Снята с публикации
Из смерти в жизнь...

Бесплатный фрагмент - Из смерти в жизнь...

Выбор сильных

От автора

«Если Бог за нас, кто против нас?»

Послание к Римлянам. 8:31

Над этой книгой о военных священниках мне пришлось работать почти пять лет. В 2013 году я решил найти тех из них, кто воевал в Афганистане и на Северном Кавказе до принятия сана или участвовал в бою, уже будучи священником. Найти таких батюшек было не просто: как выяснилось, их не так уж и много. Однако записать их рассказы оказалось ещё сложнее, чем их разыскать! Хорошо помню свой разговор по телефону с игуменом одного большого монастыря. В этом монастыре практически никто не знает, что их игумен воевал в Афганистане. Я почтой отправил в монастырь вышедшие ранее книги «Из смерти в жизнь…», а через некоторое время позвонил и попросил игумена рассказать о своей военной судьбе для книги. На моё предложение он ответил кратко и твёрдо: «Это было давно, я не хочу об этом вспоминать».

До этого прихожанка храма этого монастыря мне рассказала, что в Афганистане с игуменом, тогда ещё советским офицером, произошла страшная трагедия. В его подразделении в одном бою погибли все солдаты, в живых остался он один. Только те, кто воевал, могут по-настоящему оценить, что значит для командира потерять всех своих подчинённых… Офицер даже не хотел возвращаться к своим. Но ему явилась Пресвятая Богородица и сказала, чтобы он возвращался. И добавила: «Будешь служить Мне».

Мне очень хотелось написать ещё об одном явлении Пресвятой Богородицы нашим воинам в Афганистане. Во второй части книги «Из смерти в жизнь… Советские солдаты России» я уже приводил рассказ старшины Виктора Чередниченко о явлении ему перед боем Пресвятой Богородицы в мае 1986 года в Кабуле. Но на всё Божья воля… Значит, время ещё не пришло.

Та же прихожанка рассказала ещё об одном своём знакомом священнике, который тоже воевал в Афганистане. Я отправил ему свои книги, потом позвонил. Но и этот священник произнёс практически те же самые слова, что и игумен монастыря: «Я об этом вспоминать не хочу». Его судьба на войне сложилась ещё более трагично — в Афганистане он попал в плен. Даже трудно себе представить, что ему, молодому солдату, пришлось там пережить…

В конце концов всё-таки удалось найти четверых священников, которые рассказали о своих военных судьбах. Один из них, отец Николай Кравченко, шесть лет воевал в Афганистане снайпером армейского спецназа. После Афганистана он побывал почти во всех горячих точках на территории бывшего Советского Союза, осетино-ингушский конфликт, Абхазия. В январе 1995 — первый штурм Грозного и бои в горной части Чечни… Казалось бы, впереди майора Кравченко ожидает успешная военная карьера, основой которой должен был бы стать такой богатый боевой опыт. Но, неожиданно даже для себя самого, профессиональный снайпер спецназа ВДВ Николай Кравченко становится священником! Благословил его на это архимандрит Кирилл (Павлов). И уже военный священник Николай Кравченко около двадцати раз побывал на Северном Кавказе в командировках, не раз проезжая там по хорошо знакомым местам…

Отец Константин Волков почти два года воевал в Афганистане в знаменитом 781-м отдельном разведывательном батальоне, который дислоцировался в Баграме. «Ночные волки майора Николаева» — так по имени комбата, майора Александра Николаева, разведчиков 781-го батальона называли радиостанции Би-би-си и «Голос Америки». На счету батальона — десятки забитых «духовских» караванов. Рядовой Константин Волков совершил в Афганистане более семидесяти боевых выходов. А после службы неожиданно для себя и для своих родных стал священником…

На долю двух других героев книги — протоиерея Андрея Немыкина и протоиерея Димитрия Василенкова — выпало участвовать в бою, уже будучи священниками. Отец Андрей в марте 2000 года в составе знаменитого отряда спецназа внутренних войск «Росич» штурмовал село Комсомольское в Чечне. Отец Димитрий в июне 2009 года в колонне внутренних войск попал в засаду у чеченского посёлка Элистанжи. В этом бою он был ранен. Полный рассказ отца Димитрия об этом случае приведён в третьей части книги «Из смерти в жизнь…». В этой книге отец Дмитрий расскажет читателям об очень сложных духовных проблемах, с которыми люди неизбежно сталкиваются на войне, и о способах их решения.

Всех этих четырёх священников объединяет главное: они умеют и любят не только работать, но и просто общаться с военными. Это дается им легко потому, что и сами они в душе — люди военные. Я уверен, что боевой и основанный на нём пастырский опыт героев книги будет востребован как самими российскими солдатами и офицерами, так и теми военными священниками, которые работают сегодня в воинских частях уже на постоянной основе.

Снайпер Кравченко

Краткая биографическая справка

Иерей Николай Кравченко, клирик храма в честь Корсунской иконы Божьей Матери в посёлке Глинково Сергиево-Посадского района Московской области, родился в 1964 г. в семье военного лётчика на Чукотке в посёлке Ламутское. После окончания школы поступил в ПТУ №50 г. Ленинграда.

В ноябре 1982 г. был призван на срочную службу. С ноября 1983 г. проходил службу в Афганистане в составе 15-й бригады армейского спецназа. После окончания срочной службы остался на сверхсрочную. После Афганистана прошёл горячие точки — осетино-ингушский конфликт и Абхазию. В составе 45-го полка спецназа ВДВ участвовал в штурме Грозного в январе 1995 г. и в Первой чеченской военной кампании.

Награждён орденом Красной Звезды, медалью «За Отвагу» и другими государственными и общественными наградами. В 1998 г. уволился в запас в звании майора. В 1999 г. рукоположен в сан иерея. Проходил служение в храмах Сергиева Посада и на Чукотке. По поручению Синодального отдела по взаимодействию с Вооружённым силами и правоохранительными органами совершил около двадцати командировок на Северный Кавказ. Женат, пятеро детей.

Рассказывает священник Николай Кравченко:

— Родился я в 1964 году на Чукотке в семье военного лётчика. Отец — казак, мама — тунгуска. Детей в семье нас было семеро. На тот момент отец уже уволился в запас. В посёлке он был начальником аэродрома и, по совместительству, механиком всех механизмов, какие только были в посёлке.

В три года отец посадил меня на коня и подарил «мелкашку» (мелкокалиберную винтовку. — Ред.). Это же Чукотка, тайга кругом! Здесь только тогда тебя мужиком признают, если ты что-то руками можешь сделать: зверя на охоте добыть, рыбу поймать, еду приготовить…

У нас на Севере от армии косить было как-то не принято, стыдно. Армия была показателем того, что ты, как мужик, состоялся. Если не служил, даже жениться было сложней. Про таких у нас говорили: дефективный.

Сам я очень хотел попасть служить на флот! С этой целью сразу после школы срочно поехал в Ленинград, чтобы меня оттуда на флот призвали. Поступил в ПТУ №50. Жил с надеждой, что вот-вот придёт из военкомата повестка, и я попаду на флот. Приходит повестка. Я, радостный, уверен, что иду на флот! Мне предварительно именно так в военкомате и сказали. Но неожиданно меня отправляют в десантную учебку! Пришёл «покупатель» из ВДВ, стал отбирать для себя людей. Посмотрел внимательно. Городским сразу: «Шаг назад!». Потом остальным: «Чукотка, Камчатка, Якутия — шаг вперёд!». Таких нас оказалось семеро. Меня спрашивает: «Ты оружие в руках держал?». Отвечаю: «Да, держал». — «Стрелять-то умеешь?». Я: «Семья наша не голодала». — «Хорошо». Получается, что этот разговор и определил всю мою дальнейшую армейскую судьбу.

Тогда я мало что знал о десантных войсках. В то время в кинотеатрах шёл культовый фильм «В зоне особого внимания». Я, конечно, его посмотрел. У меня с детства «неба» было много, у отца почти все друзья — лётчики. Подумал тогда: можно и в десант. В ВДВ тоже тельняшки носят, как и на флоте. (То, что десант — это действительно моё, я понял уже позже.)

У нашей учебки с самого начала было направление на Афганистан. Мы знали это заранее. Призывался я в ноябре 1982 года, а в Афганистане оказался уже в феврале 1983-го. Попал служить в 15-ю бригаду армейского спецназа. (В Союзе бригада базировалась в Чирчике.)

По воинской специальности я был снайпером. Но снайпером я стал не только потому, что метко стрелял. Здесь очень важно умение быть незаметным и иметь терпение. Ведь иногда сутками приходилось лежать, затаившись так, чтобы даже листик вокруг тебя не шелохнулся!

На войне я ходил на задания, как грибник в лес. Увидел цель — и как гриб, срезал. Главной целью для меня были командиры и снайперы противника. Но если обнаруживал у «духов» рацию, то работал и по самой рации, и по радисту. Если попадался пулемёт — выводил из строя и сам пулемёт, и того, кто был за ним. Если только это не был ребёнок. На детей рука не поднималась… Хотя мне приходилось сталкиваться с тем, что «духи» даже детей за пулемёт ставили! В Афганистане снайперов-женщин не было. А вот в Чечне на стороне «духов» таких женщин-снайперов воевало довольно много. Однажды мы разом шестерых накрыли, когда они спали в крытом кузове грузовика. По документам все оказались родом из Прибалтики.

Но в 15-й бригаде я больше числился. Меня постоянно посылали туда, где был нужен снайпер. Командировали в разные места. Сначала забрали в одно из подразделений, которое работало в районе Урузгана. Потом меня долго перетаскивали то туда, то сюда. Точно не могу сказать, почему так было. Может быть, в тот момент в Афганистане была нехватка в снайперах.

Афганистан у меня получился очень затяжной. Я там и срочную отслужил, и на сверхсрочной остался. Меня иногда спрашивали: «Ты почему в Афгане так долго был? Тебе что, там понравилось?». — «Да нет, просто так вышло». Когда после срочной службы я приехал домой, то даже маме не сказал, что я в Афганистане делал. У меня были медаль «За отвагу» и орден Красной Звезды. (Сам я больше ценил медаль «За отвагу». Красную Звезду в армейской среде в шутку называли: «большой октябрятский значок». )

Мама спрашивала: «Ну, что вы там делали?». Я: «Деревья сажали в труднодоступных местах. А как солдат поощрить? Нет же особых подарков. Вот мне и дали медаль с орденом». Короче, изворачивался, как мог, чтобы хоть как-то объяснить маме свои награды.

Когда я после срочной оказался дома, то понял, что на гражданке я не приживусь. Не смогу… Война ведь человека быстро чеканит: если да — то да, а если нет — то нет. Война полуправду не принимает. Особенно это остро ощущаешь, когда из зоны боевых действий попадаешь, как с корабля на бал, в мирную жизнь. Здесь тебе без зазрения совести прямо в лицо врут, и ты ясно понимаешь: то, что важно для тебя, для других — просто какая-то чепуховина.

