Бесплатный фрагмент - Девочка у моря

Моей жене Светлане

— с любовью.

Моему другу Виктору Вайнерману —

с верой и надеждой.

1

Девочка стояла у кромки прибоя.

Море волновалось; в этих местах оно волновалось всегда. И утром, и днем и вечером, и ночью.

Волны набегали издали, рождаясь незаметно где-то у тускловатого горизонта. Приближаясь, меняли цвет — из густого ультрамаринового становились зеленоватыми — и делались все смелей. В десятке метров поднимались так, что с гребней срывались белые буруны. У самого берега обрушивались пенисто, сразу делались прозрачными и растекались по песку, подбегали с видом доброй собаки, желающей лизнуть ноги. Не добежав несколько шагов, откатывались назад, чтобы через несколько секунд повторить все опять.

Опять, опять и опять.

А она стояла, стояла и стояла.

Точно ждала, когда волна решится всерьез и коснется ее сланцев.

2

Звонцов любил море во всех проявлениях, хоть и провел жизнь глубоко на континенте.

Он любил вид постоянно меняющейся воды, любил запах соленых волн, особенно любил шум прибоя.

Когда-то давным-давно — в прошлом веке и еще более прошлой жизни — они с женой испытали медовый месяц в Латвии. Отдыхали в местечке Юрмала: целыми днями гуляли вдоль побережья, общались с местными жителями, лакомились трехцветным желе в бесчисленных уютных кафетериях — возвращаясь в пансионат лишь для сна. Их корпус стоял у самого моря, отделенный лишь узкой дубовой рощей. По ночам, когда затихало все ненужное, Звонцов слышал мерный шелест недалеких волн. Порой Балтика штормила всерьез — тогда шелест превращался в мощный гул, напоминавший… напоминавший шум неспокойного моря, который нельзя было сравнить ни с чем. А с раннего утра отдыхающие высыпали на берег — бродили по мокрому песку, заглядывали друг другу под ноги и ворошили палками плети остро пахнущих водорослей, выискивая свежие кусочки янтаря.

С тех пор переменилось всё, причем далеко не в лучшую сторону.

Ушла жена, выросли несчастливые дети, а Латвия сделалась такой, что попасть туда стало труднее, чем в Америку во времена «железного занавеса».

Сохранилось лишь воспоминание о шуме моря, напоминающего о себе всякий раз, когда Звонцов просыпался среди ночи и, млея от предощущения бесконечного по жизни счастья, прислушивался к тихому дыханию на соседней подушке.

Эти доносящиеся из прошлого звуки не утратили притягательности даже на пятом его десятке: отправляясь в Турцию, он всегда выбирал отель первой линии, а на месте всеми способами добывал номер, выходящий на прибой: ему органически требовался шум, идущий от далекого горизонта.

Но в этот раз все не заладилось с самого начала.

Отель стоял у берега, и поселили Звонцова в крайний номер. Но корпус выходил на море глухим торцом, а пластиковые окна — которые невозможно было открыть ночью из-за жаркой духоты — не хотели пропускать посторонних звуков.

Поэтому каждое утро Звонцов вставал ни свет ни заря и до завтрака, состоявшего у него из трех чашек крепчайшего кофе и нескольких колечек с кунжутным семенем, шел на пляж, еще не испорченный назойливым присутствием туристов.

Садился на ближайший к кромке лежак — холодный и влажный, стоящий в ниточку с соседними — и слушал, слушал, слушал свой любимый шум.

Именно в такие минуты он заметил эту самую девочку.

3

Увидев в первый раз — невысокую и неподвижную, стоящую спиной к пляжу на границе мокрого песка — Звонцов принял ее за маленькую взрослую женщину. И подумал, что не он один испытывает страсть к прибрежному уединению.

Но потом, с неясной целью рассматривая незнакомку, отметил ее кричащие оранжевые сланцы со стразами, непривлекательно короткие шорты — без меры отделанные завязками и молниями, еле держащиеся на том месте, которое еще не сделалось по-настоящему выпуклым — несерьезный хвостик темно-русых волос, схваченный пышной резинкой голубого цвета…

Незнакомое существо женского пола было школьницей, хотя и последних классов.

Правда, стояла девочка не по-детски.

Спокойно и сосредоточенно, скрестив руки на не видной ему груди.

