Два процента от Бога

Два процента от Бога — экзистенциальный роман, в том смысле, что роман этот иррациональный, то есть невыразимый в логических понятиях и суждениях, недоступный пониманию разумом; роман о мире интеллигибельном, то есть о мире вымышленном, нереальном, сверхъестественном; роман о трансцендентном, то есть о недоступном познанию, и трансцендентальном, то есть о том, что присуще рассудку и не приобретёно из опыта; роман о Земле и не только; роман, сочинённый в Верховном Мире писателем восьмой категории восприятия действительности, членом союза писателей сектора 19—21 Лексом, в ретрансляции, то есть в переводе.

Пролог

1

Из Верховного Управления по делам печати и кинематографии поступила заявка на экзистенциальный роман «Два процента от Бога», написанного неким Лексом. Заявка поступила за подписью самого Господа, а потому наделала много шума в Верховном издательстве. Суть не в том, что Лекс был скандальным писателем и не пользовался расположением как высших ангельских чинов, так и самого Господа, потому как таких писателей в Верховном мире — пруд пруди, а в том, что в заявке требовалось, чтобы напечатали роман именно на Земле, а вот это уже вызывало настоящую тревогу. Это касалось и перевода на один из земных языков и поиск подходящего ретранслятора на Земле, то есть переводчика, да и многого другого, что сопровождает издание книги, написанной на том свете, а должной быть изданной на этом.

Что до самого писателя Лекса, то это, надо Вам сказать, ещё та фигура. Когда Вы познакомитесь с ним поближе, то Вы поймёте, что я имею в виду. Я приведу Вам только один пример из его жизни, который он, кстати, сам мне рассказал при нашей первой встрече. Уже из этого примера Вам многое станет ясно. Кроме того, его личность для Вас более раскроется по ходу самого романа.

2

Как-то раз Лекс сидел дома и печатал свои романы, повести, статьи, пьесы и рассказы, когда к нему пришёл странный гость.

— Здравствуйте, — поздоровался гость с писателем. — Вы — писатель Лекс?

— Здравствуйте. Да, это я, — с улыбкой отвечал Лекс.

— Напишите про меня рассказ, — просто, искренно, без какого-либо смущения попросил гость.

— С чего это вдруг? — несколько грубо спросил писатель.

— Видите ли, я очень богатый человек. Надо Вам сказать, что мы, богатые люди, желаем… Как бы это лучше выразиться? Увековечить, что ли, память о себе в виде портрета или скульптуры. У кого денег побольше, тот может и кино про себя снять или спектакль поставить на столичной сцене. Были и такие, кто посвящал себе балет. Мой знакомый один даже оперу о себе заказал у самого дорогого композитора и исполнена эта опера была лучшими оперными певцами.

— Ну и как Вы предполагаете, я буду увековечивать Вас? Я же Вас совсем не знаю? — спросил Лекс.

— Да просто. Собственно, Вам и сочинять ничего не надо. Я вижу, у Вас и так много уже написано.

— Чего Вы хотите? — не понимал писатель.

— Вам просто надо вставить мою фамилию, имя и отчество в одно из Ваших произведений.

— Мило. И всё?

— И Вы получите за это тридцать тысяч долларов США.

— Вы с ума сошли?

— Нисколько.

— Но такие деньги?

— У меня их много.

— Не знаю даже, что и ответить.

— Соглашайтесь.

— Согласен.

— Вот Ваши деньги, можете пересчитать.

Лекс взял деньги и стал их пересчитывать. Руки его дрожали, он очень сильно волновался, а потому сбивался и начинал пересчитывать заново. Гость терпеливо ждал, когда Лекс закончит.

— Тридцать тысяч, подумать только, — говорил писатель, считая американские деньги. — Новая жизнь. Костюм куплю серый, в парикмахерскую схожу, пить брошу, работу поменяю обязательно.

Он мечтал и от этого ещё больше волновался, его руки дрожали сильнее, он опять сбивался со счёта и начинал пересчитывать заново.

— Двести пятьдесят три, двести пятьдесят четыре, двести пятьдесят пять, — считал он сотенные, зелёные купюры, — пятьдесят восемь, нет, пять, нет шесть, — писатель сбивался и заново начинал считать.

— Может хватит? — предложил гость. — Здесь ровно тридцать тысяч. Мне Вас обманывать — смысла нет, согласитесь сами.

— Да, пожалуй, что и хватит. Всё верно. Тридцать тысяч.

— Значит я могу быть спокоен?

— О чём речь, милый Вы мой. О чём речь. Скажите, а почему Вы обратились именно ко мне?

— А почему ни к Вам?

— Ну… Не знаю… Мало ли писателей хороших в стране нашей. Уверен, что за тридцать тысяч долларов любой бы согласился.

— Вы так уверены?

— Разве нет?

— Увы, гражданин Лекс. Честно говоря, Вы последний, к кому я пришёл.

— Что Вы говорите?

— Да. И Вы первый, кто согласился.

— Что? — воскликнул Лекс. — Неужели остальные отказались?

— Отказались.

— Отказались от тридцати тысяч долларов?

— Не от тридцати, а от ста тысяч долларов и более.