Решение пришло сразу. Маме я сказал: «Мне надо возвращаться в армию». Она сначала воспротивилась. Потом спрашивает: «Почему?». Говорю: «Я здесь жить не смогу. Меня или посадят, или я сам с собой что-нибудь сделаю». Мама целую ночь думала. Я ещё спал, а она утром подошла тихо, села рядом. Догадалась, наверное, что что-то в Афганистане было не так, как я ей рассказывал. К тому же, видать, она заметила, что ноги у меня побиты осколками. Я проснулся от её прикосновения — она гладила мою ногу, где та особенно сильно была повреждена. Сказала: «Если так надо, значит, езжай. Я не переживу, если тебя посадят…». Я понял, что для неё это было по-настоящему мучительное решение, и очень благодарен ей, что она меня тогда не остановила. Так я вернулся в свою часть на сверхсрочную.

После окончания войны в Афганистане, уже после вывода войск, пришлось полежать немного в госпитале. Второй раз за время службы… К тому времени я уже был сержантом. После реорганизации я перевёлся служить на Северный Кавказ. Мой командир — туда же. Он меня сразу на офицерские курсы отправил. После курсов сначала случился осетино-ингушский конфликт, потом — Абхазия. И почти сразу после Абхазии — Первая чеченская…

Конечно, Афганистан прошёлся по душам людей. Почти сразу после окончания войны распался Союз. Многие мои друзья оказались за границей. Помню, как уже позже, в Чечне, с одним «афганцем» встретился. Мы пленного боевика взяли, а он оказался наш, «афганец»! Допрос очень тяжело шёл. Парень принял ислам, и для него мы стали словно прокажённые. Но в какой-то момент у него понимание всё-таки включилось — в Афгане мы же были все вместе! Начал говорить: «Я в Афгане водилой был, там-то и там-то». Я: «Так это же наша колонна была!». И всё, после этого сразу пошёл у нас с ним разговор.

Афганистан для нашего поколения был переломным моментом. И с верой в Бога в первый раз я столкнулся именно в Афганистане, в последние два года войны. В то время в армию стали приходить уже открыто верующие люди. Мы сами стали что-то о вере узнавать. Пришёл к нам Толик из Белоруссии. Он знал молитву «Отче наш». Для меня тогда это было вообще что-то совершенно непонятное. Но интересное! Однажды в бою я три строчки из этой молитвы прочитал, которые смог вспомнить. Мне так легко и спокойно стало! Потом командир подошёл, спросил: «Ты чего дурака валял?». — «А вы что имеете в виду?». — «Поднялся, как на параде». — «Мне так было удобно стрелять». — «Так тебя ж завалить могли!». Я сам в тот момент совершенно не подумал об этом, как будто выключился. Спокойно встал и с колена стал стрелять. Мне почему-то так действительно удобно было. Когда прокрутил в голове этот момент, вспомнил про «Отче наш». Подумал: «Интересно… Надо всю эту молитву выучить».

В те времена с духовной литературой было трудно. Но я молитву нашёл и выучил. В духовном плане для меня огромную роль сыграла Абхазия. Именно там мы перед боем стали читать «Отче наш». Я слышал, как кто-то говорил, что там православные с мусульманами воевали. Нет, не было там никакого религиозного конфликта. Там ведь православные против православных воевали — грузины против абхазов. (Правда, что с одной стороны — половина неверующих, что — с другой.) Так что это был чисто территориальный конфликт.

В 1993 году я был в отпуске дома, на Чукотке. Уже собрался возвращаться в свою часть. В Анадыре зашёл в храм (он тогда ещё только-только строился). Матушка в храме мне говорит: «Мой сын учится в семинарии, в Сергиевом Посаде. Передашь ему посылочку?». Тогда я вообще не знал, что есть такой Сергиев Посад. Стал узнавать. Мне говорят: «Да ты что! Там же Троице-Сергиева лавра!». Ни о какой Лавре я тоже ничего не слышал. Подумал: «Ну, ладно. Заеду». Отпуск мне позволял.

Приехал в Сергиев Посад, нашёл там Лавру и семинарию, посылочку парню передал. И остался на три дня. Меня устроили в гостиницу для паломников. Потом поехал в часть.

Снова я приехал в Сергиев Посад в марте 1994 года и стал искать известного старца Кирилла. К тому моменту я уже знал, что есть в Лавре старец, который всю Великую Отечественную войну прошёл в пехоте, участвовал в обороне Сталинграда. Захожу в Лавру — тишина такая вокруг! Вижу — монах по дорожке идёт, лицо рукой закрывает. Холодновато было, морозец. Говорю ему: «Батюшка, такой вопрос меня интересует. Где здесь можно найти старца Кирилла?». — «Какого старца?». — «Ну, старец здесь есть, Кирилл!». — «Какой же он старец? Он обычный старик». Я от него не отстаю: «Батюшка, а как ваше святое имя?». Он: «Грешный монах старик Кирилл». Этот монах и оказался как раз архимандритом Кириллом (Павловым), которого я искал.

Когда я уже собрался в часть возвращаться (тогда я служил в спецназе ВДВ) отец Кирилл меня спрашивает: «Командировка у тебя?». — «Да, в Югославию». (Я действительно должен был со своей группой ехать в Югославию.) Он: «Да нет, какая там Югославия! Ты дома пригодишься». Я про себя думаю: «Батюшка — гражданское лицо, живёт в монастыре. Ну что он может знать? У меня уже предписание есть!». Помню, вроде бы при этом я даже как-то снисходительно улыбнулся. Но, что было просто невероятно, ни в какую Югославию я действительно не попал! Вместо неё в конце 1994 года оказался в Грозном. В Первом штурме Грозного мне пришлось принимать участие с самого начала. На тот момент самыми боеспособными оказались десантные части, поэтому все дыры затыкали именно десантниками.

В самом начале штурма Грозного произошло событие, которое впечаталось мне в память на всю жизнь. Мы на броне медленно продвигаемся по улице. Я сижу на первом бэтээре и просматриваю дорогу в прицел снайперской винтовки. Вдруг вижу, как из подвалов и подъездов на улицу выбегают женщины, соединяются в одну толпу и бегут к нашей колонне. Они все бегут нам навстречу и кричат: «На-ши! На-ши!!!». В толпе — и дети, и пожилые женщины. (Это были русские люди, которые не успели уехать.) А позади всех, с трудом переставляя ноги в валенках с калошами, ковыляет совсем древняя старушка с палкой. Она кое-как доковыляла до меня и уткнулась лицом мне в бушлат. Долго так стояла и плакала, плакала… Столько лет с тех пор прошло, а эта бабушка до сих пор у меня перед глазами стоит словно живая. Как вспомню, аж сердце от боли сжимается… Мы отдали женщинам все продукты, что были у нас с собой, и двинулись дальше…

Обстановка тогда менялась буквально на глазах. Бывали, конечно, и грамотные операции. Но чаще они планировались и переделывались прямо на ходу. Однажды мы с группой практически случайно пришли на помощь двум взводам пехотинцев, которые к тому моменту уже почти сутки были блокированы в здании старого университета. Наша группа уходила от преследования, мы укрылись в полуразрушенном здании университета. На одном из этажей обнаружили бойцов-срочников. С ними был один офицер, капитан. Я так понял, что пехотинцы эти были наступающей группой. Зашли в университет, закрепились. Но в течение суток обстановка поменялась, и они оказались на «духовской» территории, как в капкане.

Связи нормальной у нас не было. В городских условиях не всякая рация срабатывает (железобетонные конструкции гасят радиоволны). Мы очень надеялись, что соседи услышат звуки боя и придут на выручку. Ведь патроны и у нас, и у пехотинцев были на исходе…

Бойцы-пехотинцы, увидев нас, конечно, оживились! Психологически им стало легче — ведь к ним пришли, как часто тогда говорили, «старшие братья». Во-первых, мы почти что все были взрослыми мужиками. А во-вторых, прозвучало сакральное слово: спецназ! Наверное, бойцы про себя подумали: это пришли настоящие спецы! Сейчас как начнут работать! Всех «духов» враз поубивают! Но мы-то самом деле оказались точно в такой же ситуации, как и они! Поэтому внутри мы чувствовали себя, конечно, совсем не так бодро, как казалось снаружи. Но всем своим видом показывали, что всё под контролем. В результате бойцы чуть приободрились. Это было уже хорошо.

Вместе с их командиром мы стали обдумывать план действий. Определились, где находятся наши, где — противник. «Духи» стали со стрелкового оружия обстреливать не только нас на первом этаже, но и вообще всё здание. Такой неприцельный обстрел был не особенно опасен. Но в какой-то момент появилась опасность уже и реальная. По характеру попаданий я определил, что по нам работают снайперы… Причём, как минимум, — двое. Подумал: «Ну вот, начинается моя работа…».

Мы как спецов себя до этого никак не показывали. «Духи», наверное, думали, что в этом здании находится только обычное пехотное подразделение. А пехоты они не боялись. Они понимали, что подразделение, скорее всего, деморализовано. Практически так оно и было. Воинский дух у бойцов ещё был, а вот воля к жизни угасала… Какая-то апатия на них напала. Так на войне бывает. Приходит апатия, и человек думает: «Убьют — да и пусть…».

Я долго вычислял, откуда лупят снайперы. Сам не знаю как разглядел дырку в основании памятника в виде стелы, который стоял на площади. Думаю: «Ну никак не может быть у памятника пустотелое основание! Так не бывает!». Но снова смотрю и опять вижу — есть дырка, точно есть! Получается, что под памятником существует небольшое пространство. Может быть, коммуникации там какие-то проходили.

Если стоять к памятнику лицом, то на левом углу, метрах в тридцати от самой стелы, просматривалось треугольное сооружение, крыша которого уходила прямо в землю. Скорее всего, этот и было входом в помещение под стелой. (У нас в городе я тоже видел такие будочки. Обычно именно так и выглядит технический вход в подземную часть.)

Ещё до того, как я вычислил снайпера под памятником, из этой будки вышли трое. Они встали с противоположной от нас стороны памятника. Видно нам было только три головы — они торчали сверху.

Позвал пулемётчика из своей группы. Говорю: «Дима, давай разом! Ты левого снимаешь, я — правого». Дима с сомнением говорит: «Не знаю, попаду ли я… Мелкая цель». Действительно, сверху было видно только по полголовы. Говорю: «Тогда давай так: я начну, они побегут ко входу. Ты тогда бей прямо в проход!». У нас всё получилось. Так мы этих троих и отработали…

После этого «духи», наверное, в свою очередь, вычислили нас. Снайпер внутри стелы сразу активизировался. Понял, что здесь, кроме пехотинцев, есть кто-то ещё. У пехоты ведь своего пулемёта не было, целые сутки до этого стреляли только автоматы. А тут вдруг заработал пулемёт! Пулемёт отличается по звуку выстрела, даже если стреляет одиночными. Снайперскую винтовку тоже слышно, у эсвэдэ (СВД. Снайперская винтовка Дегтярёва калибра 7,62 мм. — Ред.) совсем другой звук.

