18+
Границы памяти

Бесплатный фрагмент - Границы памяти

Введите сумму не менее null ₽, если хотите поддержать автора, или скачайте книгу бесплатно.Подробнее

Объем: 546 бумажных стр.

Формат: epub, fb2, pdfRead, mobi

Подробнее

Пролог

Небоскрёбы Нью-Йорка спорили с самим небом. Просторным, синеющим в головокружительной высоте. Отсюда не было видно ни одной звезды: маленькие мерцающие дочери космоса будто стыдливо прятались, уступая логотипам, экранам, вывескам и окнам высоток. Это был Манхэттен. Сорок вторая улица.

Молодой поляк Хенрик Ростоцкий пытался не улыбаться и чувствовал себя сумасшедшим. Уголком рта, он позволил себе маленькую слабость. Поляк обернулся вокруг своей оси. Ещё раз поглядел наверх, чуть приоткрыв рот, не до конца понимая, реальны ли окружавшие его высотки.

Через минуту, Хенрик уже находился далеко от сорок второй улицы. Не настолько, чтобы это могло шокировать после двух подобных «скачков», но достаточно далеко, чтобы осознать — на такси в это место уж точно не добраться. Тем более, за такой короткий срок. Он был на острове Свободы, откуда Манхэттен хорошо проглядывался, правда не изнутри, а издалека. Теперь небоскрёбы тянулись на фоне заката темнеющей стеной. Нет, всё же с этого ракурса побеждала природа, и человек не мог ей противостоять. Пока.

Ростоцкий тяжело дышал. Ещё минуту назад он стоял на тротуаре сорок второй улицы, а пять минут назад — на подземной парковке. В Мюнхене.

— Мир Полярной Звезды удивителен, — мужчина в зелёном плаще, стоявший неподалёку, щёлкнул металлической зажигалкой.

— Что, прости? — обернулся к нему Хенрик.

— Так называется этот Мир. Есть очень красивое предание, почему именно так. Сначала вообще хотели назвать Пустыней. Однажды небольшой отряд воинов оказался в Египте. Без каких-либо злых намерений, по нелепой случайности. Когда невольные гости обратили взоры наверх, они увидели звёзды. Путеводная звезда — Полярная — вывела их на деревню берберов. Так воины и решили назвать этот Мир в честь Полярной звезды, которая их спасла.

Многочисленные туристы проходили мимо, не обращая внимания на немецкий автомобиль, припаркованный прямо на лужайке.

— Они нас что, не видят?

— Видят. Просто не обращают внимания, — мужчина в зелёном плаще крепко затянулся и метко, с двадцати шагов, закинул окурок точно в урну.

Один японец нервно потряс камерой. Видимо, аппарат сломался. Неподалёку, супружеская пара из Германии уже с минуту, по очереди, пыталась сделать фото, однако то снимки выходили смазанными, то палец попадал в объектив.

— Ну, что ж! Я своё обещание выполнил. Твоя очередь!

— Любая просьба? — не без опаски уточнил Хенрик.

— Любая просьба, — значительно повторил мужчина и подошёл к автомобилю. Он жестом пригласил Хенрика обратно в машину и сел на пассажирское сиденье. — Я хочу, чтобы ты разогнался и на полной скорости въехал в бордюр.

— Это что, шутка? — растерялся поляк.

— Доверься мне.

Спорить было бесполезно, и Хенрик, уже утративший веру в здравый смысл, пристегнулся и завёл мотор. Предпоследнее было скорее рефлексом, чем соображением безопасности. Автомобиль разогнался.

Хенрик мог себе представить два сценария. Первый: машина сломает ограждение, упадёт в Атлантический океан и утонет на глазах у толпы. Второй: «немец» не выдержит удара, стекло треснет, а сам Хенрик разобьёт голову о руль. Так или иначе, он был готов ко всему. Но только не к такому.

Ни первого, ни второго, не произошло. Автомобиль даже не коснулся бордюра. Машина, пассажир, сам Хенрик, остров — всё распалось на мельчайшие белые частицы, похожие на снег или «белый шум», и закружилось против часовой стрелки. Почему-то именно это запомнилось Хенрику лучше всего — направление. Частицы плыли в чёрной пустоте с нарастающей скоростью, пока не слились в единые сплошные полосы, чтобы собраться в новую картину.

От заката к рассвету. За доли секунды. Сознание Хенрика помутилось, когда вместо моря, туристов и линии небоскрёбов, он увидел высоченные заснеженные сосны.

Ростоцкий не помнил, как очутился на кушетке. Одними глазами, он осмотрел помещение. Не хватало двух стен. Объяснение пришло быстро: он лежал в коридоре. Серые матовые стены расслабляли в неярком свете. Кудрявая женщина лет двадцати пяти, в пиджаке и в очках, осторожно била Хенрика по щекам.

— Мужчина, и в обморок? — незлобно усмехнулась она, когда поняла, что поляк очнулся. — Тем более, от такой ерунды, — она помогла ему встать.

— Ох, ты ж Дева Мария! Сильно я ударился? — Хенрик осторожно потрогал свой лоб. Как ни странно, тот не болел.

— Вы не ударились. Отключились во время «скачка». Такое бывает. Кстати, я — Лиза. Старший патрульный.

— Хенрик. Ростоцкий, — он пожал руку женщине. — Новичок.

— О, так вы учитесь на агента! Я вам завидую, — улыбнулась Лиза. — Как ваша голова? Не кружится?

— Пустяки, — он щёлкнул пальцами. — Постойте. Лиза? Мне кажется, Марк о вас говорил кое-что. Не вы ли мой преподаватель?

— Если да, это будет моё самое интересное знакомство со студентом, — посмеялась она, и Хенрик ответил тем же. — Вы откуда, Хенрик?

— Из… Нью-Йорка. Вроде бы.

— Я имею в виду, где вы родились.

— А! В Лодзе. Но сейчас живу в Германии, в Мюнхене. Я увидел объявление. На стене.

— Да-да, — с ностальгией улыбнулась Лиза. — Все мы его видели.

Хенрик осмотрел коридор. Стену украшал индуистский символ. Кажется, он назывался «Ом». Рядом почему-то висел христианский крест. Но что смутило ещё больше — на этой же стене были исламский полумесяц, звезда Давида, древнеегипетский анкх, зороастрийский фаравахар и символы многих других религий.

— Можете идти?

Ростоцкий покивал, и Лиза провела его по коридору в небольшой, но уютный кабинет со светло-бежевыми стенами. Предложив Хенрику стул и стакан воды, Лиза села напротив.

— Вам уже проводили вводную лекцию? — с надеждой спросила Лиза и обрадовалась, когда Хенрик ответил «нет». — Что ж, это значит, самое интересное у вас впереди. То, что вам предстоит узнать об окружающем мире, Хенрик, шокирует вас гораздо сильнее, чем пережитые вами «скачки». Некоторые от этой информации сходят с ума. Надеюсь, с вами этого не случится.

— О чём речь?

— Марк уже, наверное, вам кое-что объяснил? Я расскажу остальное, чтобы у вас не осталось вопросов. Марк уже говорил вам о Тари?

— Что-то припоминаю. Их, вроде бы, девять.

— Угу. Совершенно верно. И один из них наш. Хенрик, скажите по секрету, вы атеист?

— Скорее, агностик.

— Как вы думаете, что происходит с нами после смерти? Не с телом. Я говорю о сознании.

— На этот счёт есть разные… кхм… теории. В одних верованиях, — начал он излагать как хороший ученик у доски.

— Стоп, стоп, стоп! Да, вы правы, верований много, но где факты?

— Нет научных фактов!

— В науке нашего Мира — да. Но что происходит объективно? На ваш взгляд.

— Просто смерть. Просто чернота и всё. Вечное небытие… что за глупый вопрос?

— Доктрина не задаёт глупых вопросов, Хенрик.

— Сдаюсь! — он откинулся на спинку стула. — За последние сутки я пережил столько! Столько! Объявление. Встреча с Марком. Эти «скачки». Нью-Йорк. Манхэттен.

— И всё-таки, я вам завидую, — Лиза опустила подбородок на скрещенные руки. — Знаете, почему? Вы были птенцом.

Хенрик открыл рот.

— Да-да, птенцом! Который ещё не вылупился из яйца. Он жил внутри, в кромешной тьме, и думал, что таков весь мир. И вот он вылупился. Увидел свет. Узнал, что мир огромен, разнообразен и удивителен! Это вы, Хенрик.

— Даже не знаю, что сказать. Расскажите об организации. Чем она занимается?

— Мы служим Доктрине границ, — улыбнулась Лиза, наклонив голову в бок. — И наша миссия — оберегать Мир Полярной Звезды.

— От кого?

— От самого себя, в том числе.


* * *


На громадном континенте, в самом его центре, окружённый древними отвесными скалами, расположен город Лучезарный. Это столица Девяти Пиков — одного из самых могущественных государств Мира Богини Хатм — и вотчина Громояда, Тридцать второго Вседержителя Пятой династии.

Все окрестные ручьи и горные реки стекаются по каналам в искусственное озеро, вокруг которого и построен великий город. С одной стороны это озеро сдерживает плотина такой высоты, что и три великана, встав друг другу на плечи, не смогли бы дотянуться до её вершины. Озеро кормит всех. От высших каст — советников, военачальников и наложниц, до низших — граждан, свободных рабочих и рабов. Кроме самого Громояда — в сопровождении своих военачальников вседержитель летает на магических железных мельницах, что издают устрашающий грохочущий звук. Рёв этих машин держит в страхе и повиновении граждан Лучезарного, а врагам внушает ужас. Каждый вечер громомашины, как их прозвали граждане, слетаются в Генеральный штаб, находящийся по правую сторону от Замка Громояда. По левую сторону расположена обсерватория, где люди науки постигают секрет мироздания и борются с твёрдостью камня. Самое главное и высокое строение — Замок Громояда — расположено в противоположной стороне от плотины и отделено от озера Прекрасным садом. Замок увенчан тремя куполами, сверкающими небесной лазурью и украшен узором из рубинов и янтаря.

Представительницы высшей касты — наложницы — могут отдыхать в Прекрасном саду, куда свезены диковинные растения со всего мира. В саду полно деревьев, одни только листья которых превышают человеческий рост, дивных певчих птиц и мраморных фонтанов.

Город, населённый свободными горожанами, разрастается вокруг, словно волны от булыжника, упавшего в воду. Утром и вечером он дышит, суетится беспокойным муравейником. В полуденный зной, жизнь лучезарного замирает на несколько часов.

Ещё дальше, в скалах, выдолблены пещеры, где просто, но со вкусом, живут свободные рабочие. Им дана привилегия властвовать над рабами. Рабы же обитают исключительно в нижней части города. Маленькими хибарами усеяна просторная и пустынная территория. Горожане жалуются, что власти не хотят её заселить и давят на рабочих. Рабочие, в свою очередь, избивают рабов. Рабам, кроме камня, избивать некого. Ниже раба — только скотина. С раннего вечера до позднего утра рабы долбят скалы в поисках драгоценных камней и полезных ископаемых, а заодно и для расширения территории. Милостью рабочих, в полуденную жару рабы освобождены от своего труда. Всё остальное время — шестнадцать часов — они проводят с кирками, мешками и тележками. Мозолистыми руками, тысячами и тысячами этих рук, построены и плотина, и каналы.

В царстве Громояда очень любят всё считать. Особенно когда речь идёт о собственности, в том числе и живой. Всему здесь принято давать какое-то числовое название, и даже целая страна названа Девятью Пиками. Так как рабы, по высшему разумению богов, не имеют души, то и давать им имена было бы глупостью. Поэтому, у рабов есть только числа. В шестидесятисемиричной системе царства Девяти Пиков шестьдесят семь будет «ол», а сорок — «иу». Так, имя одного из тысяч рабов, полученное после смерти предыдущего владельца этого имени — Óлиу — означает «сто семь».

Каждый вечер, когда солнце начинает медленно скатываться в сторону Замка Громояда, «сто семь» покидает хибару, чтобы пойти работать. Олиу любит ночь. В это время от жары ни следа, над головой ясные звёзды, а надзиратели тебя не видят. Можно немного расслабиться, но только товарищи тебя прикроют. Отлынивать от работы должен кто-то один, ведь чуткие на ухо надзиратели слышат, сколько кирок работают в данный момент. Под утро становится тяжелее всего. Тело покрывается потом, вены вздуваются, а спина краснеет от ударов отдохнувших за ночь рабочих.

Когда приходит полдень, Олиу, на ватных ногах, бредёт домой, в свою в хибару, где его ждут чай и горстка холодного риса.

Сегодня он опять ничего не добыл. Значит, не повысят его до рабочего. Для этого надо иметь хотя бы четырнадцать голов ценных камней, а у него за шестнадцать лет жизни, только три головы с небольшим.

Новый вечер — новый трудовой день. Раз в месяц выдают чистую робу. Старая, к тому времени, рвётся и чернеет. Олиу выдали свежую, и он радуется ей, словно мальчишка сладостям. Под одеждой, чистой и красивой, гуляет ветер. Он приятно щекочет уставшее тело. Такой прохладный и по-своему «сладкий», после сотен часов «солёной» пыли. Получение новой робы — чем не повод устроить себе маленький отгул? Сбежать с карьера потайным лазом в горах, за водопадом, и наверх, в каменные город и Прекрасный сад.

Товарищ Олиу — Гэ́гхи, или «пятьдесят шесть» — предлагает так и поступить, а сам подменит и прикроет. В своё время, Олиу сделает то же для Гэгхи. Олиу, конечно, согласен.

Спасительный водопад. За ним — тропа в скале, продолбленная рабами специально для таких вылазок. Она ведёт к лестнице, очень высокой и крутой, шириной в десять человеческих ростов. Наверх! В город. Главное, чтобы не увидели горожане. В чистой одежде, он не должен привлекать внимания.

Добравшись до города, Олиу стоит на краю плотины и смотрит на карьер с высоты. Люди отсюда кажутся мелкими-мелкими муравьями, понемногу, ноготь за ногтем, откусывающие от большого куска хлеба.

Вот и Прекрасный сад. Здесь настолько прохладно, что роса до сих пор покоится хрусталиками в листьях. Нет, это не роса — это садовники поливают растения, чтобы те не сохли под палящим солнцем. Листья огромны, размером с маленького человека. Настолько большие, что, кажется, залезешь в один такой, и он будет качать тебя, словно гамак.

Можно улечься около фонтана и слушать мирное журчание воды. Олиу скидывает сандалии. Босиком шагает по траве. Что за жизнь! Рай.


— Его точно здесь нет?

— Я смотрел. Пошли!

В кустах было очень легко спрятаться, правда, пришлось исколоть себе руки и спину. Но оно того стоило. Солдаты ушли. Суровые мужские голоса растаяли вдали, заглушённые пением птиц. Олиу вернулся к фонтану и растянулся на траве.

Каждые тридцать три вздоха он оглядывался, чтобы узнать, нет ли кого рядом. В зарослях бамбука мелькнула тень. Чёрная тень. Уж не та ли это богиня, что карает лентяев? Сколько их, этих богинь в обширном пантеоне божеств и полубожеств? Олиу предпочёл не думать ни о богах, ни о каре.

Вдали раздавался плеск. Подражая ему, лился тонкий женский смех. Солнечные лучи играли в листьях, создавая причудливые узоры на траве. Всё казалось таким беспечным, лёгким и вкусным, сочным, что хотелось выпить это всё — и воздух, и листья, и зелень, и смех. Вобрать в себя и не отпускать никогда. Оставался только час на то, чтобы запомнить этот миг на всю оставшуюся жизнь.

Вновь послышался топот солдатских сапог.

«Отдохнуть не дадут!»

Раздосадованный Олиу, на цыпочках, обогнул фонтан. Среди бамбука порхнула та же чёрная тень. Сочный воздух сада приобрёл острый привкус опасности.

Неугомонные солдаты вновь прошли мимо и раб вернулся на траву.

«Матерь Всех Богов, сделай так, чтобы они не вернулись».

Олиу подложил руки под голову и начал потихоньку засыпать.

Что-то загородило свет. Он открыл глаза. Прямо над ним стояла женщина в чёрной накидке и в капюшоне.

— Ты кто? Чего тебе надо? — раб отполз.

Она приставила палец к губам.

— Твой друг сейчас в опасности. Беги к нему. Сейчас же.

— Но я ещё не отдохнул! — возмутился Олиу, словно имел право здесь находиться. — У меня целый час. Я только пришёл.

— Поверь мне. Если ты не уйдёшь сейчас, будешь жалеть всю оставшуюся жизнь, — сказала она монотонно и спокойно.

Из-за пальм показались две красивые наложницы. Из всей одежды на них были только белые полупрозрачные набедренные повязки.

— Эй, Буревласка, пойдём с нами, искупаемся, — позвали они.

— Ты меня понял? — снова обратилась к Олиу женщина в чёрном. — Иди.

— Симпатичный мальчик. Может, он пойдёт с нами?

— Нет, — Буревласка отошла к девушкам. — Он уже уходит, — она кинула на него холодный взгляд и, вслед за наложницами, скрылась в пальмовой роще.

Внизу, в карьере, между тем, работа остановилась. Схватившись за грудь, «пятьдесят шесть» корчился на земле. Над ним стоял надзиратель и, оглядывая всех, кричал:

— Кто к нему приставлен?! Кто должен ему помогать?!

В ответ слышалось только неуверенное:

«Сто семь». «Сто семь».

— Где он?!

«В… это». «В яме для нужд». «Да». «Проблема у него». «Да, с животом». «Живот прихватило».

Если кто-то пытался подойти к «пятьдесят шесть», надзиратель бил его кнутом.

— Помогать должен парный! Где парный?!

«Сто семь» ненавидел себя. Ненавидел окружающий мир. Но и оставаться лежать на траве он тоже не мог — трава теперь обжигала его. По пути вниз по лестнице, он проклинал женщину в чёрном всеми богами.

Вернувшись, он вновь застал пыльный карьер, мозоливший глаза всю его жизнь. Грубый «солёный» воздух ударил в ноздри.

— Где «сто семь»?! — продолжал кричать рабочий.

Олиу схватил друга и взвалил его себе на спину.

— Наконец-то. Я уж думал, сдохнет тут, — надзиратель плюнул, развернулся и медленно зашагал в сторону хижины.

«Сто семь» донёс больного Гэгхи до лазарета. В небольшом сарайчике из сухого бамбука, молодой, покрытый гнойниками, врач презрительно осмотрел Гэгхи и дал ему листья дурманящего растения от боли.

— Два дня пусть полежит. Тяжёлое не поднимать. Пусть таскает тележку или что-то в этом роде. Рабочий разберётся. Принимать настой три раза в сутки.

Весь следующий день Олиу пришлось вкалывать за двоих. Рабы словно забыли о вчерашнем, и только и делали, что обсуждали погоду. Женщины были им недоступны, алкоголь — тем более. Так, больше рабам, кроме работы, говорить было не о чем.

— Лить будет! — уверял один.

— Да не, — спорил другой.

— Видишь, как наползло?!

— Да как наползло, так и расползётся. Хэх!

«Сто семь» долбил камни со злостью. К чёрной женщине. К «пятьдесят шесть». К надзирателям. Руки болели и тряслись, осколки летели в лицо. Всего этого раб не замечал.

Работу неожиданно прервали. Рабов выстроили в один ряд. Трое солдат в блестящих панцирях стояли перед шеренгой. Рядом с ними — с десяток рабочих. Широкоплечий командир с искривлённым носом выгнул спину, держа на вытянутой руке сандалии. Без слов было понятно, что собираются делать солдаты. Пока командир медленно шёл вдоль шеренги, двое его подчинённых в упор разглядывали ноги рабов. Чьи ноги босы?

Олиу поёжился. Зажмурился в слепой надежде, что его, каким-то чудом, обойдут стороной.

Не обошли. Правда, не его. Седьмой справа от него, тоже был не обут. Сколько раб ни божился, что порвал сандалии, сколько ни кричал и ни вырывался, его схватили и поволокли перед шеренгой, орудуя палками, словно топорами по туше. Посиневшего, вспухшего и покрытого ссадинами и кровоподтёками, бедолагу пнули к лазарету.

Спустились сумерки. Рабочие разошлись по своим хижинам. Синие тучи повисли над карьером. Подняв глаза на уступ выше, раб «сто семь» увидел знакомую фигуру. Женщина в чёрном. Со всей силы, он вогнал кирку в породу. Снова поднял глаза, тяжело дыша, гневно. Фигура развернулась и, скрывшись по самую макушку, подняла руку и сделала приглашающий жест.

Раб оглянулся на ряд хижин. Рабочие были заняты незамысловатой игрой в камушки. Решив, что никто ему не помешает, он оставил кирку в породе и поднялся по лестнице, выдолбленной в скале, на уступ.

Буревласка провела «сто семь» в типичное рабочее жилище в скале, с круглым входом, закрытым занавеской. Внутри было светлее, чем казалось снаружи. В центре комнаты горели две чаши. Между ними стояла курительница на подставке. Буревласка расположилась на подушках, у стены. Олиу предложила сесть напротив. В тёмном углу он заметил Гэгхи. На этот раз, «пятьдесят шесть» не выглядел больным. Он даже был одет во всё чистое. Гэгхи мирно сидел, подложив ноги под себя, и курил трубку.

— И что это значит?

— Олиу! — перевела его взгляд на себя Буревласка. — Слушай меня внимательно. От этого зависит вся твоя дальнейшая судьба. Я задам тебе три вопроса. Отвечать ты должен быстро. Не думая. Если ты ответишь неправильно хотя бы на один вопрос, ты забудешь всё, что здесь было и вернёшься к своей обычной жизни. Всю оставшуюся жизнь ты будешь рабом. Но если ты ответишь верно, твоя судьба изменится навсегда. Ты обретёшь силу, которой подвластна сама природа. Славу, о какой не смеет и мечтать даже сам Громояд. Твоя жизнь будет полна опасности, боли, страданий. Но она также будет полна любви, и счастья, и смысла. Ты станешь новым существом. На порядок выше. На порядок сильнее.

— А если откажусь?

— Выбор за тобой.

Комнатный воздух дрожал. Олиу бросало в пот. Всё плыло перед глазами. Голова кружилась. Ему показалось, что прохладная волна ночного ветра окатила его с ног до головы.

— Я согласен, — произнёс Олиу.

— Вдохни полной грудью. Несколько раз. Глубже! — она приняла трубку у Гэгхи и затянулась. — Вот так. Теперь расслабься.

— Не могу. Я так и не получил удовольствия там, у фонтана.

— Демиурге! — Буревласка закатила глаза. Поднялась с подушек, подошла к рабу и опустила руки на его плечи. Плавными нежными круговыми движениями она помассировала ему плечи и спросила: — Так лучше?

— Да.

— Закрой глаза, — она вернулась на подушки. — Мысли прочь. Мыслей нет. Ни о чём не думать.

Олиу поморщился.

— Не могу ни о чём не думать.

— Чёрный.

— Что?

— Чёрный.

— В смысле.

— Чёрный.

Наконец, до него дошло. Мысленно, Олиу начал повторять: «Чёрный. Чёрный. Чёрный». Вскоре перед глазами возникла тёмная сгущающаяся пустота. Сознание вдруг замерло, застыло. Умолк внутренний голос. Всем стал чёрный. Чёрный. Чёрный.

В тишине раздался голос. Чистый, неискажённый, пробивающий темноту. Этот голос поочерёдно задал три вопроса. Олиу не помнил, чтобы отвечал на них. Только его губы непроизвольно шевелились. Вскоре, он открыл глаза.

— Что ты чувствуешь?

Он долго молчал. Смотрел на женщину, пытаясь узнать в ней кого-то. Взглянул на Гэгхи. Тот кивнул, глубоко затянувшись трубкой.

По ощущению, прошло не меньше половины суток. На самом же деле, миновала лишь пара часов.

Буревласка вновь поднялась, погасила чаши и курительницу, подошла к двери, отдёрнула занавеску. Свежий ночной воздух — не иллюзорный, а реальный — наполнил комнату. Вместе с ним, сквозь пелену тишины прорвался звук дождя. Грохот грома. Запах мокрой глины. Чёрная небесная вода и молнии приветствовали нового человека.

— Почему он не реагирует? — прошептала Буревласка, с тревогой глядя на Гэгхи.

— Олиу?

— Он больше не Олиу. Я не могла ошибиться? Нет, не в этот раз, — она подбежала к нему и положила ладони ему на щёки. — Кто ты?!

Раб встал на ноги.

— Кто ты? — уже мягче, почти умоляющие, посмотрела женщина ему в глаза.

— Я — Небесный Странник.

Она улыбнулась и прослезилась. Посмотрела на «пятьдесят шесть». Тот широко улыбнулся.

— С возвращением, Áммерт, — сказал Гэгхи, подошёл и обнял его. — Я — Кáйрил. Первый из Одиннадцати. Твой брат.

— Я знаю, — тихо произнёс тот.

— Меня зовут Эрмéрия, — представилась Буревласка. — Ты меня не помнишь. Я младше тебя в сто раз.

— Как вы меня нашли?

— Это долгая история, — ответил Кайрил. — Чтобы просчитать каждую инкарнацию, нужны месяцы, а то и годы.

Бывший Олиу внезапно посерьёзнел. Прислушался к шуму ливня. Знакомый ненавистный рокот был уловим вдалеке, на кромке слуха.

— Нам пора, — сказала Эрмерия.

— У меня ещё не все дела здесь доделаны, — Аммерт нахмурился и сжал кулаки.

Часть 1. Фред Берроу

Глава 1. Дальше, чем Альфа Центавра

Брайдл Пэт считался самым богатым кварталом Торонто. Всё же, кварталу не повезло соседством. В этом же районе находился самый бедный и опасный квартал — Джейн энд Финч. Преступностью и перестрелками бандитов здесь было никого не удивить. Но что подвигло Лизу продать свой особняк в Брайдл Пэт и поселиться в Джейн энд Финч, оставалось загадкой даже для тех, кто хорошо её знал.

Лиза сильно изменилась. Настолько радикально, что можно было с уверенностью сказать — одна женщина умерла, другая родилась. Это произошло в ноябре девяносто шестого года. С тех пор миновало пятнадцать лет.

Полицейские машины, сверкая мигалками, окружили небольшой алкогольный магазинчик в районе Джейн энд Финч. Лиза пришла сюда ещё до полиции. Она знала, что произойдёт, и, стоя на перекрёстке, сверлила взором стену магазина. Лиза не могла вмешаться — от этого было бы только хуже.

Местные не раз видели грабежи и убийства, но то, что произошло сегодня, грозило стать сенсацией. Во-первых, не просто ограбление, а террор. Во-вторых, белый. Белый! Не чёрный преступник. Этот странный белый, обвесившись с ног до головы нитроглицерином, не требовал ни чемодана с деньгами, ни вертолёта. Он и сам, похоже, не понимал, чего хотел, взяв в заложники владельцев магазина — китайскую супружескую пару. Сумасшедший белый что-то кричал о справедливости, прекращении войны. Имел ли он в виду войну между бандами? Или какую-то другую? Было не понятно.

— Отключите мигалку, — попросила Лиза, поправив серые вьющиеся волосы, упавшие на глаза. — Его это нервирует.

— Как скажешь, — негромко ответил полицейский крепкого телосложения с широким бритым затылком.

— И фары тоже.

— Лиза…

— Чак, сделай, как я прошу.

— Майор Хэммон? — глянул на него лейтенант и, получив утвердительный кивок, отключил и фары, и мигалку.

Внутри было темно. Пятнадцатилетний сумасшедший сидел в углу между стойкой и холодильником. Лиза оказалась права — он успокоился и задышал чуть ровнее. Правда, спокойствие продлилось недолго.

— Я всё вижу! — крикнул он из темноты. — Это лейтенант Гарднер у чёрного входа! Пусть он уйдёт!

Чак не удивился. Достав рацию, он дал команду отступить.

— Эй! Фредди, — спокойно произнёс Чак. — Я могу понять тебя. Ты считаешь себя не таким, как все. Может, ты и прав! Все мы чем-то отличаемся от других. И это замечательно! Вот только можно жить с этим и быть счастливым, а можно причинять окружающим боль. Какой путь ты выберешь, Фред?

У Берроу это вызвало нервный смех.

— У меня свой путь, майор Хэммон! Почему вы всё время следили за мной?! Вы и сейчас продолжаете это делать. Почему?!

— Фред, я знаю тебя с детства, — тут некоторые с любопытством оглянулись на майора. — У тебя очень ярко выражено чувство справедливости. Ты бы хотел изменить мир. Мы все хотели бы. Но! Этого нельзя добиться террором. Так ты сделаешь только хуже. Подумай! Если убить убийцу, станет ли убийц меньше?

Полминуты молчания.

— Фред? Я тебя убедил?

— Нет! — раздалось из темноты. Но теперь это было не агрессивное «нет», а другое, громкое лишь потому, что у Фреда не было мегафона и приходилось кричать через открытую дверь. У Лизы отлегло от сердца — Фред согласился. Хоть в чём-то. Это было всё равно что расколоть вековой лёд. Пусть он и кричал «нет», интонация говорила «да».

— Фред, ты позволишь аккуратно снять с тебя нитроглицерин, притом, что ты не будешь двигаться и не причинишь вреда людям?

— Да!

Первым делом, вывели заложников. Затем, команда сапёров, медленно сняла с Берроу взрывчатку. На это ушло полчаса. Фредди, как и обещал, ни разу не шелохнулся.

— Чак, я прошу тебя, — Лиза не ожидала, что расплачется, и уткнулась лицом в грудь майора Хэммона. — Избавь меня от него. Хоть на какое-то время. В тюрьму или в психушку. Я устала! — она вытерла слёзы и посмотрела ему в глаза. — Я устала.

Майор Хэммон кивнул.


Прошло восемь лет. Осень только принимала эстафету, а дух ледника, что царствовал в этих землях двадцать тысяч назад, уже намекал на скорые холода.

Фред Берроу, в чёрной ветровке, медленно и безразлично ко всему шёл по улице квартала Джейн энд Финч, глядя себе под ноги. Справа от него стояли частные жилые дома. Слева раскинулся пустующий парк. Над головой нависали провода электропередач. Этим утром для Фреда закончился двенадцатичасовой допрос в отделе по борьбе с наркотиками. Не торопясь домой, он медленно брёл по знакомой улице, едва переставляя ноги и мечтая о пачке сигарет.

За плечами у Берроу были пять лет принудительного лечения, два года тюрьмы за торговлю марихуаной, до того, как её легализовали, и год шатания без дела. Больше у него не было ничего, кроме тесной квартирки в пятиэтажке и мачехи Элизабет Стоунер, которую он тихо ненавидел, что впрочем не мешало Фреду брать у неё деньги. Последние несколько лет изменили его. Этой весной Фреду исполнилось двадцать три. Для него эта цифра ничего не значила, как не значила и сама жизнь. Его взгляд потух. Исчезло стремление к бунту. Лицо Фреда посерело, пожелтели ногти, посерели зубы.

— Тебе чего здесь надо, ублюдок? А ну, вали отсюда! — кинул ему чёрный мальчишка на велосипеде.

Ещё пару лет назад, такие слова могли вывести Фреда из себя. Теперь же в нём прогорело то чувство, что вызывало ярость. Берроу остановился и выпил пенного из мятой банки, игнорируя пацана. Банку он бросил на тротуар и оглянулся, чтобы показать мальчишке неприличный жест, но тот успел куда-то скрыться.

— Вар, — произнёс одними губами Фред. — Вар арса́н, — горько усмехнулся. Иногда ему на ум приходили слова, наподобие этих, значения которых он не понимал.

Шаркнув ногой по асфальту, Берроу двинулся дальше, хотя и сам не знал, куда. Можно было вернуться домой, в двухкомнатную квартиру, чтобы застать там мачеху Стоунер — женщину, подарившую ему на последний день рожденья фразу «Чтоб ты сдох». Можно было прогуляться до средней школы, обнесённой сетчатым забором. Пройтись по пыльной баскетбольной площадке, на которой, в детстве, его так часто запинывали до кровавый слюны крепкие чёрные ребята. Фред выбрал третий вариант — выйти на шоссе. Ветер гнал осенние листья. Машины ехали медленно, огибая и сигналя, то ли опасаясь сбить человека, то ли не желая испачкать капот.

«Я это заслужил».

Резкий гудок у самого уха пробудил Берроу. Он вернулся на тротуар и понял, куда ему хочется пойти. В единственное место, где таким как он были рады. Место, где было уютно и тепло. В бар.

В маленьком баре, стилизованном под ирландский паб, Фред заказал самого дешёвого пива.

— Где приложили? — приятель Фреда — чёрный бармен — показал на синяк.

— Не помню.

— Эй, Фредди, — бармен сделал вид, что протирает стойку рядом с его локтем. — Я конечно не должен этого говорить, он есть один тип… не оборачивайся, он за тобой, в болотном плаще. Так вот, он интересовался тобой.

— ОБН?

— Я не знаю.

— Чёрт, да я же только что оттуда!

Фред накинул капюшон. Не хватало ему ещё одной встречи с полицией.

— Зеркальце есть? — он взял стакан и посмотрел в отражение.

Мужчина в тёмно-зелёном старомодном плаще с металлическими пуговицами, с поднятым воротом, сидел за столиком, пил кофе и читал газету. Опрятный, движения чёткие, уверенные. Не похож на местного. Возможно, даже не из Торонто. Американец? Фред на секунду оглянулся. Успел разглядеть лицо. Густые тёмные брови, острый подбородок. На вид лет сорок. Волосы тёмные, коротко стриженные. Кожа слегка загорелая. Возможно, латинос, но не из простых.

«Кто ты?»

Дежавю. Берроу понял, что видел этого человека раньше, но при попытке вспомнить, где именно, сознание проваливалось, будто маленькая лодка, падающая с Ниагарского водопада.

«Вспомнил. Позавчера вечером, когда уже стемнело, — Фред самодовольно щёлкнул пальцами. — Я выносил мусор. Этот тип шатался неподалёку. Курил сигарету, стоя возле машины. Какая у него была машина? Думай, думай. „Шевроле“? Нет, точно нет. Европейская. „Немец“. Точно „немец“ — „Фольксваген“ или что-то вроде того. За рулём кто-то сидел, значит, машина принадлежала не ему. В руке у него была зажигалка, не простая, металлическая. Он не беден. Вопрос: что неместному небедному сорокалетнему латиносу надо от простого местного бывшего дилера?»

Берроу сам не понимал, почему его мозг, отвыкший бурно соображать, вдруг заработал так лихорадочно.

Мужчина встал, оставил на столе мелочь и вышел на свежий воздух.

«Паранойя, Фредди. Опять паранойя! Всё потому что ты в завязке».

Он допил пиво в три больших глотка, оставил бармену мятую двадцатку «за информацию» и поспешил на выход.

Сгущались серые тучи. Ветер колыхал провода. Развевались полы тёмно-зелёного плаща.

«Конспиратор. В такой одежде ты бросаешься в глаза, идиот».

