Детский сад

Поля и Оля

Как хорошо было бы вообще никогда не появляться в этом мире! Люди почему-то считают жизнь сокровищем, хотя она почти полностью состоит из страданий. Буддисты это понимают и посвящают всю жизнь борьбе со своими желаниями, ведь если нет желаний — нет и страданий. Но любой, кто когда-либо любил и был охвачен страстью, как безумством, со мной согласится — это желание невозможно убить, от него невозможно избавиться.

— Полина! Быстро в зал, Марго приехала! — голос Лены вырвал меня из привычного погружения в океан мыслей.

Пришлось тащиться в торговый зал магазина, чтобы старательно делать вид, что я тут работаю.

Марго — это начальство. По сути, ее главная обязанность сводится к тому, чтобы несколько раз в неделю без предупреждения сваливаться как снег на голову и трепать нервы нам, продавцам. И, надо отдать ей должное, Марго неплохо справляется со своими должностными обязанностями.

Несмотря на мой врожденный талант притворяться мебелью и оставаться незаметной в любой обстановке, я все равно то и дело попадаю под раздачу. То платье криво висит, то свет не так падает, то новая коллекция до сих пор не развешена, хотя было сказано развесить ее еще пять секунд назад. Ничего особенного, обычный рабочий процесс.

Такое «счастье» стоило мне нескольких серьезных разговоров с родителями. Разговоры велись на повышенных тонах, пару раз даже пришлось бить посуду. Правда, била ее мама. Но в итоге, я впервые добилась от них того, чего хотела — выбрала трудовые будни вместо учебы. Конечно, как и все остальные родители, они хотели, чтобы после окончания школы я пошла получать высшее образование. Не то чтобы их сильно беспокоило мое будущее. Скорее, они хотели получить возможность хвастаться перед друзьями — мол, наша-то не хуже ваших.

Хоть сами они в это и не верили. Потому что я — Поля, а не Оля.

Что-то пошло не так с самого начала. Нас должно было быть двое — Оля и Поля. Кажется, нашему дедушке показалось очень смешным и оригинальным назвать так двух девочек-близняшек. И тогда, когда все мое семейство готовилось отметить наше рождение, где-то наверху произошел сбой, и живой на свет появилась только я.

Несмотря на то огромное горе, которое пришлось пережить моим родным, я в то время была счастливейшим человеком. Ничего не понимала, ничего не запоминала, жила инстинктами и не строила логических умозаключений. К сожалению, золотое время быстро кончилось.

С тех пор, как я себя помню (а помню я себя лет с трех, что вообще удивительно), я была постоянным разочарованием для своих родителей. Каждый раз, стоило мне сделать что-то не так, отец начинал ворчать, а мать, не скрывая своего разочарования, говорила, что если бы осталась в живых ее вторая дочь, она бы себя так не вела. Надо ли говорить, что я очень быстро научилась быть незаметной и исчезать из виду, чтобы лишний раз не навлечь на себя шквал упреков?

Моя сестра умерла, даже толком не начав жить, но я с самого раннего детства, на каком-то интуитивно-фантазийном уровне, чувствовала ее присутствие рядом с собой, да и родители не давали о ней забыть. Оля оставалась полноправным членом нашей семьи, несмотря на то, что ее не было. И ее окружала всеобщая любовь. Любовь родителей, любовь ее сестры.

Сестры, которая должна была умереть вместо нее.

Я уже точно не помню, когда в моей голове зародилась эта мысль. Мне кажется, она созревала там много лет, удобряемая упреками и недовольством родителей. В детстве я задавалась вопросом: где же справедливость, если я, Поля, Полина, приносящая столько проблем и неприятностей своим родителям, жива, а моя добрая, милая, скромная и послушная сестра Оля умерла? Почему произошло именно так? И наконец, где-то в подростковом возрасте эта мысль приняла окончательную форму.

Умереть должна была Полина, а Оля должна была жить.

Но несмотря на это, я не чувствовала ни капли ревности или злости по отношению к Оле. Я действительно всем сердцем ее любила и считала единственным близким человеком. Именно поэтому я на протяжении всей своей жизни (с тех пор, как научилась писать) писала ей письма.