Вдруг мне на голову прилетает кирпич! Точнее, полкирпича. Я второй раз в жизни надел каску! Первый раз надевал, когда в армию только призвали. А здесь вижу — каска лежит. Ну, я её и надел… Наверное, это Ангел-хранитель мне помог. Было так: только я каску надел, как мне по башке что-то прилетело!.. Кругом красная пыль. Ничего не понимаю… Присмотрелся — рядом валяется полкирпича. Глянул наверх — от внутреннего угла помещения откололась как раз эта половина кирпича. Взял кусок в руки. Видно, что в кирпич попала пуля и отколола половину. Стрелял снайпер выше меня метра на полтора. Может быть, ему что-то наверху померещилось, может там тень какая-то мелькнула…

Этот кирпич мне помог понять, что есть ещё один снайпер, который сидит в двенадцатиэтажном здании. Долго — минут пять — я его вычислял. Вычислял, вычислял, вычислял… Самому ведь тоже нельзя палиться. Поэтому я сидел тихо и в щёлочку смотрел, высотку разглядывал. В бинокль театральный. Наконец, получилось! Понял, что снайпер засел на девятом этаже. Он воспользовался тем, что на арматуре висела штукатурка. С её помощью он и замаскировался — сзади стоял и оттуда лупил. Тут, можно сказать, наступил мой звёздный час. Второго снайпера под памятником я потом тоже отработал…

А дальше произошло то, что мы точно не планировали! Был с нами такой Рома. Боец, конечно, очень специфический — конченый алкоголик. Непонятно, как он в армию попал, как его вообще взяли… Так вот, нюх на алкоголь у него был просто потрясающий! Этот Рома в здание, в котором пехота находились уже целые сутки и всё вокруг, само собой, облазила, всё же умудрился найти спиртное! В подвале, где стояли трёхлитровые банки с консервированными компотами, огурцами, помидорами, Рома умудрился найти одну (единственную!) трёхлитровую банку с вином. Не знаю уж, какой собачий нюх для этого надо было иметь! Наблюдаем: Рома вылезает из подвала уже поддатый, несёт нам банки с соленьями. Перекусили малёхо. Рому к тому моменту уже прилично развезло. Командир ему даже по башке за это дал. За то, что пьяный. Но что с него, с пьяного, возьмёшь?

На самом деле Рома оказался парнем героическим. Ему многое прощали за то, что душа у него была хорошая. Однажды (это было позже, уже не в Грозном) мы попали в окружение. Боеприпасы у нас заканчивались. Пока старшие офицеры определяли план действий, Рома — по личной инициативе — разглядел, где мы находились. И один, физически полный доходяга, взял два ящика (один с патронами, другой с гранатами) и пошёл в нашем направлении. И дошёл-таки до нас…

А тогда Рома, это пьяное чучело, такое отчебучил! Почему-то ни с того ни с сего он стал крутиться возле окон, которые на сторону «духов» выходили. Ему говорят: «Смотри, отойди от окон! Будет тебе «аллах акбар». Рома в ответ: «А чего мне этот «аллах акбар?!.» Есть же «Христос Воскресе!». И вдруг с криком «Христос Воскресе!» вываливается в окно. Мы высунулись — хотели его назад затащить. Видим — а «духи» у нас прямо под окнами! Рома на них сверху и упал. Оказалось, что «духи» скрытно подошли к дому и уже продвигались вдоль стены. Прохлопали мы их, не выставив боевого охранения.

Рома с криком: «Христос Воскресе!» на «духов» падает. Те на мгновение опешили. Эта минутка и спасла нас. Тут уже вся наша толпа с криками: «Христос Воскресе! Ура!» в окна повалила. Это была моя вторая в жизни рукопашная. Тот журналист, кто об этом случае одним из первых рассказал, написал: «Хруст ломающихся костей, хрипы удушенных…». Да что на самом деле в такой момент запомнишь? Ничего! Всё мелькает перед глазами, картинка быстро-быстро меняется…

Наши находились в двух-трёх кварталах от нас. Как мы сквозь «духов» к ним прорвались — не знаю… Нам потом рассказали, что на штурм университета пошли арабские наёмники. Но мы прошли через атакующих все до единого! Ни один не отстал и даже никто не был ранен. Это настоящее чудо. Так сказать, небывалое бывает…

Когда ещё я вычислял снайпера в памятнике, то в какой-то момент мельком глянул на мальчишек-пехотинцев. Мне стало их так жалко!.. Сидят серые, замученные, понурые. Ну, ладно, мы-то взрослые мужики. А эти же салаги совсем! Вот тогда я, наверное, первый раз в жизни Богу серьёзно помолился. Как мог, конечно. Сказал про себя: «Господи, останутся они живые, вернутся домой — я Тебе храм построю!». Именно этот момент, как потом оказалось, полностью изменил всю мою жизнь…

В январе 1995 года в Грозном работали и подразделения ГРУ, и эфэсбэшники. С ними нам как-то удавалось взаимодействовать. А вот с подразделениями МВД взаимодействовать не получалось вообще никак! Помню, как одна наша группа вышла в рейд. Там нарвались на кого-то, кого не смогли сразу идентифицировать, и бились с ними целую ночь. Выходит наша группа с нами на связь и говорит: «Слишком хорошо работают, остервенело. Не «духовский» это почерк». Мы сделали запрос в ФСБ и МВД, есть ли в том месте их подразделения. Из ФСБ отвечают: «Нет. А что случилось?». Так и так, объяснили им ситуацию. Они: «Не, не, не… Наших там точно нету». А из МВД в ответ: «С какой целью спрашиваете?». — «Вы скажите: есть там ваше подразделение или нет?». А эфир-то открытый! Читать его могут все. — «Мы вам не можем сказать, есть ли там кто-то из наших или нет». — «Наша группа там сейчас работает. Поэтому, мужики, если ваших там нет, то наши тех, с кем они сейчас воюют, замочат. И если это ваши, то виноваты будете в этом только вы!». — «Эй, вы что? В каком районе? Вы что там делаете? Там наша группа!». — «Мы вас уже полночи спрашиваем: есть там ваши или нет? А вы сопли жуёте!». — «У нас конспирация…». В результате — два «двухсотых» с той стороны. И у нас «трёхсотые» были. Вот такое было взаимодействие с МВД. Подумали, наверное: ещё какие-то армейские их будут о чём-то спрашивать!.. Там ведь эмвэдэшный крутой спецназ работает! Ну вот и поработали…

Уже в начале февраля 1995 года, накануне операции на площади «Минутка» в центре Грозного, мы вышли на улицу Ленина. На внутренней части поворота улицы находятся женская консультация и подземный гараж. На другой стороне стоят большие высотные здания. Мы внутреннюю часть улицы захватили и закрепились. Точно не знали, но предполагали, что завтра здесь будет завершающая операция.

Наша задача была обеспечить выход наших войск на площадь с этой стороны. Перед нами — подземный гараж. Оттуда нашу часть улицы постоянно обстреливали. «Духи» тем самым вынуждали нас уйти с позиции. Самим нам стрелять по подземному гаражу было бесполезно. Его ничего не возьмёт, даже гранатомёты. Гранаты попадают по касательной и уходят в сторону или вверх. А руками гранату не добросишь, до гаража ведь метров сто. К тому же «духов» в гараже прикрывали несколько человек со здания рядом.

Нашей группе ставят задачу: загасить гараж! Как раз тогда нашего командира резко забрали оперативники. Им надо было провести разведку и проверить мост. Поэтому командир мне говорит: «Веди группу ты!». В группе нас было пятеро. Решили: даём такую своеобразную стометровку через шоссе и проскакиваем открытое пространство. Дальше залетаем в гараж, всё внутри забрасываем гранатами и заливаем огнём автоматов.

После Абхазии у нас появилась традиция: перед каждым своим выходом на задание мы читали молитву «Отче наш». И сейчас, готовясь к броску, начинаем читать молитву. Читаем, читаем… Полковник Николай Баталов, комбриг 74-й юргинской мотострелковой бригады, к который мы были прикомандированы, вышел нас проводить. Стоит рядом. Стоит, смотрит… Мы читаем «…и избави нас от лукавого». После этого обычно на счёт «раз, два, три!» мы идём. Раз, два… Мы сейчас вот-вот рванём, и нас уже ничего не остановит! Вдруг комбриг говорит: «Ребята, я с вами!». — «Куда — с нами?!.».

У меня было небольшое право комбригу возражать, потому что он не был моим непосредственным командиром. Он командовал мотострелковой бригадой из города Юрга, а я был из другой бригады. У мотострелков в самом начале штурма своя разведрота почти вся полегла, вот нас к ним и прикомандировали. Говорю: «Товарищ полковник, извините. Тут такая ситуация… Вы не можете с нами пойти, потому что я вас не возьму». — «А я тебе приказываю!». — «Вы не можете мне приказывать. Вы не мой командир». — «Чего?!. Я твой временный командир!». Говорю: «Нет! Если с вами что-то случится, я пойду под военный трибунал. А мне этого не надо». Полковник уже снизил тон, заговорил по другому: — «Ну, ребята! Ну, пожалуйста! Я с вами! Ну, пожалуйста!». Я посмотрел на него — в руках автомат, на голове «сфера». Говорю: «Ладно. Только позади нас. Если с вами что-то случится — запнётесь или ещё что-нибудь, — мы оглядываться и ждать вас не будем». Человек он был хоть и немолодой, но вроде крепкий. Настоящий сибиряк. Говорит: «Всё будет нормально! За меня не беспокойтесь!».

Опять считаем: раз, два, три… И рванули! Проскочили мы эту своеобразную стометровку с полным вооружением так быстро, как спортсмены никогда не бегают. Так могут бегать только солдаты в боевой ситуации. Пробежали на одном дыхании, молча. Сначала в гараж гранаты забрасываем, потом сами влетаем. За считанные секунды проскочили весь гараж и всё внутри забросали гранатами. Остальное залили автоматами. Чисто…

Полковник нам говорит: «Мужики, я первый раз за свою армейскую практику вижу, как спецназ работает. Я не зря с вами побежал. Это же так классно!». Те «духи», которые были в доме напротив, не ожидали, что мы в гараже окажемся. Мы сразу шибанули по окнам и заставили их уйти. Они же не знали, какими силами мы выдвинулись. Решили, наверное, что если мы гараж зачистили, то потом пойдём зачищать их. Скорее всего, в высотке их было немного. Поэтому они и решили высотку оставить. Оттуда нас потом уже не беспокоили.

Вечером мы расположились в пустых квартирах. Электричества в Грозном тогда уже, по понятным причинам, не было. Мы повыбивали паркет и сначала прямо на полу разожгли костёр. Потом плиту газовую расстреляли немножко и сняли с неё верхнюю часть. Так у нас появилась печка. Где-то нашли консервы, где-то — ещё какие-то продукты. Нашли даже популярный тогда «наполеон»… Это был не коньяк, а пропитка для тортов. Вязкая, по вкусу похожая на сливки. Градусов под сорок точно.

