Имидж

«Проснувшись в сон,

Я видел в этом сне…»

«Я видел пророка, познавшего

все краски мира, все предметы,

и искусства его, и науки,

и удовольствия, и чувства,

и вобравшего все его образы.

Наполни ими песни твои, сказал он,

не ломай больше головы

ни дня, ни часу,

ни над целым, ни над частью,

наполни песни свои образами,

сделай их основной основ,

и станут они для всего светом

и песней восторга, эти образы…»

«Истинных песен твоих

нет ни в песнях твоих,

нет и в отдельных мелодиях,

нет ни в чем. Но из целого

как результат вырастает наконец

и выплывает крупный полношарный

Образ.»

Уолт Уитмен

Квартира моя расположена на шестнадцатом этаже нового дома, стоящего на набережной. Из окон виден город на другом берегу, и если присмотреться, можно различить дом, в котором живёт Ольга. Но это только утром.

Сейчас, на закате, дома за рекой сливаются в одну полосу, внизу — темно-синюю, а сверху — оранжевую от закатного солнца. Я стою у окна, курю, смотрю на закат и слушаю блюзы.

Сегодня мне хотелось побыть одному. Но не только из-за этого я отговорился от Ольги дежурством, отключил телефон и остался один на один с умирающим Солнцем…

— Это не люди! Это не люди! Это не люди!

Голоса отдавались в его голове целый день, наполняя её тяжёлым, отрешенным от всего ритмом. И он не знал, куда уйти от них, как выбросить из головы это монотонное бормотание.

А началось всё утром. Он пришёл на работу, чуть опоздав, и зайдя в своё отделение, остановился. Такого ещё не было. Все двадцать семь больных, глядя прямо перед собой, ходили по кругу друг за другом и одновременно выкрикивали:

— Это не люди! Это не люди! Это не люди!

Потом один из них, доставленный в клинику позавчера, крикнул:

— Листья травы!

И остальные принялись размеренно выкрикивать:

— Листья травы! Листья травы!

На Врача никто мне обратил внимания. Он поискал глазами санитаров. На месте был только один, да и тот сидел за столом, вжавшись в спинку стула, явно ошарашенный этой странной демонстрацией. Врач подошёл к нему.

— Здравствуй, Лёня. Давно это здесь?

— Минут двадцать… Здравствуйте.

— И как началось?

— Да никак. Всё было нормально, потом один вышел на середину… Все остальные тоже… Молча выстроились в круг и начали ходить. А теперь вот кричать начали.

— Ну, а вы что?

— Ничего. Алексей за дежурным врачом побежал. Мы тут вообще ошалели сначала.

— Да, есть от чего. Похоже, массовый психоз… И без видимой причины.

В это время больной, крикнувший про листья (он, очевидно, был лидером), повернул к ним голову, долго, совершенно трезвым взглядом, посмотрел на Врача, остановился — и все больные сразу же опустили головы и молча, медленно, разошлись по койкам. Раскрылась дверь, и вошёл санитар, а за ним Юрий Иванович, старый психиатр, ходячий музей клиники.

— Ну, что тут у нас происходит, коллеги?

Они вкратце рассказали ему о случившемся.

— М-да, случай эксквизитный. Ну, что ж, — Юрий Иванович зевнул. — Всем аминазинчику. А этому, запевале, — двойную дозу.

— Подождите, Юрий Иванович. Я прежде побеседую с ним.

Юрий Иванович пристально посмотрел на Врача, сказал: «Плеоназмы!», и ушёл.

А Врач пошёл в свой кабинет, попросив санитаров привести к нему Лидера через полчаса.

Лидер слышал распоряжение Врача. Он настороженно огляделся по сторонам и, дождавшись, когда санитары займутся своими делами, вышел на середину палаты. Больные тут же окружили его плотным кольцом. Лидер достал из-под пижамы засушенный кленовый листок. Все посмотрели на него, потом на Лидера.

Лидер закрыл глаза и тихо сказал:

— Помни!

— Помним! — хором отозвались остальные.

Лидер опустил голову. Все разошлись. К нему подошёл санитар.

— Ну, пойдём. Тебя доктор осмотреть хочет.

И Лидер пошёл к Врачу.

Врач листал его историю болезни. «Больной обнаружен на территории клиники 14 июня. Сидел на скамейке в саду, одетый в макинтош серого цвета и осенние туфли. Попытки медперсонала вступить в контакт закончились безрезультатно. Дежурным врачом было принято решение о целесообразности амбулаторного обследования на предмет выяснения психического статуса. При первичной беседе фамилию, имя, отчество, место жительства и работы выяснить не удалось. Проведена консультация профессора. Клинический диагноз: маниакально-депрессивный психоз, фаза депрессии. Принято решение о госпитализации. При помещении в клинику оказывал сопротивление, кричал: „Спящие очень красивы, когда лежат без одежд… Они текут, словно реки, с востока на запад, когда они лежат без одежд…“ Назначен феназепам, амитриптилин. Состояние улучшилось…»

Врач отложил историю болезни и с улыбкой посмотрел на Лидера.