Человеку очень трудно одному. Особенно если с этим человеком никто особенно не общается даже в собственной семье. Плохо тебе или хорошо — рано или поздно это теряет значение, если этим не с кем поделиться. Любому человеку нужна хотя бы одна родственная душа, которой можно поведать абсолютно все. Совсем не обязательно это делать, но само ощущение того, что есть на свете хотя бы один человек, способный понять тебя и принять со всеми твоими мыслями и суждениями, какими бы странными они ни были, — похоже на счастье.

В своей умершей сестре я нашла идеального собеседника. Я могла рассказать ей абсолютно все, не опасаясь, что она меня не поймет или будет критиковать. Я писала ей обо всем, о чем думала, что было у меня на душе. А потом она даже начала мне отвечать…

— Полина, где ты ходишь? В магазине клиенты, я же предупреждала, что в подсобку можно заходить только тогда, когда никого нет и только по одному! И только на пару минут! — сегодня Марго была на удивление спокойна и явно в хорошем настроении.

— Я только на пару минут и зашла, а Лена была в зале. Все, иду работать, — я послушно кивнула в ответ на негодующий взгляд Марго и быстро самоустранилась, пристроившись рядом с клиенткой, которая перебирала висящие на вешалках юбки. Остальные претензии, видимо, будут адресованы Лене.

— Я могу вам чем-нибудь помочь? — Голосом робота и с улыбкой Моны Лизы произнесла я заученную фразу.

Женщина лет сорока повернулась ко мне, и я обмерла. В первую секунду мне показалось, что передо мной стоит Она. Но тут же я вздохнула с облегчением — показалось. Просто немного похожая женщина, но конечно же, такого просто быть не может, чтобы Она покупала себе одежду в этом скучном и нелепом магазинчике.

— Девушка, а у вас есть вот такая юбка сорокового размера? — спросила покупательница, как-то подозрительно глядя на меня. Я сообразила, что уже полминуты пялюсь на нее, а на моем лице наверняка отражаются все мысли, которые проносятся в моей голове.

— Эээ… да, я сейчас… посмотрю, — покраснев, я попятилась к спасительной подсобке, где можно было отсидеться под предлогом усиленных поисков заветной юбки минут пять, а если повезет — и все десять.

Меня всю трясло. Дрожащими руками я перебирала одежду, пытаясь найти юбку нужного фасона и размера, а заодно и успокоиться. У каждого в шкафу — свои скелеты. Но мои в последнее время упорно рвутся на волю, пугая меня до невозможности.

Я вдруг поняла, что стала видеть Ее слишком часто. Кажется, психоаналитики в таких случаях обычно начинают искать причины в детстве человека.

Детство

Мое детство было бы таким же обычным и незапоминающимся, как у тысяч (или даже миллионов) других людей — детский сад, обычная школа, музыкальная школа — если бы не одно но. Точнее, если бы не одна Она.

Она, кажется, пришла работать в детский сад сразу после окончания института. Молодая, красивая, улыбчивая и безумно милая. Впрочем, тогда Ее возраст и внешние данные для меня мало что значили. Но что меня сразу подкупило — Ее чувство справедливости и умение слушать и прислушиваться даже к маленьким людям, то есть к детям.

Тогда мне казалось, что сознание взрослых находится в каком-то другом, параллельном мире, и что попасть туда не так уж легко. А Она с легкостью строила для меня мостик, открывая дорогу в новый для меня мир.

Но это звучит уж слишком красиво. На самом деле, я больше чем уверена, Ольга Витальевна ничем меня не выделяла, просто любила детей и общалась с ними на равных. Она абсолютно правильно выбрала себе профессию, нашла свое призвание и, как бы пафосно это ни звучало, — навсегда изменила мою жизнь.

