Бесплатный фрагмент - Ид

Их было семь.

Простак приходил самым первым, а Умник всегда опаздывал. Любовник являлся, когда вздумается, и уходил, когда захочется. Вредина, казалось, ночевал прямо здесь. Сирота тихонько садился в уголочке, глядя на свои ботинки, и его даже не всегда замечали. Стратег приходил, как договаривались, минута в минуту. Занимал старинное кресло-качалку у камина и окидывал полутемную комнату суровым взором.

А Невидимка был Невидимкой.

Они условились не называть имен, и знали друг друга только по прозвищам.

Нельзя сказать, что их привлекла друг к другу взаимная выгода, и уж точно не симпатия. В один из вечеров Вредина, рассевшись на диване с наглым видом, проскрипел противным голоском:

— Удивительно, как такие разные люди оказались в одной комнате.

— Да еще по такому дурацкому поводу, — добавил Умник, стараясь устроиться на шатком стуле.

Я подошел к столу и зажег свечу.

— В чем-то мы друг на друга похожи, — мелодичным, приятным голосом пропел Любовник. Он занял место на диване рядом с Врединой, которого другие избегали. — Мы все одиноки, и у нас нет детей.

— Нас никто не любит.

Все вздрогнули и с удивлением посмотрели в угол, откуда доносился жалобный, тихий голос. Сирота сидел там прямо на пыльном полу, угрюмо уставившись в сторону. Его одежда была неопрятной и грязной.

Умник, хмыкнув, сложил руки на груди.

— Тебе надо работать над собой, дружок. А то всю жизнь в углу просидишь.

Сирота, хлюпнув носом, глухо повторил:

— Мы никому не нужны. Вот почему мы здесь.

Вредина, болтая коротенькими ножками, сморщил старческое личико.

— Одежду постирать не пробовал? Или новую купить. Тогда бы мир отнесся к тебе получше.

Мы все ждали, что вот сейчас парень воспрянет духом, встанет в полный рост, и достойно ответит Вредине, этому мерзкому карлику. Он, как всегда, еще ниже опустил голову и пробормотал:

— Моя мама… она меня никогда не любила. У меня с рождения отняли самое ценное и дорогое. Разве новая одежда это изменит?

— Твоя мать была шлюхой, — скривился Вредина. — На кой черт по ней плакаться? Шла бы она со своей любовью.

─ Ты просто не нашел свою женщину, ─ сказал Любовник. ─ Которая заменит тебе всех остальных и полюбит таким, какой ты есть.

Умник сделал вид, что его сейчас стошнит. А Вредина отмахнулся:

─ Нужно уметь защищать себя, любит тебя мама или нет. В том доме, где я жил раньше, про меня распускали гнусные сплетни. И думаете, я стерпел? О нет, господа!

Он замолк, оглядывая наши лица с многозначительным и хитреньким видом. Держал и держал паузу, знал, как мы хотим услышать продолжение.

Первым не вытерпел, конечно, Простак.

─ Да говори уже! Дальше, дальше, что было дальше? Как можно так не уважать других?

Но злобный уродливый карлик подождал еще несколько секунд, а потом выпалил:

─ Что же вы думаете? Я пошел им навстречу? Сделал первый шаг, открылся миру, отбросил гордость и изменил себя? Да черта с два! Конечно, я отомстил. Я переехал в другой дом, подальше от этих тупых ублюдков, а потом вернулся. Ночью. Со спичками и канистрой бензина.

И снова замолк. Все уже зубами скрипели. Только Стратег сидел в кресле-качалке прямой, как палка, в костюме, застегнутом на все пуговицы. Лицо напряженное, взгляд волевой, губы сжаты. Ох, и хорош же он был. Я ему завидовал и хотел быть таким же. Но я был таким только иногда. И каждый раз чувствовал, что лишь рисуюсь.

─ Ну и? ─ с насмешкой спросил Умник. ─ Не томи, давай припев.

Вредина пожал плечами.

─ Я забрался на чердак, облил все бензином и сжег этот клоповник к чертовой матери. Жильцы сгорели. Все триста с гаком человек.

Ошеломленное молчание нарушил Стратег:

─ Если это правда, в чем я сомневаюсь, ты просто дурак. Эксперты наверняка выяснили, что это поджог. А если бы сгорели не все? Начались бы расспросы. На тебя бы первого подумали.

─ Нет, я был уверен, что меня не поймают. На первый раз никого не ловят. А вот если бы я вошел во вкус и сжег еще один дом… Беда преступников в том, что они не могут вовремя остановиться.

Простак схватился за голову:

─ Погибли невинные люди!

─ Где ты видел невинных людей? ─ с презрением ответил Умник, щуря глаза за стеклами очков.

─ Ну, эти ладно. А дети?

─ Тех выродков, которые там бегали по коридорам, детьми не назовешь, ─ сказал Вредина. ─ Наглые отродья, не уважающие взрослых. Представляю, что бы из них выросло. Думаю, я совершил благое дело. Если бы тот священник, который вытащил из проруби тонувшего четырехлетнего Гитлера…

─ Не тебе это решать!

─ По крайней мере, я отомстил. А не плакался в уголочке, какой я несчастный.

Стратег кашлянул, и все заткнулись. Почему-то его всегда слушались.

─ Сирота прав, нас собрала здесь не любовь друг к другу. Человек человеку волк. Мы общаемся только из-за выгоды, а не бескорыстного интереса. Предлагаю приступить к тому, ради чего мы пришли.

Он наклонился, сунул руку в портфель и достал стопку бумаги с распечатанным текстом.

Я подумал: да, самое время.

Приступить к тому, ради чего мы пришли.

К чтению рассказов.

Стратег, наморщив лоб, некоторое время проглядывал листы, а потом начал читать громким, уверенным, четким голосом.

КОРОЛЕВА ЧЕРНОГО ЗАМКА

В озаренный дрожащим светом факелов тронный зал Черного Замка вошли шесть рыцарей.

Минуту рыцари стояли посреди зала, с недоумением оглядывая пустующий трон и длинный, уставленный винами и яствами стол в центре зала. Вошел слуга в красно-золотых одеждах. Поклонился.

— Позвольте от имени Королевы Сибиллы приветствовать вас в стенах Черного Замка. Госпожа рада видеть всех целыми и невредимыми.

— Передайте Королеве, что мы рады еще больше, — заявил, усмехаясь в рыжую бороду, один из рыцарей. — Завтра кое-кто из нас уже не будет целым и невредимым!

— К сожалению, — продолжал слуга, — Королева сейчас не здорова, и не может оставить свои покои. Покамест принимать вас в Черном Замке поручено мне. Можете звать меня Виктор. К вашим услугам.

Слуга поклонился.

— Турнир начнется завтра. Вас ждет ужин и отдых в мягкой постели. Прошу к столу.

Рыцари расселись. Под каждым на стуле расплескался походный плащ. Виктор удалился. В зал семенящим шагом вошли служанки. Пока девушки разливали по кубкам игристое вино, будущие противники обменивались настороженными взглядами.

Сероглазый рыцарь с гривой серебристых волос встал с кубком.

— Я думаю, раз уж нас собрали здесь вместе, мы все должны представиться.

Вслед за ним поднялись остальные.

— Кто начнет? — спросил одноглазый рыцарь в белом плаще.

— Я, — рыжий поднял кубок. — Сигурд, Рыцарь Рассвета. Мой цвет — красный.

И правда, его плащ был красного цвета.

— Вальмон, — томно пропел кареглазый юноша с золотистыми волосами. — Рыцарь Любви. Мой цвет — розовый.

— Ламберт, — с улыбкой представился рыцарь с серебристыми волосами, обводя всех ласковым взглядом ореховых глаз. — Рыцарь Надежды. Мой цвет — светло-зеленый.

Ламберт непонятно отчего рассмеялся. Его смех звучал, как звон колокольчиков.

— Ярослав, — бросил одноглазый. — Рыцарь Истины. Белый цвет.

Все взгляды обратились на двух оставшихся, которые не произнесли ни слова и все еще держались отчужденно.

— Хтон, — сквозь зубы процедил рыцарь с выбеленными сединой волосами. На изуродованном шрамами худом лице сверкнули синие льдинки глаз. — Рыцарь Смерти. Мой цвет — черный.

— Морган, — сказал голубоглазый юноша с локонами светлых волос. — Рыцарь Тайны. Мой цвет — серый.

Пригубили вино. Сели.

— Никогда не слышал про Орден Тайны, — объявил Вальмон, расплескивая под собой на стуле розовый плащ. — Морган, из каких ты краев?

— Мой дом очень далеко отсюда. На западе.

— На западе? — переспросил рыжий Сигурд. — Черт возьми, там шла Война!

— Да. Это случилось в наших краях. Десять лет назад на Войне погиб Король Эрик.

Смущенное молчание.

— Извини, Морган, — сказал Ярослав. — Ты не можешь помнить Войну. Ты еще…

— Слишком молод, — закончил Морган с печальной улыбкой. — Однако я все хорошо помню. Я был Ее участником. И совершил немало подвигов. Король Эрик особо отмечал меня, и даже включил в свою свиту.

Рыцари изумленно переглянулись.

— Как? — вскричал Сигурд. — Сопляк знал Короля Эрика!

— Я бился с ним плечом к плечу. Эрик погиб у меня на глазах.

Снова молчание. Нарушил его Хтон.

— Я думаю, каждый из нас должен рассказать другим то, что знает о турнире.

— Я начну, — смеясь, сказал Ламберт. — Мы здесь по приглашению Королевы Сибиллы. Лично я получил письмо на гербовой бумаге, подписанное лично ею.

— Я тоже, — сказал Ярослав.

— Я храню его здесь, — выдохнул Вальмон, прикладывая ладонь к сердцу.

— Все получили приглашение, — кивнул Хтон.

— Нет, — прозвучал голос Моргана. — Я не получал.

— Как? — вскричал Сигурд. — Мальчишка явился без приглашения! Он нарушил правила турнира!

— Нет, — покачал головой Морган. — Гарольд, Рыцарь Судьбы, носивший плащ лилового цвета, покончил с собой. Приглашение Сибиллы пришло, когда он уже три дня гнил в могиле. По правилам, если один из приглашенных отказался…

— Никто никогда не отказывался, — вставил Сигурд.

— Как откажешь, когда приглашает ТАКАЯ женщина! — выдохнул Вальмон, закатывая глаза.

— …или не смог прибыть из-за непреодолимых препятствий, вместо приглашенного в турнире может участвовать любой, кто отвечает требованиям Сибиллы.

— Что за требования? — спросил Сигурд.

— Этих требований три, — сказал Хтон, поднимая на рыжего холодные глаза. — Каждый рыцарь должен отличаться исключительной силой и отвагой.

— Это я, — закивал Сигурд, накладывая себе на тарелку куски мяса. — Настоящий мужик!

— Он быть опытным мужчиной, — сказал Вальмон, опустив глаза с длинными ресницами. — Познавшим ЛЮБОВЬ.

— Третье условие, — обронил Морган. — Участник турнира должен быть свидетелем смерти дорогого человека. Или не-человека.

— Я видел, как умирала моя мать, — сказал Ярослав.

— А я был свидетелем смерти моей возлюбленной, — вздохнул Вальмон.

— Я видел смерть моей маленькой дочери, — с невозмутимым лицом отчеканил Хтон.

— А я потерял всех родственников, — с заливистым смехом объявил Ламберт.

— А я видел, как сдох мой пес! — расхохотался Сигурд, подвигая к себе блюдо с жареным поросенком.

Морган промолчал.

— Итак, — подытожил Ламберт. — На турнир приглашаются шесть рыцарей, удовлетворяющих требования Сибиллы. Турнир проводится раз в год, каждый год с тех пор, как десять лет назад погиб Король Эрик, а его вдова Сибилла заживо похоронила себя в стенах Черного Замка.

— Этого я никогда не понимал, — сказал Вальмон. — Что заставило такую красавицу обречь себя на одиночество в этом… склепе?

— Турнир — это четыре испытания. Победитель только один. Никаких призовых мест.

— Да, — с дрожью в голосе сказал Вальмон. — И победителя ждет награда — ночь с Королевой Сибиллой.

Молчание. Каждый думал о своем. Вальмон блаженно улыбался. Слышалось только чавканье Сигурда, налегавшего на королевские яства.

— Да, — сказал рыжий, подавая служанке знак налить еще вина. — Я слыхивал, Сибилла не только смачная баба, ей еще и на любовном ложе нет равных.

— Откуда тебе знать? — скривился Хтон.

— Мне рассказывал рыцарь, победивший на первом турнире.

Все по-новому взглянули на Сигурда. Только Морган остался безучастным.

Воодушевленный всеобщим вниманием, Сигурд приосанился.

— Видели бы вы его глаза, когда он рассказывал о ночи с Королевой.

Он вдруг замолк. Оглядев будущих противников, спросил:

— А вы чего не жрете? Ждете, когда еда сама вам в рот влетит?

— После Мертвого Леса у меня нет аппетита, — сказал Хтон. Подвинул к себе тарелку. Начал вяло ковырять вилкой тушеное мясо.

— Ну, как хотите, — усмехнулся Сигурд. — А я, наоборот, голоден как волк. Такой страх нужно заесть. Советую всем набить брюхо. Завтра нам понадобятся силы.

— Как звали того рыцаря? — спросил Ярослав.

— Какого?

— Победителя первого турнира.

— А разве ты сам не знаешь? — спросил Сигурд.

— Хотелось бы ответить «да», но мой Орден и мой цвет запрещают лгать. Я слышал о победителях турнира, но ни с одним не встречался.

Сигурд задумался.

— Да я и сам не помню. Помню, что мужик был хороший. Было в нем что-то, вызывавшее уважение. Молчаливый, слова не вытянешь. Рассказывал больше про Сибиллу, как она хороша, да про Мертвый Лес.

В наступившей тишине Морган незаметно для всех встал. Подошел к стене, на которой висел портрет Короля Эрика.

— Мертвый Лес, — промолвил Ярослав. — Это было ужасно!

— Бесконечная серая пустыня, — зловещий и торжественный голос Хтона эхом отражался от стен. — Покрыта золой и пеплом. И из молочного тумана проступают зловещие силуэты голых, сухих деревьев, тянущих к бесцветному небу кривые руки…

— Ни зверей, ни птиц, — в голосе Ламберта звучала неподдельная грусть. — Только странные звуки живут таинственной, призрачной жизнью в глухой тишине.

Вальмон вздрогнул.

— Я слышал будто бы детский плач. Очень странный… и страшный.

Никто не обращал внимания на Моргана, который, стоя у стены, рассматривал древний гобелен, висевший рядом с портретом Короля. Художник изобразил королевскую охоту — мертвецы в истлевших камзолах ведут на поводках оскалившиеся скелеты собак. В левом нижнем углу гобелена голые люди с собачьими головами пожирают живого младенца.