Повар у нас был очень хороший — Коля Гамаюнов, контрактник. Он из всего этого настоящий пир нам устроил! Даже спагетти сварил. Сидим себе культурно, ужинаем. Горячка боя прошла. Все очухались. Опыт у нас к тому времени был уже большой. Долго мандраж не бьёт, боевая дрожь быстро проходит. Сидим, анализируем, что сделали неправильно, а что — правильно. Командир наш как раз от оперативников приехал: «Ну что, как вы? Гараж взяли? Всё нормально? Ну и хорошо». Тут как раз заходит комбриг. «Мужики, а вы снова куда-то собираетесь? Я с вами пойду!». — «Не-е-е, вы с нами больше не пойдёте… Хоть убейте!». И тут он нам говорит: «Послушайте, просто мистика какая-то! Когда вы стали читать молитву „Отче наш“, я увидел, как на вас медленно опускается какой-то прозрачный колпак. Вы читаете молитву, а этот колпак медленно-медленно на вас опускается. И я понимаю, что в этом колпаке будет безопасно! Он всё закрывает, ничего в тебя не попадёт. У меня такая уверенность появилась! Я тоже захотел под этот колпак встать!». — «Да ладно… Точно, что ли, колпак?». Человек вроде не пил ещё пока. Но по его виду мы поняли, что он говорит правду.

Был у пехотинцев из Юрги один очень хороший офицер. Капитан, разведчик. Мы с ним сдружились. Звали Валентин, а погоняло у него было «Туча». Здоровый такой! Как-то мы с ним заспорили. Валентин говорит: «Вы что, десантники, думаете, что вы самые крутые?». К тому моменту мы уже поели, «наполеона» выпили. У нас тогда и первое было, и второе. Первый раз в моей жизни я ел из хрустальной посуды! Первое — в хрустальной тарелке, второе — в другой хрустальной тарелке. Съешь первое и — хрясь тарелку об стенку или о пол! По опыту мы знали, что вслед за нами придут наши менты и будут всё более или менее ценное собирать. Поэтому и били хрусталь, чтобы им не досталось.

Помню, что на второе у нас были спагетти с тушёнкой. Мы хорошо поели, всё это хорошо запили. Вот тут и зашёл у нас разговор, кто круче. Валентин говорит: «У нас разведка тоже хорошая!». Отвечаю: «Не спорю, совсем не спорю…». Валентин вдруг говорит: «А по этой улице пройти квартал — слабо?». А я же интернатский! У нас была одна школа на пять посёлков, на зиму всех детей свозили в один интернат. «Слабо» там не прокатывало. Если мне не нравилось, я говорил: «Слабо». И потом даже не напрягался по этому поводу. — «А, слабак, слабак!». — «Ну, «слабо» мне. Не пойду и всё!».

И вот тут в первый раз в жизни я сказал: «Это мне, что ли, „слабо“?». Здесь ведь честь десанта была затронута! Валентин: «Давай, иди! Пройди квартал». Я: «Как это я — иди? Нет, братан, так не пойдёт! Я пройду сто метров и вернусь обратно. А ты потом мне предъяву сделаешь, что я не ходил. Давай вместе пойдём!». Отвечает: «Хорошо, идём». Я: «Без автоматов. Только со штык-ножами». — «Ладно!».

Так мы с ним и пошли… Мимо часовых наших прошли, пароль сказали. Идём, идём… Тишина вокруг, темнотища — улицы не светятся, небо тучами заволокло. В какой-то момент я почувствовал, что хмель уже вышел, мозги напряглись. Идём осторожно, уже больше из принципа. Прошли мы квартал? Или не прошли?.. Прошли-не прошли, прошли-не прошли?.. Идём, идём… Говорю: «Если нас часовой сейчас остановит, вернёмся назад».

Идём, идём, идём, идём… Уткнулись в фонарь. Его снарядом перебило, плафоном он наклонился до самой земли. Мы на минуту у фонаря задержались. И уже спокойно друг другу говорим: «Ладно, хватит дурака валять! Пошли назад». Взяли прямое направление. Идём, идём… Слева, справа какие-то дома сереют. Слышим окрик: «Стой, кто идёт? Пароль!». Говорим пароль. Часовой спрашивает: «А чего вы там делали?». Чтобы не было лишних разговоров, мы сказали, что в разведку ходили. Возвратились к себе, сели. Доедаем в тишине, допиваем… Валентин говорит: «Давай больше не будем так делать… А то прямо как мальчишки какие-то». Ему было тридцать лет с копейками. И мне тридцать.

Утром началась «минуткинская» операция. После неё выходим на «Минутку», «духи» с площади уже ушли. Мы на своей броне приехали. Механик-водитель по внутренней связи мне говорит: «Тебя вызывает «Туча». Говорю: «Да, давай». «Туча» спрашивает: «Ты где?». Отвечаю: «Там-то, там-то, нахожусь у такого-то здания». — «Давай сюда!».

Это было недалеко, метров пятьдесят. Подбежал к Валентину, он отводит меня в сторону. И тут я увидел тот самый срубленный фонарь! Говорю: «Мы что, всю „Минутку“ прошли? Сколько же это кварталов? А потом вернулись по прямой, насквозь… Никому не говори! Это же какое взыскание нам будет!».

В феврале 1995-го Грозный уже практически полностью зачистили. Окончательно зачищало его МВД. Они везде посты свои расставили. А армейские подразделения из города вышли, чтобы преследовать отступающие группы боевиков. Пошли одна за другой аргунская операция, гудермесская операция…

В конце марта, когда мы были уже у станицы Ильинской, нам дали отдых. На неделю. У юргинской бригады начала восстанавливаться своя разведрота, пришли контрактники. Неплохие, кстати, ребята, сибиряки. Поэтому нашу группу можно было уже отпускать.

Нам говорят: «Езжайте в Толстой-Юрт, в баню. Переоденьтесь, почувствуйте себя людьми». Должны были «шишигу» (грузовой военный автомобиль ГАЗ-66. — Ред.) подогнать, чтобы увезти нас в Толстой-Юрт. Мы в ожидании этого чуда немножко расслабились. Тепло, хорошо, травка зелёненькая уже пробивается. Днём на солнышке мы ходили уже без бушлатов, хотя по ночам было ещё холодновато. Иногда даже ледяной дождь шёл. Вроде бы это и дождь, а ты после него весь ледяной коркой покрываешься.

Я на земле лежу, ребята рядом в волейбол играют. На руку опёрся, на ребят смотрю. Парни в волейбол играют, играют, играют… В какой-то момент я вижу, что что-то происходит неправильно. У площадки был небольшой уклон. Поэтому мяч, когда падал на землю, катился вниз по склону. А тут вижу — мячик катится по склону вверх. Про себя подумал: «Что-то здесь не так…». Но почему-то особого удивления не было. Это потом я понял, что просто заснул. Но заснул сном не обычным, события дальше стали происходить особенные. Необъяснимые, можно сказать…

Вижу — ко мне идёт мой товарищ. Но ведь я точно знаю, что он погиб 23 февраля! Подорвался на омоновской мине. Омоновцы сдали блок, но не смогли указать сетку минных полей. По дороге ехала машина. Вроде это был «уазик». Товарищ мой на бээмпэ стал «уазик» объезжать и левой гусеницей наехал на мину, которая была установлена на обочине. (У бээмпэ есть такая особенность: срез гусеницы совпадает с местом механика-водителя. И когда гусеница наезжает на мину, взрыв идёт прямо через водителя. Вот так мой друг и погиб…)

А тут вижу — погибший друг ко мне идёт. Вышел он из здания, похожего на водонапорную башню. Идёт в мою сторону, улыбается. Я смотрю на него и думаю: «Ничего себе! Как это может быть? Он же погиб…». Одна часть мозга мне говорит: он же убитый! А другая — всё нормально. Друг подходит ко мне: «Привет, привет!». Отвечаю: «Ты как здесь?». Он: «Это не главный вопрос. Главное я сейчас тебе скажу! Только ты не перебивай». Отвечаю: «Хорошо». — «Через три дня вы поедете в горы». Я: «Да ладно!». Он: «Ты там погибнешь. Поэтому ты не должен в горы ехать». Я: «И как ты себе это представляешь, что я не поеду? Я, командир, и вдруг не поеду!». Он говорит: «Откажись ехать». — «Не смогу отказаться. Ты же меня знаешь, я не откажусь». — «Поэтому я тебе и говорю — откажись». — «Ну нет!». — «Тогда молись». Я: «Это как?». Он: «Ты какие молитвы знаешь?». — «Господи, помилуй», «Отче наш». — «Вот их и читай. Читай и не останавливайся, читай и не останавливайся…». Говорю: «Хорошо!». Он: «А хочешь, я тебе что-то покажу?». И показывает рукой в сторону. Я вижу, что горы на глазах приближаются, увеличиваются в размере. А потом я как будто на землю сверху вниз смотрю. Горы были не такие уж и высокие, окончание хребта. Вижу между гор дорогу извилистую. Друг говорит: «Смотри!». Я вижу: земля вдруг становится прозрачной! Мины по левой и по правой колее стоят. Но стоят они не параллельно друг другу, а как бы уступом — левая, потом чуть дальше правая. А между ними — фугас! Я: «Ого!». Друг: «Когда вы будете здесь ехать, первая машина проскочит. А ты будешь на подрыве». Говорю: «Нет! Я на второй машине не езжу. Я же командир!». Он: «Будешь ехать на второй». Дальше вижу, что как будто мы собираемся ехать, садимся на броню. Я сажусь на вторую машину. Сам себя спрашиваю: «А почему я на вторую-то сажусь»? Ребята другу в этот момент кричат: «Серёга, давай с нами!». А друг на меня посмотрел и говорит: «Молись…». И уходит, уходит уходит…

Я как будто очнулся. На площадке ребята продолжают в волейбол играть. Мячик у них уже как положено по земле катится, вниз по склону. Думаю: спал я, что ли? Или не спал… Может, у меня что-то с головой случилось? То ли головой двинулся, то ли на солнышке перегрелся?.. Друг мне в моём состоянии полу-яви полу-сна тогда сказал: «Будет это через три дня». Я тогда удивился: «Ну как это через три дня? Сейчас машина придёт, и мы на неделю уедем в Толстой-Юрт!». Но машина за нами тогда так и не пришла… Проходят эти три дня. Думаю: «Три дня прошло. И что? Ничего. Значит, это всё-таки был обычный сон». Вдруг где-то в два часа ночи прибегает посыльный и начинает кричать: «Где командир разведки, где командир?». — «Чего такое? Что случилось?». — «Боевой выход через полчаса!». — «Какой выход? Мы же в отпуске!». — «Всё, ребята, вперёд!». Мы, конечно, ждём. Буквально через две минуты прибегает наш командир: «Группа, на выход!». Группа — это мы. Спрашиваю: «Чего брать?». Он: «Всё лёгкое. Надо будет только разведку провести».

Местность вокруг была холмистая, здесь раньше были виноградники. Во время антиалкогольной кампании все эти виноградники пожгли. Броня идёт по дороге, а мы бежим вдоль этой дороги по канаве. Канава большая, метра два глубиной. Мы впереди брони бежали специально — а вдруг в канаве ждёт засада!

Опасный участок прошли, сели на броню и рванули дальше. Вышли на холм. Перед нами — Терский хребет. Наша задача было вычислить, есть ли на хребте «духовские» укрепрайоны, какое у них вооружением и чем они будут встречать наши войска, если завтра здесь начнётся битва.

