Бесплатный фрагмент - Эволюция вдвоем

Предисловие

Что толкает нас в отношения, и что пугает в них?

Чем отличается любовь от зависимости, а близость — от слияния?

Возможна ли абсолютная гармония в отношениях, и стоит ли к ней стремиться?

Какие бывают типы личности, и как они проявляют себя в отношениях?

Как мы выбираем партнеров?

Что мы должны друг другу, и должны ли вообще?

Какие опасности, парадоксы и вызовы нас ожидают, и как с ними справиться?

Насколько удачна классическая модель семьи, есть ли в ней место личному росту, и есть ли альтернатива?

Как выстроить отношения так, чтобы не только сохранить себя, свою индивидуальность, но сделать их драйвером роста и развития для обоих партнеров?

В среднем, полжизни уходит на то, чтобы просто задать себе эти вопросы. Еще полжизни мы ищем ответы. И не всегда находим.

Эта книга предлагает оригинальный, системный взгляд на проблему отношений между мужчиной и женщиной. Многие мифы будут проверены и развеяны. Привычные концепции буду перевернуты с ног на голову. Вас, как и меня в процессе создания этой книги, ожидает множество удивительных открытий, после которых, я надеюсь, ваша жизнь никогда не станет прежней.

Эта книга развивает серию, в которую также вошли «Краткое руководство по самореализации» и «Решение родительского конфликта», но является самостоятельным произведением.

Желаю вам приятного путешествия.

Введение

Определение каналов и субличностей

В тексте этой книги я часто ссылаюсь на понятие субличностей, практически отождествляя их с информационными каналами в общении, а также энергетическими каналами в теле человека. Вкратце напомню терминологию.

То, какие человек строит отношения, можно разделить на три группы:

1. Близкие отношения, на короткой дистанции. Неформальное общение. Соответствуют максимальной открытости. Между участниками общения есть взаимный интерес или влечение, но нет общих дел, ожиданий, обязанностей и прочих абстрактных конструкций (идей). Это отношения строго один-на-один. Прямой канал связи человек-человек. Интимность в широком смысле слова. Эту субличность я буду называть персоной, а соответствующий информационный канал — персональным.

2. Дистантные отношения, они же рабочие отношения, на дальней дистанции. Формализованное общение. Участники проявляют интерес не друг к другу, а к некой общей ценности, идее. Связь человек-идея-человек. Каждый участник общения строит отношения не с другим человеком, а с идеей, которая объединяет их интересы, но разделяет личности. Это также отношения один-многие, поскольку любая группа из двух и более человек обрабатывается мозгом как некое обобщенное они, т.е. как идея. Публичность в широком смысле слова. Эту субличность я буду называть социальной, а соответствующий информационный канал — социальным.

По большому счету, и первая, и вторая субличности, обе — «социальные» структуры, и могут быть зафиксированы внешним наблюдателем. Я разделяю их на социальную и персональную для удобства восприятия.

3. «Нулевые» отношения, бытие наедине с собой. Отношения с самим собой, со своим внутренним «я». Отсутствие внешних субъектов и идей. Это асоциальная структура, как правило, недоступная внешнему наблюдателю в прямом взаимодействии. Эту субличность я буду называть индивидуальностью, а соответствующий информационный канал — индивидуальным.

Перечисленным типам отношений соответствуют достаточно разные наборы ценностей, мотиваций, реакций, паттернов поведения, суждений, мыслей, навыков, самоощущений, представлений о себе и т. д. По большому счету, это раздельные, существенно различные, независимые фазы сознания.

Уточнение понятий: чувства, эмоции, суждения, ощущения

Содержимое данной главы архиважно для понимания всего последующего материала. Исходя из названия вам может показаться, что и так все понятно, чего тут уточнять, все и так об этом знают. Но как показывает мой опыт, то, что «все» об этом знают — крайне размыто, неточно и зачастую неверно. В любом случае, имеет смысл освежить понимание и сверить контексты.

Начну немного издалека. Однажды, с немалым удивлением для самого себя я обнаружил, что чувства по отношению к чему-то или кому-то, не могут сосуществовать с обладанием этим чем-то или кем-то. Или чувство, или обладание. Не одновременно.

К примеру, вот есть желание, влечение, стремление к некому объекту. В какой-то момент желание реализуется обладанием, либо не реализуется, и тогда эта нереализованность становится чувством. Либо так, либо эдак. И это системное явление, принципиальное. Точка бифуркации, если хотите. Не можем мы испытывать чувства к тому, что ощущаем частью себя. И вот про чувство как нереализованное желание — это для меня было неожиданно. Есть конечно и третий исход — когда и желание не сбылось, и чувство не возникло. Но этот вариант попахивает клиникой.

По идее, к одушевленным субъектам надлежит испытывать чувства, поскольку обладать ими, носителями свободной воли, нельзя по определению.

И наоборот, вещами нужно обладать или не обладать. Чувствовать что-то к вещам — неуместно. На деле же это не так. Мозг фактически не делит окружающее на одушевленное и неодушевленное, а делит на достижимое и недостижимое.

Наверное поэтому у людей, обладающих многим, трудно с чувственностью. Для них мир — это вещь, и люди тоже вещи. И наоборот, люди чувствующие избегают обладания, для них даже камни — живые существа с собственной волей. Анимированные, т.е. одушевленные.

В данном контексте, «чувство» есть неосознанная потребность, и «обладание» эту потребность удовлетворяет, как бы присваивая, делая частью себя некую часть окружающего мира.

Отмечу также, что в обиходном русском языке есть некая путаница. Например, английские глаголы «to feel» и «to sense» мы одинаково переводим как «чувствовать». Хотя первое про чувства, а второе про ощущения.

Чтобы убрать эту путаницу, я предлагаю следующий подход. То, что внутри, т.е. части себя, мы ощущаем. А к тому, что снаружи, — мы что-то чувствуем. Иными словами, говоря «чувствовать (часть) себя», мы подразумеваем «ощущать», и правильнее говорить именно так. А собственно чувство возникает к чему-то или кому внешнему, например, «я чувствую любовь к своему ребенку», «у меня есть к тебе чувства».

Важное следствие: чтобы завладеть чем-то (вещью), нужно отказаться от своих чувств к ней, заменив их ощущениями. И наоборот, чтобы испытать чувство (к кому-то), необходимо отказаться от владения им.

Или вот другой случай. Как-то раз, моя любимая жена слушала вебинар из серии «Как общаться с ребенком», и я краем уха выхватил его часть. Ведущая рекомендовала слушателям упражнение, чтобы перестать злиться или хотя бы кричать на ребенка, потому что он маленький и ждет от нас только любви. Суть упражнения не особо важна сейчас, а важным показалось вот что: ведущая по сути предлагала подменить эмоцию, которую мать выражает ребенку сиюминутно в ответ на его конкретное поведение, — чувством. Из серии «я его люблю, поэтому не должна на него злиться».

Совершенно не важно, что за вебинар, и кто ведущая. Важно то, что многие тренеры, а порой и психологи не отличают, по большому счету, эмоции от чувств. А обыватели — и подавно. Слова-то знакомые, предполагается, что смысл понятен. Между тем, разница есть, и она исключительно важна.

Итак, попробую сформулировать различие.

Эмоции сравнительно скоротечны. Возникать они могут двумя путями. Первый путь — когда эмоция возникает как реакция на конкретную ситуацию, и по идее, должна ею же исчерпываться. В этом случае, эмоция возникает из ощущений и является способом реагирования.

Если эмоция не исчерпывает себя в моменте, но оказывается подавлена, она как бы оседает внутри и формирует чувство как отложенное ожидание. По мере накопления чувств, они могут прорываться наружу резкими выбросами, т.е. снова в виде эмоций, но уже без привязки к конкретной ситуации. В этом случае эмоция оказывается инструментом воздействия на окружаюших. Ее задача — побудить окружающих на изменение внешней ситуации, породившей исходное неприятное чувство. Если чье-то поведение не укладывается в наши ожидания, мешает реализации наших желаний, мы пытаемся на него повлиять, транслируя, например, злость, обиду и т. д.

Резюме: Эмоция может рождаться как из чувства (длительного во времени), так и из краткосрочного ощущения. Это определяется, по большей части, типом личности. Оба варианта нормальны. Т.е. эмоции без чувств — очень даже бывают. Легко.

Чувство же, в отличие от эмоций — это, во-первых, внутренний процесс, не обязательно предусмотренный к выражению; во-вторых, растянутый по времени; и в третьих, чувства существуют по большей части между ситуациями, в фазе покоя.

Чувство может возникать как своего рода «конденсат» из подавленных эмоций, либо как реакция на оценочное суждение близкого человека. В первом случае — это чувство по отношению ко внешним процессам и событиям, во втором случае — это чувство себя, по сути самооценка, самоидентификация.

Чувство может быть выражено либо посредством сублимации в эмоцию (см. выше), либо через непрерывную, но низкоинтенсивную трансляцию своего «душевного состояния». Например, написанная на лице депрессия может быть вполне конкретным посланием «я не хочу здесь быть, оставьте меня в покое». В этом случае чувство также становится инструментом воздействия.

Как связаны эмоции и чувства? Существует мнение, что эмоции есть инструмент выражения чувств. Мне кажется, что это не совсем так, или не только так. В общем случае, чувства и эмоции могут быть не связаны вообще. Например, мы вполне можем любить кого-то в целом (это чувство) и злиться на него в конкретной ситуации (это эмоция).

Другое дело, что если какая-то эмоция снова и снова подавляется, не имеет выхода, она капля за каплей оседает внутри и формирует общее, фоновое отношение (к человеку или миру в целом). Т.е. собственно чувство. И это чувство, как накопленный заряд, может потом выходить спонтанно и без привязки к конкретной ситуации. Но порой неуместно и неадекватно. Такая связь между чувством и эмоцией вполне может существовать.

Если же эмоция не подавляется, она с бóльшей вероятностью приводит к исполнению желания, и это уже не про чувство, а про ощущение от обладания желаемым. Но не про чувства к нему. Эти процессы (чувства и ощущения) не пересекаются в моменте. И в этом случае оказывается, что чувства и эмоции не связаны никак, это параллельные процессы.

И это не «баг», а очень даже «фича», как говорят программисты. То есть не ошибка, а характерная особенность. Чувства и эмоции обслуживаются разными частями мозга, связь между которыми разная у разных людей.

В переводе на человеческий язык это значит, что ярко эмоциональный человек, который не сдерживает свои эмоции, не ограничивает свое влияние на окружающих и как следствие чаще получает желаемое — возможно, никаких сильных чувств не имеет вообще. Вот так внезапно. Вы с легкостью найдете массу тому подтверждений, оглянувшись по сторонам.

