Это даже не умрёшь

От автора

По просьбе издателя, несколько слов о том, почему я взялся за эту книгу.

Причины две. Здесь я расскажу об одной из них.

Нет: я не имел никакого отношения к проекту «Лазарь». Не работал в Каролинском институте. Никогда не служил в спецслужбах. Не был телохранителем Егора Веденеева. Не состоял в ДДДГГ — Движении добровольных друзей Георгия Грибового. Всё это делали другие люди. О том, что происходило десять лет назад, они рассказали в собственных книгах.

Да: о каждом из участников событий, с кем я (был) знаком, уже неоднократно писали.

Но писали на полях. Писали, словно о тех актёрах, которые появляются на экране только один раз где-то в первой серии, чтобы сказать «К вам посетитель, мистер Кларк», а затем уступить место другим, большим людям с большими делами.

Без некоторых больших людей не обошлось и здесь. Но в целом, я хотел написать не о тех, кто пытался дирижировать известными событиями, а о тех, на кого эти события обрушились. О тех, кого они так или иначе придавили.

Значительная часть текста не претендует на стопроцентную достоверность. Я старался, в меру способностей, писать роман, а не историческую хронику. Мне хотелось, чтобы эта книжка стояла под табличкой «Современная проза» (заранее прошу прощения у настоящих писателей за такое соседство) и попадала в руки людей, которые не заглядывают в отдел исторической литературы.

Вторая причина в послесловии. Если невмоготу, смотрите сразу. Но я прошу — нет, умоляю вас сначала прочитать книгу.

Во всех огрехах и несуразностях текста вините меня. За все достоинства, если таковые найдутся, благодарите тех, кто мне помогал:

Татьяну, Анатолия и Ивана Смирновых,

Екатерину Бардышеву,

Олега Новикова,

Викторию Вронскую

и, разумеется, мою жену Лену.

Прости меня, Ленка.

Часть первая. Заражение

Вступление

В апреле 2000-го в моего друга по имени Олег влюбилась одна на вид никак не замечательная девушка по имени Зина.

Дальше, на посторонний взгляд, произошло вот что. Влюбившись в Олега, Зина стала активно надеяться на его взаимность. Она сама сделала первый шаг, то есть взяла и написала Олегу трогательное послание. В послании Зина говорила о том, что Олег ей очень нравится, хотя она понимает, что она ему совершенно безразлична, но всё же не будет ли он любезен дать ей знать в самом ближайшем будущем, есть ли у неё хоть самый незначительный шанс завоевать его симпатию.

— Воительница симпатий, мммать, — подумал и позднее сказал мне Олег. Он мог бы проявить понимание и окутать Зину взаимностью, если бы Зина была не Зина, а совсем другая девушка. Но она не была другой девушкой. Поэтому Олег не проявил никакого понимания. Он взгрустнул и стал Зину последовательно избегать.

Не могу сказать наверняка, как Зина истолковала такое поведение Олега. Скорее всего, она решила, что он скрывает свои истинные чувства в силу какой-нибудь природной застенчивости и надо помочь ему сделать ответный шаг. Она стала звонить Олегу в разные времена суток, приглашать его на свои многочисленные дни рождения, Первое мая, День города и День независимости. Олег искренне мучился, жаловался мне на свою горькую долю и отзывался о Зине нелестно. Отзывался, конечно, за глаза. В общении с ней он вынужден был соблюдать вежливость и щадящую линию поведения. От приглашений Зины он отбивался ссылками на важные дела. Так у Зины сложилось представление о неимоверной деловитости Олега. И она стала любить его ещё сильней.

Полгода Зина не оставляла попыток взять симпатию Олега с ходу. Однако с той стороны, откуда она вела наступление, симпатия Олега была неприступна. Во всяком случае, для Зины. Выслушивая приглашение за приглашением, Олег постепенно терял флегматичность и не раз порывался доверительно объяснить Зине, что лучший способ завоевать его симпатию — оставить его в вечном покое и найти другой объект любви.

До поры до времени Олега сдерживало человеколюбие. Потом его стали сдерживать мои рассуждения о незавидности положения Зины и ранимой девичьей натуре. Потом — совсем недолго — его сдерживала привычка. В конце концов Олег выработал иммунитет ко всем сдерживающим факторам и решился.

20-го декабря, возвращаясь с работы домой, он, как обычно, случайно встретил Зину неподалёку от метро. Зина окатила его лишённой рассудка улыбкой и начала щебетать о том, как приятно вот так вот случайно встретиться. Потом Зина принялась приглашать Олега на празднование католического рождества, Нового года, православного рождества, Старого нового года и Нового года по лунному календарю. Олег вскипел и, бурля, попросил Зину — попросил громко и отчётливо — оставить его в покое, навсегда. В этом случае, пообещал Олег, он будет ей очень благодарен и его симпатия будет беспредельна. Высказавшись, а также пожелав Зине счастливых новых годов, Олег осторожно обогнул её и побежал домой, пока не началось что-нибудь нехорошее.