Прямо перед нами — равнинка небольшая, с километр. Ехать по ней вперёд глупо. Ну, выйдем, допустим, мы на равнину тремя бээмпэшками. «Духи» нас сверху, не особо напрягаясь, просто сожгут и всё… Думаю: что делать? Говорю: «Сейчас похулиганим маленько!». Мне как раз дали второго номера. Это был контрактник, который к нам недавно приехал. Сергеем звали. Говорю: «Давай, Серёга, погоняем! У тебя задача — только наблюдать. Я буду кое-что делать, а ты сиди и фиксируй, что и откуда стреляет. Он говорит: «Ну ладно, давай. А что ты делать будешь?». Я: «Сейчас увидишь».

Наша броня стояла сзади внизу под нами, «духи» её не видели. Я открыто поднял за спину снайперскую винтовку, чтобы издалека было видно — это снайпер идёт. Только поднял — с той стороны одно что-то бухнуло, потом — второе. Серёге кричу: «Фиксируй!». И побежал по склону. «Духи» увидели, что снайпер бегает, и начали по мне лупить! Буквально вся «духовская» линия ожила, всё стреляет. Расстояние вроде такое, что по мне сложно было попасть. Но отдельные элементы долетали!.. По связи мне второй снайпер кричит: «Начальство спрашивает, что у вас там происходит?». — «Да ничего…». — «Я примерно так и сказал». — «Держись этой версии».

Серёгу спрашиваю: «Ты засёк?». Он: «Я засёк». — «Тогда всё, возвращаемся на базу». Комбриг юргинский на меня орёт: «Ты что там делал?». Я: «Мы вежливо попросили „духов“ показать, чем они богаты. Мы это зафиксировали». Комбриг: «Дуракам закон не писан! Ладно, дальше я поеду с вами». До этого он находился в 3-м батальоне, который отдельно стоял. Мы его на полпути подобрали.

Комбриг сначала на «уазике» ехал, потом перепрыгнул на броню. В этот момент я невольно для себя отметил, что, поскольку комбриг с нами, он едет на первой броне, а меня смещает на вторую. Т-а-а-к! Похоже, что началось! Всё-таки сон оказался вещим. Вспоминаю, какие молитвы есть вообще, начинаю их читать. Читаю, читаю, читаю молитвы… Думаю про себя: «Мы же по равнине ехать будем!». И тут вдруг комбриг говорит: «Возвращаться будем через серпантин». Опс! Спрашиваю: «Командир, а чего так?». Он: «Так надо!». Думаю: «Вот она — моя дорожка!».

На серпантине вижу то место, которое видел раньше в так называемом сне. Мы к этому месту приближаемся, приближаемся… Я держал в руках снайперскую винтовку. Вдруг ни с того ни с сего заталкиваю винтовку в броню и беру автомат. В запасе я всегда носил с собой АКМ. На всякий случай, чтобы автомат из рук случайно не выпал, беру ремень автомата в «афганский замок». Это когда перехлестываешь ремень особым способом. Ремень на руку тебе не давит, но в то же время хорошо держится.

Приближаемся к тому самому месту, которое я видел во сне. Смотрю на него, как кролик на удава. (Уже потом я спрашивал себя, почему никому ничего не сказал? Но даже мысли такой не было кому-то об этом рассказать. Как будто что должно было свершиться, то должно было свершиться. Предопределение какое-то.) Смотрю на приближающееся место, смотрю, а дальше — чернота… Ничего не помню. Очухался уже в госпитале.

Оказалось, что фугас мы все проскочили. Моя машина тоже по кромке проскочила. Может, «духовского» подрывника нервы подвели, что он не вовремя нажал на пуск, может, ещё что-то. Я не знаю. Милость Божья. В результате все машины оказались между взрывами. А на моей, на второй, машине башню взрывом сорвало со стопора. Башня стала крутиться, моему бойцу серьёзно зашибло ребра.

Но я этого уже не помнил. Как мне рассказали, я чудом повис на ремне от автомата. После взрыва автомат залетел в люк, а я повис на ремне. Получается, что если бы не автомат с ремнём, я с брони бы точно слетел и там бы на дороге и остался. И «духи» меня, скорее всего, взяли бы. После этого случая молиться я стал чаще… И качественнее…

Потом я спрашивал отца Кирилла об этом явлении моего умершего друга. Он говорит: «Если бы тебе явился святой, ты бы думал не о том, что он тебе сказал, а только бы гордился тем, что к тебе святой приходил! А сами его слова забыл бы. А так ты прислушался. Мы же всегда прислушиваемся к мнению своих друзей. Молись о нём — и он будет молиться о тебе». Я эти слова отца Кирилла запомнил на всю жизнь. Часто думаю: друг всегда рядом. За меня есть кому Богу молиться.

При подрыве я получил серьёзную контузию. Она и сейчас периодически даёт о себе знать. Когда наступает период обострения, у меня в голове цифры исчезают. Но из госпиталя я сбежал к себе в часть на третий день. Очень не люблю лежать в госпиталях и больницах. Для меня просто непереносимо чувствовать себя жалким и немощным. Такое состояние — вообще приговор какой-то! Ребята как раз на бэтээре приехали меня навестить, документы привезли. Я им: «Документы медикам не сдавайте. Я с вами. Полежу у себя в части, там всё и пройдёт».

Приехали в часть. Меня встречает наш врач: «Ну что, возвращать тебя в госпиталь я не буду. Я догадывался, что ты так и поступишь. Не первый раз… Но смотри — двадцать один день никакого алкоголя!». Я говорю: «Как? Двадцать один день? У–у–у…». Он: «Я тебе сказал: двадцать один день, значит двадцать один день! У тебя контузия. Ты хочешь, чтобы у тебя мозги завернулись? Тогда возвращайся в госпиталь». Говорю: «Нет, остаюсь. Ухожу в сухой закон». Он: «Молодец. Но я тебя буду контролировать!». Хороший у нас был врач, Женей звали.

Почти сразу после этого разговора у нас начался бой. «Духи» ночью пошли на прорыв. Одного нашего бойца сильно посекло — руки, ноги… Дырявый весь. Женя ему массаж сердца делал. А потом (это было на моих глазах, я как раз привёз ещё одного раненого), он берёт, вскрывает парню грудную клетку и делает ему прямой массаж сердца! Боец ожил, вроде всё нормально. Но через некоторое время от кровопотери всё-таки скончался. Жене говорят: «Зачем ты это сделал? Ты же видел, что он умирает». Он ответил: «Я врач! И если у меня есть хотя бы один шанс из тысячи, я его обязательно использую».

Такие медики, как Женя, многих бойцов спасли своим героическим отношением к профессии. Человек работал на самоликвидацию. Никогда не прятался, всегда был вместе с наступающими. Он знал, что его место там. В Великую Отечественную войну бывало, что врачи засыпали на ходу. Так у нас то же самое было. Для меня Женя остался как образец военного медика. Человечище!..

За Первую чеченскую кампанию в отпуск мне удалось выбраться только один раз. Мне, как и многим офицерам, денег тогда не платили. Поэтому добирался я до Чукотки семь тысяч километров на перекладных. По дороге, в Новосибирске, ко мне подкатили местные бандиты. Они откуда-то узнали, что я снайпер. Говорят: «Мы знаем, что у тебя нет денег». И предложили завалить доморощенного местного мафиози. Я им ясно ответил: «Нет, ребята, вы обратились не по адресу».

От мамы я скрывал, что в Чечне воюю. Адрес-то у нас был вроде безобидный — «Москва-400». А потом в газетах написали, что «Москва-400» — это Чечня. Мама узнала — и в слёзы… Конечно, нашим родным часто трудно было понять нас, прошедших войну. Уже после Чечни мы поехали в отпуск к одному из наших, к прапорщику. Приехали в Юргу. Сидим, жена его на стол накрыла. Вспоминаем одно, другое. Там ха-ха-ха, тут ха-ха-ха. Жена удивлённо нас спрашивает: «Вы чего, там в цирке были, что ли?». А муж ей на полном серьёзе отвечает: «Ты знаешь, если не смеяться, то можно просто чокнуться». Смеялись над всем. Тому, что на самом деле было очень страшным, потом даёшь такую оценку, что всё превращается в анекдот.

Со мной тоже случались такие истории. Снайперы — ребята особенные, определённого склада ума. Однажды, когда меня убивали, наши смеялись от души! Как-то я залез в кирпичную кладку. И вдруг с той стороны снайпер начинает эту кладку разбивать! При этом откровенно надо мной издевался. Знал, что я никуда не денусь. Если встану, чтоб хотя бы на землю упасть, он меня тут же снимает. Если пойду хоть в одну, хоть в другую сторону — он тоже меня снимает. «Дух» знал, что я снайпер, и был уверен, что я попался. По кирпичику кладку сшибает. Развлекается… В этот момент один из наших выходит посмотреть, кто там из снайперской винтовки лупит? Видит, что по мне бьют словно в тире. Посмеялся от души. Потом мне говорил: «Вижу, как ты за кладкой сидишь, весь скрючился… Как ты смог там уместиться? Кладка-то всего четыре кирпича в высоту!». Он сначала посмеялся надо мной, скрюченным, а потом «духовского» снайпера снял. Получается, жизнь мне спас…

Был у меня очень интересный случай, он даже на видео снят. Уже священником я приехали в одну бригаду. Там командиром разведроты был Роман Щетнев. Он из Сергиевого Посада, Герой России. Я от его мамы письмо привёз и передачку. Мы разговорились и засиделись. Уходил я от него уже поздно вечером. И он дал мне сопровождающего. На всякий случай, чтобы «духи» меня не утащили. Между разведкой и основной частью бригады перешеек небольшой был. На разных горках они находились. При желании можно было кого-нибудь в этом месте захватить.

Смотрю: парень, который меня сопровождает, вроде снайпер. С винтовкой идёт. Надо, думаю, разговор с ним завязать. Спрашиваю: «Слушай, ты снайпер?». Он: «Да». — «Давно?». — «Ну да…». — «А ты по какой системе работаешь?». Он: «В смысле, по какой системе?». Я: «Ты по тысячной работаешь?». Он: «А что такое тысячная?». Я: «Ты что, тысячную не знаешь?!. Может, работаешь по шкале? Или по навыку?». Вижу — парень в ступор впал, как будто я с ним разговариваю на языке высшей математики. Говорю: «Так, боец, я понял! Завтра мы с тобой встречаемся, и я с тобой начинаю работать». Получается, ему просто вручили снайперскую винтовку, и он, как мог, так с неё и стрелял. На тот период — конец девяностых–начало двухтысячных — какие там были специалисты!

На следующий день мы вышли с ним на горочку. У меня с собой была видеокамера. Я её одному офицеру отдал и говорю: «Мы тут с бойцом уединимся». Он: «Пожалуйста, не вопрос. А почему именно здесь?». Я: «Хочу ему кое-что объяснить. А здесь сектор большой».

Начинаю бойцу объяснять, что такое тысячная, как по тысячной работать, что такое постоянные величины. Например, у дома одноэтажного высота такая-то, по ней расстояние до дома можно вычислить. Вон там столб телеграфный стоит, вон там — вышка высоковольтная. Для бойца это настоящее открытие было! Говорю: «Смотри, вон внизу селение. Человека видишь?» Он смотрит в прицел: «Вижу». Я: «Как думаешь, какое до него расстояние?». Он: «Метров пятьсот». Я: «Подставь его под планку. Берём средний рост сто шестьдесят пять сантиметров и вычисляем расстояние». Боец с удивлением поправляется: «Оказывается не пятьсот, а семьсот двадцать метров! Это же так точно!». Я: «Давай, столб теперь бери». Он: «До столба три километра двести метров». Я: «О-о, лучше дело пошло».