Например, может оказаться, особенно у людей с повышенной эмоциональностью, что тот поток, который они непрерывно изливают во внешний мир — это не выражение чувств, а наоборот, попытка их скрыть. Даже более того — попытка скрыть не чувства, а их отсутствие. Они убеждают, в первую очередь самих себя, что эмоциональный равно чувствующий. И непрерывный поток эмоций нужен именно для отвлечения от чувств или их отсутствия. Своего рода «генератор шумовых помех». (Сравните: кто много говорит, редко умеет слушать). Страх встретиться со своими глубинными травмами, неумение и нежелание впустить другого человека внутрь себя прикрывается навязчивой эмоциональностью. Соответственно, партнер в этом случае не получает приглашения разделить их внутренний мир. Равно как и внутренний мир партнера тоже никому не интересен. Наоборот, «эмоции» существуют как некий фантом, иллюзорная область, созданная специально для того, чтобы вытеснить и подменить собой внутреннюю реальность обоих партнеров, и эта подмена выдается за близость. Даже если созданная иллюзия прекрасна, ощущение ее фальшивости всё равно остается.

И наоборот, человек, привыкший сдерживать свои эмоции и отказывать себе в желаниях — неизбежно носит в себе много разных чувств. Именно потому, что не умеет проживать свои эмоции в полной мере в той ситуации, в которой они возникают, но как бы откладывает их на потом, как корова жвачку. Простите за грубое сравнение, ничего плохого про коров. Что постепенно трансформирует (а по сути — искажает) его восприятие, создает своего рода фон для всех последующих событий. Независимо от того, позитивный получился фон или негативный, это все равно искажение.

Сенсорика (сенситивность, телесность), в отличие от чувств и эмоций, имеет два легко различимых аспекта: это ощущение и движение. Мне кажется понятным даже без дополнительных разъяснений, что ощущения обеспечивают получение информации из внешней среды, а движение (действие) есть инструмент воздействия на внешнюю среду. Тем не менее, они являются аспектами целого и обрабатываются одной частью мозга.

Аналогично эмоциям, суждения рождаются как на основе ощущений — краткосрочного контакта с реальностью, так и на основе чувств — длительного контакта с реальностью. В первом случае это короткие быстрые однозначные умозаключения, предназначенные прежде всего для регуляции собственного поведения, например: «огонь обжигает». Во втором случае, суждения возникают в результате длительного наблюдения и обработки большого количества данных, предоставляемых чувствами (потому что ощущения скоротечны и быстро забываются). Этот тип суждений оперирует, скорее, вероятностями: «если сделать вот так, то результат будет вот таким, с вероятностью N%, с периодом полураспада M лет».

Аналитическая работа по пониманию реальности, вычленению причинно-следственных связей — это внутренний процесс. А суждения, возникающие в результате такой работы — это уже инструмент, с помощью которого можно влиять на других людей.

Таким образом, мы имеем четыре функциональных блока психики: чувства, эмоции, сенсорику и рассудок. Каждый из этих блоков имеет два аспекта, один из которых обеспечивает получение информации, а другой является инструментом воздействия:

— Для сенсорики (сенситивности, телесности) — это ощущение плюс движение. Здесь разница достаточно очевидна.

— Рассудок — это анализ плюс суждение. Здесь различие тоже легко заметно.

— Для эмоций разница тоньше, и не имеет хороших названий. Тем не менее, разница есть и она важна. Эта разница была описана выше.

— Для чувств разница еще тоньше, и тоже не имеет хороших названий. Она также была описана выше.

Для каждой конкретной личности, в каждом функциональном блоке обычно преобладает один из аспектов — восприятие либо влияние. Их взаимосвязь имеет строгие закономерности. Мы еще вернемся к этому позже, в главе «Третье противоречие. Чувства и поступки».

Часть I. Страхи

Как рождается страх

Прежде всего, нужно определить понятия. Что такое страх? Страх бывает разный.

Сразу оговорюсь, в этой книге я не рассматриваю посттравматический синдром (ПТС). Он, безусловно, сильно влияет на жизнь и принятие решений, но в данном случае речь пойдет об условно здоровых людях, без острого травматического опыта. Итак.

Быстротечный страх, или испуг, возникает как естественная реакция на потенциально опасную, т.е. непонятную, ситуацию. (Здесь зафиксируем промежуточную точку отсчета — неопределенность и сопутствующий страх неизвестного.) При этом наряду с испугом, также возникает любопытство и интерес. Иными словами, на непонятную ситуацию наше сознание реагирует парой противоположных откликов: испуг и любопытство.

Обе эти реакции естественны, бороться с ними невозможно и не нужно. Краткосрочный испуг, изначально, не является проблемой.

Какое-то время эти реакции борются внутри нас, и в конечном итоге одна из них побеждает. Если страх побеждает чаще, формируется привычка бояться. Если чаще побеждает любопытство, возникает привычка исследовать.

В качестве синонима к слову «любопытство» можно использовать также «интерес», «исследование», «влечение». Влечение в широком смысле, как установка на сближение. Без сексуальных коннотаций. (Сексуальное влечение является важным, но частным случаем влечения общего). В отличие от страха как установки на избегание. В дальнейшем в этой книге я буду часто использовать термин «влечение» именно в этом, широком, смысле, наряду с термином «любопытство».

Сознание ребенка, обладая изначально высокой адаптивной способностью, склонно выбирать любопытство. Любопытство предполагает дальнейшее взаимодействие с объектом, которое действительно может быть опасным, а может быть и приятным в зависимости от навыка ребенка.

Если взрослый поддержит детское любопытство и поможет ребенку научиться взаимодействовать, это закрепит паттерн любопытства. Если же взрослому «некогда» и «не до того», он попытается остановить потенциально опасное взаимодействие, вербально или невербально. Т.е. подменив объективно наступающие последствия собственным психическим или физическим насилием. (Зафиксируем две промежуточные точки — страх психического или физического насилия.) Т.е., запугав или наказав ребенка. Зачастую — превентивно, еще до фактического взаимодействия, до возникновения опасности. При этом, фигура матери чаще прибегает к вербальному психическому насилию, а фигура отца — к невербальному физическому.

Постепенно у ребенка формируется привычка бояться — но не реальной опасности, а фигуры родителя, которая стоит между ним и реальным миром. Эта привычка бояться образует фоновый процесс, когда ум, прежде чем оценить реальную ситуацию, сперва оценивает родительскую реакцию на эту ситуацию. Формируется перманентный фон сознания, вечно бдящий внутренний цензор, основная функция которого — поддерживать нужный уровень внутренней тревожности и страха.

Поскольку нервная система может эффективно развиваться только в состоянии покоя (хотя направление развития задается стрессом), постоянный фон тревожности тормозит развития сознания, делая его, в конечном итоге, неполноценным. Зафиксируем этот момент, тоже.

Таким образом, именно поведение родителя определяет, куда качнется маятник, и станет ли быстротечный испуг в сочетании с любопытством хронической тревожностью, или любознательностью и смелостью.

Именно скопированный с родителей внутренний цензор оценивает потенциальную опасность ситуации прежде реального опыта взаимодействия, и оценивает достаточно произвольно. Общение ребенка с миром происходит, в большинстве случаев, через призму родителей. Превращение краткосрочного испуга в хроническую тревожность — это вклад родителей. Внезапно оказывается, что страх как фоновый процесс сознания, или хроническая тревожность, существует только в области человеческих коммуникаций, если точнее — в области коммуникаций родитель-ребенок. Тревожность лежит в основе отношений родитель-ребенок; нигде за пределами этих отношений ее не существует. Фактически, хронический страх и тревожность — это отражение страха перед фигурами матери и отца.

Отец и мать обладают разными навыками и системами ценностей, а значит, общение ребенка с ними строится по-разному. В разных типах общения страхи немного различаются, например, страх брошенности и физического насилия чаще рождается в отношениях с отцом, а страх отвержения и вербального насилия — в отношениях с матерью. Но общая закономерность остается.

Кроме того, поскольку мать обычно проводит с ребенком больше времени, чем отец, именно образ матери соответствует страху как фоновому состоянию: тревожность будто «размазана тонким слоем», и редко достигает пиковых значений. Соответственно, реакция на такую тревожность также предполагается «размазанной», не резкой.

С другой стороны, отец обычно проводит с ребенком меньше времени, и склонен упаковывать свою «заботу» более плотно, оформляя ее в короткие вспышки ярости или гнева. Реакция на такие вспышки также предполагается острой, скоротечной.

Сознание матери соответствует скорее коллективному мышлению и системе взаимодействий «я-идея» и «я-они»; сознание отца соответствует персональному мышлению и системе отношений «я-ты» и «я-он (а)». И в основе обоих типов мышления тревожность (фоновый страх) оказывается прошита как базовая особенность.

При этом, сплошь и рядом, мы пытаемся компенсировать персональные страхи социальным взаимодействием, а социальные страхи — взаимодействием персональным. Это само по себе создает путаницу. Но и без такой путаницы, никакая компенсация страха не устраняет его причину. Сравните: искать у мамы защиты от папы, и наоборот. Хотя и мама, и папа — части одного целого, вносящие равный вклад в сознание ребенка, и такое искание превращается в бегство от самого себя.

По мере взросления ребенка, фигуры отца и матери формируют генеральные механизмы общения. Роль матери формирует механизм общения с коллективом, роль отца — механизм общения один-на-один.

Здесь нас подстерегает ловушка: в поисках спасения от агрессивного отца мы стремимся раствориться в толпе, но отношения с толпой основаны на материнской тревожности по определению. Аналогично, в поисках спасения от психически подавляющей матери, мы пытаемся уйти в личные отношения и раствориться в партнере. Но и здесь, спрятаться не удается — мы встречаем точно такой же фоновых страх, основанный уже на отцовской тревожности.

Кроме того, мы неизбежно приносим с собой тот тип общения, к которому привыкли и которому обучены. Если мы ищем в слиянии с одним партнером спасения от материнского «коллективного» страха, мы с большой вероятностью будем общаться с одним партнером как с коллективом, просто по привычке. И наоборот, убегая в толпу от персонального отцовского страха, мы начинаем общаться с коллективным так, будто это один человек. И то и другое, неизбежно рождает непонимание и конфликты.

В каждую новую ситуацию, мы сами приносим те страхи, от которых хотим убежать. В аду нет огня — каждый приходит со своим.