Те времена я помню смутно, но некоторые моменты прочно врезались в мою память. Меня интересует, как летают птицы — и Она рассказывает про то, как устроены их крылья. Мне интересно, где находятся люди до того, как рождаются. В моем воображении — бескрайний космос, тишина, спокойствие, вечность, «кладовая жизни». Она внимательно слушает, не перебивает и не отворачивается. Мне иногда хочется, чтобы я никогда не рождалась и осталась в том месте, говорю я. Она задумчиво улыбается и говорит, что самое хорошее у меня еще впереди. Я делаю вид, что верю. Меня уже давно не купить этими стандартными обещаниями и утешениями. Я иду вырезать из бумаги Маленького принца, а потом сажусь писать письмо сестре.

Сейчас странной мне кажется одна деталь — как я могла не замечать и даже не интересоваться, во что Она одета, с кем общается, как проводит свободное время, но всегда замечала, какое у Нее настроение, всегда чувствовала, если что-то случилось.

Однажды прямо за забором детского сада подрались двое мужчин. Один из них убежал, а второй остался лежать у забора — весь в крови и грязи. Тогда нас увели с прогулки раньше времени, подальше от этого ужаса. Но я все равно почти физически чувствовала, как напряжена и испугана Ольга Витальевна. Я старалась держаться к Ней поближе и мысленно забирала Ее волнение на себя. Тогда мне не обязательно было смотреть на Нее, чтобы видеть и чувствовать Ее состояние.

Это воспоминание отпечаталось в моей памяти так ярко, наверное, еще и потому, что впервые я стала свидетелем чего-то, что вывело взрослых и спокойных обычно людей из равновесия. Помню, многие мои тогдашние подружки ужасно перепугались, а мне было больше интересно, чем страшно. И мое воображение тут же рисовало мне картины того, как отважно я выхожу на улицу, готовая прогнать всех хулиганов и злодеев, посмевших испугать мою Ольгу Витальевну…

Смешно, конечно, теперь это вспоминать. Но чем больше я копаюсь в своей памяти, вспоминая события того времени, свои мысли и чувства, чем больше вчитываюсь в те письма, которые я писала своей сестре, — тем больше я убеждаюсь, что все это началось очень давно и безо всякого специального усилия с моей стороны, безо всякой видимой на то причины. Просто так, из ниоткуда. Разумеется, будучи ребенком, я не до конца осознавала, что именно со мной происходит. Но со временем мало что изменилось. Иногда мне кажется, что я просто застряла в детстве, оказалась закрытой в своем детском саду.

Сейчас для меня эти воспоминания — как путешествия в далекие плодородные земли моего прошлого, где все было так просто, так естественно, как сама жизнь. Теперь же у меня под ногами — выжженная пустыня, по которой ветер гоняет листы бумаги, на которых описана моя Земля обетованная…

Письма сестре

5 сентября, хххх года

Привет, сестренка!

Почему мне теперь снятся такие странные сны?

Сегодня мне приснился сон, что я превратилась в кузнечика и весь день прыгала. А потом пришел человек и затоптал меня за то, что я превратилась в кузнечика. Сначала мне снился сон, а потом я позеленела от этого сна. Поэтому теперь я — жаба.

Это колдунья захотела, чтобы все люди были зеленые. Я не смогла убежать из садика и превратилась в зеленого человека. Сейчас я не могу ни в кого превратиться, потому что колдунья хочет, чтобы я была жабой.

Меня Лиза толкнула в зеленую лужу, и я позеленела. Олечка, любимая моя сестренка, если бы ты не умерла, ты бы меня спасла.

13 сентября, хххх года

Привет, Олечка!

Сегодня к нам в садик пришла новая воспитательница. Ее зовут Ольга Витальевна. Ее уже все любят. Наверное, ты бы тоже ее полюбила. Как жаль, что тебя нет! Но я все равно тебя очень люблю, моя сестричка.

Ольга Витальевна меня спасла из лужи. Она очень красивая и спокойная, никогда не кричит. Она играет с нами в разные интересные игры. Еще она разговаривает с нами о разных интересных вещах. Мы ведь в следующем году пойдем в школу. А я не хочу в школу, Олечка. Если колдунья меня опять заколдует, в школе меня никто не спасет.

В садике мы играем в игру «заболеет — не заболеет». Кто заболеет, тот не придет в садик. Но я очень редко болею. А Саша и Андрей — очень часто.