— Шутите?

— Какие здесь могут быть шутки, Лекс, — гость брезгливо оглядел комнату писателя и тяжело вздохнул. — Мне сейчас не до шуток. Первому из вас я миллион предложил.

— Долларов?

— Долларов.

— И отказался?

— В шею вытолкал.

— Не понимаю.

— У них, видите ли, принципы. Второму предложил восемьсот тысяч.

— И он?

— Плюнул в лицо.

— Батюшки.

— С третьего по двадцать восьмой номер по списку, — гость достал смятый список и показал его Лексу. Тот, близоруко щурясь, пытался там прочесть хоть какую-то фамилию, но не успел, гость убрал список в карман, — рассмеялись мне в лицо на предложение в сто тысяч.

— Обалдеть!

— В общем, Вы — последний. Я, честно говоря, и не надеялся уже. Думал, вы, писатели современности, все принципиальные. Слава Богу, ошибся.

— То есть? Я не совсем Вас понял.

— А чего Вы не поняли?

— Хотите сказать, что у меня принципов нет?

— Откуда им взяться у Вас?

— Ну, знаете ли. Им, значит, можно миллионы швырять и плевать в лицо, а у меня, значит, и принципов нет?

— Нет у Вас никаких принципов. Вы свинья, Лекс. Пишете Вы, извините, конечно, как форменный паразит.

— Ну, знаете ли.

— А чего Вы, собственно, волнуетесь? Деньги-то при Вас останутся.

— Деньги? Вы называете это деньгами? Да вот Вам Ваши поганые деньги и пойдите вон.

Лекс швырнул ему пачкой денег в лицо и, гордо встав, указал рукой в сторону двери. Гость встал, собрал деньги и тихо вышел. Больше Лекс его никогда не видел. И предложений ему таких больше никто никогда не делал. Было это давно, был он тогда молод и, как Вы уже и сами догадались, чрезвычайно глуп. Вот такая, господа, история, которую мне рассказал сам Лекс, как я уже говорил, при нашей первой встрече. И хотя Лекс и говорит, что эта история произошла очень давно, когда он был молод и чрезвычайно глуп, уверяю Вас, время его не изменило и он по-прежнему остаётся таким, каким был тогда, и, если честно, всегда. И эта история запросто могла с ним случиться и сегодня.

3

Что до ретранслятора, то выбор пал на меня, но и это благодаря всё тому же Лексу. Скажу более, ему были предложены лучшие кандидатуры среди ныне живущих на этом свете. Но он выбрал меня. С ним спорили, его убеждали в моём непрофессионализме, предрекали полный провал, но он был непоколебим.

Дело в том, что я необыкновенный писатель. Вернее, я конечно пишу истории, которые произошли в нашем городе когда-то. Но делаю я это всегда исключительно только для ограниченного числа людей. Много разных историй случилось в нашем городе когда-то. Есть просто некрасивые истории, есть и так себе, а есть так и просто страшные истории. Но, в любом случае, все они примечательны и все хотят, чтобы их заметили. Одно можно сказать смело — неинтересных историй нет, потому как неинтересное в нашем городе не случается.

Истории шлындают по городу, как неприкаянные, все, как один, злые, голодные, оборванные и, что самое главное, никому не нужные, даже своим родителям, и просят, просят, просят: «Ну напишите нас, ну что вам стоит». Они просят об этом всех и каждого, постоянно. Я бы даже больше сказал: они умоляют об этом постоянно.

Днём их стараются не замечать. А по ночам истории становятся под окнами домов писателей и воют. Если бы Вы только слышали, как страшно они воют. Они воют в надежде, что их услышат. Вот и под моими окнами они стоят и воют по ночам, требуют, чтобы их услышал какой-нибудь писатель и сообщил эти истории людям. У меня уникальный слух на такие вещи и я их очень хорошо слышу. Я не могу выносить их воя. Их вой наводит на меня тоску смертную. Мне становится жаль их и я вынужден забирать их себе и передавать другим. Мне тяжело, мне хочется спать, но их вой поднимает меня с раскладушки и заставляет брать в руки карандаш. Вы спросите — почему это делаю я?

Начнём с того, что не только я. А во-вторых, потому, наверное, что я всё-таки писатель, хоть и необыкновенный, и в том смысл моего бытия. Мы, необыкновенные писатели, отличаемся от обыкновенных писателей и от не писателей тем, что не только слышим жалобный вой и стон историй, но и видим их, и мы не можем не брать их к себе. Вам проще, Вы их не слышите и не видите, и душа Ваша не страдает, а потому Вам и нет надобности утруждать себя тем, чтобы проявлять к ним своё сострадание и брать на себя заботу о них. Да тем более, что это и невозможно. Невозможно, не будучи необыкновенным писателем, а следовательно, не способным к тому, чтобы видеть и слышать необыкновенные вещи, брать на себя ответственность за необыкновенные истории и показывать их другим людям.