Предполагаемый сотрудник полиции никуда не торопился. Глядел по сторонам, как бы делал типичный турист. Но какой турист в этом районе?! Ему бы в центр, на Си-Эн Тауэр, а не в Джейн энд Финч. Незнакомец прибавил шаг. Рука Фреда в кармане сама схватила и сжала перочинный нож. Быстрее, ещё быстрее. «Зелёный» не думал оглядываться. Хорошо. Вот он ближе, ещё ближе! Зазевавшаяся жертва, как в документальном фильме о жизни дикой природы, про гепарда и антилопу. В двадцати шагах от «зелёного», Фредди ухмыльнулся и сбавил скорость. Вот он, тёпленький, но что делать с ним?

Странно. Незнакомец остановился. Замер. Он смотрел прямо перед собой. Словно обратил на что-то внимание. Фред сделал шаг влево, тот развернул левую стопу. Шаг вправо — «зелёный» тоже.

«У него глаза на затылке?»

Так или иначе, лучшая защита — нападение, решил Берроу и приставил нож к зелёному плащу.

— Ни с места, как вы любите говорить. Признавайся, зачем меня пасёшь?

«Зелёный» резко обернулся. Рука Фреда машинально дёрнулась вперёд.

…Не прошло и мгновения, как Берроу ощутил на себе давление невидимой стены. Ноги вросли в асфальт. Фред не понимал, как так случилось, что пальцы незнакомца оказались у него на висках.

— Марк.

— Что?

— Марк, — повторил «зелёный» и отпустил виски бледного и напуганного Фреда. — Так меня зовут. Ты хотел знать, кто я? Вот и ответ, — голос был приятным, низким, не вызывающе резким, а ровным. Так говорят «хорошие» копы в кино. — Слушай внимательно, Фредерик Уолтер Берроу. Сейчас я задам тебе три вопроса. Отвечай быстро, не раздумывая, первое что придёт в голову. Если…

Бежать! Между борьбой и бегством выбирай то, что спасёт тебе жизнь прямо сейчас. Берроу научился этому подростком. А если перед тобой нечто непонятное, выбор очевиден. Бежать! И бежал он быстро, как только мог. Фред ненавидел три категории людей в разные периоды жизни: хулиганов, бандитов и копов. То, что предстало перед ним и назвалось Марком, было хуже. На порядок хуже и сильнее.

Двор, дом, подъезд, вверх через четыре ступеньки. Вот и родная квартира. Ключи скользили и норовили выпасть, но всё же, Берроу справился, открыл, забежал внутрь, и запер дверь на все замки.

Так обычно бывает в фильмах ужасов: ты закрыл все засовы, но не знаешь, что преследователь у тебя за спиной. Преодолев в себе страх, Берроу оглянулся. Таинственного Марка не было. Ни в прихожей, ни в ванной, ни в его комнате, ни в комнате мачехи. Не сомневаясь, что незнакомец, как призрак, может быть где угодно, Фред заглянул в шкафы, за батареи, за шторы. В своей комнате, из-за шкафа, он достал ружьё.

— Бетти! — крикнул он, зажав в зубах патроны и заряжая ствол. Вышел из комнаты, держа огнестрельное наготове. Рука Фреда была окровавлена. Видимо, он порезал её собственным лезвием, когда нож напоролся на невидимую стену. — Бетти! Дай аптечку. Срочно! — Элизабет не было дома. — Дьявол!

Где-то в тайнике, за обоями, ещё оставался запас нитроглицерина. На всякий случай, Фред аккуратно достал связанные колбы со взрывоопасной жидкостью и обвязал ими туловище. Сверху накинул жилет. Нашёл аптечку, зубами вскрыл пачку бинтов.

Усевшись в углу за креслом, Фред отдышался, пока перевязывал себе руку. В какой-то степени, он был рад. Наконец-то прозвенел его колокол. Мир, который был ему враждебен, но мучил до последнего — вон и он! Пришёл за ним. Постучал в его серую унылую жизнь. Никчёмную жизнь, протекающую в ожидании конца. И не важно, кого этот мир послал: полицию, ФБР, ангела смерти или самого Дьявола лично.

Однако, Фреду не хотелось умирать. Если бы мир хотел его убить, он бы давно это сделал — шансов была тьма. Фредерик ждал. Самой мучительной пыткой для него теперь стало ожидание. Хуже китайской пытки водой.

Ничего не происходило. Час и два, и три, в квартире не появлялась даже Стоунер.

«Ясно. Мачеха у них. Что ж. Играть, так играть». В ладони по-прежнему щипало. Рана грозила загноиться. Фредди вспомнил ощущение, испытанное в ту долю секунды, когда он попытался ударить незнакомца. Будто нож сам по себе скользнул против его воли назад. Он не помнил, чтобы кончик лезвия даже приблизился к зелёному плащу.

Миновал час. Фред заснул, с оружием на груди. Ему снились заснеженные горы и извилистые реки, утопающие в тёплой зелени лесов. Поля, покрытые цветами, холодные и глубокие озёра, скрытые в сумрачной глубине чащи, дикие пустыни и прекрасные сияющие города. Солнечный блеск морей. Тепло любовных ласк. И смех, смех… детский смех.

«Я счастлив?» спросил кто-то его устами, его голосом. «Посмотри на меня и скажи, я счастлив? Потому что сам я не знаю».

«Ха́мари. Ха́мари кон су».


Под высоким расписным потолком ресторана сверкала огромная люстра. На стенах висели гобелены, изображавшие ангелов, играющих на арфах и свирелях, обнажённых нимф, купающихся в озере, античных богов и библейские сюжеты. Почти каждую стену украшал символ какой-либо религии — распятия, полумесяцы, звёзды Давида, индуистские знаки «Ом» и многие другие. Всё это разнообразие не смешивалось, поделённое на сектора. В каждом секторе правили свои акустика, освещение и тона. На столиках, покрытых нежно-кремовыми скатертями, стояли небольшие цветочные вазы. Приглушённый свет, ароматические свечи и, конечно, божественная музыка, дополняли атмосферу.

В самом центре оркестра играла на арфе молодая женщина лет тридцати, с приятным молочно-шоколадным оттенком кожи и вьющимися длинными волосами цвета морёного дуба. Волосы были украшены обручем с крылышками. Сама арфистка с наслаждением прикрыла веки больших карих глаз, плавно перебирая струны. В центре зала между античными колоннами сидел одинокий посетитель в зелёном плаще. Он нервно постукивал железной зажигалкой по столу, то и дело глядя на арфистку исподлобья. Арфистка резко открыла глаза. Нахмурилась, но не перестала играть. Она качнула головой в сторону. Посетитель кивнул.

Через пятнадцать минут они встретились у чёрного входа, возле таблички «Не курить».

— Есть новости? — спросила она, поправив тонкую шаль, укрывавшую голые плечи от прохладного ветра. Оба говорили быстро.

— Уверен на сто процентов.

— Тот наркоша?

— Он не наркоша.

— О, Демиурге! Я думала, хоть кто-то поприличнее.

— Я его прочитал. Это он.

— Ты задавал вопросы?

— Не хватило времени. Кажется, я спугнул его.

— Марк, Марк, — покачала она головой, словно учительница, когда любимый ученик допустил грубую ошибку. — Что ты сделал?

— Положил ему пальцы на виски, затем…

— Марк, зачем? Не удивительно, что он испугался. Они в Сата пугливые! Я же тебе говорила. Надо было подготовить его, плавно, постепенно. Сколько ты выслеживал?

— Два месяца. Но теперь никаких сомнений.

— Слушай, — она подошла поближе и коснулась нежной рукой его грубого плаща. — Теперь ты справишься сам.

— Если он не окажется в лечебнице раньше.

— Марк, — она поцеловала его. — Я верю в тебя.

— Не хотелось бы упустить шанс.

— И не упусти! Я возвращаюсь к А́ртэуму.

— Пожалуйста, только не сейчас.

— Я нужна…

— Если ты не поможешь.

— Ох, Кайрил.

— Эрмерия!

Оба резко замолчали. Тревожно огляделись. Посмотрели друг другу в глаза, как провинившиеся дети, и мысленно дали друг другу понять: «этого не было».

— Ладно, — она прикрыла рот рукой. — Пора возвращаться. Моя смена закончилась. Только переоденусь.

— Знаешь, где? Генрих тебя подвезёт.

— Да ладно, сама доберусь.

Ещё одним поцелуем, Марк и женщина попрощались.


Возникло расплывчатое знакомое лицо. Каштановые кудри, морщины, унылые серые глаза.

«Всё что угодно, лишь бы не оно!»

— …Ди …Эдди …Фредди, очнись! — она трясла его за плечо. — Фредди, что случилось?

Он только что понял, что лежит за креслом у батареи.

— Где он? Где он, Бетти?!

Раньше Лиза ненавидела, когда Фред называл её Бетти, но за много лет привыкла.

— Почему у тебя швабра в руках?

— Швабра?! Это не швабра, это ру…

Берроу посмотрел на себя. К его ужасу, Бетти была права: он действительно держал в руках не оружие, а самую обыкновенную швабру. Никакого нитроглицерина тоже не было.

— Вставай. Вставай, Берроу. Дай мне руку. Ты принимал таблетки? Смотри мне в глаза! Принимал?!

— Я завязал.

— Врёшь! — Бетти ударила его по щеке. — Хватит врать мне!

— Я клянусь, я завязал! Чёрт, — он бросил швабру в стену. — Послушай меня.

— Хватит, Берроу, — в слезах, мачеха Стоунер ушла в соседнюю комнату. — Просто, хватит, — сказала она нарочито спокойно и захлопнула дверь.

— Бетти! — он забарабанил в дверь.

— Уходи, Фред! Уходи, куда хочешь! Я не хочу тебя видеть. Я не хочу, — Бетти выглянула из комнаты. Под глазами у неё распухло и покраснело. — Я не хочу, чтобы ты дольше оставался в этом доме.

— Бетти.

— Вон!

— Бетти, открой.

— Вон, я сказала! Вон! Убирайся!

На лестничную клетку полетели одежда, диски, плеер, ноутбук, гитара, чемодан, сорванные со стены постеры Black Metal групп, пара гантелей и нелепо смотревшаяся в этой куче пижама. Последней вылетела и скатилась по грязной лестнице зубная щётка.

Стоунер тут же заперла железную дверь.

— Я завтра же сменю замки. Так что, не смей приходить! Если увижу тебя на районе, вызову полицию.

— Бет…

— Во-о-он!!!

Берроу пожал плечами и принялся подбирать вещи. Ему было не привыкать — он делал это в третий раз. Второй раз так выгоняла его мачеха Стоунер и один раз девушка, с которой он пробовал жить. Побросав в чемодан всё, что можно было впихнуть, Фредди разбил гитару о перила — яростно, так, чтобы наделать как можно больше шума. Мачеха отреагировала лишь тем, что показала из-за двери известный жест, и снова заперлась на все замки.

В последний раз Фредерик прошёл мимо почтовых ящиков и горшка с экзотическим растением, что, непонятно для кого, украшал подъезд, и вышел за стеклянную дверь. В последний раз пересёк парковку, на которой никогда не будет стоять его несуществующий автомобиль. И в последний раз оглянулся на окна квартиры, где прожил двадцать два года, чтобы показать им тот же привычный жест, которым отвечал на всё. Вытряхнул из складки штанов обломок гитары. С этого момента, Берроу знал точно — он никогда не вернётся. Смерть, или что-то ещё — вот, что будет впереди. Но точно не двухкомнатная квартира в не самом благополучном районе пусть и красивого, но чужого ему холодного города.

Ветер тревожил опавшие листья в парке. Фред приземлился на скамейку и закурил. Будь он философом, он мог бы сравнить себя с листьями — как и он, эти листья оторвались от родных веток, чтобы умереть и стать перегноем под ногами. Они были мертвы и до того, как ветер сорвал их с места. Берроу чувствовал, что был мёртв с самого рождения. Но ему было плевать. И на себя, и на весь мир, и на то, что будет дальше.

Мелькнула мысль: «А что если вернуться?» Нет. Никогда. Такие мысли надо расстреливать в упор. И Фредди, открыв новую пачку, смакуя, затянул ещё одну сигарету.

В Торонто неплохо чувствовали себя бомжи. Государство платило им, чтобы те не грабили население. Можно было стать одним их них — частью никому не нужной массы.

«Не! К чёрту Торонто. Махну в Альберту. Хотя, нет, лучше в Штаты. Там настоящая жизнь».

Это был хороший вариант. Перейти через мост у Ниагарского водопада, и вот ты уже в другой стране. Мысли о новой жизни водопадом унесли Берроу в глубокий сон.

Проснулся он уже в сумерках. Живот болел от голода, спина — от долгого сиденья на твёрдой скамье. Фред пошевелил пальцами руки. Чего-то не хватало. Чемодана!

— Эй! — он заметил бомжа, сидевшего на траве в трёх шагах и бесцеремонно перебиравшего вещи. — Верни, сволочь!

Фредди схватил чемодан и потянул на себя. Бомж не растерялся и решил бороться за добычу. Всё-таки, отобрать вещи Фреду удалось, правда они рассыпались по траве, а у чемодана порвалась ручка и сломался замок. Пришлось собирать весь этот хлам заново.

Ощущение голода перебило другое — более мощное чувство. Одиночества и тоски. И одежда, и парк, и даже собственная кожа, показались Берроу чужими. Тело зудело, хотелось сжаться в маленькую точку или, того хуже, вернуться к мачехе, о чём, конечно, не могло быть и речи. Вдобавок, полил дождь. Каждая капля гвоздём била по щекам. От этого ощущения невольно пришлось открыть глаза, распрощавшись со сладкой тягучей фантазией — той, в которой Фредди с ноги открывал двери баров и казино, пропивал состояние с друзьями и тратил деньги на легальную теперь марихуану. Воображаемая жизнь постепенно растворялась, вымывалась каплями-гвоздями, перебивалась голосами людей, попавших под дождь и звоном соборного колокола, зазывавшего христиан на молитву. Только сейчас Берроу понял, что, каким-то образом, находится на другом конце города — в парке Святого Джеймса.

Фред еле оторвал своё тело от скамьи.

— Где ты Марк? — спросил он то ли вслух, то ли мысленно. — Где. Ты. Марк?! — распростёр руки. — Где ты со своими дурацкими вопросами?

Он обернулся и встал лицом к собору.

Внутри царила безмолвная благодатная атмосфера. В просторном полутёмном зале раздавалось пение органа. Голова кружилась от высоты колонн и сводов, а огромный витраж преображал серость пасмурного неба в разноцветную картину. Фред любил церкви именно за это: тишину и величественность. В церкви забываешь о старых обидах и, самое главное, о себе. Фред не верил в Бога, но для него богом была пустота. И он молился этой пустоте.

Появление здесь Марка было настолько закономерным, что, не объявись, это было бы странно.

— Тебе никогда не было интересно, что будет после смерти?

Берроу даже не оглянулся на соседа.

— Я весь внимание, — ответил он, превозмогая желание просто посидеть молча, слушая орган.

— Ты, наверное, думаешь, что я — ангел смерти или что-то в этом роде. Поверь, ты не первый, кто так считает. Я тоже иногда удивляюсь, что с нами будет, когда мы покинем наш бренный…

— Что за три вопроса? — перебил Фред.

— Не торопись. Теперь так не получится. Ты негативно настроен: я это чувствую.

— Ты знаешь меня?

— Больше, чем ты сам, Фредерик Уолтер Берроу. Знаешь, я всегда задавался вопросом: ангелы… их обычно изображают младенцами, почему?

— Потому что художники Ренессанса были педофилами, — пожал плечами Берроу.

— Думаешь? А может, потому что ангелы, в концепции религии, чисты как младенцы?

— Мне плевать. Никогда не задумывался. Ангелы, демоны… всё это…

— Пустота?

Берроу на миг повернулся, но и в этот раз не был удивлён.

— Ты атеист? — поинтересовался Марк.

— Он самый.

— Тогда почему пришёл в храм?

— Не знаю. Думал, дай зайду, почему бы и нет?

— А ты веришь в реинкарнацию?

— Почему ты спрашиваешь? Слушай, что за тупые вопросы? После смерти мы превращаемся в куски гниющего мяса.

— В детстве ты думал по-другому.

Фредди резко обернулся.

— Кто ты такой? Что ты знаешь о моём детстве?!

— Тише, Фред, здесь люди.

— Почему?!

Марк перебил его, приставив палец к губам и кивнув в сторону органа. Ещё некоторое время оба молчали, слушая музыку.

— Я задам тебе три вопроса, но только если не будешь выстраивать блоков. Очистишь сознание. Доверишься мне.

Берроу немного подумал. Глубоко вдохнул и медленно выдохнул.

— Марк, Марк, — повертел он имя на языке. — Оно ведь не настоящее. Так?

— Верно, — кивнул тот. — Но здесь мне запрещено произносить моё настоящее имя.

— Здесь, в церкви? Ты — Вельзевул? Ваал? Сатана?

— Здесь, в этом Тари. Позже объясню.

— Почему я должен тебе верить?

— Потому что ты — Третий.

Фред замолчал. Если бы хотел вставить хоть одно язвительное слово, ему бы не удалось. Горло перехватило. Сердце забилось панически.

Детский сад. Все нормальные мальчики и девочки играют, рисуют, лепят фигурки из пластилина. И только маленький Фредди рисует на листе бумаги цветными мелками один и тот же символ, похожий на букву «Y» и уверяет воспитателей, что это — число три. Воспоминание пришло ясно, чётко, словно и витрина, и храм, и незнакомец по имени Марк были сном, а детский сад — реальностью.

— А ещё я называл это «ключ», — произнёс Берроу, разглядывая пустоту перед собой.

Марк улыбнулся, мягко и сдержанно.

— Вот теперь ты готов.

Снаружи кончился дождь. Тучи уступили тёмному вечернему небу. Звёзды были еле-еле видны, но Фред попытался разглядеть в них что-то. Пока он сам не понимал, что именно. Закурил. Голова кружилась. Он сосредоточился на ступеньках, на деревьях парка, что виднелись отсюда, на столбах, что загорались в это время суток.

— Сейчас я положу тебе руки на виски. Не сопротивляйся. Ни телом, ни разумом. Позволь мне сделать то, что я должен.

— Странно же это будет выглядеть, — Фред обратил внимание на прохожих.

— Для них это не будет выглядеть никак. Мы в тени восприятия. Посторонние на нас не обращают внимания.

Берроу зачем-то встряхнул руки. Расслабившись, он чуть запрокинул голову и закрыл глаза. Положив указательные и средние пальцы на виски Фреда, Марк опустил веки. Через минуту, он произнёс:

— Готово. Фредерик Уолтер Берроу. Ты готов отвечать на вопросы?

— Да.

— Первый вопрос…


Вечерний Торонто отдыхал после часа пик, чтобы с новыми силами пуститься в ночную жизнь. Закрывались магазины и лавки, открывались ночные клубы, зажигались неоновые огни. Марк и Фред не торопясь шагали по улице вдоль парка.

— А… — только сейчас Берроу обратил внимание, что идёт, хотя последним, что он помнил, было то, как Марк положил ему руки на виски, ещё на ступеньках собора. — Ты уже задавал?

— Да. Ты забыл. Так положено — после вопросов, ты их забываешь. Прости, но пока я не могу тебе всего объяснить. Пока скажу только одно: я погрузил тебя в воспоминания. Очень старые, древние.

— Я из детства мало что помню, — вздохнул Фред.

— У тебя были навязчивые фантазии?

— Ха! Были. Знал бы ты, Марк, что это были за фантазии. В них я был вождём-завоевателем, — проговорил он вполголоса, словно делился самым сокровенным. — В моих фантазиях я завоёвывал земли. Меня свергли и казнили. Я требовал честного суда. Вскоре я перестал замечать, как начал путать реальность и вымысел.

— Тебя из-за этого мачеха водила к детскому психиатру?

— Слушай, — Фреда начинал злить этот разговор. — Марк. Или кто ты, на самом деле. А не расскажешь ли о себе? Вот я с тобой куда-то иду и… мой чемодан!

— Расслабься. Тебе он не понадобится. Ты оставил его, кажется, в парке. Не важно.

— Слушай, Марк, — от волнения, Фред начинал повторяться. — Откуда ты? Кто ты по профессии? Судя по загару, ты не из Канады. Американец?

— Да, но из Соединённых Штатов. Я родился в Аргентине.

— Ну, тогда какой же ты американец? Ты — латинос.

— Но ведь Южная Америка — тоже Америка, верно?

— Странный ты. Где сейчас живёшь?

— Скажем так. Ближе, чем Штаты, но дальше чем Альфа Центавра.

Фредди присвистнул.

— Загнул! Так, а куда мы идём?

— Почти пришли. Это клуб «Five to Six», «Без пяти шесть». Мы называем так наш ресторан. Иногда просто Клуб.

— Мы — это кто?

— Я и… мои друзья. Вот мы и на месте.

— Почему я его раньше не замечал?

— Ты ведь редко бывал за пределами Джейн энд Финч, верно?

Небольшой снаружи, ярко освещённый синими прожекторами, ресторан «Без пяти шесть», как бы, втискивался между двумя большими стеклобетонными бизнес-центрами.

— Прошу, — он пропустил Берроу пройти вперёд. — Это специфический ресторан, столики здесь нужно заказывать заранее, даже если нет посетителей.

У входа стоял швейцар — двухметровый плечистый афроамериканец. Узнав Марка, он кивнул и пропустил его и Фреда внутрь.

Первое, что обращало на себя внимание — ощущение, будто входишь в храм. Правда, не ясно, какой религии. По левую руку виднелся сектор в бело-розовых тонах. Его стены были украшены католическими распятиями. Дальше — бело-золотой, с православными крестами. Всю противоположную от входа стену занимал золотисто-зелёный сектор, мусульманский. Над ним нависал расписанный звёздами свод. У дальней стены справа находился голубой сектор — иудейский. По правую руку — сине-фиолетовый индуистский, а ближе к выходу — красно-золотой буддийский. В центре зала находились четыре колонны. Между ними, под куполом, расписанным сюжетами из древнегреческих мифов, располагался бело-синий античный сектор. Ресторан был двухъярусным — верхний ярус сочетал в себе ещё больше экзотических религий, от зороастризма до вуду и богов маори, и был украшен многочисленными масками и растениями.

Если не считать оформления интерьера, всё здесь было обычным, как и в любом другом ресторане. Официанты носили стандартные белый верх и чёрный низ. Отличал их только способ передвижения: официанты катались на роликах, принося и унося блюда ловко, словно в танце.

До носа дошёл приятный аромат кус-куса и пряностей.

— Пройдём к тому столику, — указал Марк в самый центр. — Люблю античный сектор.

Официант явился всего через минуту, хотя народу в зале было полным-полно. Причём разных национальностей — индийцы, арабы, китайцы, афроамериканцы, европейцы. Обычный вопрос официанта «Чего желаете?» смутил Фреда. Он редко бывал в ресторанах и не знал, что заказать.

— Фред, можешь заказать пива, если хочешь. Клуб только кажется изысканным местом. На самом деле, здесь очень демократичные порядки. — Марк не соврал: двое индусов, одетые в майки и шорты, с удовольствием уплетали картошку фри, китаянка в вечернем платье курила кальян в мусульманском секторе, а европеец в клетчатой рубашке, уставившись в свой ноутбук, ел сэндвич, запивая кофе.

— Не, пива не хочу, — поморщился Берроу. — Виски! Какое у вас есть, не слишком дорогое?

— Фред, ты мой друг. Поэтому я угощаю.

Марк заказал себе пасту и салат, а Фред — бифштекс с кровью. От алкоголя Марк отказался, предпочтя минеральную воду, и Фред последовал его примеру.

Между тем, ведущий музыкальной программы объявил:

— Дамы и господа! Я знаю, что вы, наверняка, хотели бы услышать сегодня нашу очаровательную звезду Риту Сёрчер и её божественную арфу. Но, к сожалению, мисс Сёрчер уехала по важным делам. Сегодня её заменит мисс Амелия. Поприветствуем!

Несмотря на то, что больше половины посетителей были одеты как попало, Фред казался себе белой вороной — немытый, в нестиранной чёрной ветровке и драных джинсах, испачканных краской. Чтобы не думать о себе, он решил задавать вопросы.

— Ну, что, Марк? Я ведь так и не узнал, что у тебя за работа. Кто ты? Зачем я тебе? И ещё, — Фреда передёрнуло. На миг, сознание вышвырнуло его из ресторана в сегодняшнее утро. — Нож.

— Держи.

— Нет, я не про то. Когда я хотел тебя пырнуть.

— А, ты об этом, — Марк вытер губы салфеткой. Ему не хотелось долго объяснять и он продемонстрировал.

Лёгкие движения пальцами над столом. Вилка для салата поднялась и зависла в воздухе. Слегка покачиваясь, она висела около минуты, пока Марк наслаждался пищей, а потом резко упала.

— Да ладно. Будто я в это поверю. Магниты, или что-то типа того. А с пепельницей так сможешь?

— Господи, Берроу, дай поесть.

— Я смотрел фильм — «Ангел-А». Там тёлка провернула трюк с пепельницей.

— Я не смотрел.

— Можешь передвинуть стакан силой мысли?

— Могу, но зачем? Можно же просто взять рукой и переставить, куда тебе нужно. Берроу, эти трюки действуют только на детей. Я не люблю это баловство.

— Тогда зачем тебе такая способность?

— Что ты пытался сделать сегодня утром?

— Ах, ну да, — Фред посерьёзнел и замолчал, чувствуя себя виноватым. Редкое, давно забытое, чувство теперь отвратительно кололо в груди. Интуиция подсказывала, что оно теперь будет преследовать его постоянно.

Послышался запах крольчатины в винном соусе. Фред заметил, как официант вносит крольчатину в зал. Видимо, аромат каждого подаваемого блюда специально транслировали с помощью генераторов запаха по всему ресторану.

— Интересная тут система.

— Ещё бы.

— Не злишься, что я… ну, это. Ножом тебя хотел пырнуть?

— Меня каждый день кто-нибудь да пытается убить.

— Вот это мне нравится, — ухмыльнулся он и, в то же время, ужаснулся. — Ты — шпион?

— Дай поесть.

Несколько минут оба наслаждались пищей, ничего не говоря.

— Скоро я расскажу тебе, зачем я здесь, — начал Марк. — Кто я на самом деле. Кто ты. Зачем ты мне нужен. Твоя жизнь скоро изменится, Фред Уолтер Берроу. Я не знаю, в лучшую или в худшую сторону. Зависит от тебя. Скоро ты узнаешь кое-что важное. О себе. О мире. О своём прошлом. Поверь, твоё прошлое куда богаче, чем ты себе представляешь.

— Ты знаешь про магазин?

— Речь не о… ну, ладно. Я знаю про магазин.

— И что никакого нитроглицерина не было?

— То есть, как? — настала очередь Марка смутиться. — В протоколе написали про нитроглицерин. А его происхождение…

— Не было никакого нитроглицерина! Я внушил им иллюзию. И копам тоже. Они полчаса снимали с меня воздух. Раньше я это умел. После психушки, — он развёл руками, — всё пропало.

Марк опустил глаза и задумчиво побарабанил по столу.

— Ты меня поражаешь, Берроу. Чем больше я тебя узнаю, тем сильнее.

По залу прошёлся сладкий, с кисловатым оттенком, запах лимонного мороженого с вишней.

— Можем заказать десерт, если желаешь.

— Нет. К чёрту десерт! Пошли.

— Генрих всегда опаздывает, так что можем ещё посидеть. Генрих — это мой помощник. Думаю, вы поладите.

Принесли счёт. Марк расплатился.

— Не хочешь покурить?

— Я хочу свалить из этой страны.

— Тогда тебе это понравится, — сказал Марк и достал из внутреннего кармана плаща фотографию.

Равнодушно взяв фото, Фредди посмотрел на него с лёгкой ухмылкой. Увидев то, что было на фотографии, он забыл, как дышать. Ухмылка растворилась, лицо окаменело. Пальцы свободной руки непроизвольно сжались в кулак, а зрачки расширились. Рот открылся. Фред почувствовал себя рыбой на суше.

— Откуда это у тебя? — прохрипел Берроу, не глядя на Марка. — Я ни с кем не делился этим видением, никогда не рисовал. Это невозможно!

Он порвал фото на четыре части, но, внезапно остановившись, собрал кусочки и, дрожащей рукой, прижал их к сердцу. Сложив их на столе, он ещё раз посмотрел на фотографию.

На фото был город. Этот город очень часто являлся Фреду во сне. До семи лет. До того, как он начал принимать лекарства. Белые ровные улицы создавали впечатление, что все дома высечены из одного сплошного камня. С высоты, с которой была сделана фотография, трудно было различить мощёные улицы из светло-серых плит, но ясно выделялась одна достопримечательность, которую нельзя было спутать ни с чем. Огромная башня в форме шестиугольной призмы, с семью пиками на вершине, стоящая посреди круглой площади, откуда лучами расходились шесть главных улиц.

— Скажи мне, что это монтаж, — Фред посмотрел Марку в глаза. — Скажи, что это нарисовали в фотошопе, а мои воспоминания взяли под гипнозом, когда я был маленький. Скажи мне это!

Марк лишь медленно покачал головой.

— Город реален.

— И всё, что я воображал… Все видения…

— Реальны.

Фред пощупал своего нового знакомого, вдруг он тоже обман. Но Марк был таким же плотным, как и скатерть, и стол, и бифштекс.

— Марк?

— Да, Фредди?

— Где это? — спросил он полушёпотом.

— Ближе, чем Штаты. Но дальше, чем Альфа Центавра.

Глава 2. Третий из Одиннадцати

Генрих действительно опоздал. Старый серебристый «Опель», уже знакомый Фреду, остановился возле парка. Фред увидел знакомого мужчину лет сорока, со славянскими чертами лица, высоким лбом и голубыми глазами. Одет он был просто — в тёмно-синюю джинсовую куртку. Подойдя ближе, Фред разглядел Генриха получше — обветренная кожа, складки на переносице и взгляд куда-то в сторону и вниз. Это был исполнитель. Именно исполнитель — не лидер, но и не мелкая сошка. Такие верны, послушны, не боятся запачкать руки, и, в то же время, предельно аккуратны. Человек такого типа мог быть хорошим бандитом или превосходным копом.

Заметив Генриха издалека, Марк помахал рукой.

— Ты опоздал, Птица!

— Я же просил. Моя фамилия Фогель, — улыбнулся он в ответ, смущённый не столько тем, что его назвали Птицей, сколько тем, что Марк это сделал при незнакомце. Впрочем, Фред уже два месяца как не был Генриху незнакомцем. Только знакомство было до сих пор односторонним. — Кстати, приятно, — Фогель протянул руку. Крепкое, но отрывистое рукопожатие, чисто для формальности. Фред и сам не любил пожимать руки, и приветствие не продлилось долго.

— Фред.

Генрих кивнул, давая понять, что имя Берроу для него не новость, он вежливо промолчал.

Со своей стороны, Генрих видел не такого уж и страшного молодого человека. Издали он казался бледнее, щёки виделись более впалыми, чем вблизи. Но сейчас Фред не сутулился, и даже додумался выдать улыбку, пусть и скупую, и чисто из вежливости. Глубокие глазные впадины, чёрные глаза и выдающийся лоб не сочетались с остальными чертами лица — небольшим аккуратным носом и почти девичьим острым подбородком. Берроу нельзя было назвать ни брутальным красавцем, ни смазливым юношей, но не был он и чем-то средним. Скорее, он брал что-то от красавца и что-то от юноши. Не сказать, хорошее или плохое — всё сразу. Будто природа спорила над его лицом и сошлась на не совсем удачном компромиссе. Взгляд Берроу — самое опасное в его облике — задавал вопрос: ты друг или враг?

С секунду оба изучали друг друга. Меньше было бы недостаточно, а больше — нетактично.

— Садитесь, — пригласил обоих в машину Генрих.

— Далеко едем? — спросил Берроу.

— Север, — ответил Генрих, садясь за руль. Фреду начинала нравиться эта краткость.

— Значит, север, — он вопросительно поглядел на Марка, севшего сзади. Сам Берроу занял место на переднем сиденье.

— Объясню по дороге. Держи в уме фото, если до сих пор не доверяешь мне.

Последней фразы можно было не говорить. Фредди посмотрел перед собой.

— Вези хоть в ад. Если он по пути в тот город, на фото.


Ехали больше трёх часов. Чем дальше, тем меньше оставалось вечерних огней, тем увереннее властвовала ночная тьма. В неё ушли небоскрёбы, жилые кварталы и многоэтажки, а позже — фермерские поля. Кончились приветливые лесопарки, идеальные для семейного отдыха. Всё реже мелькали за окном лиственницы и всё чаще — ели и сосны.

Берроу заснул. Марк заговорил по-немецки.

— Как поживает Беатрис?

— Чудно, — ответил Генрих. Получилось немного резковато.

— Что-то не так?

— Этот Фред. Ты в нём уверен?

— На сто процентов.

— Ты уже задал вопросы, как учила Искательница?

— Да. Он наш.

Недолгое молчание.

— Помнишь тот день, когда ты попросил меня въехать в бордюр на острове Свободы?

— Конечно. А что?

— Это был тест на доверие. Я, конечно, делал вид, что доверяю тебе полностью, но, — Генрих подбирал слова. — Я боялся. Когда я вдавил педаль, я боялся до ужаса! А этот? — он качнул головой в сторону пассажирского сиденья. — Спокоен, будто на прогулку с друзьями собрался!

— Генрих, спокойно. Может, он, как и ты, боится, но не подаёт виду.

— Ага! Конечно, — он только теперь вспомнил, что рядом спит человек и заговорил тише. — Сомнения, Марк. Со-мне-ни-я.

— И в чём они, твои сомнения? — весело спросил Марк.

Фогель ничего не ответил и, переключившись на дальний, прибавил скорости.

— Хочу поскорее с этим закончить.

На рассвете машина остановилась у маленького придорожного кафе, похожего на уютную избушку посреди леса. Фредди выспался и проголодался, и все трое решили зайти перекусить. Берроу заказал яичницу с беконом, а Генрих и Марк — вафли с кленовым сиропом и кофе.

— Обожаю Канаду, — признался Марк. — Кленовый сироп просто объеденье.

— Так куда мы едем? — спросил Берроу.

— На север.

— Это я слышал. А место?

— Понимаешь, — Марк осмотрелся. — Трудно тебе объяснить. Север штата Онтарио — это лишь отправная точка. Так называемая слабая зона. Не удивляйся, и не считай меня сумасшедшим, если я тебе скажу.

— Валяй.

— Мир, в котором ты живёшь — один из девяти. Есть другие Миры. Параллельные. Глупо, наверное, звучит.

— Продолжай! То есть, это вроде мультивселенной, верно? Где есть другой я, другая закусочная, другая Канада. Что-то вроде этого?

— Не совсем так. Но ты облегчил мне задачу, — обрадовался Марк. — Современные поколения куда проще воспринимают информацию. Есть Интернет, научно-популярные передачи, фантастика. Так вот, — он отрезал вафлю, тщательно прожевал, запил кофе и продолжил. — Различия есть, и они существенны. Отличаются континенты, страны, народы, культуры, но в чём-то Миры похожи. Между Мирами действует так называемое притяжение. То есть, какие-то явления синхронизируются.