Другая наша воспитательница очень злая. Она ставит в угол, когда не спят. Еще она ругается, когда не кушают. Ее зовут Людмила Васильевна. Первые буквы ее имени — Л и В означают «лютая ведьма». Лютая значит злая. Сегодня я всем это рассказала. Теперь почти никто с ней не разговаривает. Она выглядит кудрявой, как черт.

28 сентября, хххх года

Привет, Олюшка!

Сегодня был очень интересный день.

В садике на прогулке мы копали яму под забором. Если бы мы копали подольше, получилось бы метро, и по нему можно было бы уехать из садика. Мне очень хотелось его построить, но времени было мало.

Знаешь, где-то под землей есть разные тоннели, по ним ездят тележки, как на американских горках, и там есть разные комнаты. Комната отдыха, комната развлечений, комната для чтения. Однажды, когда я стану взрослой, мне подарят ключ от двери в подземелье, и я буду там жить. Эта дверь находится в подвале. Однажды мне приснился сон, и я ее увидела. И я увидела ключ от этой двери. Я только пока не знаю, где взять ключ от подвала. Недавно там был пожар, и дверь открыли. Я увидела, что там темно и страшно. Там очень много труб. Я их боюсь, потому что мне кажется, что они взорвутся, и я умру.

Олюшка, а тебе страшно было умирать?

17 октября, хххх года

Привет, сестричечка моя!

Я тебя очень люблю! Тебе снятся сны?

Мне сегодня приснился сон, что из города исчезли все взрослые, остались только дети. И было несколько человек (я и мои друзья), у которых было особенное задание. Поэтому мы ездили на белых пластмассовых мотоциклах. На них была одна особенная кнопочка. Если ее нажать, из мотоцикла вылетали мыльные пузыри. У девочек — в виде золотистых звездочек и луны, а у мальчиков — просто синие пузырьки. Ночью это было очень красиво. Поэтому мы ездили только ночью. Я уже не помню, что мы там делали, Олечка. Но я очень хочу себе такой мотоцикл, по-настоящему. Только не знаю, где его достать.

Может быть, когда-нибудь этот сон сбудется по-настоящему. Я бы хотела там жить, мне там очень понравилось. Олечка, а ты тоже живешь в таком вот сне? Интересно, как у тебя там все? Тебе там нравится?

Я иногда очень хочу остаться во сне, но мне надо просыпаться каждое утро и идти в садик.

29 октября, хххх года

Привет, Олюшка!

Знаешь, сегодня ночью к нам в садик прилетала ведьма. Когда мы вышли на прогулку, по всей земле были дырочки от ее каблуков. Но я не знаю, куда она потом улетела. Может быть, это была даже и Людмила Васильевна, потому что вчера ее не было.

Еще мы сегодня смотрели в люк. Он на улице, у самого забора. И там есть маленькая дырочка, чтобы в него смотреть. Сегодня мы слышали, как там воет волк, и глаза у него светятся красным. Если люк открыть, этот волк выпрыгнет и начнет всех кусать. Поэтому надо следить, чтобы он был всегда закрыт.

Но если ночью прилетит ведьма, она же может его открыть! Олюшка, а ты можешь всегда ночью следить, чтобы никто не открывал люк?

Еще у меня есть маленький стеклянный шарик, в котором видно другую планету. Это планета, на которой живет Маленький принц. Я видела его и змею, которая его укусила. Мне даже показалось, что я сама была на этой планете.

9 ноября, хххх года

Привет, сестренка!

Сегодня мне очень грустно. На улице дождь и холодно. В садике мне Алла Борисовна сделала книжку из альбома для рисования, и я в эту книжку теперь пишу стихи. Еще я записала туда одну считалку из книжки и стихотворение, которое сочинила Аня: «Дед Мороз не прилетал, мой фломастер не украл».

Еще сегодня в садике я сделала большого человечка из бумаги. Теперь он — мой друг. Вечером я читала ему «Маленького принца». Он все понимает. Мне кажется, он вот-вот оживет!