Удивительно, как от «страха смерти» мы бежим в слияние, растворение, по сути — небытие. Действительно, если нет субъекта, то страхи как бы не мои, их легче переносить. Но страх смерти по определению свойственен только тому, кто жив. Такой вот парадокс. Так может, это не страх смерти и небытия, но страх жизни и бытия?

Нервная система будто балансирует в неопределенности, будучи не в силах решить, куда ей двигаться дальше — вперед в индивидуальную жизнь в отделенности, или назад в индивидуальную смерть слияния.

Получается, что фоновый страх как состояние ума — суть нейрологическое эхо незавершенной сепарации, свойство несформированного мозга, который не может решить, быть ему или не быть, и в чем собственно разница.

Значит, единственный способ преодолеть страх как состояние ума — завершить формирование индивидуального сознания, сделать состояние «я есть отдельно» устойчивым по энергии, осознать и принять свое одиночество.

С другой стороны, за пределами межчеловеческих коммуникаций страха гораздо меньше. Может быть краткосрочный испуг, но не перманентный страх как движущий мотив. Действительно, если убрать из сознания фигуры отца и матери, — то кого бояться? Посмотрите на маленьких детей. Разве они боятся реальности? Скорее наоборот, они бесстрашно ее изучают. А вот мама и папа, в стремлении оградить ребенка от реальности, запугивают его и внушают страх и привычку бояться. Попутно, незаметно подменяя в сознании ребенка фактическую реальность своими грозными фигурами. Но если убрать эти фигуры — что остается?

Упражнение 1: найдите в себе фигуры матери и отца и попробуйте их убрать.

Займите удобное положение. Убедитесь, что все ваше тело расслаблено. Убедитесь, что ваше лицо расслаблено. Убедитесь, что ваши глаза, лоб, скулы и язык также расслаблены. Заметьте свое дыхание. Какое-то время просто наблюдайте свое дыхание, не пытаясь вмешиваться в него.

Просканируйте внутреннее пространство своего тела и найдите ту его часть, которая ассоциируется со словом «мать». Позвольте области вашего тела, которая соответствует «матери», обрести конкретную форму, размер, очертания. Попробуйте удалить из себя этот образ. Поучается? Что вы при этом чувствуете?

Теперь, просканируйте внутреннее пространство своего тела и найдите ту его часть, которая ассоциируется со словом «отец». Позвольте области вашего тела, которая соответствует «отцу», обрести конкретную форму, размер, очертания. Попробуйте удалить из себя этот образ. Получается? Что вы при этом чувствуете?

Позвольте своим глазам плавно открыться.

У меня получается, что попытка их убрать тоже рождает страх. Потому что они не только пугают, но и заботятся. Получается, что родительская забота неотделима от страха. Это стороны одной медали.

Промежуточный вывод: спрятаться от страха в отношениях любого типа невозможно по определению. Хотя избавиться от я-субъекта, растворив его в отношениях — можно вполне. В большинстве случаев, в отношениях ищут именно этого. Слияния и растворения.

Не замечая того факта, что в центральном канале индивидуальности страха нет вообще. Поскольку индивидуальность соответствует точке координатора или внутреннему наблюдателю, она по определению не является ничем из наблюдаемого. Это значит, что наблюдатель может наблюдать любые эмоции, не растворяясь в них. И этот навык можно развивать.

Для несформированной индивидуальности быть отвергнутым другими — это проклятье. А для сформированной — благословение.

А это в свою очередь значит, что реальная близость (когда двое уже близко, но еще не слитно) возможна только для индивидуальности, которая не нуждается ни в каких типах слияния, т.е. по сути — не нуждается в отношениях в привычном понимании этого слова.

Тревожность как основа отношений матери с ребенком

Одна моя клиентка как-то заметила: «Моя тревожность повышается тогда, когда опасности нет». Собственно, не она одна и не один раз. Я сталкиваюсь с таким очень часто. На первый взгляд, парадокс? Попробуем разобраться.

Представим типичную картину: ребенок лезет туда, куда ему нельзя. Предположим, что запрет более-менее объективный, т.е. нельзя потому, что может быть опасно. Родитель переживает, опасается, тревожится за ребенка. Он должен защитить ребенка, предотвратить неприятные последствия.

Здесь, формально, есть два пути:

1) научить ребенка различать опасность, и справляться с ней. Скорее всего, для этого нужно познакомить ребенка с тем, какие последствия могут быть. Создать своего рода прививку, мини-травму, структурно повторяющую реальные последствия. Управляемую катастрофу. Такой подход эффективный, но очень долгий, результат придет неизвестно когда, а опасность есть уже сейчас. Этот подход соответствует отношениям взрослый-взрослый.

2) передать ребенку свою тревожность, чтобы теперь уже ребенок боялся, и ограничил свое поведение самостоятельно. Есть много способов для этого. Можно запугать ребенка, красочно описав ему самые ужасные (объективные) последствия. Можно демонстративно хлопнуться в обморок. Можно угрожать ребенку, пугая гневом родителей (субъективные последствия). Можно наказать ребенка, полностью подменив объективные последствия субъективными. И чем сильнее боится ребенок, чем сильнее ограничивает свое поведение, тем спокойней родитель. При этом, спонтанное поведение ребенка в общем случае непредсказуемо, а мир в принципе полон опасностей. Значит, основание для тревоги — реальное или вымышленное — существует всегда. Ок, прямо сейчас ребенок никуда не лезет, но он может полезть в любую секунду.

Это особенность данного типа отношений: в паре родитель-ребенок чем спокойней один, тем тревожней другой. Тревожность существует всегда, и она одна на двоих. Родительская любовь и забота, по сути, сделана из тревожности и беспокойства. Единственный способ успокоиться — передать свою тревожность кому-то другому. Тревожность становится, порой единственным, основанием и наполнением «близости». А сама «близость» проживается как передача тревожности от родителя к ребенку, и назад; в последнем случае родитель и ребенок меняются местами. Такое вот переходящее знамя.

Можно обобщить: тот, кто в данный момент в роли родителя — проявляет тревогу, тот кто в роли ребенка — проявляет беспечность. Процесс, который происходит — передача тревоги от родителя ребенку, в результате чего они меняются ролями. И так по кругу до бесконечности.

Для матери любить равно тревожиться, другого не предусмотрено. Мать успокаивается только тогда, когда ребенок перенимает тревогу и начинает тревожиться сам. На этом основаны отношения матери с ребенком.

В результате возникает интересный эффект. Когда ребенку не хватает близости — а единственная известная ему близость, это близость через тревожность, — он генерирует тревогу, обоснованную или нет, чтобы поделиться ею с матерью и через это получить ее «любовь».

Важные моменты:

— тревожность изначально возникает, чтобы ограничить детские проявления, ограничить активность. Это останавливающее чувство, оно противоречит любому действию. Эффективно действовать из состояния тревоги невозможно. В пределе, вообще никак действовать невозможно.

— Внутренний родитель тревожится особенно сильно, когда внутренний ребенок активен и счастлив, чувствует себя в безопасности. Это значит, что тревожность может сильнее всего обостряться именно тогда, когда объективно все хорошо и опасности нет. В этот момент появляется избыточный психический ресурс, который можно пустить на исследования мира или самовыражение. Т.е., с точки зрения родителя, — на то, чтобы куда-нибудь влезть или что-нибудь вытворить. Отклонится от разрешенного поведения, выйти за рамки.

— Если ребенок не знает иной близости, кроме тревожной близости типа родитель-ребенок, он будет автоматически переносить этот стиль общения на все свои отношения, всю свою жизнь. Т.е., буквально, близким людям он будет непрерывно озвучивать свои страхи, тревоги, сомнения, и считать это честностью и открытостью, доверительностью. Такой стиль общения мгновенно переводит собеседников в парадигму родитель-ребенок, независимо от пола и возраста.

— Не умея проживать близость иначе, чем через тревожность, ребенок будет склонен снова и снова влипать в истории, создавать себе реальные или придуманные проблемы, чтобы родитель или его заместитель проявил тревогу, она же «забота и любовь». Взаимодействие с другими людьми строится через негатив, через проблемы и трудности. Чтобы попросить о близости, нужно пожаловаться на жизнь. Чтобы точно получить близость, проблема должна быть реальной и достойной внимания.

— Тревожность возникает как реакция на освободившийся ресурс. Эхо маминого «нельзя». Именно неуемность и неугомонность ребенка кажется родителю источником опасности. Ребенок приучается бояться своей избыточности, наполненности, ресурсности. Кроме того, поскольку тревожность перекрывает любое действие, у ребенка в принципе не формируется навык обращения со своим ресурсом. Это напрочь блокирует творчество и самореализацию.

— Единственный способ успокоиться — передать свою тревогу кому-то еще. (Еще это называют «вынести мозг». ) Эмоциональные качели. Созависимость. В результате может быть так, что ты вроде спокоен, а всех вокруг «плющит». Хотя без тебя «не плющило». Этот механизм способен разрушить любые взрослые отношения. Я даже не исключаю, что это базовый механизм разрушения взрослых отношений.

— Все мамы поступают так со своими детьми, в большей или меньшей степени. Тревожатся сами, и передают тревогу своим детям. Это особенность роли. И частенько, не только с детьми, а вообще со всеми окружающими, если роль укоренилась прочно.

— Если нет возможности слить свою тревожность партнеру, в ход идут: заедание, алкоголь, быт, шопинг, тусовки, поиск новых впечатлений. Любой способ отвлечься.

Описанный сценарий активизируется у женщин, как только в голове появляются планы завести детей, и закрепляется фактическим зачатием. Он гораздо более характерен для женщин, чем для мужчин, поскольку мужчины в целом спокойней относятся к риску и опасностям.

Выход из этой игры, по большому счету, один — отследить в себе весь механизм и сознательно отказаться от потребности в такого вида любви-заботе-тревожности, т.е. повзрослеть. Хотя бы на время выключать в себе маму. Но возникший вакуум нужно будет чем-то заполнить — нужно научиться проживать близость как-то еще, и это кусок работы.

Можно начать с того, чтобы наблюдать за своим (внутренним) ребёнком и отслеживать реакцию, контролируя проявления тревожности. Учиться создавать (внутреннему) ребенку реальный опыт, умеренно травматичный, вместо запугивания и угроз. При этом личная тревожность (внутреннего) родителя обострится. И с ней ничего делать не нужно — только перепроверять причины, рамки, за которые ты боишься выйти. Можно поучиться у мужчин — воля и умение нарушать правила, выходить за рамки — мужские фишки. А также, умение просчитывать риски и действовать в опасной ситуации. Хотя у многих мужчин эти качества тоже задавлены. Они мешают им быть «хорошим отцом» и «хорошим сыном».