Убедительная просьба Олега повергла Зину в отчаяние. Ей долго не хотелось расставаться с последними лохмотьями надежды, но делать было нечего: она любила его безоглядно и высоко ценила его мнение. Всякий смысл из жизни улетучился, внутри поселилось грызущее сожаление, работа превратилась в фабрику пыток, все стали казаться врагами, аппетит исчез. Оставшееся до Нового года время она напряжённо думала, как бы получше оставить Олега в покое. Перебрав немало вариантов, Зина в конце концов остановилось на самом верном способе. В ночь с 31-го декабря на 1-ое января, в квартире подруги, где происходила весёлая новогодняя вечеринка, Зина повесилась, официально прожив на разноцветном свете двадцать два с половиной года.

Новый год

Первооткрывателем висящей Зины совершенно случайно стал молодой человек по имени Антон. Первого января, в восемь часов вечера, он неуверенно проснулся, отодвинул ближе к стене девушку по имени Юля, слез с дивана, надел штаны, прокашлялся, начал спускаться по узким деревянным ступенькам и, увидев Зину, немедленно рухнул на пол.

Пол был отдалён от потолка почти на 4 метра; в промежутке находился сколоченный из досок и подпираемый балками второй этаж. Он простирался над половиной комнаты и был ограждён перилами. К этим перилам Зина старательно привязала толстый узловатый шнур от утюга, нацепила на себя петлю и спрыгнула со ступенек. Петля была затянута очень неумело, поэтому Зина умирала в течение восемнадцати минут — крича, хрипя, размахивая руками и вращаясь вокруг своей оси. На восемнадцатой минуте всё вдруг встало на место: шейные позвонки хрустнули, конечности Зины постепенно перестали дёргаться, и комната снова наполнилась музыкой и веселящимися голосами из-за стены. На протяжении новогодней ночи двери комнаты периодически открывались и внутрь заходили люди — всегда в чётном количестве. Свет при этом не включался, и Зина оставалась незамеченной, несмотря на ощутимый запах мочи. Постепенно карнавал затих. Часть гостей разошлась искать дальнейших развлечений, часть пребывала в состоянии сильного алкогольного опьянения, часть легла спать, и поэтому в течение всего маленького тусклого дня Зину продолжали не замечать.

Поднявшись с пола, Антон бросился к тому месту, где, по его представлениям, мог находиться выключатель. Ещё минуты две Антон спотыкался, ударялся о стены и предметы и убеждал себя в том, что черневший на фоне окна силуэт — это невинная новогодняя шутка. Ну, например, чучело Деда Мороза, повешенное за низкое качество подарков. Когда его рука нащупала выключатель, Антон был почти уверен в этой версии.

Зина висела лицом к входной двери. Лицо, к счастью для Антона, скрывали растрепавшиеся чёрные волосы. Антон взобрался обратно на второй этаж, попытался разбудить девушку Юлю, потом снова спустился, задел Зину рукой, выбежал из комнаты и встал на четвереньки у двери ванной. Его рвало недолго, но громко и мучительно.

На шум прибежала дремавшая на кухне хозяйка квартиры, по имени Катя. Пристально поглядев на лужу рвоты, Катя открыла Антону дверь в ванную, помогла ему встать и поинтересовалась, что он пил и ел накануне. Антон сказал, что ел её собственную стряпню и пил ею же купленное шампанское и высококачественные болгарские вина и русские водки, но что дело не в этом, а намного хуже. Он прополоснул рот, переступил через вонючую лужу и продемонстрировал Кате тело Зины, всё ещё качавшееся под действием его толчка.

Катя вскрикнула, разрыдалась, приказала Антону куда-нибудь позвонить, вытерла слёзы и заставила себя подойти к Зине. Ноги Зины находились сантиметрах в пятнадцати от пола. Катя была на пятнадцать сантиметров выше Зины, и их лица оказались на одном уровне. Катя убрала волосы с лица Зины, справилась с тошнотой и стала осматривать Зину и её окрестности на предмет предсмертной записки.

Катя училась на шестом курсе медицинской академии.

Безжалостно скомканная записка нашлась на полу в дальнем углу комнаты. Катя решила, что Зина намеревалась отправиться в вечность, сжимая её в руке. Записка занимала обе стороны тетрадного листа и изначально была многословной, но в последнюю минуту Зина, по-видимому, решила быть краткой и тщательно зачирикала большую часть написанного:

«Мама! Прости меня, если сможешь… Это очень глупо, я знаю, но видно так уж мне на роду написано… Катя, извини за испорченную вечеринку. Ребята, простите за испорченный Новый год… Олег, не думай, что ты виноват в моей смерти. Это я сама такая дура… Прощай!» — таков был оставленный текст.

— Дура, — всхлипнула Катя. — Ну и дура. Вот уж действительно дура.

Катя знала Зину год и два месяца. В некотором смысле — очень некотором — она была её лучшей подругой. Зина поверяла Кате свои секреты. Та всегда слушала невнимательно, думая о своём. Страсть к Олегу, однако, упоминалась так часто, что её невозможно было игнорировать.

Олега Катя знала совсем поверхностно, но могла представить его вероятные взгляды на женское обаяние Зины. Кроме того, теперь она полностью разделяла его вероятное мнение об умственных способностях Зины.