А спина ее, перечеркнутая веревочкой купального лифчика, выражала вполне взрослую тоску.

Звонцов подумал именно о тоске.

Всю жизнь в нем боролись два совершенно разных человека. Один импульсивный, даже экзальтированный, тонко чувствующий и способный на неожиданные поступки. Второй — суховатый, почти педантичный, постоянно видящий первого со стороны и усмехающийся над каждой его неудачной попыткой. В молодости верх брал первый; нынче властвовал второй. Но, умный априорно, смягчился и даже почти перестал смеяться.

Не испытывая больше Шекспировских страстей, Звонцов принимал таковые у других.

Только очень ограниченный индивидуум мог считать, будто сильные эмоции являются прерогативой взрослых. Все обстояло как раз наоборот: взрослому человеку полагалось жить ощущениями, молодому и тем более юному — чувствами.

А душу, открытую чувствам, ранили элементарные вещи.

Эта девочка тоже была человеком со всей глубиной — и какая-нибудь вчерашняя размолвка с мальчишкой на турецкой дискотеке могла ввергнуть ее в бездонную пучину переживаний.

Но через день или два он узнал, что дискотек в их семейном отеле не бывает, ближайшая из всех находится в Аланье, и она сугубо взрослая, куда детей не пускают.

А девочка в оранжевых сланцах и белых шортиках с красным поясом неизменно появлялась у моря в пустынные утренние часы.

Казалось, она не сходила с места — стояла тут круглые сутки, только днем делалась незаметной среди суеты.

С окончания завтрака до начала ужина на пляже роились тучи нереально красивых девчонок всех возрастов: стройных, тонких, длинноногих, с развевающимися по ветру белокурыми волосами. Звонцов не обращал на них внимания; каждая казалась ему куклой, набитой опилками и увенчанной фарфоровой головой, словно Толстовская Мальвина.

А вот эта утренняя — неизящно сложенная, не имевшая в себе ничего, способного зажечь хоть на секунду — неизменно притягивала взгляд.

Своей недвижностью она напоминала кариатиду.

Хотя, конечно, сравнение страдало неточностью. Кариатиды — гипсовые, грудастые, косоглазые и по-турецки неуклюжие — поддерживали портик псевдороманской ротонды, которая украшала террасу их отеля около входа в ресторан.

Девочка ничего не поддерживала, лишь смотрела за горизонт, словно скульптура с корабельного ростра.

Но и эта аналогия не проходила.

Ростральные женщины были устремлены вперед, навстречу волнам и приключениям в духе романов Жюля Верна.

Эта же просто стояла, никуда не стремясь, как героиня драматической повести — жена рыбака, ушедшего в море перед штормом.

Но и рыбацкие жены, стоя там молчаливой толпой на берегу, позами своими выражали надежду, которая не умирала до последней минуты.

А от девочкиной фигуры веяло такой безысходностью, точно она уже загодя похоронила всех близких.

И, возможно, даже саму себя.

4

Прибой тихо шумел, перекатывая гальку и выравнивая песок. Над морем вспыхивали чайки, но их тонкие голоса не портили гармонии, а лишь добавляли к ней свою особенную ноту.

Звонцов сверился с часами.

До начала завтрака оставалось сорок минут. И даже он, любивший занять один из самых популярных маленьких столиков на открытой и по-утреннему тенистой галерее, мог наслаждаться покоем безлюдного пляжа еще целых полчаса.

Опустившись на лежак, он расслабился и закрыл глаза.

Море шумело и шумело и несло его куда-то в ненастояще счастливое далёко…

— …Мама!..

— Мама!!..

— Папа!!.. Папа!!!..

— Дарина!..

— Даниил!..

— Игнат!!..

— Егор!!!..

Он встряхнул головой, не сразу возвращаясь сюда.

Поднялся в вертикальное положение, оглянулся,

За его спиной, сдвинув пластмассовую пляжную мебель в подобие общих нар, раскладывало пожитки шумное семейство. Пузатый безволосый мужчина с золотой цепью на шее, не по годам толстая женщина в слишком тесном купальном костюме, пара раскормленных мальчишек. Судя по молочно белой коже — вновь прибывшие, спешащие урвать от пляжа все возможное и потому решившие пожертвовать утренней едой.