Я иногда думаю, что все это не по-настоящему. Что однажды все важные люди зайдут в мою комнату, и все будет по-другому. Как будто сейчас мы в кино. Все делаем понарошку. И Ольга Витальевна зайдет, и окажется, что она обо мне все-все знает. И о тебе, Олечка, тоже знает. Она тебя наверняка любит. Она всех любит.

Сегодня, когда мы с тобой разговаривали, она спросила, кто ты такая. Я ей рассказала, что ты моя сестра-близняшка, только тебя как будто бы нет, а я есть. Поэтому теперь она знает о тебе. Может быть, ты тоже сможешь с ней поговорить? Попробуй!

Сегодня Ольга Витальевна спросила нас о красоте. Как мы думаем, что красивое, а что — нет. Маша сказала, что красивая золотая рыбка, потому что она покрыта блестящим золотом. А мне кажется, что все красивое, даже пауки и лягушки. Но я никому не сказала, потому что все смеялись бы. Может, только Ольга Витальевна не смеялась бы. Она никогда надо мной не смеется, она очень хорошая. Иногда она сидит за своим столом, а я сижу за ее стулом на полу. Мне там очень хорошо.

Наверное, когда я вырасту, мне будет всегда хорошо…

Прощание с детским садом

Счастливое время под названием «детство», как это обычно бывает, закончилось быстро. Для меня переломным моментом стало прощание с детским садом. Точнее, не с самим заведением, конечно. Но я на тот момент отчетливо понимала — впереди другая жизнь, другие люди, и прийти сюда просто так, «пообщаться» я, конечно же, уже не смогу. Поэтому последний день в детском саду стал первым в моей жизни днем «траура», скорби и печали — я проревела весь день, чем ввела в заблуждение родителей.

Они подумали, что я не хочу расставаться со своими друзьями-одногруппниками, и даже записали меня в ту же школу, куда шло большинство из них. И уж конечно, истинная причина моего состояния не могла им и в голову прийти. Но к детскому психологу меня, на всякий случай, тоже сводили.

И наверное, в тот день вся эта история могла бы и закончиться. Мало того, я не могу сказать, что после этого я лично предпринимала какие-либо попытки что-то изменить и сопротивляться течению жизни, которое несло меня вперед.

Вся моя жизнь, в общем-то, и была движением по течению. В школе я училась средне, особого интереса учеба у меня не вызывала. Единственное, что меня увлекало — это литература. Все свободное время я проводила с книгами или с тетрадкой, в которой писала письма сестре и вообще все, что приходило в голову, что казалось важным и волнующим для меня в тот момент. Благодаря этому, сейчас я могу оглянуться назад, в свое прошлое, и увидеть в нем гораздо больше подробностей.

То, что когда-то казалось непонятным, странным и выходящим из ряда вон, сейчас выстраивается в одну общую картину. А может, мне только кажется, что я никак не могла повлиять на свое будущее и на то, что со мной происходило и происходит. Может быть, мне просто хочется в это верить.

После школы я не стала никуда поступать. Вместо этого я нашла себе работу. Работа продавца — конечно, не самая престижная, но зато не сложная. Главное — за нее платят. Деньги не большие, но на тот момент для меня главное было — свои. Больше всего мне хотелось наконец стать финансово независимой от родителей.

Так я стала продавцом в магазине женской одежды. Работала я под чутким руководством Марго — истеричной и самовлюбленной особы лет сорока. Выглядеть, правда, она пыталась на двадцать — следила за молодежной модой, старалась напялить на себя все, что «сейчас модно», да и вела себя порой как тупая малолетка. Но это не мешало ей постоянно всеми командовать. В том числе, и мной.

Так проходили лучшие годы моей жизни — в скучном торговом центре, под окрики Марго, среди женского тряпья и манекенов.

Манекен

Пока я искала юбку и приходила в себя, в подсобке появились Марго и Лена, продолжая начатую до этого жаркую дискуссию на вечную тему «все мужики — сволочи». Как я уже успела понять, данная тема была чуть ли не основой и фундаментом для любых разговоров между женщинами, которых я причисляла к разряду «самок».