Объяснил ему кое-какие нюансы из личного опыта — как перепады температурные и ветровые определять хотя бы по внешним признакам. Если речь идёт о горах, там вообще свои условия. Он: «Ничего себе! Я этого не знал! Меня отпустили всего на два часа. Можно я тут ещё немного посижу? Сам себе расстояния до ориентиров попишу». А офицер всё это, оказывается, на камеру снимал! Говорит мне: «Я ребятам обязательно покажу, как батюшка бойцов стрелять учит!».

После Чечни я вернулся в Троице-Сергиеву лавру и пришёл к отцу Кириллу на исповедь. Исповедовался я подробно. Отец Кирилл меня в конце спрашивает: «Может, ты чего-нибудь Богу обещал?». — «Да вроде не обещал…». — «А ты подумай, вспомни». Думал, думал… Вспомнил: «Да, да! Обещал храм построить». — «Какой храм?». — «Обыкновенный храм. Участвовать буду или даже сам строить буду». Он говорит: «Да нет! Представь себе — построишь ты храм. Дальше что?». — «Батюшка там служить будет». — «А где ты этого батюшку найдёшь?». — «Не знаю. А что же делать?». — «Храм надо строить у себя в душе. Вот когда храм в душе у себя построишь, вот тогда можно и деревянный строить. А если построишь храм без батюшки, так там овощехранилище будет, может танцы будут. Мы же всё это уже проходили». — «Наверное, да…».

На прощание я попросил у отца Кирилла благословения на возвращение в Чечню. Тот ответил: «Оставайся здесь, твоя война закончилась». — «Батюшка, это невозможно! Я ведь единственный снайпер у себя в бригаде». Короче, в тот раз батюшку я не послушался.

В Чечне по дороге в свою часть я в первый же день подорвался на мине. После госпиталя приехал к отцу Кириллу. Он мне говорит: «Сбежать хотел? Теперь ты понял, что как военного тебя убили?». И это было истинной правдой. После подрыва у меня была такая продолжительная остановка сердца, после которой обратно люди уже не возвращаются. Я понял, что выжил только молитвами отца Кирилла. И на этот раз уже окончательно остался в Лавре.

Вот так отец Кирилл и дал мне направление на священство. Поначалу я сопротивлялся. Я вообще не считал себя достойным быть священником! А отец Кирилл мне говорит: «Знаешь, сколько нас с войны в Лавру в 1946 году пришло? Около двух тысяч! Что ж мы были все грешники такие, что ли, что не должны были заходить сюда? Война, когда ты защищаешь отечество, — это жертвенный подвиг. У нас ведь половина святых — военные». Я ему говорю: «Батюшка, вы посмотрите на меня! Какой из меня священник? Мне человеку в морду дать — никаких проблем, а вы мне говорите, чтобы я с любовью относился. Это не моё. Да и монахом я не хочу быть! Хочу, чтобы семья у меня была». Он: «Придёшь к этому. Когда-нибудь». Посмеялся я. Отец Кирилл: «Нельзя смеяться над старцами. Обещанное Богу надо исполнять». Вот в таком ключе он меня вёл, вёл, вёл… Однажды говорит: «Ты подумай! Ребят своих погибших помнишь?». — «Конечно, лицо каждого помню. Это же не забывается». — «А вот теперь ты скажи: кто будет за них молиться? Ну, родственники — за одного, за двух. А вот так, чтобы за всех? А о здравии, чтобы другие не погибли, кто будет молиться? Вот ты становись священником и молись!». Говорю: «Ладно, я подумаю».

Но мысли мне уже другие стали приходить в голову. Думал: правда ведь, священником хорошо быть. Действительно, кто кроме меня будет молиться за ребят? Кому ещё это нужно? Однажды ночью внезапно проснулся. Лежу, вспоминаю, как к нам батюшка на войну приезжал. Такой подъём духовный был! Всем мы ему очень сильно обрадовались. Почувствовали себя неуязвимыми. А если я стану священником, то снова в армию вернусь! Мне же проще, я ведь сам служил. Думаю: «Вот, точно! Можно совместить два в одном — и священник, и военный». Вот так я для себя внутри этот вопрос и решил. Всё сразу встало на свои места. Пришёл к отцу Кириллу и говорю ему: «Батюшка, я готов!».

Но была ещё одна проблема. Священником может стать или принявший монашеский постриг, или уже семейный человек. Я хотел, чтобы у меня была семья. Но ведь жил я Лавре! Где я здесь себе жену найду? Однажды отец Кирилл мне говорит: «Скоро Рождество. А на Рождество случаются чудеса!». На Рождество 1999 года на большую колокольню Лавры, где я подвизался звонарём, пришли студентки регентского отделения семинарии — петь колядки. Одна из них, Елена, и стала моей женой.

Уволился я из армии в 1998 году, а рукоположили меня в 1999-м. Надо вспомнить, что это были за годы… Неразбериха. Я два с половиной года числился на излечении после тяжёлой контузии. Долго не могли меня уволить. После рукоположения я остался в Сергиевом Посаде. Меня должны были отправить служить на Чукотку. Но владыка Анатолий тогда меня в Лавре оставил. Говорит: «Там, на Чукотке, некому будет тебя учить. Изучи годичный круг службы здесь, в Лавре, чтобы не было с тобой проблем».

В конце лета 1999 года началась Вторая чеченская компания. Владимир Шаманов тогда был командующим 58-й армией. Я с ним знаком, нашёл его. Он меня знал по ещё Первой чеченской, вспомнил. Говорю: «У меня к вам просьба, товарищ генерал. Можете мне сделать „зелёную карту“ в зону боевых действий?». Он: «Да я как раз хотел тебя об этом попросить! Не хочешь ли ты поехать в Чечню священником?». — «Запросто!». Он: «Вот видишь, наши желания совпали».

Перед этим у меня в психологическом плане был тяжёлый период. Представьте: я скакун, а меня поставили груз тягать! Я понимал, что это не то чтобы совсем не моё… Просто я не справлялся внутренне. Меня просто распирала потребность активных действий! Внутри себя я был ещё военный, а священник — только снаружи. Священство тогда внутрь меня ещё не проникло, не захватило целиком. Но по благословению отца Кирилла и с помощью генерала Шаманова я совместил два эти состояния — стал священником в зоне боевых действий.

Шаманов выправил мне бумагу с указанием оказывать мне всяческое содействие. В Чечню я поехал не один. Нас было трое — я, игумен Василиск из Лавры и ещё один монах, Аввакум. Отец Василиск — «афганец», войну прошёл. А отец Аввакум — из ростовских донских казаков. Он в Чечню рвался просто подышать кислым запахом сгоревшего пороха. Очень начитанный, активный. Но в командировке проблем он нам создавал немало. По незнанию, конечно. Он же монах, добрый человек.

Как-то раз Аввакум зашёл вместе с нами на рынок. Сначала мы шли втроём, потом Аввакум от нас оторвался. Мы-то с отцом Василиском знаем, что такое по кишлакам ходить. Оказалось, ему захотелось минералки купить. Поворачиваемся — а его нет в проходе! Кинулись назад — видим: он уже зашёл между палатками. Оказалось, какая-то женщина ему говорит: «Давай я тебе холодной минералочки дам!». Он и пошёл за ней в проход между рядами, в кусты. Я Аввакуму кричу: «Иди сюда!». Вытащили мы его из прохода, заодно и натыкали ему. Он: «Чего вы делаете?». Мы: «Ты соображаешь, куда пошёл?». — «Да за водой! Сказали, что там прохладная водичка». — «Тебе бы сейчас сделали прохладную водичку от уха до уха!». — «Да вы что? Это же женщина!». — «Здесь — женщина, а в кустах-то — мужики!». Аввакум говорит: «Я же не знал…». — «Теперь будешь знать. Не отрывайся, всегда иди только вместе со всеми!».

К нам просился ещё один монах: «Возьмите с собой!». Он связист, по молодости в десанте служил. Этот монах с отцом Василиском в одной части, в одно и то же время в Афганистане служил. Были только в разных ротах. Но его не отпустили. Говорят: «Они там полезут, куда не надо. Им хочется умирать — пусть умирают. А ты-то куда?».

Летом 2000 года в Ханкале нам выделили пустую палатку. В ней жил только один офицер. Над ним был совершён суд офицерский чести, с него сорвали погоны. Паникёр–ни паникёр… Нехорошие вещи, в общем, делал — стал подбивать других офицеров: «Давайте требовать, чтобы нам деньги большие платили! Что же мы, бесплатно приехали сюда жизнью рисковать, что ли?». И нам этот офицер говорит: «Вы же тоже не забесплатно?». — «Мы об этом не думаем». — «Но у вас тоже выгода есть!». — «Какая? Ну какая такая выгода у нас может быть? Одна выгода — умереть геройски». — «Так это же тоже выгода!». Посмеялись мы тогда над ним. Дурачок какой-то…

Из Ханкалы мы летали в Калиновскую, в Шали. А потом так удачно сложилось, что шёл борт в Барзой. Это зона Аргунского ущелья. Мы на нём и улетели. Барзой — очень известное место в Чечне. В Барзое стояла та самая 74-я юргинская бригада, в интересах которой я работал в Первую кампанию. Кроме них там были десантники, артиллеристы, у спецназёров был пост.

В одном из чеченских сёл я спрыгнул с бэтээра, чтобы купить минералки у русской женщины. Ко мне подходит офицер: «Как здорово здесь батюшку встретить! Вы откуда?». — «Из Сергиева Посада. А вы?». — «Из спецназа ВДВ». — «Я в Первую кампанию и сам служил в спецназе». — «Не может быть! Мой позывной тогда был «Кабан». А у вас?». — «Чукча-снайпер». Он чуть не подпрыгнул: «Ты же мне в январе 1995-го жизнь спас в Грозном! Меня на площади «Минутка» «духовские» снайпера зажали, а их кто-то уложил со стороны старого университета. Потом я узнал по своим каналам, кто меня выручил. Сказали, что это был «Чукча-снайпер». Вот такая вот состоялась у меня радостная встреча. Дивны дела Твои, Господи!..

В Барзое мы жили в юргинской бригаде. Однажды за один день покрестили сто двадцать человек! Можно даже сказать, что покрестили за один раз. Это же армия. Там нет такого понятия — «пришёл-ушёл». Желающих покреститься привели, построили. Мы с отцом Василиском в четыре руки их и крестили: один читает, другой помазывает, святой водой окропляет. Дело сделали просто величайшее! Такое чувство радостное возникло! И дальше так — каждый день. Приезжаем в одно место — шестьдесят человек крестим. В другое — тридцать, где-то — девяносто человек. И офицеры крестились. Помню, как один подполковник-десантник привёл своих бойцов креститься, шестьдесят два человека. Спрашивает: «А мне тоже можно покреститься?». — «Нужно!». — «Но я же старый, скоро на пенсию». — «Какая разница, сколько лет! Всё равно надо креститься». Подполковник: «Ну, раз так, я тоже в строй встану».