Нет, конечно, и Вы можете попробовать, только толку от этого будет мало. Точнее сказать, так и никакого толку от этой писанины не будет. Всё потому, что Вам придётся придумывать. Но необыкновенный писатель ни в коем случае ничего не придумывает. Не придумывает потому, что это невозможно. Как так, спросите Вы? Да так вот. Поймите, что писатель ничего своего не пишет. А как же талант, как бы между прочим поинтересуетесь Вы? Талант нужен, но талант не выдумать своё, а увидеть и услышать чужое. Вот, собственно, и всё.

Необыкновенные писатели делятся на два вида. Одни слышат только красивое, а другие наоборот, красивое не замечают, но замечают только некрасивое, а лучше сказать — противоположное красивому. Я оставляю в стороне сейчас спор о том, что именно считать красивым, а что безобразным. Этим пусть занимаются философы.

Вернёмся к необыкновенным писателям. Одни описывают, видят и слышат, значит, прекрасное, а другие — ужасное. Я специализируюсь на, если и не ужасном, то, мягко говоря, на некрасивом. Но кто-то должен и это делать, согласитесь. Или Вы полагаете, что достойно к описанию только прекрасное? Уверяю Вас, что достойно всё, что интересно, а не только то, что прекрасно. Быть услышанным, увиденным и сообщённым другим достойно не только прекрасное, но и любое, что существует, хотя оно и выглядит не столь достойно.

Просто ко мне приходят те, которые неинтересны никому. Писателей у нас в городе хоть и много, но необыкновенных мало и среди них тех, кто бы брался за непрекрасное, явно недостаточно, а я не брезгую. Тем более, что красивые ко мне и не стремятся. Может, потому что репутация моя уже подпорчена, а может, по какой другой причине. Или потому, что я их не слышу и не вижу. Скорее всего, дело именно в этом: красивые приходят ко мне, но я их не слышу и не вижу. И они, те, что красивые, идут к другим. Ко мне идут только страшные, больные, уродливые и некрасивые.

Как я уже сказал, Лекс выбрал меня, потому что ему понравились мои романы и повести о нашем городе, о людях современности, что живут в нашем городе. И по правде сказать, истории нашего города действительно заслуживают внимания, они тем и примечательны, что кажутся невероятными, но, тем не менее, они случились на самом деле.

Быть необыкновенным писателем в наше время не сложно. Да и в любое другое время быть необыкновенным писателем не сложно, а в наше — особенно легко. Всё потому, что время наше — необыкновенное… Необыкновенное время… Время перехода. Время анархии. И заметьте, время необыкновенное бывает не всегда, а только в какой-то определённый момент исторического развития.

В нашем необыкновенном времени есть ощущение праздника, ощущение — сколь приятное, столь и тревожное. Такое чувствуют дети, когда их надолго оставляют одних, без присмотра взрослых. Долго, конечно, это счастье длиться не может. Рано или поздно кто-то из взрослых придёт и быстренько всех успокоит… И всё равно останется ощущение прошедшего. Останется то, что можно вспоминать, обсуждать. Останется запах жареной свинины, сырокопчёной колбасы, салата оливье, дешёвого крепленого вина и шампанского. Кое-кому, не всем, но тем, кто нашалил в то время больше других, придётся и наказание понести. Наказание несильное: так, пожурят для острастки, ну выпорют, в крайнем случае. Правда, насчёт выпорют, то это только касаемо детишек, с теми же, кто в совершеннолетии, а именно о них я, собственно, и рассказываю, с теми не всегда можно обойтись только телесным наказанием. Совершеннолетнего можно посадить в тюрьму, а в крайнем случае, и убить… Необыкновенные времена… Как богаты они именно крайними случаями. Хотя, будем откровенны, тюрьмы тоже не пустуют.

Если Вас интересует, где я работаю, то отвечу: я работаю только в нашем городе, только с теми историями, что произошли в нашем городе. Это очень важно понять. Необыкновенные писатели делятся не только по категориям, но и по городам.

***

Для тех, кто не знает, что представляет собою наш город во все времена, скажу, что наш город раньше очень сильно отличался от того, что представляет собою сегодня. Впечатление такое, что это вообще два разных, не то что города, а и государства. Хотя это мало кто из жителей нашего города осознаёт. Многим, если вообще ни всем, жителям нашего города кажется, что ничего не изменилось, что город такой же, какой он был тогда. Но это неправда. Просто многие, из числа жителей нашего города, невнимательны, а другим это неважно и они просто живут, об этом не задумываясь. Я не имею в виду грязь нашего города.

Хотя, конечно, правды ради, надо заметить, что по части грязи наш город занимает одно из первых мест, не то что в нашей стране, но и в мире. А также я не говорю о преступности, которая тоже в избытке у нас. И дело даже не в самих людях, что живут в нашем городе. Здесь ничего не изменилось: и грязь, и преступность, и люди, всё это, скорее всего, если и претерпело хоть какое-то изменение за прошедшее время, то столь незначительное, что и говорить об этом не стоит. Но что же тогда, воскликнете Вы и будете совершенно правы в своём этом замечании, заставляет меня говорить о том, что город наш сегодня не тот, что был тогда?

Видите ли, в чём тут дело. Наш город — это странное нечто, живущее своей особенной жизнью, не зависимой от своих жителей. Может, именно поэтому писатель Лекс и выбрал в первую очередь не меня, а наш город, где и развернутся все основные события, а уж потом меня, как писателя, который здесь работает. Вам, возможно, сразу это и не понять, но я попробую объяснить.

