться.

Из-за двери выглянула повязанная платком дородная молодая девушка.

— А што подавать, матушка Ждана?

— Мёду подавай, квасу, мясо мужикам с дороги неси. Сама сообрази. Да попроворнее.

Стол перед гостями, как скатерть самобранка, покрылся различными блюдами — от овощей до хорошо просоленной рыбешки. Кружки поспешно начали черпать из корчаги пиво. Родственники княгини и их спутники с жадностью набросились на домашнюю снедь. За годы пеших, конных, а по большей части морских походов они отвыкли от домашнего тепла и уюта. Варяжское море просолило их тела, а мечи и стрелы навели марафет на лицах. Если Рюрик ещё сдерживал себя и пытался отведать пищу с определённой долей такта, то Аскольд и Олег рвали мясо руками и челюстями. Как настоящие воины, они мало задумывались о том, что ждало их впереди. Но одно было ясно: утомившись от бурных приключений, они собирались начать оседлую жизнь.

2

Утро. Лёгкий туман стелился над Волховом. Тёмные воды реки катились мимо Ладоги. Над городскими улицами плыли мелодичные звуки. Умелая рука точными размеренными движениями наносила удар по билу, подавая установленный сигнал. Народ, в который уже раз за последний месяц сзывался на Вече.

Ладожане потянулись к вечевому месту. Посредине площади возвышалась сколоченная из хорошо обструганных бревнышек степень. Отсюда город часто слышал призывы выступить на защиту своей земли, но иногда народ собирался и для того, чтобы осудить мелкого воришку, разобрать споры соседей или выбрать нового князя. Перед степенью тянулись длинные ряды скамеек.

На степени стоял Дедила — княжеский посадник, утверждённый на прошлом Вече. Он справлял службу еще при Гостомысле и умел наладить отношения князя с боярами, купцами и огнищанами. Он оглаживал реденькую бородёнку, буравя окрестности маленькими светло-карими глазками, пристально вглядываясь в лица горожан. Рядом, опираясь на перила, смотрел вниз богатый купец Завид. Помощник посадника и княжеский советник Явдята стоял чуть в стороне. Возле трибуны за площадью молча наблюдали Олег, Аскольд и Рюрик.

Ладожане неспешно усаживались на приготовленные места. Большинство пришли без оружия. На Вече случались стычки между заядлыми спорщиками, но по установленному обычаю, выяснение проводилось на кулаках и до первой крови, лежачего человека бить не полагалось. Безусые юноши на Вече не допускались и могли присутствовать лишь в отдалении без права голоса. Женщин приглашали только в качестве пострадавшей стороны или на правах свидетелей. Мужчины считали, что и без них в состоянии принимать решения, а уж шуму от них не оберешься.

Дедила махнул рукой Шишаку, продолжавшему с завидным старанием наносить удары по вечевому колоколу, и тот замер поодаль. Свободные места быстро заполнились, опоздавшим ничего не оставалось, как выстроиться по кругу. Люди в ожидании начала собрания какое-то время смотрели на степень. Раздался чей-то бас:

— Поджидать боле некого! Усе, кто хотел прийтить, пришли! Пора зачинать!

Посадник немного выждал, пока не наступила полная тишина. Он поднял руку над головой.

— Братия! Покликали мы усех на Вече, чтобы вместе думать, как след дале нам жить. Надобно, наконец, порешить. Вече посему прошу зачинать.

— Зачинай, Дедила! Усе собралися! — закричали из разных концов площади.

Посадник окинул взглядом собравшихся людей.

— Братия! Доколе усобицу будем плодить меж собою. Некому мудро рассудить наши споры. Некому вести, в случай чего, на оборону земли нашей. Некому по совести мытом собранным управиться…

Из первых рядов со скамьи поднялась высокая фигура Стояна — мастера, который изготавливал добрые плуги — рала, гвозди, а то и мечи, славившиеся на всю округу.

— Издалека ты, Дедила, заходишь. Або не ведаем, што наследник объявилси? Што Ждана его покликала. Как по мне — обходилися ране без князя и дале обойдёмси. Скажи прямо, снова хочешь нам княжескую милость на загривок посадить? И што за таки споры, што рассудить мы сами не може?! — произнеся короткую речь, Стоян опустился на скамью.

— Вы, братия, затвердили меня посадником при Гостомысле. Помните мудрости завещанные: «При старых молчати, при мудрых слушати, старейшим покорятися». Або забыли? Многие споры не можем разрешить. Чего зазря балаболить. Да и сколь разов вы сами хотели князя себе избирати? Без княжеской влады кто чего хочет, то и творить. Суда, окромя людского, не слыхать!

— Гэта суд самый праведный! — крикнули с задних рядов.

— Бо так, да не совсем! Негоже без князя жить! — возразил Дедила.

— Тоже верно, Дедила глаголит! — послышались голоса.

Дедила шепнул Завиду, водившиму из стороны в сторону заострившимся крючковатым носом:

— Ужо давно, видать, разнюхали, што Рюрика призвали, иголку в стоге и ту не упрячешь.

Вновь поднялся Стоян.

— Ладно токо жили в те часы, кода князей выбирали и суть затверждали простыми мужиками, кода правили они семь годин, або кольки народ им положит, дававший им усе, што для жизни надо, и они защищали людей согласно суду нашему. А зараз почто снова власть от деда к внуку передавать? Самим надо выбирать князя из мужиков, как отродяся на Руси было!

— Тебя, што ли, выбирать?! — крикнул злобным голосом Завид.

— У меня своих делов невпроворот и за кузней надо приглядывать. И за детями…

— И с жонки надоть очей не спускать! — крикнул кто-то из последних рядов, намекая на Любаву — красивую жену кузнеца. Многие засмеялись.

Стоян, нисколько не смущаясь, ответил:

— А чего жа, и за жинкою присмотр должен быть. Токо князя своего найти можно. Взять хотя бы Воислава — тысяцкого нашего. Мы его чай разом с Дедилой утверждали. Гэта от князя, а етот наш, от народа. Воинскую науку ведает. Ишо, будучи отроком с Буревым на Корсунь ходил. — Стоян указал рукою на мужчину старше средних лет, подпоясанного кожаным поясом с серебряной отделкой. Тот стоял за последним рядом скамеек.

— Воислав — мудрый правитель буде. Вот его и надоть! — поддержали на задних рядах Стояна.

