Бесплатный фрагмент - Доброволец

Предисловие

Заваруха в Донбассе случилась безо всякой подготовки общественного мнения, абсолютно случайно и неожиданно для всех. Тем не менее, удалось сразу же организовать поток добровольцев и гуманитарной помощи, и реально «на народные деньги», с миру по нитке, силами самых отважных, безбашенных и идейных продержаться первые критические месяцы донбасского восстания, не дав ему позорно угаснуть, как это случилось в Харькове и Одессе.

У русских появилось общее боевое знамя, боевая легенда, забылись многие, чаще всего не стоящие выеденного яйца, идеологические «противоречия». Причём всё это было инициативой снизу и работало благодаря тем самым «горизонтальным связям», о важности которых с таким пафосом рассказывали как раз нынешние противники Новороссии

Это большое дело и большой прогресс. В Средней Азии и на Кавказе в 90-х русских просто вырезали как скот. Никому не было до этого никакого дела, и никто не понимал, как тут вообще поступать. После Второй Чечни и истории с Кадыровым перешли к фигуре умолчания. А в 2014-м русские оказали нешуточное сопротивление, и, несмотря на все «Мински», сопротивляются до сих пор.

Уже в самом начале 90х, на берегах Днестра, был дан первый бой взлелеянной «национальными кадрами» русофобии. С тех пор утекло много воды, подросло новое поколение. Межэтнический конфликт на Донбассе ясно дал понять, что процесс выделения стальных фракций из «прекраснодушного» советского мещанства, оставленного русскому народу в наследство от СССР, уже перешел на качественно иной уровень.

2е МАЯ

2 мая, день одесской трагедии и начала боевых действий на Донбассе. Наверное, это одна из самых страшных дат в современной мировой истории.

Я хорошо помню тот день: Карельский перешеек, пьяный от весны лес, ослепительно синее небо смотрит в прозрачные очи озер и по нему плывут невероятные, громадные лебеди. В этот мир красоты и покоя набатом ворвалась весть: в Одессе озверевшие нацисты живьем жгут людей, а по Славянску бьет тяжелая артиллерия и авиация киевской хунты. Каратели идут на штурм. Свершилось. На душе стало пусто и холодно, потому, что я отчетливо понял: именно сейчас, в эти минуты, смертная тень разделяет бытие на две части: «до» и «после».

Я вернулся домой, открыл интернет, привычно прошел по закладкам и сайтам: российским, украинским, международным и везде была картина ужаса: пылающий «Дом профсоюзов», люди, прыгающие из окон под дубинки обезумевшего от крови и безнаказанности зверья, «бойцы евромайдана» в ставшем привычным за прошедшие месяцы боевом облачении, под лозунги и речевки идущие убивать всех несогласных с ними, черные столбы дыма над кварталами Славянска, ведущая огонь боевая техника, черные мундиры нацгвардии, пылающие баррикады, трупы и кровь, кровь, кровь. Тогда одни были в смятении, другие пытались лгать, обвинять или оправдывать, но над всем информационным полем, забивая децибелами, стоял восторженный вопль «свидомых». У них был праздник, настоящий пир.

Глядя на гроздья «лайков» под фотографиями убитых людей, под «искрометными» шутками украинского юмора про «жаренную колорадину», читая сожаления про то, что «этих гадов так мало убили» я ощущал сложную гамму чувств, главной из которых было растущее отвращение, а также понимание того, до какой же невероятной степени они нас, оказывается, ненавидят. Это было сродни откровению. Раньше я, как и большинство разумных людей, полагал, что все это не в серьез, что стороны конфликта неизбежно договорятся, пойдут на взаимные уступки, найдут компромисс, наконец, просто устанут от собственного крика. Ведь не чужие же люди. 2 мая стало ясно, что на самом деле чужие, что надежды тщетны: им нужна только кровь. А еще я понял, что тоже больше не хочу: ни разговаривать с ними, ни понимать их, ни «входить в положение», ни договариваться, потому, что отныне и навсегда слово «украинец» для меня отмечено каиновой печатью. И еще я впервые понял, что тоже умею ненавидеть.

Это чувство поднимающейся из самых глубин души тяжелой подсердечной ненависти в тот страшный день ощутили тысячи русских мужчин по всему миру. Поэтому 2 мая 2014 года стало днем начала новой народной войны, не войны Российской Федерации, которая так и не сподобилась сделать что-нибудь по настоящему осмысленное, но войны гнева русских людей, и «северный ветер» задул с кровавого пепелища.

Не забывайте эту дату: 2 мая 2014 года, день который все изменил

Один день русского сопротивления

Это был обычный день в начале кровавого лета 2014 года, когда на Донбассе вовсю шли бои между так называемыми «силами АТО» и формирующимися на ходу отрядами Ополчения. 20 июня 2014 г. мне довелось побывать у тех самых загадочных людей, которые «стоят за спиной террористов в Луганске и Донецке». Короче, я в первый раз поучаствовал в сборе и отправке группы добровольцев и груза для сражающегося Славянска, организованной «Координационным центром помощи Новороссии».

«Координационный центр» или КЦПН — одна из многих добровольных организаций гуманитарной помощи Новороссии, которые, с началом вооруженного противостояния на юго-востоке Украины, развернули работу по всей России, от Ростова до Новосибирска. Его история весьма характерна для наших дней. Все началось с того, что питерскому юристу Андрею Блинскому прислал письмо его старинный друг, житель Луганска, как и многие его соотечественники вступивший в отряды стихийно организовавшегося ополчения. К письму прилагались фотографии. На них Андрей увидел, что его друг и прочие ополченцы вооружены кое-как, а обмундирования и снаряжения, как такового, у них вообще не имеется. Чуть ли не в шлепках люди воюют. Если в области вооружения, в рамках российского законодательства, изменить ситуацию возможности не имелось, то со всем остальным порядочные и неравнодушные люди вполне могли помочь. К делу Андрей привлек другого своего знакомого, Александра Любимова, владельца небольшого бизнеса по торговле прицелами и прочей военной и охотничьей оптикой. Товарищи примкнули к известному московскому блогеру Алексею Маркову, который уже приступил к работе в этом направлении. Начало «Центру» было положено 10 мая, когда в ЖЖ разместили обращение, с просьбой оказать помощь защитникам Славянска. И у Александра, и у Андрея в Живом Журнале оказалось достаточно знакомых с аудиторией подписчиков свыше 1000 человек. Вскоре начали поступать средства, на которые была подготовлена и отправлена посылка с необходимым снаряжением. Отправили ее через друзей в Ростове, а те переслали дальше, через своих друзей в Новороссии, и сработало, надо сказать, лучше, чем «Почта России». Адресат посылку получил, и она пришлась как нельзя кстати. Однако, отклик желающих помочь сражающейся Новороссии оказался гораздо сильнее того, на который изначально рассчитывали организаторы акции. В результате то, что предполагалось как разовая поддержка близких знакомых, получило продолжение. Образовалась группа активистов, осуществляющих, при прямой финансовой поддержке народа, регулярные поставки обмундирования, снаряжения, медикаментов и многого другого, в чем остро нуждаются защищающие Славянск бойцы. Кажется, именно это называется «самоорганизацией населения».

Сложившаяся схема работы активистов оказалась, в целом, такова: к «Центру» обращаются представители того или иного отряда Ополчения и сообщают о своих насущных потребностях, формируя заказ. (Средства у «Центра» имелись значительные: в среднем сумма добровольных пожертвований летом 2014 г. составляла около миллиона рублей в неделю (средний перевод от 5 до 15 тысяч рублей). Отчеты о расходовании денег публикуются на сайте «Центра». Активисты закупают или достают необходимые бойцам вещи, собирая посылку, которая затем уходит к границе Новороссии наемным транспортом. На границе ее встречают представители заказчика и переправляют далее. Граница — место опасное. Ситуация там меняется каждый час. «Окна» то открываются, то закрываются. Иногда происходят вооруженные столкновения с украинскими силовиками. Российские пограничники летом 14 года смотрели на подобные поставки сквозь пальцы. (Ужесточение пропускного режима произошло гораздо позже, уже летом 2015 г. прим. авт.)

С Сашей Любимовым и его женой Майей я был знаком уже давно. Когда-то, в другой жизни, мы работали в одной фирме. Фирма кончилась, а дружба осталась. В общем, около полуночи, 19 июня, мне позвонила Майя.