— Ты знаешь Уитмена?

— Да. Он почти такой же, как я. — глухо ответил Лидер, глядя в пол.

— Чем же он отличается от тебя?

— А чем Вселенная отличается от Земли? Она всеобъемлюща.

— Вот как? Хорошо… Скажи, зачем вы ходили по палате и кричали?

Лидер поднял голову и посмотрел на Врача, и от этого взгляда Врачу стало не по себе.

— А вы вот налейте себе на темя расплавленного свинца, тогда всё и поймёте. Видите, как просто. — Лидер широко улыбнулся.

Врач помолчал. Было ясно, что это — всё, чего он сможет добиться сегодня от странного пациента.

— Ладно. — сказал он. — Можешь идти.

У двери Лидер обернулся и снова посмотрел на Врача. И снова Врачу стало не по себе.

Лидер смотрит в окно, привычно применяя мысли к обстановке, и яркий огонёк, бегущий по нейронные цепям, освещает летний профиль реки, усталые ветви деревьев и аминазиновые сны обиженных судьбой.

Портрет сегодняшнего вечера написан верно, каждая деталь на этом старом лице гармонирует со всеми остальными, логика, облеченная в идеальные формы (хотя, где он, идеал?), проявляется в танце причудливых теней, которые слышат страстный шёпот саксофона, с современной быстротой меняющего гармонии каждые четверть такта.

Полностью отдавшись свободному течению мысли, Лидер легко вписывается в это полотно, становясь одним из связующих звеньев в его сюжете, и лишь слегка трансформируя цвета.

Он думает о женщинах, но лёгкий аромат Climât и ажурное бельё не занимают его. «Цвет женских глаз не всегда согласуется с цветом женских чулок».

Он думает о мужчинах и детях, но лишь пытаясь связать воедино разорванные нити бёртоновского действий, оправданных принципом вседозволенности в пределах уголовного права.

Шёпот травы волнует его, запах летнего вечера действует как V-газы (V — vita или victoria?), вводя в оцепенение бушующие нейроны. Постепенно всё погружается в темноту, всё, за исключением одной мельчайшей цепочки, где искорка бьётся сияющей птицей, горит вечным вопросом, загадкой Сфинкса, смысл которой — в Человеке Разумном.

Лидер — не Эдип (по крайней мере, ему так кажется). Но нет, нет того всеобъемлющего… И горит, горит единственная цепочка в спящем под спудом разуме, и чувствуется близость пробуждения, медленно открываются глаза, вывернется расстояние до субъекта, подбирается экспозиция, значение диафрагмы. Скоро останется лишь нажать на «пуск» — и молнией мелькнёт этот мир в кромешной тьме, и щелчок затвора ознаменует начало восстановления кристаллов драгоценного металла…

…Больные, повинуясь его неслышному приказу, улеглись спать. Мирно дремали санитары. Нет ли где ошибки? Да и не зря ли он вообще за это взялся? Как это сказал сегодня Сосед №3: «Петух гордый, моряк стройный, а женщина красивая»?

Сосед №3 беспокойно заворочался на койке, застонал, потом сел, открыл глаза, взглянул на Лидера, подошёл к нему и, приложив руку к груди, быстро заговорил:

— Почему, я вот почему, мне, конечно, никто не сказал об этом, и где я не вычитал это… это и нигде не показано. Я думаю и твёрдо знаю, что эта материя движения весь земной шар. Да, я думаю, я думаю долго, ведь воздух — не живой, ну, кислород, водород, всё это мёртвые вещества, а мне теперь представляется, что вся населяющая окружающую атмосферу зелень окутывает, всё это двигает в то же время, вот я считаю, что и зарождалось то. Почему женщина, вот эта материя, по-моему, весь род на земле происходит…

Лидер пристально посмотрел на него, одними губами прошептал: «Помни!». Сосед №3 успокоился, лицо его разгладилось и порозовело, он лёг на постель и уснул.

Лидер снова посмотрел в окно. Город, еле видневшийся вдали, казался бронзовой пепельницей с дымящимися окурками заводских труб. Спасибо Медицинским Братьям, Леониду особенно, за болтливость. Лидер обернулся к санитару. Тот во сне протянул руку к воображаемой бутылке, налил в воображаемый стакан и выпил. Крякнул, опустил голову на большие руки и продолжил спать. Лидер протянул к нему растопыренную ладонь:

— Красный свет…

Санитар заулыбался во сне, зачмокал губами и задышал чаще.