Олег и Рюрик, наблюдая за тем, что происходит перед их глазами, обменялись напряжёнными взглядами. Костяшки на руке Рюрика, сжимавшей рукоять меча, побелели от напряжения.

Воислав покачал головою с тёмно-русыми волосами, перетянутыми узкой тесемкой с вышитыми на той оберегами. Он поднял вверх руку с крепкой сильной ладонью, привлекая к себе общее внимание.

— Благодарю, друже Стоян, за честь! Жаля, гэти почести не про меня. Я ужо глаголил вам не раз. Мне гэта в обузу будет. Проста жисть ближе сердцу моему. Увольте ужо вы меня, братия… Воин я, а не управитель, — проговорил он и, приложив руку к левой половине груди, низко поклонился.

— Тады давай Мирослава выберем! — раздались крики из левого угла площади, где группа людей окружила приземистого плотного человека.

— Князя Вадима из Изборска надо приглашать! — послышались голоса с другой стороны площади.

— Братия! — Дедила вновь взметнул руку над своей головой. — Вече нам для того дадено, штоб разделять обще счастье и несчастье для кажного из нас. Так оно отродяся и служило нам. Не можем мы сегодни разойтися, ничего не порешив. Земля наша велика и обильна, а наряда в ней нету. Вот Святомир, — посадник вытянул руку по направлению к скамьям. — Он речь держал при последней минуте Гостомысла. Волховал над ним. И волю его последнюю ведаить. Пусть он вам и кажить.

На степени показался зрелый мужчина с седой бородой.

— Склоним, братия, головы перед богами нашими! — обратился он к людям и, несколько минут постояв с опущенной головой, проговорил: — Гостомысл перед последним часом открылся мне, што виделси ему сон чудный, как во чреве Умилы, дщери его, произрастает древо чудесное, и плоды с сего дерева усем русским людям во благо пойдуть. И сон тот мною был разгадан. А древо гэта подросшее — не што иное, как внук Гостомысла — князя нашего, оный верой и правдой служил нам не одну годину. Он по клику нашему, во исполнение воли Гостомысла, примчался сюды и теперя ожидаить мудрого наказа от Вече.

Святомир обернулся в сторону Рюрика, Олега и Аскольда.

— Поднимайся, славный потомок князя, — обратился он к Рюрику.

Словно на крыльях, взлетел молодой княжич по ступенькам и встал на всеобщее обозрение.

— Або не люб вам таки княже?! — крикнул собравшимся Явдята, кивая на рослого светловолосого и голубоглазого красавца.

— Пущай сам за себя кажить! Как править собирается?! Как законы блюсти будеть?! — крикнули из толпы.

— Я Рюрик — сын Годослова, князя славян-рарогов — внук Гостомысла, князя словен. С вами, русичи, жизнь зараз связываю навеки. Буду законы блюсти по совести. Защиту вашу соглядать, не жалея живота своего. Справедливый суд буду вершить и дань разумную взимать. Клянусь перед вами Перуном и Волосом и усеми богами нашими! — громко, чтобы слышала вся площадь, выговаривался Рюрик. Он пригнул голову со светлыми волосами, охваченными золотой тесёмкой.

— Решайте, братия! — воскликнул Дедила. — А Воислава оставим тысяцким при княже, штобы волю народную блюсти мог в случай чего.

— Ох и хитер же ты, Дедила! — послышалось из первых рядов. — Усем смог угодить.

Ожидавшие исхода вечевого собрания союзники нового князя — Аскольд и Олег переглянулись.

— Han var for milde med dem, — тихо пробормотал Аскольд.

— Ingen av vår virksomhet, — также тихо ответил ему Олег.

Дедила окинул взглядом площадь и посмотрел поверх куда-то вдаль, будто и не слыша последних слов: ни ладожан, ни варягов. Он извлек из холщовой сумки, которую рядом с ним держал в руках Явдята, прямоугольную дощечку и громко зачитал:

— На том, братия, мы и сошлися: и бояре, и купцы! И усе жития люди, на Веце пришедшие, единодушно повелевавши отныне Рюрику — сыну Годослова, внуку Гостомысла, — князем быти!

Он обернулся к Рюрику.

— Володей, княже, землёю нашею и нами, и лад меж нами на земле нашей храни и умножай!

Тот в ответ склонил голову, после чего крепко обнял Дедилу.

Ладожане, не торопясь, начали расходиться.

Возле избы у высокой лиственницы, Воислава нагнал двоюродный брат Стоян.

— Не понраву мне гэтот Рюрик, хоть што со мной делай, а не по нраву, — проговорил он.

— Токмо не нам с тобой, видно, решать, — усмехнулся Воислав. — А дале поживем, увидим.

— Как бы апосля поздно не было, — озабоченно покачал головой Стоян.

— Поглядим, — ответил, протягивая ему руку, Воислав.

3

Поздним вечером Воислав, взяв с собою младшего сына, направился к древнему капищу. Там они встретились с Ярилко. Высокий старик с длинной седой бородой приветливо приобнял старого знакомого.

— Здраве буде, Воислав!

— Здравия и тебе, Ярилко! — отвечал вновь утвержденный тысяцкий на приветствие старого волхва.

— Слыхал, новый князь у нас объявилси?

— Была справа, — согласился Воислав. — Сегодни поутру на Вече Рюрика князем избирали. Супротив никого не было.

— Я-то не смог притить, — ответил старик и закашлялся, — прихворнул малость. Да нас, волхвов, усё мене слушают — усё сами ведают. Да и Святомир у Жданы ныне в почете. А вскорости, гляди, и новая вера наступит. В Суроже, кода жил, славны были времена, — старый волхв, продолжая, устремил свой взгляд поверх головы Воислава в сторону реки. — С князем Буревоем древни земли тады русские вои возвернули от града Корсуни до града Корчева и град Сурож. Владения внове стали от моря Варяжского до моря Русского. От полудня до полуночи. От восхода до заката. И венды, што возле готов обитали, коих долго ждали, тода явилися на поддержку. Славяне усе заново сплотилися. Ну, лады, — оборвал он разговор, но взглянув на Воислава и, видя его заинтересованность, вернулся к прежней теме. — Так тады и посадил воев своих Буревой на ладьи и повел на Цареград. Многи сотни и сотни ладей шло. Ты малой тода в походе был.

Воспоминания перенесли старого волхва вместе с автором этой книги во времена прежних побед.