— Привет, ты можешь завтра помочь? Такое дело: надо отправлять груз сам понимаешь куда. Он довольно большой и ценный, а волонтеры, с которыми предстоит работать — люди новые. Мы их не знаем.

Разумеется, я согласился, и вот мы встречаемся поутру, возле одного из складских комплексов в районе Московского вокзала, первой точки намеченного на сегодня маршрута. Волонтеров оказалось двое. Один — мой тезка, Михаил, питерский бизнесмен, совладелец фирмы, торгующей модной молодежной обувью, невысокий, стильно одетый, стройный мужчина лет тридцати, и водитель Леша, крепкий голубоглазый мужчина, примерно того же возраста. Втроем мы быстро загрузили в чрево «Транзита» вынесенные со склада коробки с облегченными штурмовыми ботинками и пакеты с разгрузками. Майя села в «Транзит», а мы с Мишей поехали на его автомобиле. Дорогой разговорились. Михаил оказался большим любителем парашютного спорта, у меня также имелся кое-какой опыт в этой области, потом разговор перекинулся на особенности рыбалки в Сибири, конечно, поговорили и об обстановке в Новороссии. И у него, и у меня там оказались друзья и знакомые.

Между тем дело продвигалось. Мы посетили еще одну «точку», забрав приготовленный для нас товар. Затем покатили в опорный пункт другой, более крупной гуманитарной организации: штаб-квартиру небезызвестных «Гуманитарных войск» в Питере.

В отличие от «Центра», работающего по конкретным заказам отрядов Ополчения, «Войска» осуществляют обширную гуманитарную миссию, сотрудничая с правительством Донбасса и Луганска. Их штаб оказался большим плохо освещенным подвалом в одном из новых районов на севере Питера, с низкими потолками и железной дверью без вывески. Открыла нам девушка с осунувшимся от усталости лицом. Помещение буквально завалено всевозможным добром, где сумки с крупой и макаронами соседствуют с упаковками бинтов и медикаментов, а коробки с амуницией громоздятся поверх баулов со спальными мешками. Рядом с новыми вещами отмечаю какие-то древнего вида ящики с красным крестом, офицерские портупеи и фляги в потертых чехлах. В коридоре едва не спотыкаюсь о стопку советских стальных касок, обернутых в бумагу. На коробках надписи разноцветным маркером. «Ленинград — Городу Герою Славянску. Прорвем Блокаду!» — читаю я на одной из них.

Одна комната подвала превращена в подобие офиса. На столе куча кружек из-под кофе, на полу пенка и спальник: видно кому-нибудь из волонтеров частенько приходится тут ночевать. На стене списки необходимых лекарств. На другой — портрет Порошенко, перечеркнутый траурной полосой. Внизу надпись: «По осени забьем». Незатейливый солдатский юморок.

Как оказалось, нужного нам груза пока нет. Вещи только должен привезти кто-то из местных активистов. Остаемся ждать. Между тем в подвал подтягиваются люди. Одновременно с нами пришел дедок лет 70-ти, пожаловался на то, что «ой, найти вас совсем невозможно», затем ненадолго исчез и вернулся с несколькими пакетами детских памперсов. Матерям с маленькими детьми, которых сейчас вывозят из-под бомб и ракет «евроинтеграторов», они точно пригодятся. Потом пришла супружеская пара, принесли несколько тщательно запечатанных коробок.

— Шведы. Третий раз уже приезжают. — Заметила курившая около двери женщина средних лет.

Женщину зовут Настя, и она тут, похоже, за старшую. Она поворачивается к Мише.

— Слушай, ты же на машине? Можешь посылку забрать с почты? А то мне не успеть.

— Что за посылка?

— Гуманитарка из Германии. Белье, термоодеяла. Килограмм двадцать всего.

Постепенно помещение наполняется людьми. Слышны обрывки разговоров:

«Нет, палатки не куплю, лучше на лекарства деньги потрачу…», «к этим прицелам «ласточкин хвост» не подходит…», «по лекарствам мы похоже город уже выгребли весь…», «….да, нужен ледокаин в тюбиках. Его не достать, но можетбыть…»,»..спальникинужны..», «…перчатки… ботинки… кровоостанавливающее…».

Деловой человек Миша вынимает телефон и начинает названивать знакомым из аптечного бизнеса, потом знакомым — торговцам снаряжением. Самоорганизация идет полным ходом. Наконец появляется нужный нам человек: крепкий седой мужчина в полувоенной одежде. Он волочит два огромных целлофановых мешка с наколенниками. По характерной окраске в серую «цифру» сразу понимаю — пиндосовские, БУ армии США.

— Я думал, у меня их больше, — оправдывается мужчина, — а оказалось страйкболисты раскупили половину.

В «Гуманитарных войсках» мы забрали наколенники, пяток зеленых «сидоров», битком набитых консервами, и несколько коробок лекарств. Взамен оставили коробку колиматорных прицелов — для Донецка. Потом перегружали все это в офис «Центра», таская вещи на четвертый этаж. Поднимаясь с очередной стопкой коробок, отмечаю на крышке упаковки с лекарствами краткую надпись: «Таллин–Славянск». Однако, везде люди есть. С волонтерами попрощались тепло. На слова благодарности те ответили просто: «Да это вам спасибо! Если что надо — мы всегда готовы!»

Весь вечер я, Майя и Саша переупаковывали вещи. В посылку вошли прицельные приспособления, обувь, разгрузки, наколенники, бронежилеты, лекарства, книги с краткими наставлениями по эксплуатации оружия и многое другое, в чем нуждается Народное Ополчение. Перед самым отъездом подъехал мой товарищ по охотничьим экспедициям Дмитрий, привез баул со свежее пошитыми снайперскими камуфляжами. Посылку на границе должен встретить — зам. командира разведподразделения в Славянске. Назовем его, условно, Иван. Я осторожно интересуюсь его личностью:

— Он кто вообще? Какой-то наш отставной военный.

— Нет, местный, луганский, — отвечает мне Саша, — человек сугубо мирной профессии, но охотник и вообще любит оружие. Кто-то типа тебя, короче.

В офисе то и дело звонит телефон, подъезжают люди, предлагающие помощь с униформой, продовольственными пайками или денежными средствами. Надо сказать, что и волонтеры, и большинство тех, что помогают ополченцам — классические представители полузатоптанного российского «среднего класса». А где же эпические «ватники, синие от наколок»?

Около десяти часов вечера подъехали Андрей Блинский и с ним шестеро добровольцев (еще четыре человека должны присоединиться к группе в Москве).

В ту пору поток добровольцев из России был еще не слишком полноводным. По настоящему массовым добровольческоен движение станет к концу лета 2014 г., после «Южного котла», когда окончательно станет понятно, что эта война всерьез и надолго. А в начале лета у организаций, занимавшихся рекрутингом будущих бойцов господствовало мнение о том, что конфликт на Донбассе имеет скоротечный характер и потому заявки принимались преимущественно от людей, имеющих хорошую, желательно специальную боевую подготовку, а лучше реальный боевой опыт. Поэтому и моя собственная заявка добровольца в «Первую московскую интербригаду» осталась без внимания.

Те шестеро, что пришли в тот день в офис «Координационного центра помощи Новороссии», несомненно, воевать умели. Крепкие молодые мужчины в возрасте от 25 до 35 лет, одеты в гражданское. Форма и снаряжение — в рюкзаках. По их словам, каждый потратил на экипировку по 30—40 тыс. рублей личных денег. Что бы там ни кричали о «русских наемниках — чеченцах» украинские СМИ и поющие с их голоса российские «либералы», но никаких денег за участие в боевых действиях добровольцам, в то время, не предлагалось. Да и позже даже тот скромный оклад жалования, что причитался бойцам армий ЛНР и ДНР получали далеко не все. Я, например, не получал, поскольку «Призрак» во время моего пребывания «в рядах» не входил в структуру вооруженных сил ЛНР. Исключением были врачи, которым правительство ЛНР и ДНР обещалот по 30 000 р. в месяц. Врачи в Новороссии тогда были нужны даже больше, чем военспецы. Все шестеро, как и те, кто присоединится к ним позже, вышли на «Центр» самостоятельно; изложили в анкете свои военные навыки и были отобраны из общего числа претендентов.