Лидер всё ещё смотрел в окно. Взгляд его постепенно угасал, становился стеклянным…

В бескрайней степи догорало Солнце. Мужчина, женщина и ребёнок спали на земле, и обнаженные тела их были прекрасны в своём единении с ней, с Великой Матерью-Землёй. Гордые, открытые лица, медленное дыхание… Спящие текли, словно реки… Текли, словно реки… Закат догорал. Тела чернели, сливаясь с землёй, растворялись в ней… И остался только оскаленный череп. Он стоял на кубе, задрапированном тяжелой бордовой тканью… Медленно выкатилась наверх Луна, и в её бледном свете из земли вырастали невиданные, фантастические цветы…

Лидер заволновался.

— Спасите! Спасите! SOS! SOS! Спасите!…

Цветы всё росли, росли, закрывая горизонт… SOS! SOS!

— Ну-ну, тише, милый, тише! Сейчас, сейчас… Набрал шприц? Давай руку-то, давай…

Внезапно в дверь позвонили. Раз, другой, третий. Потом постучали. Врач не открывал. Стучали всё громче. «Придётся открыть». За дверью уже стали кричать. Кричал Художник. Врач открыл. «Неудобно получилось, сегодня ведь наш день», — подумал он. Обычно пятничный вечер отводился на совместное просиживание за картами. Третий партнёр, Музыкант, обычно приходил позднее, часов в девять, и к этому времени Врач и Художник как правило успевали надоесть друг другу.

Художник был экстравагантен, как и всякий человек без стабильного заработка. Себя он называл «личностью, лишенной комплексов» и гордился этим, что давало ему силы быть душой разнообразных компаний и любимцем женщин, охотно прощавших ему эту раскомплексованность и ухаживавших за ним как за ребёнком.

— Здорово, брат! — он сунул Врачу заляпанную масляной краской пятерню. — От себя не уйдёшь!

— От тебя не уйдёшь! Здорово! — Врач пожал ему руку, и тот зашагал прямо на кухню.

— Жрать хочу зверски, целый день только газировка да кефир. Скоро импотентом стану!

— Комплексуешь? — поддел его Врач.

— Э, да у тебя тут не густо! — Художник не обратил внимания на шпильку. — Давно бойкот магазинам объявил? Или зараза какая прокосила?

Он выволок из холодильника котелку полукопчёный колбасы, кусок сыра и начал с проворством грызуна поглощать всё это, не утруждая себя приготовлением бутербродов.

— А давай ко мне в пациенты. — предложил Врач. — Хавчик хороший, три раза в день, плюс полдник.

— Что я, псих, что ли? — осведомился Художник с набитым ртом.

— Во-первых, ты действительно псих, и редкий, а во-вторых, подкормишься там. Заодно и отделение мне оформишь. В качестве трудотерапии.

— Если бы ты знал, дружище, как ты прав! — вдруг совершенно серьёзно сказал Художник и отвернулся.

— Ты что? Что-нибудь случилось?

— А-а, ладно… Скажи лучше, какого черта ты на телефонные звонки не отзываешься? Я весь вечер звонил, сначала тебе, потом Ольге. Она сказала, что ты на дежурстве. Звоню в больницу — говорят, домой поехал. Я сюда, а ты забаррикадировался. Ну, что стряслось?

— Да так, интересный случай на работе. Совсем даже забыл, что сегодня пятница, телефон отключил.

— Так я исчезну.

— Сиди уж… Всё равно, настроения нет.

— И на том спасибо. — Художник снова отвернулся.

— А с тобой что? Какие-то неприятности?

— М-м… Не знаю даже, как назвать. Чушь какая-то… Не знаю…

— Ты что? — уже всерьёз забеспокоился Врач.

— Да нет, ничего… Просто надо с мыслями собраться. — Художник раскладывал на столе дерево из целых и сломанных спичек. Дерево получалось голым и скучным…

Вновь раздался звонок. Это пришёл Музыкант. Он вошёл в кухню, сполоснул руки под краном и, делая себе сэндвич, произнёс:

— Вечер добрый, братья. У меня был жуткий, странный день…

— Да подожди ты! — перебил его Художник. — Вечно вперёд лезешь!

Музыкант удивлённо посмотрел на Врача и замолчал. Художник закрыл глаза и начал говорить…

Стало темно. Он оцепенело поглядел на потолок, но ничего не увидел. Подождал, пока глаза привыкнут к темноте и осторожно пошёл к окну. Город был тёмным, по крайней мере, та его часть, которую можно было увидеть из окна: уже второй раз за неделю отключили свет.