Минимум интеллекта, максимум инстинктов, и вуаля — перед вами самая настоящая самка. И попробуйте с ней обсудить прочитанный недавно сборник стихов Бодлера или особенности философии декаденса, например. Будет смотреть как на психически больную, а потом вздохнет и скажет что-нибудь вроде: «Когда же ты себе уже мужика найдешь нормального?».

Отыскав нужную юбку, я поскорее вышла в зал, чтобы не быть вовлеченной в разговор, который не представлял для меня никакой ценности и значимости. Покупательницы, правда, в магазине уже не было. Магазин был пуст — конец рабочего дня, полчаса до закрытия, все работники торгового центра потихоньку собираются домой.

У меня в руках все еще была вешалка с юбкой. Я повесила ее рядом с другими, и вдруг мой взгляд упал на стоящий в витрине манекен. Что-то в позе и осанке этой пластмассовой фигуры напомнило мне мою далекую и недостижимую, как луна для мухи, мечту. Я пригляделась и поняла — на манекене было синее обтягивающее платье, безумно похожее на то, в котором я так часто видела Ольгу Витальевну в дни своего беззаботного детства, проходившего в детском саду.

Я подошла поближе и поняла, что внутри меня поднимается вихрь воспоминаний и чувств, который до этого момента я удачно скрывала, подавляла, и пыталась сделать вид, будто их никогда и не было. Но они были. И они вдруг вырвались наружу.

Манекен начал меняться. Кожа потеряла пластмассовый блеск и стала мягкой и бархатистой. Волосы чуть завились, на плечи легли мягкие темно-русые локоны. Передо мной, несомненно, стояла живая женщина. Живое воплощение моей мечты. Она стояла ко мне спиной в такой непринужденной позе, словно мы вместе гуляли по городу и остановились посмотреть уличное шоу. Она стоит ко мне спиной, но я знаю — стоит мне позвать Ее, и Она повернется.

И в этой позе было что-то бесконечно манящее, что заставило меня подойти к Ней и обнять Ее за плечи, прижимаясь к ней всем телом. В тот же миг я почувствовала головокружение и приятную тяжесть внизу живота. Куда-то вглубь сознания ушла мысль о том, что все это не по-настоящему, что это всего лишь манекен. Фантазия забивала эту мысль в угол, а ураган эмоций не давал возможности мыслить логически.

В голове зазвучала мелодия — пронзительная и нежная; такая, от которой хотелось одновременно и плакать, и смеяться. Мои руки скользили по гладкой пластмассовой коже, а воображение с каждой секундой все больше заставляло меня поверить в то, что Она настоящая. А Она… нежилась в моих объятиях, не решаясь прервать это блаженство, этот короткий и бесконечный миг счастья и беззаветной любви.

Si j’avais au moins revu ton visage entrevu au loin le moindre nuage…Слова из песни Милен Фармер «Si j’avais au moins».

Я обнимала не манекен, я обнимала живого человека, которого любила всем сердцем и которого — да, я это ясно почувствовала в тот момент — я хотела бы видеть каждый день, быть рядом, заботиться, оберегать и любить — открыто, искренне, по-настоящему.

Любить и быть рядом. Всегда, навеки.

— Полина! Хватит спать, дома выспишься! Марго уже уехала. Иди закрывай кассу, и домой, — Лена вышла из магазина, держа в руках кошелек. Видимо, спешила в продуктовый до закрытия. Наверное, именно поэтому она не заметила, что на манекене, рядом с которым я стояла, расстегнуто платье, а искусственные волосы мокрые от моих слез…

Судьба

Первые школьные годы заставили меня включиться в тот образ жизни, который является прототипом образа жизни каждого взрослого человека: работа-дом-работа-дом. На месте работы была школа. Недостаток «рабочих» часов с лихвой компенсировался домашними заданиями. А все оставшееся время у меня было занято рассказами, повестями и романами знаменитых и не очень писателей. Словом, мне было чем занять свою буйную голову, чтобы уберечь ее от посещения непрошенных мыслей сомнительного содержания. Однако, мой покой длился недолго.