…Молодой византийский император Михаил III в те годы был полновластным хозяином империи. Три года прошло, как он по совету дяди заточил регентшу — свою собственную мать, своенравную и властолюбивую Феодору, в монастырь. Михаил вот уже несколько месяцев с войском усмирял сарацинов в Малой Азии. Из воспоминаний о Феодоре он больше помнил не материнские ласки, а ненавистного ему логофета Феоктиста — хитрого и ловкого приближенного, от её и его имени, управлявшего гражданскими делами империи и проявлявшего полное невнимание к нему. Однажды он внял совету все того же дяди Варды и с помощью наемного убийцы навеки убрал логофета из своей жизни. Теперь Михаил мог отыграться за прошлый недостаток власти, а более всего за недостаток материнской любви.

Его собутыльник и соратник Имерия Грила, водя длинным, загнутым книзу носом, в привычной для себя роли шута, возглавлял обряженную в монашеские одежды многочисленную свиту императора, бродившую в поисках развлечений по прибрежному городку, где остановилось на ночлег войско. Сам Имерия накануне, когда вся свита гуляла за столом, осушая бокалы с вином, отличился тем, что поднялся и, испуская газы из заднего места, затушил сразу десяток свеч. Восхищённый император пожаловал ему за это сто литр золотом. И вот с раннего утра хмельная ватага, воодушевлённая новым развлечением, угощала всех без разбору из горшка, наполненного доверху перцем и горчицей. Михаил в длинной черной сутане подносил каждому встреченному на пути человеку ложечку жгучих приправ. Путник, увидев перед собою императора, с готовностью принимал из его рук, называемое Имерией святое причастие. После того, как человек начинал кривиться от жгучей боли, свита громко и дружно гоготала.

Всадник на белом коне на полном скаку остановился перед захмелевшею толпою. Оставив седло, он подбежал к Варде, что-то шепнул тому на ухо и, вскочив на коня, быстро умчался.

— Варвары осадили Новый Рим! — громогласно провозгласил Варда.

Молодой император оглядел свиту и вытянул руку в направлении места своей ставки. Все последовали за ним. В просторной палатке Михаил подошел к столу. На нём остывали приготовленные блюда из мяса пятимесячного ягненка, а также трехгодовалой, откормленной особым способом курицы и вымени молодой свиньи, вперемежку с множеством фруктов и сладостей. Рядом с мясными блюдами стояло множество кувшинов с вином и вазы с другими обильными яствами. Он плеснул себе в кубок из кувшина темно-красной жидкости и залпом выпил. Затем бросил кубок на стол, отошел в угол палатки и, взгромоздившись на ложе, застеленное прошитыми золотыми нитями покрывалом, мгновенно уснул.

Все с улыбками переглянулись, но дядя императора тут же взял руководство на себя. После короткого совещания он поручил стратигу — своему родному брату Петрону, во главе конной фемы спешить на выручку в столицу.

В это время на виду жителей Константинополя вдоль всего берега и возле бухты «Золотой Рог» стояли сотни ладей и загружались добычей. Часть судов удалось перетащить по довольно крутому берегу в саму бухту. Ладьи с более мелкой посадкой самостоятельно преодолели цепь, преграждавшую вход в узкий изогнутый залив. К судам подносили простое и богато отделанное благородными металлами и драгоценными камнями оружие, ткани, посуду, провизию.

Со стен крепости за незваными гостями со страхом наблюдали воины гарнизона, возглавляемые эпархом Орихом, пожилым и осторожным градоначальником. Как и многие византийцы, он считал, что опыт и изучение проблемы излишни. Задача человека состоит не в том, чтобы развивать истину, а в том, чтобы ее усвоить, и усвоить на основе уже изложенных догм или указаний сверху. Истина, провозглашённая авторитетом, была для него непоколебима. Поэтому решительных действий он не предпринимал, полагая, что извещенные им вышестоящие начальники должны вот-вот отдать ему необходимые распоряжения.

В этом был свой резон, потому что город имел внушительные укрепления. Общая протяжённость крепостных стен была шестнадцать вёрст. По периметру стояли четыреста башен. Самыми мощными были стены Феодосия, пересекавшие Босфорский мыс от Мраморного моря до залива. Они были возведены в три ряда. Первый ряд защищал глубокий и широкий ров с водой. Второй ряд усиливали башни высотой около восьми саженей. Третий, толщиною около трёх сажень, обороняли ещё более высокие башни. Башни имели устройства для метания камней и поливания неприятеля горячей смолой. Вдоль стены находились помещения для стражи. Основания стен Феодосия уходили глубоко под землю, что исключало возможность подкопа. Лёгкие деревянные мостики через ров легко убирались на ночь. Остальные стороны города окружала морская вода. В сочетании с высокой крепостною стеною на берегу она делала его почти неприступным.

Рядом с эпархом на высадившихся славян взирал и патриарх Фотий. Полчаса назад он вернулся из собора Святой Софии, где вознес не одну молитву за избавление столицы от варваров. Перед посещением собора ему доставили из монастырской библиотеки, писанные на пергаменте записи Прокопия Кессарийского — знатного вельможи прошлых лет. Со всем внимание он вникал в текст:

«Эти племена, славяне и анты, не управляются одним человеком, но издревле живут в народоправстве, и поэтому у них счастье и несчастье в жизни считается делом общим. Равным образом и во всем остальном, можно сказать, у обоих этих вышеназванных варварских племен вся жизнь и узаконения одинаковы. Они считают, что один только бог, творец молний, является владыкой над всем, и ему приносят в жертву быков и совершают другие священные обряды. Судьбы они не знают и вообще не признают, что она по отношению к людям имеет какую-либо силу, и когда им вот-вот грозит смерть, охваченным ли болезнью или на войне попавшим в опасное положение, то они дают обещания, если спасутся, тотчас же принести богу жертву за свою душу, и, избегнув смерти, они приносят в жертву то, что обещали, и думают, что спасение ими куплено ценой этой жертвы. Они почитают и реки, и нимф, и всяких других демонов, приносят жертвы всем им и при помощи этих жертв производят и гадания. Живут они в жалких хижинах, на большом расстоянии друг от друга, и все они по большей части меняют места жительства. Вступая в битву, большинство из них идут на врагов со щитами и дротиками в руках, панцирей же они никогда не надевают; иные не носят ни рубашек, ни плащей, а одни только штаны, и в таком виде идут на сражение с врагами. У тех и других один и тот же язык, довольно варварский, и по внешнему виду они не отличаются друг от друга. Они очень высокого роста и огромной силы. Цвет кожи и волос у них не очень белый или золотистый и не совсем черный, но все же они темно-красные. Образ жизни у них, как и у массагетов, грубый, безо всяких удобств, вечно они покрыты грязью, но по существу они неплохие люди и совсем незлобные, но во всей чистоте сохраняют гуннские нравы. И некогда даже имя у славян и антов было одно и то же. В древности оба эти племени называли спорами („рассеянными“), думаю, потому, что они жили, занимая страну „спораден“, „рассеянно“, отдельными поселками. Поэтому-то им и земли приходится занимать много. Они живут на большой части берега Истра, по ту сторону реки. Считаю достаточным сказанное об этом народе».