Звонцов без охоты встал с успевшего нагреться лежака.

Но вместо того, чтобы возвращаться в отель и сидеть перед закрытой дверью ресторана, прошел к морю и остановился у кромки недалеко от девочки.

Не специально: так получилось, та была прямо перед ним.

Она бросила косой взгляд, но ничего не сказала.

Кричали чайки, плескались волны, шипела пена, постукивали камешки…

Все ненужное осталось где-то позади него; в нескольких шагах, но все-таки позади.

Он пригладил не требовавший того ежик волос и расправил плечи. Зачем — Звонцов и сам не знал. Низачем, просто по привычке всегда быть подтянутым.

Девочка в оранжевых сланцах стояла почти рядом, песок у ее ног то темнел от набегавшей воды, то снова светлел и казался почти сухим.

— А у моря, у синего моря,

Со мною ты, рядом со мною…

Он вдруг запел.

Громко и отчетливо.

Неизвестно зачем, но так, чтобы слышала эта девочка — которая наверняка не только не знала сентиментального старого фокстрота, но даже не ведала о том, что это именно фокстрот, а не какой-нибудь абалдонский рок?

Слух у Звонцова имелся. Правда, только внутренний: он понимал музыку от бытового романса до классики, узнавал в любом исполнении и даже по фрагментам, но дальше этого дело не шло. Однако голос имел от природы сильный, а потом хорошо поставленный, потому петь любил, хоть и фальшивил.

Отпуск выпадал всегда на лето и длился почти два месяца, с начала июля до последних чисел августа. Но всякий приезд к морю означал особое состояние — предчувствие чего-то, давно известного, но неизменно радующего. И ввергал Звонцова в приподнято-возвышенное состояние, когда все — по словам мудрого старого Хэма, хоть и в ином контексте — становилось почти таким, каким было прежде.

И сейчас ему тоже хотелось поделиться радостью и сделать чуть-чуть счастливее весь мир.

Ну если не совсем весь, то хотя бы ее — не по-детски печальную, оказавшуюся в двух шагах.

Звонцову сделалось так хорошо от теплых намерений — захлестнувших, как прибойная волна — что он даже забыл слова, что случалось очень редко.

И завершил куплет водевильным образом, без смысла слов, но с соблюдением ритма:

— Трам-тата-там, тара-тата та-та там,

И прибой, и мы с тобой…

Девочка опять взглянула на него — без малого двухметроворостого мужчину, распевающего рядом с ней на практически пустом пляже — он не успел рассмотреть черты, но все-таки заметил, как губы ее дрогнули в улыбке.

И отвернувшись, снова уставилась в даль.

Звонцов невольно взглянул туда же: возможно, она видела нечто, чего он не замечал. Рассмотреть ничего не удалось, море у горизонта делалось темно-синим, а еще не налитое солнцем небо казалось сероватым, было лишь слегка тронуто очертаниями дальних облаков. Правда, среди волн краснел шарик буя, ограничивавшего акваторию — но он покачивался слева, а девочка смотрела прямо перед собой.

В сущее никуда.

— Ты что там высматриваешь каждое утро? — не выдержал он. — У меня зрение, как у орла, и то ничего не вижу.

— Омск, — ответила девочка, не поворачивая головы.

— Что?! — он не разобрал слова.

— Омск, — повторила она. — Город такой есть. Меня оттуда привезли.

— Так ты не туда смотришь, — возразил Звонцов.

— А разве он не за морем? Я думала…

— За морем — Африка. Египет и все прочее. Ну, еще Кипр на полпути. А Омск у тебя за спиной.

Он говорил неторопливо и серьезно, точно беседа имела какой-то смысл.

Девочка продолжала глядеть за море, но по всему было видно, что слушает она внимательно.

— Но даже если обернешься, все равно ничего не увидишь. За нами Турция. Сплошные каменные горы и немножко сосен на склонах. Ни проехать, ни пройти.

— Да? — она все-таки повернулась к нему. — А откуда вы знаете? Вы там ходили?

— Нет конечно, — Звонцов усмехнулся. — Я не горный турист. С самолета все, как на ладони, когда подлетаешь к Анталье. Ты разве не видела?