— Как циклы у девчонок, — сказал Берроу. Генрих чуть не подавился от смеха. Пришлось прокашляться, чтобы успокоиться. На это ушло не меньше полминуты.

— Как хочешь. В общем, что-то может показаться знакомым. Притяжение, или, точнее сказать, синхронизация, очень важна для понимания следующего явления. Перерождения.

— Постой, а этот тут причём? Мы, кажется, в религию зашли.

— Да! Всё взаимосвязано. Твоё тело, твой мозг и сознание, даже твой жизненный опыт — это, — он пощёлкал пальцами, чтобы подобрать аналогию.

— Калька, — подсказал Генрих.

— Верно. Калька! Рано или поздно, в одном из Миров рождается точно такой же человек, как ты. С таким же телом, обликом, сознанием.

— Но ведь сознание формируется с опытом. Нет? Как чашка. Я могу наполнить её чем угодно.

Странно было слышать интеллигентные доводы от безработного, который нигде, кроме средней школы, не учился. Тем более, от бывшего пациента психушки и мелкого наркоторговца.

— Да, но не совсем так. На то и синхронизация. Она воспроизводит не только человеческое тело в том же облике, но и дальнейшие события, которые, прямо или косвенно, приводят к тому же результату. Не детально, конечно, но достаточно для того, чтобы сформировать такую же личность. Так вот, эта новая личность и есть твоё перевоплощение.

— Что-то похоже на бред, — вытерев губы салфеткой, Берроу осмотрелся, скомкал салфетку и бросил её в опустевшую тарелку. — Почему официантка так долго не подходит?

— Она и не подойдёт, пока я не отключу браслет.

— Что, прости?

Закатав рукав, Марк показал тонкий металлический браслет с мигающей лампочкой.

— Это «игнор». Технология, благодаря которой на нас никто не обращает внимания. То, о чём мы только что говорили — тайная информация. Сейчас я отключу «игнор» и хочу, чтобы ты никогда и никому не говорил то, что я тебе только что рассказал. В этом Мире.

Официантка подошла забрать тарелки вскоре после того, как лампочка на браслете Марка перестала мигать.

— Вам принести ещё что-нибудь?

— Нет, спасибо, — Марк подождал, пока она уйдёт и снова включил «игнор». — К сожалению, местное человечество не готово знать о параллельных Мирах. Этот Мир — закрытый.

Из окна было видно, как раскачиваются на ветру сосновые ветви. В какой-то короткий миг Фреду расхотелось уходить. Но вот в его памяти вспыли чёрные банды, мачеха, душная квартирка в Джейн энд Финч и старая жизнь, которую он видел с изнанки.

— Этот Мир — гетто, — сказал Берроу. Не вопросительно. Он сам пришёл к этому выводу.

— Не скажу насчёт гетто. Но, может быть, ты и прав.

— Однажды я сидел в кафе. Примерно таком же, — Фред окинул взором помещение. — Не знаю, вроде бы, ничего такого не произошло, но я… запомнил этот момент. Там висел огромный телевизор. Под потолком. И по телеку показывали войну. Я уже не помню, что за война. Где-то на той стороне земли разворачивались боевые действия. А потом я увидел мальчика.

— Мальчика?

— Парнишку, лет шести. Он был с мамой, папой, сестрой и с кем-то ещё… с ними была собака. Так вот. Мальчик сидел на высоком стуле и болтал ногами. Ещё он совал себе в нос картошку фри. Подумаешь, детская шалость, но… — Берроу сжал в руке вилку и надавил пальцем, отчего та погнулась. — Не знаю, что именно выбесило меня больше всего. То ли мальчик, то ли вид умирающих голодных и грязных детей по телевизору. Детей, запачканных в грязи и крови!

— Фредди, Фредди, спокойно.

Вернулся из туалета Генрих. Берроу отвлёкся и пришёл в себя.

После еды, да ещё и с обилием не самой лёгкой для усвоения информации, Фреда потянуло в сон. Дальше он ехал на заднем сиденье. Марк же пересел вперёд. Цивилизация перестала напоминать о себе уже к полудню. Кончилось Трансканадское шоссе, и машина съехала на грунтовую дорогу. Когда показались первые звёзды, серебристый «Опель» остановился посреди хвойного леса.

Генрих вышел, размял ноги и захлопнул дверь. Фред проснулся, потянулся и протёр глаза.

— Где мы?

— Пойдём, — Марк помог ему выйти.

Генрих надел чёрную бейсболку, надвинул её на глаза, сошёл с обочины и начал спускаться со склона прямиком в дикую чащу. За ним это сделали остальные двое.

— Холодновато здесь, — поёжился Фред.

— Поторопимся.

Жёсткие кусты, острые неровные валуны и мягкая грязь мешали идти. В сумерках невозможно было разглядеть, что находится в десятке шагов, и даже фонарик Генриха едва помогал. Дошли до оврага. Марк остановился и оперся спиной о сосну. Фред уселся под деревом, а Генрих встал перед оврагом. Он посмотрел в небо, прищурившись, будто рассматривая что-то очень далёкое.

Марк закрыл глаза. Положил пальцы себе на виски. Чуть запрокинул голову. Глубоко вдохнул и задержал дыхание. Прошло полминуты. Генрих старался не шевелиться. Марк открыл глаза и произнёс:

— Гвоздь рыба семь.

Снова закрыл. Его губы едва заметно шевелились. Через две минуты, он облегченно выдохнул.

— Нам повезло. Артэум откроет Тоннель на дороге, четыреста метров к северу.

— Отлично, — Генрих запрокинул голову и широко улыбнулся.

— Ну, что ж! Идём?

— Быстрее.

Обратный путь через заросли дался куда легче. Берроу нацеплял веток, опытный Генрих почти не потрепал одежду, а Марк даже не запачкался.

— Бегом-бегом! Тоннель на пять минут.

— Твою… — Генрих буквально прыгнул за руль. — Поторопитесь, оба! — он нервно барабанил пальцами по рулю, пока Фред и Марк не сели.

Автомобиль разогнался. Генрих со всей силы вдавил педаль, вцепившись намертво в руль. Он делал это не в первый раз, но от осознания того, что он делает, дрожали ноги, а пальцы потели.

Впереди показался бледный закат. Тонкой оранжевой линией он окрасил самое основание неба. Чтобы вмиг раствориться. Всё исчезло. Распалось на мелкие-мелкие белые точки. Писк в ушах. Кровь из носа. Звуки на несколько мгновений исчезли. В белой немой пустоте, появился первый звук. Это было похоже на журчание воды. Белизна рассеялась, обретя форму жёлтого диска. Солнце. Вокруг — голубое небо. Под ним — трава и лес. Другой, совсем другой, с огромными листьями и длинными ветвями, что тянулись вверх, причудливо извиваясь.

Бах! И автомобиль тряхнуло. Берроу сглотнул, и звуки появились вновь. С ними оформились очертания салона, Марка и Генриха. Оба разговаривали, спокойно и непринуждённо.

— Самое сложно позади, — сказал водитель. — Теперь только добраться до города.

Ветви, дикие, словно осмелевшие, тянулись над дорогой и «нагло» били по стеклу. Казалось бы, в этих необузданных джунглях нет места ровной трассе, однако трасса здесь была. Если это можно назвать трассой, конечно: серая, ровная и прямая, никаких опознавательных знаков, никакой разметки. Она даже звучала по-другому под колёсами автомобиля. Нет, это точно был не канадский лес. И не канадская дорога.

Будто мальчишка, Берроу прижался лицом к стеклу и открыл рот. Полюбоваться было на что: растения, окружавшие путь, не были знакомы Фреду ни по школьным учебникам, ни по каналу «Дискавери». Что-то общее в них было с бамбуком, но по форме они больше напоминали то ли пальмы, то ли гигантские лопухи, раскинувшие свои тенистые листья, что медленно «кивали» на ветру.

Под сенью этих гигантов нашли себе место десятки и сотни видов незнакомой флоры. Где-то попадался вездесущий папоротник, но где-то мог из-за кустов промелькнуть загадочный плод с яркими жёлтыми и красными полосами, а иногда и белый в чёрную крапинку. К облегчению и немалой радости Берроу, некоторые дикие плоды очень походили на апельсины и киви. Много раз попадались цветы, ужасно напоминавшие губы. Когда лес сгустился, папоротник почти исчез, а вот жёлто-красный плод начал появляться чаще.

Лес неожиданно оборвался. Открылась просторная зелёная равнина. Трава была, чем дальше от дороги, тем выше, а вдали, где начинались холмы, она наверняка могла бы скрыть человека на лошади. Именно такое впечатление складывалось оттого, что трава колыхалась даже от слабых дуновений ветра. Холмы были огромны и плавны, словно вытесанные рукой мастера, и напоминали очертания женского тела. Там, за холмами, в низинах, изредка мелькали сверкающие на солнце голубые озёра, даже отсюда казавшиеся невероятно холодными и глубокими. Изредка, на холмах, причём только на самых больших, можно было заметить маленькие белые или жёлтые домики.

Фред не мог оторваться. Всё это выглядело как сон сумасшедшего. Ведь, как известно, только сумасшедшие или мечтатели видят цветные сны. Вот только ощущалось это всё настолько реальным, настолько живым, что на сон больше походила его прежняя жизнь, а не те холмы, не та трава, и даже не те полосатые фрукты. Фред чувствовал, что родился. Даже не заново. Впервые. На уровне каждой клетки он ощущал в себе перемену. Другой, новый Фред, просился наружу, пытался просочиться слезами и достучаться сердцем. Он ощущал на себе, как до сих пор был жалок и непростительно жесток к окружавшим его людям. Казалось, он не заслуживает всей этой красоты, этой новой жизни.

— Открой окно! — радостно и многообещающе воскликнул Марк.

Фред так и сделал. То, что он испытал при этом, стоило бы сравнить с первым полётом. Свежий, холодный, сочный и «дерзкий» ветер ворвался в салон и растормошил застоявшийся воздух. Словно любопытные, потоки ветра прощупывали каждую клетку его кожи и каждый изгиб лица. Этот ветер приносил издалека новый и, в то же время, интуитивно знакомый каждому запах мокрой свежескошенной травы. В ней, в этой траве, ещё сохранилась какая-то древняя народная песня, аромат лугов, не изведавших пестицидов. Этот ветер нёс по миру и песню, и эту траву, и само счастье.

Воздух обрёл приятный горьковато-сладкий привкус, тонкий, едва-едва уловимый. Хотелось закупорить его в баночку и доставать, когда захочется. Но привкус быстро исчез, оставив о себе лишь воспоминания. Небо, между тем, обрело мягкий сиреневый оттенок. Над холмами, у самого горизонта, он уже был ярче и приближался к уверенному фиолетовому. Сама же трава, когда на небо нашли тучи, стала зелёной со слабым оттенком серо-голубого.

Знакомый для уха раскат грома и мелкий моросящий дождь по крыше. Хоть что-то здесь такое же, как и в Джейн энд Финч. Окно закрывать не хотелось. Напротив, открыть пошире, и более того, открыть люк, о чём Фред попросил Генриха. Тот отказался, так как не хотел мочить салон.

«Старый зануда», мысленно окрестил его Берроу.

— Марк! Где мы?

— В другом Мире!

Фред рассмеялся. Не оттого, что не поверил. Напротив, поверил, и всем сердцем. Просто сама правда казалась настолько абсурдной, настолько нелепой, что хотелось смеяться и смеяться на ней.

— Он называется Миром Золотого Луча. Но есть и более древнее название — Пангея.

Фредди восхищённо осмотрелся. Ещё вчера он — угрюмый мизантроп — не мог себе представить, что будет любоваться цветами, пейзажем и небом. Увидь себя со стороны прежний Берроу, наверняка ударил бы нового Фредди под дых, избил бы ногами, всадил бы пулю в лоб. Потому что нормальный трезвый человек, живущий нормальной жизнью, не может так радоваться. Он обязательно должен быть угрюм, ибо он изжил в себе чувство радости, оставив только фальшивую улыбку, чтобы не вызывать подозрений. Однако новый Фредди послал бы к чёрту прежнего Берроу.

На горизонте появился городок. Здания были невысокими, в пару этажей. Похожие друг на друга бело-голубые дома, тянущиеся вдоль параллельных улиц, были окружены красивыми деревьями и кустами, пестрящими разнообразием листьев и ягод. Чуть позже показался более строгий и монотонный, и, в то же время, более стройный ряд белых домов.

Автомобиль остановился посреди улицы. Земля здесь была сплошь покрыта ровной как стол светлой жёлто-серой плиткой. Вдоль домов были высажены длинные клумбы, изобилующие такими же фруктами и цветами, что попадались в лесу. Все дома выстраивались один за другим, сливаясь в параллельные ряды. Соединённые мостами-арками, она образовывали, второй ярус, по которому можно было ходить. Такие же арки были перекинуты над улицами, что позволяло гулять по верхнему ярусу вдоль и поперёк. Этим и пользовались, с удовольствием, местные жители, одетые в разноцветную одежду. Одежда состояла из отдельных лоскутов, перевязанных поясками на бёдрах, локтях, запястьях и коленях. Особой разницы между мужской одеждой и женской не было, разве что у женщин была обнажена талия. Дети вообще бегали почти раздетые. Кожа у местных жителей была светло-бронзовая, волосы, в основном, тёмные или русые. По лицам нельзя было сказать, довольны ли они жизнью. Кто-то улыбался или смеялся в беседе с другом, кто-то ругался, а некоторые, в основном старики, сидели на скамьях вдоль клумб и покуривали трубки, обсуждая что-то важное. Мужчины неспешно гуляли по улицам, а женщины следили за детьми.

Взрослые поначалу не обращали внимания на подъехавший автомобиль. Только мужчины, с деловым видом, рассматривали его, покусывая странные длинные чёрные палочки. Наверное, аналоги курительной трубки. Загорелые дети с любопытством кружили вокруг машины, не понимая, что могут попасть под колёса. Их мамам приходилось подбегать и уносить их подальше от дороги. Хотя, как ни странно, никакой враждебности эти женщины к чужеродному транспорту не проявляли. Он был для них вроде погодного явления или непонятного зверя, от которого лучше держаться подальше.

Генрих недовольно посигналил, чтобы распугать детей. Тем понравилось, и они начали передразнивать звук гудка. Потихоньку, улица за улицей, иномирный «Опель» продвигался к центру города. Туда, где виднелось единственное высокое здание. У Фреда перехватило дыхание.

Огромная шестистенная башня. Та самая.

Всё, что растворилось некогда в детских снах, теперь явилось перед глазами. Серая громадина с плоской крышей и шестью пиками по углам. Башня была увенчана ещё одним пиком, на котором красиво реял зелёный в жёлтом обрамлении флаг с символом, издалека напоминающим букву «Y».

Народ не только не расходился от гудков. Не зная значения этого звука, толпа, наоборот, только скапливалась на улице. Ехать стало невозможно.

— Мне это надоело. Марк! Может, пройдёмся пешком? Эй! — крикнул Генрих, высунувшись из окна.

«Эй!» отвечали ему полураздетые загорелые дети.

Вначале город казался прекрасным, выбеленным и ухоженным, однако, чем дальше к центру, уже пешком, продвигались трое, тем меньше улицы радовали и восхищали, и тем больше вызывали смешанные чувства. Это выражалось в клумбах. Чаще попадались сорняки, что не срезанными лозами удушали благородные цветущие растения. Выражалось и в стенах — трещины, плесень и мох проедали их то здесь, то там.

Каждая стена была расписана незаметным с первого взгляда узором. Но стоило ненадолго задержаться на ней, как узор будто сам собой проступал, напоминая то мороз на окнах, то орнамент, а то и древние письмена, стилизованные под единый рисунок. Это удивляло и немного отвлекало от запущенности и упадка. Быть может, первое впечатление об этом чудном городке замылило взгляд, и детали, портящие его, не сразу бросились в глаза.

Трое пробились сквозь тучи любопытных зевак. Марк их не замечал. Фред улыбался шире лица. Походка его постепенно стала уверенной, размашистой. Мелкий дождик, плавно перешёл в снег, но это только прибавило настроения. Снежинки ложились прямо на яркие красные цветы и зелень, и быстро таяли. Улица покрылась тонким слоем снега и влаги. Что особенно восхищало в местных жителях, они настолько привыкли к резким сменам погоды, что и в снег одевались по летнему. У большинства были открыты плечи, руки и ноги.

Генрих шёл позади и настороженно наблюдал за Фредом Берроу. Что-то ему явно не нравилось. То ли его уверенная походка, то ли некая только что проявившаяся надменная наглость. Никакого уважения к чужому, не похожему на наш, Миру в нём не чувствовалось с самого начала. Фогель слишком хорошо знал биографию Фредерика, чтобы быть уверенным — да, это он самый. Но Марк шёл рядом, спокойно глядя вперёд, в сторону башни.

— Эй! — воскликнул Берроу и присвистнул.

«Вот это уже верх наглости! — подумал Генрих. — Не знать местных обычаев и позволять себе такое… Нет, да он издевается!»

Фредерик подхватил подбежавшего к нему ребёнка и усадил себе на плечо.

«Я знаю народы, в которых прикасаться к детям считается смертным грехом. Говорят, что это убивает душу ребёнка».

Но Фреду было всё равно. Он вёл себя как турист и ни капли не стеснялся бесцеремонно похлопывать мужчин по плечу и щипать женщин пониже спины.

— Шайзе! — не вытерпел Фогель и подошёл к Марку. — Скажи ему, чтобы так себя не вёл. Он в чужом незнакомом Мире.

— Расслабься, Птица. Видишь, люди ему рады.

— Да, но, — Генрих не понимал, как он, водитель, объездивший десятки Миров и повидавший сотни народов со своими культурами, и ни разу не вторгавшийся в чужой монастырь, не может даже пальцем притронуться там, где ему не разрешено. А этот самодовольный самоуверенный наркоман свободно держит на плече ребёнка и поглаживает беременную женщину по животу.

— Мы пришли, — сказал Марк, когда трое оказались на круглой площади, в центре которой и возвышалась та самая башня. Вблизи она была не такой уж и громадной, какой выглядела с окраины.

Башня была выложена из цельных каменных блоков, примерно с полтора роста высотой каждый. Камень, от времени и, видимо, долгого отсутствия заботы, покрывали трещины и поросли. В одной стене даже остались дыры, где раньше гнездовались птицы. Даже они теперь опустели.

— Итак, Фредерик Уолтер Берроу, — произнёс Марк и встал лицом к Фреду.

Тот отпустил мальчишку. Почему-то, выражение лица ребёнка изменилось. Когда приблизились к башне, глаза у него округлились. Мальчик выглядел испуганным. Соскочив на побитую временем плитку центральной площади, он поторопился убежать с неё, причём бежал так, будто камни обжигали ему пятки.

— Я должен сказать тебе кое-что важное, — продолжил Марк. — Собственно, как и обещал. Зачем я здесь. Кто я такой? Зачем ты мне нужен. О мире. О тебе самом. О твоём прошлом. Оно гораздо богаче, чем ты себе представляешь. Видишь всех этих людей?

Только сейчас Фред заметил, что ни один из людей, собравшихся на улицах, не стоит на площади. Серьёзными взволнованными лицами, остановившись на самой границе, они смотрели на троих гостей, переглядываясь. В их шёпоте можно было уловить одно общее слово. То ли «кри», то ли «ирм». Самым хмурым здесь был Генрих. Он нетерпеливо оглядывал то Фреда, то народ, надвинув бейсболку ещё глубже на лоб.

— Жители этого городка на протяжении веков, из поколения в поколения, хранили одну легенду. Легенду о человеке из давно ушедших времён.

Снег прекратился, так и не успев как следует осесть. Из-за туч выглянуло солнце. Короткий порыв ветра навеял запах сырости, но он тут же уступил запаху свежести и по-летнему прохладной влаги. Солнце начинало медленно катиться к закату.

— Скажи, Фред, ты когда-нибудь задумывался о том, что происходит с нами после смерти?

— Мы попадаем в рай? — он пожал плечами. Ещё вчера он ни за что бы так не ответил. Сказал бы что-то наподобие «становимся кормом для червей». Но сейчас Фреда захлёстывали совершенно другие, не привычные ему, эмоции.

— А ты — оптимист, — усмехнулся Марк. — На самом деле, всё куда прозаичнее. И в тоже время, не так страшно, как представляют себе атеисты, верящие в небытие. Мы просто перерождаемся в одном из Миров. В том же облике. Один в один. Нам не дано понять, каким будет Мир и страна, где мы родимся. Природа не знает кармы. Этот город, — Марк развёл руками. — Построил человек, который мечтал создать рай на земле. И что важно. Этот человек, — он покивал, так как увидел по глазам Фреда, что он и так знает ответ, или, хотя бы, догадывается в самой глубине души. — Ты.

Берроу замер. Какие-то полминуты он глядел сквозь Марка. Потом его глаза вдруг забегали.

— Всё это — плод моего воображения? — ему не хотелось верить в то, что он только что произнёс.

— Этот город построил император И́нкрим. Завоеватель Земель, живший более трёх с половиной тысячелетий назад. Трижды он основал империю и трижды был повержен. Город остался как его наследие. Это Чхимтосэ́н.

Фред тяжело дышал. От прежней уверенности не осталось и воспоминаний, зато воспоминания о прошлой жизни вдруг оживились и всплыли, стали чётче самой реальности. Однако через минуту они растаяли, будто сон после пробуждения.

«Инкрим. Инкрим. Инкрим».

— Инкрим, — сорвалось у него с языка. Руки затряслись. — Вот, что это за слово… Инкрим. Я повторял его в детстве. Другие мальчишки надо мной смеялись. Инкрим!

«А́спелан хумбата́н И́нкрим! Аспелан хумбатан Инкрим!!!» кричал уже подросший восьмилетний Фредди, когда его под руки вели в психиатрическую лечебницу.

— Аспелан хумбатан Инкрим! — громко и уверенно произнёс Фред, ожидая, что сейчас проснётся в смирительной рубашке, и ему снова будет восемь.

Генрих зашёл за спину Марку и сжал кулаки.

— Мне это не нравится, — произнёс он по-немецки.

Марк невозмутимо продолжил:

— Твоё имя — Инкрим. И это теперь твой дом.

— Мой дом, — Фред оглядел холодные серые стены и любовно погладил их камень. Камень был мягок и шероховат, будто клубок шерсти, только чуть пожёстче. Инкрим посмотрел на людей, что стояли на границе круглой площади, и люди показались ему родными, словно он покинул их только вчера.

— Перед казнью император Инкрим произнёс такие слова: «Я вернусь». Этот день настал.


Поднялся ветер. Над шестистенной башней развевался зелёный флаг.

— Инкрим пообещал, — продолжил Марк. — «Когда я вернусь, будет пир. Будет реками литься вино. Мужчины и женщины в красивых платьях будут танцевать на улицах, а старики и дети за длинными столами разделят медовые лепёшки. Над моей башней поднимут красный флаг. И это будет знак. Всем странам, цивилизациям и Мирам. Что я вернулся».

— Я дома, — прошептал Берроу едва слышно. — Я дома, — по щеке текла слёза. Фред не стеснялся, и даже гордился тем, что впервые за много лет, мог по-настоящему плакать. Прижавшись спиной к стене, как если бы не хотел никогда в жизни с ней расставаться, он обернулся к людям и, конечно, впервые в жизни, взглянул на кого-то кроме себя с любовью и благодарностью. — Вы хранили его для меня, — он вытер слёзы рукавом. — Вы ждали меня.

Инкрим раскинул руки и подошёл к растерявшейся толпе. Люди суетились, громко переговаривались, мужчины ругали женщин, женщин бежали переодеваться. Дети, как ни в чём ни бывало, весело кричали:

— И́нкрим а́бис! И́нкрим а́бис!

При этом они подпрыгивали на месте и смотрели то на вождя, то друг на друга. То же «инкрим абис» повторяли и некоторые молодые, правда растерянно и неуверенно, поднимая левую ладонь.

— Да, не очень торжественно получилось, — признал Марк. — Планировалось торжество, но никто не ожидал, что я найду тебя на месяц раньше. Поэтому, никто не успел подготовиться.

— Не важно, — он вышел к людям и как в волны нырнул в толпу. Десятки, сотни, тысячи рук тянулись к Инкриму. Невозможно было пошевелиться, масса людей шатала из стороны в сторону, трудно было даже удержаться на ногах. Сам Инкрим тоже стремился прикоснуться к каждому. Он продвигался вглубь, пока Марк его не схватил и не вытащил на площадь. — Почему они не ступают сюда? — он жестом пригласил их поближе к башне, но никто не пошёл. Радость на лицах вновь сменилась волнением и серьёзностью. — Да что с ними?

— Их с детства приучили не ходить на площадь. Поэтому, чем ближе к центру, тем запущеннее. Сюда редко кто ходит, кроме смотрителей.

— Очень жаль.

— Я познакомлю тебя со здешним смотрителем. Это преданный легенде человек. Ну, а пока, — Марк посмотрел на часы. — У меня не так много времени. Я обещал тебе рассказать ещё кое-что. О себе. Кто я такой?

Фред обернулся к Марку.

— В Мире, где ты родился, меня называют Марком, но на самом деле я — Ка́йрил. Реинкарнация Кайрила — брата Инкрима. Нас было одиннадцать братьев и восемь сестёр. Я — первый из одиннадцати. Ты — третий.

— Значит, есть и второй?

— Есть. Его зовут Аммерт. Скоро ты с ним встретишься.

— А́ммерт! — радостно отозвался кто-то из детей.

— Я служу независимым наблюдателем Доктрины границ в Мире Полярной Звезды. Это Мир, в котором родился Фред Берроу. Всего нас трое: я, Генрих — мой агент — и Эрмерия. Она, скорее, помощница. Мы не одни. Есть много тайных мировых организаций, которые тоже занимаются наблюдением. Самая крупная из них — «Полярная Звезда». Уверен, ты никогда о ней не слышал. Раньше я там работал. И у меня теперь с ней будут очень крупные неприятности, — тут Марк и Генрих переглянулись. Фред Берроу воспринимал каждое слово, затаив дыхание. Тон Марка стал чуть ниже. — Тайные мировые организации следят за тем, чтобы ничто не пересекало границы закрытых Миров. Ни люди, ни вещи, ни знания. Мы пошли на очень серьёзный риск, забрав тебя из Са́та. Так иногда называют Мир Полярной Звезды. Поэтому я хочу тебя попросить, Фред Уолтер Берроу, — внезапно Фред ощутил, как невидимая сила хватает его за горло, руки и ноги. Теперь он стоял неподвижно, не в состоянии пошевелить даже пальцами. — Забудь, кто ты есть. Забудь обо всех обидах и комплексах, что терзали тебя в прошлом. Ты не освоишься в новом Мире, если не убьёшь в себе Фреда Берроу. Ты больше не Фред Берроу. Теперь ты — Инкрим. Тебе это ясно?

— Ясно, — прохрипел тот, когда Кайрил немного ослабил хватку. Генрих одобрительно кивнул.

— Прошлого нет. Теперь для тебя есть только настоящее и будущее. Живи ими. Живи этим городом и этими людьми. Очисти сознание. Будь как ребёнок. Родись в этом городе заново. Стань достойным того, кого они ждали. Не разочаруй меня. Ты понял?

— Да, — уверенно ответил Берроу, и Марк его отпустил.

— Нам с Генрихом пора возвращаться в Сата. В башне пусто, но в доме смотрителя тебе будет уютно и тепло, — он недовольно оглядел толпу. — Ну, где он?! Обещал встретить нас.

— Идите, ребята. Я подожду его здесь.

— Пройдись по городу! — улыбнулся Марк. — Эти священники такой ленивый народ, что ты его до Второго пришествия прождёшь. Там, за углом, продают вкусные лепёшки. Попробуй, пройдись, познакомься с городом.

— Окей.

— Ну, всё. Мы пошли! Удачи, Инкрим.

— Вам также, — братья по инкарнации обнялись.

Марк помахал и, вместе со своим агентом, расталкивая народ, направился искать ту улицу, где Генрих оставил машину. Впрочем, в этом городе трудно было заблудиться.

Через два часа машина въехала в лес. К тому времени похолодало. Небо окрасилось в индиго. Заросли наполнились движением и звуками фауны.

— Лучше ехать помедленнее, — сказал Марк.

— Шутишь?! Мы и так опаздываем. Тоннель скоро закроется. Я не хочу остаться без кишок.

— Птица, доверься мне. Притормози.

Некоторое время ехали в тишине. Наконец, фары осветили место, где воздух вибрировал, как от костра, хотя и был холодным. «Опель» резко затормозил.

— Уфф! — Генрих вытер пот со лба. — Ещё чуть-чуть и…

— Прогадали мы со временем, — недовольно побарабанил Марк пальцами по бардачку. — Я скажу Артэуму, что мы опоздали. Может, он откроет новый.

— Не факт. Эх, чувствую, ночевать нам в этом лесу! — он опасливо вгляделся в темноту. — Что ты знаешь о местных животных?

— Гвоздь рыба семь, — произнёс Марк, закрыл глаза и прикоснулся указательными пальцами к вискам. Через несколько минут он уверил: — Всё в порядке. Артэум сказал, это его Тоннель. Он нас пропустит.

— По почерку, вроде не его. Артэум открывает качественно, а тут вибрация, как от волн.

— Артэуму виднее. Поехали.

Генрих вцепился в руль и сдал назад. Досчитав до трёх, он надавил на газ и погнал свой автомобиль прямо в мутный вибрирующий слой воздуха.

Машина исчезла.

Глава 3. Шок осознания

Мир Полярной Звезды. Тёмная комната. В женщине, лежавшей на столе, трудно было узнать Элизабет Стоунер. Она тряслась, тяжело и часто дышала, стучала зубами и с ужасом глядела в потолок. Под глазами у неё были красные мешки. Слёз не было — только боль, которая никак не могла выйти наружу.

В неясном свете лампочки сверкнула лысина. Мужчина в кремовом пиджаке снял и протёр очки.

— Лиза, — нежно произнёс он. — Я не буду повторять десять раз. Где Фред Берроу?

— Я… я… т-т-т-т…

Она хотела. Искренне хотела сказать хоть слово. Признаться в том, что знает и чего не знает. Но тело тряслось от жуткого озноба, несмотря на то, что в комнате было жарко.

Опустился рычаг, сверкнул короткий разряд тока. Электричество побежало по нервам Лизы, заставляя исхудавшее тело дрожать ещё сильнее.

— Элизабет Стоунер, — спокойно проговорил мужчина, надевая очки и глядя на ту, что боялась посмотреть на него в ответ. — Где Фред Берроу?


Вечерело. Слабый ветерок превратился в холодный, порывистый. Погода в этом Мире менялась так же часто, как настроение девицы. То солнце жарит как в тропиках, то внезапно выпадет снег, да и тот не задержится надолго, лишь освежив городскую атмосферу и сделав каменные улицы чуть ярче.

Фред печально смотрел вдаль, поёживаясь от вечерней прохлады. Народ, почему-то, так и не думал расходиться. Загорелые лица по-прежнему пестрели, вопросительно оглядываясь в ожидании какого-то чуда.

«Что?» — бывший вождь развёл руками.

Старушка в красном капюшоне вытянула руку и показала жест, напоминающий европейскую вилку от розетки — указательный, средний и большой пальцы вперёд. Тот же жест показали ещё несколько человек. Фред не понял, и неловко повторил его. Все указывали на стену, в определённую точку. Обернувшись, Фред понял, чего они хотят. Они подсказывают ему, как войти в башню.

«Вот чего они ждут».

Историческое событие, которое должно было неминуемо произойти. Вот оно. Возвращение легендарного вождя, Третьего из Одиннадцати. Вот только как попасть в свой собственный дом?

Фред обошёл башню-шестистенку со всех сторон, трижды. Нигде не было и намёка на дверь. Он пробовал прикладывать пальцы к щелям между блоками. Бесполезно. Наконец, он обратил внимание, куда именно указывают люди.

Нескоро вождя осенило, что надо делать. Запнувшись о торчащий обломок площадной плитки, он подошёл к стене с той стороны, что выходила прямо на широкую улицу, и приложил к стене три пальца — указательный, средний и большой.

Трудно было поверить ощущениям, но камень нагрелся. Дальше больше — он размяк, пальцы начали проваливаться, как в пластилин. Затем он и вовсе стал вязким как тесто. Рука прошла по кисть. По локоть. Вот и по плечо поглотила руку серая масса. Камень теперь был жидким и почти не ощутимым, но при этом не растекался и держался в воздухе. Фред задержал дыхание и сделал шаг вперёд. На несколько секунд всё его тело окунулось в каменный кисель. Нет, по ощущениям это был тот же камень. Только вязкий. Ни одного следа ни на одежде, ни на коже, он не оставлял.

Вот и пустота. Фред подумал, что ослеп. Секунду спустя, Берроу понял — у него получилось. Он внутри, в башне. Прошёл в неё сквозь стену, как Дэвид Коперфильд. Отойдя на полшага, он ощутил уже знакомый твёрдый шероховатый холод. Стена застыла так же быстро, как до этого растаяла.

На миг стало страшно. Голоса людей исчезли. Пропали звуки, запахи, ветер и всякое движение.

«А вдруг я умер? Вдруг всё, что я видел — посмертные галлюцинации? Эти люди, этот город, этот Марк…»

Берроу прижался к стене и медленно сполз на корточки, сел на пол.

«Я проснулся в гробу и скоро задохнусь».

Мысли о смерти захватили власть в его голове и хотели устроить диктатуру, но впереди показалась маленькая вспышка. Свет. Показалась и исчезла, как последний отблеск надежды или посмертный рефлекс.

Но вот огонёк загорелся вновь. Он обрёл очертания факела. Вскоре факел нарисовал руку, за ней — лицо. Худое, пучеглазое, с горбинкой на носу.

— П-пойдёмте, вождь. Н-нечего вам тут си-сидеть, — сказало лицо. Глаза на нём выглядели взволнованными, бегали из стороны в сторону, словно видели что-то в темноте. — Идёмте, идёмте.

Вспомнив, что тело у него ещё не обратилось тленом, Фред нашёл в себе силы встать и последовать за факелом.

Лицо обросло шеей, руками, туловищем и ногами. Факел держал в руках не призрак и не ангел — обычный человек из кожи, мышц и костей.

— Сюда, во-вождь, — он повернул за угол.

Коридоры и лестницы казались бесконечными. Где-то высоко мелькали синие искры. Они смеялись девичьим смехом, играли и повторяли свои движения, рисуя то восьмёрку, то круг, то хаотичные линии.

— Ки́ми-ли́ми! Шэп-шэп! — крикнул не-ангел огонькам. Те умолкли, а вместо них зазвучали быстрые шаги по лестнице вниз. — Вот с-с-сюда, вождь.

Маленькую комнатку освещала единственная лампадка. Она окрашивала в жёлтый всю скромность обиталища — стол, стул, узкую кровать, котелок и корзинку с фруктами, овощами и булками.