И снова, как в прошлый раз, дикая, первобытная темнота обрушилась на него со всей своей силой. Стало трудно дышать, в голове закружились сумбурные мысли. Он, не отрываясь, смотрел в окно, на затихшие каменные джунгли. Домов не было видно. Изломанная линия, очертившая крыши, разделяла две зоны — чёрную и тёмно-серую. Постепенно первое оцепенение прошло, и его потянуло на улицу.

Лифт не работал, и спускаться с двенадцатого этажа довелось пешком, скользя рукой по стене и предельно осторожно наступая на ступени. Наконец, он вышел на улицу. Тишина была непривычной для нового района большого города. Лишь изредка проезжали по улице автомобили, неверным светом фар освещая мостовую. Он закурил. Спичка ослепила его, в глазах осталось красное пятно. Он потёр их, прислонился спиной к подъездной двери и поглядел на соседние дома. В окнах дрожали красноватые блики — люди не хотели мириться с темнотой.

Чувство одиночества прошло, пристутствие людей опять ощущалось во всём. Вдобавок, тишину нарушил стук женских каблучков. Женщина приближалась. Шаги были неровными, неуверенными, словно она шла на ощупь.

— Слава Богу, вы курите! — сказала она. — Иначе я бы прошла мимо вас.

— Да, темень кромешная… — вяло согласился он, будучи совсем не расположенным к каким бы то ни было разговорам.

— Понимаете, я ищу один дом, и никак не могу найти, а в темноте я совсем теряюсь, я здесь ни разу не была, в этом районе, я приезжая, понимаете? — женщина говорила очень быстро, слегка запинаясь. — Вы не могли бы мне помочь?

— Постараюсь. — сказал он, пытаясь разглядеть её лицо.

— Мне нужен шестнадцатый дом. — сказала она.

Это был его дом. Он облегченно вздохнул про себя — хоть по дворам лазить в темноте не придётся.

— Вот этот дом. — сказал он. — Я здесь живу.

— Правда? Очень хорошо. Скажите, а здесь один подъезд?

— Один.

— А девяносто пятая квартира на каком этаже?

— На двенадцатом, — ответил он, слегка обалдев, — это моя квартира.

— Значит, это ты, Игорь? А я тебя не узнала! — обрадовалась она.

И в это время зажегся свет. Игорь посмотрел на женщину. Худое, бледное лицо, чуть запавшие щеки, небрежно расчесанные волнистые волосы, большие серые глаза. Он её никогда не видел, в этом он был уверен. Нет, не видел.

— Я вас тоже не узнаю…

В глазах женщины мелькнули огоньки, из радостных и чуть усталых они вдруг стали хитрыми.

— Хм, неудивительно… — глухо, как бы про себя, произнесла она и, замолчав, пристально посмотрела ему в глаза. Он смутился, что редко с ним бывало, и чтобы загладить смущение, сказал:

— Ну что же, если вы ко мне, то пойдёмте.

В лифте она не отрывала от него взгляда, и он, не зная, куда деть глаза, стал разглядывать стены кабины. Они были испещрены царапинами, надписями: «Лена — дура», «Free Love», «Цой жив» и прочее. Как раз под «Цоем» была совсем свежая надпись «Она Придёт Завтра». Буквы ещё светились, не успев почернеть от пыли.

Лифт остановился, они вышли из кабины и, открывая дверь, Игорь услышал радиосигнал точного времени и голос диктора: «Московское время ноль часов ноль-ноль минут.»

Наступило завтра. Женщина вошла в квартиру, закрыла за собой дверь, и застыла, остановившись посреди прихожей.

— Проходите. — сказал он. — У меня беспорядок, так что уж извините.

— Ничего, ничего, не страшно. Свари мне пожалуйста кофе, я очень устала. — она села в кресло, положила голову на спинку и закрыла глаза. Лицо её сразу сделалось каменным, неживым. Что-то шевельнулось в его душе, какое-то смутное воспоминание, — и тут же погасло. Он отправился на кухню, поставил на плиту кофейник, закурил — и перед ним снова возникли её глаза. Глаза — единственное, что было знакомо ему в этом лице. Так бывает на улице, когда встречаешь человека со знакомым лицом, потом полдня вспоминаешь, как его зовут, и наконец понимаешь, что у него глаза твоего друга или соседа, только глаза, а всё остальное — чужое.

Где же он видел эти глаза?

— Игорь! — донеслось из комнаты. — Я уже устала ждать!

«Гостья совершенно лишена комплексов.» — подумал он и понёс кофе в комнату.

Странно, но несмотря на всю необычность своего появления и поведения, гостья не вызывала в нём раздражения, хотя женщины менее болтливые и более скромные обычно раздражали его после двадцати минут знакомства. И ещё. Ему всё-таки не давали покоя её глаза…