Помню, приехали мы с отцом Василиском в одну часть бойцов крестить. И там один боец мне говорит: «Скажите мне, батюшка, что мы здесь делаем? Это же чужая земля». Я: «А кто тебе такое сказал?». Он: «Ну, есть России, а есть Чечня. Пусть чеченцы отделяются и живут как хотят». Бойцы вокруг головами в знак согласия кивают. Я вижу, что они какие-то деморализованные. Говорю: «Внимание! Сейчас ликбез буду проводить. Вы знаете, что это за земля? В шестидесятых годах прошлого века красный карандаш Никиты Хрущева отделил эту землю от Ставропольского края. Хрущёв отрезал от Ставрополья три равнинных района и прирезал их к Чечено-Ингушской республике. Чеченцы ведь всегда в горах жили, на равнину не спускались». — «Правда, что ли? Это что же, Ставропольский край? Россия, получается?». — «Конечно!». — «Тогда мужики, всё понятно! Будем мочить!». Сразу настроение у людей переменилась.

У меня была газета «Московский комсомолец» тех времён, которую я долго хранил. Потом с переездами где-то потерял. Меня там похвалили. Точнее, обругали. Но если враги тебя ругают, значит, это они тебя хвалят. Однажды рядом с нами оказались корреспонденты из «Московского комсомольца». Нас берут в вертолёт, а их — нет. Они мне говорят: «Отец Николай, скажите, чтобы нас взяли в Калиновскую». — «Э-э, нет, мужики. Вы же такая грязная газетёнка! Как всегда обгадите всех и вся». — «Так нас не берут, поэтому мы так и пишем!». Говорю: «Нет! Вас, комсомольцев, никуда нельзя пускать!».

Потом приносят мне газету. В ней в первых строках написано: «Священник Николай Кравченко — хулиганствующий элемент Русской Православной Церкви». Да разве им объяснишь, что у меня детство хулиганское было. Я ведь в интернате жил. Как же было там не хулиганить? Как иногда говорил отец Василиск: «Ну что, отец Николай, мы с тобой маленько пошалили!». Это да, бывало такое… Зато бойцы нас хорошо принимали.

Как-то майор один на нас наскочил: «Вы тут приехали, а я вам безопасность должен обеспечивать. Вы что думаете, здесь Кутузовский проспект?!. Здесь война, ребята. Пулечка такая прилетит, тук — и всё…». Говорю: «Понятно. Пулечка, говоришь… Ну, хорошо. Успокойся ты! Ты чего руками машешь?». Смотрю, что мой тон и выражения его остановили. Говорит: «А почему вы мне так отвечаете?». — «Так вы сами начали, вот я вам так и отвечаю. Культурно будете говорить — я культурно вам и отвечу. Не нужна нам ваша охрана! Во-первых, мы с батей Афганом подышали, пока ты ещё в школе учился». Вижу — у майора рот закрылся. — «А в Первую чеченскую я вообще это ущелье на брюхе всё исползал. А ты мне сейчас объясняешь, что мне делать». Он: «Не понял… Ты же батюшка?». — «Да. Но в прошлом — действующий офицер». Майор спрашивает отца Василиска: «А вы?». Тот: «Солдат Красной армии».

Майор ушёл. Вернулся через часок. Видать, информацию пробил. Говорит: «Мужики, приношу вам свои извинения. Скажите, что вам нужно?». — «Дай нам по паре гранат на всякий случай. Как последний привет. Больше ничего не надо. И обеспечь фронт работы. Тебе же сказали, что нам надо вот туда и ещё вот туда! Дай бээмпэ или бэтээр, чтобы добраться. Охрана не нужна, только брату моему автомат дайте».

Тогда с нами был мой младший брат. Он в своё время тоже успел лиха хлебнуть, в Абхазии был. Так что ему всё это за радость было! Брату дали автомат, бронежилет, каску нахлобучили. Так он с нами везде и ездил.

Со временем количество тех, которых мы крестили, стало уменьшаться. В армию стали приходить уже крещёные. И постепенно острая необходимо крестить в зоне боевых действий отпала. А я ведь ещё помню те времена, когда крестить вот так было вообще невозможно. И это было совсем недавно!

Один раз я с ребятами, с разведчиками, даже на боевой выход вышел. Прошёлся, чтобы взбодриться, наверное. Почувствовать, что есть ещё порох в пороховницах. Отец Василиск говорит: «Зачем ты это сделал?». — «Батя, ты знаешь, я такое почувствовал удовольствие! Я зарядился!». Жена мне часто говорит: «Ну почему, когда ты возвращаешься из командировки в Чечню, ты такой хороший человек! Такой добрый! Ни на что не обращаешь внимания, ни на что не обижаешься. Почему так бывает именно после Чечни?». Действительно, когда я возвращаюсь из командировки, у меня весь негатив остаётся там. Я там заряжаюсь только позитивными эмоциями. Это многим кажется удивительным: с войны — и с позитивными эмоциями… Так я же и сам с войны! Вся моя активная жизнь практически там и прошла.

Служить на Чукотку я всё-таки поехал. Но потом с Чукотки меня забрал Синодальный военный отдел. Я стал ездить в командировки в Чечню уже от отдела. Посылали меня часто, примерно раз в месяц. Я не отказывался. Уезжал на войну на две, на три недели.

Как-то приехали в бэтэгэ (БТГ. Батально-тактическая группа. — Ред.) Ивановской десантной дивизии. Они стояли рядом с Гендергеном. Мы были там больше двух недель. Как-то с инженерной разведкой поехали на дальние посты. На постах я бойцов покрестил, причастил. Туда мы ехали через горное селение. Возвращаемся через то же самое селение обратно. А «духи» уже дорогу заминировать успели! На выходе из селения две мины в стенку обрыва поставили. Дорога проходила над речкой. Рассчитали так, чтобы нас взрывной волной вниз скинуло. Хорошо, что саперы ещё раз дорогу проверили…

Бывало, что и стреляли по нам. Чудом живыми оставались. Однажды остановились мы в известном в Чечне месте, я брату рассказываю: «Вот здесь наших бойцов расстреливали и сбрасывали вниз». Приехали мы на эмтээлбэ (МТЛБ. Многоцелевой транспортёр лёгкий бронированный. — Ред.). С нами был только один прапорщик. Он с автоматом, и брат с автоматом. Постояли мы на том месте, пофотографировали и уехали. А через полчаса, когда после нас мимо этого места колонна проходила, их обстреляли!

Цена за убитого или взятого в плен священника была очень высокая. Так что для боевиков мы были добычей более ценной, чем колонна. Боевики ведь понимают, что значит священник для поднятия боевого духа. И убить его или взять в плен считается гораздо более крутым, чем сбить вертолёт «Ми-24». До 1917 года в армии у нас священники были. Когда произошла революция и «Бога отменили», церковь была отделена от государства и признана антисоветской организацией. Но даже коммунисты понимали, что без духовных, душевных или хотя бы идеологических скреп не может быть единства в армии. Поэтому появились замполиты. Они должны были сплотить людей вокруг идеи мирового коммунизма. Замполитов в армии давно уже нет. Всё возвращается на круги своя, к исконной тысячелетней практике, к церкви.

Было время, когда пытались сделать ставку на военных психологов. Как-то в Чечне в 74-й бригаде мы встретились с таким штатным психологом, майором. Сперва он принял нас в штыки, как конкурентов. Прошло дней пять. Сидим мы с отцом Василиском вечерком, он подходит. Спрашивает: «Можно поговорить?». Отвечаем: «Да, пожалуйста». Сперва был лёгкий наезд. Но я почувствовал, что не за этим майор пришёл. И в конце концов его прорвало: «Ну, сниму я стресс с бойца! Ну, скажу я ему, где он прав и где не прав. А с меня кто стресс снимет? Это ваше здесь место, а не моё. Это вам надо здесь с людьми разговаривать. Я же по научным методикам работаю. А душа у человека — она же живая! Вы знаете то, что на самом деле человеку нужно».

Жизнь сложилась так, что из Военного отдела я вынужден был уйти. Ребёнок родился, пошли бытовые трудности. Одно, другое, третье… Ещё и жить было негде. Позже я нашёл для себя своеобразную отдушину: стал участвует в работе фонда «Омофор» и ездить по воинским частям. Фонд занимается оказанием помощи семьям погибших военных и изготовлением походных иконостасов для воинских частей. Очень интересная работа! Например, на подводную лодку обычный иконостас не поставишь. Там ведь нет лишнего места, каждый сантиметр имеет своё назначение. Автономка длится три месяца. Служба на лодке, конечно, нужна. Вымерили в каюте все расстояния и изготовили по результатам этих измерений походный иконостас, который на время службы растягивается, а потом убирается. Моряками это было принято просто «на ура»!

Однажды мы приехали в Вилючинск на Камчатке. Вручили личному составу одной из подводных лодок такой походный иконостас. Лодка эта только что вернулась из боевого похода, где провела стрельбы на «отлично». На плацу построилась вся эскадра. Развернули иконостас, и вся эскадра прошла перед ним парадным маршем, отдавая иконостасу воинское приветствие. Внутри у нас всё просто ликовало от радости. Такое великое дело сделали!

25 июня 2017 года у нас в Сергиевом Посаде была проведена военно-историческая реконструкция, посвящённая обороне Брестской крепости. Мы приняли в этом участие. В Софрино есть клуб исторической реконструкции. Там нам дали форму, оружие, боеприпасы. Прошлый раз на аналогичную реконструкцию набрали всех желающих. Но они же в атаку бегут как бараны, толпой! Смотреть на это было просто смешно. И организаторы решили: давайте-ка попробуем в следующий раз местное «Боевое братство» позвать, бывших военных.

Но когда бой начался, стало видно, что в реконструкции участвуют люди все воевавшие! Поэтому война у нас получалась почти настоящая! Мне в запале даже нос разбили. «Фриц» заехал. Он, как и я, тоже увлёкся.

Когда первая рукопашка с «немцами» прошла, «немцы» по команде свистка должны были отойти. А для нас это тоже была команда, что нам в Брестскую крепость надо отходить. Брестская крепость была обозначена большим банером. На нём напечатана большая фотография крепости, вырезаны входы. Раздался свисток, мы отходим и влетаем внутрь, за банер. «Немцы» в это время на горке выстроились. По сценарию сейчас для них должен был прозвучать второй сигнал к атаке. Вместе с нами за банер залетает подполковник из нашей организации. Командует: «Первый взвод — левая рука, второй — правая рука, третий взвод — за мной! По команде первый и второй взвод занимают фланги. Мы идём на прорыв, сметаем „немцев“, смыкаемся. И мочим их!».