Среди добровольцев я, с немалым удивлением, обнаружил своего одноклубника-реконструктора по прозвищу Славян. Он давно уже перебрался в Норвегию, получил гражданство и даже успел отслужить в норвежской армии, где приобрел полезную специальность пулеметчика. И вот теперь он вернулся, чтобы сражаться в Новороссии.

— Парочка моих армейских знакомых уехала воевать за ТУ сторону, — замечает он в разговоре, — но эти — конкретные нацисты. В голове сплошной Гитлер, Квислинг и «арийская раса господ». Там им будет раздолье.

— А ты едешь воевать за русских?

— Я да, за русских. Тут все просто: защищать свой народ — долг мужчины и воина.

Я киваю. Обсуждать тут, в общем-то, и вправду нечего.

— Если у кого чего-то не хватает из снаряжения, то милости прошу озаботиться этим прямо сейчас, — говорит Саша Любимов.

— ПНВ есть? — Тут же спрашивает старший группы, бывший десантник Алексей.

— ПНВ всего один, и он идет в персональном заказе. Извини.

Игорь, здоровенный, даже на фоне остальных, тоже не маленьких добровольцев, мужчина начинает с увлечением рыться в снаряжении. Меряет кевларовую каску и с неудовольствием откладывает в сторону: крепление, по его словам, опасное: может при попадании в шлем повредить горло.

— Возьми «бронник», — говорю я, — второй класс защиты на груди и пятый на спине. Хорошая штука.

— Да ну, — отмахивается тот, — у меня своих два: легкий и тяжелый.

Человек, с которым я говорю — профессиональный телохранитель с опытом нескольких загранкомандировок. Перерыв несколько коробок он, наконец, находит то, что ему нужно: оптический прицел с переходником. Довольно улыбаясь, прижимает его к груди, словно любимую игрушку.

— А ты взял бы лучше бронежилет, — советует он своему коллеге, по специальности механику-водителю БТР, — а то у тебя несерьезный, противоосколочный.

— Под броней вроде больше и не надо, — отвечает тот, с сомнением вертя в руках тяжелую «кирасу».

— Так то под броней. Мало ли, как оно повернется…

Да, повернуться может по всякому, на то и война, и каждый здесь это знает.

Мы загружаем многочисленные ящики, тюки и коробки в микроавтобус. По странному совпадению его номер оказался 282, над чем все невесело шутят. Наконец сборы закончены. Шестеро добровольцев выстраиваются в короткую шеренгу. Напротив них — с десяток провожающих. Здесь нет ни «кураторов из ФСБ», ни «политруков» с речами, ни оркестра. Просто несколько русских людей, которые точно знают, в чем их долг и потому не нуждаются в лишних словах. Солнце медленно опускается за дома, вечер прохладен и тих. Бойцы стоят молча. От идущих мимо прохожих их отличает только особенное, отстраненное, выражение глаз. Мыслями они уже далеко, на сотнях километров дороги, на беспокойной стреляющей границе и дальше, где тяжело ворочается война. Там бьется в кольце карателей Славянск, там, как 70 лет назад, рвутся к Донецку танки «евроинтеграторов» и на пути у них по-прежнему лишь русская храбрость.

— Спасибо большое вам всем, — наконец говорит Саша, — желаем удачи!

Прощаясь, мы крепко пожимаем отъезжающим руки. Белый микроавтобус, мигнув поворотником, выруливает на проспект и скрывается вдали. Вот и все. Впереди добровольцев ждут Москва, Ростов, Луганск и далее направление в боевые подразделения. Их ждет ад войны, но путь чести редко бывает легким.

СПб, 22 июня 2014

Мама, мы вернемся

Мы уезжали на войну глухой осенней ночью. Добровольцы суетились на погрузке, возле подвала, ставшего для многих из нас домом на всю прошлую неделю, пока отряд тренировался и проходил первичное слаживание. Таскали коробки и ящики, мешки и баулы: форма, медикаменты, консервы, снаряжение и еще куча всего, что понадобится ТАМ. Работали споро, лишь изредка обменивались парой слов, упихивая груз в казавшееся безразмерным нутро автобуса. Водитель с нашивкой армии Новороссии на рукаве куртки, курил возле кабины. Наконец управившись, мы расселись по местам. «Все здесь?» Командир, привстав, окинул взглядом салон. «Все». Вот заурчал двигатель, автобус качнулся, поплыли за окном темные громады спящих домов, голые тополя. В ночной тьме крутились и падали первые снежинки грядущей зимы. «Реви метель, рычи мотор, я еду в дальний путь. Таков мой страшный приговор, и мне не увильнуть…». Люди молчали. Каждый переживал эти первые мгновения пути, предавшись собственным мыслям. От Питера до Москвы, от Москвы до Изварино, а там… Что ждет нас там? Нет ответа. Лишь мрак и холод за окнами, да водитель в пол голоса обсуждает что-то со своим сменщиком.

Автобус вырулил на Пискаревский проспект и погнал, набирая скорость. Вот показалась знакомая гранитная ограда кладбища жертв блокады и тут я увидел ее. Женская фигура, вознесенная на постамент, казалась совершенно белой и, словно светилась изнутри. Она вышла из мрака, что чернее всех ночей, из города мертвых, замученных и убитых войной, чтобы проводить нас, уходящих на новую войну. Родина Мать: ее руки с гирляндой цветов вытянуты вперед, лицо опущено в вечной печали. Так уж заведено от века: нам уходить, ей — плакать. Не плачь, мама, мы вернемся, мы обязательно вернемся…

Алчевск, ЛНР, ноябрь 2014г.

Холодный ветер, Дебальцево

Нас разбудили около пяти утра. Сна словно и не было. Бойцы поднимались с коек, будто прилегли на полчасика, надевали форму, теплые бушлаты, бронежилеты, разгрузки, подшлемники и каски — все подогнано и прилажено с вечера, боекомплект получен и распределен по подсумкам и ранцам. Поспешно разбирая оружие, грохотали вниз по лестнице подошвами высоких ботинок. На улице, перед зданием бывшей городской больницы, где базировался отряд, уже рычали в промозглой тьме ноябрьской ночи прогреваемые моторы. Начбой Фокстрот, стоя на крыльце раздавал людям рации — компактные «кенвуды» с гарнитурой. «По машинам!» — послышался крик командира, и мы полезли в кабины и кузова нашего транспорта: «Тойоты — тундры» и «Нивы» превращенной в пикап сибирскими умельцами.

Было холодно, в воздухе кружились редкие снежинки, машины вырулили со двора и покатили в желтом свете редких фонарей по пустынным улицам спящего города. В голову колонны пристроилась серебристая иномарка, где ехал комбат и трое бойцов батальонной разведки. Мы нырнули в тоннель под громадой Алчевского металлургического комбината, миновали его и, выскочив на шоссе, помчались прочь от города, на запад, туда, где уже который месяц шли позиционные бои у так называемого «Дебальцевского выступа». В сражающейся Новороссии наступало очередное утро.

Серой лентой убегает вдаль шоссе. Я, скорчившись, сижу в набитом бойцами и снаряжением кузове, стараясь укрыться от ледяного встречного ветра. Занимается хмурый рассвет. Мимо пролетают серые, пожухлые поля, терриконы шахт, унылые, похожие одна на другую деревеньки. Колонна минует блокпост с разноцветными флагами и зенитной спаркой, грозно глядящей из кузова «КАМАЗа». Казаки из охраны машут нам в след, и мы машем им. Вперед, вперед, нам нужно спешить.

Куда мы мчимся? Об этом знают лишь командир отряда и комбат, который сейчас указывает дорогу. Известно одно: недели подготовки и ожидания закончились, сегодня, наконец, предстоит настоящее дело.