— Присаживайтесь на плохой.

— Что, простите?

— Плохой… ой, в-виноват. Я иногда путаю произношение в энгелиш. Кровать!

Выяснилось, что смотритель просто перепутал английские слова «bad» — «плохой» и «bed» — «кровать». Хотя, по иронии, человек с факелом оказался недалёк от истины — кровать была ужасной: проваливалась и шаталась.

Человек с факелом занял скрипучий стул и повернулся к вождю. В свете лампады стали видны капельки пота на лице смотрителя. Сам он оказался молодым человеком, не старше двадцати, с овальным лицом и добродушными карими глазами. Одет он был в чёрную рясу и длинный красный шарф. Человек достал из корзинки узкую тыкву и два болгарских перца, из которых вынули всё содержимое. В перцы, ловко держа их одной рукой, смотритель налил что-то красное из тыквы. Один «стакан» он подал гостю своей скромной обители. Другой выпил сам. Довольно крякнув и закусив тем самым перцем из которого пил, человек расслабился и перестал заикаться. Щёки у него немного порозовели.

— Меня зовут Лилмэ́и. Я уже в седьмом поколении смотритель этой башни.

— Я, наверное, Инкрим. Третий из… — он протянул руку, но Лилмэи отшатнулся.

— Господь с вами, Третий! Уж мне ли не знать, кто вы такой?! Я всю жизнь только и делал, что репетировал эту встречу. А вышло, — он хлопнул себя по бокам. Как бы извиняясь, Лилмэи предложил вождю яблоко. — Извините за мой энгелиш. Но и вы, возьмите меня правильно: вернулись так нежданно. Вас ожидали через месяц.

— Что поделать? Вот он я! — Фред сдержал хохоток от выражения «возьмите меня правильно». Он решил не отказываться от выпивки и опрокинул содержимое перца себе в глотку. Пойло, оказалось на редкость горьким. Впрочем, иного Фред не ожидал. Даже слопав этот перец, он не избавился от гадкого привкуса. Взяв яблоко, он откусил сразу половину.

— Марк? Ах, да! Кайрил! Ну, да. В Сата его так зовут. Марк.

— Дурацкий Мир. Чёрный Мир. Хочу забыть о нём как можно скорее.

— Лучший способ! — Лилмэи качнул головой в сторону тыквы.

За красной холщовой занавеской, что отделяла комнату от коридора, послышались детские шаги и смех, а с ними — шорох, словно кто-то водил рукой по стене. Сквозь штору были видны те же синие искры, только теперь они стали отчётливее. Теперь искры не угасали сразу, оставляя за собой неровные медленно тающие полосы.

— Ки́ми-ли́ми! Кэ́хэтэ, — сказал Лилмэи, заглянув за штору. Прибежали мальчик и девочка, лет по восемь каждому, одетые в серые рубашки и юбки. — Это мои дети. Лилито́н и Кали́ма. Калима — мальчик, Лилитон — девочка. Тэ́кнэк, тэ́кнэк, — помахал он руками, и дети убежали.

— Кайрил сказал, ты меня встретишь, но ты так и не появился, — сказал Фред, доев яблоко.

— П-п-простите во-вождь, я… это бо-больше не повторится.

— Да ладно, расслабься. Я ещё не вождь, и карать тебя не буду. Но там, откуда я родом, ценят пунктуальность.

— Простите, я не очень… хорошо з-знаю энгелиш и не знаком со с-с-словом «пункутальность».

— Пунктуальность. Я потом объясню, — Фред разлёгся на кровати. — Неудобно у тебя тут. Распоряжусь, чтобы тебе дали комнату побольше. Слушай, — он снова сел и похлопал в ладоши, в слабой надежде, что включится освещение. — А тут всегда так темно?

— Вождь, — смотритель улыбнулся и мягко провёл ладонью по стене. На стене образовался яркий голубой след, который угасал около минуты. — Чтобы было светло, нужно трение.

Он надавил посильнее, и образовалась жёлтая полоса. Затем надавил со всей силы, и свет получился чистым и белым.

— Чем сильнее давишь, тем ярче свет. У детских ладошек не такая сила, как у взрослых, и они могут делать лишь искорки. Но для того, чтобы свет был постоянным и белым, нужен мощный энергопоток.

— Хм, — Инкрим провёл рукой по стене, стараясь надавливать. Искорки вышли даже тусклее, чем у детей. — Н-да.

— Когда вы научитесь управлять Энергией, вам не придётся даже прикасаться к стенам. А пока дом ваш пуст, будете жить у меня.

— Здесь?! — он покачался на шаткой кровати.

— Боже упаси. Я живу в квартале Культа.

Квартал, в котором жил Лилмэи, оказался на отшибе. Трудно было разглядеть дома в темноте, но даже издали проглядывались разруха и убожество. Примерно так выглядели трущобы в Мире Фреда. В воздухе витал запах помойки. Всё здесь было деревянным, ветхим и поросшим дикими сухими травами. Единственным, что радовало и придавало району хоть какой-то своеобразный уют, были фонарики на каждом доме, а также на верёвках, протянутых над улицами.

Люди в чёрных длинных балахонах и красных шарфах встречали Третьего и Лилмэи с лампами. В основном здесь были старики. Несмотря на возраст, каждый держал идеальную осанку.

— Добро пожаловать, Третий из Одиннадцати! — сказала старушка в капюшоне. — Осторожно, там яма.

Дома стояли друг на друге, и до самых верхних приходилось добираться по шатким крутым лестницам. Удивляло, как они ещё не развалились под собственной тяжестью. К дому Лилмэи нужно было подниматься по трём лестницам. На одной из них, Фред остановился. Пошатнулся. Голова закружилась, начало тошнить, он ощутил слабость в ногах.

— Инкрим! — удержал его смотритель. — Что с ним тётя Варави́т? — спросил он испуганно.

— Дай же мне руку! И в этом теле держится дух великого воина? Хэх! — она взяла Фреда за руку и помогла подняться на узкую площадку, не отгороженную даже намёком на перила. — Надеюсь, он не свалится. Он давно не ел.

— Да не, не в этом дело, — пробормотал Фред.

— Идёмте, идёмте, недалеко осталось.

— Афи́и ами́, га́ума Варави́т. Мас, Лилмэ́и, — поздоровался сосед — лысый старик с густыми бровями.

— И тебе доброго вечера, Хмурый.

Старик не был хмур, более того, он приветливо улыбался. По его гладкому не по годам лицу трудно было сказать, что он вообще когда-то в жизни оправдывал своё имя.

— А почему на энгелиш?

— У нас необычный гость, — воодушевлённо и взволнованно сказала старушка. — Хмурый, это ни кто иной, как сам… сам Завоеватель Земель! — она похлопала в ладоши по-детски и чуть не обожгла руку фонарём.

Сосед потерял равновесие и выронил фонарь. Тот ещё какое-то время послужил во время полёта, отногяя тьму, пока не ударился об землю и не разлетелся на обломки. Трудно было описать словами, какая бесконечная печаль отразилась на лице старика. Наклонившись над краем, он долго глядел вниз, будто это могло спасти вещь.

Миновав соседа, Варавит, вождь и Лилмэи поднялись по третьей лестнице. Зашли за дряблую зелёную занавеску. В доме был житейский беспорядок, множество тряпок, домашней утвари и всякого, на первый взгляд ненужного, хлама. Зато здесь было по-своему тепло, а на двух столах, на полу и полках не лежало ни единой пылинки. Жилище выглядело тесным. Казалось, повернёшься и всё повалится. Но кухня была не единственным помещением дома. За ней был деревянный коридор, нависавший над внутренним двориком. С другой стороны коридор раздваивался.

— Влево — спальня. Вправо — другой коридор. У нас тут комнаты каждого дома разбросаны. Такой муравейник, такая путаница! Но со временем привыкаешь.

Коридор то и дело ветвился. С обеих сторон постоянно попадались двери, закрытые занавесками, тазы с водой, котелки, корзинки и бочки. Под ногами скрипели половицы. Вокруг стрекотали сверчки. Откуда-то из комнаты слышался томный струнный перебор. Люди ходили туда-сюда с кастрюлями, тарелками, сделанными из тыквы, полотенцами и двузубыми вилками. Один небритый мужчина с пузом полоскал горло возле бочки.

— Доброе утро! — поздоровался он с Лилмэи.

— Добрый вечер. У нас вечер, — ответил тот буднично.

— Я из другого Тари, — пожал плечами мужчина. — Там сейчас утро.

— Ну, а здесь, — в самом конце коридора располагался, пожалуй, единственный в этом «муравейнике» проём, огороженный дверью. — Будет жить Третий из Одиннадцати.

— Как мне плохо, — Фреда мутило. Он дёрнул ручку и дверь сорвалась с петель.

— Не волнуйтесь! Оно так и было. Сколько я себя помню, она никогда не пребывала на петлях. Зато за ней, — он отодвинул бесполезный кусок дерева и провёл гостя внутрь. — Открывается чудесный вид.

Только одна вещь не разочаровывала в этих апартаментах. Вид из окна. Он и вправду был сказочен. Последние лучи солнца едва-едва выглядывали из-за холмов, но холмы ещё не потеряли своей зелёной сочности, даже под светом звёзд. Чуть ближе, в низине, под холмом, на котором стояло это чудное сооружение из домов, качались кроны деревьев. Тёмное «озеро» леса.

— Мне в детстве всегда хотелось туда прыгнуть, — признался Лилмэи, глядя на лес. Фред заметил, что заикание у смотрителя пропало. Видимо, Лилмэи уже не волновался. — Ну, ладно. Как освоитесь, милости прошу на кухню. Вы помните, где она находится? Там вас ждёт незабываемый ужин в компании тёти Варавит и меня. Увидимся!

Нет, не ужинать хотелось Фреду, хотя живот и урчал диким зверем. Впервые за весь сегодняшний сумасшедший день ему захотелось вернуться обратно, в Мир Полярной Звезды. Безумно, неистово, захотелось курить. Наивно полагая, что больше ни одна ниточка не тянет его обратно в прошлое, Фредерик и забыл о своей привычке, которая стала для него болезнью. После того, как завязал с метадоном, он выкуривал по две пачки в день. Теперь ему не хватало табака и дыма, чтобы вновь стать человеком.

Однако он всё-таки принёс своё тело на ужин. Стол выдвинули на середину и принесли четыре стула. Обещанная компания, а также ещё несколько служителей Культа, суетились и переговаривались полушёпотом. В тыквах горели свечи, вся посуда была из овощей, а столовые приборы — деревянными, как в старину. Не хотелось думать ни о чём плохом. Хотелось расслабиться и радоваться мелочам — предстоящему горячему ужину, людям, незатейливой беседе.

Глядя на огоньки свечей, Берроу почувствовал лёгкую тревогу. Ему не хотелось упустить огоньки, эту кухню и, самое главное, Лилмэи, Варавит и других удивительных людей другого Мира. Фред испугался, что свечи погаснут, исчезнет свет и он окажется на скамейке под дождём, в парке, а рядом будет бомж, и этот божм будет рыться в его чемодане. А дальше всё будет прозаично и жестоко. Бродяжничество, наркотики, тюрьма.

Но здесь и сейчас, ему было тепло. Ушли даже мысли о табаке. Тётя Варавит, на смеси английского и другого — непонятного — языка, рассказывала истории. От милых и житейских до жутких. Кое-что, обрывками слов, доходило до Фреда и он смеялся вместе с остальными. Варавит рассказала о том, как однажды обезглавили смотрителя.

— Тело нашли в лесу, а голову искали ещё долго. Никак не могли найти, пока её не обнаружил бортник в пчелином улье.

Ещё была история о том, как служительница Культа влюбилась в горожанина. Тот полюбил её в ответ, но горожане подвергли пару осмеянию.

— Сорок дней пришлось возлюбленным скрываться в лесу! Сорок! Пока, наконец, те не решили вернуться. Только тогда горожане приняли, наконец, «Ромео и Джульету».

— Нет, их звали не так, — позволил себе Лилмэи побыть занудой.

— Помолчи! Не ты рассказываешь, — она подмигнула Фреду.

В углу сидел молодой парнишка, похожий на Лилмэи.

«Младший брат?»

Догадка Фреда подтвердилась — брата звали Те́уш. Это он играл загадочный струнный перебор. Имя парня почему-то означало «зола». Парень был из молчаливых.

«С таким-то именем», — подумал Фред. Но, как выяснилось, имя вообще не волновало здесь никого. Так, имя Варавит — местной матроны — переводилось как «дорожная кладь».

Теуш оборвал игру и, отложив инструмент, уставился на Фреда.

— Русе? — спросил он, прищурившись.

— Чего?

— Он спрашивает… — Варавит засмеялась. — Нет, Теуш, он не русский. Он — американец.

— Канадец! — поправил Берроу.

— Ду шприхст энгелиш, — выдал парень. — Нихт канадиш, одер?

— В смысле? Канадского языка вообще нет. Мы все по-английски говорим. Ну, как все… многие.

— А! Сэ клэр, сэ клэр, — покивал Теуш, как будто что-то понял, и продолжил играть.

— А вы где так английскому научились? — обратился Берроу к хозяйке.

— Преподаю наблюдателям языки, — скромно призналась Варавит. — И не только наблюдателям, — она посмотрела на племянников. — Я знаю больше тысячи языков.

— Сколько?!

— Ой, да я не считала, не могу сказать точно, — смутилась Варавит, хотя было видно, что ей приятно. — Правда, некоторые мои ученики путаются, — она с доброй усмешкой покосилась на Теуша, и тот на минуту отвлёкся от своей лютни. — Правда Теуш?

В ответ, музыкант выдал некую причудливую смесь английского, немецкого и русского с французским акцентом.

— Это он так шутит. Но не думайте, что Теуш какой-нибудь слабоумный. Он очень способный ученик. Знает до сотни языков. И, конечно, иногда путается, — Варавит погасила несколько свечей и аккуратно сложила их в ящик. — Инкрим, вы не против?

— Так даже лучше.

Варавит о чём-то ненадолго задумалась.

— Я не верю, что вы здесь, — она ласково посмотрела на Фреда и погладила его по руке, словно чтобы убедиться, что перед ней живой человек. — Вас искали сорок лет.

— Сорок лет?!

— Искали и до этого, — поправил тётю Лилмэи. — Сорок лет назад поиски сузились до Мира Полярной Звезды.

— Тогда у нас работа и закипела, — начало увлечённо Варавит. — Я поняла, что надо изучать английский. Ведь это самый популярный язык в вашем Мире. Ещё я учила китайский, арабский и хинди. На случай, если вы родитесь китайцем или индусом.

— Такая вероятность была? — засмеялся Фред.

— А что, вполне! Учитывая уровень их населения. А если серьёзно, я сосредоточилась на атлантических языках, ведь нам известно, какой расы был Великий вождь Инкрим.

— А кроме языков, чем вы тут занимаетесь?

Варавит и Лилмэи переглянулись.

— Мы поддерживаем историю города, — не без гордости ответил смотритель.

По его словам, весь Чхимтосэн держался от разорения, разрушения и забвения только силами Культа. Вот только город этого, почему-то, не ценил. Потому Культ и жил на задворках.

— На нас держатся образование, культура! — разгонялся Лилмэи, загибая пальцы. — Мы поддерживаем башню от разрушения. Каждый год вкладываем в её реставрацию. А стоит это г-г-громадных денег.

— Спокойно, Лилмэи, — перебила его тётя, заметив, что Лилмэи начинает волноваться.

— И здесь те же проблемы! — вздохнул Фред. — А для чего? Зачем вам это всё? Для чего вам я?

Тётя и племянник опять переглянулись. Фреду это начинало нравиться всё меньше. Варавит даже не сумела подобрать слова, и за неё это сделал Лилмэи.

— Вы — ж-живой символ. Наша надежда на н-новую жи-жизнь.

Варавит погладила Лилмэи по плечу, когда тот начал дышать глубоко и часто.

— К-как вы мо-можете такое г-г-говорить?

— Тихо, тихо, — она обняла племянника. — Он очень долго ждал, — шёпотом объяснила Фреду Варавит, поглаживая племянника по затылку. — Давайте все спать. Теуш, кончай свои переборы! Утром у нас будет много времени на то, чтобы наговориться.

Этой ночью, впервые за долгое время, Фред заснул. Так крепко и самозабвенно он не спал, наверное, с самого младенчества.


…Будильник на телефоне запищал надоевшую мелодию. Телефон вибрировал, создавая назойливый звук, похожий на пчелиное гудение. Откинув одеяло, Берроу сел на кровати и отключил сигнал.

«Только не это!»

Он потянулся и отыскал ногой тапок.

Мачеха Стоунер как всегда готовила завтрак. Зайдя на кухню в трусах и майке, Фред сел за стол, достал сигарету и закурил.

— Даже «доброе утро» не скажешь? — обратилась к нему Бетти из-за спины.

— А смысл? Оно бывает добрым?

— Мне наверное стоит повесить на кухне табличку «не курить», — она грубо поставила перед ним тарелку. Как обычно, омлет с беконом.

Телевизор был включен. Доносились звуки какого-то весёлого рекламного ролика. Счастливая семья завтракает «Нутеллой» и поёт, как им хорошо живётся.

— Ты не забыл, что ищешь работу? — Бетти села напротив.

— Слушай, — Фред задумался. — Мне приснилось, что ты меня выгнала из дома. И выкинула мои вещи.

— Давно пора.

— Бред, — он взял нож и начал резать омлет. Почему-то, на омлете не появилось и царапины. Фред надавил сильнее. Омлет остался невредим. Тогда он нажал с такой силой, что, при желании, смог бы расколоть тарелку пополам. Ничего.

— Доброе утро, кретин! — засмеялась Бетти и бросила в него полотенцем.

И тут Фредерик открыл глаза.


Дыхание участилось. На лбу проступил холодный пот.

Над кроватью, пропуская узкие полосы утреннего света, нависал косой деревянный потолок. Чувствовались запахи древесины, соломы и свежескошенной травы. Пропел петух. За обшарпанной дверью, что была для вида прислонена к коробке, слышались голоса, детский смех, топот ног и скрип половиц. Берроу вскочил. Нет, это уж слишком! Тесная комнатка с деревянными стенами и кривым полом. Та же, что и вчера. Вчера? А разве было какое-то вчера? Кровать, тумбочка, круглый табурет на трёх ножках из цельного куска дерева. За окном — склон холма и лес. Фред ещё подумал: «зелёное» озеро.

«Нет, нет, нет, это какой-то бред», — он выбежал из комнаты, снеся дверь. Та с «бухом» упала на деревянный пол и, наверное, разбудила каждого в этом огромном доме, кто ещё не спал.

Коридор. Тот же, что и вчера.

«Если было какое-то вч… — одни и те же мысли крутились волчком у Фреда в голове. — Тыквы, лютня, свечи, башня… башня!»

Босые ноги ступили на мокрый скрипучий пол. Этот пол был так же реален, как и внутренний дворик по правую руку. Там паслись куры и гуси. Так же реален, как и ряд дверных проёмов, отгороженных драными занавесками. За одной из таких занавесок играл знакомый струнный перебор.

«Теуш».

Медленно продвигаясь по коридору, Фред, или, как теперь правильно, Инкрим, вспоминал вчерашний день. Сначала появился Марк. Потом Генрих и его машина. Потом дорога, обед в придорожном кафе, вечерние сосны. Потом вспышка. И новый Мир. Всё распалось на белые огоньки, чтобы слиться в виде леса с диковинными растениями. Ветки — длинные и упругие — тянулись к машине. Потом были зелёные холмы и озёра вдалеке. Изменчивая погода. Город с огромной шестистенной башней. Стена. Камень, сквозь который можно ходить. И священник, там, в темноте. С факелом. Как его звали? Лил…

— …Мэи, — напомнил он, напугав Фреда. — Вы рассуждали вслух, Третий.

— Нет. Нет, нет, нет! — по лестнице вниз, во двор. Нет выхода. Наверх, обратно, по коридорам. Как же… через кухню. То, что он помнил путь, казалось безумием.

«Лилмэи, Лилмэи, почему я знаю твоё имя?»

Выбравшись на узкую площадку снаружи, ту самую, не огороженную перилами, он спрыгнул и, чуть не потеряв равновесие и не покатившись со склона вниз, по ухабистой тропе, выбежал на ровную поляну.

Впереди и слева простирался лес. Позади — нелепое нагромождение домиков. Справа — огромный город, с его параллельными улицами и шестистенной башней.

«Это бред, это бред, это бред!» — Фред упал на траву. Дыхания не хватало, чтобы наполнить лёгкие. Он перевернулся на спину и взглянул в океан яркого летнего неба.

Вдох. Выдох. Вдо-о-ох. Вы-ы-ыдох. Постепенно, сердцебиение выровнялось, дыхание размерилось, мысли собрались в единую мозаику.

«Я в параллельном Мире. Так сказал Марк. Здесь его зовут Кайрил. А меня — Инкрим. Я — реинкарнация вождя, который вернулся домой. Я дома. Дома. До-ма».

Спина намокла от росы, а в лицо настырно светило утреннее солнце.

«Всё это настоящее».

Фредди потрогал свою грудь, живот.

«Я, вроде, тоже настоящий».

Внезапно Фред захохотал. Громко, раскатисто. Крепко сжал кулаки, но потом расслабил руки и раскинул их в стороны. Так он лежал не меньше пяти минут.

Замолк он резко, причём на лбу сгустились морщины. То, что Фред увидел перед собой в небе, куда больше походило на бред, чем всё остальное. Та же едкая тоска, но на сей раз более сильная, сжалась у него внутри.

«А вот теперь я точно проснусь».

Облака в небе за считанные минуты образовали причудливую форму, а ещё через какое-то время Берроу понял, что, наверняка, сошёл с ума. Эта надпись. Её обычно пишут на ковриках. Ею встречают гостей и отвечают на благодарность. Большими буквами в небе появилось: «Welcome».

Сидя за столом на кухне, Фред молчал. Почему-то, он боялся что-то сказать, тем более, об увиденном. Было почти жарко, но Фреда пронизывал холод. Страх переливался со смущением, которое бывает, когда разговариваешь с кем-то во сне и вдруг понимаешь, что проснулся. Ты продолжаешь досматривать сон, однако пребываешь, как бы, в двух измерениях одновременно. И замолкаешь. Ведь, если скажешь хоть слово, ты скажешь это в реальности.

— Ты видел буквы в небе? — спросила Варавит, и это было спасением.

Берроу резко выдохнул.

— Да, — полувопросительно произнёс он и уставился на хозяйку с надеждой. — Там была надпись. «Добро пожаловать».

— Это Рейт Пятый, — усмехнулась Варавит, выглядывая в окошко. — Тот ещё хулиган!

— Кто?!

— Хулиган.

— Я не об этом. Какой на хрен хулиган может оставить чёртовы буквы в небе?!

— Он эйр. Эйры в нашем Мире — высшие существа.

— Ага. Боги типа.

— Земные боги, почему нет, — Варавит пожала плечами и поставила на стол тарелку из тыквы, наполненную отрубями. Рядом ещё одну тарелку — с орехами. Фред взял себе горстку и, в ту же секунду, испытал немыслимое для Великого вождя древности чувство. Детскую обиду. Варавит шлёпнула его по руке. — Вождь, я, конечно, всё понимаю, но в вашем Мире, кажется, есть детские сады. И в них наверняка учат умываться, прежде чем садиться за стол.

— А где тут у вас можно умыться? — смущённо спросил Фред.

Во внутреннем дворике был душ. Если так можно было назвать ведро воды на высоте двух метров, со свисающей из него верёвочкой. Что напрягало особенно, вокруг «душа» не было предусмотрено ни стены, ни ширмы, ни банальной тряпки, а стоял он даже не с краю, а прямо посреди двора. Поставив руки в боки, Фред долго не решался раздеваться. Никто не пялился, но и не горел желанием отвернуться. Служители Культа, все в белом, выглядели бодрыми, румяными, и, наверняка, уже сами успели помыться. Они суетились и ходили двором туда-сюда. Это жутко раздражало.

— Эй! — обратился Фред ко всем. — Может, не будете смотреть, а?

Как об стенку горох. Тогда Берроу поймал за локоть одного из молодых служителей, одетого во всё белое.

— Парень, слушай. Вы, я так понимаю, народ без комплексов. Но… как бы это мягче сказать…

Не дослушав, парень попросил кого-то позвать Варавит. Хозяйка пришла минуты через две.

— Вы можете смело мыться на виду у всех, — посмеялась она. — Понимаю, Инкрим, для вас это абсурдно, но в нашем Мире нагота в порядке вещей. Хоть по улицам ходите голый. Максимум, что у вас спросят — не холодно ли вам.

— Ну, да. Для вас-то это нормально. Но я, чёрт возьми, вырос в другой среде!

Хозяйка поняла. Отвернувшись от Инкрима, она собрала в лёгкие побольше воздуха и зычно возгласила то, что было понятно без перевода: «Никому не смотреть во двор!».

Другой голос повторил её фразу, а потом и третий, и четвёртый, пока фраза не облетела эхом по кругу все домики и коридоры большого деревянного «муравейника».

«Это мой первый приказ», — с наслаждением подумал Инкрим, разделся и встал под ведро. Мыло в Пангее было, на удивление, таким же, как и в Сата. Так же пенилось, такое же на ощупь, на запах… и на вкус.

Пока он мылся, одежду кто-то успел унести. Не хотелось думать, что это воры. Скорее, при такой матроне, как Варавит, её просто взяли постирать. До своей комнаты Фред добрался голым. Такое бывает, когда во сне ходишь голый и это никого не смущает. Фредди чувствовал лёгкую неловкость, проходя мимо одетых служителей Культа, но смущение удивительно быстро прошло.

В комнату, точнее в доску проёма, так как дверь валялась на полу, робко постучалась беременная женщина в красном чепце.

— Я слышал в Мир Полярная Звезда принят постучать в дверь.

— Спасибо. У вас хороший английский!

Женщина поклонилась и покраснела.

— Я приносить одежду для Инкрим, — она снова поклонилась и протянула стопку каких-то серых лоскутов, сложенных ровным треугольником. Оказалось, что их надо хитроумно обматывать вокруг себя — сначала ноги, снизу вверх, затем таз, туловище, а последними — руки. Зато одежда была лёгкой и удобной, держалась прочно и не стесняла движений. Одежда липла к телу, но почти не чувствовалась и, более того, придавала свежести, что в голову Фреда никак не укладывалось. Женщина сказала, что в их Мире такую носят все, а сверху надевают основную. В Культе основной одеждой считалась ряса. В первой половине дня эта ряса была белой, а во второй — чёрной.

— Ну, уж нет! Рясу я не надену, хоть убейте, — он задумался, нахмурился. Рука непроизвольно опустилась на бедро. — Так. Слушай, как тебя зовут?

— И́лман.

— Илман, это не ты, случаем, забрала мою одежду? Там сигареты были?

— Ваше одежда, — покивала та и скорым шагом пошла по коридору.

— Ой, нет-нет, не бегай!

Но Илман, несмотря на положение, двигалась довольно споро. Идти пришлось недалеко, и вскоре она вернулась с ворохом вещей Фреда. Перевернув свои вещи, Фред потряс их над кроватью. Потом ещё раз, уже сильнее. Вывернув наизнанку толстовку, он начал судорожно трясти её над полом.

— Проклятье. У меня же были сигареты? Не помнишь? Ай! Кого я спрашиваю? — он бросил шмотки на кровать и хлопнул в ладоши. Если сигарет не было в карманах, значит они остались в другом Мире. Надо было отвлечься. — Ладно! Как там завтрак? Ещё не остыл?

— Без гость начинать не традиция.

По пути через коридор, настроение у вождя окончательно испортилось. Голова гудела, ладони потели, а в животе образовалась пустота. Не голодная пустота. Скорее, моральная.

За столом, где собрались старушка Варавит, Илман, Лилмэи и двое детей, Фред нервно барабанил по столу деревянной ложкой. Руки у него едва заметно тряслись. Еда — некая смесь каши и салата — казалась лишённой всякого вкуса.

— Третий, ты уже ознакомился с моей сестрой? — спросил смотритель. — Это Илман.

Берроу даже не смотрел в её сторону. Рука сорвалась, и он ударил кулаком по столу. Фредди опустил голову и тихо извинился, после чего покинул утренний стол.

Несколько минут спустя, в комнату вновь постучала Илман. Фред не посмотрел на неё. Тяжело дыша, он растворил окно нараспашку.

— Что случилось, Третий?

— Курево, — сдавленно сказал он. — У вас есть курево? Я хочу курить!

— Я не, — сестра смотрителя попыталась жестами показать дым. — Не понимать. Ты хочешь дым?

Ещё одна злая шутка английского языка. Слово «smoke».

— Я… да. Мне нужен дым, который втягивают в рот. Короче, принеси мне что-нибудь подобное! — женщина повернулась, чтобы бежать. — Эй! Стой. Прости, — он вышел в коридор. — В твоём положении… Хрен с ним. Перебьюсь.

— Что случилось? — появился в коридоре смотритель.

— Лилмэи, — Фред изобразил улыбку. — Собирайся, мы идём в город.

От свежего воздуха Фреду полегчало, хотя чувство лёгкой тошноты ещё пряталось где-то в основании горла.

Невыносимая жара отражалась от мощёных белых улиц. Благо, толстовку Фред оставил в доме, а наряд, который Илман так удачно обвязала ему вокруг туловища, легко пропускал воздух, при этом не спадая и не разматываясь. Джинсы он, однако, надел, о чём и пожалел через полчаса прогулки на солнцепёке.

Центральный район, с параллельными двухъярусными улицами, отстроенный в форме шестигранника, не был единственным. За тысячи лет, город, название которого так и переводилось — шестистенка, — разросся несколькими относительно новыми районами. Они уже не были столь гармоничны — улицы шли вразнобой, дома были разной высоты, разных цветов и стилей, а мостовые — темнее и «разношёрстнее». На юго-западе от центра находился район бедноты, застроенный деревянными домиками с черепичными скатами по краям. Эта часть города казалась самой серой, убогой и грязной, хотя и сохраняла архитектурную традицию параллельности и двух ярусов. В противоположном конце от неё был район, застроенный бело-голубыми домами. Улицы там были узкими и тихими. Именно через этот район Фред Берроу впервые попал в город. На каждом углу здесь были высажены кусты с круглыми шероховатыми листьями. На юго-востоке расположился район с красными и чёрными крышами, железными оградами и широкими многолюдными улицами. Но самая богатая и престижная часть города располагалась на востоке, в противоположном конце от квартала Культа. Восточный район красовался множеством фонтанов и садов. Высокие здания были расписаны узорами, что, благодаря игре света, проявлялись не сразу, медленно, словно магические письмена. Люди здесь отличались от жителей центра и бедноты разительно. Поведением, одеждой, походкой. Одевались они разнообразнее — в основном, в красное, хотя часто попадались и лиловый, и болотно-зелёный, и пафосно-золотой, и пурпурный цвета. Мужчины носили либо туники, гармонично сочетая их со штанами, либо нечто среднее между кимоно и френчем, а некоторые — рубахи, блистающие металлической чешуёй. Дамы предпочитали наряды, которые в Сата называли бы восточными. Большинство женщин носили хайратники, прикрывающие уши, а мужчины — козырьки от солнца. Лица некоторых людей были раскрашены разнообразными узорами.

— Аке́ ча́нтар бар, — произнёс Лилмэи на незнакомом языке, но тут же поправился. — Это район богачей и ф-фактических управленцев города. Здесь проживает страта ча́нтаров.

— Извини? — Фред засмотрелся на фонтан. — Что за страта?

— Чантары. Это с-слово неизвестно в Сата. Чантары — люди, которые вла-владеют искусством иллюзий. С ними надо быть ос-сторожнее. Они не очень любят Культ, — смотритель опасливо оглядел улицу, хотя, по виду мирно гуляющих богачей нельзя было сказать, что они настроены враждебно. Скорее, им было всё равно. Тем не менее, Лилмэи заикался. Фред постарался не обращать внимания на этот дефект. Постепенно, у него получалось — заикание Лилмэи стало почти незаметным. — У нас с ними давняя вражда. Сейчас Культ пе-переживает несладкие времена. Чантары оттеснили нас на запад. Но, знаете, Третий, я люблю здесь бывать! Приятно видеть, как район отстроили после разрухи. Да, тут была разруха когда-то. Мы, детьми, очень любили гулять по развалинам. Приносили хлеб местным детишкам. А теперь детишки выросли и проклинают Культ. И пишут на стенах «Не дадим злу вернуться».

— Зло — это, видимо, я? — хмуро спросил Инкрим.

— Не вы. Прошлый вы.

— Я был таким плохим?

— Чем ты сильнее, тем больше завистников.

— Я немедленно распоряжусь восстановить справедливость. — Даже будучи изгоем, в Сата, Фред Берроу всякий раз сжимал кулаки при слове «справедливость».

— Боюсь, немедленно не получится. У вас пока ещё нет власти.

— Как это нет?!

— Посмотрите вокруг. Кто-нибудь вам кланяется? Кто-нибудь в-возносит руки к небу в жесте «И»? — смотритель вытянул вверх руку с оттопыренными мизинцем и указательным пальцем, средний и безымянный прижимая к ладони большим. — Это жест «И». — Он резко, будто обжёгся, опустил руку и робко оглянулся.

— Но вчера. Люди собрались поприветствовать меня.

— Ах, этот бедный центральный район! Там живут плебеи, которым л-лишь бы какое-нибудь зрелище увидеть.

Инкрим разозлился.

— Они приветствовали меня! Я видел уважение. Своими глазами. Они готовы были меня на руках таскать!

— Толпе слабых нужен вождь, — в словах Лилмэи не было иронии. Скорее, печальная правда. — А здесь, в восточном районе, вы н-никому не инте-ресны.

— Плевать на чантаров. Народ за меня.

— Э, нет, Третий. Не так-то всё просто. Вы должны з-заслужить доверие чантаров, прежде чем офисно вступить в права ре-реинкарнации.

— Мгм. Ты хотел сказать «официально»?

— Совершенно верно.

— Но это мой дом!

— Был когда-то вашим. Теперь в нём правят другие.

— Ты привёл меня сюда, чтобы поиздеваться?!

— Вождь, я хочу показать вам правду. Н-не обижайтесь на правду.

Инкрим развернулся и пошёл прочь. Руки сами принялись шарить по карманам в поисках сигарет. Ничего не найдя, он плюнул на мостовую.

— Третий! — Лилмэи побежал следом.

Какой-то мальчишка, с криком «Айльгха́м!» кинул в смотрителя фиолетовый фрукт. Разбившись о его голову, фрукт, наполненный изнутри розовым соком, обрызгал всю рясу. Лилмэи не отреагировал, и лишь вытер лицо и одежду.

— Третий, стойте.

— Чёрт знает что, — он сделал глубокий вдох, представляя себе, что вдыхает сигаретный дым. На полминуты это помогло — даже перестала болеть голова. Чтобы отвлечься, он начал рассматривать виды. Одна надпись, начертанная на стене чёрными закорючками, привлекла внимание. — Что это означает? Я хочу выучить этот язык как можно быстрее! Это хула не меня?