— Я позвонил, — тревожно сообщил Антон.

— Куда?

— В скорую.

— А в милицию позвонил?

— В милицию?… — Антон потупил глаза. — Может, это… Может, в милицию не надо?

— Может, вообще никуда не надо звонить? А? Снимем её сейчас, запихнём в мусоропровод. Потом дальше будем праздновать. Как, ничего идея? Тебе нравится? Ещё один придурок! Иди звони, идиот!

— … Чего ты орёшь на меня?! Я её, что ли, повесил? Я не буду звонить в милицию. Ты тут хозяйка, ты и разбирайся. Я тут вообще ни при чём. Я эту дуру не знаю даже. Меня вообще Юлька притащила. Разгребайте сами своё говнище.

Антон вышел из комнаты и стал искать в прихожей свою одежду. Катя швырнула записку в кресло, бросилась вслед за ним и начала давить на то, что от общения с милицией ему всё равно уже никуда не деться. На их крики из трёх других комнат сбежались ещё шесть человек.

Чтобы прояснить ситуацию для вновь проснувшихся, Катя распахнула дверь в комнату, и оттуда вылетела полуголая девушка Юля, уже вошедшая в курс дела. Юлю и ещё одну девушку пришлось долго успокаивать и поить валерьянкой. Пока Катя занималась этим, передумавший уходить Антон и полноватый, узкоплечий молодой человек по имени Борис перерезали шнур от утюга. Тело Зины с грохотом сложилось на полу. При виде лица Зины Антона ещё раз стошнило, и он пошёл принимать душ. Все остальные собрались в гостиной и стали дружно зевать, мрачно смотреть друг на друга и пить пиво. Девушка Юля после долгого неразборчивого лепета вскочила, оделась и убежала из квартиры, истерично извиняясь.

Через сорок пять минут приехала милиция. Недовольная жизнью бригада скорой помощи появилась через сорок пять минут после милиции.

Тут обнаружились две в разной степени удивительные вещи. Во-первых, никто, включая гостеприимную хозяйку, не помнил, когда Зина появилась в квартире. Более того, Катя даже не могла вспомнить, как и когда она приглашала Зину и приглашала ли вообще. В ответ на соответствующие вопросы все озадаченно переглядывались и качали головами. Милиция поинтересовалась, не был ли ещё кто-нибудь на вечеринке, и Катя хотела по-товарищески избавить ушедшую часть компании от неновогодних впечатлений, сказав, что никого больше не было, но девушка по имени Лена, страдающая от неординарного похмелья, с готовностью начала перечислять всех по именам и контактным телефонам. У неё была очень хорошая память. Тогда Катина память тоже внезапно просветлела, и она отчётливо вспомнила, как Зина пришла где-то в районе одиннадцати, поздравила её с Новым годом и выпила вместе со всеми два бокала шампанского.

— Два? — переспросила милиция.

— Да. Точно два. Я хорошо помню.

— Больше ничего она не пила?

— Ну… Трудно сказать… Я за ней не следила.

— А пришла она какая?

— Трезвая. Ну, на вид, во всяком случае.

— …Вы её подруга? — спросила милиция, в очередной раз пробегая глазами оставленную Зиной записку.

— Да, ага, подруга, да.

— Вы уже поставили в известность родителей этой… покойной, то есть? Позвонили?

Катя просмотрела номера в телефоне, долго листала записную книжку, копалась в ящиках письменного стола и в каких-то папках и обнаружила нужный номер в древних лекциях по дефектологии.

— Вообще-то, ну, как бы она мне всегда звонила, — виновато пояснила Катя, набирая номер.

Вторая вещь была более удивительной. Не очень трезво басящий мужчина на другом конце провода представился отцом Зины и перенёс известие о самоубийстве дочери с похвальным самообладанием. После сбивчивого рассказа Кати он помолчал, хмыкнул и сказал:

— Опять, значит.

— Что опять? — не поняла Катя.

— Зина опять повесилась, говорю.

— А… Она уже раньше пыталась?

— Пять раз. Считай, каждый год это делает. Петлю всё равно не научилась завязывать как следует. Руки не из того места растут, я всегда говорил. Как там у неё петля нынче? Я ей недавно сам показывал. Может, запомнила…

— Подождите, — перебила Катя. — Вы, наверно, не совсем поняли, что произошло. Она… совсем повесилась. Она умерла. Я учусь на врача, у меня нет сомнений, к сожалению…

Отец Зины снова помолчал.

— Вы же там просто не в курсе, да? — спросил он после паузы. — Я понял, что она умерла. Она всегда совсем умирает. У неё иначе не бывает. Правда, раньше… Этого, паблисити было меньше. Поэтому вы и не в курсе. Вы её подруга?

— … Да, — выдохнула Катя.

— Катя, наверно? Она говорила, что к вам пойдёт… Послушайте, Катя, не надо беспокоиться особенно, мы с Ваней сейчас подъедем и заберём её. Мне очень жаль, что так вышло. Зина, конечно, по-свински поступила. В праздник, в чужой квартире, никого не предупредила. Ей будет стыдно, я уверен. Я за неё прошу прощения. Да она и сама перед вами извинится, конечно же. Вы только никого не вызывайте ни в коем случае, никакой милиции, я хочу сказать. Врачей тоже никаких не надо, пожалуйста. Вы просто подождите, мы с Ваней сейчас подъедем, у нас машина. Где вы живёте?