Вчера весь отряд был построен. Командир, Аркадич, как всегда затянутый в «цифру», с кобурой на боку, строго оглядел шеренгу бойцов. Всякие здесь стояли люди, молодые и старые, с разными судьбами, разным жизненным опытом. Были украинцы, которым не по душе пришлась евромайданная «новая влада» и ее порядки, были люди с Харькова и Запорожья, с Одессы и Днепропетровска, были и те, чей дом оказался под пятой карателей на захваченных врагом землях Донбасса. Плечом к плечу с ними стояли россияне из Сибири и с Урала, из Питера и Москвы… Раньше «свидомые» смеялись: «монголокацапы, ваша родина — Магадан». Да, и Магадан тоже. Пусть нас не много, но здесь вся Россия от Ростова до того самого Магадана. Что, уже не так весело? Тут были испанцы — антифашисты, совсем молодые ребята, чьи деды сражались под республиканскими знаменами. Теперь они рядом с нами — наследниками интербригад, против тех, кто вновь пустил развеваться по ветру обветшавшие нацистские тряпки. Историческая память против исторической памяти. Вот стоит бывший украинский налоговый инспектор, а рядом с ним бывший послушник православного монастыря на Байкале, вот инженер-конструктор с одного из московских механических заводов, а сразу за ним историк, едва успевший защитить диплом. Иные имели хорошую военную подготовку, а то и приличный боевой опыт, другим же, как мне, только предстояло боевое крещение. Но всех роднило одно: сюда их привел собственный выбор, продиктованный личным представлением о добре и зле и о том, что значит жить по совести.

«Товарищи бойцы, — заговорил Аркадич своим зычным, чуть хрипловатым голосом, — я буду краток: завтра нашему отряду предстоит выдвинуться на фронт для участия в проведении боевой операции. Я хочу, чтобы каждый из вас сейчас решил, готов ли он идти в бой. — Он замолчал, выдерживая паузу. — Те, кто готов, шаг вперед!»

В течение пары ударов сердца стояла тишина, затем строй качнулся и шагнул. Мы все здесь — добровольцы. Мы бросили дома и семьи, приехали в мятежный, стреляющий край. Теперь настал момент истины, время исполнять принятый на себя долг.

«Хорошо, — кивнул командир, — Фокстрот, отбери восемь человек».

И когда среди прочих выбрали меня, я ощутил гордость, а еще… да, мне стало не по себе. За месяц без малого, что мы провели в Новороссии, случались и боевые тревоги, и выезды отдельных групп на задания, считавшиеся опасными: например на сопровождение людей или грузов. Я, правда, не ездил. У меня, как старшины отряда, хватало своей головной боли. Но теперь намечалось что-то серьезное. Страх…

Сейчас страха не было. Не было вообще ничего: ни волнения, ни сомнений, ни надежды. Все отгорело, осталась лишь холодная решимость. Я смотрю на своих товарищей, сжатых тесным пространством кузова. Кто-то курит, прикрывшись от ветра рукавом, кто-то просто смотрит вдаль, отсчитывая убегающие версты. В тусклом свете занимающегося дня их лица кажутся высеченными из светлого гранита. Словно смертная тень легла на нас, отделив от всего, что было прежде. Мы — мужчины, вышедшие на рать, и менять что-либо поздно. Жребий брошен, спущен курок, рука судьбы кинула кости, и они катятся по столу: кому выпадет «чет», а кому «нечет»? Ледяной ветер хлещет крыльями, свистит в ушах, воет в выставленных наружу стволах пулеметов.

Уже совсем скоро колонна резко затормозит и раздастся крик «Все из машин!». Пулеметчик Дунай, матерясь сквозь зубы, перевалится через борт в обнимку со своей машинкой. «Все из машин! Быстрее!», орет командир. Я выкидываю на землю тяжеленную сумку с «мухами», придавившую колени и прыгаю следом, прихватив трубу гранатомета и тяжеленный ранец с боеприпасами. Адреналин мгновенно доводит кровь до кипения. Суета, выкрики команд, люди бегут в разные стороны. Мы на открытой местности, слева окраина какой-то деревни, справа — длинное серое трехэтажное административное здание с широкими окнами и высокий, забранный колючкой забор, за которым расположились некие промышленные корпуса. Стрельбы, вроде, пока не слышно. Пулеметный расчет у меня за спиной поспешно занимает позицию, взяв под прицел ведущую из деревни дорогу. Левее Додж, гранатометчик из нашего отряда, заряжает свое орудие. Я кидаюсь прочь от машин, торопливо расстегивая ранец, присев собираю заряд. Граната уходит в раструб ствола, с сухим щелчком занимая свое место.

— Норман, ко мне!

Это Аркадич. Он стоит в полный рост, держа автомат наизготовку, не отрывая глаз от административного корпуса. Я падаю рядом одно колено, вскидываю РПГ-7 на плечо, большим пальцем поднимаю планку прицела.

— Цель — вышка над проходной. При первом выстреле с той стороны уничтожить к черту!

— Есть.

Проходная справа, метрах в пятидесяти, над ней вышка — нечто вроде фантазийной башенки с флюгером над шатровой крышей. Прицел выставлен на сто метров, значит надо брать ниже, над самой балюстрадой. Внутри, за небольшими прямоугольными окошками никакого движения не заметно, да и в здании тоже. Держу цель. Слева один из разведчиков настороженно поводит длинным стволом снайперской винтовки, бдительно пася окна. Справа ополченец Поляк, также припав на колено, нацелил на фасад тубус реактивного огнемета. Минуты текут в тревожном ожидании. Проходит полчаса, прежде чем из проходной появляется невысокая крепкая фигура в светлом камуфляже. Это Сибирь, комбат Батальона «Имени Александра Невского». Похоже, неприятельская крепость «подняла белый флаг».

Целью нашей операции было захват тюремного учреждения, а именно колонии общего режима №22. Эта зона, представляющая собой, как и положено порядочной тюрьме, обширную и неплохо укрепленную крепость, находится на окраине поселка Комиссаровка, прямо у железнодорожной ветки, по которой проходила административная граница Луганской и Донецкой областей, а заодно и линия фронта между войсками ЛНР и расположившимися на Дебальцевском плацдарме частями ВСУ. Во время летнего наступления ополченцев в сторону Дебальцево в тюрьме работал украинский корректировщик, направлявший огонь вражеских минометов. От их огня батальон понес потери. Корректировщика пытались снять снайперским огнем, но неудачно. Саму тюрьму тоже не захватили, лишь постреляли по окнам. Позже, по словам бывалых ополченцев, там некоторое время базировалась какая-то украинская ДРГ. Последнее время, правда, никакой враждебной активности там не замечалось. Правее и левее колонии №22 на линии фронта стояли отряды казаков, но сама она оставалась подконтрольна украинскому правительству. Правда, какого либо серьезного сопротивления со стороны тюремной охраны наши командиры не ожидали, строя свои расчеты на внезапности и натиске. Пока мы занимали позиции, комбат направился на проходную, один и без оружия прошел на территорию и предъявил начальнику зоны ультиматум о безоговорочной капитуляции в течение тридцати минут.

Большая часть служащих и охраны разбежалось подальше от сложностей жизни еще летом, а те, что оставались верны служебному долгу, оказались застигнуты врасплох. В итоге, получилась классическая операция «вежливых людей»: свалиться, как снег на голову, предъявить весомые огнестрельные аргументы, а потом вежливо попросить не валять дурака и сдаваться «по хорошему», пока не вышло «по плохому». Позже в украинских СМИ пройдет информация о том, что колония №22 была захвачена отрядом террористов в масках в количестве до 60 штыков при двух БТР. На самом деле нас было 15 человек на трех легковушках.

Зона была взята под контроль. В оружейной комнате и тайниках мы захватили больше сотни единиц огнестрельного оружия, главным образом автоматов Калашникова и ПМов. Позже, всех заключенных колонии эвакуировали на 15 зону, в Луганск. Персонал был отпущен по домам. Зона стала опорным пунктом ополчения во фронтовой полосе, к тому же на ней разместилась база разведки и учебка батальона, а также (и, вероятно, это было ее главное назначение) узел связи и радионаблюдения. В безопасных подземных помещениях проходили совещания командиров отрядов, а во время Дебальцевской операции в феврале 2015 года там даже расположится временный штаб командира бригады «Призрак» Алексея Мозгового. Позже, под самый конец операции, когда почти все бойцы уйдут к Дебальцево, наша база окажется под угрозой захвата прорывающимися из котла войсками противника, но все обойдется.

Будут и обстрелы украинской артиллерией, и ночные наскоки вражеских ДРГ, и еще много разного, но все это случится потом, а пока рычит мотор, студит лицо холодный ветер, и нет ничего, кроме серого рассвета, тяжести оружия и решимости встретить все, что приготовила нам судьба. А на часах: 6 часов 35 минут утра, 25 ноября 2014 года.