Он откладывал одну книгу в сторону и, поразмыслив, брался за следующую, вместе с первой, поднесенной к нему монахом. Это был «Стратегикон» — труд императора Маврикия, сочинённый позже записок Прокопия Кесарийского. Патриарх выборочно пробегал взглядом по строкам:

«Славяне и анты сходны по образу жизни любви к свободе; их никоим образом нельзя склонить к рабству или подчинению тем паче в своей стране. Они многочисленны, выносливы, легко переносят жар, холод, дождь, наготу… Пленных своих они у себя вечно не держат в рабстве, как прочие племена, а лишь только время определенное… Каждый вооружен двумя небольшими копьями, некоторые имеют также щиты, прочные, но трудно переносимые (с места на место). Они пользуются также деревянными луками и небольшими стрелами, намоченными особым для стрел ядом… Скромность их женщин превышает всякую человеческую природу, так что большинство их считают смерть своего мужа своею смертью и добровольно удушают себя, не считая пребывание во вдовстве за жизнь… Если среди них много предводителей и нет между ними согласия, неглупо некоторых из них привлечь на свою сторону речами или подарками… Как только он (гипостратег) подойдет к первому поселку, он должен отделить от своего войска один или два отряда („банды“), так чтобы одни могли грабить, а другие охранять грабящих…»

Вспоминая прочитанное, ему внезапно пришла в голову мысль, что если удастся спасти себя и царствие, и все на этот раз обойдется, непременно нужно будет переманить славян под свою руку.

Городские жители: казначеи, привратники, портные, садовники, повара — притихли в домах своих хозяев и были готовы при первой возможности разбежаться, а торговцы захлопнули свои лавки. Гончары, сапожники, свечники и прочие мелкие ремесленники империи затворились в мастерских. Даже стражники, часто наведывавшиеся в заведения мелких собственников, чтобы поживиться чем бы то ни было, и, видимо, именно поэтому, считавшие себя оплотом справедливости, перестали бродить по улицам, а были заняты захоронением своих сбережений и объяты общим страхом. Участь сия не минула и сильных мира Византии: аристократов, землевладельцев, чиновников и богачей.

Со стороны бухты крепостные стены были не такими высокими, как везде. Под ними прохаживались рослые, большей частью светловолосые воины с открытыми лицами. Греческие лучники, боясь разозлить незваных гостей, придерживали стрелы в колчанах. Впрочем, в руках у славян были щиты. Они могли легко укрыться за ними и быстрее, чем ожидалось, пойти на штурм. Многие русы, в отличие от тех, что описывались в записках, были одеты в хитоны и вооружены мечами, а на некоторых были даже металлические доспехи.

«Видно, так скоро время меняет многое», — про себя думал Фотий.

Казалось, совсем недавно суда империи с войском высадились у Корсуни и привели под свою руку города славян в Таврии, основательно перед этим их разграбив. Но вот пришел и неожиданный ответ оттуда. Осада продлилась около месяца. Высланное императором войско было предупредительно встречено другой частью русов и спешно ретировалось. Стратиг Петрон напасть не решился. Отойдя на безопасное для себя расстояние, он послал к императору гонца за новым подкреплением. Князь русов, не желая тратить силы и время, а главное, жизни своих воинов, посчитав наказание для греков достаточным, посадил соплеменников в ладьи и отплыл к родным берегам…

— Полное поражение нанесли мы тады грекам-ромеям, — продолжил волхв, как бы возвращаясь из прошлого в настоящее. — Тута, силы нашей испугавшиеся, явилися к нам в Корсунь посланцы от императора и патриарха Фотия. Поначалу прятались они в домах наших. Штоб мы не проведали, почто наши письмена учат и выведывают — каким богам мы славу воздаем и детей наших хотевши учить. Письмо нашенское и грамоту тайком познавали. Опосля них засуха была и голод великий. Через то греки ромейские Русь знова топтать зачали. Сюда я перебралси, и князь наш умер от ран…

Помолчав, он добавил:

— Гляди, и тута они окажутся. Не сами, так через веру под императора ихнего деланную, а то и в подданство загонят. Данью обложат. А кода путь нам силою навязывают, то чернобожие исть.

— Етому не бывать, — твердо возразил Воислав.

— Усе предопределено свыше. Немногое мы можем поменять. Твердая воля надобна, дабы на своём стояти, — рассудительно проговорил Ярилко.

Он пристально посмотрел на сына Воислава.

— У меня к тебе будет наказ, не отдашь ли мне в учение Смешка своего. Чай десять годов ему, пора вызнать будущее. Мой-то Лад, тому хоть и пятнадцатый пошел, непригож для науки божеской, усе боле к оружью склонность имеить, и звезды супротив такой дороги глаголют. Твой боле подходит для ентого. Златогором наречен будить, коли согласье дашь. Он и сам к божеским наукам тянетси.

Воислав задумался. Спустя время он произнес:

— Решати мне, токо и его след проведать. Што скажешь, сын? — спросил он, поглядывая с высоты своего роста на Смешка.

— Соглашуся, отче, — ответил мальчик.

— На том и порешим, — подвел итог разговору Воислав.

Ярилко канул в сгустившейся темноте. С восточной стороны святилища, окруженного неглубоким рвом в форме восьми лепестков, пылал костер. Языки пламени взлетали кверху, озаряя окрестности и отражаясь в черных водах Волхова. Посредине капища возвышалась высокая деревянная статуя с ликами на каждую сторону света. У ее подножия лежал большой и гладкий камень-жертвенник. Воислав с сыном и еще несколько человек подошли к нему и положили на отполированную поверхность принесенные дары: хлеб, овощи, мед.

Внезапно вспыхнули ещё семь костров по разным сторонам, на каждом очерченном рвом лепестке. Сразу стало светлее, но темнота вокруг святилища ещё больше сгустилась и почернела.