— Я… Понимаете, я уже как бы вызвала милицию. И скорую помощь…

— Уже вызвала?! — трубка затрещала от крика. — Ну зачем, зачем вы это сделали? Какого чёрта?… Никто ещё не приехал?

— Все приехали, — всхлипнула Катя.

— Тьфу ты, бля-а-а, — печально протянул Зинин отец и глубоко вздохнул. — Они уже констатировали эту, смерть?

— Да.

— Протокол составляют?

Катя посмотрела на скучающую в ожидании милицию.

— Не знаю, — жалобно сказала она. — Наверно да.

— Да уж, подарочек… Вот что, позовите-ка кого-нибудь из них к телефону, я сам с ними поговорю.

Катя позвала милицию к телефону, села на пол и замерла. Её глаза приобрели стеклянный блеск. Девушка по имени Катя номер два попыталась с ней заговорить, но потерпела неудачу. Милиция в это время внимательно слушала отца Зины, продолжая скучать. Бригада скорой помощи укладывала труп Зины на носилки. Компания подавленно молчала, вертя в руках банки с пивом и не решаясь их опорожнять.

Через несколько минут Зинин отец сумел в чём-то убедить милицию. Милиция попросила врачей снять тело Зины с носилок и уехать. Вслед за врачами уехала и сама милиция, оставив в гостях у Кати длинного худого сержанта, который сел пить чай на кухне и моментально заснул за столом. Компания постепенно разошлась, приглушённо прощаясь и вздыхая. Когда в половине двенадцатого приехали Зинин отец и брат, их встретили Катя, Катя 2, узкоплечий Борис и синяя Зина, лежавшая на ковре в прихожей.

— Олегу пока лучше не звонить, — сказал Зинин отец после того, как отвёз сержанта.

— Я тоже так думаю, — сказала Катя 2.

— Зачем портить человеку праздник, — сказал Борис.

Они не стали звонить Олегу и вместо этого вынесли Зину из квартиры и положили на заднее сиденье машины. Катя всё время с затаённым ужасом смотрела на отца Зины. Ей хотелось что-нибудь спросить у него, чтобы убедиться в его психическом нездоровье. На вид он был совершенно нормальным человеком, действовал и говорил осмысленно. Катя начала бояться, что их телефонный разговор был похмельным наваждением.

Сержант уехал. Зину увезли. Катя, Катя 2 и Борис просидели всю ночь на кухне, вспоминая, как все были несправедливы к ней. Катя 2, хорошо знавшая Олега, пыталась его осуждать, но Катя предложила ей взглянуть на ситуацию с его точки зрения. Если бы он несколько раз переспал с Зиной из сочувствия, она бы всё равно рано или поздно повесилась, и он был бы виноват в значительно большей степени. Потом девушки ещё раз всплакнули. Борис сказал несколько слов о вечном и с открытием метро уехал домой, поняв, что побыть наедине с Катей ему так и не удастся.

                                             * * *

Второго января Катя работала в вечернюю смену. Она позвонила родителям Зины из поликлиники и спросила, когда будут похороны и не нужно ли чем-нибудь помочь. После мимолётного молчаливого недоумения мать Зины смущённо кашлянула.

— Ну как же… — пробормотала она. — Вы же должны знать… Толик сказал мне, что вы знаете…

— Что я должна знать, извините?

— Ну… Похорон не будет, разумеется. Эээ… Аа, мм… Вы не волнуйтесь, Катя. Через пару дней Зину можно будет навестить, так что…

— Да что ж вы надо мной издеваетесь!.. — зарыдала Катя. — Что вы за люди такие, в конце-то концов?! Вы меня за идиотку держите? Что вы собираетесь с Зиной сделать? Почему похорон не будет?! Заспиртуете вы её, что ли?

— Какие вы глупости говорите, Катя, — с тихим укором сказала Зинина мать. — Я, впрочем, отлично вас понимаю… Знаете что, Катерина, раз Толик вам ничего толком не объяснил, приезжайте к нам в гости, и я сама вам всё расскажу. Чтобы вы не волновались. Только никого не зовите с собой, ладно? Нет, правда, приезжайте, когда сможете, я праздничная до десятого, да ещё тут Зина… В общем, целыми днями дома сижу, не выхожу никуда. Приезжайте обязательно.

После работы и бессонной ночи Катя выпила чашку чая с лимоном и поехала в гости к Зине. По пути её подташнивало от диких мыслей. Желудок нервно протестовал. Очень хотелось в туалет.

                                             * * *

Выйдя из туалета, Катя подошла к Зининой маме. Мама стояла у двери Зининой комнаты и виновато улыбалась. Ей было под пятьдесят. Дверь в комнату была закрыта, и от этого Кате сделалось как-то совсем жутко.

— Хотите на Зину посмотреть?

— Она там? Лежит?

— Пока лежит. Скоро начнёт вставать, я думаю.