Несмотря на то, что я была вечным разочарованием своих родителей, мой младший брат оказался для них радостным и долгожданным подарком. Ваня родился, когда мне было десять лет, и я уже считала себя достаточно взрослой, чтобы понимать — мое детство закончилось безвозвратно. Те крохи родительского внимания, которые до тех пор мне еще иногда доставались, теперь полагались ему, усиленные многократно. Как ни странно, я нисколько не ревновала.

Каким-то внутренним и еще по-детски обостренным чутьем я понимала, что ребенок — гораздо более честное и порядочное существо, чем любой взрослый. Кроме того, любить по-настоящему — открыто, безусловно и бескорыстно — способны только дети. С возрастом к этому порыву души добавляются миллионы мыслей, рассуждений и мощный наркотик под названием «гормоны». Тогда я этого еще не могла объяснить, но ясно чувствовала, отчего и доверяла детям гораздо больше, чем кому-либо из взрослых.

Я любила играть с Ванюшей, пытаясь иногда смотреть на жизнь его глазами — меня забавляло то, что он замечает те вещи, которые обычно не замечают взрослые. Для него игрушечный паровозик мог в какой-то момент стать центром его личной Вселенной. Вселенной, в которой все было такое яркое, волшебное, радостное и находилось так далеко ото всех «надо» и «ты должна», которых в моей жизни уже было достаточно много.

И одним из таких «ты должна» стала обязанность забирать Ваню из детского сада, когда ему исполнилось три года, а мне — тринадцать.

Здесь, пожалуй, стоит уточнить, что мы никуда не переехали с тех пор, как я была в его возрасте. И детский сад, ближайший к нашему дому, продолжал работать. В тех книгах, которые я читала, такие совпадения было принято называть не иначе как «шуткой злого рока». Судьба, провидение, рок, фатум — кому и зачем это было нужно, объяснить невозможно. Но это произошло.

Она все еще работала там.

И Ваня попал именно к Ней в группу.

И никому из взрослых в тот момент не пришло в голову, что в этом есть что-то странное — мало ли таких семей, чьи дети проходят один и тот же путь: детский сад — школа — институт и даже работа? Ничего особенного или странного в этом нет. Ни для кого, кроме меня.

Сложно словами передать мое состояние в тот момент, когда родители сообщили, что мне придется забирать Ваню из группы Ольги Витальевны каждый день. Они, конечно, поняли все неправильно и начали читать мне лекцию на тему того, что «хорошие девочки всегда помогают своим родителям, вот если бы жива была Оля…».

А в моей голове вихрем проносились воспоминания моих детских лет, проведенных вблизи единственного идеального существа среди всех взрослых (как мне тогда представлялось). Больше всего меня пугала мысль о том, что Она (еще и умнейшая из всех взрослых) могла догадаться о моем отношении к Ней и (как и все остальные взрослые) посмеяться над ними — пусть по-доброму, как над детской забавой, но посмеяться и не принять за что-то серьезное, настоящее и способное перерасти во что-то более взрослое и оттого более сильное и… страшное.

Встреча

Я до сих пор в мельчайших деталях помню тот день, когда я впервые пришла за Ваней в детский сад.

Сложно передать мое состояние в тот момент, когда я открывала дверь, за которой прошло мое детство. Казалось, все процессы в этом мире ускорились до невозможности, проносясь в моем сознании, как смерчи и мини-торнадо. Если обычно говорят, что перед смертью вся жизнь проносится перед глазами, то перед моими глазами в тот момент, казалось, пронеслась жизнь всего живого, что есть на этой планете. Пронеслась — и замерла.

Потому что в моих глазах отразились Ее глаза.

И тревога сразу же угасла, переродившись в другое, ранее неизвестное мне чувство — абсолютной покорности и обреченного спокойствия. Отныне моя жизнь — в Ее руках. И даже если Ей захочется эту жизнь закончить — я приму это безо всякого сопротивления и осуждения.

Именно так все это выглядело в моих глазах. Но в то же время, я прекрасно понимала, что в глазах других людей все выглядит обычно и буднично.

Да здравствуют те люди, которые когда-то придумали специальные слова для привествия других людей! И также те, которые придумали, как младшим надо говорить со старшими. Если бы не эти общеизвестные правила и формулы, я бы, наверное, так и простояла молча, как последняя идиотка, а мой мозг вскипел бы, подбирая нужные слова. И вряд ли бы нашел.