— Невыносимый звук, — Сигурд отодвинул тарелку, вытер бороду. — Леденит кровь. Я ехал через лес по тропе, ведущей к Черному Замку. И тут эта девочка начала свое нытье. Очень странное, тоскливое, будто из потустороннего мира. Я ехал и ехал, а она все ныла и ныла. Казалось, она никогда не заткнется. Ищешь ее глазами, и не понимаешь, где она — слева? справа? сзади? Вокруг одни деревья. Меня так и подмывало повернуть коня с тропы и начать искать ее в тумане, чтобы… чтобы…

— Заставить ее замолчать, — сказал Хтон.

— Да. Но я не свернул. Знал, что пропаду. Под конец девочка уже не плакала, а скорее… выла, что ли.

— Мяукала, — сказал Ярослав. Его передернуло от отвращения.

Ламберт заметил, что Морган встал из-за стола и разглядывает гобелен на стене.

— Морган, а ты ничего не слышал?

Юноша повернулся к остальным.

— Я думаю, нам всем пора отправляться в свои комнаты. Перед турниром нужно выспаться.

— Ты прав, — Ламберт встал из-за стола. Вслед за ним поднялись остальные.

Распрощавшись, рыцари разбрелись по комнатам.

Когда в тронный зал вошла Королева Сибилла, рыцари одновременно повернули головы.

Сигурд, облизнувшись, выпятил грудь. Глаза Вальмона восхищенно заблестели. Ламберт рассмеялся. В холодных глазах Хтона вспыхнул мрачный огонь.

Морган выглядел равнодушным.

Сибилла внесла в зал округлое тело богини, облаченное в лиловое, расшитое золотыми нитями платье. Ее высокая полная грудь и соблазнительные изгибы бедер на миг лишили рыцарей дара речи. В свете факелов блестели черные волосы; возлежавшая на них бриллиантовая диадема переливалась всеми цветами радуги.

Рыцари преклонили колена, опустив головы.

Сибилла ослепительно улыбнулась, показав белые жемчужные зубки.

— Рада видеть вас у себя, храбрые рыцари, — сказала она. — Вы проявили истинную доблесть, пробравшись к Замку через Мертвый Лес.

Рыцари встали. На лице каждого было особое выражение, но все смотрели в черные, лукаво блестящие глаза Сибиллы.

Сибилла пересекла залу, взошла по ступенькам. Села на трон. Виктор, занявший место у трона по левую руку от Королевы, обратился к участникам турнира:

— Королева просит каждого из вас назвать свое имя, Орден и предназначение.

Вперед вышел Сигурд. Опершись на эфес меча, преклонил колено.

— Сигурд. Орден Рассвета. Мой Орден поручает мне бороться с драконами, ведьмами, оборотнями и прочей нечистью, которая мешает роду человеческому расселиться по земле.

Сибилла, одарив рыцаря милостивой улыбкой, чуть пригнула в легком поклоне прелестную головку. Сигурд, бросив на грудь Королевы алчный взгляд, вернулся в строй.

— Вальмон. Орден Любви. Мой долг — защищать прекрасных дам.

Королева изогнула тонкую бровь.

— И крестьянок?

— О, титул не имеет значения. Женщина, будь она крестьянка или королева, есть прекраснейшее творение Создателя, которое нужно оберегать от зла. В чем я имею счастье видеть свое земное предназначение.

— Хтон. Орден Смерти. Мое ремесло — справедливость. Я защищаю несправедливо обиженных и караю виновных.

Взгляд Сибиллы стал задумчив. Она кивнула. Хтон, сухо улыбнувшись, выпрямился.

— Ярослав. Орден Истины. Я борюсь с ложью и ищу правды.

Ярослав замолчал, глядя на прекрасную Сибиллу единственным глазом.

— Позволь спросить. У тебя нет одного глаза. В каком бою получил ты свое увечье?

— То был не бой. Я солгал. В наказание Магистр Ордена выжег мне глаз.

— Что ж… сурово, но справедливо. Каковы же цели твоего Ордена?

— Цель моего Ордена — установление на земле Царства Истины.

Сибилла улыбнулась.

— Похвально. Но сколь необходимо это ваше… Царство Истины? Не согласен ли ты, что ложь иногда лучше правды?

— Я вас не понимаю.

— Многие святые вещи — вера, надежда, любовь — есть ложь, по крайней мере, заключают в себе толику лжи. И ложью порой возможно принести людям много добра, тогда как правда почти всегда губит.

— Мой Орден не вдается в такие тонкости. Добро, построенное на лжи, рано или поздно обернется великим Злом.

Вперед выступил Морган. Сибилла побледнела. Кивнула.

Не опуская глаз, Морган припал на колено.

— Морган. Орден Тайны. Моя миссия — скрывать очевидное, а тайное делать явным.

С улыбкой Морган смотрел в глаза Сибилле. Ее ресницы дрогнули. Она тихо спросила:

— Орден Тайны? Никогда о таком не слышала.

— Мало кто слышал. Орден создан недавно. Десять лет назад. Сразу после Войны.

Рыцари с изумлением наблюдали, как на бледных щеках Сибиллы расцветают алые пятна.

— Что происходит? — шепотом спросил у Ламберта стоявший рядом Ярослав.

— Наш юный друг понравился Королеве, — сияя улыбкой, ответил Ламберт.

Морган, не дожидаясь кивка Королевы, встал и, повернувшись к Сибилле спиной, направился к остальным.

— Постой, храбрый рыцарь, — хриплым от волнения голосом окликнула Королева. — Позволь спросить: сколько рыцарей в твоем Ордене?

Морган бросил через плечо:

— Один.

Ламберт преклонил колено. Он улыбался и, кажется, был счастлив.

— Ламберт. Орден Надежды. Делаю все то же, что и мои дорогие друзья, но с особой целью: защищать мир и гармонию, возрождать веру, вселять в сердца надежду.

Ламберт звонко рассмеялся. Сибилла улыбнулась. Смех юноши стер с ее лица неприятный осадок от знакомства с Морганом.

— С кем же ты воюешь, Ламберт?

— Мои враги — страх, безверие и упадок духа.

Ламберт поднялся. Вслед за ним поднялась Сибилла. Лицо ее приняло торжественное выражение.

— Прекрасно, — сказала она, спускаясь по ступенькам. — Такие люди нужны, особенно в наши мрачные времена.

Царственной походкой прохаживаясь по залу, Королева молвила:

— Рада сообщить вам, что первый из четырех этапов турнира — Испытание Страхом — вы уже прошли.

Все, кроме Моргана, изумленно переглянулись.

— Путь через Мертвый Лес — вот первое испытание. Многие храбрецы его не выдерживали. Тайна. Неизвестность. Постоянное напряжение нервов в ожидании неведомой угрозы, которая так и не приходит. Некоторые рыцари сворачивали на полпути. Иные сходили с ума.

— Королева, — молвил Ярослав. — Что там? В Мертвом Лесу?

— Я не знаю, — улыбнулась Сибилла. — Никто не знает.

Она обвела рыцарей взглядом.

— Итак, второй этап турнира. Испытание Болью.

— Чтоб меня, — сказал Сигурд, оглядывая заставленную орудиями пыток комнату. Другие рыцари промолчали, но их взгляды выражали то же чувство.

В земляном полу комнаты слуги вырыли яму, засыпав ее раскаленными угольями. Сибилла стояла у дальней стены, так, что яма разделяла ее и вошедших рыцарей. Виктор прикрыл дверь и занял место слева от входа.

— Попрошу вас снять сапоги, — сказала Сибилла. Рыцари выполнили ее просьбу.

— Ордалий продолжается до тех пор, пока двое из вас не сдадутся. К следующему этапу турнира останется четверо.

— Начнем, — сказал Хтон.

— Чем быстрее, тем лучше, — пробормотал Ярослав, глядя на раскаленные докрасна угли в яме. Даже с расстояния десяти шагов он ощущал исходящий от них жар.

Королева подошла к яме. Наклонилась. Достала из ямы раскаленный уголек. Сжала в кулачке.

— Ширина ямы — двенадцать шагов, — с улыбкой сообщила она.

Сибилла разжала кулачок. Уголек упал на пол, рассыпавшись искрами. Королева показала рыцарям багрово-черный ожог на ладони.

— Тому, кто перейдет яму, я позволю поцеловать его.

Хтон с бесстрастным лицом шагнул к яме. Его оттолкнул Сигурд.

— Прочь с дороги! Я первый!

Страшно крича, рыжий в несколько огромных шагов одолел яму. Глаза выкатились, на лбу выступила испарина. Каждый раз, когда его голая ступня опускалась на раскаленные угли, шипело, в воздухе пахло горелым мясом. Вальмон зажал рот ладонью.

— А-А-А! — закричал Сигурд, падая на колени перед Сибиллой. На ступни Сигурда было страшно смотреть: сожженная кожа шла лопающимися волдырями; оголенное мясо почернело.

— Невероятно, — выдохнул Ярослав.

Сибилла с неизменной спокойной улыбкой наблюдала, как могучий Сигурд на четвереньках ползет к ней. Взгляд Королевы был холоднее ледяных вершин неприступных гор. Лишь в глубине их блестели искорки удовлетворения.

Сигурд схватил Королеву за руку. На ее лице появилось выражение брезгливого веселья. Выпятив губы трубочкой, Сигурд поцеловал ожог. Снизу вверх глядя в холодно-насмешливые глаза Сибиллы, прохрипел:

— Моя будешь. Знай. Только моя.

Сибилла, запрокинув прелестную головку, расхохоталась. Сигурд, охая, отполз в сторону, скорчился на полу у столика с пилами и сверлами.

Ламберт, весело смеясь, в несколько прыжков перемахнул яму. Его ноги почти не пострадали. Он даже смог, хромая, подойти к Сибилле. Встал на колено и поцеловал ожог.

— Жаль, что я не первый, — с улыбкой сказал он.

— Надеюсь, и не последний, — отвечала Сибилла.

Вальмон замер у края ямы. Прекрасные серые глаза расширились. Закусив губу, Рыцарь Любви шагнул в яму, сделал несколько отчаянных шагов. Лицо юноши исказилось. Он выпрыгнул из ямы, заплясал на обожженных ступнях.

— Выбыл, — изрекла Сибилла.

Вальмон жалко улыбнулся.

— Извините, Королева. Я не могу… так. Ведь вам не угрожает опасность!

Хтон, поджав губы, медленным шагом перешел на другую сторону. Ноги его пострадали меньше, чем у Сигурда: угли уже остывали.

Морган шагнул к яме, и улыбка Сибиллы пропала. Он прошел яму твердым шагом, глядя ей в глаза. Все видели, что Королева будто бы особо радеет за то, чтобы Рыцарь Тайны одолел яму. Тот, ни разу не вскрикнув от боли, перешел на другую сторону.

Королева протянула ему открытую ладонь. Морган поклонился.

— Извините, Королева, но это слишком большая честь для меня.

Он отошел в сторону. Лицо женщины на миг исказилось обидой. Но она быстро овладела собой.

— Следующий! — крикнула она.

Ярослав долго стоял на краю ямы.

— Уважаемый рыцарь, — кашлянул Виктор. — Королева покорно просит вас: решайтесь скорее! Вы задерживаете остальных.

Вскинув голову, Ярослав сказал:

— Я не могу. Знаю, что не пройду испытания. Мой долг честно признаться, чтобы не обманывать других, и главное — себя.

— Что ж, — сказала Сибилла. — Честность достойна уважения не менее, чем доблесть.

Она повернулась к остальным.

— Вам три дня, чтобы залечить ожоги. После — третий тур. Испытание Смертью. Всего доброго, господа.

Сибилла покинула комнату пыток. Вслед за ней вышел Виктор. Вбежали слуги, взяли под руки Сигурда. Сам он не мог ходить.

Вальмон и Ярослав, стараясь не смотреть в глаза бывшим соперникам, сбросили доспехи, оставили щиты. Без всяких прощаний удалились. Их ждал обратный путь через Мертвый Лес.

Ламберт, Хтон и Морган обменялись настороженными взглядами. Теперь их четверо. А скоро останется один. Каждый всей кожей ощущал приближение роковой минуты — окончания турнира.

— По крайней мере, они смогут рассказать, что видели Сибиллу, — усмехнулся Хтон. — Не каждый может этим похвастаться.

— Нам тоже есть чем гордиться, — глаза Ламберта заблестели. — Поцеловать ожог на руке Королевы! Я и надеяться не смел. Когда я прикоснулся к нему губами, это было что-то невообразимое. Восторг счастья охватил меня.

— Да, — кивнул Хтон. — Я тоже почувствовал нечто в этом роде. В Сибилле, верно, что-то есть. Обычно телесный контакт с женщиной не вызывает у меня сильного отклика.

— А на Королеву, похоже, наши муки тоже не произвели особого впечатления. Заметил, как она была спокойна?

— Ну, ты-то ей понравился.

— А ты что думаешь? — обратился Ламберт к Моргану.

— Королева, конечно, оказала нам великую честь, позволив поцеловать у себя ручку. Жаль только, у троих из нас ничтожные шансы рассказать об этом кому-либо.

Морган развернулся и вышел из залы. Хтон и Ламберт переглянулись.

— Что это с ним? — спросил Ламберт.

— Парень себе на уме, — сказал Хтон.

Три дня пролетели быстро. Слуги под пристальным наблюдением Виктора смазывали ступни рыцарей целебными снадобьями, и ожоги зажили на диво.

Утро турнира. Слабое солнце казалось призрачным в белесом небе, бросая жидкие снопы лучей на построенную во внутреннем дворе Черного Замка чашу амфитеатра.

Сибилла остановилась на пороге. Раздетый до пояса юноша стоял у окна, глядя, как слуги ногами топчут усыпанную опилками площадку для турнира.

— Входи, — не оборачиваясь, бросил Морган.

Сибилла вздрогнула.

— Ты еще не готов?

— Я как раз собирался сосредоточиться, когда ты вошла. Что тебе нужно?

Сибилла поджала губы.

— Мог бы повежливее с Королевой.

— Мы оба знаем — ты уже десять лет никакая не Королева. Если Король мертв, то и Королева тоже.

— Как видишь, я жива, и жива неплохо.

Губы Моргана скривила холодная усмешка. Таким другие рыцари его не видели.

— Я ехал сюда через всю страну. Я видел опустевшие деревушки, разрушенные города. Усталые лица крестьян. В сточных канавах плавают дохлые крысы. И посреди этой серой пустыни, залитой унылым дождем — роскошные замки. К ним съезжаются экипажи. Из освещенных окон льется музыка, доносится смех. Страной давно правят регенты. Их прихлебатели, отгородившись от народа крепостными стенами, пируют и устраивают балы. А ты, — Морган повернулся к Сибилле, — прячешься здесь, в Черном Замке, и развлекаешь себя тем, что заставляешь лучших воинов Королевства резать друг друга.

Ресницы Сибиллы дрогнули.