Страх и механизмы адаптации

Попадая в новую ситуацию, мы имеем, в общем случае, два крайних способа реагирования. Первый, быстрый: подобрать из доступных шаблонов наиболее подходящий. Это собственно реакция, т.е. ответное действие. Результат определяется внешней ситуацией и наличием подходящего шаблона. Зато, решение принимается мгновенно, собственно мышление как механизм анализа и синтеза — практически не задействуется. В таком случае ситуация несет минимальный ментальный стресс, хотя может сопровождаться значительным эмоциональным стрессом.

Второй вариант сложнее, необходимость в нем возникает, если готового шаблона реагирования нет. Это уже не реакция, это акция — направленное действие. Оно требует глубокого анализа не только ситуации, но и доступных инструментов взаимодействия — т.е. собственных знаний и навыков. Чтобы обнаружить пробелы в своем инструментарии, и потом направленно их заполнить. Понятно, что это сложный многоступенчатый процесс. Результатом будет изменение собственной нейронной сети, что требует времени и энергии, хотя не обязательно сопровождается яркими эмоциями. Такие ситуации соответствуют сильному ментальному стрессу.

(Есть еще третий вариант — когда шаблон есть, но не устраивает, и возникает потребность устранить его сознательно. Это высший пилотаж.)

В ситуации ментального стресса, анализ ситуации и активная адаптация либо запускается, либо нет. Если активная адаптация запускается — это соответствует проявлению интереса, любопытства. Если нет — возникает страх. При этом нельзя однозначно утверждать, то ли это страх препятствует адаптации, то ли неумение адаптироваться рождает страх. Одно можно утверждать наверняка: страх указывает на недостаточную развитость мышления, низкую адаптивную способность.

Зафиксируем сейчас вот что: и любопытство, и страх рождаются из одной и той же исходной ситуации. Где страшно, там и интересно, и наоборот. Это стороны одной медали. Стресс создает в уме неопределенность, которая расщепляется на две противоположных реакции — любопытство и страх, сближение и отдаление, влечение и бегство. Одна из этих реакций берет верх и оказывается проявленной, другая же уходит в тень как нереализованный потенциал. Чтобы вновь задействовать этот потенциал — нужно вернуться в ситуацию, которая вызвала расщепление, и прожить ее заново с другим финалом.

Опять же дети — их адаптивные способности исключительно велики, поэтому они без страха и с интересом лезут везде, где «нельзя». Да, они просто не знают об опасности. И чтобы их уберечь, мы рассказываем им об опасности прежде, чем они получат фактический опыт. Т.е. подменяем живой опыт взаимодействия готовым шаблоном. Что делает навыки исследования, анализа и активной адаптации совершенно ненужными. Более того, эти навыки оказываются нежелательными, поскольку не одобрены родителями. Наоборот, одобрение получает способность сходу применять полученные от родителей шаблоны, даже без проверки на фактическую применимость. В результате процесс «воспитания» плавно превращается в процесс отупения.

В конечном счете, страх сопутствует неуверенности в собственных адаптивных способностях. При этом вопрос, что было раньше — страх или неспособность мыслить — сродни вопросу «про курицу или яйцо». Сильный страх блокирует мышление; заблокированное мышление не может адаптироваться в стрессовой ситуации, создавая основу для страха.

Также легко заметить, что качественная адаптация — достаточно медленный навык, в то время как шаблонное реагирование — навык очень быстрый. Есть острое противоречие между способностью изменяться, и способностью поддерживать готовые решения (правила). Отсюда следует промежуточный вывод: социальная этика и мораль, как список готовых правил поведения — направлена против активной адаптации, и по сути представляет из себя список страхов. Моральность неотделима от тревожности. Чем выше мораль — тем сильнее страхи. Высокая моральность нейрологически близка к паранойе.

Эта была теория. Теперь перейдем к практике. Навскидку, мы можем перечислить следующие причины страха; в каком-то смысле они образуют иерархию, или пирамиду. Источники страха:

1) Воспитание. Тревожность — основа родительской любви. Одна из ключевых функций родителей — предупреждать об опасности, т.е. запугать ребенка раньше, чем он столкнется с последствиями своих поступков. Особенно в тех случаях, когда родители сами не умеют взаимодействовать с ситуацией, и выбирают избегание. Некомпетентность компенсируется тревожностью, и все это выдается за заботу.

2) Оторванность от собственных ощущений. Недоверие себе. Когда собственное ощущение «как есть» вытеснено родительским «как может быть». Непосредственно следует из первого пункта. Когда собственные ощущения входят в конфликт с родительскими страшилками, хороший ребенок должен поверить родителям, но не себе. Стремление доверять своим ощущениям, и принимать решение на их основе — качества непослушного, плохого, проблемного ребенка.

3) Некомпетентность, неумение справиться с ситуацией. Непосредственно следует из второго пункта. Мы боимся ситуаций, на которые не умеем эффективно реагировать. Эффективное реагирование предполагает исследование ситуации через свои ощущения, которым «послушный ребенок» приучен не доверять. Т.е. ощущения могут быть, но принятие решений должно опираться не на них, а на родительские догмы и правила.

4) Низкая адаптивная способность. Неуверенность в своей способности правильно оценить ситуацию, вычислить недостающие навыки и выработать их, принять более эффективное решение в противовес привычному. Также непосредственно следует из предыдущих пунктов. Активная адаптация также предполагает способность спокойно относиться к некоторому уровню настороженности, который неизбежно возникает в незнакомой ситуации и является прямым маркером незнакомой ситуации. Но в данном случае настороженность ведет не к блокировке мышления, а наоборот — к внимательности, собранности. В результате, в стрессовой ситуации организм мобилизуется, вместо того чтобы впадать в ступор. Уверенность в собственной способности к адаптации — единственное надежное противоядие от страха.

А теперь давайте посчитаем, что из перечисленного можно отнести к чувственной сфере. С некоторой натяжкой туда можно отнести только тревожность и родительскую любовь, которые по сути — стороны одной медали. Все остальное — больше про незрелость сознания.

Это значит, что бороться со страхами на эмоциональном уровне — не очень эффективно. Бороться с какими-то конкретными страхами, на мой взгляд, — также неэффективно. Вместо этого, имеет смысл:

1) Убедиться, что страхи именно ваши. Нередко, вследствие гиперэмпатии, имеет место перенос чужих страхов. Привычка «бояться за компанию», страх как форма близости. В таком случае, нужно научиться отделять свои чувства от чужих. И вообще отличать себя от другого человека. Это к вопросу об обнаружении и сохранении личных границ. Также можно поискать привычку к слиянию (которая тоже однозначно указывает на незрелость сознания, поэтому смотрите ниже). В некоторых случаях, если канал индивидуальности не поврежден, увидеть страхи как не свои — сильно облегчает работу с ними. Для этого имеет смысл обратиться к специалисту.

2) Осознать природу отношений родитель-ребенок, обнаружить перенос этих отношений на все сферы своей жизни, и сознательно отказаться от потребности в таких отношениях. Именно от навязчивой потребности, сам навык еще пригодится, здесь главное — чтобы этот навык не оказался единственным. Соответственно, научиться строить другие типы отношений. Для этого тоже имеет смысл обратиться к специалисту.

3) Регулярно менять внешнюю обстановку и пересматривать свои суждения. Подсознательное стремление к стабильности, неизменности понижает адаптивность и ведет к повышению тревожности — эти процессы связаны. (Также оно замедляет метаболизм и ведет к ожирению, но это другая история).

4) Последовательно нарабатывать доверие своим ощущениям и суждениям, и навык активной адаптации. Фактически это значит — постоянно обучаться каким-то новым навыкам, и обязательно доводить обучение до какого-то значимого результата; не бросать на полпути. Здесь нужна самодисциплина, которую никакой специалист вам не вставит готовую, ее нужно осознанно развивать. Постепенно (спустя годы, на самом деле) это позволит вернуть мозгу пластичность и обучаемость, что резко понизит уровень страхов, а заодно убережет от всех видов старческого слабоумия.

В конечном итоге, ни абсолютная безопасность, ни абсолютная стабильность не достижимы. И мы либо готовы принять это как данность, либо не готовы. В первом случае мы действуем из влечения, во втором — из страха. Но сама эта готовность — принять переменчивость и преходящесть мира и самого себя — лежит за пределами психологии, в области личных духовных практик. Таким образом, в психологии НЕТ НИКАКИХ ИНСТРУМЕНТОВ ИЗБАВЛЕНИЯ ОТ СТРАХА. Есть лишь инструменты его исследования, и способы маскировки, порой выдаваемые за терапию. Страх возникает из взаимодействия природы реальности, где перемены — единственно неизменное качество, с незрелым сознанием, не готовым принять эту вечную изменчивость.

Это значит, что классическая психология не может дать того стержня, той опоры, на которую можно опереть свое внутреннее развитие. Эта опора может быть или не быть в самом человеке. И формируется она ТОЛЬКО практикой концентрации. Без этой практики, нет никакой терапии — есть только игры ума.

Типы реакций на стресс

Итак, сталкиваясь с неизвестностью и неопределенностью (стрессом), нервная система проявляет одну из трех первичных реакций: любопытство, страх или «зависание».

Любопытство — своего рода внутренний зеленый свет, разрешающий дальнейшее исследование ситуации.

Страх — внутренний красный свет, запрещающий дальнейшее действие. Соответственно, на запрет также может быть несколько вариантов реакции. Активная реакция соответствует попытке сломить сопротивление, преодолеть запрет с помощью силы; либо обойти запрет с помощью хитрости, манипулятивно. Назовем это соответственно активно-агрессивной, или просто агрессивной реакцией, и активно-манипулятивной, или просто манипулятивной реакцией. Активная реакция — это импульс на изменение внешней реальности, если ресурса (энергии) достаточно. Соответственно, есть и пассивная реакция — импульс на изменение себя, своего отношения к миру, если ресурса мало. Пассивная реакция означает, что нервная система подчинилась запрету и вынуждена адаптироваться к новым правилам.

При этом, активно-агрессивная и активно-манипулятивная реакции примерно равны по энергии, но различаются по необходимым качествам — однонаправленности и вариативности соответственно.

Испуг, или краткосрочное «зависание» — это желтый свет, он загорается, пока нервная система ищет оптимальное решение. В некоторых случаях, «развисание» не происходит, нервная система не склоняется ни в одну из сторон, желтый свет горит вечно. Это состояние шока, оно же соответствует ПТС — долгосрочное зависание. Это, по большому счету, не реакция вовсе, потому что не содержит в себе никакой акции, т.е. направленного действия; она возникает, если по какой-то причине сознание не может вместить в себя ситуацию полностью. В будущем ситуации, подобные той, что вызвала первоначальное зависание, подсознательно избегаются (и одновременно — кармически притягиваются).