Санкт-Петербург, март 2015 г.

Война, которую я увидел

Война многолика. Для кого-то она похожа на «Батальоны просят огня» или «Они сражались за Родину» (судя по рассказам служивших со мной очевидцев, именно так было под Семеновкой или на Саур-Могиле), чья-то война похожа на сериал «Диверсант» или американского «Снайпера». То, что довелось увидеть мне, весьма сильно смахивало на войну из первого «Терминатора». Кроме шуток, все выглядело именно так: грязный снег, серый бетон, ржавое железо, ледяной ветер завывает в пустых проемах окон, несет поземку по перепаханному взрывами полю с одинокой табличкой «мины» на краю; в развалинах «промзоны» мерзнут на постах часовые, а в тускло освещенных подземных коммуникациях теплится некое подобие жизни.

Там спят тревожным сном по 3—4 часа в сутки, едят, чистят оружие и ждут: ждут своей очереди идти на пост или в патруль, ждут команды: «дежурная группа, сбор!», ждут крика «тревога!». Время от времени сектор «прощупывает» вражеская артиллерия, которой отвечают наши минометы и артсистемы, но обычно над фронтом висит тревожная тишина, прерываемая звуками коротких перестрелок да отрывистыми докладами в эфире.

Днем относительно спокойно, если не считать «работы» артиллерии, ночь же — тревожное время. Ночь смотрит красными глазами тепловизоров и злыми звездами беспилотников, ночью выходят на охоту разведчики и диверсанты с обеих сторон, тогда из мрака и вьюги лезут враги. В бледно-зеленом мерцании приборов ночного видения на краю лесополосы возникают осторожно крадущиеся фигуры, и тогда тишина взрывается яростью автоматно-пулеметного огня и паучьи сети трассеров тянутся навстречу друг другу. К «концерту» присоединяется грохот АГС, хлопанье подствольников и разрывы минометных мин, кромсающие тьму жуткими вспышками лилового пламени, а группы усиления кидаются на свои позиции. Но ночной бой скоротечен. Все успокаивается, противник отходит, забрав убитых и раненых (если таковые появляются), снег заносит следы, и вновь над фронтом нависает тревожная тишина, лишь редкие огни осветительных ракет озаряют подбрюшья туч и мы продолжаем ждать рассвета, положив руки на ледяной металл оружия и до рези вглядываясь в темноту.

А потом приходит день, полный хмурыми, вооруженными людьми с небритыми, серыми от недосыпания лицами, с суетой, прибывающими и убывающими машинами, хлопками выстрелов на стрельбище, где тренируется очередная партия новичков, выходами патрульных групп и прочей рутиной, занимающей промежуток от ночи до ночи. И так проходит время.

ЛНР, Комиссаровка, декабрь 2014г

Ночь и солдат

Пятно света от карманного фонарика скользит по ступенькам, затем высвечивает площадку и проход на этаж. Войдя в коридор, стараюсь топать посильнее: шаги гулко звучат в пустом здании. У нужной двери останавливаюсь, выключаю фонарик.

— Кто там? — Слышится изнутри.

— Норман. Смена.

— Заходи.

Обширная комната погружена во тьму. Белеют прямоугольники давно вышебленных артобстрелом окон, теперь затянутые пленкой. Смутно виднеются столы, очертания кульмана, — когда-то здесь находился проектный отдел. В углу шевельнулась тень, на миг напротив окна показался и вновь исчез темный силуэт.

— Ну, как тут?

— Как обычно, стреляют. — В мою протянутую ладонь ложится кирпичик коротковолновой рации. — Половина заряда. Удачи тебе.

— Спасибо.

Шум закрываемой двери, удаляющиеся шаги. Все, я один, опускаюсь на стул, еще хранящий тепло предшественника. Сняв с шеи автомат, кладу его на стол, стволом к двери, рядом с направленным в окно пулеметом. Тут же лежит пара сигнальных ракет, на полу, возле стены — гранатомет «муха». Осматриваюсь: за куском оконного стекла, закрывающим разрез в пленке, раскинулась темная декабрьская ночь, с ледяным ветром и грохотом выстрелов. Скоро новый, 2015 год. В салютах точно недостатка не будет.

НП расположен в угловой комнате на третьем этаже административного здания. Прямо передо мной бетонный забор с «колючкой» уходит вперед и вправо. Он огораживает двойным кольцом всю промзону, занимающую почти квадратный километр. Слева от забора лежит поле и деревня, на которую можно посмотреть из соседнего окна, а напротив — обсаженная деревьями и кустарником железнодорожная насыпь. Она же — условная линия фронта. «Железка» идет к Дебальцево, а сразу за ней начинается нейтральная полоса, перечеркнутая шоссе. Километрах в полутора-двух лесной массив. Там уже враги. А где-то за лесом опорный пункт противника — занятое ВСУ село Чернухино. Обзор с этого края не самый лучший: метров на триста влево и на сотню прямо. Дальше, за ЖД трудно что-то разобрать сквозь ветки деревьев, да и темно. Этот край обороны нашего гарнизона считается почти безопасным: левее и чуть впереди, уже за «железкой» стоят казаки, контролирующие ЖД переезд и бывшую автозаправочную станцию. Они там окопались давно и в серьез, надежно перекрывая огнем ближнее предполье. Поэтому у меня нет прибора ночного видения — он нужнее в другом месте, на правом фланге, где стоит так называемый «Дом Павлова», — вот в этом месте бывает горячо.

Подношу рацию ко рту и нажимаю на кнопку передачи:

— Я пост четыре. Заступил на дежурство. Прием.

— Пост четыре, я пост один, принял.

Это дежурный по «погребку» — оружейке, он же пост один. Хорошо ему сейчас: сидит под землей, при свете и в тепле, пьет чай и слушает рацию. Рядом в ожидании выхода треплется о чем-то патрульная группа. Если на фронте бывает идиллия, то вот она.

Украдкой бросаю взгляд на часы: 10 минут второго. Меня сменят в 4 утра. Маловато нас здесь, поэтому смена занимает три часа вместо уставных двух. Ничего, в первые дни было куда хуже.

Локти на холодном подоконнике, глаза глядят, глядят, глядят в промозглую ночную тьму, слух ловит малейшие оттенки звуков. Где-то грохочет, видно, бьет тяжелая арта. Звуки разрывов смешиваются с ревом орудийных стволов. Потом откуда-то, кажется, слева и гораздо ближе доносится с полдюжины сдвоенных гулких хлопков. Минометы. Вдруг, где-то впереди, возникает яркая вспышка. Разрыв высвечивает край далекого леса. Во что это наши ударили? Вопрос, как всегда, не имеет ответа. А вот еще вопрос: почему на этой войне артиллерийские бои вечно разыгрываются ночью? Днем, обычно, стоит тишина, но уже часов с семи вечера «бабахи» слышатся все чаще. Словно артиллеристы кого-то стесняются.

Под окном звук шагов. Вдоль забора удаляются две фигуры: ночной патруль отправился на обход. Я хорошо знаю их путь: от калитки рядом с административным зданием по дорожке вдоль траченной осколками стены, вдоль «железки» где кустарник примыкает к забору. Оттуда в любой момент может вылететь граната… Потом справа возникнет темный силуэт «Дома Павлова» и станет чуть полегче: все же там круглосуточно дежурит наш дозор. Дальше длинный переход, метров пятьсот мимо угольного террикона и вновь поворот. Можно перевести дух: дальше за забором видны дома деревни Комиссаровка, а это уже тыл. Но расслабляться все равно не стоит. Тыловая часть промзоны — сплошь брошенные или недостроенные цеха, где можно хоть батальон скрытно разместить. Патруль высматривает свежие следы на снегу, продвигается вперед, докладывая о перемещении: «Я патруль, точку 3 прошел… точку 4 прошел… точку 5 прошел». Тихонько похрустывают по наледи ботинки, патроны в стволах «калашей», дистанция между патрульными 3—5 метров. Вот уже и административное здание показалось… Дом, милый дом!