— После гибели мужа все потеряло для меня смысл. Я живу в постоянном страхе. Политика — грязное дело. Пусть ею занимаются другие. Это слишком тяжкая ноша для хрупких плеч слабой женщины. Я одного хочу. Любви.

Устремленный на юношу взгляд черных глаз был ясен.

— И потому ты сделала своим любовником Виктора?

Сибилла промолчала.

— Он ведь не слуга. Он регент. Верно?

Сибилла приблизилась.

— Как только ты выступил вперед, — прошептала она. — Тогда, в тронном зале… Посмотрел мне в глаза… Я сразу поняла, что между нами есть невидимая связь. Для того я и устраивала эти турниры. Я тебя всю жизнь ждала. Все искала в глазах этих мужланов, которые, облизываясь, пялились на меня, то, что увидела в твоих глазах.

— А что ты увидела?

— Понимание. Ты меня насквозь видишь. Всю, до дна.

Сибилла провела ладонью по его груди.

— Какой страшный шрам. Где ты его получил?

— На Войне.

— Было больно?

— Да.

— Можешь ли ты чувствовать боль? Там, в комнате пыток, ты прекрасно держался.

— Боль легко терпеть. Страдать человека заставляет страх.

Сибилла убрала ладонь с его груди.

— А другие? — спросила она с лукавой улыбкой.

— Мне нет до них дела.

— Ты их презираешь?

— Я ими восхищаюсь. Каждым из них. Они заслуживали лучшей участи.

— О да! Разве не смешно смотреть, как они из кожи вон лезут? Как унижаются.

— Они думают, что получат тебя.

— Ну да. Один из вас получит.

— Мы с тобой оба знаем, что нет.

Лицо Сибиллы застыло. Она отшатнулась.

— Я желаю тебе погибнуть сегодня!

Морган, поклонившись, сказал ей вслед:

— Считайте, моя Королева, ваше пожелание уже исполнено.

И в полдень герольды подняли к бледному небу длинные трубы. Над башнями Черного Замка взметнулись флаги с гербом Королевства — белым единорогом на красно-золотом фоне.

Королева заняла почетное место на трибуне. Виктор сел по левую руку от нее. Остальные трибуны пустовали. Судья в черной мантии бросил жребий.

На круглую грунтовую площадку под молочным небом вышли Сигурд и Ламберт. Латы тускло сияли в лучах бледного солнца. Рыцарь Рассвета, оскалился, поднял меч, прикрылся слева прямоугольным щитом с символом Ордена — василиском. Ламберт с улыбкой смотрел на противника. Его щит был овальной формы. Эмблема — солнце с волнистыми, похожими на женские волосы лучами.

Сигурд, повернувшись к трибуне Королевы, потряс мечом.

— Сибилла! — проревел он. — Помни, что я сказал! Ты моя! Моя!

Королева встала. Взмахнула белым платком.

Сигурд, в красном плаще, кинулся на Ламберта, один за другим обрушивая яростные удары. Рыцарь Надежды, в светло-зеленом, ловко отбивался и уворачивался. Сверху, с трибуны, казалось, алый огненный вихрь налетел на летнюю лужайку. Сибилла спокойно наблюдала. Сигурду удалось ранить Ламберта в плечо. Рыцарь Надежды зашатался. Сигурд, повернувшись к трибуне, поднял обагренный кровью врага меч.

— Ужас, — поморщился Виктор.

Сибилла улыбнулась.

— Ах, если бы ты знал, какое наслаждение видеть их боль и страдания! Знать, что храбрейшие мужи Королевства гибнут, убивая друг друга, и все это — ради тебя…

А на площадке огненный вихрь снова налетел на зеленую лужайку. Усыпавшие площадку опилки окрасились кровью Ламберта. Тот припал на колено. Взревев, Сигурд обрушил меч ему на голову. В последний момент Рыцарь Надежды успел поднять меч. Сталь со скрежетом врезалась в сталь. Сигурд поднял над головой меч. Ламберт, собрав остатки сил, отбил щит Сигурда в сторону. Вонзил меч в брюхо противника. Сигурд изумленно воззрился на пробившее латы лезвие, наполовину погрузившееся в плоть его живота. Меч пал на испачканные кровью Ламберта опилки.

Рыжий упал лицом вниз. Судья воздел к небу бледную костлявую руку.

Ламберт пал на колени рядом с телом поверженного врага. Со стоном перевернул Сигурда. Стащил с головы противника остроконечный шлем. С жалостью вгляделся в мертвое лицо.

— Прости, друг, — прошептал Ламберт. Поцеловал холодеющие губы мертвеца.

— Блестяще, — сказала Королева. Ее глаза горели. — Блестяще!

Ламберта увели под трибуны. На площадку вышли Хтон и Морган. Королева в волнении теребила на груди жемчужное ожерелье.

Морган стоял прямо. Сибилла не могла с трибуны разглядеть выражения его лица.

— Ты видишь, Виктор? Он очень спокоен?

— Вполне спокоен, — в голосе Виктора звучали нотки удовлетворения. — Готов умереть за вас.

Морган с опасной улыбкой смотрел в льдистые глаза Рыцаря Смерти. Хтон стоял непоколебимо, как древнее изваяние. Из-под шлема выбивались седые волосы.

Королева взмахнула белым платком.

Оба подняли щиты — у Хтона треугольный с наполненным драгоценными камнями рогом изобилия, у Моргана — скругленный с точкой в черном круге. С мечами наперевес пошли друг на друга.

То была рубка спокойная, хладнокровная, беспощадная. Плащи — серый и черный — трепыхались, взметывались крыльями, обвивались вокруг ног бьющихся. В Хтоне не было страсти Сигурда, но в каждом выверенном выпаде чувствовался опыт. Юный Морган не отличался ловкостью и легкостью Ламберта, но в его движениях была уверенность и сила. Он не дергался по пустякам. Битва была равной. Обоим удалось несколько раз ранить друг друга. Оба истекали кровью.

Хтон начал сдавать. Его движения стали медленными. Он спотыкался. Морган все еще выглядел свежим.

Он обрушил на Хтона ряд сокрушительных ударов. Тот, отбиваясь, отступил. Споткнулся. Пал на колено, прикрыв голову щитом. От ударов Моргана щит раскололся.

— Невероятно, — сказал Виктор, подаваясь вперед. — У этого мальчика сил на десятерых!

Королева, теребя на груди ожерелье, побелевшими губами шептала: «Давай, давай, давай!»

Под градом ударов щит Хтона разлетелся в щепки. Рыцарь Смерти поднял голову. Взглянул в глаза врагу. Кивнул.

Морган обрушил меч на голову Хтона, разрубив шлем. Череп раскололся. Брызнул мозг. Виктор, морщась, отвел глаза.

— Господь Всемогущий… Какой ужас!

Сибилла, горящими глазами глядя на Моргана, перегнулась через парапет. Замахала белым платком. Морган в ответ помахал ей испачканной кровью рукой.

— Ты видел? — закричала Сибилла, садясь. — Идеальная победа!

— Как свинью заколол, — кивнул Виктор, борясь с тошнотой.

— Как же хорош этот юноша! Жду не дождусь, когда он окажется в моей постели!

— Но теперь ему предстоит сразиться с Ламбертом. Насколько я понимаю, Королева, к Рыцарю Надежды вы тоже неравнодушны.

— Да. Ламберт — хороший мальчик… — Сибилла нахмурилась. Тряхнула головой. — Но Морган все же нравится мне больше! Никто с ним не сравнится!

Виктор, который на самом деле был регентом и правил страной от имени Королевы, улыбнулся.

— Давно не видел вас столь оживленной, Королева.

— Да, — сказала Сибилла, глядя, как оруженосцы уводят Моргана с залитой кровью площадки под трибуны. — С тех пор, как погиб Эрик, мое сердце не знало радости. Но теперь… теперь все будет хорошо.

Она схватила Виктора за руку. Прижала к левой груди.

— Чувствуешь, как бьется сердце?

— Да, — ответил Виктор. Он много раз трогал эту грудь и был к ней почти равнодушен.

На площадку вышли Морган и Ламберт.

Рыцарь Надежды с болью смотрел в глаза противнику.

— Мне жаль, — сказал он.

Морган поднял меч.

— Не хочется говорить об этом, мой друг, но придется тебя убить.

Сибилла взмахнула белым платком.

Морган и Ламберт кинулись друг на друга. Мечи мелькали в воздухе так, что рябило в глазах.

Рыцари бились яростно, ожесточенно. Щиты были изуродованы царапинами и вмятинами. Оба несколько раз ранили друг друга.

— Вот и все, — говорил Морган, обрушивая на щит Ламберта серию ударов. — Это конец, мой милый друг. Конец!

— Нельзя ли полегче? — истекающий кровью Ламберт тяжело дышал.

— Я ехал через Мертвый Лес не для того, чтобы проиграть! Уж прости меня, но я должен попасть в объятия Сибиллы. Через твой труп!

Ламберт, отбив в сторону меч Моргана, вонзил свой ему в плечо. Лезвие меча вышло с другой стороны под лопаткой.

Сибилла ахнула. Закрыла лицо руками.

Из раны брызнула кровь. Хлынула изо рта Моргана. Рыцарь Тайны стоял с искривленным мукой лицом, улыбаясь окровавленным ртом.

— Прости, — прошептал Ламберт. Выдернул меч.

Морган зашатался. Рыцарь Надежды ожидал падения.

Противник устоял на ногах. Поднял меч.

— Это еще не все, Ламберт.

Глаза его сверкнули.

Кровь из раны перестала. Ламберт вскрикнул.

Сибилла отняла руки от лица. Просияла.

— Я знала, — прошептала она. — Знала…

— Невероятно, — выдохнул Виктор.

Морган бросился на Ламберта. У него словно прибавилось сил. Ламберт отступал под градом ударов.

— Кто ты? — задыхаясь, кричал он. — В чем твоя сила?

— Моя сила, — сказал Морган, вновь и вновь обрушивая на противника сокрушительные удары. — В том, что я никого не люблю!

Он ранил Рыцаря Надежды в грудь.

— Я любил Эрика. Он был единственным, кому я доверял. Я прошел с ним огонь и воду. А теперь явился сюда, чтобы пройти медные трубы!

Ламберт сделал выпад. Морган, увернувшись, перерубил сухожилие на руке Ламберта. Щит с эмблемой солнца пал на черные от крови опилки. Рука Ламберта повисла плетью.

— Я любил Эрика, — говорил Морган, наседая на противника. Тот отбивался из последних сил. — А потом Эрик погиб у меня на глазах. Погиб из-за предательства. Лучшая часть моей души погибла вместе с тем, кого я любил.

Мечи вновь со скрежетом соединились. Простонав, Ламберт оттолкнул Моргана. Тот с удвоенной силой бросился в атаку.

— Моя сила в том, что у меня есть цель. Тот, кто подчинил свою жизнь Великой Цели, не проигрывает. Никогда!

Морган сделал выпад, стремясь поразить противника в самое сердце. Ламберт отклонился. Отбил меч.

— А я, значит, должен умереть во имя Великой Цели?

— Мы оба умрем, Ламберт. Оба!

Ламберт механически отбивался и уворачивался. Он чувствовал, как из ран вместе с кровью уходят силы. В его движениях чувствовалась обреченность, которую сам юноша не замечал. В сердце его еще теплилась надежда. С трибуны он выглядел воробышком, которого настигает неумолимый серый коршун.

— Моя сила в том, что я не поцеловал руку Сибиллы! Выше голову, Ламберт. Ты умираешь, и это прекрасно. Ты умираешь во имя женщины!

Ламберт опустил меч.

— Хватит, — он задыхался. — Не могу больше. Убей меня.

Морган остановился. Лицо его ожесточилось.

— Давай, Ламберт. Давай!

— Все кончено. Я проиграл.

— Мы оба проиграли. Так борись же! Бейся из последних сил, чтобы проиграть. Ведь мужчина умирает — во имя женщины, во имя мира, во имя правды. Всю жизнь он воюет только для того, чтобы победить. Но сам он гибнет, а плодами его победы пользуются другие. Так дерись же!

Со стоном Ламберт поднял меч. Удар. Выпад. Удар. Меч выбил меч из ослабевшей руки Ламберта.

Спустя миг он с пронзенной грудью пал оземь.

Королева вскочила.

— Браво! — кричала она, аплодируя. — Браво, любовь моя!

— О чем они говорят? — нахмурился Виктор.

Морган стоял на коленях, склонясь над Ламбертом. Лицо его смягчилось. В глазах блестели слезы.

— Все кончено, мой друг, — прохрипел Рыцарь Надежды. На его губах лопнул кровавый пузырь. — Сибилла — твоя.

Морган гладил Ламберта по волосам.

— Извини. Я был должен.

Губы Ламберта скривила улыбка боли.

— Ты вернешься. И расскажешь всем, что Ламберт, Рыцарь Надежды, храбро сражался до последнего…

Морган покачал головой.

— Ламберт… Мой бедный наивный Ламберт. Никто никому ничего не расскажет. Никому из нас не суждено выйти живым из Мертвого Леса.

Ламберт закашлялся. Из горла на грудь хлынула кровь.

— Разве? — прохрипел он.

— Никто не возвращался из Мертвого Леса. Никто. На турнире никогда не было победителей. Никто не прошел последнего испытания.

Глаза Ламберта расширились. В них застыл немой вопрос.

— Потому, — ответил Морган. — Что ни Черного Замка, ни Мертвого Леса не существует. Здесь только ОНА. Сибилла.

Морган осознал, что последние слова договаривает уже мертвецу. Остекленевшие глаза Ламберта вытаращились в бесцветное небо.

Морган встал. Повернулся к трибуне, где сидела Сибилла. Она плакала. Плакала от счастья, растроганная его силой, храбростью, упорством.

Королева встала. Вслед за ней поднялся Виктор.

— Рыцарь Тайны победил, — звонким от волнения голосом объявила Сибилла.

Заволокшие небо серые облака расступились. В просвет брызнули красно-золотые лучи солнца, озарив чашу амфитеатра, залитую кровью площадку, лицо Моргана и труп Ламберта. Морган прикрыл глаза, ощущая, как появившийся непонятно откуда свежий ветер целует его покрытые коркой засохшей крови щеки.

Морган зашатался. Слуги подхватили его и потащили под трибуны. Сверху его преследовали крики Сибиллы: «Браво, храбрый рыцарь! Браво!»

Он очнулся на кровати, до пояса прикрытый простыней. Раны его были перевязаны. Сибилла склонилась над ним.

Ее черные глаза наполнились материнской нежностью.

— Проснулся, — сказала она.

— Сколько я спал? — прохрипел Морган.

— Три дня. Ты не спал. Ты был на краю гибели, — с улыбкой сообщила Королева. — Но я тебя вытащила. Я сама ухаживала за тобой. Ночей не спала. Теперь ты мой. Только мой.