По количеству вовлекаемой энергии, перечисленные реакции образуют иерархию. По убыванию:

1. любопытство

2. страх / активная реакция

3. страх / пассивная реакция

4. зависание, или замирание.

В процессе динамического взаимодействия с реальной ситуацией, типы реакций могут постепенно сменять друг друга. (Вынужденное) понижение уровня энергии проживается как разочарование, а повышение уровня энергии проживается как вдохновение. При этом повышение уровня (энергетичности) реакции в общем случае не означает, что мы выбрались из зоны страхов.

Хочу особо подчеркнуть несколько важных деталей. Первое: активная реакция на страх не имеет ничего общего с бесстрашием, хоть и является достаточно высокой по энергии. В жизни мы их часто путаем. И второе: женская манипулятивность может маскироваться под пассивную реакцию.

Перечисленные реакции различаются не только по уровню энергии, но и по степени социального одобрения. Так, реакция «зависания» обычно встречает молчаливо-снисходительное неодобрение — «что с дурака возьмешь». Активно-агрессивная реакция также считается нежелательной, равно как и открытая манипулятивность. Наиболее разрешенными являются пассивная и скрыто-манипулятивная реакции. Оно и понятно: все эти реакции формируются в парадигме отношений родитель-ребенок, а ребенок должен слушаться старших. Т.е. молчать и соглашаться.

При этом самая энергоемкая реакция исследования также косвенно не одобряется — любопытный исследователь изгоняется из отношений родитель-ребенок, остается один и лишается поддержки.

Изменение собственных реакций затрудняется тем фактом, что на неодобряемое поведение мы реагируем более одобряемым. Т.е. реакцию «зависания» нужно игнорировать, скрыть или разрушить. Реакцию любопытства — игнорировать или подавить. Активно-агрессивная реакция при этом встречается активно-манипулятивной, и наоборот.

Применительно к «зависанию», это вызывает вот какой эффект. Если стрессовая ситуация сильно не вписывается в картину мира, требуется время на сбор данных, их анализ и согласование с уже имеющимися. Иногда — довольно значительное время. Но поскольку «зависание» не одобряется окружающими, то возникает чувство вины, стыда и желание избавиться от ступора как можно скорее. Пока интеграция не завершена, избавиться от «зависания» можно лишь одним способом — выбрав наугад готовое решение, т.е. воспользовавшись чужим опытом. Что делает индивидуальный опыт ненужным балластом, вместе с навыком его анализа — и весь процесс мышления оказывается за бортом. Но и здесь нас может ждать ловушка, если готовые решения (перенятые от мамы и папы) внутренне противоречивы. Подробнее об этом — в моей книге «Решение родительского конфликта».

Хороший же выход в другом: разрешить себе оставаться в неопределенности столько, сколько нужно. Потому что определенность рождается из неопределенности, ориентация — из дезориентации, а знание — из незнания. Мозгу просто нужно время. И все это время мозг занимается исследованием произошедшего. Таким образом, из реакции «зависания» можно непосредственно (хоть и не быстро) попасть в любопытство, минуя промежуточные стадии. Для этого требуется: время, тишина, одиночество, и отбросить навязанное чувство вины и стыда за свой «тупизм».

То есть «зависание» — зачастую, лишь еще одна привычка ума, которую тоже можно преодолеть.

Страхи в отношениях

Применительно к отношениям, страхи можно разделить согласно этапам отношений: страхи, толкающие в отношения; страхи сближения; страхи внутри отношений.

Страхи, толкающие в отношения, по большому счету одинаковы и для мужчин, и для женщин:

— Страх одиночества — вызван неумением быть наедине с собой, потребностью в чьем-то постоянном присутствии. Соответствует неразвитой, энергетически нестабильной индивидуальности и общей незрелости сознания.

— Страх пустоты — вызван отсутствием собственных интересов / интереса к себе, отсутствием собственного наполнения жизни. Часто сопровождается непосредственным переживанием пустоты внутри себя и/или в жизни. Также соответствует общей незрелости сознания.

Страхи, возникающие у мужчины и женщины при их первичном взаимодействии, знакомстве, — страхи сближения:

— У женщин — страх физического насилия как эхо отношений с отцом;

— У мужчин — страх отвержения как эхо отношений с матерью;

Страхи, возникающие уже в отношениях, в каком-то смысле симметричны предыдущим:

— У женщин — страх брошенности как эхо отношений с отцом;

— У мужчин — страх психического насилия как эхо отношений с матерью;

Страх одиночества и страх пустоты не имеют прямого отношения к взаимодействию мужского и женского начал, и практически не влияют на выбор того или иного партнера и содержание отношений. Хотя очень влияют на разборчивость. Так, сильный страх одиночества понижает критичность при выборе партнера, создавая ситуацию, когда отношения важны сами по себе, а личность партнера отходит на второй план. И наоборот, слабый страх одиночества — повышает требовательность, тем самым тормозя вступление в отношения.

Методика работы с этими страхами не входит в тематику этой книги непосредственно.

А вот остальные перечисленные страхи, которые я бы назвал гендер-специфическими, влияют на выбор партнера и содержание отношений самым непосредственным образом.

Рассмотрим это подробнее.

До отношений. Страхи сближения

В глубинах подсознания каждого из нас есть своего рода архив, в котором хранятся первичные модели мужского и женского поведения. В проекции тела — в области таза, чуть выше тазобедренных суставов. Что позволяет предположить, что изначально любое взаимодействие между мужчиной и женщиной, любой интерес между ними, имеет сексуальный подтекст.

Я считаю, что доступ к этому архиву позволяет непосредственно исследовать гендерные роли и характеристики без посредников в виде морали и установленных правил поведения, и максимально полно их проживать. Однако доступ к нему существенно ограничен.

В самом деле, насколько мы гордимся своей половой принадлежностью? Или наоборот, стесняемся ее? Многие ли мужчины гордятся тем, что они мужчины и у них, буквально, есть член? Не кичатся этим напоказ, а просто и спокойно — видят в этом свое достоинство? А многие ли женщины гордятся тем, что они женщины, и у них есть грудь и вагина? В моей консультационной практике я такого не видел ни разу. (В жизни видел пару раз.) Гордиться этим не принято. Наоборот, принято стесняться и скрывать. И для мужчин принято, и для женщин. Конечно бывает, что где-то в глубине себя мы вроде бы гордимся, а напоказ стесняемся. Или наоборот — выставляя напоказ, в глубине стесняемся. Наша сексуальность не целостна, будто расколота надвое.

Такое ограничение является общечеловеческим. Точнее, общегендерным. Поскольку доступ к мужскому и женскому началу ограничен разными установками.

Эволюционно во взаимодействии полов мужчина и женщина играют разные роли. В частности, мужчина демонстрирует большую степень активности, в том числе сексуальной. Он инициирует общение, делает предложение. Склоняет даму к сексу. И может получить отказ. Таким образом, мужчина для восстановления своей сексуальности, в широком смысле, своих гендерных качеств, должен преодолеть страх отказа, или страх быть отверженным. Отказ означает, что мужчина недостаточно хорош (для данной конкретной женщины, или вообще?). Не вполне еще мужчина. Это унизительно и может рождать в нем агрессию.

Чтобы не встретить отказ, мужчина подсознательно занижает планку своих ожиданий, и выбирает женщин слабых, без внутреннего достоинства, с заниженной самооценкой, которые с меньшей вероятностью ответят отказом. Это, конечно, унизительно для женщины красивой и привлекательной — когда мужчина делает выбор в пользу более слабой соперницы. Или как вариант, мужчина пытается сначала занизить самооценку своей избранницы с помощью критики, обесценивания, насмешек, — т.е. снова унизить ее — и только потом предлагает близость. Это формирует у женщины устойчивую связь: быть красивой — значит подвергнуть себя унижению (психическому насилию) со стороны слабых мужчин и слабых женщин.

Соответственно, женщина либо принимает мужскую инициативу, либо не принимает. Во втором случае есть вероятность, что мужчина не примет отказ, и женщина снова подвергнется насилию, унижению — уже физическому. При этом насильник, конечно же, не соединяется с ее женским началом, но делает его недоступным для других. Для себя же он получает видимость победы. Естественно, для внешне привлекательных женщин риск подвергнуться физическому насилию выше, чем для непривлекательных.

Таким образом, для восстановления доступа к своей природе, женщина должна преодолеть страх физического насилия, или объективно понизить его вероятность. Чтобы избежать физического насилия, женщина избегает сильных агрессивных мужчин, и выбирает более слабых поклонников. Тех, чьей инициативой могла бы управлять. Как вариант, женщина пытается лишить мужчину инициативы, уверенности в себе и агрессивности, и только после этого соглашается на секс. Либо, что тоже не редкость, женщина приучается быть менее привлекательной, прячется под маску «серой мыши», чтобы соблюсти «целомудрие».

Происходит своего рода инверсия: из страха получить отказ мужчина выбирает слабую, не ресурсную для него женщину. Из страха насилия женщина выбирает слабого, безынициативного мужчину.

Таким образом, вызов мужчины — принять женский отказ как повод стать лучше, либо проявить настойчивость и решительность, рискуя встретить еще более решительный отпор. Мужской кошмар — это осознание, что «я недостаточно хорош для нее».

Вызов женщины — отказать слабому мужчине как проявление собственного достоинства, либо принять настойчивость сильного мужчины как признание своей женственности. В данном случае именно поражение, сдача сильному мужчине, ведет к истинной женственности. Практически это означает, что женщина отвечает прямым решительным отказом любому мужчине, которого считает слабым; и отвечает согласием мужчине достаточно сильному и в то же время достаточно чуткому, способному преодолеть сопротивление и проникнуть в ее суть, не разрушив. Быть привлекательной для всех, но отдавать себя избранным.

Итак, женское достоинство и самоуважение основано на ее праве отказать слабому мужчине, пуская в ход любые средства самообороны — зубы, ногти, подручные предметы и т. д. И на ее праве принять сильного мужчину без ложной скромности и объяснения причин. Просто потому, что он ее достоин.

На уровне ощущений критерий прост. Это сексуальное влечение. А точнее — готовность родить от него детей. «Как понять, что мужчина вам нравится? Приходите домой, снимаете трусы, подбрасываете к потолку. Прилипли — значит, нравится!» Если мужчина, которого женщина хочет, не проявляет к ней интерес… обычно женщина просто идет дальше, и это нормально. Женский кошмар комплементарен мужскому — «он недостаточно хорош для меня».