— Это лишь реклама обувщика.

— Зачем мы вообще сюда пришли?!

— Вождь, вы сами сказали прогуляться по городу.

— Слушай, Лил, — его тон сменился на весёлый. — Можно, я буду называть тебя Лил?

— Прошу, т-только не это, вождь. На нашем языке это означает «женственный».

— Упс! Ладно. Тогда Мэй. Только между нами. Красиво звучит, как май. Хорошо?

— Ну, — нехотя, наморщившись, смотритель подумал и согласился на прозвище. — Хорошо.

— А что значит «айльгхам»?

— Буквально «культ живота». Местные думают, что мы проедаем деньги казны.

— У меня идея, друг! — он положил Мэю руки на плечи. — Переводи меня.

— Что?

— Переводи меня! — внезапно Фред запрыгнул на край фонтана. — Прищурившись от солнца, он оглядел площадь. Достаточно ли людей?

— Инкрим, чт-что вы задумали?

— Граждане восточного района! — начал он громко и уверенно. Сделал паузу, чтобы дать Мэю перевести.

— Барэ́та ик бар этта́р! — перевёл тот неохотно.

Почти никто не обратил внимание. Разве что три дамочки, которым всё равно было некуда спешить.

— Меня зовут Инкрим.

— Сун а кон И́нкрим.

— Сегодня — великий день! Сегодня вы все станете свидетелями истории. Перед вами — реинкарнация Великого вождя древности. Я — Инкрим возрождённый!

Дамочки похихикали и, достав веера, продолжили наблюдать, похоже, ради забавы. К ним присоединился рослый мужчина с квадратной челюстью, в тёмно-красной чешуе с обнажёнными плечами.

— Пророчества гласили. Придут времена, когда вождь вернётся. И над башней будет развеваться красный флаг. Граждане. Друзья. Этот день настал! Хозяин вернулся домой!

Мужчина похлопал в ладоши. Женщины, явно не удовлетворённые зрелищем, фыркнули и пошли дальше.

— Хоть кому-то я понравился, — сказал Фред, глядя на мужчину.

— Здесь этот жест означает презрение.


По пути прочь из восточного района, Фред махал руками, матерился и ругал чантаров, на чём свет своит.

— Они не верят мне!

— А вы бы поверили, если бы какой-нибудь чудак в Сата залез на фонтан и стал кричать, что он — десятое воплощение Будды? Поймите, вождь. Нет нужды объяснять им, кто вы. Каждый житель Чхимтосэна с детства читает эпос «Танге́р и Ари́ста». Для них эта книга священна. Неужто вы думаете, что вы — первый, кто называл себя Инкримом?

Услышав имена Тангер и Ариста, Инкрим испытал тёплое чувство умиротворения и детской радости, очень глубоко в душе.

— Научи меня всему. Научи меня, как стать вождём!

— Вас всему научит Аммерт. Аммерт — ваш брат. Он — легендарная личность. О нём ходит множество слухов, например, что он умеет летать. А ещё, что в него блюблена богиня одного из Миров, но какого — неизвестно.

— Похоже, Аммерта тут любят больше, чем меня.

— Вы подарили ему остров в Мире Океанов. Инкрим, вы тоже были великим вождём, кумиром миллионов!

— Не я. Прошлый я. Так ты, кажется, сказал? — он ушёл вперёд.

Ближе к центру, на улицах попадалось меньше роскошных нарядов. Зато бедняцкие лохмотья мелькали всё чаще среди толпы. На базаре их была тьма. Толкались, кричали, торговались — во всех Мирах одно и то же. Одинокая башня глядела на всё это сверху вниз. С её приближением, Инкрим чувствовал себя легче. Вот базар кончился, и открылась центральная круглая площадь, пустынная после базарного столпотворения. Пробившись на неё, Фред уже привычно и смело ступил на побитую временем и дождями плитку. Он выдохнул и приложил три пальца к камню стены. Ничего не произошло.

— Вход находится не здесь, — пояснил смотритель. — Он с другой стороны, на северо-западе. Это символично. Башня, как бы, смотрит на столицу.

Во второй раз проходить сквозь стену оказалось легче — податливая, она стала вязкой, а затем жидкой. Войти теперь можно было без ощутимого сопротивления. Внутри Мэй зажёг факел, осветив узкий коридор.

— За мной, вождь. Мы приготовили для вас сюрприз.

Коридор вёл в просторный зал. Сначала Фред принял его за комнату, когда свет факела потерялся в окружающей черноте. Но в этот момент, где-то высоко над головой вспыхнуло множество голубых огоньков. Мгновение, и они заискрились ярче, пожелтели, побелели, размножились и, в следующий миг, наполнили светом огромное здание. Сопровождалось это симфонией звуков, напоминающих трение швабры об пол. Это был не просто зал. Возникло множество ярусов, винтовая лестница, ведущая на необозримую высоту, незатронутые вспышками проёмы, уводящие вглубь лабиринтов коридоров, а на самом верху, не сразу, постепенно, на своде, проявился символ. Тот самый, что украшал центральный пик. Символ, напоминающий букву «Y», только галочка отделялась небольшим зазором. Башня ожила, наполнилась, создалась. Сполохи сияли часто, как вспышки фотокамер, и в какую-то секунду слились в единый сплошной свет. Продлилось это недолго, и вспышки начали медленно угасать. Ассоциация со швабрами попала в самую точку. Несколько десятков служителей, на каждом ярусе, тёрли стены, создавая статическое электричество, и не чем-то, а именно швабрами.

Через минуту, сияние угасло совсем, оставив перед глазами стойкий отпечаток. Однако после, через каждые два десятка ступеней винтовой лестницы, один за другим зажглись факелы. Конечно, новый свет, тусклый и жёлтый, не заменил бы того равномерно белого, но и этого хватало, чтобы разглядеть лица служителей.

— Что это было?

— Наш небольшой подарок вам, Третий, — Лилмэи дал знак остальным. — Мы оставим факелы на каждой стене. Теперь тут можно будет ходить.

— Это… это… — он обнял своего смотрителя. Тот, смутившись, вырвался из объятий. — Спасибо. Это лучшее, что произошло со мной сегодня.

Служители спустились на нижний ярус.

— Вождь, должен сказать, — подошёл один из них, лысый и полноватый. — Башня ещё не готова. На втором этаже завелись летучие мыши, а на обзорной площадке — дождевая вода.

— И ещё, — вставил своё слово другой, коренастый. — Я видел мышей, а братья говорят, тут водятся змеи.

Инкрим улыбнулся со всю ширину рта и раскинул руки.

— Идеально.

Глава 4. Как совершить подвиг?

Древние. Чёрные. Строгие, как дедовские портреты. Не ты смотришь на них — они на тебя. Стены. Инкрим проводил по ним рукой, едва касаясь, будто гладил по щеке возлюбленную, боясь её разбудить. Древние стены, что покоились более трёх с половиной тысячелетий. Стены рассказывали истории, заключённые в таинственные письмена. Непонятные закорючки, рисунки и знаки, в которых чувствовалась мощь, великая память. Символы и образы вещали о былых потерянных временах.

«Три с половиной тысячи лет потеряно», — думал Инкрим, в одиночестве гуляя по коридорам шестистенной башни. Он вернулся на лестницу и снова с упоением от головокружения посмотрел наверх, туда, где в темноте, недосягаемой для факелов, покоился символ, похожий на букву «Y».

Воспитательница детского сада убеждала маленького Фредди, что это буква латинского алфавита, и читается она по-английски как «уай». Нередко возникали комичные сцены: маленький Фредди спрашивает, почему, а воспитательница упорно кивает и повторяет: «уай», ведь на английском слово «почему» звучит аналогично. Но маленький Фредди спорил. Он упорно называл этот символ ключом. Вот только он до сих пор не представлял себе, что открывал этот ключ? Может быть, саму башню? Приложить три пальца и стена тебя пропустит? Но это бессмыслица! Такой же символ красовался на флаге. Это всё равно, что написать код подъезда на двери дома.

Взяв со стены факел, Фред вернулся в коридоры лабиринта. Здесь он чувствовал дрожь и холодное покалывание в груди — не физическое, скорее, от волнения, пробуждённого прикосновением к истории. Через какое-то время он перестал бояться, и вплотную прикасался к стенам, смело проводил по ним руками. Мрачные стены отвечали эхом на его шаги. От этого становилось жутко. Но темнота закончилась, и вдалеке, в конце коридора, показалась вертикальная полоска белого света. Чем ближе подходил к свету Фред, тем отчётливее слышал то, во что в этих мёртвых коридорах было труднее всего поверить. Пение птиц. Пение стало громче, когда Фред различил в полоске света узкое окно. Оно выходило на площадь. К пению птиц добавились голоса горожан, гуляющих по улицам Чхимтосэна. Какофония голосов. Городская суета. Вдруг — дождь. Лёгкий, недолгий, лишь прибивший пыль и немного ожививший город.

Оказалось, что птицы выдолбили в стенах свои норы. Фред засмеялся, прижался спиной к стене и сел у окна. Он был счастлив, как ребёнок, непонятно от чего. «Мыши — внутри, птицы — снаружи». Он провёл рукой по лицу, несмотря на то, что руки почернели, и вымазал лицо чёрной пылью.

Из темноты коридора появился Мэй. Как всегда, он заикался от волнения.

— Третий! Мы вас ищем. Куда вы пропали? Кто же так делает? Оставляет своих подчинённых на произвол судьбы!

— Мэ-э-эй! — протянул Инкрим и распростёр руки. — Мыши внутри, птицы снаружи, — он нарочно испачкал свой нос, проведя по нему чёрной ладонью.

Наружу выходить не хотелось — холод, мрачное одиночество и таинственное величие башни тянули назад. Но выйти на улицу, всё же пришлось, по настоянию Лилмэи. Яркий свет поначалу слепил. Фред щурился минут пять, хотя и не от света больше, а скорее от нежелания покидать, как он теперь считал, родной дом.

В сопровождении Мэя и полноватого служителя, Инкрим шёл по базару, наполненному суетящейся толпой. Что только здесь ни продавали! Пряности, сладости и фрукты, каким-то непонятным образом наполненные соком; рыбу, хлеб, огурцы, вишню, пироги. Удивляло даже не изобилие вкусностей, а наличие знакомых с детства пирогов или вафель в трубочку. На вид, здесь царило разнообразие, да и на слух тоже — бесчисленное множество разноязыких голосов: женских, мужских и детских. Но вот о запахе сказать такого было нельзя. Запах в той части базара, куда пришли он и двое служителей, доминировал только один. Ненавистный Берроу с детства, он, казалось, преследовал его всю жизнь. Дары моря! Осьминоги, кальмары, лобстеры, креветки, раки, крабы и невообразимое число сортов рыбы — вся эта гадкая масса, что ещё недавно плавала в морях и реках, теперь источала общий зловонный дух.

— Пошли отсюда! — не вытерпел Фред, зажал нос рукой и развернулся.

— Но Инкрим, — обратился полноватый, — мы специально сюда пришли. Мы должны дождаться Аммерта.

— А мы не можем подождать его в другом месте?!

— Аммерт всегда в первую очередь приходит сюда, когда возвращается в город, — объяснил Мэй.

— Ну, Аммерт! Я его ещё не знаю, но уже ненавижу.

Над головами пронеслась на большой скорости птица, не машущая крыльями. Нет, это был не самолёт. Именно птица, не машущая крыльями. По крайней мере, выглядело это чудо именно так. Только вблизи стало видно, что это, всё же самолёт. Но какой он был формы! Аппарат был сделан в форме чайки, отчего издали казался живой птицей, лёгкий как листок бумаги на ветру. Дети радостно приветствовали его и бежали следом, махая руками. Будто в ответ, самолёт сделал «бочку», а затем мёртвую петлю.

— А это может быть Аммерт. Бегом! Бегом за детьми! — чуть не запнувшись о длинные полы рясы, Мэй поспешил за чайкой.

Чайка ещё долго кружила над городом, пока не начала спускаться за городскую черту. Дети успели туда быстрее, а вот Инкриму с Мэем пришлось отыскать улицу, что выходила на площадку для самолётов. Выпустив шасси — множество маленький колёсиков — чайка мягко приземлилась на брюхо, на две узкие каменные полосы, что пролегали по травяной лужайке как рельсы. Крылья плавно наклонились вперёд, препятствуя встречному потоку воздуха, и, проехав несколько сотен метров, самолёт остановился.

— Быстрее, обгоним их! — по-детски обрадовался Мэй, когда даже ребятишки, привыкшие к подобного рода транспорту, не рассчитали тормозной путь.

Чайка остановилась возле того места, где центральная часть города, та, что была с параллельными улицами, перерастала в более хаотичный юго-западный район. Спина птицы открылась, из неё показался человек в сером монотонном костюме и чёрной маске, напоминающей маску для фехтования.

Служитель остановился и разочарованно поднял и опустил плечи.

— Это не Аммерт.

Служители с Инкримом вернулись домой к обеду. Когда Фред вошёл в свою комнату, чтобы переодеться, Илман преподнесла ему чашу в которой курились какие-то чёрные травы.

— Вы сегодня утро просить дым. Вот дым, — сказала она, радостно кивая на чашу.

За обедом собралась огромная семья, и среди них тётя Варавит, Лилмэи с братом, и девочка лет десяти, с лицом, разрисованным синими узорами. У девочки было довольно странное имя. Фреду пришлось переспросить, чтобы убедиться, что он не ослышался. Лазер. Около девочки сидели беременная Илман и её муж — бородатый, угрюмый и неразговорчивый мужчина, по имени Кордо́й. Лазер была их дочерью.

— В свой десять год она уже иметь выбрать себе имя, — гордо сообщила Илман.

— Дорогая, — сказала Варавит. — Третий только недавно в Пангее, и наверняка не знает многих наших обычаев и особенностей. Насколько я слышала, в Сата за тебя имя выбирают родители.

— Эм… да.

— Но разве это не варварство? Лишать детей выбора.

— Вы, например, едите руками из тарелок, сделанных из тыквы. По нашим меркам, это варварство.

— У нас разные понятия о варварстве, — подал голос Кордой, глядя в свою тарелку.

— У нас принято человеку самому выбирать себе имя, когда он достигнет зрелости. До этого, он носит детское имя. А потом человек сам выбирает себе судьбу. А у вас и невесту для жениха подбирают родители, или это уже в прошлом?

— В прошлом.

— Знаете, вождь, я изучала когда-то древнюю историю Мира Полярной Звезды, но плохо знакома с современностью. Мне нравятся только две культуры в Сата. Культура древних эллинов и индуистская. Они к нам ближе всего по духу.

— А правда, что Мир Полярная Звезда весь завалять мусор? — поинтересовалась Илман. — И что там люди поедать друг друг?

Фред поперхнулся, не зная, что ответить. Варавит поругала её за нескромный вопрос и постучала Фреду по спине. Проглотив кусок варёной моркови, он ответил:

— Правда.

— Скажите, у вас ещё сохранились в культуре какие-либо воспоминания, или памятники эпохи «Золотого века»?

— Э-э… да я вообще не разбираюсь в искусстве.

— Речь не об искусстве! Ну, как же? Магия. Титаны. Неужели совсем ничего? А подсознательная память? О богах, о «летающих колесницах»? Да, в конце-концов, об Атлантиде.

— Тётя Варавит, в тот Мире все глухи как пробки. Они даже вчерашние новости не помнят.

— Какой кошмар.

— Вы же вроде язык учите, не?

— Только по фильмам и книгам. Но какой он, ваш Мир?! Изнутри!

— Грязный. Вонючий, — Фред начал терять аппетит. — Жестокий.

— А я не согласна! — запротестовала девочка. — Мир Полярной Звезды — прекрасный Мир! Там много умной техники, и там есть считающие ящики, и полстарс умеют выжигать металл светом.

— Да, действительно, — рассмеялась тётя. — Наша девочка уже тайком бывала в Сата. И что потрясло её — так это визит на один из высокоточных заводов. Ей понравился лазер, настолько, что она решила назвать себя в честь этого устройства.

— А ещё там люди очень добрые и не агрессивные совсем. И там красиво! — девочка-вундеркинд обиделась, встала из-за стола и убежала в свою комнату.

— Ах, дитя, — проводила её взглядом Варавит. — Ну, что же. Теперь, полагаю, можно обсудить и взрослые дела? — она отрезала себе большой кусок капусты и с удовольствием тщательно прожевала. — Вождь? Какие у вас планы?

— Я думал, вы мне скажете. Что я вообще должен делать?

— Завтра заседание городского совета. Будут обсуждать вопрос о вашем статусе. Стоит ли признавать вас реинкарнацией Инкрима-абиса.

— Чтобы было понятно, — прожевав помидор, пояснил Кордой: — «Абис» означает «вождь». Когда мы говорим «Инкрим-абис», мы имеем в виду древнего Инкрима, а никак не тебя. Когда мы говорим о тебе, говорим просто «Инкрим». Ясно?

— Как красно. Он всегда такой? — спросил Берроу, указывая на Кордоя.

— Копатель Колодцев у нас бука, — пошутила Варавит.

— И много колодцев ты выкопал, бородач?

— Что? — он негодующе посмотрел на Третьего.

— Мальчики, мальчики, — засуетилась тётя. — Инкриму надо ещё ко всему привыкнуть. Он многого не знает. Кордой не копает колодцы — его просто так зовут.

— Третий, — вмешался Мэй. — Вам нужно будет учиться, и учиться долго. Пожалуй, лучший вариант — поступить в школу. Как думаешь, тётя Варавит?

— Я думаю, со второй ступени можно начать.

— Это девять — двенадцать лет, — пояснил Мэй.

— Я с девятилетками?!

— Инкрим, у вас нет другого выбора сейчас. Вы очень мало знаете о нашем Мире, о законах, об Энергии, о чантарах, о том, как устроена жизнь в Э́ттоме.

— Что такое эттом?

— Учение, по которому мы живём.

— Ах, ещё и учение!

— Поймите, — настаивал Мэй. — Чантары не верят, что вы настоящий. Было уже четыре ложных Инкрима, а скоро их появится больше. Народ не примет вас просто так. Вам ещё многому надо учиться. Вождь, вы должны отдохнуть перед завтрашним днём. Завтра — заседание совета, и вы не должны выглядеть напряжённым или взволнованным. Пожалуй, лучший способ, — Лилмэи подмигнул, — прогуляться сегодня вечером по центру.


Девочка по имени Лазер, сколько ни старалась, не внушала чувства авторитета. Даже то, что она сидела за столом, а за её спиной была знакомая Фреду со школьных лет чёрная меловая доска, не делало её учительницей. Она была десятилетней девочкой-вундеркиндом, не более того. И всё же, Лазер упорно делала серьёзное лицо, глядя на Фреда и малышей, что сидели вокруг него за партами.

— Это урок английского для вас, ребята, — обратилась она к малышам. — А для вас, Инкрим, это урок жизни.

— Ладно.

Фред попытался изобразить серьёзность.

— Первое, что вам нужно знать, Инкрим, или урождённый Фред Берроу, как человеку, прожившему всю сознательную жизнь в закрытом Мире — это отличие закрытых Миров от открытых. Ваша наука, история в особенности, по большей части, как бы это сказать, половинчата. — Было забавно слушать эту девочку. Фреду начинало нравиться. Он скрестил руки на груди. — Я не говорю, что она полностью лжива, но есть вещи, которые в закрытых Мирах не принято придавать огласке. Во-первых, существование других Миров, или Та́ри. Во-вторых, наличие тонких техник. Обычно, явления, которые действуют, но люди не понимают как, называют магией. В вашем Тари, том, в котором вы, Инкрим, родились, тонкие техники назвали бы магией, потому что люди, живущие в вашем Тари, не имеют представлений об Энергии. Эти явления не вписываются в научную парадигму закрытых Миров, — девочка-вундеркинд развела руки, опустила веки и свела вместе большие и средние пальцы.

Увиденное дальше заставило Фреда открыть рот, податься вперёд и опустить руки на колени. Предметы на столе — мел, перо, чернильница, несколько листов бумаги, карандаш, набор резинок, скрепки и чашка — оторвались от столешницы, поднялись и зависли в воздухе. Затем предметы описали несколько кругов вокруг маленькой учительницы и плавно опустились на стол.

— Энергия пронизывает всё пространство. Она невидима, неощутима, но ею можно пользоваться. Правда, не всем. Потому что Энергия опасна. Цивилизации в нашем Тари, и во всех девяти Тари, разделены на пять типов. В Мире Полярной Звезды, откуда вы родом, таких типов два или, от силы, три. В нашем Тари их пять. Тонкоэнергетические, архаики, модерники, постмодерники и смешанные. Вы сейчас живёте в смешанной цивилизации, под названием Симмаратанская, в стране Симмаратан, в городе, как вы знаете, Чхимтосэн. Архаики — это те, кто намеренно отказались от научно-технического прогресса и тонких техник. Модерники — те, кто следуют пути прогресса в технологиях, но не пользуются тонкими техниками. Такие цивилизации сильны так называемыми «твёрдыми» технологиями — компьютеры, телефоны, машины, ракеты, лазеры и так далее. Постмодерники — это те, кто застряли на одном уровне и не развиваются. Из-за политического или экономического кризиса, войны, эпидемии, либо же по другим причинам. Такие цивилизации, обычно, скоро вымирают. В тонкоэнергетических цивилизациях «твёрдые» технологии намеренно ограничены, зато хорошо развиты тонкие техники. Общество в тонкоэнергетических и некоторых смешанных цивилизациях делится на страты. На самой низшей ступени — тэны. В переводе с таро́сса — нашего языка — слово «тэн» означает «тело» или «человек». Это те, кто не владеют тонкими техниками. Выше них — бахмы. Это те, кто владеют тремя базовыми тонкими техниками, которые также называются ментальными: танса́р, тансу́ф и танху́м. Это, соответственно, чтение мыслей, дальночувствование и, самая опасная, ментальное воздействие. Я — бахм. Не бойся — вмешиваться в чужие мозги у нас не принято. К тому же, при должном уровне подготовки, воздействия легко избежать. Это понятно?

Фред кивнул.

— Также я обладаю тонкой техникой тана́гра — способностью манипулировать предметами без прикосновения. Выше бахмов стоят чантары. Они умеют создавать иллюзии. Над ними — нэфы — те, кто умеют исцелять и убивать, управляя телесными токами. Самые высшие — эйры. Они могут перемещаться в пространстве за мгновение. Ещё они управляют погодой. Самый распространённый тип цивилизации — смешанные. В них допустимы и «твёрдые» технологии, и тонкие техники, но и те, и другие ограничены.

Девочка встала и написала на доске одно слово: «Доктрина».

— За всем следит Доктрина границ. Три тысячи семьсот шестьдесят восемь лет назад закончилась Великая Межмировая война. Стороны заключили договор, действующий по сей день. Полное название договора — Симмаратанская Доктрина Межмировых Границ. За исполнением Доктрины следят организации наблюдателей. В закрытых Мирах они действуют тайно. Смысл Доктрины в том, чтобы война не повторилась, а повториться она может, если какая-нибудь держава совместит «твёрдые» технологии с тонкими техниками. Это как порох и спички. Возможных комбинаций такого совмещения безумно много. Мир Полярной Звезды развивается технологически настолько быстро, что частота смены технологий уже превысила частоту смены поколений. Полстарс уже сейчас могут уничтожить планету несколько раз. А что же будет, если в их руках окажутся ещё и тонкие техники? Конечно, полстарс имеют общие представления об Энергии. Она упоминается в некоторых эзотерических учениях. Она есть и в массовой культуре. Например, «сила» в эпопее «Звёздные войны» великого Джорджа Лукаса, или прана в индуистской мифологии. Но, к счастью для нас и для всех Тари, люди не верят, что Энергия существует на самом деле. Ведь если Мир Полярной Звезды будет уничтожен, то и остальные Тари будут подвержены роковому воздействию. Миры взаимно притягиваются, а судьбы в них повторяются, — Лазер села за стол и положила руки перед собой. — А теперь я хочу, чтобы вы, дети, и особенно вы, Инкрим, восприняли мои слова максимально серьёзно. То, что я показала в классе — лёгкое дуновение по сравнению с ураганом того, на что способна Энергия.


Вечерний город красовался множеством огоньков, которые местные зажигали в честь предстоящего праздника. Светила полная луна, туч в небе почти не было, а северный ветер, что лишь слегка наслаивался на южный воздух, приносил немного прохлады, радуя жителей редкими скромными снежинками. Те медленно кружили над землёй и таяли, не успевая коснуться мостовой.

Ещё днём деревянный район казался грязным и убогим. Теперь, когда народ зажигал ароматические свечи в каждом доме, выставлял на окна лампы и выходил на улицы в нарядных и разноцветных туниках, район преобразился, наполнился красками, оттенками и звуками. Окружающая беднота перестала казаться отталкивающей. Напротив, она стала неповторимо и невыразимо милой.

В небе, один за другим, пронеслось несколько самолётов-птиц, и никогда не устающие дети, с криками «Имме́рти, имме́рти!», погнались за ними. Один ребёнок подпрыгнул и на секунду завис над крыльцом. Мама тут же ловко поймала его за руку, спустила на землю и отругала. Берроу, в какой-то момент, подумал, что спит, или что его обманывает зрение, но через минуту юная девушка, или даже девочка лет четырнадцати, в голубом платье, покружилась вокруг своей оси и, к изумлению Фреда, плавно, как невесомая, взлетела на высоту человеческого роста. Она была чем-то похожа на мальчика, подпрыгнувшего над крыльцом. Наверное, старшая сестра. Своим прыжком она, как бы, дразнила младшего брата, ведь ему не позволяли делать то, что она уже могла. Девочка приземлилась на носочки, и развела руки. Мать подбежала к ней и заботливо потрогала ей щёки, чтобы убедиться, что с дочкой всё в порядке.

В воздухе появился светящийся огонёк, похожий на негаснущий сполох от костра. Он завис на высоте пары метров над мостовой и медленно поплыл, наполняя улицы дополнительным оттенком. За ним вспыхнул и пустился в плавание другой. Молодая пара запускала огоньки из полосатой трубки, напоминающей хлопушку, при этом весело смеясь. Когда «хлопушку» брала в руки девушка, её огоньки получались бледными и пролетали всего несколько метров, а затем гасли. Когда же за дело брался парень, его огоньки выходили яркими, и держались долго. Взяв девушку за руки, он показывал ей, как правильно направлять трубку, дёргать за ниточки и, почему-то, иногда стучал пальцем себе по лбу. Девушка кивала, выдыхала и, сделав серьёзное сосредоточенное лицо, брала трубку в свои руки для новой попытки.

Не только пара занималась подобным — множество людей выстреливали из трубочек летающие огоньки, и те зависали в воздухе, взлетая высоко над крышами, или оседая у самой земли. Каждый получался своего цвета, веса и яркости. Вот уже вся улица была усыпана блеском маленьких звёздочек. Особенно они нравились детям, и те смело брали их в руки, не обжигаясь. Правда, огоньки гасли от этого, превращаясь в маленький чёрный уголёк, пачкающий пальцы.

Когда Инкрим проходил по улицам, узнающие его люди радостно махали. Некоторые подходили к нему и говорили что-то на непонятном языке. Третий из Одиннадцати едва понимал их, и лишь улыбался, смущённо кивая головой. А вот Лилмэи ничего не стеснялся, и обнимал некоторых прохожих, отвечая им что-то на их языке.

— Это похоже на Рождество, — заметил Фред.

— Что, простите?

— Рождество. В том Мире у меня было не так уж много счастливых дней. Только один день в году я радовался по-настоящему. Двадцать пятого декабря. Мачеха Стоунер тогда становилась доброй и мы даже с ней не ссорились. Она красиво одевалась, была такой ласковой, милой. Она угощала меня конфетами. Особенно я любил такие леденцы, в виде трости. Знаешь? Ну, ты, наверное, их не видел никогда. Люблю Рождество! Ненавижу свой день рождения, и все остальные праздники, но вот его… да.

Однако, Фред ещё больше загрустил при воспоминаниях о Рождестве. Ему казалось нелепым, неправильным и абсурдным, что он праздновал его с мачехой Стоунер, когда все остальные дети — со своими родителями. Он не хотел признаваться, но именно Рождество было для него самым грустным, самым тяжёлым из всех праздников.

Пальцы Фреда замёрзли, несмотря на то, что вечер был тёплым. Прохлада северного ветра прошла, и последняя снежинка растаяла в небе. Снова напомнил о себе субтропический климат, в котором и находился Чхимтосэн.


Утро выдалось безоблачным, но не жарким. Умеренный ветерок вовремя отгонял застоявшийся воздух, заменяя его свежим, морским. Зелёное море за окном шептало, что всё будет хорошо. Илман заботливо принесла вождю тазик с тёплой водой и лезвие для бритья. Вода была идеальной температуры. Бреясь, Инкрим ни разу не порезался. Это тоже был добрый знак.

Смотритель принёс новую одежду. При виде её, Фред расхохотался.

— Нет-нет, ну это уже клише! — он повертел в руках один из предметов и рассмотрел его под солнечным лучом. — А она… в ней не жарко будет?

— Это подарок от Рейта Пятого. Зря вы так смотрите, вождь. Кольчуга в нашем Мире — не обязательно для войны. Это признак статуса. Она лёгкая, пропускает воздух. Её носят далеко не только военные.

Тёмно-серые штаны — ещё куда ни шло. Если прищуриться, они сильно напоминали обычные джинсы, только волокна толще. Зато кольчуга из плотной ткани, покрытая чешуёй из чёрных блестящих дисков, напоминала костюм для косплея какого-нибудь популярного фэнтези. Правда, косплея довольно дорогого и тщательно продуманного. Чёрные сапоги на толстой подошве, с мягкими голенищами на шнурках, дополняли картину. В комплекте ещё были кожаные митенки и серебристый пояс с эмблемой в виде всё той же буквы «Y».

— Во все времена военная форма ассоциировалась с отвагой и доблестью, — пояснил Мэй, раскладывая наряд на кровати. — В девятнадцатом веке в Мире Полярной Звезды господа со шпагами ходили на бал.

— Серьёзно?

— Это должно подействовать на городской совет.

Мэй оставался как никогда серьёзен. С дорогой вещью он обходился бережно, гладя каждую чешуйку, словно та была щекой капризной барышни, готовой, чуть что не так, шлёпнуть в ответ. Хотя, кто знает, может этот костюм и таил в себе какие-то секреты? Например, мог бы убить током, если его коснётся чужой.

Мэй оказался прав: по весу кольчуга была не тяжелее свитера. Она легко застёгивалась на боку и пропускала воздух. На ней не было рукавов, но светло-серая лоскутка хорошо контрастировала с ней, и одежда, в целом, не выглядела ни пафосно, ни гротескно. Смущение от такого наряда у Фреда быстро прошло. Он и сам поражался, как быстро он адаптируется к жизни в новом Мире.

Городской совет располагался в восточном районе, что так не полюбился Фреду. Площадь вокруг большого здания сама по себе говорила ступившим на неё: здесь у нас есть правила, и эти правила устанавливает Совет. На это намекал геометрически правильный узор из тёмно-серых ромбов и полос. Даже деревья с тонкими острыми листьями и стройными гордыми стволами, высаженные вокруг площади на одинаковом расстоянии, подчинялись общему порядку. Такое отношение к деревьям, почему-то, казалось Фреду особым видом эстетического садизма, хотя Фред и не отличался патетикой. Ему была ненавистна такая, чуть ли не армейская, линейность. Совсем другим делом был тот причудливый и хаотичный лес, через который буквально ворвалась в этот Мир машина Генриха.

Вход украшали два каменных льва, сидящих симметрично в позе Сфинкса. Внутри был огромный и светлый зал с квадратными колоннами. Такие залы обычно служат для помпезных церемоний. Первым, что пленяло основное внимание, была огромная, метров пяти в высоту, двустворчатая дверь из тёмно-красного дерева. За ней, видимо, и был тот самый зал, где собирались важные шишки.

На заседания пускали только мужчин. Конечно, лучше всего интересы Фреда защитила бы Варавит, но Совет будто нарочно установил новое правило. Поэтому с Инкримом пошли Кордой и Лилмэи. Дойдя до середины зала, оба служителя Культа остановились перед жирной красной чертой. Третий не понял, зачем они это сделали и занёс ногу, чтобы сделать шаг.

— Стой смирно! — шёпотом процедил Кордой, схватив Берроу за ворот. — Тос!

— Что?!

— Тос. Невидимая стена, — пояснил Мэй. — Ни одно административное учреждение не мыслимо без барьеров.

— Чёрт знает, что! — он опустил ногу и встал в один ряд со своими спутниками.

Ожидать пришлось минут двадцать. Кордой стоял терпеливо. Лилмэи обеспокоенно оглядывался. Фред не мог продержаться и минуты. Время от времени, он отходил назад и бродил из стороны в сторону, потом возвращался к полосе. По его ощущению, только на третий час огромная дверь заскрипела. В зал вошли двое в голубых кольчугах, коротких «римских» юбках и с круглыми щитами в руках. Один из них что-то сказал на непонятном языке. Лилмэи перевёл на английский:

— Сожалеем, но Совет сегодня не сможет вас принять.


Фред Берроу шагал по площади при здании Совета, хмуро глядя себе под ноги.

— Какого хрена я вообще тут делаю?

— Мы хотя бы попытались, — попытался утешить Мэй. — Не сегодня, так завтра.

— Нет, какого хрена я делаю в этом Мире?!

— Вы тут родились. Конечно, ваше нынешнее тело родилось в Мире Полярной Звезды. Но ваша прежняя инкарнация жила в Пангее. Со временем, вы вспомните. А пока, остаётся только ждать. Ждать и учиться, Третий!

— Я не хочу ждать, — ответил он неуверенно.

— Боюсь вас обидеть, но мне, если честно, смешно это слышать. Иные реинкарнации ждут месяцами и годами, чтобы их признали. Были в истории случаи, когда приходилось ждать целую жизнь. А вы хотите добиться признания за один день?

— Погоди, а как вы сами поняли, что я — реикарнация? Где доказательства?

— Кайрил это понял. Он собирал о вас сведения. Он мог бы предоставить собранные доказательства Совету, но это всё равно заняло бы месяцы. В Совете очень не любят признавать реикарнации, тем более, великих людей. Ну, и уж тем более того, кто основал этот город. Теперь они будут постоянно ставить палки в колёса.

— В общем, ты — наивный дурак, — только и дополнил Кордой. Фреду захотелось ударить Кордоя. Сильно, смачно, по его бородатой физиономии. Фред только сжал кулаки и сосчитал про себя от пяти до одного.

— Ладно, бородач. Спишем на первый раз.

— А потом что? — Кордой плюнул под ноги.

— Слышь, ты! — одним шагом, Фред оказался прямо перед лицом бородача. Тот не повёл и бровью. С полминуты Фред буравил его взглядом. — Это мой город. Ещё одна такая выходка, и ты будешь вылизывать мостовую.

— Твой, да?