С этими словами мама Зины открыла дверь и прошла в комнату. Катя переступила порог, увидела стоявший рядом с окном диван, вскрикнула и почувствовала слабость в ногах. Мама Зины участливо посмотрела на неё и пододвинула стул. Катя села.

— Что это?.. Кто она такая, я имею в виду? Что это такое? — спросила она.

— Это Зина. Её, конечно, сейчас трудно узнать.

— Почему… Почему она трясётся? — спросила Катя минуту спустя.

— Почему?.. Это не ко мне вопрос. Не знаю. Она всегда так. Через два дня начинает подёргиваться, слегка совсем. Потом начинает трястись. Трясётся двое суток.

Мама Зины отошла от Кати и медленно присела на краешек дивана — рядом с трясущимися ногами. Она выглядела совершенно спокойной, словно всё происходящее без труда укладывалось в заведённый порядок вещей.

— Что у неё с лицом? — прошептала Катя.

— Что видите. Бог её знает. Каждый раз так. Неприятно. Но что ж делать. Я её не накрываю ничем, потому что трясётся. Всё слезает. Сейчас ещё одежда целая, а как-то вся была в клочья. Полопалась. Такой вот ужас. А потом, в конце — как будто и не было ничего. Как ни в чём не бывало. Только…

Она не договорила.

— Можно, я подойду? — Катя поднялась со стула.

Мама Зины несколько раз меланхолично кивнула. Она глядела в пол.

Катя была стойкой девушкой с почти законченным медицинским образованием, с воспоминаниями из моргов и анатомических театров и с годичным стажем работы в поликлинике. Отгоняя дурноту и головокружение, она подошла к дивану и склонилась над тем, что называлось Зиной. Даже на близком расстоянии Катя не могла уловить никаких следов трупного запаха. В воздухе над диваном висел только незнакомый горьковатый аромат, слабый и вполне терпимый.

На Зине больше не было безвкусного малинового платья, в котором она повесилась. Её переодели в просторный и сильно застиранный халат. Поверх халата тело было стянуто тремя ремнями: вокруг щиколоток, коленей и пояса. Оставленные на свободе руки и ступни ног хаотично дёргались. Пальцы левой руки то и дело впивались в халат и скребли его, словно стараясь разодрать ткань. Волосы были собраны в узел на макушке, уже порядком растрепавшийся. На месте лица дрожала студенистая масса, бледная и матово-влажная на вид. С большим трудом угадывались контуры рта и носа и два бугорка на месте глаз. Подавляя позывы к рвоте, Катя дотронулась указательным пальцем до расплющенного отростка, который, вероятно, когда-то был ухом Зины.

На ощупь отросток был совершенно сухой и гладкий, словно поверхность воздушного шарика.

В следующее мгновение Катя отдёрнула руку и вскрикнула. Голова Зины приподнялась, студень задрожал ещё сильнее, два бугорка расползлись, и как будто со дна этого бесформенного лица поднялись два ненормально больших глазных яблока, подёрнутые полупрозрачной слизью. Они были видны две или три секунды, а потом снова скрылись под бугорками. Голова опустилась.

Этого Катя уже не видела. Зинина мама не успела подхватить её, и Катя повалилась на пол, опрокинув табуретку, на которой стояла кастрюля с тёплой водой.

Так стойкая девушка Катя впервые в жизни потеряла сознание.

Сознание не возвращалось к ней около минуты.

Через минуту Зинина мама помогла ей подняться с залитого водой пола и, качая головой, участливо пощупала промокший свитер.

— Снимите-ка его, я выжму и поглажу. И пойдёмте на кухню.

Дача

Пока Зинина мама не принесла семейный альбом, Кате было нелегко поверить, что в младшем школьном возрасте Зина считалась одарённым ребёнком. Черноволосая девочка на медленно мутнеющих фотографиях хитро ухмылялась, задумчиво смотрела в стороны и гордо демонстрировала грамоту победителя математической олимпиады. Она не подавала ни малейших признаков изумлённого идиотизма, свойственного той Зине, которая сочла возможным повеситься в новогоднюю ночь в квартире подруги.

Катя узнала, что эта девочка научилась читать в три с половиной года, а в пять собственноручно написала стихотворение про странного снеговика. Странность снеговика заключалась в том, что он хотел весны, чтобы всем маленьким детям и бездомным котам было тепло вприпрыжку бегать по двору, когда растает снег совсем. Таким образом, речь в этом стихотворении шла о высоких идеалах самопожертвования и о беспечной неблагодарности детей и бездомных котов, которые растоптали тающие останки снеговика и пошли под солнышком гулять — ведь к ним пришла весна опять.

В шесть лет одарённая Зина пошла в школу. Пока её вечный сосед по парте Миша Бурлаков выводил в тетрадке «Салдатты ахранят страну!», истекая слюной от усердия и умственного перенапряжения, Зина безошибочно воспроизводила «Пограничники зорко стерегут границы нашей Родины» и успевала пририсовать сбоку мужественный силуэт с овчаркой на поводке. В изостудии девятилетняя Зина покрывала шкатулки иллюстрациями к «Тысяча и одной ночи». В музыкальной школе десятилетняя Зина перескочила через класс. Летом на даче одиннадцатилетняя Зина читала Толстого и решала задачи из книжки под завораживающим названием «Московские математические олимпиады: 1980 — 1988». И то, и другое она делала для удовольствия.