Мужское достоинство и самоуважение основано на умении не размениваться на женщин без достоинства; проявить настойчивость с достойной; принять отказ как временное поражение, чтобы стать лучше и попробовать снова. Целостному мужчине нет смысла применять физическое насилие — это будет разновидность мастурбации. Эмоционально и физически раздавленная женщина не может стать достойным партнером. В данном случае критерий сексуального влечения не годится, и критерий рождения детей — тоже. Критерием будет готовность родить детей и воспитывать их вместе, заботиться, быть рядом. Хотеть многих, но выбирать единственную.

Обратите внимание — для женщины критерий выбора мужчины не включает его готовность быть рядом. Эта потребность есть у женщины по умолчанию. Женский критерий — готовность родить от него детей, даже если завтра война и он не вернется.

Однако это все слова. Для подключения к глубинным ресурсам мужского и женского, нужно не просто понять, как это работает, а эмоционально прожить и трансформировать всю глубину женского унижения, и всю глубину мужской отверженности. Но поскольку эти барьеры не родовые, а гендерные, требуется очень много энергии для их преодоления. Именно для преодоления барьера унижения и общественного порицания, для воссоединения со своей глубинной, тщательно забытой и давно осужденной женственностью, некоторые женщины выбирают карьеру «девушки легкого поведения» — стриптиз, проституцию, индустрию порно. Хотя есть и более мягкие варианты.

Мужчины проживают социальное отвержение иначе — например, через социальный бунт, конфликты с законом или саморазрушение, алкоголизм. Поскольку этот выбор делается не осознанно, он редко приводит к психической целостности.

Внутри отношений. Сценарии созависимости

Если отношения все же случились, ситуация несколько меняется. Внутри отношений у женщин проявляется страх брошенности. У мужчин преобладает страх психического насилия. Это также общегендерные страхи, которые могут усиливаться при передаче по роду.

Напомню, что на каждый из страхов может быть два типа активной реакции, которые можно условно назвать агрессивной и манипулятивной; и один тип пассивной реакции.

Агрессивная реакция на страх брошенности — это попытка захватить и удержать партнера силой, напором. Манипулятивная реакция — это удерживание партнера через чувство вины или чувство долга. Пассивная реакция — удерживание партнера через самоунижение, беспомощность и жалость, позиция жертвы.

Агрессивная реакция на страх насилия — самому стать насильником. Пассивная реакция — максимальное дистанцирование и уход от прямого контакта.

При этом я упрощенно полагаю, что женщина демонстрирует активно-манипулятивную реакцию, а мужчина — активно-агрессивную; в реальности бывает и наоборот. Итак, женщины: страх брошенности, активная или пассивная реакция. Мужчины: страх насилия, активная или пассивная реакция. Чтобы сэкономить буквы, обозначу их как БА/БП (брошенность активная / пассивная) и НА / НП (насилие активное / пассивное). Формально можно предположить четыре сочетания этих страхов. А именно.

Ж-БА + М-НА это острые взрывные отношения, схватка, конкуренция. Длительные отношения маловероятны.

Ж-БП + М-НП это пассивные отношения, союз двух «ждунов». Вечная неопределенность.

Ж-БА + М-НП женщина активно затягивает партнера в отношения, удерживает его там, потому что боится остаться одна, быть брошенной. Для партнера такая активность –форма насилия, в ответ он попытается дистанцироваться, сбежать. Женщина догоняет, мужчина убегает. Это сценарий созависимости №1.

Ж-БП + М-НА женщина «выпрашивает» близость, самоунижаясь и принимая на себя мужскую агрессию и насилие. При этом она же эмоционально отдаляется от агрессора. Мужчина, соответственно, нуждается в партнерше-жертве, чтобы сливать в нее свою агрессивность, подтверждать свою состоятельность и скрывать свою слабость, собственный страх насилия. Мужчина как бы догоняет, женщина как бы убегает. Это сценарий созависимости №2.

В обоих сценариях созависимости получаются качели: есть энергия — болезненное взаимодействие усиливается; энергия закончилась — партнеры расползаются но норам зализывать раны.

Нужно ли говорить, что мы всегда получаем то, чего боимся? Страх брошенности рождает брошенность, страх насилия рождает насилие. Точнее, не так: Страх брошенности напрямую рождает насилие, страх насилия рождает брошенность, но поскольку в отношениях встречаются оба страха, в результате получаем и то, и другое. Полный комплект.

Эта схема, навскидку, описывает не менее 90% всех пар, которые я помню. Различия могут быть лишь в степени проявленности страхов, и в силе компенсаторной реакции.

И конечно, ни один из перечисленных вариантов не тянет на здоровые отношения.

Вообще, вход и выход из отношений регулируется не столько силой страхов, сколько типом реакции на них. Так, в случае со страхом отвержения у мужчин одной из возможных реакций будет — «сыграть на упреждение» и первым отвергнуть партнершу. Аналогично со страхом брошенности у женщин — одной из защитных реакций будет разрыв отношений по собственной инициативе. Бросить самой, чтобы не бросили тебя.

Подобная «игра на упреждение» существует и для страхов насилия, и заключается она в превентивном контроле и подавлении партнера; эта игра, как раз, укрепляет «отношения», хотя бесконечно далека от близости.

В случае, если преобладающей реакцией на стресс является «зависание», любые устойчивые отношения оказываются невозможными, т.е. избегаются. Могут возникать весьма болезненные кратковременные отношения, которые лишь усилят первичную шоковую реакцию. Это не значит, что отношения не строятся только по этой причине. Но этой причины достаточно, чтобы сделать отношения невозможными.

Таким образом, мы видим, что «отношения» в общепринятом понимании чаще регулируются взаимными страхами партнеров, и автоматическими реакциями на страхи. Как бы красиво и романтично это не выглядело со стороны — это еще не любовь.

Страх как незрелость понятийного мышления

Очевидно, что для создания не то что гармоничных, но хотя бы вменяемых отношений — оба партнера должны обуздать свои страхи, и нормализовать реакции компенсации.

И дело здесь не в том, что страх — какая-то страшная неприятная эмоция, или чувство. В своей работе я часто сталкиваюсь с тем, что рассматривая женскую часть поля, не могу найти в нем никакой опоры, никакой точки отсчета, откуда начинать. В основе поля лежит какой-то вязкий темный комок, который на все запросы отвечает что-то вроде одновременного да-нет-незнаю-можетбыть-отстаньте. За этим даже конкретную травму найти не удается, которую можно было бы проработать. Вообще никакой конкретики, никаких структурных элементов. Даже не избегание ответственности — понятия «ответственность», «избегание» и «избегающий» к этой штуке оказываются неприменимы.

Я бился над этим долго. И в результате, обозначил это явление как «слипшееся сознание». В том смысле, что если в сознании слабо развит навык дифференцирования, различения — ощущений, чувств, понятий — то все эти ощущения, чувства и понятия слипаются в одну кучу, эдакий разваренный пельмень. Где всё одновременно напоминает всё остальное. И такому сознанию обычно «нет, все понятно, но что конкретно (ты имело ввиду)?». Это скорее общее состояние сознания, неразвитость мышления. Никакая аналитика или терапия опереться на такое мышление не может.

Как это явление возникает — более-менее понятно, хотя понимание никак не влияет на способы решения. В основе лежит все тот же фоновый страх, или хроническая тревожность. Причем, если соответствующая травма была в личном опыте клиента — ее вполне можно откопать и проработать. А вот если она была на 2-3-4 поколения назад по роду…

Сильный страх парализует мышление. Сильный страх может перекрыть по интенсивности все остальные процессы, включая пиковые сигналы удовольствия и боли, которые должны зарядить сознание ребенка в процессе рождения. (В последнем случае это не страх ребенка, а страх матери, но гормональный фон-то общий…) Страх настолько силен, что боль уже не боль — а боль-страх, или страх боли… а удовольствие уже не удовольствие — удовольствие-боль, или страх удовольствия… все ощущения как бы «обволакиваются» страхом, в результате у мозга нет возможности сравнить их напрямую, и выявить различия. Сколько ни сравнивай, результат один — и там страх, и тут страх, различий нет.

Но если этот страх был еще у бабушек и дедушек — собственно память о травме не проявится у внуков и правнуков. А вот ПАРАЛИЗОВАННОЕ МЫШЛЕНИЕ проявится обязательно. И новым поколениям достается в сильно поврежденном состоянии тот единственный инструмент, с помощью которого эту задачу можно решить — собственно понятийное мышление. И вопрос лежит уже не в плоскости психологии, а в плоскости нейрологии.

Нарушение мышления довольно легко отследить, если мама демонстрировала активную реакцию на свои страхи, т.е. стремилась доминировать, тем самым подавляя сознание ребенка и загоняя его в узкое «стойло». Это сама по себе эмоционально заряженная ситуация, тут есть личная травма ребенка.

Если же мама проявляла пассивную реакцию — избегая любой конкретики и определенности, любого прямого контакта, прямых открытых вопросов и прямых открытых ответов — такое поведение может постепенно свести с ума и психически крепкого взрослого, у ребенка же вообще нет шансов. В простонародье такое поведение называют «ни мычит, ни телится». И вот такое «размазанное» поле читается крайне трудно.

В обоих случаях мужское поле оказывается подавлено или разрушено. Целостное мужское поле как раз и отвечает за определение границ и контрастов, и если сознание «слиплось» — значит, мужское поле полностью выключено, деактивировано. И зачастую, включить его сходу нельзя, нарушения слишком велики.

Начинать работу в таком случае нужно с самого начала — с формирования понятийного мышления, с умения находить различия и контрасты, дифференцировать свои ощущения (для начала), а также чувства и эмоции (в перспективе). Из рекомендуемых инструментов: хатха-йога в одиночестве (не в зале!), цигун, техники спонтанного движения, а также любые занятия, развивающие пространственное мышление и сложную моторику рук: игра на музыкальных инструментах, каллиграфия, рисование, лепка, скульптура, конструирование, моделизм, и т. п. Эти занятия постепенно натренируют мозг и подготовят его к собственно терапии.

Социальная природа страха

Итак, я утверждаю, что страх — скорее социальное явление, и возникает только в процессе общения с другими людьми. Давайте рассмотрим подробнее это явление, и следствия из него.