— Нет, мне страшно было. Я вообще трусиха, а на самолете в первый раз. Всю дорогу с закрытыми глазами, не смотрела никуда. А перед посадкой меня тошнило так, что мама не горюй…

— Ну-ну…

Он вздохнул, помолчал и спросил из вежливости:

— А на кой тебе сдался твой Омск? В Турцию прилетела, так отдыхай на всю катушку!

Девочка передернула прямыми плечами и Звонцов понял что, кажется, спросил что-то ненужное.

Они постояли еще некоторое время, слушая шум моря, протяжный зов чаек и вопли семейства толстяков.

— Ты на завтрак не идешь? — желая сгладить внезапную неловкость, сказал он. — А то все лучшие места займут и все самое вкусное расхватают!

— Не расхватают и не займут, — возразила она безразличным голосом. — Моя бабуля вперед всех к раздаче пробьется, лучший стол застолбит и нанесет целую кучу на свой вкус. Скользкую яичницу, вонючие сосиски, еще всякую дрянь…

Звонцов приложил ладонь к виску и поклонился с шутливой почтительностью:

— Тебе везет. Мне тут никто ничего не займет и не принесет. Так что, с вашего позволения, я пойду. Удачи тебе, наблюдательница!

— И вам того же, — ответила девочка, отворачиваясь к морю.

5

На следующее утро никто не нарушал Звонцовского блаженства.

Вчерашнего семейства хватило на один день. Все сразу или обгорели, или перекупались, или объелись — или случилось сразу и то, и другое, и третье.

Во всяком случае, он опять наслаждался морским шумом, не оскверненным ничьими выкриками. Не то лежал, не то сидел, откинувшись на спинку, вытянувшись во весь рост и смотрел на море… точнее, на девочку, занимавшую привычное место у кромки прибоя.

Звонцов и сам не знал, зачем смотрит. Он никогда не испытывал тяги к существам женского пола, годящимся в дочери, а в последнее время и вообще почти избавился от природного томления. На отдыхе ни с кем не сближался и даже не знакомился, предпочитая всему прочему спокойный сон, хорошую еду, морские купания и вечерние прогулки в одиночестве. Но что-то невнятное притягивало мысли к этой девочке, высматривающей свой город за морем вместо того, чтобы предаваться в этом земном раю безудержному веселью своего возраста.

Он гладил взглядом грустную фигурку на фоне бегущих волн и не удивился, когда девочка обернулась. И — по-прежнему находясь в невнятно благодушном настроении — дружелюбно помахал рукой.

Не отвечая жестом, она направилась к нему.

А он смотрел, как при каждом шаге на ее плоском животе взблескивает синяя стекляшка.

— Дяденька! — сказала она, приблизившись. — Можно с вами поговорить?

— Конечно, — он невольно улыбнулся, хотя ничего такого не ожидал. — Садись!

И поднялся, принимая приличное для разговора положение.

Девочка опустилась на край соседнего лежака и зажала ладони между коленок. Посидела немного, с преувеличенным вниманием рассматривая черные пластиковые розы, украшавшие переднюю часть ее оранжевых сланцев. Затем подняла к нему глаза — оказавшиеся большими, зеленовато-карими, в не по-детски темных ободках.

— Дяденька, вы мне не дадите позвонить по вашему мобильнику?

— В Омск? — глупо спросил Звонцов, будто это имело значение.

— Ну да, — она чуть покраснела. — Далеко, конечно…

— Не дальше конца света, — он возразил убежденно. — И, насколько я представляю, хороший город.

— Жить можно, — ответила девочка. — Если осторожно.

И замолчала, ожидая продолжения.

— Не в том дело, далеко — не далеко. Я б хоть в Австралию дал позвонить. Но у меня нет с собой телефона.

— Как «нет»?! — в девочкиных глазах вспыхнуло неподдельное изумление. — Но как вы без него живете?!!

— А зачем он мне? — он пожал плечами. — На отдыхе.

— Ну как зачем?! Звонить всяким родным друзьям. Вы же тут вроде один, без семейства?

— Нет у меня ни друзей, ни родных.

Звонцов ответил почти строчкой из старого романса, не задумавшись, откуда неизвестная девочка знает про одиночество его отдыха.

— Семьи нет, а друзья… Есть конечно кое-какие, но не настолько такие, чтобы не обойтись без них две недели на Средиземном море.