Золотой век Зининого интеллекта кончился внезапно и бесследно. В сентябре восьмого класса, сразу после летних каникул, она утратила интерес к рисованию, забросила фортепьяно, стала туго соображать на уроках и к началу декабря скатилась на тройки и слабые четвёрки по всем предметам, кроме русского языка.

Родители пытались вразумлять Зину. Произошло несколько жутковатых скандалов, во время которых Зина молча плакала и, по всем внешним признакам, абсолютно не понимала, чего от неё хотят. В конце концов родители списали всё на триумфальное наступление переходного возраста. Они решили надеяться, что рано или поздно свет разума вернётся в глаза Зины сам по себе.

Однако дело не ограничилось тройками и заброшенным фортепьяно. Общительная и постоянно окружённая подругами девочка Зина превратилась в занудное наваждение и стойкий раздражитель для сверстников. Мама Зины, заметив это превращение, первоначально думала, что дочь, должно быть, переросла своё окружение, и её взрослые интересы не встречают понимания среди обыкновенных восьмиклассников. Младший брат Ваня, напротив, сразу сказал, что «Зинка теперь вечно порет фигню какую-то ни к селу ни к городу». Он оказался прав. Зина начала говорить невпопад, ляпать откровенные глупости и жалобно смеяться, когда все остальные молчали. После восьмого класса и до окончания школы с ней, по инерции, держались только две подруги. Одна была самой серой и недалёкой девочкой в её классе, другая — самой недалёкой и серой в её дворе.

Три мальчика, влюбившиеся в Зину в седьмом классе, неосознанно убедились в том, что красота — это всё-таки некое удачное сочетание сосуда и огня, пылающего в сосуде, и что отсутствие любого из компонентов радикально меняет дело. Вместе с печатью ума лицо Зины потеряло миловидность. Из её движений исчезло небрежное достоинство. Даже её походка стала рубленой и неуверенной. Мальчики ужаснулись и влюбились в других девочек, причём Дима, которому летом удалось четыре раза поцеловать Зину в губы, зажечь в ней ответное чувство и даже погладить рукой её проявляющуюся грудь, ужаснулся сильнее всех. Он возненавидел Зину и норовил побить всякого, кто вспоминал об их романтических отношениях.

От такого Диминого поведения зажжённое им чувство, разумеется, расцвело в деградировавшей Зине махровым цветом. Как позднее угрюмо заметил её папа, все Зинины таланты и пристрастия прокисли, перебродили, и в результате получилась одна всеобъемлющая страсть — к неразделённой любви. Зина продолжала влюбляться только в красивых мальчиков-экстравертов, так что никакой другой её любовь не могла быть по определению: красивые мальчики-экстраверты находили Зину отвратительной и обращались с ней гнусно. На гнусное обращение Зина отчасти напрашивалась сама. Как и в истории с Олегом, она писала мальчикам записки, караулила их по дороге домой, звонила и приглашала на дни рождения и прочие праздники.

                                             * * *

В десятом классе, на школьной дискотеке по случаю предстоящего Дня Святого Валентина, Зина, сидевшая в углу и безответно влюблённая в Пашу из 11б, дождалась объявления белого танца и пригласила Пашу. Паша уже имел шанс наблюдать Зинины чувства в действии. Он потерял счёт запискам, звонкам и случайным встречам. Но поскольку он был человеком терпимым, добродушным и, к тому же, собирался стать врачом, он превозмог себя, кивнул, осторожно взял Зину за талию и, покачиваясь, стал терпеливо ждать окончания песни.

Песня была бессмертной балладой Брайана Адамса «Please Forgive Me». Как только начался первый припев, Зина прильнула к Паше, схватила его за шею и, не попадая в такт, горячо зашептала в его ухо: «Please forgive me / I can’t stop loving you». Паша не был святым великомучеником, он был обыкновенным подростком, и он не выдержал. Со словами «да иди ты» он вырвался из её объятий и сбежал в другой конец зала, грубо расталкивая по пути танцующие пары.

Пока не кончилась музыка, Зина слёзно смотрела ему вслед. Потом она выcкочила из зала, забрала куртку из гардероба, вышла из школы и побежала домой. Утром Зина позавтракала, дождалась ухода родителей на работу и достала из тумбочки в их спальне ключи от дачи. Добравшись до дачи, Зина отыскала старый гамак, отрезала от него верёвку, залезла на чердак и первый раз в жизни повесилась.

Единственным человеком, который обратил внимание на отсутствие Зины в школе в тот день, был Паша. По дороге в школу Паша понял, что после вчерашнего Брайана Адамса больше не сможет реагировать на Зину по-джентльменски. Смирившись с этим, он начал обдумывать, какими именно словами и каким тоном пошлёт её подальше. К своему огромному облегчению, впервые за три месяца он провёл все шесть перемен, ни разу не ощутив на себе влюблённого взгляда и не услышав «ой, Паша, привет, как дела».