Королева гладила Моргана по волосам, по лицу, ощупывала плечи, грудь, пресс. Пожирая рыцаря взглядом, шептала:

— Мой… только мой…

Морган облизнул пересохшие губы.

— Пить.

На столе стояла кружка и кувшин. Сибилла встала, наполнила кружку водой.

— Сейчас, мой хороший, сейчас. Видишь, Сибилла обо всем позаботилась. Пей.

Женщина села на краешек кровати. Подсунула руку Моргану под затылок. Приподняла его голову. Поднесла к губам кружку. Вода была мутной, со вкусом ржавчины. Морган пил жадно, проливая на грудь.

— Ну все, все… — Сибилла поставила кружку на стол. — Все на себя пролил. Вкусная водичка?

— Очень.

Сибилла несколько минут молча любовалась. Морган раздвинул губы в кривой усмешке.

— Я очень слаб, да?

— Да. Очень слаб. Мой милый, храбрый дурачок. Как же ты нравился мне тогда, на поле боя! Но таким ты нравишься мне еще больше. Есть хочешь?

Морган скривился.

— Нет, надо покушать, — Сибилла встала. — Набраться сил.

Морган прикрыл глаза ладонью.

— Сибилла, Сибилла… Пожалуйста, оставь меня, не мучай.

— Не ворчи, — Королева погрозила пальчиком. — Я лучше знаю.

Служанка принесла в чашке бульон. Сибилла помогла Моргану сесть. Поправила подушки.

— Открой ротик, — Женщина поднесла ложку ко рту Моргана. — Скажи «ам».

Морган открыл рот. Сибилла сунула ложку ему в рот.

«Это какой-то кошмар», подумал Морган, глотая горячий бульон. «Я все еще сплю».

— Я что-нибудь говорил во сне?

Часть бульона пролилась на подбородок. Сибилла, полотенцем вытирая ему подбородок, кивнула.

— Кричал.

— Кричал?

— Выкрикивал имена павших. Ламберта, Хтона, этого ужасного Сигурда…

Сибилла наморщила лоб.

— Ты звал моего мужа.

Морган вместо ответа открыл рот. Сибилла отвела ложку.

— Нет, тебе больше нельзя. Может стошнить.

Сибилла поставила чашу на стол.

— Тебя ведь рвало. Все три дня. Ты ходил под себя. Я прибирала.

— Мне жаль.

— Не извиняйся. Я не брезглива.

Они помолчали. Сибилла сидела, сложа на коленях руки, и смотрела в окно.

— Твоя возлюбленная. Расскажи мне о ней.

Морган усмехнулся.

— Она не идеальная красавица, как бы тебе хотелось. Невзрачная, рябая — больна оспой, к тому же юродивая.

— За что же ты ее полюбил?

— Я ее и не люблю. Я на ней женат.

— Если сердцу не мила, зачем женился?

— Чтобы попасть на твой турнир, убить двоих и попасть к тебе в будуар.

Сибилла пихнула его кулачком.

— Негодяй!

Морган улыбнулся.

— Что есть, то есть.

— Вот за это я тебя и люблю.

Наклонившись, она жарко поцеловала Моргана в губы.

Встала. Улыбнулась. Юноша тоже улыбался, глядя на нее.

Его улыбка пропала. На миг показалось, Сибилла превратилась в сморщенную старуху с подгнившими зубами.

— Теперь спи, — сказала старуха молодым голосом Сибиллы. — Поправляйся. Я буду ждать.

И снова стала молодой.

Служанка, которая пришла делать перевязку, застыла на пороге с открытым ртом.

— Передайте Сибилле, я здоров, — сказал Морган. Он сидел голым на кровати. Служанка кивнула.

— Велите принести мой меч и доспехи. Я хочу предстать перед Королевой во всем блеске.

Пришли слуги. Сняли бинты. Омыли и умастили благовониями тело рыцаря. Одетый в холщовые штаны, он сидел на стуле, через окно глядя в туманную дымку Мертвого Леса, пока цирюльник брил ему голову.

Потирая маленькие ладошки, вошел Виктор. Морган стоял в доспехах и плаще.

— О, мой дорогой друг, — сказал Виктор. — Я вижу, вы теперь в порядке.

— Мне несравненно лучше, — ответил Морган, поднимая к глазам блестящий меч, с которого счистили кровь Хтона и Ламберта.

— Королева ждет вас.

Морган повернулся к Виктору.

— Я иду, — сказал он.

Он шел наверх, в самую высокую башню Черного Замка, где в своих покоях ждала вдова Эрика.

Морган остановился в одном из бесконечных коридоров. Выглянул в окно во двор, где еще недавно матовой костью белела чаша амфитеатра. Сейчас там не было ничего. Ни трибун, ни флагов над башнями Замка. Убрали черные от крови опилки. По размякшей земле под моросящим дождем уныло бродили тощие, безобразные собаки. Одна из них, поджав обрубок хвоста, села на землю и тоскливо завыла.

«Куда все исчезло? Или ничего и не было? Сигурд, Ламберт, турнир. Может, все это был тот же кошмарный сон. Должен ли я убить в себе любовь, чтобы проснуться?»

Сибилла прихорашивалась перед зеркалом. Полупрозрачный пеньюар нежно обволакивал округлые прелести.

Сибилла увидела в зеркале Моргана. Улыбка оживила ее лицо.

— Ты обрил голову?

— Да, — Морган переступил порог.

Сибилла подошла к нему. Обвила шею руками. Они страстно поцеловались. Сибилла, встав на цыпочки, прошептала ему на ухо:

— Таким ты мне нравишься еще больше.

Морган, глядя ей в глаза, сказал:

— Я хотел предстать перед тобой таким, каким был в последний день Войны. В день, когда у меня на глазах ударом ножа в спину убили Короля Эрика.

Сибилла отшатнулась.

— Твой любовник, Виктор, советник Короля, назначил в свиту Эрика наемных убийц. Король был убит, а вы с тех пор зажили припеваючи. А Королевство с каждым днем все больше походит на гниющий труп.

Я был там, Сибилла. Я все видел. Убийца попытался скрыться. Я догнал его и перерезал глотку. Из засады в меня пустили стрелу. Вот сюда.

Морган стукнул себя кулаком по груди чуть повыше сердца.

— Я выпал из седла. Лежал на размякшей, истоптанной солдатскими сапогами земле. Со сломанной шеей. Я умирал и смотрел на затянутое черными тучами небо. Холодные капли дождя били меня по лицу, а солдаты королевской армии перешагивали через меня, отступая на восток. Они думали, что я мертв. Они отступали, потому что мы проиграли Войну.

Так я лежал на поле битвы, и воронье уже слеталось на пир. Сгустились сумерки. Появился человек в черной мантии. Черный колдун подарил мне вторую жизнь. Но не безвозмездно. Я должен был отомстить убийцам Эрика. Предателям Королевства.

Морган наступал, оттесняя Сибиллу вглубь комнаты. Она не сводила с его лица испуганных глаз.

— Я ждал своего часа десять лет. Поселился в скромной деревушке на краю Королевства. Взял в жены умственно отсталую. Только для того, чтобы попасть на твой турнир.

— Это не я! — вскричала Сибилла. — Это все Виктор! Он придумал проклятый турнир!

— Да, — Морган поднял меч. — Виктор все придумал. Его не минули слухи о рыцаре — свидетеле предательства. Виктор придумал турнир, чтобы уничтожать самых лучших воинов Королевства. Все, кто участвовал в турнире, погибли. Ни один рыцарь не выдержал последнего, четвертого испытания. Испытания Любовью. Твоей любовью, Сибилла. Мужчина, побывавший в твоих объятиях, как бы силен ни был, сходит с ума.

— Я никого не убивала, — как можно спокойней сказала Сибилла. Отступать ей было некуда — она вжалась спиной в стену.

— Да, не убивала. Ты отпускала их домой. Ты, и Виктор — вы оба знали, что ни один мужчина, познавший тебя, не выйдет из Мертвого Леса. Вы с Лесом заодно. Я знаю, почему ты поселилась здесь. Мертвый Лес сохраняет твою молодость и красоту. Взамен же просит одного — жизней сильных и храбрых мужей. Лес — женщина, как и ты.

Все это я знал с самого начала. Но ждал десять лет, пока вы оба успокоитесь и решите, что ваше преступление забыто. Что свидетель предательства уже мертв. И вы правы. Я мертв, Сибилла. И я выйду отсюда целым и невредимым. Ибо я нисколько, ни капельки не люблю тебя. Красота твоя для меня — ничто. Я вижу твою душу, и она — уродлива.

Морган, сжимая меч, двинулся на нее.

— Виктор отомстит! — закричала Сибилла.

— Виктор уже мертв. А что с тобой делать, решит Эрик. Очень скоро ты с ним свидишься.

Морган схватил истошно вопящую Сибиллу за волосы. Взмахнул мечом. Прелестная головка Королевы отлетела в угол. Из шеи брызнул фонтан крови. Роскошное тело упало на ковер и задергало ногой.

Морган утер со лба пот. Обернулся. Голова Сибиллы остекленевшими, полными ужаса глазами таращилась на него из угла.

Морган в последний раз обошел Черный Замок. Проходя мимо своей комнаты, мельком взглянул на труп Виктора. Регент лежал с перерезанным горлом, раскинув руки.

Зубчатые ворота, скрипя, раззявили пасть, и Морган, Рыцарь Тайны, навсегда покинул Черный Замок. Через десять минут он углубился в Мертвый Лес. Туманная дымка поглотила всадника вместе с лошадью.

В тумане Морган пробирался наощупь, осаживая коня, который вздрагивал от таинственных шорохов.

Мертвый Лес оживал.

Туман рассеивался, и из глухого полумрака выходили обитатели Леса. Мертвецы в камзолах вели на поводках скелеты собак. Покрытый шерстью человек с волчьей головой, стоит на коленях под кустом, зубами рвет вопящего младенца. Плачущая девочка в изорванном платьице — ее изнасиловали и зарезали в этом Лесу.

На тропу вышли призраки рыцарей, погибших на турнире. Среди них Морган различил Сигурда, Хтона, Ламберта. Вальмон и Ярослав тоже были здесь. Скалясь, призраки тянули к нему содранные до костей пальцы. Конь встал на дыбы, вращая глазами, из пасти шла пена.

Морган, с трудом усмирив коня, сказал:

— Я — один из вас.

Он поднял меч, обагренный кровью Королевы. Рыцари остановились, будто наткнувшись на стеклянную стену.

— Сибилла мертва, — объявил Морган. — Вы свободны от любви к ней.

Рыцари расступились. Морган тронул поводья.

— Скачи! — крикнул он коню. — Скачи во весь дух!

На холме Морган остановил коня. Оглянулся.

Мертвый Лес исчез вместе с населявшими его беспокойными духами. Осталась голая пустошь. На месте Черного Замка зияли провалами сирые развалины.

Дождь перестал. Небо очистилось. На землю пролились струи солнечного света.

Морган спешился. Воздел к небу руку с мечом. Прошептал:

— Королевство спасено.

Закрыв глаза, Морган вновь вызвал в памяти образы погибших врагов, которые могли стать его друзьями: Сигурд, Вальмон, Хтон, Ярослав, Ламберт.

И еще одно лицо — Короля Эрика. Король улыбался.

Морган выронил меч. Пал на колени. Рухнул лицом вниз и тотчас умер.

Лицо его сморщилось. Волосы поседели. На земле лежал глубокий старик.

Закончив, Стратег отложил листы на столик, сцепил пальцы на животе и оглядел наши лица.

─ Вердикт?

Вредина, поболтав ножками, сказал:

─ Полное говно.

В коридоре оглушительно хлопнуло дверью. Все подскочили на месте, кроме Стратега и Умника. Ну, и Сироты. Парень со дня на день ожидал конца света, так что в него хоть из пушки пали. Вы могли пинать его три часа, он бы не пикнул.

Больше всех перепугался Вредина. Наверное, еще и воздух испортил. Трусливый он был и наглый, как тюремный «петушок».

Умник презрительно сощурился.

─ Чего испугались, придурки? Прямо на каждый звук реагируете. Как животные.

─ Не помню, чтоб здесь раньше хлопали двери, ─ заметил Любовник. ─ Вроде все заперто.

─ И с чердака задуло, ─ сказал Вредина нарочито бодрым, хотя и дрожащим, голосом. Он поглядел на потолок.

─ Ну так что скажете? ─ спросил Стратег.

Все загалдели, перебивая друг друга. Даже Сирота оживился, и странным образом его пищащий голос звучал громче остальных.

В этой какофонии нельзя было разобрать ни слова, не говоря уже о смыслах и целях. Даже демоны в аду не устраивали такого шума и гама. Господи, что за мерзкая компания!

Стратег грохнул кулаком по подлокотнику кресла и заорал:

─ ТИХО!

На этот раз притих только Простак, а все остальные продолжили оживленную дискуссию. Пришлось нашему доминантному самцу встать и дать каждому затрещину.

─ Я услышу сегодня конструктивные замечания, или нет? ─ Стратег снова сел в кресло-качалку, словно на трон, и оно под ним не качнулось. Блин, как он это делает?

Да, вот каким я хотел быть. Мужчиной, который везде чувствует себя хозяином, не тушуется, всегда купит лучшие запонки. Стратег, несомненно, никогда не натыкался в темноте на стул или диван, брился аккуратно и тщательно, без порезов.

— Я не согласен с коллегой. Мне, в общем, понравилось. Я даже приятно удивлен. Это не то, чего я ожидал. Не думал, что ты пишешь фэнтези.

─ В этом и проблема, ─ вмешался Простак. ─ Я не вижу здесь тебя.

─ Это скорее похвала, чем ругань, ─ заметил Умник, поправляя на носу очки. ─ У него хватило фантазии выдумать всю эту ерунду, но при этом чувствуется, что Стратег сказал что-то важное.

─ Знать бы еще, что, ─ хмыкнул Вредина.

─ Ладно, ребятки. ─ Стратег взглянул на часы. ─ На сегодня расходимся. Обсудим все в следующий раз.

─ Если доживем, ─ пробормотал Сирота.

Все встали. Вредина поставил подножку проходившему мимо Простаку, и тот полетел кувырком вниз.

Мы один за другим вышли в темный коридор, спустились по скрипучей лестнице с хлипкими перилами и вышли в осенний вечер. Сразу зарядил дождь. Небо затянуло тучами, полыхнула молния.

Подняв воротник куртки, я поплелся вдоль светящихся витрин и автобусных стоянок. Дома меня никто не ждал.

За спиной кто-то зашлепал по лужам. Я обернулся. Простак, нагнав меня, запыхавшимся голосом выпалил:

─ Уф! Как хорошо, что я тебя догнал. Я ведь живу недалеко от тебя, в соседнем квартале. Вместе идти веселее.

Два магазина спустя он спросил:

─ Как думаешь, зачем мы в это ввязались?

─ Потому что ненормальные, ─ сказал я, глядя под ноги. В лужах отражались фонари и первые звезды, но, казалось, совсем не отражался я.