Окна корпуса темные, но если глянуть в тепловизор, то одно из них будет ярко светиться: там узел связи, на нем двое: Чукча и Ветер. Один сейчас спит на раскладушке, другой сидит среди разной мудреной аппаратуры и слушает эфир, иногда передавая или получая радиограммы, но главным образом сканируя частоты, фиксируя радиообмен противника. «Пан комадир, дозвольте обстрелять „зеленку“. А шо так? Да дюже страшно. Ни, нэ дозвлоляю». У связистов своя война, свои задачи, свое видение поля боя. Они выходят из своей кельи только в столовую, да и то по очереди. Они света белого не видят, и в то же время видят гораздо больше любого из нас. У них там не только радио, но и спутниковая связь и еще куча всего, а нам, простой пехоте, к ним нельзя. Я как-то раз поднялся: интересовали углы и расстояния для расчета минометной стрельбы. Выяснил все, что нужно и отправился с предложением к командиру, а с тем сделалась форменная истерика. Устроил разнос и связистам, и мне, так, что всякое желание выступать с инициативами пропало. Давно подозреваю, что связисты тут главные, а мы — просто их охрана. Разведчики и учебка прилагаются в довесок. Вот и Кирдык, начальник связи всей бригады днюет у нас и ночует.

Современный человек, воспитанный кинематографом воображает войну каким-то захватывающим действом, полным опасного драйва и жестокости. А она, в основном, совсем не такая. Война на 9\10 состоит из рутины. Наверное, во Вьетнаме или Афгане было так же. Солдат на войне постоянно занят, но отнюдь не совершением подвигов или военных преступлений, а вещами куда более приземленными: караульной службой, хозяйственными, инженерными, техническими работами, сопровождением грузов, патрулированием местности, военной учебой в конце концов. На сон остается мало времени… Спутник солдата на войне на самом деле не адреналин, а недосып и тупая усталость. А противник, враг… до сих пор с солдатами враждебной стороны я сталкивался лицом к лицу лишь в тылу. Вспомнились хмурые небритые мужики с простыми славянскими лицами, в потрепанном разномастном обмундировании, подметавшие улицы в Алчевске. Военнопленные. В них не было ничего чуждого или враждебного: самые обычные мужики. Ну, а какими им еще быть? На современной войне противник, обычно, безлик. Он проявляет себя огнем артиллерии, минами на дорогах и в «зеленке», пулями снайперов, но редко когда представляется случай толком его рассмотреть. Это война слепых великанов, вооруженных огромными огненными дубинами, которыми они крушат все подряд. Солдат на ней не герой, а винтик, — куда завинтили, там и стоит, делая свое маленькое, почти незаметное дело, чем и я сейчас, собственно, занимаюсь: стою, вернее сижу, смотрю в темноту.

Все так же дует ледяной ветер, все так же качаются обледенелые скелеты деревьев и ни зги не видать. «Прожектор осторожно шарит по пригорку, и ночь от этого нам кажется темней. Который месяц не менял я гимнастерку, который месяц не расстегивал ремней….». Вод ведь песенка: текст простейший, с детства ее слышал, а понял только теперь.

Темноту за окном раздирает длинная пулеметная очередь, еще одна. К пулемету присоединяется трескотня автоматов, затем хлопает два взрыва: скорее всего, гранаты из подствольников. И тишина.

Поднявшись со стула, перемещаюсь к соседней стене, отодвигаю лист пенопласта, прикрывающий угол окна: ледяной ветер мгновенно вонзается в кожу сотней мелких иголочек. Щурясь, смотрю в ночь. Стрельба стихла также внезапно, как и началась. Это казакам на АЗС что-то померещилось, или не померещилось. ДРГ обеих сторон шастают здесь друг к другу, как к себе домой. С тех пор, как у противника прошла ротация и под Чернухино прибыли свежие части среди которых, по слухам, находится и добровольческий батальон «Кривбасс», обстановка накалилась и ночные перестрелки стали обычным явлением.

Рдеют угли костра, крася наши небритые лица,

Словно злая звезда беспилотник в зените ползет,

А в «зеленке» пальба, взрывы выстрелы: явно кому-то не спится:

Ничего, как патроны закончатся это пройдет.

Теперь передо мной хаты станицы Бароновская. Окна темны, но в одном месте из-за неплотно задернутой шторы пробивается полоска света. Вдалеке горит уличный фонарь. В этих домах живут люди. Который месяц обитают прямо на линии фронта, под обстрелами, упрямо не желая никуда уезжать. Может быть, им и некуда уезжать. В ближнем тылу, в том же Алчевске, нас приветствовали, как защитников, помогали, кто чем мог. Не все, но очень многие. Здесь же люди угрюмы и неразговорчивы, к нам неприветливы и, наверное, ни к кому не приветливы. Уверен, что кто-то, может быть и не один, сливает информацию украинским военным. Это ведь просто: сотовая связь работает. Точно также на той стороне крестьяне звонят нам. Мы все знаем о противнике, противник — о нас, а местные ненавидят и тех, и других. Я не могу их винить. Мы здесь добровольно, а они оказались в ловушке войны. Не раз замечал в местных жителях какую-то мрачную бесшабашность, презрение к войне, к военным и их порядкам, к угрозе смерти и вообще ко всему, что изуродовало им жизнь. Помню одного деда, который прямо возле нашего поста направился в лесополосу у ЖД, с пилой и топором. Лесополоса частично минирована, как нами, так и ВСУ, причем, где именно стоят мины и растяжки никто точно не знает. Мы сами пользуемся несколькими проверенными проходами. Я крикнул, желая его предупредить, но дед и ухом не повел. Проигнорировав меня, вошел в лесополосу, какое-то время стучал там топором, а затем вышел с толстой жердью на плече и так же, не глядя в мою сторону, не торопясь удалился. Самое плохое, что местные шастают и ночью. Один из наших патрульных как-то раз, услышав за забором хруст снега под чьими-то ногами, едва не бросил на звук гранату. Вовремя остановили его лишь донесшиеся матерки и гогот: это поддавшие местные жители направлялись куда-то по своим загадочным делам. Самоубийцы! Страх пристрелить ненароком кого-нибудь из «мирняка» у нас второй, после страха смерти и (особенно) увечий, а может быть и первый.

Тишина. Даже артиллерия замолчала. Я слушаю ночь, смотрю на поле и окраину деревни. Как хорошо, что лежит снег! В оттепель он пару раз сходил, и тьма становилась вовсе непроглядной, а со снегом всегда можно что-то разглядеть. Ухо вдруг ловит странный звук, шорох… вот опять. Шаги по снегу? Шорох… Вот черт, опять я на это попался! Со злостью смотрю на башню сотовой связи, что торчит возле нашего объекта. На ее вершине шелестят на ветру полотнища знамен. Наших знамен, сразу двух: флага СССР и «Спаса нерукотворного».

Оба знамени красны, как кровь, каждое несет за собой идею, причем идеи эти, исторически, противоположны, даже враждебны друг другу. Или все-таки нет? Под обоими стягами сражались наши предки и за них ни капли не стыдно, ни за тех, ни за других. Их не разделить, они, эти люди, идеи, взлеты и падения, герои и жертвы давно стали одной рекой, текущей из прошлого в будущее. Кровь поколений, как река времени. Где же Я в этом потоке?

Официально, насколько здесь что-то вообще бывает официальным, мы называемся «Добровольческий коммунистический отряд», при этом, он входит в состав батальона «Имени Александра Невского». Я не коммунист, как, впрочем, многие из наших бойцов. Более того, я из репрессированной семьи и вообще «за белых». К тому же я не православный, а язычник. С ума сойти можно! Но я здесь. Что общего между мной и нашим комиссаром, между монархистом Стрелковым и социалистом Мозговым? Наверное, только то, что все мы — русские люди. Даже татарин Амир, армянин Шут, кзах Хан и недавно нас покинувший товарищ из славного города Кёльн с позывным Немец, — русские, не по крови, так по духу, культуре, взглядам на жизнь, представлениям о добре и зле. Мы все, — те самые люди русского мира, как мужики-русины в Речи Посполитой, которые упорно, век за веком держались за свой язык и веру в пику ополяченным и окатоличенным «элитам», отвечая гайдамачиной на очередную униатскую инициативу очередных вестернизаторов. Большим государственным дядям в России, что сидят в больших государственных кабинетах нас не понять: они ведь «люди цивилизованные», «передовые», «имперцы», «государственники». Они вечно решают очень сложные вопросы, поэтому никак не могут понять самых простых вещей. Никогда не могли, ни при коммунистах, ни при царе. Именно поэтому здесь сейчас разворачивается новый акт очень старой и кровавой драмы. Мы, мерзнущие сейчас на постах добровольцы, наверное, не «государственники», а может быть, как раз наоборот, слишком уж. Но у нас совершенно точно иные приоритеты. Например, мы уверены, что если где-то русские люди поднялись за свое право говорить на родном языке, учиться на родном языке, изучать свою историю, а не ту, что написали для них где-то в Канаде, за право уважать себя и называть себя русскими, а не кем-то другим, то помочь им — наша личная обязанность, а все прочие аргументы малосущественны. Я не сужу наших врагов, — я в них стреляю. Может быть те, кто стоит против нас в Чернухино совсем не плохие ребята. Наверняка у них есть куча своих резонов. Тем хуже для них, потому, что им придется подвинуться.