Тут следом за ним влетает главный реконструктор: «Отставить! Какие такие „немцы“? Это же реконструкция! Там ведь тоже наши, только переодетые!». И тут мы поняли, что многих из нас действительно замкнуло… Мы как будто снова оказались на войне. Главный реконструктор сам тоже воевал, мы с ним в госпитале познакомились. И он понял, что мы собрались биться по-настоящему. Говорит: «Никаких взводов! Ведь по сценарию „немцы“ вас расстреливают!». Каждый из нас, участников реконструкции, представлял одного из двенадцати погибших участников обороны Брестской крепости. Были известны их фамилии и воинские звания. В конце реконструкции звучит метроном. Юнармейцы выходят из строя, идут прямо на нас. Называется фамилия: «Майор Фомин!». Представляющий его участник реконструкции встаёт, идёт и встречается с юнармейцем. Они встают лицом друг другу. Я был старшим лейтенантом авиации Пилипенко, он числился в списках погибших. Когда все встали, сбоку тихо раздается команда, которая слышна только нам. Мы с юнармейцами разворачивается и уходим в Брестскую крепость. Так была обозначена связь времён.

Горячка боя у нас прошла не сразу. У нас было боевое оружие, переделанное для стрельбы холостыми патронами. Было даже два пулемёта «максим». После окончания мероприятия мы из этого оружия ещё долго стреляли. Расстреляли все боеприпасы, какие были. Мне дали ППД, пистолет-пулемёт Дегтярёва. Я первый раз в жизни из него стрелял. Скорострельность у него просто чумовая! Нажимаешь на спуск — и семьдесят патронов улетают за несколько секунд. Но заряжать его я запарился. Только в конце научился нормально разбирать-собирать диск.

Был ещё смешной момент. С нами был сапёр. Он должен был заложить заряды, который обозначали бомбардировку крепости. По сценарию «немцы» во время первой атаки получили отпор и отошли. А затем предприняли бомбардировку. Перед крепостью была большая поляна. Дальше была полоса ограждения, за которой стояли зрители. Так было сделано по соображениям безопасности, чтобы в людей ничего не попало. Но когда стали взрываться заряды, комья земли стали залетать даже к нам в «крепость». Спрашивают сапёра: «Почему так получается?». Он: «Ну, я добавил зарядов, чтобы по-эффектней было…».

Мы же в душе все дети! Спрашиваем организаторов: «А когда ещё реконструкция будет?». Старший: «Ну, мужики, подождите…». — «Давайте ещё битву под Москвой сделаем. Коли начали, надо продолжать!». На реконструкции мы все так отвели душу! Возвращались такие довольные! Как будто внутри что-то отпустило. Говорю товарищам: «В этот раз мы проиграли. Но впереди у нас ещё 9 мая! Там будет взятие рейхстага! Для немцев наберём тех, кто в армии служил, но не в нашем «Боевом братстве». Оторвёмся! А я обязательно найду того, кто мне нос повредил…».

Конечно, не случайно эта реконструкции всем нам так понравилась. Когда я приезжал с войнушки домой, то сразу шёл на охоту. Мне обязательно надо было навернуть километров пятнадцать-двадцать по горам, походить по следу медведя… Так раньше на Руси всегда и делали. Поэтому и не было у наших предков после возвращения с войны особых проблем с психикой. Это сейчас условия жизни тепличные. Поэтому, когда сегодня люди с войны возвращаются, у них крышу и сносит…

Сейчас я служу в храме в честь Косунской иконы Божьей Матери в посёлке Глинково в Сергиевом Посаде. У нас с женой пятеро детей. Старший сын недавно поступил в лётное училище, будет гражданским лётчиком. Самый младший у нас ещё под стол пешком ходит. Прослужив священником уже больше пятнадцати лет, я хорошо понимаю, что от слова, наполненного силой Божией, намного больше врагов поляжет, чем от пули снайпера. И вот ещё что для меня очень важно: тем же словом Божиим я теперь столько людей смогу спасти! Что касается военной службы, то здесь я руководствуюсь простым принципом: от работы не отказываться, но на работу не напрашиваться. Если священноначалие мне скажет, что надо вернуться в Военный отдел, я туда вернусь.

Связист Волков

Краткая биографическая справка

Протоиерей Константин Волков, настоятель храма Воздвижения Честного Креста Господня в селе Дарна Истринского района Московской области, родился в 1962 г. в Москве. После окончания в 1980 г. средней школы №390 Куйбышевского района Москвы поступил в техническое училище №12, которое в 1981 г. закончил с отличием по специальности «Радиомонтажник». После окончания училища работал на московском радиозаводе «Темп».

С 01.10.81 г. по 30.10.83 г. проходил срочную военную службу в ограниченном контингенте Советских войск в Афганистане. За время службы совершил более семидесяти боевых выходов. Награжден медалью «За боевые заслуги» и знаком ЦК ВЛКСМ «Воинская доблесть».

В 1991 г. рукоположен в сан дьакона и в сан иерея. С ноября 1991 года по благословению митрополита Крутицкого и Коломенского Ювеналия приступил к восстановлению храма Воздвижения Честного Креста Господня в селе Дарна Истринского района.

22 ноября 2001 г. возведен в сан протоиерея и награждён Патриаршей наградой — медалью «Преподобного Сергия Радонежского» 1-й степени.

В 2006 г. окончил Московскую духовную семинарию. В 2013 г. заочно окончил Московский Государственный институт электроники и математики с присуждением степени бакалавра техники и технологии по направлению «Проектирование и технология электронных средств». В 2014 г. окончил Российский государственный социальный университет Москвы по специальности «Специалист по социальной работе».

Является членом Епархиального отдела по взаимодействию с Вооруженными силами и правоохранительными учреждениями. Женат, трое детей.

Рассказывает протоиерей Константин Волков:

— В армию меня призывали в Москве, было это 1 октября 1981 года. Накануне — проводы, застолье до утра… Утром пешком пошли на стадион «Локомотив», на сборный пункт. Провожали меня мама, папа, друзья, родственники. Я, честно сказать, не хотел, чтобы были затяжные обнимания и слезы — просто попрощался со всеми и сел в автобус. Нас повезли в Куйбышевский военкомат.

Там меня распределили в команду 268 или 286. Кто-то сказал, что это формирование для службы за границей. Тогда ведь много наших войск стояло в Германии, Венгрии, Польше и в других социалистических странах. Мы все так обрадовались, что поедем служить за границу! (Нас действительно отправили служить за границу. Но совсем не туда, куда мы предполагали…)

Сначала нас привезли в Таманскую дивизию, там переодели в военную форму. Пробыли в дивизии около десяти дней. Затем нас посадили в самолёт, а вот куда летим, не сказали. Когда приземлились, стало понятно, что Европой здесь и не пахнет… Мы оказались в Средней Азии. На поезде сначала доехали до Кушки, потом до Иолотани — это в Туркмении.

Была осень, но в это время там ещё очень тепло. У меня была проблема с носом, поэтому мне хотелось служить где-нибудь поближе к югу, так что климат этот для меня был в самый раз.

В Иолотани мы пробыли месяца два-два с половиной. Почему-то больше всего я запомнил строевую подготовку. Ещё побегали, конечно. А вот серьёзной боевой подготовки не было: на стрельбище съездили, там немного постреляли, на этом всё и закончилось… Зато лекций об интернациональном долге было очень много! Мы стали понимать: похоже, дело пахнет Афганистаном… Когда это стало ясно окончательно, я и все мои друзья не могли дождаться — когда же в Афган? Чего в этой Иолотани делать? Помню, что страха не было. Наоборот, все рвались, и я рвался.

Наконец нас построили на плацу и объявили, что отправляют в Афганистан. И если кто не хочет ехать, пусть сделает шаг вперед. Из всего батальона вышел, по-моему, только один человек.

Нас посадили в самолет, и 30 декабря 1981 года мы прилетели в Кабул. Из нашего призыва со мной летели ещё человек десять. Переночевали, а на следующий день, 31 декабря, прилетели в Баграм. Вот такой новогодний подарок!

С аэродрома пешком пошли в свою часть — 781-й отдельный разведывательный батальон 108-й мотострелковой дивизии. Там я попал во взвод связи — до армии я увлекался радиотехникой, у меня даже была гражданская специальность «радиомонтажник». Обрадовался: буду связистом, да ещё и в разведке! У многих парней в то время это было пределом мечтаний. Все, как один, мечтали быть десантниками, чтобы носить тельняшку и голубой берет. А разведка — ну это вообще круто!

Я умею неплохо рисовать. Поэтому сразу же в честь праздника сделал для ребят во взводе новогоднюю газету. Праздничный стол у нас был просто шикарный! В те времена многие продукты в Союзе были дефицитом. А здесь на столе было всё! Хорошо помню своё отличное новогоднее настроение.

Но первое радужное впечатление от Афганистана развеялось очень быстро. В первых числах января душманы стали обстреливать наше расположение из минометов. Мне тогда ещё даже штатное оружие не дали. Небольшая паника, народ бегает туда-сюда. Я спросил, что мне-то делать? Дали катушку с проводом и сказали, куда с ней бежать. Передал её старослужащему, который сидел в командно-штабной машине — на этом моё участие в отражении нападения закончилось.

На первое настоящее боевое задание я пошёл уже через две недели, в середине января 1982 года. Шла Панджшерская операция. Мы поехали на своей броне, я — на бэтээре «Чайка», специальной машине, обеспечивающей связь подразделений. По дороге душманы открыли огонь по нашей колонне. Ребята стреляли в ответ и из открытых люков, и из-за брони. Почему-то не было страшно. Не верилось, что меня могут убить.

Приехали на место, расположились. Рядом с «Чайкой» встала боевая машина разведки. Я делал, что приказывали: там надо связь обеспечить, здесь завести дизель-генератор.

Рядом с тем местом, где мы остановились, был небольшой кишлак, горка, а за ней — горная речка. Я слышал как наши бросали в неё гранаты, глушили рыбу. Рыбачили, короче… Мне понадобилось отойти по нужде. Расположился за одним из домов, метров в пятнадцати от наших позиций, курю. Вдруг слышу: почти над моим ухом, не больше, чем в полуметре, просвистела пуля! Ну, думаю, какая-то шальная. Но следом вторая, ближе… И вот тут я впервые реально ощутил страх и прочувствовал всю красоту жизни! Стрелять по мне могли только с маленькой горки напротив. Я быстренько натянул штаны и — пулей к своим! Очень не хотелось погибнуть при таких совершенно негероических обстоятельствах…

Не знаю, кому пришло в голову по мне стрелять. Вокруг стоял целый батальон! Бред какой-то… Тем не менее, нашёлся такой снайпер. Может, конечно, это кто-то из наших стрелял, чтобы приколоться.

В тот раз я в горы ещё не ходил, оставался на технике, поэтому как конкретно проходила операция, не знаю. Но вроде, всё было нормально. Когда в начале февраля мы вернулись в дивизию, нас встречал полковой оркестр! А ещё меня ждала огромная радость — пришли письма! Я получил их сразу целую стопку, читал почти месяц.

Во время службы во взводе связи я в основном находился в батальоне в расположении части, иногда дежурил на коммутаторе. Постоянно ходить в горы я стал в феврале-марте 1983 года, когда перешёл во вторую роту нашего батальона.

Командовал второй ротой старший лейтенант Андрей Погонец. Замечательный человек! У нас было полное взаимопонимание. Да и все мои сослуживцы в один голос вспоминают его как очень достойного командира. Как связист, я должен был постоянно находиться рядом с командиром или там, куда он меня поставит. Связист — он и в Африке связист. Если не будет связи, то, считай, тебя на карте нет, ты для своих просто не существуешь.

18+

Книга предназначена
для читателей старше 18 лет