─ По-твоему, стыдно сочинять истории?

Подумав, я ответил:

─ Да ничего нет постыдного. Люди постоянно этим занимаются. Наша жизнь ─ это лишь сказка, которую мы рассказываем сами себе, чтобы не выбрасываться из окон. Хуже всего, что реальность совсем не похожа на историю.

Остаток пути прошли молча.

Вредина возвращался один. Дома его тоже никто не ждал. Уж точно там не лежала в спальне роскошная телка с раздвинутыми ногами, мокрая и готовая ублажить. У него таких никогда не было. Лучшие девушки всегда доставались наглым мудакам.

Он с неприязнью вспоминал Стратега. Ну и фрукт. Наверняка, много о себе мнит. Рожа, по крайне мере, самодовольная. Одет с иголочки, ногти подстрижены, волосики прилизаны, как приклеенные. Наверное, час перед зеркалом прихорашивался, как баба. А потом еще час начищал свои чертовы ботинки, как будто от этого судьба мира зависит.

Глаза Вредины сверкнули в темноте.

Он улыбался.

Недоброй улыбкой.

Что-то изменилось.

Когда я поднялся по скрипучей лестнице и толкнул отсыревшую дверь на ржавых петлях, я это понял.

Простак не пришел первым. Вместо него я увидел Сироту.

Он стоял у зеркала и с отвращением оглядывал себя.

Я сел на стул в углу и начал за ним следить.

─ Какой же я урод, ─ бормотал он. ─ Ненавижу эту рожу. Бледная, как гриб. Сразу видно, что меня никто не любит. Нос… обычный, заурядный нос. Нет бы иметь с горбинкой, как у древнего римлянина. Такие люди горды и добиваются своего. А у меня, как у Ваньки-тракториста. Нос лузера.

─ Нормальный у тебя нос, ─ подал я голос. ─ Хватит уже. Мамочка не прибежит тебя жалеть.

Сирота опустил глаза с длинными ресницами, вздохнул.

─ Я знаю, стыдно так ненавидеть себя. Но за что мне себя любить? У меня хилое тело, слабые руки, кривой позвоночник. Нет, никто меня никогда не полюбит.

─ Ты нормальный парень. Еще бы приодеться…

Скоро на лестнице послышались шаги, в комнату вошли остальные.

Кроме одного.

Заняв свое место, Умник скользнул взглядом по креслу-качалке, где должен был сесть Стратег.

─ Вижу, нашего мафиози здесь нет. Что такое?

Хихикнув, Вредина соскочил с дивана, протопал короткими ножками и уселся в кресло. Качнулся пару раз, оно весело проскрипело.

─ А, и пес с ним. Стратег бездарен. А я всегда мечтал посидеть на его месте. Как здесь оказался, так на это кресло и нацелился. А этот… человек сразу его монополизировал. Эти деловые везде себя хозяевами чувствуют.

─ А чем тебе не нравится сидеть рядом со мной на диване? ─ удивился Любовник. ─ Хороший диван.

─ Тем, что я не баба, ─ огрызнулся Вредина. ─ Ладно, кто сегодня читает свой опус?

Все посмотрели друг на друга. Лишившись Стратега, мы растерялись. Он всегда брал на себя ответственность так просто, как будто надевал вторую кожу.

Где он, черт возьми?

Вдруг я услышал свой голос:

─ Думаю, будет правильно, если сегодня мы отдадим это право самому скромному.

Все глаза обратились на Сироту.

Он нервно дернулся, лицо странно сморщилось.

— Да нечего на меня смотреть! — вскричал Сирота. — Неужели не ясно, что меня это убивает!

— Что убивает? — спросил я.

Вредина сплюнул под ноги.

— Господи! Сборище идиотов!

— На себя посмотри, — отозвался Умник.

— Ей-богу, парни, если бы не обстоятельства, я бы ни с одним из вас даже в одну выгребную яму срать не стал.

— Хочешь встать и уйти?

— Ты прекрасно знаешь, что я не могу, — нетерпеливо ответил Вредина, покачивая коротенькой ножкой.

Умник хотел возразить, но в это время за дверью раздался странный скрежет, а затем — громкий душераздирающий визг, будто резали свинью.

На этот раз никто не отреагировал. Мы начали привыкать.

В пылу спора про Сироту как бы уже и забыли, чему парень был только рад. Он уселся на полу, обхватив руками колени, и смотрел на грязную стену, с удовольствием предавшись мрачным мыслям.

— Выше голову, парень, — сказал Любовник. — И телочки к тебе потянутся.

— Точнее, к твоему кошельку, — заметил Вредина.

— Плевал я на ваших телочек, — буркнул Сирота, шмыгнув носом. — Все равно я скоро сдохну.

Он достал из кармана пачку смятых листов, разгладил их и начал читать. Не так, как Стратег. Медленно, часто запинался, и ни разу не поднял глаз. Но мы слушали.

ЗИМНЕЕ БОЖЕСТВО

Вечером неожиданно ударил сильный мороз. Метель сначала по-волчьи щелкала зубами, потом завыла, как убитая горем женщина.

Иван при свете керосиновой лампы читал книгу. Я лежал на лавке. В печке трещали дрова. Друг со злостью посмотрел в окно.

— Ах, чтоб тебя! Скоро крышу унесет.

— Посмотри, сколько там, — сказал я.

Иван подошел к окну, взглянул на уличный термометр.

— Да тут хрен разберешь! Стекло все в узорах. Черт…

— Что?

— Термометр ветром сорвало.

— Ничего себе…

— Да ты погляди, какие заносы!

— Успокойся. Зима и есть зима. В первый раз, что ли?

Иван сел за стол.

— Что-то не помню такой зимы, — проворчал он, почесывая шею под воротом вязаного свитера. — Снаружи минус сорок, если не больше.

— Ну и чего? Здесь-то тепло.

Он погладил бороду. Взгляд стал задумчивым.

— Кажется, один раз была такая зима. Лет тридцать назад. Я еще маленький был. На улицу носа не высунуть — отвалится. Неделю потом снег разгребали.

— И сколько длилось это… веселье?

— Сутки, — Иван странным взглядом посмотрел в окно. — Такая метель больше одной ночи не длится.

— Ну, вот видишь…

Иван нахмурился.

— Помню, двоих тогда в лесу нашли. Ребятишек. Мальчика и девочку. За руки держались.

Я сел, пораженно глядя на серьезное лицо друга.

— Детей? Какого дьявола они потащились в лес ночью? В такой мороз?

— Из дому сбежали. Отец их бил по пьяни. Они уже много раз убегали, и всегда возвращались. А в тот раз…

— Замерзли?

Иван посмотрел на меня.

— Их волки растерзали, — сказал он. — В клочья.

В дверь постучали.

Нахмурившись, Иван вышел в сени. Открыл дверь. Дохнуло холодом. Послышался оглушающий рев вьюги.

— Матерь божья! — воскликнул он. — Алексей! Выйди, погляди!

В сенях стояли соседские дети. Даша и Женя. Отец их два года назад умер. Допился. Марии Ивановой, их матери, помогали всей деревней — каждый чем может — но все равно бедной женщине приходилось несладко.

Потому я забеспокоился, увидев с ног до головы усыпанных снежной крупой ребятишек.

— Что случилось? — спросил я.

Женя (его нос и щеки были отморожены, брови заиндевели) взволнованным голосом ответил:

— У нас в доме холодно. Мы печь растопить не можем.

Мы с Иваном переглянулись.

— Разве у вас нет дров? — спросил я. — Мы же вашей матери еще летом пять кубов заказали.

— Всей деревней скидывались, — кивнул Иван. — Я сам видел, грузовик приезжал.

— Сарай снегом занесло. Мы дверь откопали, а ее заклинило. Нас мама к вам послала — может, вы дадите?

Я посмотрел на Ивана.

— Кто пойдет?

— Я, — ответил Иван. Посмотрел в окошко. — Отнесу Маше дрова, потом вернусь и…

— Я отведу ребятишек к маме, — закончил я. — Ты, пока дрова отнесешь, до костей промерзнешь.

Иван кивнул.

Он надел под свитер жилетку, надел куртку на меху, нижнюю часть лица обмотал шарфом. Захватив лопату, перекрестился и нырнул в метель. За завесой снега я тут же потерял его из вида. Иван что-то крикнул. Из-за воя вьюги я не расслышал.

Я велел детям сесть за стол. Поставил на плиту чайник. Пока кипятилась вода, собрал для Марии котомку: буханку хлеба, консервы, баночку с солью, пачку чая, упаковку спичек.

— Отнесешь матери, — сказал я Жене.

— Ой, зачем вы… — начала Даша. Я погладил ее по голове.

— Русские люди должны друг другу помогать.

Она улыбнулась.

Я вспомнил мальчика и девочку, которых тридцать лет назад нашли в лесу растерзанными.

Пурга за окном пронзительно взвыла. Даша, вздрогнув, испуганно посмотрела в окно.

— Не бойся, — сказал я. — Это ветер.

Даша дико взглянула на меня.

— Там снаружи кто-то есть, — прошептала она. — Кто-то ходит. Кричит.

— Никого там нет.

Но мое сердце от этого воя учащенно забилось.

Я напоил детей горячим чаем. Иван не возвращался.

— Скоро он вернется? — спросил Женя.

— Скоро, — ответил я. А сам подумал: «Где его черти носят?» Выкурив сигарету, я встал.

— Сидите здесь. Схожу проверю.

Голос мой звучал спокойно.

Через пять минут я, укутанный с головы до ног, вышел наружу, сжимая в руках ружье.

Мои нос и щеки сразу онемели. Через несколько секунд я практически не чувствовал лица. В глаза били хлопья снега. Вглядевшись в пургу, я увидел следы Ивана. Цепочка уводила за угол избы к сараю.

С трудом преодолевая сопротивление ветра, пошел по его следам. Наст был твердым как лед.

Я повернул за угол и застыл на месте.

В десяти шагах от сарая лежал Иван. Снег под ним порозовел от крови, она все еще хлестала из разорванного горла. Вокруг были разбросаны дрова.

— Иван! — закричал я.

Во тьме сарая загорелись красные глаза. Из мрака вышло… нечто.

Я остановился, с ужасом глядя на него. Никогда раньше не видел ничего подобного.

Чудовище размером с молодого теленка. Кажется, у него не было шеи. Покрытое темно-зеленой чешуей тело сразу переходило в маленькую круглую головку. Рубиновые глазки горели на плоской морде с крючковатым носом, похожей на сморщенное лицо злобной старухи.

Вся его туша была в нездоровых пятнах цвета гноя.

Чудовище угрожающе двинулось на меня. Я отступил, взведя один курок.

Диковинный зверь положил на труп Ивана трехпалую когтистую лапу. Уставился на меня рубиновыми глазками с вертикальными зрачками, в которых я увидел древнюю ярость. Словно оно говорило: «Не трогай. Это мое». Его когти, раздирая одежду, погрузились в живот Ивана.

— Слезь с него, тварь! — закричал я.

До сих пор не понимаю, зачем начал кричать. Нужно было сразу стрелять.

Монстр раскрыл пасть, полную мелких острых зубов. Из пасти валил пар.

Чудовище завизжало. Потом завыло… как вьюга. Вот что испугало Дашу.

Оно бросилось на меня.

Падая на спину, я выстрелил. Пуля отскочила от его твердой чешуи, не причинив никакого вреда.

Зверь тяжелой лапой вдавил меня в снег. Когти впились в плоть. Я захрипел. Горлом хлынула кровь.

Надо мной нависла уродливая, похожая на гротескное человеческое лицо морда. Из пасти дохнуло невыносимым жаром.

Секунду я заворожено смотрел в его древние, полные лютой злобы глаза.

Чудовище потянулось зубами к моему горлу.

Я взвел второй курок. Поднял ружье, которое, казалось, весило тонну… Сунул ствол в его пасть. Спустил курок.

Древний зверь содрогнулся массивной тушей…

Возмущенный, полный ярости визг.

Чудовище будто взорвалось изнутри. Полетели ошметки внутренностей. Брызнуло горячей, пахучей зеленой жидкостью. Брызги попали мне на лицо. Я закричал, чувствуя, как шипит и плавится кожа. Потянуло запахом горелого мяса.

На несколько минут я потерял сознание. Очнувшись, с запоздалым ужасом понял, что не чувствую боли. Вообще ничего не чувствую. Я замерзну насмерть, истекая кровью. И мой труп, как и труп Ивана, найдут только весной…

А детишки сидят в избе. Обмирая от страха, слушают вой пурги за окном.

А их мать замерзает в собственном доме.

Приподнявшись на локтях, я огляделся.

Развороченная туша убитого мною существа лежала на снегу. Брюхо разорвано пополам. На снег вывалились горячие внутренности.

Труп вонял серой.

Осмотрел ногу. Мясо содрано до кости.

Со стоном перевернулся на живот. Пополз к дому, оставляя на снегу кровавую цепочку. В ушах ревел ветер, мороз кусал сожженное лицо.

Добравшись до крыльца, я потерял сознание.

Очнулся в палате районной больницы. У медсестры узнал, что провалялся без сознания три дня.

Вечером зашел Игорь Федорович, дежурный врач. От него я узнал последние новости.

Женя и Даша ждали меня около двух часов. Потом, несмотря на метель, вышли наружу. У крыльца обнаружили мое тело. С дикими криками побежали к соседям. Те затащили меня в дом. Вызвали скорую. Детей отвели к матери.

— Как они пережили ночь? — спросил я. — Им принесли дрова?

Врач кивнул. В глазах его мелькнуло удивление оттого, что меня волнуют такие мелочи, как замерзающая в собственном доме женщина с маленькими детьми.

— Большое счастье, что вас нашли так скоро. Нога была обморожена. Еще минут десять — и пришлось бы ампутировать. Да еще эти ожоги…

— Да, — пробормотал я, трогая бинты, которыми было обмотано мое сгоревшее лицо.

— Ногу мы вам зашили.

— Черт с ней, с ногой. Трупы нашли?

— Да, — Игорь Федорович нахмурился. — Труп вашего друга. И останки этого… неведомого зверя.

Мы помолчали.

— Что же это было, Игорь Федорович? У вас есть какие-то объяснения?

Он сухо улыбнулся.

— Есть гипотеза. Когда ваши соседи обнаружили труп этого существа, снег вокруг растаял. А его внутренности… они все еще были горячими. Жар от них шел, как от печки.

Мое обожженное лицо снова запылало болью. Тронув бинты, я со смущением поведал Игорю Федоровичу, что вой зверя нельзя было отличить от воя вьюги.

— Оно что-то вроде… духа зимы. Оно словно несло на себе зиму.

Врач коротко рассмеялся.

— Что ж, у меня есть своя версия — лишенная, правда, мистического оттенка.