Рация внезапно оживает:

— Всем постам, я пост один, доложите обстановку.

— Пост два: все спокойно.

— Пост три: была перестрелка у казаков. Уже закончилась.

— Я пост четыре, подтверждаю.

— Пятый пост: у меня спокойно.

— Я шестой: пока все спокойно. Слышна работа артиллерии.

— Я седьмой. Все тихо.

— Восьмой. Тишина.

И так далее до десятого поста. На самом деле постов всего шесть. Первый контролирует оружейку, где находится запас оружия и боеприпасов (помимо личных стволов и боекомплекта, который у каждого бойца на руках. Мы и спим, и едим и по нужде ходим с автоматами), он же присматривает за жилым помещением и принимает доклады. Второй держит вход и выход, третий же располагается этажом выше, у пулемета, контролируя подъезд к единственным воротам. Есть еще один проход, но он наглухо заминирован. Четвертый пост, где сейчас сижу я, присматривает за левым флангом, а главное, за подступами к трансформаторной подстанции. Если вывести ее из строя, то нам придется худо. Возле подстанции несколько воронок от вражеских мин, но пока нам везет. Пятый, расположенный в самой верхней точке административного корпуса, прямо над радиоузлом, присматривает за внутренней частью зоны. Шестой пост расположен на правом фланге, обращенном в сторону Дебальцево. Шестой сидит на втором этаже «Дома Павлова», там сразу трое: наблюдатель с мощным ПНВ и пулеметный расчет. При появлении неопознанных вооруженных людей наблюдатель обозначает направление трассерами, а пулеметчики поливают туда огнем. В случае ответной стрельбы вызывается тревожная группа, а в дело вступают миномет и автоматический гранатомет. Еще есть парный патруль, который обходит периметр каждые два часа. Все остальные обозначения постов при перекличке, — чистой воды деза, призванная показать противнику, что нас здесь больше, а посты расставлены чаще, чем на самом деле. Говорят, что Аваков, глава украинского МВД, назначил награду за освобождение занимаемого нами объекта. Перетопчется.

Я в который раз смотрю на часы. Прошло два часа. Время тянется медленно, течет по капле тяжелой как ртуть, черной водой. Ночь кажется бесконечной и бескрайней. Не верится, что где-то есть залитые искусственным светом города, где люди сейчас спят в своих постелях, веселятся в клубах, пьют водку или чай на кухне, сидят в сети или занимаются любовью. Есть ли жизнь на Марсе? Нет ли жизни на Марсе? Науке, в нашем лице, это неизвестно, да и не интересно. Все, что было, что занимало и питало прежде, кажется теперь бесконечно далеким, тенью бытия. Вот она, единственная реальность: тьма за окном, приклад пулемета, стынущие на полу ноги и зеленый огонек рации. Its My Life.

Между тем, арта вновь активизировалась и разгулялась не на шутку. Уханье разрывов слышно где-то неподалеку, может быть в километре или меньше. Обе стороны вовсю шлют друг другу бризантные приветы. Опять слышно хлопанье минометов. Далекий горизонт вдруг наливается алым. Мертвое зарево встает на пол неба, это страшно и безумно красиво.

— Я четвертый. Вижу залп «градов» противника на 12 часов.

Надо бы укрыться, но куда? С НП не уйти, да и все равно реактивный снаряд мне не обогнать. Поэтому я просто продолжаю смотреть. Слышно высокое злое шипение. Не по нам, отмечаю я почти равнодушно.

— Говорит пост шесть: по Вергулевке ударили. Или куда-то туда.

Вергулевка, это возле Дебальцево. Там — основные позиции нашего батальона. Помогай вам Бог, мужики. Его помощь вам сейчас ой как нужна!

Как много все же зависит от удачи. Не от опыта, не от навыков, которые, конечно, тоже важны, а просто от удачи. Ты можешь натренированным ухом услышать падающую мину или снаряд еще до того, как их звук станет ясно различим, можешь отлично ориентироваться на пересеченке, распознавать «растяжки» и прочие сюрпризы, метко стрелять навскидку, да все, что угодно можешь, но если не хватит удачи…. тогда твой боевой путь закончится на койке в лазарете, а то и вовсе закончится.

Вспомнился Чупакабра, отчаянный подрывник из батальонной разведки, неутомимый весельчак и балагур. Как-то он пришел ко мне и попросил пару минометных мин: что-то ему надо было срочно взорвать. Я сказал, что у меня имеется парочка 82мм минометок, которые при последней стрельбе дали осечку, а переснарядить их не получалось. Предупредил, что взрыватель у них чуткий, поставлен на осколочное действие.

— Это ничего. — Заметил Чупакабра. И мы с ним пошли к железной дороге, где я припрятал в старой воронке оба опасных «подарка». За ночь их припорошило снежком, но подрывник смело отковырял их ножом от наледи, отряхнул и, соорудив из мешка для строительного мусора нечто вроде хурджина, сунул мины туда и закинул на плечо.

— Ну, я пойду.

— Куда? — Опешил я.

— На Вергулевку, в батальон.

— Так это же три километра почти. Я думал, тебя подвезут.

Три километра вдоль линии фронта, в одиночку, почти без оружия: только с малокалиберной винтовкой и ножом, и еще с двумя смертями на плече. «Мужик, да ты обалдел», — подумал я.

— Ничего. Нормально.

— Давай я, что ли, с тобой пойду. У меня хотя бы автомат есть. — Предложил я.

— Нет, — Чупакабра глянул на меня очень серьезно, — в своей удаче я уверен, а за тебя не знаю. Вдруг одной моей нам на двоих не хватит?

И ушел один. И дошел. И взорвал, что ему там надо было взорвать.

— Всем постам, я пост один. Как обстановка?

— Я пост два: тишина.

— Говорит третий пост: все тихо….

Артиллерийский бой почти затих, лишь изредка ухает где-то совсем далеко. Тикают часы. Одиночество. Темнота. Холод.

Наверное, никто не ощущает одиночество так, как ночной часовой. Современный человек часто бывает одинок, но это, как правило, «одиночество в толпе»: кругом полно народу, но все погружены в себя и никто никого в упор не видит. Мне доводилось ночевать в одиночку в лесу, у костра, слушая уханье сов и далекий волчий вой. Но там я был предоставлен самому себе и отвечал лишь за себя. Хочешь — водки выпей, хочешь — песни пой, хочешь — спи. На посту ты не просто один, а один за всех. И вот ты вглядываешься, смотришь в ночную тьму и вся она, и все, что в ней — против тебя. Через какое-то время начинает казаться, что в ней кто-то есть, что-то движется, мелькает, а присмотришься: пусто. И от этого, как ни странно, чувствуешь себя еще более одиноким. Есть связь с соседними постами, но они словно на других планетах, а здесь ты сам по себе. Один в темноте.

Воет ледяной ветер, где-то опять бьет артиллерия, впереди темнеет опостылевшая лесополоса, стынут ноги. Еще одна ночь на войне, такая же, как и десятки предыдущих.

Шаги в коридоре, гулкие, уверенные. Поворачиваюсь. Беру со стола автомат.

— Кто там?

— Кок. Смена.

— Заходи.

Скрип двери. Едва различимая во мраке фигура движется ко мне по проходу между столами.

— Как дела?

— Как обычно, стреляют. — Я протягиваю сменщику рацию, — Заряд еще есть. Удачи тебе.