Толчок. Несильный, в плечо, открытой ладонью. Фред даже не пошатнулся. Но всё же, это была обида. За такое в Джейн энд Финч могли проделать дырку во лбу. Обида прожигала Фреда изнутри. Он готов был сорваться и впиться Кордою пальцами в горло. Кордой же, как будто, оставался холоден. Он был семейным человеком и долго тренировал в себе сдержанность, но сейчас поблизости не было ни его жены, ни дочки.

— Х-хватит, оба! Разо-разойдитесь! — вмешался Мэй. — Что на-на вас нашло? Т-третий! Кордой!

Кое-как, Мэю, всё же, удалось уговорить обоих разойтись. Дальше шли порознь и молча. Кордой — на несколько шагов впереди. Мэй — возле Фреда.

Трое миновали восточную часть города и вновь окунулись в район бедноты. Ряды деревянных домов и черепичных скатов, кое-где отвалившихся, выглядели угрюмо, словно и не было праздника.

— Поймите, в Совете сидят одни скептики. Да к тому же эти… старманы.

— Ты хотел сказать старпёры?

— Да! Наверное. Им не доказать, что вы — тот самый. Они скорее поверят, что Луна — это блин, чем в то, что вы — реаинкарнация Инкрима-абиса.

— Тогда зачем это всё?! В чём смысл? — Фред резко остановился. — Вдруг, я и правда не вождь, Мэй? Что я тогда здесь делаю?

— Знаете что? Как бы они там ни спорили, эти политики, советники, судьи… вспомните народ вчера вечером. Их лица. Люди вам верят. Они не верили так ни одному Лжеинкриму. Они радостны и предвкушают новую эру. Легенды их детства сбываются! Скоро произойдёт событие, о котором мечтали их деды и прадеды. И́нкрим-роу́м, наконец, обретёт своего хозяина. Не сегодня, так в следующий раз.

— Как ты сказал? Инкрим-роум?

— Инкрим-роум. Этот город назвали в честь вас.

— Я думал, он… как его… на «Ч». «Чичен…».

— Чантары называют его Чхимтосэном, что означает, всего-навсего, «шестистенка». Примитивно и скучно. Но есть и древнее название — Инкрим-роум. Мы, в Культе, предпочитаем его. Это память о временах, когда наш город был столицей. Дань уважения истории.

Фреда осенило. Он выправил осанку и оглядел улицу.

— Мне нужна пиар-кампания, — заявил он.

— Простите, не совсем понял.

— Я должен стать популярным, ведь так? Это как… предвыборная гонка! — он щёлкнул пальцами, радуясь своей догадке. — Мэй, — Фред схватил его за плечи. — За что больше всего уважают в этом Мире?

— За подвиги.

— А как совершить подвиг?

— Нужно сделать то, на что не решились бы другие.

— Я сделаю это, Мэй!

— Инкрим, подождите, — он мягко убрал руки вождя со своих плеч. — Вам ещё надо учиться. Вы ведь не знаете ничего об Эттоме, о нашем Мире!

— У меня есть учитель.

— И где он?

Отвечать на вопрос не пришлось. Лилмэи сам себе удивился, что не услышал этого первым. Ликующая толпа заполнила улицы, приветствуя человека, что буквально минуту назад объявился в городе. Точнее, над ним. Выполненный в форме ласточки, над Инкрим-роумом кружил самолёт, будто щепка в круговороте, вытворяя такие кульбиты, с которыми ни за что не сравнился бы полёт вчерашнего лётчика. Ласточка разгонялась, пикировала, уходила в штопор, разворачивалась по параболе и снова взмывала в небеса. В качестве изюминки, она поразила зрителей фигурой «колокол», придуманной в Сата русскими асами. Ласточка зависла в воздухе носом вверх на нулевой скорости, затем раскачалась и, под взволнованные женские «ахи», опрокинулась носом вниз, после чего резко набрала скорость, чтобы вернуться в горизонтальный полёт.

— Аммерт! Аммерт! — кричали люди и восторженно тянули руки к небу.

— К сожалению, это опять не он, — развёл руками смотритель. — У Аммерта совсем другой воздушный корабль.

— Не важно, — сказал Инкрим, глядя вверх. Когда птица скрылась из виду, он похлопал Мэя по плечу и зашагал вперёд.

Глава 5. Прощай, земляк!

Вот уже будто целую вечность кто-то бил в колокольчик, производя мерный раздражающий звон. Этот звон просачивался из-под толщи жаркого мутного тумана, заставляя пробудиться и поднять тяжёлую голову. Хотя, нет, это был вовсе не колокольчик. Знакомый, давно знакомый сигнал. Генрих слышал его бесчисленное множество раз, в нашем Мире и во многих других, где побывал его старый «Опель». Сигнал открытой двери.

Лоб ужасно горел, оттого что лежал на горячем руле. Рука сползла с приборной панели и упала локтем на железную ручку рычага. Мгновенно сон развеялся, и Фогель дёрнулся всем корпусом, обретя в себе силы. Ремень не дал пошевелиться — он застрял и впился в грудь. Пришлось разрезать его карманным ножом. Рукоять страшно жгла, и требовалась изрядная ловкость, чтобы разрезать ремень, не прикасаясь пальцами к лезвию. Наконец, удушающая лента освободила грудь. Генрих прикоснулся к ручке двери, чтобы открыть её, и обжёгся, не ожидая, что та нагреется так сильно. Тогда он навалился боком на дверь со всей силы и выдавил её. Снаружи его встретила долгожданная прохлада. Выбравшись, Генрих сразу же сбросил горячую кожаную куртку. Майку можно было выжимать от пота.

Агент Марка находился в сосновом бору. Был день, вторая половина, и солнце, оранжевым гигантом, рисовало на деревьях и кустарниках тёмные полосы теней. На короткий миг, агент забыл, где находится. Но суровая реальность заставила его вернуться с небес на землю и вспомнить о делах и проблемах.

— Где Марк?

Сейчас это был главный вопрос. Генрих обошёл своего железного друга. Автомобиль находился в плачевном состоянии — бока помяты, стёкла и капот покрыты чёрной копотью, а шины расплавлены. Своим бампером, «Опель» упирался в древний пень, а левое заднее колесо свисало над оврагом. Выехать из такого положения старый дружище точно не мог. Взяв куртку, Генрих намотал её на руки и осторожно открыл багажник. В багажнике стояло две канистры с бензином. Повезло, что они не рванули. Достав канистры, Фогель отволок их подальше. Теперь нужно было срочно искать подмогу.

Генрих шёл не оборачиваясь. Он уже проделал шагов тридцать, когда позади грохнуло. Затем что-то металлическое глухо ударило о землю. Наверное, оторвало багажник. Думать об этом сейчас было всё равно, что глядеть на умирающего ребёнка.

— Ты верно служил мне все эти годы. Прощай, земляк!

Агент Марка постарался отвлечься и занял свою голову жизненно важным вопросом.

«Что это за Мир?»

Хотелось бы верить, что это Мир Полярной Звезды, хотя, бывало, агентов после неудачного перехода через Тоннель забрасывало в незнакомые, даже закрытые, Миры. И те не все возвращались оттуда живыми. Пробравшись через кусты к автостраде, агент облегчённо выдохнул. Ему повезло больше, чем иным его коллегам. На счастье, из-за поворота показался автомобиль, окончательно развеяв сомнения.

— Эй! — крикнул он и, махая руками, выбежал на дорогу. — Стойте! Стойте!

Чёрный микроавтобус остановился в нескольких шагах от него. Генрих расплылся в улыбке.

«Есть же добрые люди».

Дверь салона открылась и на обочину ступили двое мужчин. Один высокий и широкоплечий, с квадратным лицом. Другой — молодой, худощавый, с татуировкой на шее. Улыбка Генриха тут же растаяла.

«Ну, конечно. Откуда в такой глуши взяться случайному автомобилю? Тем более, так вовремя».

— Чак! — агент Марка изобразил радость. Получилось не очень натурально. Ни слова больше не говоря, он сорвался с места и бросился прочь.

— Батист, — тут же скомандовал Чак. Второй, с татуировкой, нацелился из пневматического пистолета и нажал на спусковой крючок. Тонкая, почти невидимая, иголка попала Генриху прямо в шею, и, потеряв сознание, тот упал на асфальт.

Пришёл в себя Генрих уже в салоне микроавтобуса, лёжа на заднем сиденье. Руки и ноги были связаны. В ухе чувствовалось неприятное, но терпимое покалывание. Генрих знал, что мочку уха, а точнее, прибор, размером не больше булавки, который там находился, лучше сейчас не трогать.

— Очнулся, предатель? — обратился к нему сидевший рядом агент невысокого роста, с кривым носом. Это был Винсент — его старый знакомый, причём знакомый не с лучшей стороны. Настроен Винсент был очень серьёзно. — Где Марк?

— Понятия не имею.

Острая электрическая боль, словно тысячи игл, охватила бок и пробежала по нервам до кончиков пальцев.

— Это ещё слабый разряд, — сказал, не оборачиваясь, водитель. — Следующий будет такой, что твои челюсти сожмутся с силой клещей, а зубы сотрутся в порошок.

— Где Марк? — повторил вопрос другой агент — длинноволосый и худой, что сидел чуть подальше, справа. Узнав голос, Генрих вспомнил, что его, кажется, звали Крис.

— Я честно не знаю. Когда я перешёл… слушайте, а как вы меня нашли?

— Отследили Тоннель.

— Когда я очутился в машине, Марка рядом не было. Парни, мне нужна ваша помощь. Если бы вы помогли мне отыскать Марка…

— Этим мы и занимаемся. Через Тоннель он не переходил — это точно. Откуда ты перешёл?

— Раз уж вы отследили Тоннель, должны бы знать. Из Пангеи.

Следующий приступ боли, как и было обещано, сомкнул его зубы до скрежета. Конечно, в порошок эмаль не искрошилась, но ощущение было гораздо хуже, чем дрель стоматолога.

— Клянусь, я не знаю, где Марк!!! Я сам хочу его найти!

— Может, он правду говорит? — высказался Крис.

— Ха! Правду, — не согласился Винсент. — Это манипулятор, Крис. Ложь — инструмент таких, как он.

— Ты был умнее, когда работал с нами, Фогель, — печально произнёс водитель. — Значит, он в Симмаратане, — вздохнул Чак. Это был даже не вопрос, а уверенное предположение.

— Кто? Фред Берроу? Да, он там. В Чхимтосэне.

— Ты хоть понимаешь, что открыл ящик Пандоры? У нас с тобой, Генрих, только два выхода. Либо ты сотрудничаешь, либо мы отвозим тебя на минус шестой.

— Помоги мне сесть, — попросил он Винса.

Теперь у Генриха была возможность оглядеть салон. Таких людей, как эти, называли охотниками. Ближе всех находился Винсент Поул. Жёсткий, исполнительный, знающий своё дело коренастый мужчина одного возраста с Чаком, и примерно одной комплекции, только пониже ростом. Винса отличали перебитый нос и вечно хмурое лицо. Генрих боялся его больше остальных. Был здесь и другой агент — Крис Кольер. Высокий, худой, лет тридцати с небольшим. Его длинные волосы были убраны в хвост. Простые непосвящённые люди знали его как программиста, работающего на корпорацию «Полстар». На переднем кресле салона, лицом к Генриху, расположился чёрный лысый мускулистый Франсуа Рейс. Рядом с водителем сидел татуированный Батист — самый молодой из всей группы. На его шее была изображена чёрная летучая мышь. За рулём был Чак — главный из пятёрки. Сильный, подтянутый, «правильный».

— Закатай штанину, — приказал Винс.

— Зачем? — спросил Генрих, и тот, недовольно фыркнув, молча сделал это за него. — Полицейский браслет? Серьёзно?

— Ты причастен к преступлению против Доктрины границ, — объяснил Чак, не отвлекаясь от дороги. — Мы не можем тебя отпустить.

— Тогда дайте позвонить домой. Моя домработница будет волноваться.

— У меня дома жена и сын, — ответил Чак. — Они за меня волнуются не меньше.

— Парни, я не хочу конфликта. Честно, — Генрих рассказал всё, что помнил после перехода. — Нам надо вернуться. Там, возможно, ещё остались какие-то зацепки.

— И как мы найдём это место?

— Очень просто. Там будет пожар.


Команда огнеборцев уже работала вовсю. Чак нашёл начальника пожарной команды. Агентам «Полярной Звезды» не требовалось говорить неправду и даже носить с собой документы: достаточно было простого ментального воздействия. Но Чарльз предпочёл показать корочку.

— Майор полиции Хэммон. Что случилось?

— Мы нашли автомобиль, вон там, у оврага, — сообщил начальник. — Как он туда попал, непонятно.

— Ясно. Вы не видели никакого автомобиля.

— Что, простите? — было плохо слышно, и Чаку пришлось повторить.

— Вы не видели никакого автомобиля! Ни вы, ни кто-либо из команды, — он приложил два пальца к виску начальника и подержал секунду. Винс подошёл к другому пожарному и сделал то же самое. За полчаса пятёрка обошла каждого, кто был в команде. Простое воздействие прикосновением начисто стёрло в головах пожарных смутный металлический объект в эпицентре огня.

На месте, где раньше стоял «Опель», остались только пепелище и груда обугленного железа.

— Могли бы и вынуть «ингибитор». Ухо чешется, — у Генриха по-прежнему были скованы руки. Винсент развязал только ноги.

— Кто открыл Тоннель? — задал вопрос Чак.

— Артэум, но я сомневаюсь, что это его.

— Да уж понятно, что это не Тоннель из Пангеи, — сказал Винс. — Кто-то вас явно перехватил.

— Если я узнаю, кто…

— Послушай меня! — Винсент обернулся к нему лицом. — Прекращай свою игру, манипулятор. Мы всё равно докопаемся до правды.

— Я не знаю, где Марк, — в который раз повторил Генрих.

— Это не значит, что ты — не предатель.

— И кого я предал? Я уже не работаю на «Полярную Звезду».

— Доктрину.

— Сколько времени прошло с тех пор, как вы с Марком похитили Фреда Берроу? — отвлёк обоих от напряжённого разговора Чак.

— Не похитили, а вернули на родину.

— Не важно, как это назвать. С позиции Доктрины, это преступление. И с позиции здравого смысла тоже, к слову. Когда вы переходили в Пангею?

— Вчера вечером.

— Сколько пробыли там?

— От силы, часа три, — он задумался. — Где же я пропадал остальное время?

— Хороший вопрос, — Чак осмотрел то, что осталось от «Опеля». — Почему взорвалась машина?

— Посттоннельный выброс. Других вариантов нет.

— Мы тут ничего не найдём, — развёл руками Франсуа. — Всё сгорело.

Чак замер. Он уже с полминуты не отрывал взора от Генриха. Тот мирно стоял и молчал, слегка пошатываясь.

— Батист. Где стоит Генрих?

— В смысле?

— Скажи мне точно, где стоит Генрих. Прошу.

Тревога пробежала по лицам агентов.

— Это ещё к чему? Я здесь, — Генрих пошевелил пальцами связанных рук.

— Тебя не спрашивают! Батист?

— Примерно четыре метра от оврага.

— Так. Крис?

— Возле покосившейся сосны.

Дальше можно было не спрашивать, но, для надёжности, Чак обратился к Винсу.

— Прямо передо мной… — ответил Винс.

Чак резко сорвался с места.

— Тульпа! — досадно воскликнул Франсуа и кинулся следом.

— К машине! — скомандовал Чак.

К тому времени, Генрих — настоящий Генрих, а не созданная в головах пятерых агентов иллюзия — уже отъехал достаточно далеко, чтобы вздохнуть полной грудью. Пятёрка не преследовала. Не на чем! За рулём чёрного микроавтобуса сидел агент Марка. На всякий случай, он ещё раз оценил вид сзади. Не было ни одной машины. Только сосны убегали вдаль, в одну точку на горизонте.

Радость не была долгой. Автомобиль заглох. Пришлось свернуть на обочину. Как ни странно, приборы были в норме, бак полон. По крайней мере, индикаторы не выдавали ни малейших признаков поломки. Но микроавтобус стоял. Генрих попытался его завести. Один раз, второй, третий. Бесполезно. Он вышел из машины и открыл капот, не надеясь отыскать хоть что-то своими глазами. Не хотелось это признавать, но с мотором, с большой вероятностью, всё было в порядке. Это могло значить для Генриха только одно — он попался в ловушку.

— Бог в помощь! — на обочине остановился старенький хэтчбек. Вышел старик в клетчатом комбинезоне. — Что, сломался?

— Спасибо, дед, всё в порядке.

— Как знаешь, а то я бы посмотрел. Я в этом деле разбираюсь.

— Спасибо, не…

Стоило ли ожидать чего-то ещё? Из хэтчбека вышли пятеро. И как они поместились в этого небольшого горбуна? Чак поблагодарил старика и кивнул Батисту. Тот уже знал, что делать.

В этот раз, Генриха поместили на переднее сиденье. Руки связали крепче. Пальцы скрепили вместе отдельными верёвками. Чувствительно болело в районе пупка.

— Между агентами нет секретов, так? — весело спросил Чарльз. Генрих огляделся. Микроавтобус уже миновал приличное расстояние. Начинало смеркаться. Вдоль дороги мелькали пригородные дома, в которых зажигались окна. — О тебе ходили разные слухи. Например, что ты отрезал мочку уха и пересадил искусственную. Через неё «ингибитор» не действует. Раньше я думал, это россказни. Так это была правда?

— Чистейшая.

— Вот это да! Но как ты её почувствовал? Ты ведь знал, что у тебя в ухе «ингибитор», иначе бы выдал себя.

— Агенты всегда ставят «ингибитор» после задержания и всегда на левую мочку уха.

— Ах, ну, да! Секреты фокусов всегда прозаичны.

— Тогда откровенность за откровенность. Как ты сделал, что машина заглохла?

— Это мой микроавтобус. И у меня есть от него пульт, — он приподнял лежавший на панели брелок. — Но ты же не думаешь, что он единственный? Это так, на случай, если ты снова выкинешь подобный фокус. Как с тульпой. Здорово ты нас обвёл, кстати!

Пригород сменился большими стекло-бетонными строениями. Словно королевой, над этими зданиями возвышалась устремлённая в небо Си-Эн Тауэр. Штаб-квартира «Полстар» была куда скромнее. Простая серая коробка, украшенная логотипом в виде сияющей четырёхконечной звезды, расположилась неподалёку от главной достопримечательности Торонто. Микроавтобус остановился на парковке. Франсуа вывел Генриха под руку из машины. Остальные шли спереди и сзади, на расстоянии нескольких метров, чтобы не привлекать внимания. Минуя подземную парковку, конвой доставил Генриха на минус пятый этаж. На техническом этаже не было почти никого. Франсуа, не упуская Фогеля ни на секунду, обогнул ряд гудящих шкафов и подошёл к электрощиту, встроенному в стену. Открыв электрощит, он отодвинул целиком весь корпус, обнажив ещё один лифт. Никто из рабочих не знал, а точнее, не помнил об этом лифте.

Ещё один этаж вниз и вот он — минус шестой. Генриху уже был знаком этот узкий длинный коридор, освещённый синими люминесцентными лампами. Коридор сужался к потолку. На стенах висели изображения различных религиозных символов, начиная с древних языческих богов и кончая символами современных учений и религий, в том числе, Нью Эйдж.

Спину Генриха топтали мурашки. Ещё десять лет назад он сам водил нарушителей Границ на минус шестой этаж. Он хорошо помнил этот синий коридор, навевавший ужас на агентов, как и словосочетание «минус шестой». Сегодня жертвой стал сам Генрих.

Подойдя к массивной железной двери, Франсуа попросил Фогеля отвернуться и набрал пароль. Послышалась мелодия замков и шестерёнок, и через несколько секунд дверь открылась, выплюнув струю воздуха. Сердце агента Марка отбивало чечтёку — впервые в жизни ему предстояло увидеть, что скрывается за дверью минус шестого.

Внутри его встретила полутьма, освещённая лишь большими экранами и рядом низко висящих ламп. Это был просторный зал с невысоким потолком, с четырьмя квадратными колоннами и полом, покрытым чёрным ковролином. Четыре экрана на стенах, служащие «живыми» обоями, изображали разные стороны света. На одном зеленел бамбуковый лес во время дождя, на другом искрилась метель в зимнем лесу, на третьем накатывал на песок прибой, а на четвёртом утопали в закате американские прерии. В самом центре зала, под лампами, находился стол, уставленный пестрящим разнообразием изысканных блюд со всех концов света, включая омаров, осьминогов, икру, сёмгу и карибских крабов. На красном диване, слева от стола, сидела женщина с растрёпанными чёрными волосами, одетая в длинную серую юбку. Маленькими глотками, она пила воду из бокала. Массивная дверь захлопнулась и раздался пугающий безысходный лязг.

Генрих не сразу узнал женщину, но та, увидев его, тут же схватила бутылку шампанского и разбила её о край стола. Подбежав к агенту Марка, она замахнулась осколком.

— Это ты!

Генрих не мог отвести лицо — Франсуа крепко держал его за шею.

— Сволочь! Предатель! — кричала она слабым, дрожащим, но яростным голосом.

— Лиза? — ужаснулся Генрих. — Что они с…

— Молчать! — она вновь замахнулась осколком, чуть не поцарапав Генриха. — Это ты. Это ты украл у меня Фредди! Ох, если б я знала. Если б я знала, что этому проходимцу Марку нельзя доверять, — обессиленная, Лиза вернулась на диван и бросила осколок бутылки на стол. Рухнула на спину, закрыв лицо руками. — Ненавижу тебя. Ненавижу тебя, Марк! Где бы ты ни был.

— Можешь отпустить его, — сказал Чаку Франсуа. — Отсюда он всё равно никуда не выберется.

Генрих недоверчиво отошёл от Франсуа. Размял шею. Медленно подошёл к столу и сел в одно из кресел, что стояли напротив дивана.

— Лиза? — спросил он негромко. — За что ты здесь?

— Молчи, — ответила та, не убирая руки с лица. — Я не хочу с тобой говорить.

— Это из-за Фреда?

— А ты как думаешь?! — она резко села. — Когда вы украли Фреда, за мной тут же приехали. Отвезли сюда, — она взяла бутылку вина и зубами вытащила пробку. — Будешь?

— Нет, спасибо.

— Как хочешь, — Лиза налила себе в стакан. Презрительно повертев стакан, она пригубила. Немного пополоскала рот, будто пробуя вино на вкус. Выплюнула обратно в стакан и вылила вино на пол. — Он спрашивал, где Фред Берроу. Потом сказал, его нашли.

— Давно тебя тут держат?

— Три дня.

— Три дня?! — Генрих недоумённо уставился на Чака, стоявшего за спиной. Снова посмотрел на Лизу. Не похоже было, что она врала. Пришлось бы очень постараться, чтобы всего за двенадцать часов довести человека до такого состояния, в котором пребывала Лиза. — У меня для тебя новость. Я, оказывается, тоже на три дня выпал из жизни, — он опять обернулся на Чака. — Прошло три дня? И вы не сказали?! — снова на Лизу. — Так чего он хочет от тебя?

— Признания.

— В чём?

— В любви, мать твою! В предательстве Доктрины.

Генрих выскочил из кресла. Прошёлся.

— Мэдди! — раскинул он руки. — Мэдди, ты здесь? Я знаю, ты наблюдаешь. Это в твоём стиле. Мне нужны объяснения!

— Ничего он тебе не объяснит, — произнесла Лиза слабым голосом. — Да, признания под пытками не признаются ни Кодексом, ни Женевской конвенцией. Он поступает хитрее. Ты признаёшься не сразу, а полгода или даже годы спустя. На трибунале Доктрины. К тому времени, ты приводишь себя в порядок, успокаиваешься. Ты чистенький, сытый, хорошо одетый. Но страх ещё живёт внутри тебя! — в её словах явно сквозила давящая боль.

— И ты не признаешься?

— Уж лучше это! — она с особым усилием надавила на «это», приподняв бутылку вина. — Чем стирание.

Из дверного проёма, незаметного в темноте, показался невысокий лысый мужчина в кремовом пиджаке и в роговых очках. Нетрудно было, даже в таком неясном свете, узнать Оливера Мэдисона. Это был человек, которому подчинялись в этом здании все, от совета директоров до уборщиц. От манипуляторов, служащих «Полярной Звезде», до начинающих агентов.

— У меня мало времени, — сказал Мэдисон деловым тоном. — Где прибор?

— Здесь, — Батист указал на аппарат за колонной, похожий на тумбочку на колёсиках, снабжённую датчиками и электродами.

— Какой прибор?

Франсуа быстро сообразил, что надо снова обездвижить Генриха и заломил ему руки. Чак обхватил шею. Батист и Крис направили пневматические пистолеты Генриху в лоб.

— Мэдди! Это уже слишком. Отпустите меня! Я хочу поговорить.

— Я не из тех, кто долго болтает, — он повернул тумблер на приборе и тот негромко загудел.

— Ладно, я согласен!

— На что?

— Прочитай меня. Я дам официальное письменное разрешение. Всё будет по Кодексу.

Мужчина в пиджаке лишь поморщился и покачал головой.

— Знаешь, что я понял за годы службы первым агентом? Чтение неэффективно, — он поправил очки и подкатил прибор поближе к агенту Марка. Чак и Франсуа помогли снять с Генриха майку. Оливер прицепил к его туловищу пять электродов. — Я задам тебе два вопроса. Всего два. Немного, правда? Если ты ответишь, будешь свободен. Всё просто. Первый вопрос — где Марк? Второй — признаёшься ли ты в предательстве Доктрины?

— Лучше скажи ему, — подала голос Лиза и залпом осушила бокал.

— Сначала будет слабый ток, — продолжил Мэдисон. — Таким разыгрывают друг друга школьники. Затем будет ток помощнее. С каждым разом я буду увеличивать мощность до тех пор, пока боль не станет нестерпимой. Или пока ты не ответишь мне на два простых вопроса. Ты помнишь их?

— Где Марк и признаюсь ли я в предательстве? — Генрих усмехнулся. Не любитель ждать, Оливер Мэдисон пожал плечами и дёрнул рычаг. Слабый ток, всего в десять-двенадцать вольт, пробежал по мышцам живота и груди. Ощущение было неприятным, словно ткнули иголкой под рёбра, но терпимым.

— Можешь пытать целую вечность. Я не скажу, где Марк, — Генрих был на сто процентов уверен в себе. Ведь нельзя сказать то, чего не знаешь.

Следующий разряд тока был куда менее похож на «школьный». Его можно было сравнить с укусом злой собаки.

— Давай так. Сосредоточимся на первом вопросе. Возможно, так тебе будет проще думать. Давай, Генри, подключай мозги и роди мне уже ответ.

— Я не знаю!!!

— Вот это уже ближе к истине. Но всё равно не правда. Где Марк? — начинал входить во вкус Оливер и снова увеличил мощность. Новый удар! Боль была на том уровне когда вырывают зуб без наркоза.

— Клянусь, я не знаю! — заорал Фогель. Его руки начало трясти. — Я очнулся в машине после перехода. Марка уже не было. Клянусь, это правда!

Встав к нему поближе, Мэдисон поглядел на агента Марка так, словно не он, а Генрих был на полголовы ниже. Тем же тоном, только более жёстким, он повторил первый вопрос.

— Так мы ничего не добьёмся, — взял на себя смелость Чак.

— Всё, что я сказал — правда. Можешь испытать меня на детекторе лжи.

Генеральный директор корпорации «Полстар» и, по совместительству, первый агент тайной организации наблюдателей Доктрины границ, смеялся редко. Однако теперь, он выдал гомерический хохот. Мэдисон даже снял очки, чтобы вытереть слёзы.

— Детектор лжи. Какой ты умный, — Оливер резко посерьёзнел. — Несите его в комнату.

— Нет! — вскочила Лиза. — Оливер, прошу тебя. Не делай этого. Только не туда! Ради нас с тобой, — она зарыдала, но Мэдисон её не слышал.

— Поздно, — подошёл он к Лизе и посмотрел на неё так же, как только что на Генриха. — О нас с тобой надо было думать ещё в СУАНе.

Он развернулся и направился в небольшую комнату, освещённую одной тусклой лампочкой. Батист прикатил аппарат, а Чак и Франсуа пристегнули Генриха к столу. Оставив в комнате только Оливера и его жертву, агенты вышли и закрыли за собой дверь. В очередной раз Мэдисон повторил свои два вопроса. Не услышав ответа, он дёрнул рычаг.

Следующий удар был такой силы, что нервы скрючило, а перед глазами поплыли красные пятна. Всё тело Генриха теперь дрожало в бешеной судороге. Запахло палёными волосами и кожей.

Генрих уже мысленно кричал: «Признаюсь! Признаюсь!!!», но тут лампочка погасла, и комнату поглотила темнота.

Глава 6. Потомство Вепря

«Муравейник» суетился перед обедом. Служители Культа носились туда-сюда с кастрюлями, тыквами, тоже наполненными какими-то яствами, звали своих родных на кухни. Трудно было понять, где здесь начинается одно жилище и кончается другое — кухни, комнаты и спальни были разбросаны по всему сооружению. Также невозможно было отделить одну семью от другой — все приходились друг другу родственниками или дальней роднёй. Ну, а детей здесь было больше всего. Когда они, громко крича, пробегали мимо, создавалось ощущение, что попал в детский сад. Лазер была среди них самой старшей, да и вела себя как взрослая, помогая родителям.

Фред уже третий день жил в Культе и заметил, что главным событием дня здесь считался обед. Похоже было, что во всём городе с древнейших времён сохранилась такая традиция, и днём весь город замирал.

За столом на кухне Варавит собрались Кордой с Илман и дочкой, Инкрим и Лилмэи. В кухню, переваливаясь с боку на бок, вошёл седой старик, которого здесь называли Хмурый, осторожно держа в руке старую лампу, как будто она — ценное произведение искусства.

— Дорожная Кладь, радостная новость! Я починил её.

— Ну-ка, покажи, — вождь осмотрел коряво склеенную лампу, испещрённую прожилками-швами на стекле, и присвистнул. — Теперь на ней изысканный узор. Поздравляю, Хмурый, ты — обладатель шикарной редкой вещицы.

Стоило ему это сказать, как лампа развалилась на части в руках старика, прежде чем Варавит успела её увидеть. Расстроенный, Хмурый вернулся в свою комнату.

Тётя не заставила себя долго ждать и появилась на кухне с кастрюлей, полной дымящихся печёных овощей.

— Слушайте все! — сказала Варавит, когда окончательно убедилась, что семья в сборе — Лилмэи, Кордой, Илман, Лазер, и конечно, новый член семьи, Третий из Одиннадцати. — У меня две новости. Хорошая и не очень. Хорошая — скоро в город прибудет Аммерт.

— Ура! — обрадовалась Лазер.

— Плохая. В Мире Океанов сейчас творится что-то странное и страшное, поэтому, когда он освободится, наш Аммерт и сам не знает. Бедняга!

Сидящие за столом поникли.

— Но не будем о грустном за обедом! Небесный Странник пообещал, что, как только завершит свою миссию, тут же вернётся в Инкрим-роум, чтобы встретиться с братом. С тобой, Завоеватель Земель.

— Скорее бы, — Кордой подул на еду.

— Это отличать, — сказала Илман, видимо, имея в виду «это отлично».

— Хмурый! — крикнула тётя. — Бросай свою лампу, её уже не спасти, присоединяйся к нам!

— Уже бегу, Дорожная Кладь, — послышался скрип половиц.

За обедом, по традиции, члены семьи расспрашивали друг друга, у кого какие планы и что сделано за утро.

— Завтра моя смена в башне, — сухо сказал Кордой. — Надо подготовиться и хорошенько выспаться.

— А у тебя, Илман?

— Стирать бельё, одежда, — вздохнула она с материнской счастливо-томной улыбкой.

— Ну, а у тебя, Завоеватель Земель?

— Хочу ещё раз осмотреть мою башню.

— Говорят, Шестистенка хранит ещё много секретов. Советую заглянуть в подвал, — она подмигнула. — Лилмэи, ты уже сделал для вождя ключи?

— Ключи! Ах, да, — он снял с шеи кулон на цепочке и отдал Фреду. — Третий, пока можете носить мой. Как только я сделаю вам ключ, у вас будет свой.

— В прошлый я раз я без всякого ключа прошёл сквозь стену.

— Башня тогда была открыта. Помните, как вы вошли в первый раз? Я открыл вам изнутри. Я нарочно не стал встречать вас снаружи. Это произвело отличный эффект на толпу! Они и вправду подумали, что вы — истинный Инкрим, раз можете проходить без ключа.

— Ах ты, хитрюга, — Фред почувствовал себя обманутым. Он опустил руки на стол. Улыбка на его лице медленно растаяла. — Я-то думал, там была магия, типа предзнаменования. В этом роде. Что я и вправду он самый.

— Ну, не расстраивайтесь, вождь, — подбодрила Варавит. — Башне пока трудно узнать своего хозяина, но, со временем, вы сможете проходить без ключа. В день, когда это случится, поверьте, Совет вынужден будет признать вас. Вот увидите!

Ближе к вечеру, Третий из Одиннадцати вновь прогуливался по коридорам своего древнего жилища. Ему нравился этот сырой пещерный запах, эта тусклая факельная полутьма. По-своему инфернальная, но, в то же время, величественно-спокойная. Он снова задрал голову, пытаясь увидеть символ на потолке. Ничего не было видно. Но символ чувствовался. Он был там, не одно тысячелетие, он словно взирал на тебя сверху вниз, заставляя задуматься о высоком и вечном.

Фред помнил совет Варавит. Заглянуть в подвал.

«Интересно, что там? И как туда попасть?»

Он интуитивно догадался попробовать спуститься на нижний этаж и прикоснуться к полу тремя пальцами, как он сделал это, когда впервые пытался пройти сквозь стену. Никакой реакции пол, разумеется, не выдал. Фред только зря замарал руки. Тут он заметил в стене, под факелом, небольшое углубление, ближе к полу, со скруглёнными краями и высотой не больше метра. Он прикоснулся к нему, и тут же провалился вперёд, упал в какую-то тёмную шахту, как Санта Клаус в дымоход, и оказался лежащим на полу в круглой светлой комнате. Рёбра гудели от удара. Но Фред нашёл в себе силы оторваться от пола.

В комнате было пусто и настолько светло, что слезились глаза. Но к свету они привыкли довольно быстро. Свет равномерно исходил от стен, или, точнее сказать, от одной сплошной замкнутой стены. Фред заметил дверной проём и прошёл туда.

Как только он переступил порог соседней комнаты, комната осветилась таким же равномерным светом. На этот раз, помещение было квадратным и заставленным рядами полок. То, что лежало на полках, заставило сердце Инкрима биться сильнее. Нормального человека оно могло ужаснуть, но для Фреда зайти сюда было всё равно что ребёнку оказаться в магазине со сладостями.