Из темноты появился высокого роста молодой волхв. Он встал напротив статуи и воздел руки к небу.

— О-о! Боже! Слава богам! Слава!

После его воззвания зазвучал твердый, напевный голос старого волхва. Куда подевалась недавняя слабость в голосе — Ярилко заговорил нараспев:

«И вот начните,

во-первых, —

главу перад Триглавом склоните! —

так мы начинали,

велику славу ему воспевали,

Сварога — деда богов восхваляли,

что ожидает нас.

Сварог — старейший бог Рода Божьего

и Роду всему — вечно бьющий родник,

что летом течеть из крыни,

зимой не замерзает,

живит той водою пьющих!

Живились и мы, срок пока не истек,

Пока не отправились сами к нему,

ко райским блаженным лугам!

И Громовержцу — богу Перуну,

богу битв и борьбы

говорили:

«Ты, оживляющий явленное,

не перестань Колеса вращать!

Ты, кто вел нас Стезею Прави

к битве и тризне великой!»

О те, что пали в бою,

те, которые шли, вечно живите вы

в войске Перуновом!

И Святовиту мы славу рекли.

Он есть и Прави, и Яви бог!»

Все стояли молча и слушали прославления богов. Каждый наедине со своими мыслями вглядывался в яркое пламя костров. Но вот стихла песня волхва, и медленно потухли семь костров, за исключением восьмого, который пламенел днём и ночью. Люди поклонились низко статуе и стали медленно расходиться. Что им готовил новый день, трудно было предугадать. Воислав со Смешком направились к своей избе.

4

Ранним утром Смешок был возле дома Ярилко. Он взглянул на колоду с висевшим на ней выкованным знаком Коловрата и едва потянул на себя дверь, как на него откуда-то из глубины темного пространства сразу же повеяло запахом душистых трав. Тут же на порог вышел сын волхва Лад.

— Здраве тебе и радости жИви! — поприветствовал его худощавый юноша.

— Здраве буде! — успел ответить Смешок.

Лад взял его за руку и повел к святилищу. Ярилко уже был там. Он подбросил в костёр сухой травы и толстых сучьев и подошел к статуе. Смешок и Лад сели у входа на камни, нагретые солнечными лучами и покрытые толстыми овечьими шкурами. Ярилко, прославляя богов, нараспев прочитал молитву и, что-то прошептав большому теплому солнышку, обернулся к ним.

— Здраве буде, отче! — дружно произнесли дети.

Ярилко ответил им:

— Здраве буде! — Он оглядел ребят и начал неторопливую речь: — Будем с вами отроки учиться чтить богов наших, как Велес учил праотцев наших землю пахать и призывать матерь — Славу, штобы идти стезей Прави, не сходить с неё и не быть не кода нахлебниками. А быть, как и праотцы наши, славянами — русами, кои богам славу поют и потому — суть славяне. — Говорил он чуть нараспев, делая после каждой фразы короткую паузу.

Волхв помолчал и негромким голосом продолжил:

— Лад уже многое сведал, но и ему не лишне буде ишо послухать, што я тебе, чадо, поведаю. — Он улыбнулся Смешку. — Начну с того словеса, што Бог наш един и множествен, и во множестве ликов нам дается Правь. Через образы — ветер, дождь, гром — многие знаки Высший являет нам свою волю, то и буде Явь, а Правь и Навь тоже недалече. Само звездное небо, на кое глядим ночами, кода особливо оно чистое и безоблачное, а и кода с облаками — то и буде Правь. Суть жития и лики божии — то и есть Явь, Навь и Правь. Мир явленный прозывается Явь — усё, што мы зрим вокруг себя. Течет она по Прави и творит жисти наши. Навь есть мир духовный, после смертный мир пращуров наших, што светят нам из Ирия — рая, и мир богов наших в Нави. До того она есть и посля того она есть. И идёт по Коло — кругу усё.

Явь и Навь, и Правь — Триглав надо усем. Большой Триглав ишо есть: Сварог, Перун и Святовит. Сварог — явленный созидатель земли нашей. Давший нам плуг, штобы почву возделывать, меч, штобы защищать её, и чашу, штобы напитки священные пити. Святовит — свет, значит, а Перун — боже грома и молнии и воинов боже.

Род ишо есть, то суть Бытия, породивший и рождающий усе — и Явь, и Навь. Разделяет сущее от несущего, Правду от Кривды и ведёт нас по пути Прави.

Велес — славный боже, тоже у нас имеется — брат Сварога и сын Рода, в путь по коловращению усе отправивший. Нощь, штоб день сменяла, хлад — жар, отче — сын, вдох — выдох, кручину на радость. Потому воплотившийся в Свароге, Сварог в Перуне, Перун в Даждьбоге, Даждьбог в Коляде. Велес пляски и песни созидает. За зверями приглядает и скотиной домашней. Два лика имеет: один обернутый к Прави, а другой к Нави. На Пределе властвует и за воротами своими следит. Кода токо душа начнёт из Нави в Явь переходить или обратно. Душа человека, кода он умирает, подымается часом по лунному лучу. Там, за речкою Смородиною, коя Явь от Нави отделяет, он и встречаить у ворот на Калиновом мосту, и провожает в иной мир. Чистые души отражаются от Луны и идут по солнечну лучу к обители божьей. А те, што остались с Велесом, очищаются.

Повсюду Явь стремиться поменять усе кругом, а Навь хочет оставить усе как есть. Борются они друг с другом, Правь рождая. Так и меняется по коло жисть на смерть. Токо смерть для себя не найдете, токо зрить её в кружении будете, ибо жисть усе есть. Любовь суть божия, што до света и огня и што и свет, и огонь. Усе идёт Посолонь по кругу, по солнцу. Есть так жа Осолонь — противу солнцу. В обитель Чернобога и Дасуни.

Ярилко замолчал, оглядел внимательно Лада и особенно Смешка, смотревшего на него широко открытыми ясными глазами.