Во-первых, все перечисленные выше страхи — внешнереферентные, возникают только применительно к взаимодействию с другими. Я бы назвал их коммуникативными страхами. За пределами коммуникаций с другими, остаются ли хоть какие-то страхи? Складывается ощущение, что все фоновые страхи по своей природе — коммуникативные. В срединном канале (индивидуальности) никаких страхов нет. И здесь возникает парадокс. Принято считать, что особи сбиваются в стаю, потому что вместе безопаснее. Например, можно сообща защищаться от хищников. Но опыт показывает, что стаи далеко не всегда даже пытаются защититься от хищников — это требует высокой степени организованности, которая достижима только в сравнительно небольших группах. В больших группах, каждая особь в стае просто надеется, что следующей сожрут не её. Хотя тот факт, что вся добыча собралась в одном месте — только облегчает хищнику задачу. Таким образом, стая или социум обещают мнимую защиту от опасности, которая по большей части неотделима от стаи, социума. Членство в стае не дает никаких реальных бонусов для взрослой особи.

Страх как подавляющее, вяжущее волю и сознание состояние возникает только в группах. Это в общем и понятно: в момент опасности единичная особь моделирует поведение только себя и агрессора, а член стаи пытается предсказать поведение всей стаи. Это типичная «атака на отказ в обслуживании» (DoS-атака), на языке информационных технологий. Справиться с опасностью зачастую помогает досоциальный, индивидуальный инстинкт «забудь обо всех, думай только о себе» — в этом режиме решения принимаются очень быстро, почти мгновенно.

Тогда, для чего они вообще нужны, социальные группы? Доводы про «выживание слабых, стариков и детей» не особо актуальны — природа нашла много способов регулировать этот вопрос и за пределами групп. Тем более что в случае опасности первыми погибают именно слабые и больные, становясь своеобразным щитом для остальных. Таким образом, утверждение, что социум заботится о слабых особях из соображений высшего гуманизма — это лукавство. Социум готовит щит, с помощью которого, в случае опасности, прикроет сильных, высокоранговых, более значимых особей. Хотя возникает вопрос: а вот такая необходимость прикрываться слабыми — это действительно сила, или самонаведенная галлюцинация? Здесь становится очевидным, что тактические бонусы от собирания особей в стаи получает только тот, кто временно эту стаю возглавил. В человеческом сообществе, это не обязательно самая сильная и ценная особь. Скорее, самая хитрая. Всё. Все остальные тактически проигрывают.

Единственные ценности, которые мне удалось обнаружить в социальном — это собственно навык коммуникации, общения; а также навык многозадачности в противовес линейной скорости реакции. Применительно к нам, человекам, можно предположить, что как только эти навыки освоены — можно позволить себе с чистой совестью покинуть стаю и в дальнейшем строить общение не с абстракцией коллектива, а с каждым из его членов отдельно, один-на-один.

Во-вторых (если вы еще не забыли, что было «во-первых»). Мы имеем страх отвержения у мужчин и страх насилия у женщин ПЕРЕД встречей, т.е. когда они еще раздельно, но начинают сближаться. И наоборот, мы имеем страх брошенности у женщин и страх насилия у мужчин ПОСЛЕ встречи; если точнее — после того, как они уже СЛИЛИСЬ, стали «МЫ ВМЕСТЕ». В точке встречи происходит инверсия страхов, и инверсия гендерных ролей, о чем я уже много раз писал другими словами под другим углом. И ДО, и ПОСЛЕ — это формы отношений, только дистанция разная. «Мы раздельно» и «мы вместе» — это формы отношений между двумя.

И ни то, ни другое не является близостью. Это либо разделенность, либо слияние, но не близость. А где же тогда собственно близость?

Там, в точке контакта. Когда двое уже приблизились, но еще не слились. Тончайшая грань между «вместе» и «раздельно». И на этой грани есть свой страх — страх падения. Потому что грань тонка, ветры дуют, и happy end никто не обещал.

Глубины страха. Чувство безопасности и другие приятные чувства, как понижение градуса тревожности

Как же определить, с какой мотивацией мы вступаем в отношения, из страха или из любви? Обычно мы искренне верим, что из любви. Потому что делать что-то из страха — это фу, как некрасиво. И если избавиться от страха трудно, то перестать его замечать как причину своих поступков — сравнительно легко.

Чтобы понять свою истинную мотивацию, достаточно вспомнить одно правило: любые внешние референции либо основаны на страхе, либо ведут к нему. Почему так — я достаточно подробно объяснил выше.

Это значит, что если женщина ждет от мужчины безопасности, денег, счастья, смысла жизни и т. д. и т. п. — она действует из страха, и движется к страху.

Если мужчина ждет от женщины заботы, комфорта, удовольствия, подтверждения его статуса — он действует из страха и движется к страху.

Любое ожидание от другого человека, озвученное явно или скрытое даже от самого себя, включая надежды и мечты — имеет в своей основе страх. Более того, в нем фактически нет ничего, кроме страха. Страх отпускает лишь на короткое время, когда мы внезапно получаем то, что нам нужно. В этот момент мы испытываем радость, удовлетворение, даже счастье — только потому, что градус тревожности ненадолго снижается. Цитируя любимого мною В. Пелевина, «засунутый в зад паяльник остывает со ста градусов примерно до семидесяти пяти». Через несколько минут он разогреется снова. И мы не управляем этим процессом. Но пока паяльник остывает — мы даже видим в этом любовь.

Значит ли это, что нужно заменить ожидания от других на ожидания от себя? Те, кто пробовал — что у вас получилось? Я уверен, что в долгосрочной перспективе — ничего не получилось. Т.е. переделать себя под свои же ожидания можно, но стать счастливее таким образом — нельзя.

Потому что все наши «ожидания от себя» — лишь отражение чужих ожиданий от нас. В общем случае, маминых и папиных. Если они не сбываются — нас ждет такое же разочарование.

Где же выход?

А выход мне видится только в одном — заменить страх любопытством. Заменить избегание влечением. Преодолеть любые ожидание от других и себя — изучением. Исследовать мир, людей, себя, и границы своих возможностей.

Вместо «я должен переделать других, чтобы получить то, что хочу» — «интересно, что я почувствую, взаимодействуя с тем или иным человеком или ситуацией?».

Вместо «я должен переделать себя, чтобы получить то, что хочу» — «интересно, что я почувствую, если изменю себя вот так и вот так?».

Обратите внимание — не «что я получу», а «что я почувствую». Стремление к обладанию тоже основано на страхе, в то время как чувствование есть прямой контакт с реальностью, который требует смелости.

Совершенно очевидно, что страх по своей природе рационален, он служит выживанию. А влечение — иррационально, оно не служит выживанию. Оно служит жизни. Почему мне страшно? На то есть тысячи причин, объективных и не очень. Почему мне интересно? Этот вопрос не имеет смысла. Только потому, что еще не познано.

Страшно? Мне тоже. Но как я уже писал, страх как первичная реакция — это нормально, избавиться от него вряд ли возможно и в общем не нужно. Важно лишь, на чем мы основываем свои решения — на избегании или влечении. На ожиданиях или интересе. На страхе или на любви.

Промежуточные итоги

Прежде чем двигаться дальше, давайте подведем промежуточные итоги. Что мы поняли о природе страха.

— Постоянный фоновый страх (тревожность) — это не реакция, а привычка. Также как и любознательность.

— Постоянный фон тревожности тормозит развития сознания.

— Хронический страх и тревожность — эхо отношений с родителями (а вовсе не с миром).

— Родители подменяют фактический опыт ребенка своими наставлениями, считая это заботой.

— Фоновый страх и тревожность имеют социальную природу, т.е. проявляются лишь в отношениях — с одним человеком или коллективом.

— В отношениях с коллективом, и в отношениях один-на-один — проявляются разные наборы страхов.

— Страхи толпы/коллектива — эхо страха перед материнской (женской) фигурой.

— Страхи отношений один-на один — эхо страха перед отцовской (мужской) фигурой.

— Спрятаться от страха в отношениях любого типа невозможно по определению, скорее наоборот.

— В центральном канале индивидуальности, который соответствует асоциальной субличности и бытию наедине с собой, страха нет.

— Страх быть наедине с собой, по сути избегание индивидуальности, существует только в социальных субличностях.

— Хроническая тревожность и фоновый страх соответствуют низкой адаптивной способности, т.е. являются качеством неразвитого сознания.

— Для неразвитого сознания, понимание происхождения страхов не помогает от них избавиться. На этом уровне психология не работает.

— Для неразвитого сознания, все «положительные» переживания возникают лишь как временное понижение градуса тревожности.

— Отношения, основанные на страхе, ведут к слиянию и созависимости.

— И наоборот, реальная близость может быть основана только на влечении, интересе и бесстрашии.

— Активная реакция на страх похожа на смелость, но не является ею. Сравните: заниженная, завышенная и адекватная (автореферентная) самооценка.

— Манипулятивная реакция на страх похожа на пассивность (слабость), но не является ею.

— Страхи можно перерасти, завершив формирование сознания.

— Для этого нужно: выйти из парадигмы отношений родитель-ребенок, научиться доверять своим ощущениям, сформировать и стабилизировать индивидуальность как умение быть наедине с собой, освоить большое количество разносторонних навыков, сделать мозг пластичным и обучаемым.

Как перерасти страхи и сделать мозг пластичным и обучаемым, т.е. бесстрашным — я достаточно подробно описал в своих книгах «Краткое руководство по самореализации» и «Решение родительского конфликта». Дальше в этой книге я опишу, что происходит в отношениях, если эта работа проделана не была. А также, как и куда двигаться дальше, если она, о чудо, была проделана в полном объеме. Иными словами — что такое близость и как ее готовят.

Часть II. Типы личности

Принцип типирования

По типу энергоструктуры, а если точнее, по энергоинформационной конфигурации ядра личности, людей можно условно разделить на несколько типов. Я пытался ассоциировать их с известными «аналитическими типами личности», но вдруг понял что 1) никто толком не знает, сколько их, этих типов и 2) их описания в популярной литературе исключительно расплывчаты и противоречивы. Опишу свое виденье вопроса.

Я визуализирую личность как пространство (обычно темное), в центре которого присутствуют устойчивые структурные элементы, своего рода инварианты, «точки отсчета» личности. Совокупность этих «точек отсчета» я назвал ядром личности. Логично было бы ожидать, что точка отсчета должна быть одна, и должна быть достаточно четкой. На практике это не так. В первом приближении, мне удалось выделить такие варианты:

1. Один четкий элемент.

2. Несколько (обычно от трех до шести) элементов меньшего размера.

3. Размытая область ядра без видимых четких структур.

4. Ядро отсутствует.