4

Наш город живёт сам по себе и люди, живущие в нём, живут сами по себе. Другими словами, вот есть город, а вот есть люди, т. е. жители города, а иначе горожане. Конечно, тут же кто-то сразу скажет, что город — это и есть люди, и что одно без другого немыслимо, и будут правы, но… Правы они будут исключительно по отношению к своему городу, но не к нашему. Это у них в городе: люди строят дома, ходят на работу, ходят в магазины, на выборы, на пляж, на дни рождения и на похороны, в театры, в кино и т. д., и всё это вместе взятое и составляет понятие города. У них — да, но только не у нас.

В нашем городе нельзя смешивать такие понятия, как «город» и «горожанин». Более того, эти понятия нельзя даже сопоставить. В нашем городе: город — это город, губернатор — это губернатор, а житель города — это житель города, но не больше. И мне смешно, когда я вижу, как приезжие иногда пытаются провести какую-то общую линию между, например, городом и губернатором в нашем городе. Смешно.

Губернатор и город — у нас понятия несовместимые, понятия настолько разные и не имеющие между собой ничего общего, что их, при всём желании, друг с другом не связать. Запомните это, тогда проще будет понять то, что я пишу, на тот случай, если Вам всё же посчастливится познакомиться с моими работами. И тем, кто всё же заметит, что всё мною сказанное есть как бы вымысел и что такого не бывает, возражу.

Дело в том, что те, кто не согласен с тем, что такое возможно, по-видимому, не до конца понимают всю логику данного факта. Им, несогласным, думается, что не может быть разрывов в соотношении таких понятий как, ну например: больной и врач, бракосочетание и любовь, судья и беспристрастность и многих других. Но нельзя же, в самом деле, желаемое выдавать за действительное.

Конечно, и мне хочется, чтобы так оно и было, и, вполне возможно, в других городах так оно и есть, но про другие города я и не пишу, а за наш город я готов отвечать по всей строгости. Более того, сразу хочу сказать, что хоть я и называю свои произведения удивительными и необыкновенными, но на самом деле всё, что в них есть, всё чистая правда и ничего не выдумано. А то, что я позволил себе в самом начале выразиться таким образом, что создал впечатление мистического, то, поверьте, не нарочно, просто часто самое обыденное кажется необычным, а необычное совсем не замечается, по крайней мере, людьми нашего города.

Ещё одно важное обстоятельство, которое, скорее всего, и повлияло на решение Лекса дать возможность именно мне ретранслировать его роман, и на которое обращаю Ваше внимание. Истории эти, которые я вижу и слышу и которые показываю другим людям, не имеют широкой огласки не то что в нашей стране, но и даже в самом нашем городе. Я потому говорю об этом, что многие писатели стараются взять какой-то достаточно известный факт и, придав ему определённую художественную форму, донести его до читателя. Но я не такой. Не вижу смысла говорить о том и рассказывать то, что известно.

Ну какой смысл, скажите на милость, брать, например, сюжет из хроники происшествий в газете и класть в основу своего произведения? Согласитесь, это глупо. Хотя, говорят, что такие писатели есть и даже, говорят, неплохо при этом зарабатывают. Только мне это всё равно. Хотя, честности ради, сознаюсь, что ещё в молодости, а сейчас я уже далеко не молод, был грех. Вместо того, чтобы работать с реальной историей, что действительно требует достаточного напряжения и труда, я решил облегчить себе задачу и поработать с сюжетом из газеты.

Промучился я тогда достаточно, стараясь рассказывать нечто по реальному факту, взятому мною из газетной статьи, но так ничего и не вышло. Вернее, вышло нечто жуткое и уж совершенно неправдоподобное. Я, когда уже перечитывал то, что получилось в результате, ужаснулся. И главное, что из простого уголовного преступления у меня такая чехарда и каша вышла, что и нормальному человеку и понять-то не то что не просто, а и невозможно. И всё с какой-то примесью и мистики, и психологии, и философии, и даже религии. В общем, чушь несусветная. А главное, что всё неправда.

Спросите, как так? А вот так. Да именно так и получается, когда работаешь по известным сюжетам из газет, особенно тех сюжетов, которые касаются уголовщины, вместо того чтобы рассказать реальную историю, которая действительно произошла, а не «высосана» из пальца пусть даже трижды талантливым журналистом из центральной газеты. С тех пор зарёкся. А оно и к лучшему. По крайней мере теперь мои книги интересны хотя бы потому, что в них есть то, чего нет нигде, и плюс к тому — всё самая чистая, что ни на есть, правда.