— Кое чего, може, вы, покуда дети не осмыслете, повторять будем. Речь держать не раз об том. Часами до всего дойдете. Расскажу-ка я вам, чада мои, ишо стАрину одну. Как Даждьбог — сын Перуна, много думавший о себе и о силе своей, поплатился за то… Напал он в старые времена на Златогорку, коя с темными силами сражается, покуда в холода сильные сама в Марену не превратится. Она спамши в тот раз была, он и задумал совладать с нею. Златогорка проснулась, да и подняла Даждьбога вместе с конем и положила в ларчик, а ларчик заперла ключиком, а тот запрятала в карман. И запамятовала, а как припомнила, достала Даждьбога из ларца и требовать зачала:

«Ты возьми-ка меня в замужество, хоробрый воин. Будешь жить тады по-доброму. А коли откажешься — ведаю, тебе не жить. На длань положу, а другой сверху прижму».

Делать нечего, — признался он тода, што она уже давно ему люба, и сыграли оне добру свадьбу.

Поехали они дале по Святым горам, а по пути наехали в поле на каменный гроб. Златогорка захотела примерять чудо гэта, залезла в гробницу и заперлася. А после не смогла выйти, ибо был заколдован тот гроб Чернобогом. Даждьбог хотел разбить его мечом Кладенцом. Стукнет он мечом по гробу — тут же ишо один железный обруч на нем прибавляется. Тады Даждьбог к Вию, царю подземного царства — сыну Чернобога, пришел, штоб выспросить волшебное кольцо, што поможет снять заклинание. Вий отдал ему кольцо, и Даждьбог расколдовал Майю — токмо на время, покуда она не родить Коляду. И они поехали чистым полюшком по родной стороне.

Иде Даждьбог путь держить — там хлеба встають без края. Майя иде в дорожку тронулась — счастье к людям возвращается. Золотой колос чуть не до самой земли клонитси.

Вскорости у Майи Златогорки и Даждьбога народилси сын Коляда.

Вырос Коляда и пришел в один день походить по берегу моря. А по морю плавала бела лебедь. Она спивала Коляде, што отче его Даждьбога захватил Кощей и заморозил на ладье во льду.

Пошел тода Коляда в море Белое спасать отче своего Даждьбога. Растопил он глыбы ледяные и возвратился с отче в море Русское. Тута догнал и напал на него Кощей — Чернобог, оборотившийся пятиглавым драконом. Обмотал тады его Коляда цепью якорною, оседлал и, покинув землицу, улетел на нем к трону Солнца. По пути Крышни, того, што огонь людям дал, и по пути самого Вышни.

— Он богом стамши, — проронил Смешок.

— О, так оно и было, — согласился с ним Ярилко. — И стал ишо один боже у нас — Коляда. Дал он людям звездную книгу, разделенную на двенадцать нитей клубочков. По оной мы зараз судьбу можем кажному распутать. Медленно вращается Коло, оное есть же Колесо Сварога, движимое Перуном. Числобог же числа ему глаголит. Помните, чада, што Перун — сын Сварога, Даждьбог — сын Перуна, Коляда — сын Даждьбога. Мы же внуки Даждьбожьи.

Памятуйте, што после отца приходить сын, после ночи день настаёт, посля смерти наступает жизнь, а после Нави — Явь. То и есть Правь. Этак вращается колесо жизни. Колесо Сварога — звездно небо. Сварог и Перун есть же оное и Святовит. Сие узрите вы духовными очами. А Чернобог и Белобог, Кривда и Правда завсегда воюют промеж собою и не может никто одержать верх. Равновесие держа меж Явью и Навью, ночью и белым днем. Сваргу поддерживают, кабы не рухнула. В борьбе той и есть Правь. Триглава великого суть. И идет коловращение, правя мирами.

Памятуйте, отроки — не усё силою берётся. Многое мыслию постичь предстоит, покуда мудрость не придёт.

Закончив свою речь, Ярилко смотрел на ребят. Лад поправил небольшой кинжал на боку и поднялся с насиженного места.

— Благодарны, отче, за науку. Дозволь до дому возвернуться.

— Ступайте, дети, до дому. Не забывайте сказа моего о Даждьбоге и не будьте никода в силу свою чрез меры уверены. Посля продолжим. — Ярилко бросил внимательный взгляд на Смешка. — Усё, о чем глаголили, коли будут выспрашивать — порасскажи. А кода зараз начнем тайны веды получати из Голубины книги — молчи навеки. Будем воду из семи источников собирать и в ступе толочь до святой чистоты. Вилами на воде писати, баклуши учиться бить. Мыслию по древу растекаться, писалом пользуясь. Другой ряд — обряды делать. То тоже усех не след посвящать. Многое у нас чего впереди. Спрашивай совет завсегда у старших, Смешок. Посля наречения Златогором будешь. Чти сродников своих. Ибо какую честь принесешь своим родным, так и ты от своих чад не стерпишь.

— Добре, отче Ярилко. — Поднялся с камня Смешок.

Старый волхв положил им на головы руки, что-то пробормотал, устремляя взгляд куда-то поверх. Уже снимая ладони со светлых волос ребятишек, он громко сказал:

— В добрый путь!

5

На рассвете у места впадения Ладожки в Волхов, чуть далее крепостных стен, возле пологого берега застыли в наступившем неожиданном безветрии многочисленные суда. Тут были и узкие, с высокими, загнутыми кверху носами, норманнские драккары. Они, точно хищные головы сказочных драконов, пустыми глазницами взирали на домики ладожан. Покачивались длинные кнорры, более приспособленные для перевозки товаров, а не к разбойничьим набегам. Стояли змееподобные шнеки, ощетинившиеся из уключин до поры до времени рядами весел, но уже готовые расстаться со своими гнездами и передохнуть после дальних походов. Уткнулись в берег русские ладьи с квадратным ветрилом из грубой холстины, с изображенным на нем символом солнца. Были и арабские купеческие корабли, и простые челноки — однодеревки местных рыбаков и охотников.

На широкой площади толкался народ. На сколоченных прилавках пестрели яркие ткани. Высились корчаги с медом. Тут как нельзя кстати, из-за серых туч выглянуло солнышко, и шкурки зверей, доставшиеся удачливым охотникам в зимнюю пору, заманчиво заблестели в его лучах. Звучали меж продавцов и покупателей разные наречия.

Не все выкладывали купцы на прилавки, многих из них ждал неблизкий путь. Кого в Царьград дорога вела: из варяг в греки, а кого из варяг в арабы, кто обратно шел. Но большая часть приобреталась и на месте — без той же пушнины: куда поедешь? Из северной стороны везли железо, моржовую кость, китовую кожу, оружие. Царьград поставлял ткани, ювелирные и стеклянные изделия, вина, пряности. От берегов с моря варяжского доставлялся янтарь. Сами Ладожане были богаты мехами: от соболя до белки, медом, воском. Купцы из Киева поставляли хлеб. Арабы везли ткани, серебро.