— Ясно, — вздохнув, девочка поднялась. — Извините.

— Подожди, — строго остановил он. — Сядь, мы еще не договорили!

Девочка послушно опустилась обратно. Поправила на шее завязку купальника и снова посмотрела на Звонцова.

— У тебя-то телефон наверняка есть! Все деньги проговорила, а папа с мамой не дают?

— Бабуля, — она провела ладонью по гладко стянутым волосам. — И не не дает, мне вообще не разрешили сюда мобильник взять.

— Понятно. Провинилась дома?

— Ну типа того, — девочка кивнула.

— А теперь страдаешь от несчастной любви?

Сказав эту фразу, Звонцов понял, что ляпнул не то: собеседница одновременно и вспыхнула и побледнела, потом порывисто вскочила.

— Подожди-подожди… — примирительно пробормотал он.

И, пытаясь поймать ее руку, случайно схватил модную веревочку, торчащую из шорт. Жест получился столь недвусмысленным, что он невольно оглянулся, хотя вблизи никого не было.

А девочка усмехнулась, успев схватить спадающий поясок, и опять села — теперь уже рядом, невинно коснувшись теплым бедром его ноги. Хотя при Звонцовском сложении на свободное место без тесноты уместились бы две таких девочки… или даже целых три.

— Извини меня, старого дурака, брякнул не думая… Извини, не хотел тебя обидеть.

— Вы вовсе не старый и вроде бы не дурак.

Она закинула руки за голову, выпятилась так и сяк, потом подтянула резинку на волосах.

— Я понимаю, что тебе надо позвонить своему парню во что бы то ни стало…

— …Парню, да… — подтвердила она с какой-то насмешливой грустью.

— …Это можно и без мобильника.

— А как? Из номера? Я не могу. Потом счет придет, меня бабуля сожрет без костей.

— Зачем из номера? Здесь на каждом углу переговорные пункты. Выйти из отеля и позвонить куда надо.

— А вы знаете эти пункты?

Огромные глаза вспыхнули, и даже черные тени вокруг них перестали казаться удручающими.

— Конечно знаю. Не звонил, но по городу гуляю и местность изучил. Ближайший за углом, от ворот две минуты.

— Но у меня денег нет, — лицо девочки снова погасло. — Мне мамой с отцом давать не велено. В лавочках бабуля сама за все расплачивается,

— Я тебе дам денег, — сказал Звонцов.

Нежадный от природы, он ощутил желание помочь этой не по годам грустной девочке в решении какой-то серьезной проблемы.

— Вы? Мне?! Дадите?!!

Девочкины глаза заняли пол-лица.

— Ну да. Я. Тебе, — он улыбнулся. — Не обеднею, а люди должны друг другу помогать в мелочах.

— Нифигасебе мелочи… — она покачала головой. — Мои предки так бы не сказали.

— Зато я сказал. Могу прямо сейчас дать, с собой есть. Сколько тебе?

— Спасибо вам… Но я никуда не пойду. Я турок боюсь.

— Это верно, — Звонцов кивнул. — В твоем возрасте и с твоей красотой…

— Скажете тоже — «красотой»… — перебила девочка. — Что я — дура из сарая, в зеркало не смотрюсь?

В последнем она была права: при всем желании красивыми нельзя было назвать ни ее лицо, ни тело; даже бугорки коричневого купальника с лиловыми разводами были расставлены слишком широко и торчали скорее жалобно, чем привлекательно. Но Звонцов знал, что природа редко открывает своих истинные намерения, и эта девочка через пару лет может расцвести не на шутку. Поэтому он посмотрел на нее и повторил с нажимом:

— В твоем возрасте и с твоей красотой ходить одной за территорию не следует. Мы отправимся вместе.

— Вы что — со мной звонить пойдете?!

— Пойду, какие проблемы? Мне все равно тут делать нечего.

— Правда-правда?

— Правда-правда. Иначе бы не предложил..

— Ой… ну вы вообще… — девочка посмотрела на него, словно оценивая. — За что вы хотите мне помочь?

— Ни за что, — просто ответил он. — Сил нет смотреть, как ты тут каждый день выпрашиваешь у моря погоды. Прямо сегодня и пойдем. Какая в твоем Омске разница с Москвой? Два часа?