Ведь что такое газетная статья? Кто-то скажет, что статья — это тоже история. Неправда. Статья — это информация о том, что могло бы быть, а не о том, что есть или было. Поймите разницу. Имея дело со статьей, Вы имеете дело не с фактом, а с комментарием, а это далеко не одно и то же. Другими словами: люди нашего города — рабочие, предприниматели, учёные, чиновники и прочие — своей жизнью и порождают необыкновенные и при этом правдивые истории, те самые истории, которые мы, необыкновенные писатели, видим и слышим, и старательно записываем в свои книги. А газетная статья или иной какой репортаж в любом средстве массовой информации не есть история, а есть ложная информация представленная в виде комментариев. Это не одно и то же, и разницу между ними необходимо видеть. Я имею в виду ложную информацию в виде комментариев с одной стороны и творчество писателя, который никогда не опустится до того, чтобы комментировать факты, с другой стороны.

Необыкновенный писатель всегда честен, независимо от того, как и что он пишет. Журналист наоборот. Журналист или репортёр всегда врёт. По крайней мере, в нашем городе. Не знаю, как в Вашем городе обстоят с этим дело и, может, в Вашем городе журналист — честный человек и каждый почитает за честь пожать ему его честную руку. В таком случае Вам крупно повезло и, читая свою местную газету, Вы читаете художественное произведение настоящего писателя. Но в нашем городе всё обстоит так, как я Вам рассказал. И необыкновенный писатель в нашем городе никогда не возьмётся за газетную статью. Более того, если необыкновенного писателя нашего города застукают за этим занятием, то ему, я не шучу, отрубают обе руки. Возможно, кому-то это покажется строгим наказанием, но иначе нельзя.

Теперь о людях нашего города. Я потому так подробно всё это рассказываю, чтобы Вам было более понятно, как такое вообще могло произойти. Я имею в виду роман Лекса, который и собираюсь Вам ретранслировать.

Всё просто! Оказалось, что часть событий этого романа произошло в нашем городе. И я сейчас подумал, что это тоже может быть той причиной, почему Лекс выбрал ретранслятор именно в нашем городе. Но если Вы не будете знать обычаи нашего города, его нравы, его своеобразную этику, его мораль, то всё может показаться вымыслом. Но менее всего я хочу, чтобы Вы после того, как прочтёте всё до конца и закроете книгу, сказали, что всё это, мягко говоря, неправдоподобно. Итак, в первую очередь надо поговорить о людях наших.

Кто они эти самые наши люди? Или, по-другому, люди, но живущие в нашем городе.

Но! Стоп! Я не сказал самого главного. Простите, но я не сказал Вам, как называется наш город, а ведь это надо сделать обязательно, если, конечно, я претендую называться честным писателем, а ведь именно таким я хочу выглядеть в Ваших глазах. Это, кстати, особенность почти всех наших жителей, такая вот характерная черта.

Все в нашем городе хотят выглядеть в глазах других людей честными. Почему, спросите, почти? Потому что и у нас бывают исключения, но они — редкость большая. Да, вернёмся к названию нашего города. Я мог бы, как это часто делали и делают мои коллеги, в том числе и известные, не давать реальное название, а просто сказать, что нечто произошло в каком-то городе и прочее тому подобное. Но Вы понимаете, что тогда где гарантия, что то, что я пишу, есть правда? Вот если сказать, например, что в Москве случилось что-то, то это всё ставит на свои места.

Москва — город известный если и не всем, то многим, и всё сказанное тогда легко проверить. А что проверишь в каком-то городе? Ничего. Нет, название обязательно нужно. Это, кстати, касается всех писателей, а не только необыкновенных. Нужно уйти от нечестных приёмов и прекратить порочную практику «каких-то» городов, «одних» городов, «некоторых» городов и тому подобного.

Нечестно также придумывать названия. Это, пожалуй, даже хуже. Уж лучше без названия, чем просто вводить людей в заблуждение, а они потом с атласом и увеличительным стеклом подолгу ищут несуществующий город. Надо быть смелым, хотя бы перед самим собой. Да, понимаю, это не просто, но это надо. Вот ещё одна особенность жителей нашего города. Все мы хотим выглядеть смелыми. Да, но я опять ушёл от названия нашего города.

Город наш называется Боголюбинск. Представляю, какая началась паника среди некоторых уважаемых читателей. Уверен, что это в первую очередь жители нашего города. А во вторую, поклонники нашего города из других городов. Но Вы, читатель из другого города, отнеситесь к этому спокойно. Всему виной здесь ещё одна характерная черта боголюбчан и боголюбчанок, а именно — скромность. Ну не нравится нам, чтобы на нас обращали внимание. Итак, подведём небольшой итог. Честность, смелость, скромность. Это главное в Боголюбинске.

5

Город Боголюбинск расположен на берегу реки Грязная. Я не знаю, почему так называется река, на которой стоит наш город, почему именно Грязная река, но, наверное, всё дело в том, что другой-то нет. Город наш делится на две половины или два города: старый город и новый. Узкие улицы; дома, которым, по самым приблизительным подсчётам, минимум лет по сто девяносто пять; грязь в любое время года — всё это старый город. Новый город — это широкие улицы, грязь и плохое освещение в тёмное время суток. Что касается домов нового города, то это отдельная тема для разговора.

Дома в новом городе просто дрянь, хотя и это мягко сказано. Всё дело в том, с чем сравнивать. Во всяком случае, дома старого города назвать не дрянью нельзя. В старом городе всё гораздо хуже, но дороже. В этом я лично усматриваю некий парадокс. Но оставим дома нашего города. Всё это для нас сейчас не имеет значения. Город наш молодой, хотя, конечно, с чем сравнивать. Другими словами, есть города и постарше, намного.