Рюрик во главе свиты обходил шумевшую на все лады площадь. Рядом важно вышагивали в полном вооружении Олег, Аскольд и посадник Дедила. Немного отстав от них, шли несколько варягов. Они уже прочно и надолго обосновались в Ладожской крепости и составляли теперь основу новой княжеской дружины. За ними шествовали дородная Дубрава с юной супругой Рюрика Ефандой.

Лица варягов были радостными. Еще бы! Совсем недавно им приходилось нападать на купеческие суда и отбивать добычу, во что ни на есть настоящем бою. Купцы того времени были неплохими воинами и умели постоять за себя. Теперь тоже богатство выкладывалось перед ними и сияло во всей красоте.

Аскольд, уже научившись сносно изъясняться по-русски, склонился к Олегу и проговорил:

— Ты, вящий брат, есмь вельми мудр. Мы богатеть тута.

— Будем, коли ты алчность с очей людских подале не приберёшь, — усмехнулся Олег.

Аскольд в ответ с понимающим видом кивнул.

От свиты отделился рослый краснолицый Веремид. Он вдруг обрадовано замахал руками. Из-за прилавка к нему бросился высокий широкоплечий мужчина с длинным франкским мечом на боку. Они крепко обнялись и тут же шутливо ухватили друг друга за бороды, каждый в меру своих сил стараясь повалить другого на землю. Потом стали хлопать друг друга по плечам. Веремид обменялся с мужчиной несколькими фразами и бросился вслед за важно шествующей свитою.

Олег недружелюбно покосился на него.

— Енто Квист, — тихо проговорил Веремид, — бывши с нами одночасье. Привез богату добычу.

— Не памятую, — хмуро ответил Олег. — Мыто пущай платить, как усе.

— Добре, Олег, — оглядываясь к нему, сказал Дедила. — Зараз у кажного своя доля. Одного приголубишь, другой ряд спросють — с чего така блажь?

Рюрик остановился перед человеком с огромными черными глазами. На его прилавках пестрели вышитые золотом ткани. Рядом лежали дорогие браслеты из золота и серебра и множество женских украшений. Князь пристальным взглядом оглядел иноземного купца. Осознав, что перед ним находится непростой горожанин, тот, сложив на груди руки, склонил голову.

— Ас-саляму алейкум, — произнес купец благоговейным голосом.

Рюрик, отметив про себя обилие товара на прилавках, оглянулся на Дедилу.

— Надо ль с им здороваться?

— Ва-алейкум ас-салам, — ответил за князя Дедила.

— Откеля будишь? — поинтересовался Рюрик.

— Абу-Али Ахмад Ибн Омар из града Исфаген, великий хакан русов, — ответил по-русски купец.

— Твое прозвание больно мудрено, — усмехнулся князь.

— Кликай меня Ахмедом, великий хакан, — сказал с низким поклоном купец, все также со сложенными у груди руками.

— Как добиралси до наших краев?

— Моя быль долги путь по Хвалынскому морю, дале по Итиль реке плыть, много ещё рек малы до Ильмень-озера и дале по Волхову к Ладоге.

Ефанда с прислужницей остановилась позади всех, но, увидев богатый прилавок с дорогой материей, не выдержала и бросилась к нему. Она тут же примерила кусок темного бархата к своей груди и обернулась на Рюрика, потом на Дубраву и та подзадорила:

— Ой, пригожа будет одежа. Очей не отвесть.

Ефанда снова посмотрела на Рюрика и, капризно поджав губки, произнесла:

— Эрик, исть пригожа?

Ахмед протянул ей золотой браслет.

— Подарка тебе, жинка хакана русов.

Браслет тут же засиял на запястье у молодой женщины.

Рюрик усмехнулся.

— Лады, купите чего душе угодно. А мы дале пойдем. Недосуг нам бабьи примерки зрить.

Веремид застыл за спинами двух женщин, а остальные варяги во главе с Олегом, Рюриком и Дедилой тронулись дальше.

Они остановились у прилавка с рядами обоюдоострых мечей. Поодаль стояли корчаги, наполненные зерном.

Рука Олега потянулась к одному из искусно выкованных изделий. Он взял меч за рукоять-крыжу и слегка щелкнул по нему, вслушиваясь в чистый и долгий звук. Положив его на голову, взялся руками за оба конца и согнул меч, приближая к ушам. Тот с легкостью прогнулся, а когда Олег ослабил руки, также легко распрямился. Он осмотрел плоские стороны клинка — голомени и остался доволен. В рукояти был инструктирован серебром геометрический узор.

Олег взглянул на широкоплечего продавца.

— Чьё творение будеть?

— Ладоты Коваля, с Киеву.

— А ты сам откеля будешь? — спросил Рюрик.

Купец усмехнулся:

— Стало быть, оттуда же.

— Славно оружие имеешь, — одобрительно сказал Олег.

— Тады и бери, коли по нраву, посекоша нещадно, кто покусится.

— Усё у тебя возьмем: и хлеба, и пива, — кивая на корчаги, пообещал Олег. — И мечи твои славны… Давно с товарами ходишь? — спросил он, пристально взглянув на крепыша.

— Давненько.

— Кликать-то тебя как?

— Кличут Молчаном, — заулыбался в ответ продавец, разговорчивостью явно не соответствуя своему имени.

— В Царьград, ведаешь, как дорога идеть? — спросил Олег.

— К Царьграду идти надо от Киева по Днепру на полдень, потома через Понт-море, оное же и Русское море, под звездами аль по солнцу. Дале, можно аж до Рима дойти, — сказал купец. — Токмо я давненько туды не хаживал.

— А сюды как дошел?

— Сюды тожа: от Киева шёл вверх на полночь по Днепру, а тама по мелким рекам, дале через волок до Ловати и по Ловати в Ильмень-озеро. А из него течет Волхов…

— Дале Ладоги бывал? — остановил словоохотливого купца Олег.

— Тебе и толкую, — удивленно продолжал купец. — Дале по Волхову в озерцо Нево. Из того озерца ведет устье в море Варяжское, а потому морю путь до самого Риму. Оттель к Царьграду, от Царьграда в Понт-море, в кое втекаит Непра.

— Стало быть, в Киеве живёшь? — спросил Олег.

— Стало быть, у Киеве, — согласился продавец. — Спытай купца Молчана, всякий до меня дорогу укажить.