Дома нехватку Зины первым почувствовал младший брат Ваня. В восемь часов вечера он вернулся с занятий баскетбольной секции и, по своему обыкновению, очень хотел есть. Действуя автоматически, Ваня щёлкнул выключателем в прихожей, сбросил ботинки и куртку, зычно крикнул «Добрый вечер, Зиновий Гердт!» и застыл на пороге кухни. В кухне было темно, прохладно и не пахло едой. Ваня озадаченно прошёлся по квартире, вскипятил чайник, сделал себе три бутерброда с копчёным сыром и сел играть в игровую приставку Dendy.

В начале одиннадцатого с концерта Вячеслава Малежика вернулись родители, находившиеся в состоянии скандала, так как во время концерта отец Зины отлучился в буфет и на протяжении семи песен употреблял там мартини со своим сослуживцем, и после концерта сел за руль не совсем трезвый. Слыша крики и треск разрываемого в сердцах плаката с автографом Вячеслава Малежика, Ваня продолжил играть. Через полчаса, когда крики прекратились окончательно, мама появилась в дверях Ваниной комнаты и устало спросила, почему они с Зиной не оставили родителям ничего поесть. Ваня перестал играть и встал.

— А Зинка куда-то ушла ваще, — сказал он.

— Куда это она могла уйти? — непроизвольно удивилась мама.

— А я чё, Пушкин? — спросил Ваня.

Мама знала телефон самой серой и недалёкой девочки в их дворе. Та знала телефон своего эквивалента в Зинином классе. Эквивалент знал телефоны всех остальных. Хотя эти знания, как и подозревала Зинина мама, оказались избыточными. Никто из остальных уже более года не общался с Зиной в неформальной обстановке. В формальной обстановке с Зиной общалась Маша Королькова, имя которой стояло в паре с Зининым в графике уборки класса. Раз в три недели, после уроков, Зина подметала и мыла пол кабинета биологии, а Маша сидела на учительском столе и красилась для свидания с Виталием, который был старше на двенадцать лет и называл себя менеджером разделочного цеха, хотя по документам проходил как мясник. Маша сообщила, что в последнее время при уборке класса Зина постоянно говорила о Паше из 11б. Номер Пашиного телефона, аккуратно выведенный на жёлтом листке крупными красными цифрами, обнаружился под оргстеклом на Зинином столе. Имя «Павлик Березин» было написано маленькими буквами в уголке листка.

Мама немедленно набрала этот номер. Через полторы минуты Паша, оторванный от пересмотра фильма «Парк юрского периода», понял, что посетившее его в школе чувство облегчения было преждевременным. Собравшись с силами, он убедительно рассказал Зининой маме, как накануне минут пятнадцать по-дружески беседовал с Зиной на дискотеке. Он, в частности, сказал Зине, что очень ценит её дружбу, но что как девушка она не совсем в его вкусе, и Зина при этом выглядела вполне нормально, а точнее, как всегда.

Зинина мама накричала на Пашу и бросила трубку.

— Утопилась в пруду, я так думаю, — сказал папа.

— В каком пруду?!? Как ты можешь так говорить? — мама постепенно начинала плакать.

— Не, Зинка воды боится, — успокоил её Ваня. — Она бы не стала топиться.

— Есть, впрочем, и другие возможности, — сказал папа.

Следующие дни, суббота и воскресенье, были потрачены на мамины истерики и общение с милицией. В воскресенье вечером маме стало плохо с сердцем. Она села в кресло в комнате Зины и беспомощным голосом попросила папу принести ей валидол из тумбочки в спальне. Папа не смог найти ни валидола, ни ключей от дачи, которые всегда очень заметно висели на гвоздике, вбитом во внутреннюю сторону дверцы.

— Эврика, — буркнул папа.

После трёхминутной перебранки на тему «Почему ты раньше об этом не вспомнил» мама и папа сказали Ване выключать Dendy и бежать во двор прогревать машину. На улице была стандартная февральская ночь с мокрым льдом внизу и мокрым снегом сверху. В ожидании родителей Ваня прогревал воспетую в песнях вишнёвую девятку около двадцати минут. Потом ему пришлось заглушить двигатель и вернуться домой, чтобы своим обалдевшим присутствием помочь папе успокоить маму. Мама сидела на полу в прихожей и всхлипывала. К половине первого, после многочисленных «да-ничего-там-с-ней-страшного-сидит-книжку-читает-про-несчастную-любовь», им удалось поднять маму с пола, накинуть на неё пальто, вывести из квартиры и посадить в машину. Папа сел за руль. Ваня с ногами забрался на заднее сиденье и стал думать о подержанном BMW, который дядя Лёхи Смирнягина в январе пригнал из Германии.

Сразу за городом перестали работать дворники, и путь до дачи занял пять часов вместо трёх.

Свет в окнах дачи не горел, но сквозь уплотнившийся под утро снегопад мерцала лампочка над крыльцом. Папа сказал подождать его в машине и, ёжась от попадающих за шиворот снежинок, подошёл к дому. Замок на двери отсутствовал. Переступив порог, папа почувствовал прилив безотчётного страха. Он торопливо нашёл выключатель. Ни в одной, ни в другой комнате Зины не было, но на старом диване справа от входа лежала её куртка. Рядом с курткой валялся замок. Из замка торчали ключи.