Не буду утомлять Вас излишними подробностями в описании нашего города. В конце концов, город наш такой же, как и все другие города, за исключением, как я уже говорил, некоторых особенностей. А что касается старых домов и прочего, то всё это есть в любом другом месте. Коснусь лишь того, чего в других городах нет.

В первую очередь это, конечно же, огромное число разнообразных религиозных организаций. Возможно, что специалист в области религий и возразит мне, сказав, что этого добра сегодня навалом в любом уважающем себя городе. Вот тут я позволю себе с ним, со специалистом, мягко говоря, не согласиться. Дело всё в том, что навалом — это ещё не значит огромное число.

В доказательство своих слов приведу лишь цифры, от которых у любого религиоведа может и должно помутиться в рассудке. Число это равняется пятнадцати тысячам четырёмстам пятидесяти пяти религиозным образованиям, при этом, заметьте, официально зарегистрированным. Здесь есть только одно отличие, некоторые из них зарегистрированы как церкви, а некоторые, которых большинство, — как религиозные организации, а ещё некоторые — как общественные организации. Но это, я повторяю, только официально зарегистрированные. Что касается незарегистрированных, то их, я не шучу, семьдесят восемь тысяч восемьсот двенадцать, плюс минус три. Вот и задумайтесь.

И второе. (Напоминаю, что я говорю об основных отличиях нашего города.) Так вот, второе отличие или особенность, называйте, как хотите, заключается в том, что в нашем городе нет, например, полиции, а точнее, так и не только её. Вернее, как таковая она, конечно, не числиться не может, но в том то и штука, что числится-то она, конечно, числится, даже имеет своё собственное здание, а на деле её нет.

У нас даже прескверный случай вышел с одним приезжим. Он потерял документы и деньги и зачем-то пошёл их искать в полицию. Вернее, он хотел туда пойти. Стал спрашивать прохожих, как ему пройти в полицию, а сказать ему толком о том, где же расположена полиция, никто не мог. В конце концов, он нашёл то здание, где полиция числится, зашёл туда, но выбежал вскоре и в очень сильном волнении, и побежал в неизвестном направлении. Не знаю, что с ним было дальше. Мне это неизвестно, да я, к слову, и не интересовался. Об этом случае много говорили в нашей центральной газете. Но я Вам не рекомендую читать то, что там напечатано, потому как всё, что там напечатано, есть ложь.

Если Вы полагаете, что полиции у нас нет в виду отсутствия преступности, то глубоко заблуждаетесь. Чего-чего, а преступности в нашем городе на десяток других городов и покрупнее нашего хватит. Другое дело, что при всём при этом, пострадавшие нашего города от правонарушителей и преступников закона не нуждаются в услугах полиции при решении своих проблем. Все свои проблемы они, пострадавшие, а впрочем и не только пострадавшие (ведь проблемы могут быть не только уголовного характера, проблемы могут быть разные), какие бы они, проблемы, не были, жители нашего города решают их в своих, и только в своих, религиозных группах. В полицию перестали обращаться совсем и потому она отмерла, как социальный орган нашего города. Не буду описывать весь процесс отмирания, думаю, что сами понимаете, как это произошло.

Уверен, что Вы уже и сами догадались, что в нашем городе нет и судов, а потому наш город и не является поставщиком заключённых в тюрьмы страны нашей.

Другими словами, наш город, если можно так выразиться, есть некий инвалид, в виду именно вышеперечисленных обстоятельств. Ну сами посудите, если у человека отмирает какой-либо орган, рука скажем, то он, человек, есть тогда инвалид и ему тогда даже место положено в транспорте уступать и ежемесячное пособие от государства выплачивать. То же и наш город. Здесь речь уже не об одном органе. Я только перечислю, но уже без подробностей, итак: полиция и суд — это я говорил, далее идут все органы местного самоуправления, их у нас тоже нет, как и нет законодательного собрания, а из администрации есть только губернатор, но и тот мало кому интересен.

Дальше я продолжать не буду, потому что это может длиться очень и очень долго, а всё и так ясно. Единственное, что важно всё же упомянуть, так это налоговую инспекцию. Что, спросите, налоговая инспекция? А то, что её тоже нет. Вернее, числится и только. Налоги наши жители, вернее, жители нашего города, не платят. Скажете, что вот уж это так уж чистое враньё? А вот и нет. Мне Вам врать? Какой смысл? А только я ещё раз повторю, налоги мы не платим. Если Вы думаете, что платим, но меньше, скрывая истинный доход, то ещё раз замечу, просто не платим и всё; а об истинных доходах нас не спрашивают, некому потому что.

Может быть, сейчас Вы подумаете, что мы тогда очень богаты. Ничего подобного. Город наш, а мы вместе с ним, очень и очень бедны. Наверное, только это и даёт нам право не платить налоги, не знаю. У нас бедны все без исключений. Бедны настолько, что дальше некуда.