Анализируя содержание ядер, я пришел к выводу, что это не идеи, установки или ценности. Это глубже. Это — способ построения причинно-следственных связей. Рассмотрим это подробнее.

Первый тип предполагает, что между любыми двумя событиями может быть одна и только одна истинная причинно-следственная связь, природа которой объективна и независима от внутренних установок субъекта:

Второй тип предполагает, что между двумя событиями всегда существует несколько равнозначных (равновероятных) сравнительно устойчивых причинно-следственных связей, природа которых скорее субъективна:

Третий тип предполагает, что между двумя событиями существует неопределенная, нечеткая, достаточно произвольная причинно-следственная связь, природа которой не может быть исследована. Такую связь еще можно назвать «блуждающей»: она возникает ненадолго, произвольным образом, и быстро распадается:

Четвертый тип полагает, что между двумя событиями не может быть прямых и явных причинно-следственных связей. Связь если и формируется, то чрезвычайно окольными путями:

Если вместо событий А и Б представить нейроны головного мозга, то окажется, что описанные типы соответствуют принципиально разному способу соединения нейронов. И предложенные установки типов не являются убеждениями, на которые можно влиять. Это базовый механизм мыслительного процесса. Аппаратная конфигурация мозга.

По преобладающей энергетике:

• I — ментальный,

• II — эмоциональный стабильный,

• III — эмоциональный нестабильный,

• IV — витальный (сенситивный).

От I к IV интроверсия убывает, а экстраверсия растет. Есть некоторая корреляция с типами реакции на стресс: тип I скорее соответствует реакции «замирания», тип II — пассивной адаптации или «бегства», тип III — вынужденной адаптации (аутоагрессии), тип IV — активной (агрессивной) реакции типа «бей».

Описанные типы представляют собой не линейную шкалу, а своего рода кольцо: при определенных условиях тип I может перетекать сразу в тип IV и наоборот. Абсолютный интроверт, полностью ушедший в себя и научившийся тотально не замечать других людей, нейрологически неотличим от предельного экстраверта, настолько увлеченного своим «сиянием» и самопрезентацией, что так же не замечает других людей.

У разных типов личности характерно различается способ построения отношений с любой идеей или концепцией, включая концепции «Я», «Ты», «ОН (а)» и «отношения». Любую концепцию:

• тип I попытается описать максимально четко, однозначно и без эмоций;

• тип II — несколькими равнозначными альтернативными способами, ассоциируя с чувствами;

• тип III — максимально размыто, эмоционально и с драматизмом;

• тип IV — как угодно, лишь бы не обозначить свое личное мнение, отношение и позицию.

Любую новую концепцию каждый из типов также способен воспринять только в том случае, если она описана на его языке, т.е. структурно так, как он описал бы ее сам. Способ описания / восприятия концепций разными типами личности — это очень важный момент, мы будем возвращаться к нему позднее.

Для удобства восприятия, имеет смысл ввести названия более благозвучные, чем «тип Х». Можно было бы использовать известные названия аналитических типов личности, но, как я уже отметил, их описания в популярной литературе весьма противоречивы, а термины типа «шизоид», «истероид», «нарцисс» и т.п., звучат несколько негативно, скорее как диагнозы. Тем не менее, многим они привычны, и я решил их оставить, с одним важным замечанием. Предлагаемое мной типирование основано на внутреннем устройстве психики, а не на внешних проявлениях. В противоположность традиционному типированию. Результаты порой не совпадают. Потому что те же нарциссизм или шизоидность могут быть выученными ролями, которые меняются в зависимости от ситуации; однако базовый способ мышления практически не меняется.

Поэтому, я предлагаю следующие двойные названия, так чтобы читатель мог выбрать для себя наиболее удобный вариант:

• Тип I — ментальный / шизоид;

• Тип II — интуитивный / чувствующий;

• Тип III — эмоциональный / истероид;

• Тип IV — сенситивный / нарцисс.

Развернутое описание каждого типа я дам позднее.

В условиях сильного социального давления, типы могут мимикрировать, притворяясь чем-то другим; в большинстве случаев это лишь видимость. Поэтому нужно различать собственно тип личности как глубинную особенность мыслительного процесса, и временное эмоционально-ментальное состояние.

Здесь я описываю «чистые» типы, но в реальности они встречаются редко. Обычно личность проявляет черты нескольких (чаще двух) смежных типов, тяготея к одному из них; при этом, типы I и IV также считаются смежными. Влияют и гендерные особенности: так, типы I и IV встречаются среди мужчин чаще, чем среди женщин.

Ясно также, что все эти типы — отклонения от целостности, способы приспособления и защиты от травм. Целостная личность берет некоторые черты у каждого из них, но не доводит до абсурда.

Безусловно, существуют вполне четкие условия и предпосылки к формированию того или иного типа личности. Разбор этих предпосылок интересен лишь специалистам. В данном случае нам важно понимать следующее:

— тип личности — это не морально-этические нормы, а скорее особенность функционирования мозга;

— изменить тип личности после того, как мозг сформирован (возраст 7 лет), очень трудно;

— достичь полного взаимопонимания между разными типами личности также довольно трудно;

— по умолчанию, ни один из типов не осознает свои особенности — мышление как процесс не может осознать само себя;

— каждый тип личности подсознательно полагает себя единственно правильным, а все остальные — отклонениями, которые нужно исправить;

— каждый тип имеет систему защиты, и достаточно агрессивно реагирует на любые попытки изменить свою структуру, в том числе изнутри;

— Ни один тип личности не лучше другого, все они — разные способы описания реальности, точнее — способы бегства от ее травмирующих аспектов, ограничения восприятия, и каждый обладает своими особенностями, которые хорошо бы знать и учитывать;

Тип I «Ментальный»

Этот тип личности также называют шизоидным. Он имеет одно четко обозначенное информационное ядро. Верит, что между любыми двумя событиями существует одна и только одна истинная связь. Мыслит по принципу «бритвы Оккама» — наиболее очевидная связь является наиболее вероятной, и даже единственно верной.

Как следствие, плохо понимает намеки, манипуляции и скрытые контексты. Автоматически воспринимает все услышанное буквально. Концепция лжи, и особенно — сознательной лжи, не умещается в его сознании. Нормально понимает только прямые открытые сообщения от первого лица, без скрытых смыслов и искажений. Более того, любые обращения интерпретирует как «прямые, открытые, от первого лица, без скрытых смыслов и искажений», вследствие чего исключительно уязвим к чужим манипуляциям и лукавству. По той же причине, избегает эмоций — они (совершенно справедливо) кажутся ему чем-то нечетким, размытым, беспорядочным.

Мало вариативен, ментально упрям. С большим трудом меняет свои убеждения. Выбрав для себя единственную идею, будет придерживаться ее до последнего и сделает все, чтобы ее сохранить, даже после того, как убедится в ее ошибочности; с трудом признает свою неправоту. В частности, если тип I решает, что он «в отношениях», он сделает все возможное и невозможное, чтобы сохранить отношения — даже ценой собственной психики и физического состояния. Однажды составив план действий, категорически не склонен его менять без исключительной необходимости в виде объективно непреодолимых внешних обстоятельств, вроде конца света или атомной войны. По этой причине, заранее просчитывает все возможные отклонения и риски, и старается подстраховаться. Если что-то идет не по плану, склонен менять и переделывать именно себя и свое отношение к происходящему, но не внешнюю реальность (пассивная адаптация).

В целом, воспринимает реальность ментально, скорее как идею, а не феномен. По умолчанию, склонен пренебрегать сенсорными ощущениями и потребностями в них. По этой причине, неприхотлив и вынослив, может долго игнорировать физическую усталость, дискомфорт и боль. Заботой о себе скорее пренебрегает.

Старается мыслить четко, тщательно определяя и отграничивая понятия, и скрупулезно выстраивая связи между ними. Старается соблюдать чистоту и высокую степень организации и порядка в своем внутреннем мире, в своих мыслях. При этом, во внешнем пространстве может развести хаос любой степени сложности, просто от пренебрежения. Внешнее пространство «шизоида» (тип I) скорее напоминает внутреннее пространство «эмоционала» (тип III), его типа-антагониста. (Это общее правило: внешнее пространство личности любого типа как бы повторяет внутреннее пространство типа-антагониста, и наоборот).

Метафорически, тип I — это «внутреннее без внешнего», «Я» без «ОНИ». Нацелен на восприятие своего внутреннего мира, при этом внешний мир как бы вторичен. Поэтому, непроизвольно склонен считать себя тайным центром вселенной, причиной всех негативных событий и единственным шансом на спасение мира. Такое поведение является компенсаторным — внутри тип I чувствует себя скорее никому не нужным и незначимым. Принимает все на свой счет (интроекция). Принимает на себя всю ответственность, до которой сможет дотянуться. При этом склонен наделять мир структурными особенностями, присущими его собственному мышлению (проекция): верит, что мир должен быть четким, логичным, упорядоченным, у всего должен быть смысл и цель. Структурность, логичность — его вклад в реальность, и этот свой вклад «шизоид» может навязывать достаточно агрессивно, крайне болезненно реагируя на отвержение его логики окружающими.

В общении, тип I склонен строить отношения строго один-на-один; может неосознанно производить «Я-ТЫ» -подмену, выдавая мысли собеседника за свои и наоборот.

Из положительных качеств этого типа, которым стоило бы научиться: четкость мышления, умение фокусироваться; способность к самоанализу; тщательная дифференциация понятий; хорошо осознаваемые причинно-следственные связи; умение планировать; умение видеть и страховать риски; последовательность и настойчивость в достижении задуманного; выносливость (и психическая, и физическая); ответственность; верность; честность; прямота; ментальная открытость.

Однако, эти же качества, будучи чрезмерно раздутыми, являются и слабой стороной данного типа личности: низкая пластичность мышления; упрямство; склонность зацикливаться на одной идее и терять пространство вариантов; неспособность переоценить свои взгляды; низкая терпимость к инакомыслию; уязвимость ко лжи и манипуляциям; пренебрежение своим физическим состоянием; склонность игнорировать окружающих с их потребностями; трудности с различением чужих эмоций; эмоциональная и сенсорная отстраненность; склонность видеть мир более определенным и упорядоченным, чем он есть (мнительность, теории заговоров); гиперответственность и контроль.

Нетрудно видеть, что преимущества и недостатки данного типа (как и любого другого) являются по сути одними и теми же качествами, сторонами одной медали; разница лишь в степени выраженности и области применения. Эти качества являются инструментами личности, и сами по себе не хороши и не плохи; все зависит от квалификации «пользователя».

Тип II «Интуитивный»