Братья по оружию

Этот рассказ — художественное произведение. Все имена, позывные и названия воинских частей в этой истории вымышленные. Посвящается памяти воинов-добровольцев: Сергея Корнева (Сеня), Всеволода Петровского (Ковыль), Евгения Павленко (Таймыр).

«

Вы стреляли когда-нибудь из миномета? Это не так уж сложно. Для начала вы должны найти ровный и твердый участок земли, затем собрать сам миномет, направив его ствол в том направлении, в котором намереваетесь вести огонь. Вращая патефонную ручку вертикальной наводки, придайте ему угол возвышения 45 градусов, затем, нажимая на срез ствола, проверьте, работает ли амортизация, иначе при выстреле миномет скакнет почище козла и может так боднуть плитой, что мало не покажется. Только после этого можно уже стрелять.

Расчет старенького 82 мм миномета БМ-37 готовился открыть огонь, схоронившись за высоким земляным отвалом на обочине разбитого шоссе, в том месте, где от него отходила грунтовка. Удобное место. Прежде всего, удобным его делал перекресток, наличие которого позволяло заранее, на карте, рассчитать угол и расстояние от точки стрельбы до цели — блокпоста украинских военных в окрестностях населенного пункта Дебальцево. Вторым удобством был уже упомянутый земляной отвал, высотой в добрую пару метров, не только дававший укрытие, но и отражавший звук выстрела, что должно было помешать противнику засечь огневую позицию.

Командир орудия с боевым позывным Монгол, работавший в состоящем всего из двух человек расчете еще и за наводчика, крайний раз сверился с компасом. Был он, к слову, высоким, русобородым, сероглазым, с узким интеллигентным лицом и на монгола не походил совершенно. Наконец, упрятав компас в карман трофейной утепленной куртки с нашитыми на левый рукав и погоны георгиевскими ленточками, он обернулся к присевшему у разложенных на плащ-палатке мин заряжающему, одновременно поднося к губам гарнитуру коротковолновой рации:

— Хмурый, Хмурый, я Монгол, как слышите?

— Монгол, я Хмурый, слышу хорошо, — прохрипела в ответ рация.

— Машина прибыла. Начинаю погрузку.

— Понял вас. Грузите машину, — отозвался Хмурый, корректировщик, притаившийся сейчас где-то в полях, в добром километре дальше и левее минометчиков.

Корректировщики ополчения предпочитали не использовать для своей работы чердаки, деревья и прочие возвышенные места. С них, конечно, обзор лучше, зато снайпера и пулеметчики противника в первую очередь пасут именно такие, всем очевидные точки наблюдения. Поэтому Хмурый, одетый в грязно-белый маскхалат и с таким же самопальным чехлом на каске, медленно дубел сейчас, засев под кустом в неглубоком сугробе и наблюдая в бинокль укрепление «сил АТО» — метрах в пятистах, на макушке невысокого холма. Оно состояло из мощных бетонных блоков, окопов и блиндажей и смотрелось бы вымершим, если бы не тоненькая струйка дыма, курившаяся откуда-то, видимо, из «буржуйки» в блиндаже.

— Давай, осколочную, — скомандовал Монгол.

Независимо от задачи, он всегда начинал работу с пары мин, поставленных на осколочное действие. Они разрывались на поверхности земли или в кронах деревьев, рубя все вокруг. Во-первых, это было удобно тем, что такие мины рвались абсолютно всегда, в отличие от фугасов, которые часто втыкались в рыхлую землю без взрыва. А во-вторых, при удаче, был шанс сразу кого-нибудь достать. Потом-то попрячутся по щелям…. Звякнул, отлетая, защитный колпачок. Заряжающий вставил обвязанный дополнительным пороховым зарядом хвостовик в раструб ствола и разжал руки. Мина с тихим шелестом заскользила вниз, и расчет присел, приоткрыв рты. Оглушительно хлопнуло. Миномет, слегка подпрыгнув, плюнул огнем. Мина, оставляя за собой тоненькую серую струйку порохового дыма, ушла к хмурым зимним небесам, нависшим над опасной, воюющей землей. Минометчики ждали, напрягая слух. Наконец где-то за горизонтом, за темной полоской лесополосы, которой заканчивалось лежавшее перед ними снежное поле, бахнуло.

— Недолет двести метров, право триста, — флегматично сообщил корректировщик.

Закусив губу, Монгол опустил ствол на пару полных оборотов ручки, затем выкрутил винт горизонтальной наводки почти до упора.

— Осколочной.

Снова звякнул колпачок. Плюнул огнем ствол. Привычно долбануло по ушам.

— Недолет сто пятьдесят, — сухо прокомментировала рация.

Командир вновь чуть опустил ствол. Хмурый в своем ненадежном укрытии услышал далекий хлопок. Затем перед самым передним краем вспухло грязно-серое облако взрыва.

— Чуть дальше, — оживился корректировщик. — Недолет где-то пятьдесят.

В этот момент в расположении противника ожил пулемет, начав вслепую поливать трассерами «зеленку». Военные поняли, что огонь миномета кто-то корректирует. В расположении противника взметнулся черный фонтан земли: теперь минометчики били фугасами. Пулемет не замолкал. Он плескал огнем из амбразуры дзота на правом фланге вражеской обороны.

— Цель накрыта, — доложил Хмурый, убирая от глаз окуляры бинокля. — Пулеметная точка право тридцать.

Сделав этот доклад, он засунул рацию под бушлат и начал осторожно, задом, отползать в кустарник. Все, что мог, он здесь уже совершил: дальше справятся и без него. На блокпосту снова рвануло. Покосившись туда, Хмурый увидел какие-то разлетающиеся обломки. Попали минометчики в дзот или нет, он не знал, но пулемет заткнулся.

Расчет работал споро. Заряжающий по команде «огонь» кидал мины в ствол, иногда чередуя фугаски осколочными. Командир время от времени поправлял наводку. Им оставалось отстрелять всего четыре мины из заготовленных пятнадцати, когда вместо очередного выстрела раздалось короткое звяканье. Лица бойцов враз помертвели: они оба слишком хорошо знали, что означал этот звук. Произошла осечка, ненакол капсюля, а то и «затяжной выстрел».

— Аборт, — негромко скомандовал Монгол, выждав несколько секунд.

Минометчики, не сговариваясь, нагнулись к плите, сноровисто высвободив круглое основание ствола из крепления. Затем один взял в руки тяжелую стальную трубу, а другой принялся развинчивать казенную часть. Вышибной заряд находящейся в стволе мины мог сработать в любой момент, отправив ее в недолгий полет, тогда ствол, более не удерживаемый на месте тяжелой плитой, ударит вверх, размозжив голову кому-нибудь из неудачливых артиллеристов. Ополченцы пользовались старыми, чуть ли не под списание идущими боеприпасами, и подобные ситуации случались регулярно, но привыкнуть к такому было невозможно. Наконец казенник был открыт. Ухватив мину за хвостовик, Монгол осторожно вытащил ее на свет и отнес на пару шагов в сторону. Капсюль на латунном донце заряда был пробит — так и есть, осечка. Облегченно вздохнув, он вернулся к орудию, где заряжающий уже успел собрать ствол обратно. Вместе они вновь закрепили его на плите, затем как можно быстрее расстреляли оставшийся боекомплект.

— Снимаемся!

Аборт вызвал незапланированную задержку, которая могла плохо кончиться, если на внезапный огневой налет ответит украинская артиллерия.

Бойцы вновь отсоединили ствол и, подхватив в его вместе со станком, закинули в кузов стоящего на дороге «джихадмобиля» — крепко побитой «Нивы», кое-как превращенной в подобие пикапа. Заряжающий кинул сверху тяжеленный блин минометной плиты, плащ-палатку и шустро прыгнул в кабину. Монгол чуть задержался, чтобы подхватить с земли невыстреленную мину. Сжав ее в руке, словно бокал, он неуклюже влез в кузов и опустил ее в пустую боеукладку. Затем, хлопнув ладонью по кабине, гаркнул:

— Поехали!

«Джихадмобиль», водитель которого все это время оставался в кабине, не глуша мотор, рванул с места — только грязь брызнула из-под колес. Обычная тактика «кочующего орудия»: выскочить, развернуться, ударить и быстро сбежать.