Спросите, на что же мы живём? А мы и не живём, мы существуем в рамках своих религий и их организаций. Не помню, кто и где сказал, что человек живёт не только материальными благами, но духовной пищей, получаемой в рамках своих учений Так вот, это про нас. И добавлю к сказанному, что здесь речь уже не столько о материальном благе, поскольку у нас ничего такого, в смысле материального, по сути и нет. Но мы не жалуемся и помощи не просим. Ни в коем случае. Конечно, нам бы не помешало, но мы не просим. Но я отвлёкся.

6

Теперь, когда я показал Вам нас и наш город, я перехожу к самому главному, к тому, ради чего, собственно, Вы здесь, к роману «Два процента от Бога». Вернее к роману Лекса «Два процента от Бога», а я только выполнил возложенную на меня миссию ретранслировать его.

Уверяю Вас, что роман этот, не был бы ретранслирован никем лучше, чем это сделал я. Это я к тому, что нет смысла Вам искать у какого другого писателя нечто похожее, но лучше напечатанное. Зря только время потратите. Поверьте, этот роман мог напечатать только такой писатель, как Лекс, а ретранслировать его мог только такой писатель, как я. А если уж они пришли ко мне, то, наверное, только потому, что прекрасно понимали, что лучше меня не ретранслирует никто. Это не значит, что других писателей нет. Но те, кто сочинял подобным образом до меня, уже умерли, а иные ещё не народились. Так что: сегодня — моё время. Они, может, и пошли бы к кому другому, но только нет его, другого. Пока нет.

Я это вижу, между прочим, не только потому, что ко мне обратились оттуда, но и по той очереди рассказов нашего города, что скопилась у моих окон. Тысячи их стоят в очереди ко мне. Стоят, спорят, ругаются, пихаются и толкаются, желая пролезть ко мне без очереди. Все торопятся. Всем охота быть как можно быстрее напечатанными. Они и рады бы куда ещё податься, да некуда. Один я пока. Это и хорошо, и плохо. Хорошо для меня. Всё, как-никак, а возвышает, если и не в чужих, то в своих глазах точно. Плохо для них, для историй. И для Вас плохо, потому как сам я лентяй и не шибко спешу работать.

Более того. Скажу честно. Не их вой по ночам и скулёж, то я, может, и вообще не брался бы за работу. Но это уже на уровне инстинктов. Как плач ребёнка заставляет его маму идти к нему и утешать его, даже если чаду уже перевалило за сорок, так и мы, писатели, только услышим вой своей истории, что просит себя забрать себе, так ничего не можем с собой поделать, а встаём, хоть днём, хоть ночью и идём к ней и пишем, пишем, пишем её, до тех пор, пока всю не напишем и тем её не успокоим.

Но я сказал пока не всю правду о том, почему и как вышел на меня Лекс, есть ещё кое-что, что Вы должны знать. Всё дело в том, что сто первый канал нашего местного телевидения объявил конкурс. Хотя, давайте я расскажу Вам всё по порядку.

7

На Сто первом канале работали, да и работают по сей день, без малого двадцать пять тысяч восемьсот человек. Уборщицы, слесаря по ремонту сантехники, лифтёры, охранники, секретари, директора. Да мало ли кто ещё работает на Сто первом канале, всех и не перечислишь, кого-нибудь всё равно забудешь. Да и смысла нет всех здесь перечислять. Кому надо, те и так будут появляться по ходу действия и о них будет сказано вполне достаточно. Но прежде хочу посвятить Вас в некоторые тонкости, которые, поверьте, будут не лишними для правильного понимания всего того, что в дальнейшем будет сказано.

Что такое телевидение? Вы знаете, что такое телевидение и телеиндустрия? Вы можете подумать, что телевидение — это реклама или вид психологического воздействия, или средство массовой информации. Всё это не так. Я не стал приводить больше примеров того, как может быть понято Вами телевидение. В любом случае, Вы окажетесь не правы. Почему? Ответ прост: потому что Вы ничегошеньки не смыслите в телевидении.

Я согласен с тем, что Вы имеете право на свою точку зрения, я согласен с тем, что и кроме Вас есть ещё кто-то, кто имеет, так же, как и Вы, своё право на свою точку зрения. Но давайте на том и остановимся и оставим Вас с Вашими правами и точками зрения, и не будем ни Вас, ни Ваши мнения, суждения, понятия и тому подобное, примешивать к телевидению. Не согласны?

Недавно мне высказали предположение, что телеиндустрия — это телевизоры. Я смеялся долго. Я не стал переубеждать бедолагу, а оставил его наедине с его правотой. Пусть думает каждый так, как он сам хочет. Сейчас я говорю только об истинном положении вещей. Сейчас я говорю о том только, что представляет собой телевидение на самом деле. Сейчас я посвящаю Вас в святая святых телевидения. А всё, что касаемо рекламы и прочего, о чём некоторые говорят, когда спорят о телевидении, то всё это я предлагаю не воспринимать серьёзно.

Некоторые, самые упёртые, будут даже спорить, орать и настаивать, что знают, что такое телевидение. Спросите, кто эти некоторые? Да вот хотя бы генеральный директор Сто первого канала. Большой специалист, как он сам себя считает, по телевидению. Не верите? Не верите, что генеральный директор Сто первого канала — большой специалист по телевидению? В общем-то, конечно, Вы правы.