— Кто там княжит?

— Дирос Эллинский.

— Должно — грек?

Молчан задумался.

— Шо бы ты понял, я издалече сказ начну. Было время, водил нас прежний князь на Царьград, ставили мы на место греков-ромеев. А на четвертой године посля того похода случился у нас неурожай, и мор был велик. Стали мы сирыми, да нищими. Пришли греки до нас и отобрали край Сурожский. Много тады народу и в ваш край перебралися. Даже хотели окрестить нас по вере своей, штобы мы забыли богов наших и к ним оборотилися, а они дань стричь могли с нас, как пастыри, обирающие край наш. Но воспротивились оставшиеся, токо из-за усобиц и раздору, всё ж таки князя своего они нам дали, хотя и славянского роду, токмо из Грецколани. Вот такая правь была. — Купец открыто взглянул в глаза Олегу.

— Добре, — закивал тот в ответ. — То нам след знать. Давай, готовь товар свой.

— А че спытывал про дорогу-то? — спросил Молчан.

— То и спытывал, шо бы проведать — не брешешь ли ты, як пес у подворье. С мечами твоими нам много чего хлебнуть придётся, и товар треба дюже добрый.

— Ось што, — проронил купец.

В крепость все члены свиты, включая Дубраву и Ефанду, вернулись загруженные покупками. Рюрик довольно улыбался, по-хозяйски осматривая товар: от хорошо запечатанных кувшинов с виноградным вином до булатных мечей в отделанных серебром и золотом ножнах. У дружины до этого были по большей части франкские мечи, а те уступали русскому оружию — не каждый из них мог сослужить добрую службу, особенно в морозную погоду.

Один Дедила удовольствия не проявил, а хмуро, как бы вскользь, заметил Рюрику:

— Дюже щедро, ты, княже, купцов одарил. Так никакой казны не хватит.

Рюрик всего на мгновение задумался и недовольно произнёс:

— Будешь полюдье боле собирать. По две чёрны куне с дыму велю брать, а для сбора варягов возьми, пошто им зазря трапезничать.

— Так без Вече не можно таку справу зачать, — заметил Дедила.

— Князю перечишь! — не ожидая такого ответа, вскричал Рюрик и схватился за рукоять меча.

Дедила, потрясая жиденькой бороденкой, обратил свой взгляд к более рассудительному Олегу. Но тот, за спиною Рюрика, только развел руками.

6

Смешок встретился с Ладом на святилище. Они, как взрослые мужчины, обменялись крепким рукопожатием и уселись на застланные шкурами камни. Ярилко встал напротив статуи, и Смешок услышал слова, обращенные к деревянному изваянию:

Боже мой, Боже! Боже ярый,

Ясный, сияющий.

Сияющий, живящий.

Живящий, мой дивный.

Дивный мой, премудрый, пречистый,

Пречистый Боже мой вышний,

Вышний мой тайный.

Боже суть один!

Закончив молитву, Ярилко обернулся к ребятам.

— Здраве буде, Ярилко, — приветствуя, соскочил со своего места Смешок.

— Здраве буде, Смешок, — ответил волхв, жестом показывая, чтобы тот сел.

Он оглядел учеников.

— Сегодня, чада, проведаем с вами кроху малу о народе нашем, откуда мы вышли и кто по роду племени. — Он устремил свои глаза поверх их голов, глядя на белые облака, проплывавшие над ними, и заговорил, будто вслед за ними уплывая в вышину:

— Было время, кода жили дальние праотцы наши вместе с богами. Сторона та была полна лесов, в полях цветы красоты неписаной цвели, реки были полны рыбы, дичи вокруг видимо-невидимо было, иде не умирал никто. Токо настали нежданно-негаданно жутки холода. Люди глаголили — оттого, што влюбился Даждьбог в дщерь Сварога, а тот запрет на свадьбу наложил. Перестал тода Даждьбог за солнцем следить, и не стало его надолго времечко. Пришли к Сварогу волхвы и взмолились, штобы запрет он свой отменил. Сыграли тада свадьбу, и наступил день, и тоже надолго. Стали в той земле длина ночь, да длины день, и стужа бесконечна. А свадьбу зачали с той поры кажный год справлять. И повел прародитель Яр предков наших из той страны, ставшей непригодной для жизни — на полдень. Остановились они в краю зеленом. Стали рода создавать. Имели много скота и делали сосуды гончарные. Много чего умели наши предки. Има — царем тода выбран был.

Боги наши, чада мои, — продолжал Ярилко, внимательно глядя на ребят, — не берут на требу ни людей, ни животных. Токмо плоды: овощи, цветы, молоко, зерно. Сурью питную на травах и мед. Мы, Даждьбоговы внуки, и своим путем идти должны, а не красться никада по стопам других языков, кои могут и людями жертву приносить. Сурью же дали Иму-царю боги наши, кода у Велеса с жинкою Азовушкой детишек не было. Лада — жонка Сварога, объяснила Квасуре, как сей напиток приготовить и как надо просить Денницу-утреннюю зорюшку желание исполнять. Тот князю нашему усе передал. Стали с ентих пор и мы ведать сей напиток. Кликали Има — царя князем Богумиром. Долго жили наши праотцы в краю зеленотравном. Рода становилися усё боле и боле. Места стало не хватать. И земля скудела та. Посля Богумира Арий был утвержден старшим в князьях. Повёл он нас из края зеленого, а Желя — сестра Кручины, была в пути долго с нами. Доля — сестрица Макоши, што судьбой правит, пряла золотистую нить жизни человека и нам путь-дорогу вязала. Шли мы, а Матерь Сва — Слава сияла нам. И перья её были разноцветами чудесны. Шли мы век и пришли в земли неведомые, и там остановилися, и воевали своею конницею. Посля часть родов наших в Египте пребывали: данью обложенные, унижения терпя, доходя мыслью, што коли рабами при жизни будут, то и после смерти ими останутся. Покуль не покинули края те — и к остальным не присоединилися. А кто-то недалече от Цинь-царства остался и в другие края ушёл, язык потеряв свой. Снова шли мы горами великими и долами — иде на век, иде дольше останавливались. Скифами были наречены, и антами нарекались, и венедами, и русами, и сурожцами, и борусами. Русколань великую сотворили. В славны века Трояновы было единение Антское. Было время Бусова — князя славного, Русколанью правившего в Царьграде Кияре у горы Алатырь.

Ярилко немного помолчал.