— Зина? — попытался крикнуть папа.

Он прислушался и через несколько секунд разобрал звуки приглушённого копошения над своей головой. Он подошёл к лестнице на чердак. Посмотрел в чёрное прямоугольное отверстие в потолке.

— Зина? — повторил папа с облегчением.

Копошение продолжалось. Папа воткнул в розетку свисающий с чердака шнур. После серии всполохов отверстие загорелось синеватым светом. Папа ещё раз позвал Зину и, не дождавшись ответа, залез на чердак.

Он не имел никакого отношения к медицине, никогда не присутствовал на вскрытии, никогда не изучал ничего более впечатляющего, чем влияние простатита на половую функцию. В общем, он, конечно, не потерял сознания, но вытошнило его сразу. Залив рвотой стопку старых номеров «Огонька», папа неохотно выпрямился и снова повернулся в сторону Зины. Зина лежала на полу в самой середине чердака, рядом с опрокинутой скамейкой для развешивания белья. С балки наверху свисал кусок верёвки. Другой кусок находился на Зининой шее. Голова тряслась и была неестественно вывернута. Ещё более неестественно были вывернуты и тряслись руки и ноги. На месте лица и левой груди, которая должна была виднеться из-под разорванной блузки, дрожали бесформенные бледные выпуклости и комки. Скрюченные пальцы рук напоминали оплывшие розовые свечи.

Трупного запаха на чердаке не было.

— О ё-моё, — прошептал папа.

Через какое-то время он спустился за ножом, переборол отвращение и снял верёвку с шеи Зины. Его продолжало тошнить, но желудок уже был совершенно пуст.

Внизу хлопнула дверь.

— Толя, ну что там, ну что там такое? Что с ней? Она здесь?

— Живая, — крикнул папа. — Стой внизу, я щас спущусь.

В тот раз они отвезли Зину в больницу.

По дороге в город папа живописно въехал в канаву. До больницы добрались под конец дня. Зина не прекращала дёргаться, но где-то после полудня на её лицо начали возвращаться черты. Стали разглаживаться и приобретать нормальный облик остальные части тела. Таким образом, пресыщенному взору дежурного врача предстал уже не жуткий слепок в форме человеческого тела, но нечто и в самом деле напоминавшее шестнадцатилетнюю девочку.

— Что случилось? — спросил врач, задирая Зинино веко.

— Она пыталась повеситься, — объяснил папа.

Врач посмотрел на трясущуюся шею Зины.

— Пыталась повеситься? Без верёвки?

— Почему без верёвки? С верёвкой, — смутился папа.

На шее Зины не было видно никаких следов петли.

— Странно, почему она до сих пор без сознания, — в конце концов сказал врач. — На кому не похоже. В шесть утра её нашли? На полу лежала? Судороги уже должны были пройти… Их вообще не должно было быть. Головой ударялась она? Пульс нормальный. Абсолютно нормальный пульс. Зрачки реагируют. Шея чистая. Никакой борозды. Лицо одутловатое, всё верно. А кровоизлияний как будто не было. И никакой синюхи. Не было. Очевидно. Совершенно очевидно. Хм. Любопытно.

Несколько мгновений врач выглядел так, как будто ему на самом деле было любопытно. Потом на его лицо вернулось выражение сдержанного отсутствия.

— Анализы сделаем. Завтра Винницкий её посмотрит. Сегодня он уже ушёл. Любопытно.

Винницкий добрался до Зины только через три дня и не нашёл её случай любопытным, потому что через три дня Зина была в полном сознании и абсолютно здорова, хотя и не помнила ничего начиная с прошлого вторника.

— Да не вешалась она, — сказал Винницкий. — Инсценировка. Нет, что-то с ней серьёзно не в порядке, конечно. Но это не ко мне. Это к психиатрам.

Лесопарк

Зину увезли домой. В следующий понедельник, через десять дней после самоубийства, она пошла в школу и рассказала одноклассникам, что пережила приступ неизвестной науке болезни. Из-за приступа она несколько дней пролежала на даче — без сознания.

— А на даче-то ты чего делала? — спросила Маша Королькова.

— Я поехала туда в состоянии исступления, — повторила Зина мамины слова.

— А убить в состоянии исступления ты тоже можешь? — оживился Руслан Старостин.

Зина расплакалась, и на этом расспросы прекратились. Те, кто до того сидел с Зиной за одной партой, прекратили там сидеть. Учителя какое-то время разговаривали с Зиной медленно и вдумчиво. Паша Березин ещё месяца полтора изредка ловил на себе застывший и немного озадаченный взгляд, но больше не получал записок и даже не слышал «ой, привет, как дела».

Зина перестала любить его.

Несколько месяцев она вообще никого не любила. Вместо этого она готовилась к поступлению на филологический факультет Российского Государственного Педагогического Университета им. Герцена. Каждый вечер вплоть до середины июля Зина не менее трёх часов склонялась над классической литературой, историей России, «Современным русским языком» и вневременным «Английским для поступающих в вузы».