Мне кажется, мы столкнулись с древней формой жизни, идеально приспособленной для выживания в условиях ледникового периода. Организм этого животного имеет пониженную способность к теплообмену. Проще говоря, очень слабо отдает в окружающую среду тепло. При беглом осмотре трупа я заметил, что на коже существа нет пор для выделения пота.

Особь каким-то невообразимым способом дожила до наших дней. Скорее всего, она… он… оно прячется в прохладной пещере. И способно выходить на поверхность только в условиях суровой зимы, при очень низких температурах.

Я смотрел в его насмешливые глаза, вспомнив жестокую пургу, обрушившуюся на деревню тридцать лет назад. Вспомнил разорванных в клочья мальчика и девочку.

— Что же, — сказал я. — Оно мертво. Теперь нам не о чем беспокоиться. Даже если когда-нибудь вновь ударят сильные морозы.

Игорь Федорович снял очки. Потер глаза.

— Вы думаете? — спросил он. — А что, если это существо — не единственное выжившее? Что, если их двое?

Помолчав, он добавил:

— И они успели размножиться?

Окончив, Сирота смял листы в бумажный ком и отбросил его в сторону.

Встал и направился к выходу.

— Далеко собрался? — спросил Вредина.

Когда захлопнулась дверь, он сказал:

— Придурок.

— Оставь его в покое, — сказал я.

Что-то я начал вылезать в последнее время. А ведь собирался отсидеться, ни во что не вмешиваясь. Когда подпускаешь к себе людей, вечно начинаешь жить их проблемами.

— Он даже не попрощался. Что за неуважение!

Умник кашлянул.

— Давайте все же обсудим рассказ. Если Сирота в следующий раз захочет выслушать критику, у нас будут готовые тезисы.

Вредина расхохотался.

— Да он, наверное, от стыда на Северный полюс убежал!

Любовник пожал плечами.

— Рассказ как рассказ. Не плохо и не хорошо. И не страшно.

— А у меня мурашки пробежали, — сказал Простак. — По крайней мере, в концовке.

— А у меня нет, — сказал Вредина.

Он все дергал ножкой, глазки бегали, выглядел одновременно радостным и взволнованным. Что с ним такое?

— Я все же не понимаю вот что, — продолжил Любовник. — Для чего это написано?

— Ни для чего, — сказал Простак. — Просто история. Рассказ, который выполняет свою работу. Или не выполняет… Короче, автор не обязан выражать какие-то идеи, что-то проповедовать. Да и кто он такой, чтобы нас учить? Мы ничуть не глупее. Есть только два вида литературы — плохая и хорошая.

— Ну, хоть за это спасибо, — иронично отозвался Любовник. — Кинул с барского плеча.

— Я имею в виду… вещь может быть сделана качественно, или некачественно. С точки зрения техники. Но история самодостаточна сама по себе. Совсем не обязательно приплетать некую идею. Вот тут идеи нет. Голый сюжет. И это хорошо.

— Да, я слышал эти теории, — отозвался Умник, поправляя на носу очки. — Что литература — «просто литература». Есть противоположная, все менее популярная, точка зрения, что литература становится Литературой лишь тогда, когда в ней есть сюжет + что-то еще.

— Я вообще ни хрена не понял, — сказал Вредина.

— Твои проблемы. Итак, есть постулат, что литература становится собой, когда она равна себе, не пытаясь встать на цыпочки, превратиться в нечто большее.

— Да, я тоже это слышал, — вступил Любовник. — Похоже на рассуждения многих моих друзей, что смысл жизни — в самой жизни.

Вредина вытаращил на нас глаза, как на сумасшедших.

— А что, в этом есть сомнения?

— Ну, — протянул Любовник, тряхнув мелированной челкой. — По-моему, это зашквар.

— Это почему же?

— Ну посмотри. Вот у тебя рука. Ты же не можешь сказать, что смысл руки — в ней самой. Любая часть тела имеет значение только потому, что связана с организмом в целом. И выполняет определенную функцию. А теперь представь, что руку тебе отрезали.

Вредина аж подпрыгнул на месте. Нервно облизнул губы.

— Типун на язык! Зачем кому-то отрезать мне руку?

— А просто так, — усмехнулся Умник. — Забавы ради. Смысл отрезания — в самом отрезании.

Они с Любовником расхохотались, довольные друг другом, а Вредина тоже угодливо хихикнул, но весь побагровел, как вареный рак.

— А еще, когда не хотят нести чушь вроде: смысл жизни — в самой жизни… то есть «вода водяная, масло масляное»… как будто явление можно определить через него самое, говорят: «смысл жизни — в опыте».

— Ну да, — закивал Простак, как китайский болванчик. — В бесценном, уникальном опыте.

Я заметил, что огонь в камине на минуту вспыхнул чуть ярче и стал синим. Никто больше не обратил внимания. Все смотрели на Умника.

Кстати, камин. Кто его зажигает? Я все время прихожу вторым или третьим. Странно, что в одной комнате собралось несколько человек, которые умеют обращаться со старинными каминами. Какие-то специальные курсы, что ли, оканчивали?

— Скажешь, опыт тоже зашквар? — поинтересовался Вредина.

— Я скажу, что опыт не имеет никакого смысла. Во-первых, его нельзя передать другим. Во-вторых, даже сам человек не может им воспользоваться. Ведь наши проблемы никогда не повторяются. И даже одну и ту же проблему нельзя решить два раза одинаковыми способами. В-третьих… что есть опыт? То, что мы помним. А что мы помним?

— То, что приносит удовольствие, — сказал Любовник, странно улыбнувшись.

— И то, что причинило нам боль, — кивнул Умник. — То, чего нужно избегать. Получается, что смысл жизни — в знании об удовольствии и том, чего надо бояться.

— Ну, нормально, — сказал Вредина.

— У животных то же самое.

— А люди и есть животные.

— Вот о том я и говорю. Если ты берешь концепцию самоценного опыта, ты не можешь сделать другого вывода.

— А чем тебе не нравится вывод?

— Ну, если это так естественно для человека, быть просто животным, почему с тех пор, как эта идея стала мэйнстримом, в обществе неуклонно возрастает количество депрессий, психозов и самоубийств?

— Не забудь про разводы и аборты, — добавил Любовник.

Вредина пожал плечами.

— Просто слабые людишки не могут выдержать правды. Жизнь — серая, грязная. И бессмысленная.

— Зачем же мы тогда живем? Зачем рождаемся?

— А ни за чем. Просто родители переспали друг с другом, испытали оргазм, и вот они мы, ненаглядные. Может, мама забыла принять таблетку, а у папы порвался презерватив. А на аборт денег не хватило.

Умник презрительно скривился.

— У нас аборты бесплатные. И входят в государственную программу медицинского страхования. Мы, как налогоплательщики, обеспечиваем женщинам право убить наших детей.

— Тем более. Может, мама с папой были пьяные. Или ненавидели друг друга.

— Исходя из твоей философии, человеческая жизнь ничего не стоит.

— Ничего. С точки зрения экономики, ее себестоимость — ноль! — Вредина хохотнул.

— Тогда получается, что нацисты имели полное право убивать евреев и жечь белорусские деревни. Люди ведь мусор.

— Нет, не имели. Они ограничивали свободу евреев, мешали им получать удовольствие. Это преступно.

— Значит, жизнь не важна, а удовольствие имеет смысл?

— Немного не так. Просто, в этом мире умному человеку остается только одно — стараться получить хоть немного радости.

— А опыт?

— Да привязался ты к опыту. Опыт… это опыт.

— Пошли на второй круг. Согласись, дорогой Вредина, что все важные моменты твоей жизни, меняющие ее бесповоротно… случались неожиданно, а их предпосылки стояли за рамками твоего индивидуального опыта?

Вредина наморщил лоб и нервно поболтал ножками.

— Больно много ты… умничаешь, — процедил он.

Любовник усмехнулся.

— Ну, так он же Умник. Что еще ему делать?

Умник поправил на носу очки, сложил руки на груди и серьезно изрек:

— А самые важные события — поворотные моменты человеческой истории — стоят за рамками ВСЯКОГО опыта.

Вредина тоже сложил руки на груди, сердито нахохлился и поежился, как Попугай Кеша на балконе за окном у Вовки.

— В этом беда всех Умников, которым не дают бабы. Вы дрочите на все великое, важное и значительное. А я простой человек, и хочу жить. Жрать, спать, срать и трахаться.

— Зачем же тебе тогда наш… кружок? — спросил Простак. — Ведь тогда, получается, и писать незачем.

— Он получает удовольствие, — сказал Умник. — И бесценный опыт.

— Я просто развлекаюсь. И пытаюсь развлечь других.

Умник точно развлекался. Он встал, самоуверенно прошелся по комнате и остановился у камина.

— Никогда не понимал людей, которые пишут или читают ради развлечения. Есть много других способов развлекаться, намного лучше. Шли бы в клуб или на дискотеку. Или в стриптиз-бар.

Вредина не ответил. Простак, поглядев на них обоих, встал и, прокашлявшись, сказал:

— Я не знаю, кто из вас прав, такое ощущение, что оба. Я только хочу сказать, что восхищаюсь вами обоими. Вы оба настоящие философы. Я сначала не хотел сюда ходить, а теперь просто горд и безмерно счастлив, что нахожусь в одной комнате с такими прекрасными людьми! Позвольте…

Не договорив, Простак сломался пополам в глубочайшем поклоне.

Оба оратора, обомлев на секунду, переглянулись и громко расхохотались.

— Да-а-а-а-а-а, брат, — выдавил карлик. — Я сразу понял, что ты долбанутый, но не думал, что настолько.

— А я сразу понял, что ты в глубине души добрый человек.

Вредина вдруг споткнулся, побледнел и опустил глаза. Вскочив, оскалился, фальшиво потянулся и промямлил:

— Ладно, ребята, заболтался я. Спасибо большое, все было очень вкусно. Ха-ха! Я… кстати… вам покажу потом… одну штуку…

Болтая так, он пятился к двери, в темный коридор, откуда дуло. И выскочил во мрак.

Любовник изящно поднялся. Умник посмотрел на часы.

— Засиделись мы. Жена будет надо мной смеяться, мол, опять ходил по бабам?

Раскланявшись, он вышел прямой походкой, словно робот. Любовник с интересом посмотрел ему вслед.

— Черт возьми, — расхохотался я. — Мне казалось, я пришел сюда читать свою писанину, а тут вон какие беседы. Ладно, пора нам расходиться.

Подняв воротник плаща, я потрусил под холодным дождем, который тек за шиворот, лился в уши и закрыл от меня мир сплошной стеной. И славно. Я и не хотел ничего видеть.

Почему-то из головы у меня не шел Вредина. Почему он так странно вел себя и, главное, почему сбежал?

Скоро я разозлился. Да какое мне дело? Люди вечно лезут в голову и заставляют думать о них, переживать из-за того, что они сказали или сделали. Это все наследие первобытных времен, когда права имело только стадо, а не отдельная личность. Глупый атавизм, совершенно не годный для постиндустриального города XXI века, где можно выжить, неделями ни с кем не разговаривая. Самое поганое — мне бы думать о том, что написать для семинара, а идей ноль. Я минут пять пытался сосредоточиться на литературе, но потом с проклятьями бросил попытки. Перед мысленным взором возникали или голые бабы, или эти придурки, или мои прошлые ошибки. Призраки, которых нет… Я вижу людей, живых и мертвых, что-то им объясняю, доказываю, оправдываюсь. И все время выхожу победителем в споре, или вызываю безмолвное восхищение. Но чувство при этом поганое.

Я шел мимо многоквартирного дома, и по дурной привычке остановился, чтобы поглазеть в окна. Вот на первом этаже семья празднует что-то… день рождения мальчика… Мама, папа, сын и прикольная серая кошка. Все в колпаках и с клоунскими носами, держат в руках бенгальские огни, похожие на искрящиеся одуванчики. То есть, все, кроме кошки, конечно. Мальчик пытается задуть свечи на торте, взрослые хлопают в ладоши и поют «С днем рожденья тебя». А кошка, ни хрена не понимающая, но чувствующая, что хозяева в хорошем настроении и происходит что-то веселое, путается у них под ногами, жмурясь и радостно выгибая спинку.

Я торопливо прошел дальше, и как назло, в следующем окне оказался в чужой спальне. Двое молодых, красивых и глупых стояли посреди комнаты, хорошо освещенной. Целовались, кретины, при этом Он еще хватал Ее за задницу. Щас не могут обняться, чтобы шаловливая ручка оставалась на талии, обязательно сползет ниже.

Начали раздеваться. Да твою ж мать. Его жадные нетерпеливые руки нагло и деловито хватали голое тело.

Стыдливо отведя очи, я пошлепал дальше, стараясь думать о том, что мне написать. Меня окружают полные ублюдки. Один массовый убийца, другой бабник, третий лох, четвертый подкаблучник и зануда. Воистину, искусство — прибежище худших. Мы жалкие отщепенцы, пытающиеся оправдать свою жизнь выдумками. Я шел дальше. Я пытался убедить себя, что талант — хорошая компенсация за вечное одиночество, справедливая сделка…

Эти мысли прервались, когда у меня под носом что-то просвистело сверху и упало с глухим грохотом. Я отпрянул назад в глубокую лужу, где были водоросли и чуть ли не беременные лягушки плавали. Мне показалось, что кто-то сбросил из окна девятого этажа дубовый шкаф.

Но то, что упало, было меньше, и оно раскрылось, как цветок, но вывалились оттуда не трусики и лифчики, а кишки и черно-красный мозг, и мое лицо оросилось кровью.

Я стоял в луже, и смотрел, как из глазниц прыгнувшего с крыши человека вытекают глазные яблоки.

Глазные яблоки. Это выражение придумал Шекспир.

Как и слово «изумление».

Как и слово «одиночество».

Я оглядел тело. Грязная одежда, худые плечи… С этим человеком я разговаривал два часа назад.

Сирота.

Глаза катились дальше, с бульканьем упали в лужу и остались на пузырящейся от дождя коричневой поверхности, как безумные поплавки.

Я выпрямился, озирая пустынную улицу.

— Эй! — крикнул я. — Здесь только что человек умер! Где вы все?

Никого.

Я снял плащ и накрыл тело. Потом вызвал «скорую» и около получаса ждал, дрожа от холода. Но в последнюю минуту, когда за углом послышалась сирена, смылся.

Правильно ли я поступил? Если бы остался, пришлось отвечать на вопросы полиции, давать показания. Мы договорились сохранить наш кружок в тайне. Да и кто я этому парню? Я даже имени его не знаю.

И еще одна мысль не давала мне покоя.

Первым я увидел Простака. Он стоял у парадного, темного зияющего провала, похожего на беззубый рот старика. В пальто, шея обмотана шарфом, глаза и нос красные.

— Привет, — сказал я, пожимая его руку. — Наших еще нет?

«Наших». Неужели я это сказал?

— Нет, — прогундосил Простак, шмыгая носом. — В кои-то веки я первый.