Вот, кстати, и он. Идёт на совещание директоров отделов. Он нас не видит. Он думает сейчас только о том, что будет говорить на совещании. Видите, какой у него уверенный шаг, красивые ботинки. Обратите внимание на то, как умело он завязывает свой галстук. Галстук — это его гордость. Ему кто-то когда-то сказал, что галстук — очень важный элемент мужского гардероба. Ну чушь полная, мы-то с Вами понимаем, что это не так. Уж мы-то с Вами знаем, что главной частью мужского гардероба является не галстук, а носки. А вот он — нет, он этого не знает, а потому сконцентрировал всего себя на своём галстуке и уже ничего другого и понимать не хочет. Но вот ему почему-то так кажется, что именно галстук есть основа всего, что на нём надето… Ладно… Галстук, так галстук. В конце концов, что нам теперь из-за этого, снимать его с генеральных директоров?

Вот мне здесь подсказывают, что не плохо было бы и снять, что, мол, и за меньшие прегрешения снимали и… снимали не таких. Согласен. Но тогда были другие времена. А тем более, что, сняв этого, ну кого мы на его место поставим? А? Не знаете. И я не знаю. Вот и нечего здесь… И согласитесь, что ботинки хороши. Костюм, правда, давно не гладил, а так ничего, смотрится.

Вы видели его секретаршу? Видели. Ну и как? Нравится. Мне тоже нравится. Красивая секретарша. Секретарши они вообще, если так подумать, то… не могут не нравиться. Знаете почему? Потому что они всегда красивые. Быть красивыми — в этом их, секретарш, смысл жизни. И ведь, что примечательно, его жена, жена генерального директора Сто первого канала, с ней, с его красивой секретаршей, в хороших отношениях. Ну Вы понимаете. Хотя… Почему и нет? Тем более, что он сам — человек серьёзный и поводов не даёт. У них же двое детей. Хорошие ребята. Жалко, если без отца останутся. Тем более, что он ей интересен и она даже его уважает. Любви между ними, конечно же, никакой нет, но всё идет к тому, что они могут стать друзьями. А почему нет? Она ему тоже интересна, и, хотя, он её пока ещё и не уважает, потому как считает, что не за что, но пьёт он мало и только не на работе, а работает много.

Зарплата у него хорошая. Что не знаете? Не знаете, что не пьёт? Но я клянусь Вам, что генеральный Сто первого практически не пьёт. Ах, Вам это до лампочки. Чего же Вы тогда не знаете? Не знаете, что у генерального директора Сто первого канала зарплата хорошая? А-а, знаете что хорошая, но не знаете насколько? А Вам интересно? Похвально. Вот теперь вижу, что Вы на правильном пути понимания того, что собой представляет телевидение.

Но вернёмся к зарплате. Не могу я не сказать Вам, сколько он получает. Скажу обязательно. В противном случае, какой мне был смысл вообще начинать с Вами этот разговор? Берите карандаши и записывайте. Если есть калькулятор, то и его приготовьте, может пригодиться. Итак. Зарплата генерального директора Сто первого канала города Боголюбинска… Записываете? Итак, он владеет пятью процентами акций местного градообразующего завода и семью процентами акций градообразующей фабрики. Что? Вы спрашиваете, при чём здесь завод и фабрика? Ну как же. Если Вы хотите знать, сколько зарабатывает генеральный на Сто первом, то надо начинать с акций. А как же. Что значит, Вас интересует его зарплата только как генерального? Странно. Я думал… Впрочем, если Вы уж так настаиваете, пожалуйста. Только учтите, что это нисколько не отражает истинного положения вещей. Его оклад составляет восемь тысяч девятьсот сорок три рубля и восемнадцать копеек в месяц. Довольны?

Проходите. Это зал совещаний. Вам нравится? Мне нравится. Богато, просторно. Мало мебели. Хорошее освещение. Они здесь собираются каждый четверг и решают, как им кажется, судьбу всего. Ну им так кажется. Они здесь спорят, предлагают, деньги делят и много чего ещё делают. Кто они? Директора. На сто первом канале есть двадцать один отдел, каждый возглавляет директор. Вот они, директора отделов, и собираются здесь по четвергам, в этой большой комнате, больше напоминающей малый зал филармонии, из которого вынесли всю мебель, оставив только стол посередине и стулья.

Что примечательно, что стульев больше, чем следовало бы. Можете не считать. Восемьдесят один стул. Всё уже давно посчитано. Спросите, зачем столько? Думаю, что это намёк на имеющиеся вакансии. В любом случае, здесь, никогда не собиралось больше двадцати человек, включая генерального. Хотя Вы правильно заметили, стульев действительно много и они очень мешают работать. На них постоянно натыкаются. Любопытно ещё то, что всё равно здесь никто не сидит, кроме генерального. Почему? Вот это действительно загадка. Есть предположение, ну вроде как легенда, что прошлый генеральный директор Сто первого канала таким образом воспитывал подчинённых. Того генерального уже и в живых-то давно нет, а вот традиция осталась.