— Три.

— Значит, с местным — шесть. Тебе когда лучше звонить — вечером?

— Да без разницы. Если… — девочка запнулась, не находя нужного слова. — Если он трубку возьмет, то все равно когда. А если нет, подавно по барабану.

— Можем после завтрака и двинуться.

— После завтрака не выйдет. Меня бабуля стережет от и до, на пляж поведет под конвоем. Мог только после обеда.

— Значит, после обеда она тебя уже не стережет? — не удержался Звонцов.

— Стережет круглые сутки, как пес без цепи. За ворота одну не выпускает, здесь разговаривать ни с кем не дает. Я только и отвоевала себе полчаса у моря постоять, пока она на завтрак умывается. И то, увидела сейчас нас с вами на одном топчане — убила бы обоих одним ударом. Но после обеда спит, как дубина.

— Дубина только бока ломает, — поправил он. — А спит, наверное, колода.

— Ну колода, без разницы. Падает на два часа, кувалдой не разбудишь. Вот тогда я могу с вами в город.

— А ты почему не спишь? — Звонцов спросил невольно; сам он с недавних пор тоже полюбил спать после обеда.

— А мне лень спать, — не задумываясь, ответила девочка. — Устала.

— Отлично!

Он кивнул, не подумав о том, как может быть лень спать.

— Когда бабуля уснет, ты за мной зайди. Я живу в старом корпусе, второй этаж, номер седьмой, ближний к морю. Постучишься в дверь.

Девочка улыбнулась — молча и благодарно.

— Ну ладно, если так, — он поднялся, собираясь на завтрак. — Все тайны Мадридского двора обговорили. Жду тебя после обеда. В ресторане и на пляже мы с тобой не знакомы.

— А мы и так не знакомы, — они хихикнула. — Меня, кстати, Саша зовут. А вас?

— Виктор, — ответил он.

Коротко, как в давние времена, когда в каждом отпуске знакомился с новой женщиной. Хотя те знакомства, необременительные и ни к чему не обязывавшие, оставляли в душе сущее ничто.

— А по отчеству?

— Николаевич, — он вздохнул. — Замучило меня это отчество, всю жизнь никто по имени не зовет.

— А вы кто? Директор банка?

Саша взглянула с интересом.

— Нет, — Звонцов усмехнулся. — А что?

— Да ничего. Просто у нас в классе есть мальчик, Игорь Агеев. В коттедже живут и четыре кондиционера. У него отец в каком-то банке начальник кредитного отдела. Агеев говорил, его отца даже родственники только по отчеству называют.

— Нет, я не директор. И даже не начальник кредитного отдела. Куда там? Я простой профессор. Московский университет… ну неважно какой, сейчас их много, ты все рано не знаешь. Кафедра… тоже неинтересно. Занимаюсь литературой.

Он сам не знал, зачем выложил свои регалии — тем более, что вряд ли они могли впечатлить современного подростка. Но тут же понял, что в последнем ошибся.

— Неслабо!

Девочка подкинула ногой свой радикальный сланец и ловко подцепила обратно прямо в воздухе.

— Литературный профессор из Москвы поведет меня к турецким туркам звонить в Омск, который лежит не за морем…

6

Снова увидел Сашу он во время обеда, когда сидел над чашкой любимого турецкого супа из протертой чечевицы. Девочка — в желтой майке, но в тех же шортах — шагала за очень мощной и очень мрачной пожилой женщиной, рассекавшей полуголую толпу с напором ледокола. Проходя мимо, девочка улыбнулась из-за бабушкиного плеча — он заговорщическим жестом приподнял ладонь над столом.

Вернувшись в номер, Звонцов побрился во второй раз — что никогда не мешало при его густой растительности, но чем он давно пренебрегал — принял внеплановый душ, пригладил ежик и надел свежую гавайскую рубашку. Он сам не знал, зачем так делал — скорее всего, по профессиональной привычке всегда выглядеть хорошо, когда предстояло какое-то важное дело.

А дело предстояло важное; проблемы девочки явно были нешуточны, хотя их можно было решить без проблем.

Стук прозвучал осторожно, но настойчиво — он подумал, что пришла горничная с уборкой.

— Идемте! — сказала девочка, не проходя в номер. — Я свободна, как рыба об лед!