Оружие! Много различных видов холодного и огнестрельного оружия разных эпох. И даже такого, какое Фред никогда в жизни не видел. Примерно каждый пятый предмет он узнавал. Остальное, видимо, было оружием этого Мира. Длинные непонятные трубки разных форм и размеров. Здесь было множество мечей и клинков. Попадались луки, арбалеты, мушкеты, ружья, а некоторые предметы напоминали привычные пистолеты и автоматы. Лучшего нельзя было предугадать. Взяв скромный короткий клинок, Фред вернулся в круглую яркую комнату.

Стены, пол и потолок ожили, в один момент погрузившись в полумрак, а затем озарились тоскливо-серым пламенем. Проступили очертания покрытой пеплом равнины. Над головой, будто унылое лицо, глядела на землю тусклая полная луна, окружённая обрывками угольно-чёрных туч. Казалось, пол под ногами задвигался. Фред невольно уронил взгляд, и обнаружил, что стоит на обожжённой траве. Кругом торчали из земли деревянные балки. Огонь, время от времени вспыхивая от ветра, жадно поедал их остатки. Скелеты деревянных домой. Это было поле брани.

Солдаты в отливающей красным чешуе отчаянно сражались против вражеской армии — солдат в чёрных панцирях. Панцири постепенно одолевали красных, но тут из-под земли показались странные существа. Похожие на людей, они воспринимались скорее как мёртвые, но ведомые потусторонней силой животные, с тонкими длинными зубами, торчащими во все стороны клочьями волос, чёрной, как сажа, сморщенной кожей и пустыми белками глаз. У них не было носов — вместо них, две дырки над пастью. У некоторых из груди торчали кости, а у иных были культи вместо рук. Пальцы были покрыты несколькими слоям когтей. Существа очень быстро бегали и постоянно истошно кричали что-то вроде «хш-ша-а-а!» переходящего в визг. В каком бы месте ни просвистел этот безудержный адский визг, в то же мгновение падал замертво солдат, с прогрызенной до костей шеей. Не важно, какого лагеря. Ужас застывал на бледных лицах мужчин. Мечами, топорами и молотами чешуи и панцири отчаянно отбивались, но чёрных тварей становилось только больше, как если бы из каждого разрубленного пополам вырастало двое новых, ещё более агрессивных.

Одна из тварей напала на Фреда со спины и больно укусила за шею. Тут всё исчезло, и Фред обнаружил себя в пустой белой комнате. Он потрогал шею. Никаких следов укуса. Значит, всё это было иллюзией? Очень «живой» иллюзией.

Фред посмотрел на клинок в своей руке. Не сразу до него дошло — комната, в которой он стоял — тренировочная. И он проиграл. Руки у Фреда тряслись. Он вернулся в оружейную и положил клинок на место. Круглая комната теперь вызывала страх, но, в то же время, и таинственное притяжение. Чем страшнее, тем интереснее.

«Наверное, это мой рай».

Фред заметил Мэя, протиравшего пыль в углу.

— Третий! — испугался тот.

— Не знал, что ты здесь. Тебе тут нравится?

— Тренировочная и оружейная — сердце башни, — любовно осмотрел помещение Лилмэи. — Инкрим-абис установил здесь генератор, который создаёт энергопоток и поддерживает свет, когда в помещении кто-то находится. Мы только недавно починили генератор, всего года три назад, — он приложил руку к шероховатой стене, излучающей мягкий холодный свет. — Инкрим-абис не хотел, чтобы абы кто мог попасть сюда. Сами понимаете — это оружейная и тренировочная. Самое личное и самое тайное место во всей шестистенке. Его святая святых.

— Моя святая святых, — поправил Инкрим.

— Давайте начистоту — вы пока не он. Вы даже не знаете, как здесь что называется. Я знаю наизусть каждый предмет, каждый ножик. Известно ли вам, что Инкрим-абис каждому своему оружию давал имя? А знаете ли вы, что он ввёл классификацию вооружений? У него была целая философия оружия.

— Давай ближе к делу, — Фред обвёл оружейную взглядом. — Я хочу знать всё. Каждый предмет, каждый ножик, как ты говоришь, — взяв одну из трубок, он взвесил её в руке. На ощупь блестящие палки напоминали не то металл, не то камень, а у большей части из них концы были заострены. Создавалось впечатление, что этими штуками можно только колоть, однако интуиция подсказывала Фреду, что они гораздо мощнее, чем автоматы, гранаты и пулемёты.

Подойдя к одной из полок, наклонённых на сорок пять градусов, Мэй провёл рукой по рукоятям мечей и сабель. Все они, начищенные до блеска, лежали строго параллельно друг другу, под углом.

— Всех предметов не изучишь за день.

— И всё это хранилось тут три тысячи лет?

— К сожалению, нет. Коллекция не сохранилась. Её изъяли ещё когда осудили вашу инкарнацию. Затем предметы были разграблены и распроданы поштучно.

— Какое свинство.

— Да. Это всё муляжи.

— Муляжи?!

— Конечно. Вы же не думаете, что кто-то позволит нам держать в подвале башни настоящее оружие? Тем более, что оно стоит целые состояния. Мы только недавно восстановили полную коллекцию — всего двадцать лет назад. Все эти предметы действуют только иллюзорно, да и то лишь в пределах тренировочной комнаты. Снаружи это просто куски металла.

— Замолчи, — Фред заметил саблю с волнообразными краями и осторожно погладил её по лезвию. — Хочешь сказать, и эта сабля фальшивка?

— Холодное оружие настоящее. Да и как можно его подделать? Да, лезвия затуплены, но если их наточить, — Мэй не договорил, и вместо этого, взял небольшой нож, ловко покрутил его одной рукой, пару раз перебросил из одной руки в другую, подхватил и поймал двумя пальцами за лезвие, не глядя. Напоследок он подбросил нож почти до самого потолка и поймал из-за спины, даже не поведя бровью.

— Как?! Как ты…

— Я прихожу сюда каждый день, чтобы тренироваться. Только не говорите другим смотрителям — это мой секрет.

Внимание Фреда привлёк самый длинный из предметов — светло-голубая заостроённая палка, покрытая гравировкой, напоминающей морозный узор. Он аккуратно взял эту вещь за коричневую деревянную рукоять и посмотрел поближе. Длиной этот предмет был чуть больше полуметра, а весил так, будто был изготовлен из чугуна.

— То, что вы держите в руках — Ледяной Бык. Его оригинал был утерян сразу же после того, как Инкрима-абиса казнили. Об этом оружии ходят легенды. Бык замораживает. Всего одна секунда, и кровь стынет. Мгновенно! И во всём организме сразу. Орудовать им нужно очень осторожно — одно прикосновение, и он сработает.

Инкрим поднёс палец к оружию, но отдёрнул, как от утюга. На какое-то время он забыл, что перед ним — обыкновенный муляж.

— Это — Красная Кобра, — Мэй взял серую палку в виде зигзага, расписанную под змеиную чешую. Коброй вещь назвали, видимо, потому, что её гарда напоминала «капюшон» этой змеи. — Когда она активна, она разгорается до красноты и ярко светится. Суть её действия прямо противоположна Ледяному Быку — она сжигает. Пользы в бою от неё немного — желателен контакт с голой кожей или тканью, а прожигать броню она не в состоянии. Но зато выглядит очень эффектно, — он положил Кобру на место. — Но что не сравнится по эффектности — так это Белая Орлица. Жемчужина коллекции, — он взял прямую серебристую палку с крестовиной в виде крыльев, расписанную гравировкой в виде орлиных перьев. — При взмахе она образует светящуюся дугу, расходящуюся в разные стороны от наконечника. Если надавить, дуга летит вперёд со сверхзвуковой скоростью, рассекая дерево, металл, камень и головы врагов. Дуга выглядит очень красиво, и напоминает крылья птицы. Она зачаровывает даже противников, и те не успевают опомниться, как уже мертвы, — Лилмэи с трепетом положил Орлицу на её полку в центре стенда. — У неё есть только один недостаток — она стреляет раз в несколько минут.

В дальнем углу Фред заметил короткий и отличающийся от других по форме предмет. На конце у него была шишка, шириной с ладонь, а сверху короной торчал пучок из игл.

— О! Это Злой Шиповник. Очень жестокое оружие. При контакте он выпускает отделяемые лезвия с волнистой поверхностью, которые проникают под кожу и начинают расползаться под ней, рассекая мышцы изнутри. Лезвия разделяются на ещё более мелкие, а извлечь их невозможно, так как двигаются они очень быстро и всегда устремляются вглубь. Инкрим-абис почти не использовал это оружие. Но легенда гласит, что однажды он казнил им маньяка, что изнасиловал трёх своих дочерей.

— Боже! Какой ужас… Мне он нравится! — он взял с полки Шиповник и подкинул.

— Осторожно, ради Демиургов! — Мэй отнял у Фреда предмет. — Это вам что, игрушки?!

— Ты же сам сказал — это муляжи.

— Так и есть, но, — смотритель аккуратно вернул Шиповник на место. — Поймите, Третий, уважение превыше всего. Да и вообще! — вспылил он. — Кто ты такой, чтобы… Чтобы… Простите, — Мэй покраснел.

— Нет, нет, что ты? Выскажись.

— Как? Как это?

— Ну, — Фред развёл руками. — Как тебе объяснить? Выплесни эмоции. Валяй, я всё стерплю! Серьёзно, парень.

— Что значит «выплесни»? Простите, Вождь, но эмоции — не грязная вода, чтобы её выплеснуть.

— Друг, — Фред приобнял смотрителя, отчего тот поморщился. — Если тебе что-то не нравится, не надо держать в себе. Знаешь, — он отошёл к стене и сел на корточки, прислонившись спиной. — Я с детства был злым и ненавидел окружающих. Если мне что-то не нравилось в людях, я говорил им… слушай, я так не могу, сядь рядом со мной.

— Рядом? Зачем?

— Сядь!

— Ладно, — служитель Культа повиновался.

— Я родился в Филадельфии. Знаешь, где это? Не суть. Мои родители умерли, я их не помню. Меня воспитывала их знакомая — Элизабет Стоунер. Она всегда ненавидела меня. А я ненавидел весь мир. Однажды я чуть не взорвал магазин, — он усмехнулся. — Вернее, внушил окружающим, будто могу это сделать. Когда я был маленьким, у меня было много способностей, — Фред посмотрел на свою руку. — А теперь ничего. Всё вытравили таблетками и годами терапии. Но знаешь, что, Мэй? Я считаю, что лучше ненавидеть в открытую, чем лицемерно улыбаться всем, даже тем, кого презираешь, — он на секунду замолчал. — Думаешь, я не пытался сдерживаться?! Не пробовал быть паинькой и всем угождать? Пробовал. Знаешь, к чему это привело? Я сижу на полу в магазине, примерно как сейчас, уверенный, что взорву чёртов магазин и весь чёртов район! Я был настолько в этом уверен, что видел себя обвешанным нитро, как рождественская ёлка шариками. Они мне верили, даже поверили в мою иллюзию. А потом я сижу в комнате с мягкими стенами, в смирительной рубашке, а в моей крови растворяется галоперидол, — Фред тяжело вздохнул. — Меня после магазина долго лечили.

— Почему ты такой? — спросил Мэй.

— Я рос не в своей шкуре, — взгляд Берроу направился в пустоту. — Я — Инкрим. И с детства это знал, — он улыбнулся. — Я всегда называл себя Инкримом, вёл себя как Инкрим. Общество же упорно твердило мне, что я — Фред Берроу. Будь проклята Элизабет Стоунер!

— Вы считаете себя безумцем, Третий? Знали бы вы, каким безумцем был Инкрим-абис. Но он построил три великих империи. Отпустите прошлое! Вы ещё не вождь, в полном смысле слова, но можете им стать.

— Эх, может, ты и прав, — Фред похлопал Мэя по коленке и встал.

При выходе из башни, он заметил девочку. Маленькую, лет трёх, в красном платьице. Что в ней было удивительного? Фред не сразу обратил внимание. Лишь когда опустил глаза на её красные туфельки. Дело было даже в туфлях, а в том, чего они касались. Девочка смело стояла на круглой площади, хотя остальные жители поколениями боялись на неё ступить. Фред не отрываясь смотрел на девочку не меньше минуты, в её чистые детские глаза, похожие на драгоценные камни, окутанные тонкой оболочкой росы, и долго пытался понять, что же он видит в них? Страх? Любопытство? Наверное, любопытство, которое возникает всегда, когда страх побеждён. Оно было настоящее, живое, детское. И в этот момент Инкрим испытал неизвестно откуда взявшееся чувство вины перед детьми. Перед всеми детьми Человечества. В подсознании возникла горячая скручивающая рассудок боль. Когда девочка убежала, Третий из Одиннадцати остался глядеть ей вслед.

Он вернулся домой ближе к сумеркам и застал «муравейник» за своими обычными неспешными незатейливыми делами. Кордой спал в своей комнате на третьем ярусе, Илман развешивала бельё во дворе, пока там кто-то мылся, совершенно при этом не смущаясь. Теуш перебирал струны.

— Нихао! — поздоровался он, когда Фред проходил мимо.

Лазер, в большой комнате на втором ярусе, на полу, покрытом циновкой, старательно пыталась научить шестилетнего мальчишку говорить наоборот.

— Смотри, говоришь не «корова», а «аворок». Попробуй.

— «Акоров».

— Нет, не так. Надо переворачивать всё слово.

Фред прошёл дальше, в комнату, где обычно собирались старики. Там были Хмурый и тётя Варавит. Хмурый старательно пересчитывал монетки, а тётя, в очках на верёвочках, штопала рясу.

— Дорожная Кладь, — обратился к ней старик. — Мне не хватает двух горошин и одного каштана.

— Горошины? Каштаны? — Фред зашёл посмотреть. — Какие смешные у вас деньги.

— Один каштан — тридцать семь бобов, один боб — тридцать семь горошин, — сказала Варавит.

— Одна горошина — тридцать семь семечек. Один жёлудь — тридцать семь каштанов, — продолжил Хмурый. — Один грецкий — тридцать семь желудей, а один кешью — тридцать семь грецких. А ещё есть кокос — тысяча триста шестьдесят девять кешью. Но о кокосах нам только мечтать! — поворчал он и снова принялся пересчитывать монеты разных размеров и цветов.

— Ты был в подвале, Завоеватель Земель? — спросила тётя, сняв очки.

— Был, — кивнул он и сел в плетёное кресло напротив.

— Хочешь, я расскажу тебе историю, связанную с этой башней?

— С удовольствием послушаю, — он сел поудобнее.

— Ты, наверняка, знаешь, кто такой Инкрим-абис. Если нет, я тебе расскажу. Более трёх с половиной тысячелетий назад в одной деревне родился ребёнок. История не сохранила ни его детского имени, ни сведений о его родителях. Три года спустя, жестокая междоусобица разрушила его деревню и сожгла её дотла. Мальчика подобрали и усыновили двое странников, которые бродили от одной сожжённой деревне к другой и помогали людям. Их звали Танге́р и Ари́ста. У обоих была тяжёлая судьба. Тангер родился в южной земле и был невольником. Он участвовал в царских развлечениях на арене. Мать была племянницей знатного протектора. Но война изменила их судьбы. Тангер и Ариста встретились в нелёгкий час и отправились в долгое путешествие.

— Постой-постой, — Фреду стало не по себе. Ему расхотелось слушать. Будто каменный груз повис у него в груди. — Я был приёмным? Вернее, он был приёмным? Инкрим-абис.

— В учении Э́ттом нет жёсткой грани между приёмными и родными. Для нас важнее тот, кто воспитал ребёнка, нежели тот, кто родил. И для тебя этими людьми были Тангер и Ариста. Самыми важными людьми в твоей жизни. Первой жизни, конечно. Маленький мальчик трёх лет, увидев Тангера и Аристу, побежал за их повозкой. Сердце Аристы не выдержало и она подобрала ребёнка. Именно этому мальчику было суждено трижды захватить Симмарата́н.

— Симмаратан, — Инкрим задумчиво повертел это слово на языке. — Где-то я это слышал.

— Это столица древнего царства, в котором родился, а потом и правил, Инкрим-абис. За две тысячи триста лет до Инкрима-абиса этот город основал вождь Медвежья Шкура. Из далёких северных земель он привёл свой народ на юг, до западного мыса полуострова. Там он увидел знак. Луч солнца, пробиваясь сквозь облака, падал на прекрасную зелёную долину. И тогда вождь Медвежья Шкура решил назвать свой город Золотой Луч, или Симмаратан, в память о великом событии. Свой город он передал во владение сыну — Соловьиной Трели. От Соловьиной Трели пошёл род, расширивший пределы царства Золотого Луча до масштабов всего полуострова, вплоть до гор, на севере, а затем и на юг, за узкий перешеек, называемый Горлом. Но однажды царство распалось. У Вепря — предпоследнего царя — было семь дочерей и только один сын, причём только он один был рождён от жены. Дочери — от наложниц. Сын избрал себе имя Соловей, отдавая дань уважения основателю династии — Соловьиной Трели. Дочерей Вепря отдали замуж за удельных князей. Конечно же, князья не хотели довольствоваться свои положением и, сговорившись, напали на Соловья. Однако, молодой царь был очень умным, и сумел рассорить князей, тем самым, выиграв время, чтобы подготовиться к войне. За время подготовки, вошедшее в историю, как период сильнейшего духовного и научного подъёма царства Соловья, прямой наследник Вепря развил военные технологии, позволившие ему долго противостоять всем семерым завистникам. Когда распря закончилась, князья вновь обратились против Соловья. Они осадили Симмаратан и спалили все кормящие его деревни, обездолив крестьян. Именно с этого времени — с Великой осады, которая продолжалась пять лет — и начинается история Тангера и Аристы.

— Вы обещали рассказать про шестистенку.

— Терпение, дорогой Инкрим. Мы ещё дойдём до Завоевателя Земель. История Осады — это как раз то, что напрямую связано с историей шестистенной башни.

Инкрим закрыл глаза. Словно в туман, он плавно опустился в глубины своего подсознания. Лишь голос старушки Варавит проникал из внешнего мира, будто из-за облаков. Он видел огромный чудесный город у моря, обнесённый несколькими рядами каменных стен. Видел величественный стадион и высокую башню. Красно-зелёные знамёна развевались над стеной. Он присмотрелся. Знамёна изображали то самое знамение — зелёная долина, красный закат и жёлтый луч солнца, падающий с синих небес. Было жаркое лето. Воины на стене, в зелёных плащах и серебристых панцирях, смотрели через аппараты, напоминающие бинокли, и радовались, поднимая вверх кулаки. Было понятно, что враги отступают. Но после радостного дня настали тяжёлые времена. Листва на деревьях пожелтела и опала. Провизии в амбарах оставалось всё меньше и меньше. Осенью враги в синих плащах подобрались вплотную к стене, так, что их стало видно невооружённым глазом. За ними подтянулись и другие — в серых плащах и серых шлемах с широкими полями. Здоровенные мужчины с лицами, перекошенными злостью, ходили вдоль крепости, на расстоянии чуть дальше выстрела, показывая свою наглость.

— Осада длилась уже год, когда случился судьбоносный перелом, — продолжала Варавит. — Кто-то из предателей выдал врагам военные технологии Соловья, и вражеские армии начали изготавливать «громовые трубы». За осенью наступила зима. Город покрылся белым саваном, а с неба непрерывно шёл снег. От холода не спасала даже близость моря. Этим воспользовались враги, усилив атаку на городские стены.

Взор Инкрима переместился в башню одной из крепостей, где, в покоях племянницы протектора, лежала на кровати златокудрая женщина. Вокруг неё суетились женщины в белых халатах. За дверью сидел мужчина в зелёной военной форме. Он нервничал.

— Осада сблизила всех — и богатых, и бедных. К обороне города привлекали крестьян, ремесленников и даже рабов. В качестве исключительной меры, Соловей издал указ, дающий право рабам жениться на дворянках, а дворянам — на рабынях. Впрочем, Тангер уже не был рабом — к тому времени, он стал личным телохранителем племянницы протектора. Тангер и дворянка Ариста, тайно любившие друг друга, могли больше не скрывать свои чувства и поженились.

Инкрим видел, как, под грохот зимних пушек, на свет появляется младенец. Он маленький, сморщенный, кричащий, но, глядя на него, плачущая златокудрая женщина видит в этом комочке жизни дар богов. Ему перерезают пуповину, пеленают и передают в руки матери.

— Это был первенец. Так как детям в Эттоме обычно не дают имён, чтобы те сами выбирали свою судьбу, ребёнка назвали Кита́ри, что означало «Сын Тангера и Аристы». Через семь лет, уже в походе, родится второй, и его назовут Карита́н. Первый изберёт себе имя Последняя Надежда, а второй — Небесный Странник. А ещё через год, Тангер и Ариста подберут в разрушенной деревне трёхлетнего малыша, который, спустя много лет, станет Завоевателем Земель. Но, вернёмся во времена Осады.

Зима сменяется весной, и ручьи талой воды текут по бело-зелёной поляне среди шапок снега. Воины в синих и серых плащах мельтешат как муравьи, ступая по ручьям грязными сапогами.

— Приготовить пушки! — командует воин, похожий на римского центуриона, в шлеме с чёрным гребнем.

Огромные орудия, расписанные волнами, подкатывают на расстояние, оптимальное для удара и ставят в одну шеренгу. Словно играя на дьявольском пианино, «центурион» машет руками, отдавая приказы пушкам стрелять по стене. Каменная стена осыпается. Земля перед ней покрыта обломками и каменной пылью.

— Минуло пять суровых лет осады. И город пал.

Пробита брешь в одной из стен, и в неё, как зараза в лишённый иммунитета организм, просачиваются толпы солдат в сером и синем. За ними — ещё пять видов, и все, с одинаковой жадностью, со злорадством, ломают, жгут, грабят, насилуют и убивают в стенах столь лакомого и долгожданного города.

— Однако это лакомство их и погубило. Насытившись и вдоволь навеселившись, солдаты враждебных армий расслабились и, ночью, заснули. Они не знали, что их поджидает смерть, затаившаяся под землёй.

Взор окунулся сквозь каменную мостовую в тёмные поземные тоннели, сплетающиеся паутиной. В этих тоннелях, с факелами и оружием в руках, сидят горожане и оставшиеся воины. Они ждут команды, чтобы в один миг, как цикады, повылезать наружу, со всех щелей, и нанести решающий удар по спящим убийцам и грабителям.

— В ту ночь княжеские армии потеряли порядка пяти тысяч солдат и не меньше сотни офицеров.

— Что было потом?

— Два княжества разделили между собой город Золотой Луч и земли Соловья. Самого Соловья повесили на дыбу, на площади перед стадионом, живьём содрали кожу и проткнули насквозь четырнадцатью копьями, символизируя четырнадцать передовых батальонов. Этой акцией двое князей, захватившие город, решили устрашить остальных пятерых, чтобы поставить их в подчинение. Тем это, разумеется, не понравилось, и началась долгая жестокая междоусобица, которая растянулась на шестнадцать лет. Тангер и Ариста бежали из города. Долгое время они бродили по разным землям, в поисках хоть одного спокойного места, но везде, куда бы они ни пришли, встречали только разруху, голод и нищету. Тогда они поняли — если мы не можем найти мир, надо посеять его самим. Они решили помогать людям и усыновлять сирот. Ты — не единственный усыновлённый, Инкрим. Кроме тебя родными у Тангера и Аристы были только дочь Даймар и шестеро сыновей. Остальные пятеро братьев, включая тебя, и семь сестёр, были найденными сиротами. Тому, как дальше разошлись их пути, посвящены отдельные книги великого эпоса «Тангер и Ариста», который наш Культ хранит и передаёт из поколения в поколение. Одна из книг, самая объёмная и ценная, да и самая интересная, посвящена Третьему из Одиннадцати. Это сердце эпоса, как сердце «Махабхараты» — «Бхагавад-Гита». Книга называется «Ки́горэнми И́нкрим». «Третий из Одиннадцати — Завоеватель Земель». Об Инкриме-абисе писали очень много. Всего за один день не пересказать. За свою долгую жизнь он создал три империи, и все они были разрушены его врагами.

— Вы говорите об Инкриме-абисе то в третьем, то во втором лице. Как вас понять? Я, всё-таки, он или нет?

— Ты, — Варавит вздохнула. — Пока не он. Но ты им станешь, как только вспомнишь свою первую жизнь. Когда докажешь всем, что ты настоящий вождь! Знаешь, что Инкрим-абис почерпнул из истории о Великой осаде?

— Что же?

— Именно то самое интересное, что тебе стоит узнать о шестистенке. Он использовал ту же идею подземного города, что была в Симмаратане!

— Значит, — он глянул себе под ноги. — Под городом есть ещё один? Подземный?

— Да! Вход туда только один. Из подвала башни. А выходов много. Эта башня очень тесно связана с городом. Она — стержень, на котором держится Инкрим-роум! Без неё города не будет. Поэтому и нужен Культ. Чтобы оберегать её и хранить как историческое достояние. Хранить и передавать великий эпос, историю, — Варавит на миг закрыла глаза и погрузилась в романтику глубины веков, но приземлённый Берроу вернул её в настоящее.

— Погодите, как это выходов много? Я так понимаю, где вход, там и выход. Нет?

— Они так хорошо замаскированы, что многие до сих пытаются их найти. По подвалам, переулкам, канализации, в бочках, канавах, тупиках. Бесполезно! Большинство настолько отчаялись, что согласились поверить, что подземный город — легенда.

Инкрим подался вперёд.

— Но мы-то знаем, что это не так, верно?

Варавит молча кивнула, чуть заметно улыбнувшись.

Глава 7. Побег

Дверь в тёмную комнату скрипнула. Раздался глухой удар тела об пол. Агент Марка почувствовал, как чьи-то ловкие руки отстёгивают ремни. Не было никакого сомнения — это были женские руки, мягкие и тонкие.

«Лиза!»

Она освободила пальцы, кисти, локти, шею, пояс, колени и ноги. Острая секундная боль в районе пупка. Никогда ещё Генрих так не радовался боли. Тыльной стороной ладони, он надавил на рану, чтобы остановить кровь.

В чёрном зале было тихо. Очертания мебели едва проглядывались, освещаемые тонкой полоской голубого света. Приоткрытая дверь. Женщина толкнула Генриха в спину, и тот, на ощупь огибая диван, помчался к спасительному коридору. Перед самой дверью он остановился.

— Что ты делаешь?! — громким шёпотом нетерпеливо спросила Лиза.

— Нужно забрать часы.

— Дались они тебе!

Было трудно разглядеть хоть что-то в неясном свете из коридора, и Генрих почти вслепую обшарил карманы лежавшего на полу Батиста. Ничего. Он подошёл к телу Чака. Есть! Часы он нашёл почти сразу, во внутреннем кармане, а в кармане брюк — свой телефон. Перевернув Чака на спину, он быстрыми движениями начал расстёгивать пуговицы на его рубашке.

— Не побегу же я голым!

Генрих уже собрался уходить, но решил напоследок пощупать пульс на шее Хэммона. Чак был жив. Дольше задерживаться было нельзя. Каждая минута отнимала шансы на свободу. Рубашку он застёгивал на бегу.

Генрих и Лиза выбрались наружу, в синий коридор. Побежали к лифту, оборачиваясь на ходу, чтобы проверить, не преследует ли их пятёрка. Дрожащей рукой, Лиза нажала на кнопку лифта. Кнопка плохо слушалась, и пришлось нажать несколько раз, пока не загорелся красный огонёк. Одна секунда. Две секунды… агенты могли проснуться в любой миг. Три секунды. Лифт опускался, не торопясь, будто старик, неохотно идущий ко входной двери. Четыре секунды. Пять секунд. Створки лифта медленно открылись, и двое, толкаясь, протиснулись в кабинку. Генрих чуть не потерял равновесие и ударился рукой о железную стенку. Не дожидаясь, пока створки откроются полностью, Лиза нажала единственную кнопку: «минус пять». Створки поползи друг к другу, и механизм послушно загудел. Когда оба оказались на техническом этаже, Генрих задвинул ширму, маскирующую лифт.

— Всё пропало, — выдохнула Лиза, глядя на скрытые камеры, обращённые объективами на электрощит. Ни один непосвящённый не отличил бы этих камер от обычных индикаторов.

— Они не работают.

— Откуда знаешь?

— Я их устанавливал!

— Он уже знает, — Лиза готова была заплакать. Было по-настоящему страшно: она знала Оливера Мэдисона слишком хорошо. — Нам не уйти, он уже наверняка знает и следит!

— Ничего он не знает! — Генрих больно схватил её за кисть. — Извини. Мы же как-то выбрались на технический этаж. Никто ещё не добирался так далеко!

— Никто и не пытался бежать с минус шестого.

— Но мы это сделали! Надо только выйти к лифту, подняться на парковку, а там что-нибудь придумаем.

— Там камер больше чем машин. У тебя есть «исказитель матрицы»?

— Есть. Мой смартфон.

Беглецы выбрались на подземную парковку. Лиза нашла самую неприметную машину. Встав перед водительской дверью, она постаралась успокоиться и поднесла к замочной скважине открытую ладонь. Представила себе тёплый тёмно-оранжевый стержень, проходящий по её позвоночнику. Энергия разлилась по её позвонкам, по венам, артериям и капиллярам, чтобы, прямыми лучами, выйти из её ладони.

— Что ты хочешь сделать? Нет, нет, нет! Только не в твоём состоянии! Отойди, — он оттолкнул Лизу, достал телефон и запустил одно из приложений. Две секунды и щелчок. Довольный собой, Генрих убрал телефон в карман. — Такое не скачаешь в Апсторе. Падай на заднее.

Лизе хотелось только спать. Сон одолел её на заднем сиденье. По пути, Генрих то и дело смотрел на неё, опасаясь, как бы та не умерла в машине. Элизабет Стоунер — Лиза — женщина, которую он знал много лет — сейчас была на грани смерти. Использовать Энергию после трёхдневного голода было самоубийством. Спасти могло только одно: обычная и всем доступная в двадцать первом веке человеческая еда. Но только не здесь. Там, куда не добраться агентам «Полярной Звезды». Он это понимал, и давил на педаль, нарушая скоростной режим. Генрих не боялся, что его остановят: «игнор» не давал дорожному патрулю даже обратить внимание на угнанную машину. Навигатор в телефоне позволял обогнуть пробки. И всё же, ни «игнор», ни «исказитель матрицы» не давали полной уверенности. Генрих не боялся других водителей и пешеходов — несмотря на «игнор», те видели машину, уступали ей, держали дистанцию, но забывали о ней, как только машина скрывалась из виду. Бояться стоило других агентов. Таких же, как он и Лиза посвящённых.

За час автомобиль добрался до пригорода и остановился у неприметного, на фоне остальных, серого двухэтажного дома, стоявшего особняком и обнесённого железной оградой. Отнеся Лизу в дом, Генрих положил её на диван в прихожей.

На лестнице показалась молодая девушка в пушистом халате.

— Мистер Фогель?

— Привет, Беатрис. Приготовь что-нибудь поесть. У нас гостья.

— Хорошо, — надев мягкие тапки, она быстрым шагом спустилась на кухню. Беатрис понимала, что лучше не задавать лишних вопросов.

Скинув обувь, Генрих замер. Что-то было не так. И теперь он точно знал, что. Наклонившись, он посмотрел на свои ноги ещё раз. Полицейский браслет всё ещё был на его ноге. Самым глупым в этой ситуации было то, что за всю дорогу Генрих трижды подумал о том, как бы его снять.

Беатрис уже суетилась на кухне. Взяв нож, Генрих с большим трудом, разрезал браслет. После этого, схватив молоток для отбивных, он положил браслет на пол. Немного подумав, он взял разделочную доску.

— Что вы хотите сделать? — поинтересовалась Беатрис и тут же осеклась. — Никаких вопросов.

Генрих положил полицейский браслет на доску и принялся размашисто и со смаком, со всей силы, долбить по нему. Когда от прибора остались только осколки, он сгрёб их в мусорную корзину.

— Не забудь вынести мусор.

Хозяин поднялся на второй этаж. Больше всего на свете ему хотелось отмыть с себя весь пот, лесную грязь и воспоминания о сегодняшнем дне.

«Марк обещал, что всё будет просто, — думал он, открывая кран душа. — Отвезёшь и, считай, очередная миссия выполнена. Были и посложнее миссии. Ага! Думал отделаться легко? Нет уж, Фогель, ты встрял, и встрял по полной, — он выключил воду. Прислушался к тишине. — Вдруг они здесь?»

Некоторое время он постоял так, намыленный, стараясь не шевелиться. Ни звука.

Печёный картофель и бифштекс стояли на кухонном столе. Лиза уже проснулась и жадно уплетала картошку, словно не ела всю жизнь.

— Он морил меня голодом, — сказала она с набитым ртом. — Можно было пить воду или алкоголь, но не есть. Выставил еду. Ты её видел. Омары, икра, сёмга… Оливер знал о моей слабости к морепродуктам. Особенно к сёмге.

— Спасибо, что спасла меня. Как тебе удалось?

Лиза прекратила жевать.

— Удалось что?

— Ну… вырубить тех пятерых из сон-пушки. Отключить свет. Усыпить Оливера.

— Я не вырубала тех пятерых. И свет — не моих рук дело, — некоторое время оба смотрели друг на друга без звука, пока молчание не нарушил агент Марка.

— Сдаётся мне, в стане Фернандо завелась крыса. Что ты видела?

— Я лежала на диване. Свет погас. Дальше — выстрелы из сон-пушек. Я не заметила, кто стрелял первым. Потом открылась дверь в тёмную комнату, я услышала, как кто-то упал. Потом, я кинулась к выходу.

— Так ты не освобождала меня?

— Дался ты мне. Предатель!

— Так не говорят тому, кто тебя только что накормил.

— Извини, — она усмехнулась. Потом засмеялась откровенно, как смеются те, кто избежали смертельной опасности.

— Здорово мы, — подхватил Генрих. — Они могли проснуться в любой момент.

— Девяносто секунд, вроде, да? Столько спит натренированный агент? А обычный человек — примерно часа три.

— Не скажи. Зависит от многих факторов. Я, например, от сон-иглы могу проспать очень долго.

— А какого хрена ты бежал за часами?

— Это мой атрибут. Он открывает Тоннели и «кроличьи норы».

У Лизы округлились глаза.

— Хочешь сказать, что с самого начала мог создать «кроличью нору» и мы бы выбрались оттуда?!

— Во-первых, это штаб-квартира «Полстар». Оттуда «кроличью нору» легко отследить. Они бы поймали нас только быстрее. Во-вторых, я ими не пользуюсь — это опасно для здоровья.

— Слушай, как давно ты работаешь на Марка?

— Двадцать лет. И три года из них он — независимый наблюдатель.

— За три года ты позволил себе такой атрибут? Это же безумно дорого!

— Примерно как три квартиры в центре.

Лиза ненадолго замолчала. Посерьёзнела.

— Ты, может быть, и хороший человек, Птица, но твой наблюдатель Марк… Зачем вы это сделали? — она тяжело вздохнула и взялась за голову, прикрыв лицо руками.

— Это не нарушение Доктрины. Ни в одном пункте мы с Марком Доктрину не нарушили, и Кодекс не нарушили.