Он достал платок и шумно протрубил в него, тот всколыхнулся, будто занавеска от ветра.

— Черт подери, я простудился, а мне сегодня читать.

— Тебе?

— Мы с Любовником договорились, когда ты ушел. Он… о, а вот и наш Конфуций.

Через квартал шагал Умник, в руке его покачивался увесистый дипломат.

— Извините, я прямо с работы. Сегодня совещание.

— Ничего, — прогудел Простак. — Остальные тоже опаздывают.

— Если вообще придут. — Умник скептически оглядел нас с ног до головы. — Почему у меня ощущение, что нас с каждым разом все меньше и меньше?

— Как ты объяснил жене, куда ходишь? — спросил я.

Умник махнул рукой.

— А, я просто отмалчиваюсь. Она перестала спрашивать. Думаешь, рассказать?

— Нам нельзя рассказывать о кружке.

— Нет, я имею в виду, объяснить, чем я занимаюсь в свободное время.

— Она не поймет. Никто никогда не понимает.

Все в тот вечер шло не так, и часть этого «не так» был, конечно же, Вредина.

Он подъехал к темному, согбенному, мрачному дому на длинном белом лимузине, который тянулся целую милю и состоял, казалось, из тысячи тонированных окон, отражающих сияние солнца. К крыше налипли желто-красные осенние листья.

Он выскочил из обитого кожей салона, где звучала музыка то ли Джей-Зи, то ли Канье Уэста, я в этих говнорэперах не разбираюсь. В оливковом костюме, из нагрудного кармана торчит белый платок. Только носки почему-то малинового цвета.

— ДОБРЫЙ ВЕ-Е-Е-Ч-Е-Е-Е-Е-Е-Р-Р-Р! — прорычал он, распахивая объятия. — А вот и я, встречайте звезду!

— Пошел ты в жопу, — гуняво пробормотал Простак. Он хотел еще что-то добавить, но вместо этого чихнул.

— Извини, — усмехнулся Умник. — Забыли выстелить ковровую дорожку.

Вредина, не замечая сарказма, вертелся так и эдак, любуясь своим отражением в подсыхающей луже и позволяя нам рассмотреть его со всех сторон.

— Извините, ребятки, но сегодня читать буду я. — Коротышка захихикал, потирая маленькие ладошки. — Я сегодня в ударе.

— Нет, Простак, — возразил я. — Уже решено.

Тот, снова высморкавшись, сказал:

— Да, ладно, пусть. Я в плохой форме.

— Уговор есть уговор. Вредина в прошлый раз сбежал, не объяснив причины, так что права голоса у него нет.

Его глазки сверкнули.

— А чего это ты раскомандовался?

— Действительно, чего? — послышался веселый голос прямо у меня над ухом. Я обернулся.

Приближался Любовник, и в нем не было ничего необычного. Он, как всегда, был элегантен, то и дело приглаживал челку тонкими пальцами, на которых сверкали перстни.

— Откуда у меня ощущение, что нас с каждым разом все меньше?

— «Нас»! — не выдержал я. — «Нас, нас, нас, нас, нас, нас, нас» … Заладили.

Они удивленно воззрились.

— Какая муха тебя укусила? — спросил Простак. От изумления у него даже голос стал нормальным, а насморк мгновенно прошел. — Такой сегодня денек хороший. Может, последний в году.

Я сказал: не знаю. Но, конечно же, я знал.

Тревожился я, вот что. И не знал, как рассказать остальным…

— Я думал, Стратег все внятно объяснил. Мы просто помогаем друг другу и делаем дело. А теперь превращается в очередную тусовку.

— Слава богу, этого придурка здесь нет, — буркнул Вредина.

— Лучше бы тебя здесь не было, — огрызнулся я.

— А я здесь! Выкуси! — Вредина сунул мне под нос фигу и безумно расхохотался. — Назло тебе приперся. И буду читать свой шедевр.

— Не будешь.

— Буду!

— Нет.

— Дат!

— Разойдитесь, чемпионы, — замахал руками Любовник. — Что как маленькие, без твердой руки Стратега никакой дисциплины.

— Тоталитарный режим пал, — сказал Вредина. — Наступила демократия.

— Да здравствует анархия!

Мы ступили во мрак, Умник пытался нащупать на стене выключатель. Нашел. Пощелкал. Тщетно.

— Электричества нет, — объявил Простак.

— Спасибо, Капитан Очевидность, — с сарказмом ответил Умник. — ОБОЖАЮ людей, которые говорят банальности. «Погода испортилась. Машка пришла. Солнце на востоке взошло»… что там еще?

— «Цены поднялись», — подсказал я.

Мы все вытащили смартфоны, темный вестибюль озарился холодным светом экранов.

Здесь явно кто-то заночевал. На прогнившем полу валялись шприцы и презервативы, на стенах были нарисованы члены, голые бабы, от пола до потолка красовались надписи ИДИ НАХУЙ и КАТЯ ПРОСТИТУТКА.

Любовник присвистнул.

— Тут бомжи, что ли, ночевали?

— Или дети из богатых семей, — заметил я. — Последствия обычно те же самые.

Вредина прошелся по вестибюлю, сокрушенно пнул банку из-под «Пепси». Она отлетела в угол, разбрызгивая вокруг мочу.

— Найду этих уродов, буду ПЫТАТЬ. Долго и мучительно. Начну, пожалуй, с клещей.

— Ногти будешь выдирать? — поинтересовался я.

Вредина скрипнул зубами.

— Я схвачу одного из них, зажму в тиски его мошонку и раздавлю причиндалы. Потом, конечно, можно и ногти повыдирать.

— Ну, позови меня. Охота взглянуть.

— Заметано.

Мы пожали друг другу руки.

— Как они могли так нагадить в этом ХРАМЕ ИСКУССТВА? — заломил руки Простак. От гнева и печали выздоровел окончательно, голос почти нормальный. — Да хоть бы и не в храме. Они этот дом строили? Таскали кирпичи, шкурили доски, забивали гвозди, проводили канализацию и электричество? Это чужой труд.

Любовник огляделся, поморщился.

— Ну и вонища тут. Пойдемте наверх, посмотрим, что там.

Мы гуськом поднимались по скрипучей темной лестнице, освещая путь гаджетами.

— Я в юности никогда не писал на стенах, — разглагольствовал Простак. — И только теперь понял, почему. Я способен на большее.

Один за другим мы вошли в комнату заседаний, и ахнули. Здесь было еще хуже. На стенах кровь, на полу лужи блевотины, а на сиденье кресла-качалки… в общем, куча. Нет, не денег.

Умник меланхолично огляделся в поисках чистого места, куда можно поставить дипломат.

— Простим их. Они тоже пытались оставить свой след в истории… как умели. Разве люди виноваты в том, что они такие убогие?

— Это потому, что мы слабаки! — сплюнул Вредина. — Люди, может, и не гении, но у них есть инстинкты. Они каким-то образом почуяли, что Стратега нет. При нем… не осмелились бы.

— Думаешь, за нами следят? — спросил Любовник.

— Нет, я имею в виду… ментальный след.

— Чего-чего, а этого тут с избытком. Помните все эти звуки, крики, визги? Я был уверен, что к этому дому никто на пушечный выстрел не подойдет. А этим хоть бы хны.

— Когда ты пьян или обдолбанный, тебе море по колено, — сказал я. — Ну, что делать-то будем? Семинар на сегодня отменяется?

— Семинар? — дернулся Простак. — Да я вообще сюда больше ни ногой. А если они здесь шалман устроят?

Любовник вышел на середину комнаты и, оглядев наши лица серьезным взором, тихо сказал:

— Это наш дом. Наш храм. Мы никому его не отдадим. Тем более каким-то…

— Наркоманам, — подсказал я.

— … детям богатых папиков. — Он сжал кулаки, сузив красивые глаза с пушистыми ресницами. — Мы все отчистим, отмоем, приведем в порядок, и Простак покажет нам свой труд.

Я кивнул.

— Согласен. Для начала нужно разжечь камин.

Я не буду описывать, друзья мои, через что нам пришлось пройти. Но могу заявить, что мы трудились усердно, слаженно, хотя Вредина и жаловался, что Байрону не приходилось счищать с пола блевотину, а Простак поскользнулся на лестнице и опрокинул на себя два увесистых пакета с мусором. Умник руководил, я снова стал тенью и безропотно подчинялся. Налево по коридору обнаружилась кладовка, где было в достатке швабр, тряпок, метел и ведер.

Умник сумел разжечь камин. Обгаженное кресло мы вынесли в коридор, отмыли и отчистили. У Умника в дипломате имелся освежитель воздуха. Окна были заколочены трухлявыми досками, но мы отломали парочку, чтобы дать простор прохладному ветру. В комнату заглянула щербатая луна.

Расставив свечи, мы кое-как расселись. Я, Любовник и Умник устроились на диване, Вредина облюбовал шаткий стул у стены, а Простак… ему пришлось сесть на перевернутое ведро.

Он долго расшаркивался и раскланивался, благодаря нас за внимание, извинялся, что плохо читает, что у него болит горло и так далее, пока мы не потеряли терпение и не велели приступить к делу.

Кашлянув, он начал.

ВОЙНЫ НЕ БУДЕТ

Стоя под невидимым защитным куполом, он смотрел, как прозрачный свинцовый гроб задвигают в ячейку обелиска.

Сквозь стенки гроба он видел лежащего внутри мальчика. Мальчик в черном костюме, волосы гладко причесаны.

Мрачные могильщики в темных комбинезонах задвинули гроб до упора, дверца секции 23031975 закрылась, электронный замок тихо щелкнул.

Жена стояла рядом в плаще серебристого цвета, бледна, лицо опухло. Глаза — два синих озера, полных печали.

Она не ответила на его взгляд. Молча смотрела, как могильщик нажимает красную кнопку слева от ячейки.

Все. Их сына кремировали.

Он поднял глаза.

Черный, матово блестящий обелиск тянулся вверх на высоту шестиэтажного дома. На кладбище этих обелисков больше сотни. Тысячи урн с прахом. По защитному энергетическому куполу стекают холодные струи октябрьского дождя.

Дома жена молча сбросила мокрый плащ, отправилась на кухню. Он стоял в коридоре с белыми стенами, бессильно опустив руки, и слушал, как она включает кофеварку.

Нужно что-то сказать, а слов нет. Нужно что-то сделать, как-то ее успокоить… или лучше ее сейчас не трогать? Черт его знает, он никогда не понимал, что делать в таких случаях. Ужасная правда заключается в том, что ему самому необходима поддержка, его сердце тоже разрывается от боли.

Еще более ужасная правда: ему не хочется искать утешения у жены, прижаться к ней, обнять. Женщину такие вещи успокаивают, мужчине же все эти объятия как мертвому припарка. В первую очередь ему хотелось пропустить пару стаканчиков. А потом — оказаться за девяносто километров от этого дома из стекла и стали, где воздух пропитан болью и отчуждением. Уехать в научный центр. И с головой окунуться в лабораторные исследования.

Вместо этого он со вздохом отправился на кухню.

Кухня встретила его блеском хромированных поверхностей и красноречивой тишиной.

Жена стояла у большого панорамного окна, выходящего на маленький сад в японском стиле. По стеклу текли струи дождя. Искривленные сакуры роняли белые лепестки на узкие бетонные дорожки. В руке жена держала чашку кофе.

— Наташа…

Она не ответила. Он почувствовал усталость и раздражение. Не считает же она его виноватым!

Он снова позвал ее по имени.

Не оборачиваясь, она сказала тусклым голосом:

— В этом нет души, тебе не кажется?

— В чем?

Он говорил таким же тусклым голосом, почему-то скрывая радость от того, что она заговорила первой.

— Кремация. Все слишком чисто. Стерильно. Раньше можно было прийти на могилу, принести цветы.

Она глотнула кофе. Когда заговорила вновь, в ее голосе звучала усталая насмешка:

— Человечество научилось лечить любые болезни. СПИД. Рак. Врожденный порок сердца. Только в одном случае медицина осталась бессильной. Опухоль мозга. Так глубоко, что невозможно оперировать. Даже с самой продвинутой лазерной аппаратурой. И именно это с ним и случилось.

Он хмуро молчал.

— Мне хочется грустить, — продолжала она. — Вместо этого я злюсь. Потому что ничего не понимаю. Я не понимаю, почему он умер, и не понимаю, зачем он родился. Ты помнишь, как мы радовались? Два дня отмечали. Идиоты.

Она повернулась к мужу. Ее глаза были сухими.

— В наш век нелепо верить в бога. Но я верю. Должно же быть что-то лучшее, чем мы? Так вот: я не понимаю, зачем бог сначала дал нам ребенка, а теперь забрал.

Он наконец решился приблизиться, но жена отвернулась.

— Оставь меня, пожалуйста. Я хочу побыть одна.

Через десять минут его пневмокар бесшумно мчался над поверхностью шоссе к мерцающему впереди призрачному городу. Он подумал: может, Наташа вовсе и не хотела, чтобы он уходил. Может, это был один из тех моментов, когда женщина говорит «уходи», а сама ждет, что ее обнимут. Он никогда не умел различать.

Он проработал весь день и вернулся домой к десяти вечера.

Жена была в спальне. Лежала в полной темноте, одетая. Когда он вошел, трубки на стенах озарились розово-голубым сиянием.

Он лег рядом, и трубки погасли.

— Ты помнишь, я говорил тебе, что американцы семьдесят лет назад послали за пределы Солнечной системы космический зонд со встроенным диском. На нем была записана информация о человеческой цивилизации?

— На него еще записали песню «Битлз» «She Loves You»?

— Да. Она до сих пор звучит в космосе… в виде радиосигнала, конечно.

— Забавно. Ну и?

— Сегодня мы запустили свой.

— Ты мне об этом не рассказывал.

— Это секретный проект.

— Тогда зачем сейчас рассказываешь?

Он обнял ее.

— Подбором информации, которую записывали на встроенный диск, занимался я. Сегодня, за час до завершения работ, я кое-что сделал. Тайком.

— Что?

— Помнишь колыбельную, которую ты пела нашему мальчику?

Она вздрогнула.

— У меня есть запись. Я храню ее в ящике рабочего стола.

Он облизнул губы.

— Я записал ее на диск. Теперь она вечно будет звучать там, в космосе.

Спустя несколько секунд она сжала его руку…

Как всегда, плазмоиды напали неожиданно.

Все знали, что они живут на звездах, но никто не знал, как они перемещаются в пространстве.

Вот и теперь они возникли словно ниоткуда. Сотни, тысячи разумных огненных шаров атаковали боевой корабль, патрулирующий созвездие Орла.

Десятки этих ублюдков буквально пролетели сквозь обшивку корабля, оставив в ней дыры — одни меньше детского кулачка, другие диаметром с огромный метеорит.

Когда началась разгерметизация, система безопасности тут же задраила все люки, начисто отрезав отсеки друг от друга. Все члены экипажа, скорее всего, погибли. Лейтенант Иванов выжил только потому, что в момент нападения находился возле шлюза. В туалете.