— Уснула твоя бабуля?

— Все окей! — Саша просияла. — Храпит замертво. Время пошло. Хотя как вы отсчитаете, у вас же мобильника нет?

— У меня есть простые часы, — Звонцов тоже улыбнулся. — Не волнуйся.

— Ну так пошли? — повторила она, играя сланцем.

— Пошли, да. Только…

Он замолчал, рассматривая ее яркую и невероятно безвкусную футболку, с которой кривлялся обшитый натуральной шерстью монстр из мультфильма.

— Что «только»? У вас дела появились?

— Да нет, какие у меня тут дела… Бабуля твоя не проснется?

— Да вроде раньше не просыпалась. Мне-то днем не спится, я иногда после обеда обратно к морю сруливала. Потом возвращалась без проблем.

— А если ее кто-нибудь разбудит? Убираться придут?

— Не придет никто. В нашем корпусе убираются после завтрака. Ну если на крайний случай какой-нибудь дурак номер перепутает, заломится и ее сумеет разбудить, я скажу типа в лавочку спускалась, на крем для загара приценивалась, старый кончается уже. Так мы пойдем?

— Пойдем, конечно. Но зачем ты эту…

Звонцов едва не сказал «эту гадость», но вовремя осекся, боясь обидеть свою гостью.

— …Эту футболку нацепила?

— Правда, классная? Я ее специально одела…

— Не Одела, а НАдела, — машинально поправил он. — По-русски так говорят. Ты одеваешься, надев футболку.

— Правда, что ли? Ну да, вы профессор, вам видней… Ну в общем, надела, чтобы вам понравиться!

Профессор промолчал, не решившись уточнить, для чего Саше требовалось обязательно ему нравиться, но она пояснила:

— А то испугалась, что если не понравлюсь, вы со мной в город идти передумаете.

— Не передумаю, я своих слов не меняю. Но надела ее ты зря.

— А что — не нравлюсь? А вот так…

Саша подняла руки над головой.

— Нравишься, нравишься, — соврал он. — И еще как… Только такой штуки, кажется, во всем отеле ни у кого нет.

— И не может быть, — она удовлетворенно кивнула. — Вещь исключительная. Я ее из Омска привезла. Мама на отдых купила, натуральная Франция.

— Вот именно, что натуральная… — Звонцов вздохнул. — Бабуля наверняка все твои тряпочки знает?

— А то! Даже сколько у меня… ну этих самых… на каждый день осталось в пачке.

— Так вот. Местные турки не такие дураки, какими их принято считать. Они ничего не говорят, но все видят. Если твоя бабуля проснется и ринется тебя искать, ей сразу скажут, что ты в своей неподражаемой футболке вышла за ворота с сомнительным мужиком…

— И никакой вы не сомнительный! — возразила девочка. — Стала бы я к сомнительному в номер стучаться, даже по своему делу.

— Ну неважно. Все равно. Ты говоришь, она бы нас убила на одном топчане. А тут ушли вдвоем черт-те куда. Представляешь, какой будет скандал? Нам с тобой это нужно?

— Не нужно, да, — Саша с сожалением кивнула. — Дура я, однозначно. Зачем эту красоту напялила? И что теперь делать? Идти переодеться — но в самом деле, вдруг бабуля проснется ни с того ни сего? Это ведь всегда так: когда не надо, все путем, а когда надо — фэйсом об тэйбл…

— Именно так. Мы с тобой идем на запретное дело и лишняя предосторожность не помешает. Надень-ка ты сверху мою футболку «Пегас Туристикс». Она большая, и на нее никто не взглянет.

— Классно! — девочка вспыхнула. — Всю жизнь о том мечтала! И зачем сверху, когда можно просто так? Это вообще меня воткнет конкретно!

— Можно и просто так, если хочешь.

Звонцов пожал плечами, в желании не показалось ничего из ряда вон выходящего.

— Она, правда, надёванная, но для одного раза пойдет. Потом душ примешь, и все.

— Давайте ее скорей! — Саша воскликнула так, будто он предложил ей на два часа платиновое колье с бриллиантами.

Футболка с туристическим Пегасом лежала в чемодане сверху, в куче использованных вещей.

— Держи, — сказал он. — Вот тебе маскировочная одежда.

И повернулся к двери.