— Пункты? Ты мыслишь пунктами?! Ты не понимаешь, какое зло выпустил на свободу!

— С чего ты взяла?

— Фред Берроу — реинкарнация Инкрима — трижды императора Симмаратанской империи, Завоевателя Земель.

— И что?

— И что?! — она отставила недоеденную картошку. — Генрих, ты поклялся, — процедила Лиза сквозь зубы. — И Марк поклялся. Хранить верность Доктрине.

— Я повторяю — это не нарушение Доктрины. Наши действия оговорены поправкой. Извлечение…

— Извлечение?! Мы говорим на разных языках, Генрих! Одно дело поправка, другое — честь. Поступая на службу в «Полярную Звезду», ты давал клятву хранить Доктрину границ.

— Я уже больше не в «Полярной Звезде», и Марк тоже.

— Вы по-прежнему наблюдатели Доктрины!

— И что такое, по-твоему, Доктрина, Лиза? Воля Фернандо?!

— Инкрим был тираном! Он уничтожал целые племена, сжигал людей, захватывал чужие земли!

— А ты знаешь императоров, которые поступают по-другому на войне?

— Генрих, ты когда-нибудь слышал о Кадонийской кампании? Когда Инкрим приказал убить пять тысяч своих воинов, бежавших с поля боя.

— Это спорный вопрос! Какое отношение он имеет…

— Прямое! Ты поклялся, — она опустила голову на руки. — Впрочем, это я виновата. Нужно было тогда довести дело до конца. Тогда и комитет «Опека» был бы не нужен.

— О чём ты?

— Двадцать два года назад. Двадцать второго ноября, — Лиза показала покрасневшее лицо. — Я должна была убить Фреда Берроу. По личной просьбе Фернандо. Ему тогда был год. Я отказалась. Тогда Фернандо поручил дело Оливеру. Думаешь, он просто так после этого получил повышение? Я поехала в Филадельфию вслед за ним.

— Значит, его родители не…

— Дослушай до конца! Я застала Оливера как раз когда он был готов всё сделать. Это он усыпил родителей Фреда. Остальное сделала я.

— Ты, — голос Генриха дрогнул. — Убила их?

— Открыла газ. Забрала ребёнка. Я увидела его имя, вышитое на подушке. Так я поняла, что мальчика звали Фред. Тебе не понять, каково это, когда видишь маленького ребёнка и знаешь, как его зовут. Если бы не имя, не знаю, решилась бы я или нет.

— Лиза, ты убила родителей Фреда?!

— Знаешь, когда у него день рождения? — Лиза горько усмехнулась. — Четвёртого апреля. Как я узнала? Увидела обведённую дату на прошлогоднем календаре. Видимо, чета Берроу из сентиментальности не снимала календарь. Теперь ты понимаешь, что я чувствовала?!

— Ты их убила.

— Да, Генрих, я их убила! Но я сделала ещё кое-что. Представь себе, каких трудов мне стоило уговорить Фернандо оставить его в живых. Он согласился только при условии, что я сама буду его воспитывать.

— Тогда-то и был создан комитет «Опека»?

— Да. Изначально в него вошли я, Оливер, Чарльз и Винс. Потом ещё трое новичков. Эти, как их? Двое квебекцев и Кольер. Я пообещала Фернандо, что воспитаю Фредди обычным ребёнком. Он никогда не узнает правду о себе. Фред бы не вспомнил предыдущие жизни. Он же не йог и не гуру. Я была в этом уверена.

— Но Фредди вспомнил. Так?

— Уже в семь лет мальчик называл себя «Инк-ри». Когда он начал рисовать армии, воинов и битвы, это ещё куда ни шло. Но однажды он нарисовал Чхимтосэн. Я сжигала его рисунки. Но он продолжал и продолжал. Я делала всё возможное, чтобы он забыл.

— Ты водила его к психологам. Поила таблетками. Внушала ему, что он такой как все, — догадался Генрих. — Но все эти меры дали обратный эффект. Ты загнала его откровения о прошлых жизнях в подсознание, создала давящую корку, которая выродилась… в ненависть.

— Я не знала, что так выйдет!!!

Лиза покраснела и зарыдала.

— Ты сделала его монстром.

— Я и сама себя сделала монстром.

— Каковы были задачи комитета «Опека»? Не подпускать Марка на пушечный выстрел?

— Не только. Ещё и скрывать личность Фреда Берроу. Мы создали несколько ложных целей, подделывали пророчества. Хотя, пророчества — это туфта для отвода глаз.

— А вы хорошо постарались. Двадцать два года! Подумать только. Что же пошло не так?

Лиза посмотрела Генриху прямо в глаза. Пронзительно, грозно. Немного смягчившись, она откинулась на спинку стула.

— Не играй со мной в эти игры, Птица. Ты говоришь со мной так, будто это я нарушила Доктрину. На самом деле, преступник — ты. Нет, формально ты ничего не нарушил. Но на деле, ты испортил всё. Ты поставил Мир на грань катастрофы.

— Доктрину, ты хотела сказать?

— Мир, Генрих. Мир. Потому что если рухнет Доктрина, рухнет и Мир Полярной Звезды. Сладко тебе тогда придётся?

Элизабет Стоунер умела загнать оппонента в тупик. Она могла перевернуть шахматную доску так, что ты сам этого не заметишь. Всего час назад, ведя машину, Генрих Фогель чувствовал себя хозяином ситуации. Он был убеждён, что Лиза в его власти. Однако теперь, сидя напротив неё на собственной кухне, в собственном доме, он уже не был так уверен в своей правоте.

— Вспомни, — продолжила Лиза. — Когда ты следил за ним. Когда ты его украл. Тебя ничего не напрягало?

Генрих задумался. Кое-что было. Но только не в Торонто, а уже там, по ту сторону, в городе Чхимтосэн. Когда он трогал детей, гладил женщин и приветливо улыбался. Так уверенно и нагло, хотя и был там впервые в жизни. Со стороны, в этом не было ничего предосудительного, но всё же…

— Ещё не поздно всё исправить, — Лиза подалась вперёд. — Я найду Фредди. И убью его. Ты мне в этом поможешь.

Фогель хмыкнул.

— Теперь не сможешь. Он под защитой Культа.

— У меня своё оружие.

— Делай как хочешь. Ты всё равно ничего не добьёшься, — Генрих развёл руками. И остолбенел. Рукав рубашки на два размера больше немного сполз. Только сейчас Генрих обратил внимание на своё запястье.

Стул отлетел в угол. Генрих попытался дотянуться до Лизы через стол, но та заранее схватила нож.

— Тихо! Тихо, Генрих, и ты не пострадаешь.

— Вот она, твоя благодарность?

Оба плавно обошли стол по кругу. Лиза сделала несколько шагов назад. Сложила руки на плечи, запрокинула голову и задержала дыхание. Генрих не успел заметить, как за её спиной, в кухонном полу, образовалась дыра, ведущая в темноту. Лиза упала навзничь.

— Нет!

Генрих метнулся, чтобы ухватить её за руку, но поздно: Лиза исчезла в «кроличьей норе». На месте дыры в пространстве остался только ламинат.

Над землёй спустилась ночь. Сквозь кроны мрачных деревьев сверкала звёздная россыпь. Элизабет Стоунер подняла голову. Пройдясь по лесной траве, она остановилась на открытой поляне и пошарила у себя в кармане. Поглядела на часы Генриха в лунном свете. Мысленно поблагодарила судьбу и свою сообразительность. Как же удачно Генрих ударился рукой о стенку лифта и сломал крепление часов! Как удачно он не заметил, как уронил часы на ковёр! Или же стоило благодарить смекалку Лизы, её способности к управлению Энергией, отвлечению внимания, ловкость рук? Это было сейчас не столь важно. Задерживаться не стоило, тем более, в ночном лесу. Лиза вспомнила нужную комбинацию.

«Четыре деления вправо, семь влево, одно вправо, половину влево».

Несколько минут спустя, над оврагом заклубился мерцающий туман.

Глава 8. Аммерт

Ночь. Аммерт нахмурился и сжал кулаки. Ещё не все его дела были завершены в Лучезарном. Он вышел из скального жилища и подставил лицо под дождь. Бывший Олиу ждал. Громовая машина была очень далеко.

День. Южные земли встречали ясной погодой. Под ногами проносились холмы и глубокие озёра. Ласточка постепенно снижалась. С высоты травяное море казалось единым целым, но теперь острое зрение пилота позволяло Аммерту различить каждую травинку. На горизонте показался Чхимтосэн. Такой маленький на фоне царства молодой природы.

«Попасть в игольное ушко».

Небесный Странник это умел. Не в первый раз он удивлял жителей города трюками в небе. У местных пилотов это стало традицией.


Фред и Мэй встречали Аммерта на том же базаре, что и в прошлый раз. Запах рыбы уже не так беспокоил Фреда, но всё равно оставался неприятен. Хотя, ради встречи с братом по инкарнации, Фред согласен был потерпеть. Чтобы занять себя, он наблюдал, как ведут себя люди. Нужно было понять, какие они — жители другого Мира. В отличие от рынков Сата, здесь никто не торговался. Люди суетились, но это была, скорее, весёлая, чем напряжённая суета. Кто-то боялся не успеть на свежее. Другие, напротив, никуда не торопились, чтобы купить подешевле. Но Фред заметил одну категорию людей, которая вела себя не так, как остальные. Таким был примерно каждый десятый. Они приходили на базар, чтобы пообщаться и ничего не покупали. Иногда эти люди подходили к продавцам, задавали вопросы, но чаще стояли и молчали, глядя на окружающих. Одеты они были во всё тёмное.

— Это бахмы, — предугадал вопрос Мэй. — Вышестоящая страта по отношению к тэнам.

— Тэнам?

— Обычным людям, не обладающим тонкими техниками.

Один из бедняков — мужчина лет пятидесяти — засмотрелся на лавку и случайно налетел на молодого бахма в чёрном. Бахм оттолкнул его, ударил по затылку и обругал.

— Почему они себе такое позволяют? Эй, ты!

— Тише, Третий, — Мэй подёргал Фреда за рукав. — Здесь это в порядке вещей. Бахмы — более высокая страта. С ними не принято спорить.


Ночь. Буревласка положила руку бывшему Олиу на плечо. Тот не двигался больше получаса, стоя под дождём.

— Что случилось?

— Тихо, — он прислушивался к рокоту. Громовая машина приближалась.

День. Базар. Толкотня. Смех и ругань. Аммерт до безумия это любил. Он обожал людей и этот базар, не только потому, что базар находился ближе всего к ангару, но и потому что Аммерт считал его сердцем города. Конечно, шестистенка была стержнем, но это был мёртвый стержень. Парализованный позвоночник. На центральной площади пока не было жизни. А вот базар — совсем другое дело.

— Ри́фа! — поприветствовал он немолодую женщину, торговавшую ягодами, и взял одну ягоду на пробу. — Как твоя нога?

— Ничего, дорогой Аммерт! Не болит. С удачным приземлением! Ласточка в порядке?

— Нуждается в осмотре. Её немного трясёт, когда идёт на посадку. Но в целом, всё хорошо. Удачной торговли тебе, Рифа!

— А там тебя ждёт твой брат.

Аммерт чуть не поперхнулся второй ягодой.

— Он уже…

— Здесь.


— Ну, где он? — Фред, от нетерпения, переминался с ноги на ногу.

Широкая улыбка, по-детски восторженный взгляд и мятый бежевый костюм, какой носили только пилоты, выделяли этого человека из толпы. Человек помахал, поправил лямку рюкзака. Вряд ли кто-то, кроме только что вернувшегося пилота, явился бы на рынок с рюкзаком. Да и костюм был немного запачкан, а волосы потрёпаны у виска.

— Аммерт! — Мэй помахал ему, и человек ответил тем же. Прогулочным бегом, который подошёл бы для парка, но не очень годился для базара, он подбежал к Мэю и Фреду.

— Ну? Что? Этот?! — Аммерт уставился на Инкрима, одетого в чешую. Восхищённого помотал головой.

— А ты сомневаешься? — спросил тот. Протянул руку. — Фред Берроу. Инкрим.

— Да знаю, знаю! — он представился, хотя и не было нужды.

Аммерт был весёлым парнем лет двадцати пяти, но явно застрявшим в районе восемнадцати. Ростом он был выше Фреда на полголовы. Смуглая кожа удачно сочеталась с яркими серыми глазами. Аммерту можно было позавидовать: наверняка, его любили девушки. По крайней мере, такие как он — смелые симпатичные пилоты — всегда пользовались успехом. Глаза Аммерта были широко раскрыты, словно всё, что он видел вокруг, он видел впервые. Или он так радовался, что стоит на земле? А может, умело изображал рубаху-парня?

Фред был немного разочарован. Ещё один важный человек в его жизни и тоже похож на латиноса. Что-то в нём было общее с Марком, но не характером, а лицом. Марк был кареглазым. У этого глаза карандашно-серые. Марк серьёзен и внимателен. У этого будто вечный праздник на душе. Да и это жизнелюбие. Настолько оно искреннее? Таких положительных красавчиков Берроу не любил, и готов был серьёзно проверить нового знакомого.

— Инкрим! Император! Нет, Лилмэи, я не верю. Это не он, — Аммерт явно не знал, что делать со своими чувствами. Он раскинул руки и хлопнул себя по бёдрам. — Ты — это ты?

— Я — это я.

— Император! Ваше императорство… не знаю, как надо приветствовать реинкарнацию…

— Расслабься, Аммерт.

— Да ладно тебе! — он обнял Фреда. Даже, чуть было, не приподняв, и дружески обнял за плечо. — Внимание всем, это мой брат!

Фред был к этому не готов.

— Так, ладно, — Аммерт отпустил его, продышался. Смахнул пот. — Идёмте, — встав между Фредом и Лилмэи, он взял обоих под руки.

Небесный Странник говорил на правильном английском, разве что с небольшим акцентом — тянул некоторые гласные, иногда невольно вставляя звук «у» в середину слова. Говорил он быстро, и в этом походил на Марка. Только Марк иногда делал паузы. На Аммерта же иногда находил такой порыв, что он начинал тараторить без умолку, не давая собеседнику вставить и междометия. Иногда он, напротив, становился молчалив, но грустен. В такие моменты, Небесный Странник улавливал окружающие звуки, виды и запахи. При всей своей обаятельности, он был то ли чересчур глуп, то ли впечатлителен, а может и всё сразу. Однако слушать его было приятно. Голосом Аммерта стоило петь или читать красивые вдохновляющие речи перед многотысячной аудиторией. В голове Инкрима что-то щёлкнуло именно при этой мысли: Аммерт и публика.

— Са́фрит! — неожиданно бросив попутчиков, он подбежал к одному из прохожих — бородатому мужчине лет сорока.

О чём-то поговорив на неизвестном языке с мужчиной, Аммерт переключился на девочку в голубом платье, с глазами, подведёнными чёрной тушью. Худенькая и симпатичная девочка приятно улыбалась. Аммерт, кажется, расспросил её обо всём. Та отвечала подробно, увлечённо. Наконец, он поцеловал девочку в лоб и отпустил. Однако и это было ещё не всё. По пути с базара, Небесный Странник то и дело натыкался то на одного, то на другого знакомого. Казалось, покинуть базар теперь стало невыполнимой задачей.

— Мэй, поторопи его.

Но Мэй ничего не мог поделать. Даже когда трое покинули базар, было трудно спокойно пройти по улице, чтобы где-нибудь Аммерту случайно не встретился друг, приятель, приятельница или шапочный знакомый.

К тому времени, как добрались до Культа, Аммерт будто растратил всю свою энергию. В комнате, где обычно собирались старики, его ждала расстеленная койка. Там же сидела за вышивкой Илман. Увидев гостя, она поднялась и улыбнулась искренней сияющей улыбкой, будто ребёнок, увидевший Санта Клауса.

— Илман, — Аммерту хватило сил на поцелуй в щёку.

Сняв пилотский комбинезон без малейшего стеснения, он остался в лоскуте. Лоскутку, сухую, оттого что эти удивительные тряпки впитывали пот, и грязную по той же причине, помогла снять Илман. Аммерт лёг под одеяло, отвернулся к стенке и укрылся с головой. Илман поправила ему подушку. Взяла комбинезон и лоскутку. Не требовалось читать мысли, чтобы понять, что она хочет сделать. Варвавит, как раз вовремя попавшаяся на её пути, заругалась на Илман и отобрала одежду.

— Я подумать, пятно не уходить само. Надо кто-то его отмыть.

— Сама отмою! Инкрим, почему ты её не остановил?

Фред усмехнулся.

— Пусть делает, что хочет.

— Инкрим, это твоя будущая подчинённая! — Варавит что-то проворчала на таросса и зашагала в прачечную. Так называли небольшой помещение, где стояло три больших лохани.

Делать быть всё равно нечего — уроки с Лазер на сегодня закончились — и Фреду пришла в голову идея помочь тёте Мэя со стиркой.

— Значит, он — реинкарнация Аммерта. И сам Аммерт, — не столько спросил, сколько лишний раз уточнил Фред, замачивая тряпки.

— Аммерт родился рабом.

— Как это рабом?

— В прямом смысле. Тебе, должно быть, дико, что в наши дни существует рабство. В Сата, например, оно — пережиток и встречается относительно редко. Но есть Миры, где рабство в порядке вещей. Один из таких — Мир Богини Хатм. Его звали Олиу — «сто семь». У рабов нет имён, только номера. Одиннадцать лет назад, его вытащил из рабства Кайрил. Ты не представляешь, на какие жертвы он пошёл, ради брата, — Варавит ладошкой зачерпнула воды из лохани и смочила лицо.

«Странный Мир, — подумал Фред. — Ходить голым тут нормально, а вот плакать…»

— Он притворился рабом, чтобы вжиться в их среду. Несколько месяцев Кайрил жил и работал на карьере, и всё для того, чтобы узнать своего брата по инкарнации в рабе «сто семь», — Варавит улыбнулась. Как же я рада за тебя, Инкрим! Ты встретил своего брата. Ты счастлив?

— Наверное.

— Аммерт — замечательный человек. Он нам очень хорошо помогает. Часть своей зарплаты он отдаёт Культу. Без него мы бы пропали!

— Как-то это очень странно, — Фред задумался и ненадолго бросил натирать лоскуты мылом. — Мы родились далеко. В разных Мирах. От разных матерей. От разных отцов. Но всё равно братья.

— Реинкарнация — тонкая штука, Инкрим. Как понять, что ты — реинкарнация? Чаще всего, ты ничего не помнишь. Воспоминания из прошлой жизни вымываются начисто. Но есть и такие переживания и навыки, которые не может стереть даже смерть. Они как въевшиеся пятна.

— Почему у меня таких пятен нет?

— Они есть! Были, в твоём детстве. Только они скрыты. Инкрим, ты слишком запятнал свою душу, будучи Фредом Берроу. Оставь прошлое. Когда ты очистишься, твоя прошлая жизнь проявится. Олиу был чист, и сразу вспомнил прежнее воплощение. Тебе на это нужно время.


Ночь. Громовая машина рокотала настолько громко, что приводила в ужас весь карьер. Её рёв проникал в хижины и скальные жилища. Теперь она летела близко.

«Пора».

Бывший Олиу, не переставая, глядел наверх. Понимая, что если не действовать сейчас, машина уйдёт, он резко раскинул руки. Немного подогнул колени, сам не веря, что у него получится его задумка. Повторив про себя «чёрный, чёрный, чёрный», он отбросил всякую мысль. Представил себе чёрную стену. Отбросить стену! Остался только чёрный цвет. Отбросить цвет! Теперь только чёрное ничто. Отбросить чёрное! Осталось ничто. Отбросить ничто! Осталось…

Оттолкнуться. Энергию сквозь пальцы. От кончиков ног до нижнего узла. Всего их семь. От нижнего узла вверх по позвонку. Всего их семь! До живота, солнечного сплетения, груди, горла, головы, темечка, в стороны, к рукам и кончикам пальцев рук. Оранжевое тепло. А теперь силу. Больше силы сплетениям в обеих ладонях! Ровнее. Да ровнее же! Хранить баланс. Держать! И вот самое главное — импульс. Лёгким толчком, будто подвесив самого себя за невидимые нити, попросить мать-землю отпустить тебя на миг.

Закон, общий для всего живого и неживого, гласил: какая-то часть тела должна принимать на себя давление снизу. Обычно, это ступни. Когда лежишь — спина. Бывает, руки, если стоять на руках. Аммерт ощутил, как его тело нарушает закон. Ни руки, ни спина, ни ступни, не взяли на себя ответственности за опору. Бывший Олиу падал одновременно вниз и вверх. Не думать об этом. Не бояться!

Громовая машина была теперь очень близко. Настолько близко, что Аммерт видел самого Громояда в круглом окошке. Настолько, что огромные ножи, что вращались над машиной, перемалывая воздух, чуть ли не касались его. Громояд испытывал метафизический ужас.

Как это бывает во сне, для Аммерта всё было нормально. Голоса Кайрила и Эрмерии, что, беспокоясь за него, кричали снизу и требовали спуститься, тоже были нормальны. Ужас Громояда не выпадал из причин и следствий. Даже то, что Аммерт без усилий мог направить руки вперёд и, представив себе, как они вытягиваются и обхватывают машину, не казалось ему невозможным. Он так и сделал: обхватил машину Громояда и немного встряхнул. Один раз. Ещё один. После, он дал машине лететь дальше. Громояд и без того задыхался от шока — ему было достаточно.

Страх начался, когда Олиу попытался понять, на какой же высоте он завис. Примерно сто пятнадцать ростов? Олиу не понимал, почему он измеряет высоту ростами. Или сто двадцать пять с чем-то лопат? Но ведь только рабы измеряют лопатами. Тут Олиу пошатнулся. Потерял драгоценный баланс. Тело вновь обрело вес и полетело вниз.

Примерно так это выглядело снизу: Олиу долго стоял под дождём, глядя в небо. Эрмерия и Кайрил боялись к нему подойти.

— Нет, не трогай, — полушёпотом попросил Кайрил.

В момент, когда машина оказалась над головой, Олиу раскинул руки, слегка подогнул колени и оттолкнулся от земли. Ни он, ни она не успели остановить Аммерта. Бывшему рабу удалось не просто прыгнуть — он оказался у самой громомашины.

— Что он делает? — беспокойно глядела Эрмерия. — Аммерт! Спускайся оттуда, быстро!

— Аммерт! Это опасно!

Тот едва ли различал голоса с земли. Не прошло и минуты, как Олиу потерял высоту, его руки свесились плетьми, а голова опрокинулась набок. Олиу был почти у земли, когда Кайрилу удалось поставить невидимую подушку. Тонкая техника танагра задержала бессознательного Олиу в полуросте от тверди. Плавно опустив Олиу на землю, Кайрил попытался привести его в чувство. Вместе с Эрмерией, они отнесли бывшего раба в жилище.


День постепенно переходил в сумерки. Аммерт спал. Потому что до этого двенадцать часов просидел за штурвалом. Его лоскутка и комбинезон уже сохли во дворе.

Фред и Варавит сидели на кухне.

— Твои родители в этой жизни совсем не обязательно должны быть реинкарнациями твоих родителей в предыдущей, — объясняла Варавит. Она взяла горшок с морковными палочками и горшок с горохом. — Каждая инкарнация — это определённая комбинация генов, которую природа повторяет время от времени. Каждый из родителей даёт ребёнку половину своих генов, — она взяла пустой горшок и высыпала туда половину морковных палочек и половину гороха. — А теперь возьмём другую ситуацию, — Варавит достала из шкафа ещё три горшка. — Пусть в одном из этих горшков будет три четверти моркови и одна четверть гороха, а в другом — три четверти гороха и одна четверть моркови.

Фред заинтересованно кивнул.

— Если мы высыпем половину содержимого этих горшков в третий, есть вероятность, что мы получим ту же комбинацию, что и с предыдущим горшком — половина гороха, половина моркови.

— Хм. Звучит просто.

— Только люди не горшки, — Варавит высыпала морковь в одну тару, а горох — в другую. — С людьми всё гораздо сложнее. А совпадения случаются очень редко. Никто не знает, где и когда родится следующая инкарнация.

— Но ведь моё появление, и Кайрила, и Аммерта, как-то предсказали?

— Да, это можно просчитать. Такими расчётами занимаются эйры. Но это очень сложно! Необходимо отслеживать генетическую матрицу в каждом регионе. Это колоссальные объёмы данных.

— Данные! Ха! Так и представляю себе: эйры сидят за компьютерами… а эти эйры, они как выглядят? Они как духи или джинны? Состоят из воздуха?

— Нет-нет, — засмеялась Варавит. — Из плоти и крови. Эйр от слова «айя́р» — «энергия, сила», а не от английского «air».

— Слушайте, уже темнеет. А он ещё дрыхнет. Где работает Аммерт?

— Он — пилот у Цхиру́ты Шу́ха. Розового Куста. Это член городского совета. Он очень богат, — последнее Варавит произнесла вполголоса. — Цхирута Шух очень требователен. Получить у него должность — мечта половины города. Аммерт лезет из кожи вон, чтобы удержаться у него на службе. Ты пойми его.


Последние несколько дней Чхимтосэн кипел, особенно по вечерам, и каждый вечер градус этого кипения становился всё выше. Фред уже перестал удивляться гостям из параллельных Тари, которые не понимали, утро сейчас или вечер. Иномирцы снимали комнаты в Культе, как туристы, наводняющие курортные городки в сезон. Впрочем, это и были туристы. Сотни и тысячи гостей прибывали в Чхимостэн не ради вернувшегося Инкрима — при всей своей гордости, Фред не позволял себе такой мысли. Они собирались ради праздника. День этого праздника настал как раз сегодня.

Каждый год, в начале осени, народы разных Миров отмечали день окончания Великой Межмировой войны. Также его называли днём примирения. В этот день было принято просить прощения. Родные собирались у огня. Те, кто были в ссоре, обычно мирились. Должники возвращали долги, а кредиторы прощали. Неопасных нарушителей закона отпускали на волю. Заканчивались соревнования. Открывались театральные сезоны. Так было во многих городах, но Чхимтосэн отмечал день примирения по-особенному. Видимо, этим он и привлекал туристов. В чём эта особенность, никто не знал, так как всякий раз город готовил сюрприз.

Аммерт отдохнул и, во сне, набрал из невидимых каналов ещё больше сил, чем было в нём по прибытии. Лёгкая складчатая рубашка сменила комбинезон. Фред гулял в одной лоскутке. Рядом были Мэй с Лилитон и Калимой, Теуш, Кордой, Илман и Лазер. Маленькая учительница сияла улыбкой, пытаясь своим цепким взором уловить каждый летающий огонёк. Даже суровый и необщительный Кордой преобразился, позволив себе хохотать над шутками Аммерта и живо переговариваться с Фредом.

Музыка лилась отовсюду. На каждой улице стояли музыканты. Играли кто на дудочке, кто на ручной арфе, причём струны перебирали не пальцами, а предметом, похожим на половину расплющенной монетки. Слушатели оставляли на стенах то какой-нибудь символ, то странный иероглиф, а то и просто закорючку. У хороших музыкантов такими символами была расписана целая стена.

«Иномирные лайки», — подумал Фред.

— Ты специально спешка на праздник? — весело спросила Аммерта Илман.

— Ха! Во сне не мечтал. О, Илман, о Демиурги! Мои миссии как болота — если в них затянешь, не выберешься. Океаны и миссии. Океаны и миссии!

— А в чём твоя миссия в Мире Океанов? — поинтересовался Кордой.

— Не могу сказать, — он погрустнел. — Цхирута Шух просил не говорить.

Фред не слушал Аммерта. Его увлекли собственные мысли и наблюдения. Люди на улицах обнимались и целовались. Некоторые делили пряники и лепёшки. Мужчины в шутку боролись, женщины хвастались нарядами, а дети играли, бегая под ногами. Всё было привычно и слишком по-людски. Конечно, те, кто жили в этом Мире тоже были людьми, пусть и непросто было к этому привыкнуть. В Мире Полярной Звезды некоторые не считали за людей представителей другой расы. Знали бы они, что есть другие Миры, может по-другому относились бы к одномирцам. Здесь люди были такие же, как и в Сата. В основном, бронзовокожие. И всё же, в них было какое-то отличие. Какое? Фред никак не мог это уловить.

Никто не пил. Наверное, здесь и пролегала пропасть. Не сказать, что алкоголя не было во всём Чхимтосэне, но крепче медовухи здесь, похоже, не употребляли ничего. При этом, никто не напивался. Даже молодые и дерзкие держали себя в руках, не шатались пьяными, не орали песни невпопад. Бродили за руки, беседовали, спорили, играли, общались на темы со смыслом и без, участвовали в уличных импровизациях, которые тут были в моде, но… не напивались. Многое ли они теряли? Кто знает? Это был другой Мир.

— Сегодня день примирения, — Мэй обратился к Фреду и Кордою. — Ничего не хотите друг другу сказать?

Бородач покряхтел. Встал прямо перед Фредом, улыбнулся, протянул руку. Улыбка не была натянутой. Копатель Колодцев улыбался широко, чисто и, судя по всему, искренне.

— Прости меня за тот разговор. У Совета.

Фред уже почти забыл о той словесной перепалке в восточном районе, после неудачного визита в Совет. Было бы свинством не пойти навстречу.

— И ты прости.

Компания гуляла по второму ярусу. Для Фреда это было непривычно. Можно было подумать, что идёшь по площади со множеством канав, а люди то спускаются в яркое разноцветное подземелье, то поднимаются из него на площадь. И только башня-шестистенка по-прежнему возвышалась надо всем, напоминая, что ты в Чхимтосэне. На втором ярусе не было ни одного ограждения. Даже дети спокойно бегали по краю, а если и ступали за край, но нечто незримое отталкивало их, словно батут. Некоторые малыши допрыгивали до середины разрыва и барахтались прямо над улицей. Родители, конечно, ругали их и грозили пальцами, но, похоже, не это останавливало ребят. По невидимому куполу трудно было передвигаться, разве что мелкими прыжками. Если бы не это продуманное свойство, малыши, наверное, резвились бы там вовсю.

— Я перестал видеть разницу между днём и ночью, — Аммерт не хвастался и не ныл. Он просто делился чувствами. — Когда переходишь из Мира в Мир, твои биологические часы сходят с ума. Пытаешься как-то настроиться, спать в одно и то же время, но на такой службе это невозможно.

— Аммерт, Аммерт, эй! — Лазер попрыгала перед ним. — А расскажи про Лучезарный.

— Лучезарный? Я ведь тридцать семь раз рассказывал.

— Но Инкрим ещё не слышал. Верно, Инкрим?

— Хорошо, — компания спустилась и нашла две скамейки. — Инкрим, эта история для тебя. Но поскольку Лазер очень любит историю про Лучезарный, я расскажу и для неё. — Аммерт подмигнул.


Ночь подошла к концу. Бывший раб очнулся на коленях у Эрмерии.

— Пришёл в себя, — она дала Аммерту попить. — Что там, Кайрил?

— Крики, — тот стоял у входа. — С карьера. Похоже на драку. Или хуже.

Кайрил достал из-за пояса нож. Трудно было чувствовать себя в безопасности в таком жилище: рабочие не могли позволить себе дверей, да и не опасались рабов. До сегодняшнего утра.

Шаги. Торопливые шаги босых ног по камню. Глухой удар падающего тела. Занавеска отдёрнулась. На Кайрила, жадно и порывисто глотая воздух, глядел раб. Одной рукой, слабеющей, он держал кирку. Другую прижимал к окровавленной груди. Последние несколько секунд своей жизни он видел не то, чего ожидал в обычном для рабочих доме: двух рабов и одну наложницу, оказавшуюся здесь неведомым образом. Раб не успел ничего сказать. Копьё пронзило его со спины.

Сорвав занавеску, солдат заглянул в жилище. Какое-то время, он тщетно высматривал что-то или кого-то.

— Спокойно, — прошептала Эрмерия, гладя Аммерта по голове. — Это «игнор». Для него мы — мебель.

Она смотрела солдату прямо в глаза. Тот словно чувствовал потустороннее, но не мог понять, что именно должен увидеть. Сделал шаг назад. Шлем. Солдатские шлемы давно не проверялись на прочность. Они хорошо выдерживали удары в лоб и сверху, но только не в висок. Недолгое промедление, стоило солдату слишком дорого — шлем не защитил его от пращи.

Кайрил узнал раба, по имени О́лгоф — «девяносто шесть».

— Гэгхи! Что ты тут делаешь? Идём с нами! Там наших убивают!

— Тихо, — Кайрил приставил нож к его горлу. Руки Олгофа обмякли. Рухнул камень, который Олгоф сжимал в руке. — А не наши ли убивают рабочих и солдат?

— Гэгхи, ты что? За них? — «девяносто шесть» попытался двинуться, но невидимая сила сковала ему руки и ноги. — Ты что?! — он обратил внимание на Эрмерию. — Это кто такая? — он попытался повернуть шею, но и та застыла, будто сдавленная. — Братья! Тут за…

Рот Олгофа сомкнулся. Горло сдавила та же невидимая длань.

— Будешь кричать — задушу, — пригрозила Эрмерия. — Говори, что там?

— Пророчество, — раб отдышался. — Это он? — Олгоф указал на Аммерта. — Летающий раб?

Немного подумав, Эрмерия кивнула. Олгоф упал на колени.

— Спасительница! Умоляю, помоги нам! Наши взяли Дом с трубой. Штурмуют Замок.

— Дом с трубой? — не понял Кайрил.

— Обсерваторию, — догадалась Эрмерия.

— Громояд укрылся в Доме с красной крышей.

— Генеральный штаб.

— Там у них огненные трубы и громовые машины. Если сейчас не возьмём, он улетит! А они наших постреляют!

— Кто поднял восстание?!

— Кайрил, важно другое. Почему подняли восстание?

— Пророчество, — ответил Олгоф. — Что пыль восстанет. Пыль — это мы.

Эрмерия помогла Аммерту сесть.

— Как себя чувствуешь?

— Голова немного болит.

— Пророчество, — снова обратилась она к Олгофу. — Вы называете пророчеством «Пыль»? — она поднялась и подошла к рабу в два шага. — Встань и ответь мне.

— Было пророчество, про вихрь, и что наши возьмут сад.

— Вы взяли?

— Да. Наши на лестнице и в саду. Быстрее, скоро поднимутся громомашины!

— Спокойно.

— Гарем взят? — сухо обратился Кайрил к Олгофу.

— В первую очередь, — раб ухмыльнулся.

По широкой лестнице идти было небезопасно — там бушевали самые яростные бои. Куда осмотрительнее было пойти по крутой, незаметной и гораздо более узкой лестнице.

То, что творилось в гареме, захваченном рабами, не стоило описывать детям. Всё же, обращать на это внимание было некогда.

— Буревласка, — зашептали наложницы, глядя на свою подругу в сопровождении троих рабов.

18+

Книга предназначена
для читателей старше 18 лет

Бесплатный фрагмент закончился.

Купите книгу, чтобы продолжить чтение.

Введите сумму не менее null ₽, если хотите поддержать автора, или скачайте книгу бесплатно.Подробнее