Выскочив оттуда, он успел лишь натянуть скафандр, а запрыгнуть в челнок времени не хватило.

Корабль начал разваливаться на куски.

И вот теперь он, единственный выживший, плывет в открытом космосе, все больше отдаляясь от обломков корабля. Матушка-Земля тоже превратится в кучу обломков, когда плазмоиды до нее доберутся. Все прочие звездные расы они уже поработили, а самых непокорных уничтожили.

А люди — самые-самые непокорные. Пощады им не будет.

Иванов попытался с кем-нибудь связаться. Отвечала ему мертвая тишина.

Других кораблей поблизости нет. Он обречен. Кислорода хватит на пару часов. Потом — мучительная смерть.

Звезды горели ярко, как уличные фонари. Справа виднелись две планеты, необитаемые. Совсем рядом метались в пустоте плазмоиды. Впрочем, «метались» — неверное слово. Они исчезали в одной точке пространства и появлялись в другой. Время от времени какой-нибудь из них подлетал к звезде, после чего становился крупнее и ярче.

«Они пьют энергию звезды, как лошади из реки».

Прошло больше часа. Дышать становилось труднее. Лейтенанту показалось, он слышит голоса. Детские. Целый хор. Голоса доносились из центра звезды. Дети пели какую-то страшную, зловещую считалочку, вроде «Буду резать, буду бить».

Потом он увидел сад. Прямо в космосе, среди звезд расцвели яблони, вишни, появился английский розарий. Розы всех цветов: белые, красные, розовые, желтые, желто-красные.

Лейтенант понял, что плачет.

— Красота-то какая, — прошептал он. — Спасибо, господи, спасибо.

Один из плазмоидов пролетел сквозь розарий, и сад исчез.

Детскую колыбельную, которую исполнял нежный женский голос, лейтенант тоже сначала принял за галлюцинацию.

Мальчик мой, спокойно спи,

Сладкие пусть снятся сны.

Ты ночной не бойся тьмы,

Мама рядом, нет беды…

— Мама? — позвал он.

— Т-ш-ш, — сказала она, а потом ее нежная рука погладила его по щеке.

Настоящая мать редко его гладила. А когда гладила, он ничего не чувствовал. Ее руки казались грубыми и холодными.

Нечто металлическое летело меж звезд, хромированным корпусом отражало их нестерпимое сияние.

Ну конечно. Зонд, посланный с Земли. Сколько лет он летел в космосе? Тысячу? Колыбельная, которую он слышит — радиосигнал. Приемник скафандра преобразовал его в музыку.

Зонд полетел дальше, туда, где плавали в космосе обломки боевого корабля.

С плазмоидами происходило нечто странное. Они перестали метаться, замерли на своих местах.

Материнская любовь,

Сбережет твои мечты.

Что бы ни случилось вновь,

Знай, что будешь счастлив ты.

«Они будто под гипнозом».

Некоторые плазмоиды нырнули внутрь звезды, другие полетели вслед за космическим зондом.

Иванов облизнул губы. В глазах темнело.

Неужели простая колыбельная, спетая земной женщиной, заставила их остановиться? Ему хотелось смеяться. Но уже не осталось сил.

Он погиб в открытом космосе.

Плазмоиды так и не объявили войну человечеству.

А зонд все летел сквозь бесконечное пространство — тысячи, миллионы, сотни миллионов лет. И звучал среди звезд нежный голос матери, которая пела колыбельную своему сыну…

Мертвому сыну.

Закончив, он отвел глаза в сторону и ждал приговора.

— Похоже на Брэдбери, только хуже, — сказал Вредина.

— Для начала неплохо, — ответил я.

Умник хмыкнул.

— Если кто-то из вас мечтает об успехе, не советую связываться с научной фантастикой.

— Это не научная фантастика, — заметил Любовник.

— Но очень близко. Есть миф, будто научная фантастика лет 50 назад была популярна. Это не так. За последние 70 лет ни один роман этого жанра не попадал в списки бестселлеров New York Times. Можете сами проверить. Я тоже читал всех этих Хайнлайнов, Саймаков, Фредериков Полов… лет в десять. Это литература для маленьких детишек. Взрослых не интересуют другие планеты, воскресшие динозавры или рептилоиды. Они хотят читать книги про людей, про любовь, про реальную жизнь. Мне просто смешны претензии фантастов на научность и постоянные насмешки над фэнтези. В сущности, НФ — это такие же сказки. Хотя бы потому, что там всегда описывают межзвездные перелеты. На мой взгляд, это уже ставит крест на любой научности.

— Поясни, — попросил Любовник.

— Ну вот смотри. Допустим, нам нужно лететь в звездную систему, которая находится в 70 световых годах от Земли. Мы посадили астронавтов и запустили корабль. Мой вопрос таков: где гарантия, что через 70 лет планета будет еще там?

— Есть телескоп «Хаббл».

Умник закивал, нетерпеливо облизнул губы, давая понять, что говорит с умственно отсталыми.

— Телескоп «Хаббл», как и мы, видит не сами объекты, а лишь свет, отраженный или излучаемый этими объектами. Свет, который летел 70 лет и достиг поверхности объектива. Поясняю для тупых: планеты или звезды на том месте, где мы их видим, может сейчас и не быть. Мы видим то, что было там 70 лет назад. Если кому-то кажется, что это ерунда, советую представить следующее: допустим, вам нужно пойти в гости к соседям, но с условием, что вы будете идти туда пешком 70 лет. Вы рискнете это сделать? Так называемая научная фантастика — которую я предлагаю называть псевдонаучной — внушает нам, что полететь к звездам так же просто, как сходить потрахаться к соседке, но это далеко не так. Когда дело касается таких больших расстояний и промежутков времени, все работает иначе.

Третья проблема. Где гарантии, что астронавты за 70 лет не кукукнутся и не перебьют друг друга?

— Так они будут в анабиозе, — сказал Вредина. — А корабль полетит на автопилоте. В кино же показывают… ну, в «Чужом».

— Да. Астронавты спят, потом их будят, и они, после 70 лет сна, как ни в чем не бывало тут же приступают к работе. Безо всякой реабилитации и восстановления мышц. Кто-нибудь пробовал спать 70, 100, 500, 1000 лет? Люди, которые провели в коме 3—4 года, не умеют ходить, не помнят своего имени, не узнают близких.

(Я почему-то вздрогнул)

— В пределах Солнечной системы разгоняться до скорости света опасно и бессмысленно, до орбиты Плутона корабль полетит на «нормальной скорости», и лишь потом перейдет в другой режим. Разгон, торможение, облет, посадка, возвращение… вы представляете себе стоимость этого мероприятия? На это не хватит даже трех мировых ВВП. А учитывая жадность корпораций и сомнительную возможность прибыли — никто на это не пойдет.

Наконец, четвертое. В общей сложности полет продлится 140 лет. Учитывая разгон и исследование чужой планеты, чуть больше. Вопрос: вы куда возвращаться собираетесь? Ваших детей и даже внуков уже не будет в живых, город, в котором вы живете, изменится до неузнаваемости или будет вовсе стерт с лица Земли. Прогресс за это время улетит далеко вперед, а вы останетесь в прошлом. Назад вернутся люди, которых можно будет сравнивать с детьми-маугли, воспитанными волками. Понадобится долгий процесс социализации, и не факт, что астронавты смогут приспособиться к новому веку. По сути, межзвездный перелет — это билет в один конец. Кто согласится лететь на таких условиях? А ведь это 70 световых лет, соседняя подворотня!

— Так летать будут быстрее, — робко подал голос Простак. — Говорят же, что скоро откроют какие-то «кротовые норы», или «червоточины»… субпространство. Через них можно за один день долететь.

— «Червоточины» не были найдены. А если и будут, как через них летать и, опять же, куда? Там, в субпространстве, дорожные указатели, что ли, расставлены? В романчиках ими пользуются, как ветками метро, но это курам на смех. Как субпространство действует на психику, каковы его законы? Вот у тебя…

Простак замахал руками.

— Ладно-ладно, убедил. Я не спорю. Если моя вещь не понравилась, я не обижусь. Главное, чтобы наш любимый Вредина не обижался на меня за то, что я его обошел.

Тот, качая ногой, поморщился.

— Можно было не вспоминать об этом? Нельзя слово сказать. — Он помолчал. — Но, если бы я сегодня читал, это было бы справедливо. У меня сегодня день рождения.

«Читал, не читал»… детский сад.

Простак вскочил, опять сел, снова вскочил.

— Так что же вы молчали? Я бы… Поздравляю! От всех нас.

Он подбежал к дивану и обнял Вредину. Тот, криво улыбаясь, похлопал Простака по спине, но все равно скорчил недовольную рожу.

— Поздравляю, дружище, — искренне сказал Любовник. Вредина, уже и сам не рад, что заикнулся, покраснел и неопределенно махнул рукой.

Я вяло кивнул, а Умник закатил глаза:

— «День рождения»! А я думал, что нахожусь среди взрослых. Давай, спою тебе «Пусть бегут неуклюже».

Любовник и Простак снарядились сбегать в магазин, вернулись с увесистыми пакетами. Умник включил на смартфоне музыку. Любовник хлопнул пробкой шампанского.

— Вечеринка! — закричал он. — Где вы, нечестивые духи?

Имениннику всучили огромного плюшевого медведя, а Умник выстрелил из хлопушки. Вредина стоял посреди комнаты, прижимал к себе игрушку, весь с головы до пят обсыпанный конфетти, и плакал.

— Меня… никогда еще… не поздравляли, — сказал он дрожащим голосом. — В детстве… мы голодали… на подарок даже денег не было. Спасибо, парни. Спасибо.

Мне одному кажется, что мы о чем-то забыли?

Когда все разошлись, я не отправился к себе. Я нарушил правило, установленное Стратегом: «Никто из членов кружка не должен ничего знать о других».

Я пошел вслед за Простаком, отставая шагов на пятьдесят. Он тащился медленно, пьяно шатаясь и ступая в лужи, и один раз остановился в подворотне, чтобы отлить. Я старался казаться незаметным не только для него, но и для того, кто, как мне казалось, мог преследовать его. К счастью, для меня это не трудно.

Ничего не случилось. Я проводил Простака до самого дома. Жил он, как выяснилось, в богатом районе, в двухэтажном доме из клееного бруса, на клумбе у подъездной дорожки дебильно лыбились гномики в красных колпачках. Гипсовые, конечно, не живые.

Парадная дверь распахнулась, и пьяный упал в объятия прекрасной элегантной женщины в красном брючном костюме и белой блузке. За ней выбежали две маленькие девочки в голубых платьицах и с бантами. Что за английская пастораль? Только не говорите, что у них есть еще и собака.

— Вау! Вау! — Из-за угла выбежала белая псина с висячими ушами, обнюхивая на пути все, что только можно, и радостно бросилась к хозяину. Встала на задние лапы, а передние положила ему на плечи и начала лизать щеки.

Кто-то провел лезвием ножа по моей шее. Я обернулся и увидел Умника. Его глаза за стеклами очков иронично блестели. Это он провел по моей шее… нет, не ножом, пальцем, а сейчас приложил его к губам.

— Так-так-так, — прошептал он. — Юродствуем во Христе?

— А ты какого черта тут забыл? — прошипел я, не заметив свой переход на «ты».

— Следил за тобой. Идем.

Как оказалось, мы оба почти в одно и то же время заподозрили, что Стратег уже никогда не вернется. Этот прощелыга навел справки и кое-что выяснил про нашего товарища и место наших собраний.

Мы нырнули в душный ирландский паб, устроенный в полуподвале, где было темно, хоть глаз выколи. Толстые бородатые мужики, в футболках Slayer, Megadeth, Venom и татуированные немецкими готическими письменами, лакали пиво, жрали орешки и смотрели матч «Тоттенхэм» -«Кристал Пэлэс». Возле барной стойки горел очаг, на вертелах чуть ли не кабаньи туши жарились.

Из приличий мы заказали по кружке, но к ним почти не притронулись. Умник выглядел абсолютно трезвым.

Я нетерпеливо барабанил пальцами, ожидая, когда он заговорит. А он тянул кота за хвост. Его первая реплика была неожиданной, как выстрел, я аж вздрогнул.

— Так зачем мы этим занимаемся?

— В смысле?

— Нашими сборищами.

— Романтики захотелось, — буркнул я. — Мы что-то вроде секты сатанистов. Это кризис среднего возраста.

Он склонился над столом, посмотрел мне в глаза.

— Нет, друг мой. Я так скажу: мы просто умные. И поэтому захотели бессмертия. Есть два способа его получить: создать что-то или укокошить пару миллионов, войти в историю насильником и убийцей. Второе нас не устраивает, да и кишка тонка. Вот и корячимся.

— Но писать не обязательно, — сказал я. — Можно лепить из глины или играть на скрипке. А мы выбрали писанину. — Я точно также, как он, склонился над столом и сымитировал его заговорщицкий шепот. — Потому что это самый откровенный, интимный акт искусства. Способ показать все свое нутро, вывернуть себя наизнанку. Композитор может скрыть, кто он. А писатель — нет. Мы эксгибиционисты.

— Да тьфу на тебя! — Умник выпрямился. — Ты как Вредина с его философией #ПростоЖизни. Совсем не хочешь подумать о смыслах.

— Ты выбрал неудачное место для раздумий.

— Нас здесь никто не станет искать.

Оглядевшись, он наклонился, распахнул дипломат и достал бумаги. Разложил на столе.

— Стратег арендовал этот дом два года назад. С какой целью, неясно. До этого здание пустовало много лет.

Я вытянул шею, пытаясь заглянуть в документы.

— М-м, там про Стратега? Даже не буду спрашивать, где достал. А настоящее имя там указано?

— Я попросил нотариуса закрасить его перед тем, как взять бумаги. Все равно это только копия. Но взгляни на это.

Он протянул мне два листа, скрепленных степлером. Там было фото Стратега (я поморщился от зависти, как от горького лимона, снова вспомнив, как тот был хорош), и пара абзацев. Полицейский отчет. Нашего предводителя на перекрестке сбила машина, когда он ждал зеленый свет. Это был один из обнаглевших мажоров, любитель на полном ходу съехать на тротуар и подавить прохожих. Его джип, кроме Стратега, сбил трех женщин. Две из них отлетели в сторону как кегли, и ударились о стену здания консерватории, где в это время детский хор пел «Аве Мария».

Я рассказал про Сироту. На его лице не отразилось никакого удивления.

— Две смерти в одну неделю, знакомы друг с другом. Как говорил один хороший человек: «Совпадение? Не думаю».

— Но второй случай — самоубийство.

— Может быть, и нет.

Мы угрюмо молчали. Вокруг брякали кружки, гудели голоса, в телевизоре кто-то забил. Мне стало тоскливо, но смерти тут, возможно, и не при чем: мне в таких местах всегда дурно и одиноко.