— А вы куда? — недоуменно спросила девочка. — Я счас в один миг переоденусь!

— Так переодевайся, я в коридоре подожду.

— Зачем в коридоре? Отвернулись бы здесь, и все дела.

Не отвечая, Звонцов вышел из номера.

— А могли бы даже и не отворачиваться! — звонко донеслось вслед.

7

Когда Саша распахнула дверь, он невольно присвистнул.

Футболка, длинная даже ему, доставала ей почти до колен и девочка сделалась неузнаваемой.

Казалось, на ней надето простое и вызывающее платье.

— Как я вам?

Она повернулась влево, потом вправо, поддернула обновку повыше, выставила голую ногу.

— Ты что, шорты свои тоже сняла? — не выдержал он.

— Нет, просто подтянула. Там такая модель — шнурками из них трусы можно сделать. Хотите посмотреть?

Он отвернулся, не желая видеть лишнего.

— Так мы идем?

— Идем, — он кивнул. — Надеюсь, по сланцам тебя не опознают?

— Да ни в жизнь! Они из местной лавки, в таких пол-отеля ходит, как инкубаторские!

— Ну так мы пойдем, или как? — на этот раз спросил Звонцов.

— Еще пять секунд, — ответила Саша, вертясь у комода перед огромным зеркалом. — Я на себя не насмотрелась!

— Ну, насмотрись, если так, — он усмехнулся. — Пять секунд ничего не изменят.

И подумал, что эта девочка ведет себя, как настоящая взрослая женщина — в переговорный пункт за ближайшим углом собирается, как на светский раут.

— …Я, наверно, шорты и правда сниму нафиг. Все эти молнии наружу торчат, как у лохушки помоечной. Как вы думаете, профессор?

— Как скажете, товарищ майор, — ответил Звонцов, принимая тон. — Вы замполит, вам видней.

И снова вышел из номера.

Кто-то другой, взрослый и очень рассудительный, на его месте потерял бы терпение, но ему было просто смешно. Некрасивая девчонка в ужасных шортах и еще более чудовищных сланцах казалась ему по-своему забавной.

По коридору мимо него прошли две женщины — припозднившиеся с обеда, неторопливые и донельзя благопристойные.

Профессор невольно посмотрел им вслед, и у него свело челюсти от скуки.

— …Я готова!!!

Дверь с грохотом распахнулась, в проеме стояла Саша.

— Теперь лучше?

— Ну… Как тебе сказать…

В контрсвете Звонцов видел лишь Сашин силуэт.

— Идите сюда, посмотрите!

Девочка словно читала его мысли. Он шагнул к ней.

— Ваша футболка для меня пошита!

Саша крутилась перед ним и надо было быть не взрослым профессором, а мальчишкой-второклассником, чтобы не понять, что кроме футболки с «Пегасом» на ней не осталось ничего вообще.

— Ну ты даешь…

Он, кажется, слегка покраснел, хотя тому не было причин.

— Ну типа того, — кивнула девочка, проследив за его взглядом и тоже слегка порозовев. — Но ведь если я на улице вниз головой не встану, никто ничего и не узнает, да?

— Не узнает, да, — он кивнул. — И даже не додумается.

— А вставать ли на голову — я все-таки подумаю, — добавила она. — Догоняйте, профессор.

Старый корпус не был оборудован прокси-картами, Звонцов не с первой попытки вставил ключ в экономном полусвете коридора. Справившись, он повернулся к выходу на лестницу.

Саша шла не спеша, пританцовывая и играя маленькой веселой попкой; его старая футболка скорее раздевала ее, нежели делала наоборот.

Догоняя ее, профессор ненужно думал, что ни одна из этих добропорядочных кошелок, что лежали сейчас в своем номере, переваривая сосиски с «пастой», ни за что бы не пошла в город с такими подробностями.

И тем более, не подчеркнула бы их ему.

8

Переговорный пункт находился в нескольких шагах от ворот.

— Вам сразу платить или по факту? — спросил Звонцов у веселого молодого турка, сидящего за стойкой, оклеенной банкнотами всех стран.

— Как хотеть!

Парень протянул руку к магнитоле, убавил громкость сладкой песни, бросил взгляд на молчаливо стоящую Сашу, подмигнул и улыбнулся.