Но даже самые простые слова еле выскользнули из моего горла.

— Здравствуйте, Ольга Витальевна…

— Здравствуй, Полюшка, — произнес самый красивый и нежный голос, который окончательно убил мою способность что-то понимать, видеть и слышать. — Как же ты выросла, взрослая совсем!

— Я… да. Мне в этом году уже четырнадцать будет, — кажется, мой голос внезапно охрип, и тут же в голову пришла спасительная мысль о простуде, на которую можно сослаться, если что.

— Как быстро время летит, — Она, все еще улыбаясь, покачала головой. Из приоткрытой двери в помещение группы высунулись несколько детей, которые с любопытством смотрели на меня. — Ну что, соскучились? — и Она, все так же ласково и нежно улыбаясь, открыла дверь, и дети тут же облепили Ее со всех сторон.

Ваня, который все это время держал Ольгу Витальевну за руку, подошел ко мне и потянул меня к своему шкафчику. Пока я помогала ему одеваться, дети полностью завладели вниманием Ольги Витальевны. Впрочем, я и не претендовала на большее. Уходя, я вежливо попрощалась, а Ваня просто помахал своей, уже любимой, воспитательнице ручкой и послал воздушный поцелуй.

Если бы и для меня все было так же просто!

Выйдя на улицу, я с невероятным наслаждением почувствовала на своем горящем лице порывы прохладного осеннего ветра. Шумели, раскачиваясь на ветру, деревья. Вся дорога была устлана разноцветными листьями. Ваня то и дело находил какую-нибудь лужу и с визгом прыгал в нее сразу двумя ногами. Кажется, моя одежда была вся в этих брызгах…

Все, что было дальше, постепенно стерлось из моей памяти. Но тот день и ту нашу встречу я запомнила в мельчайших деталях и не раз прокручивала ее, как кинопленку, в своем воображении.

Но потом я всерьез испугалась. То состояние, в котором я пребывала, видя Ее, было похоже на то, что писатели называют «парализующий страх». Но этот страх парализовывал меня не только тогда, когда я видела Ее, но и тогда, когда просто вспоминала Ее или ту нашу встречу. Где бы я ни была в тот момент и чем бы ни занималась, мое лицо начинало гореть от стыда, мне казалось, что все вокруг уже давно все знают и только ждут случая, чтобы начать надо мной смеяться и называть сумасшедшей.

Единственный выход, который я смогла тогда придумать — это заставить себя забыть, не думать об этом, не смотреть на Нее, не говорить ничего, кроме дежурных фраз приветствия и прощания.

Постепенно это сработало. Страх трансформировался в раздражительность и холодность. Я специально начала выстраивать между нами стену — избегала каких-либо разговоров, прямых взглядов и, тем более, любых, даже случайных прикосновений. Я превратилась в робота, не реагирующего ни на какие внешние раздражители. Но, к сожалению, только снаружи.

Изнутри же меня разрывали новые, непонятные и безумно пугающие чувства, которые мне никак не удавалось убить. Начав читать новую книгу, я могла бросить ее на середине, если там появлялся намек на какие-то романтические чувства между героями. Они казались мне наивными, глупыми и неискренними.

А слушать глупые рассказы одноклассниц об их первом романтическом опыте было и вовсе невыносимо. Мне хотелось задушить их за такую дерзость — называть любовью такую глупость и нелепицу, что возникает в них каждый день и тут же куда-то исчезает, не оставив и следа.

Я все чаще стала писать письма сестре — только ей я могла рассказать то, что я чувствую. Тетрадь с письмами я хранила в самом глубоком ящике стола, каждый раз накрывая ее школьными тетрадями, чтобы не бросалась в глаза. Правда, все предостережения были, скорее всего, напрасными — вряд ли моим родителям вдруг стало бы интересно, чем я живу.

Но несмотря на все мои старания, я не смогла убить чувство счастья, которое бабочкой порхало во мне, когда я приходила забирать брата из детского сада. Казалось бы, банальное и будничное действие, которое многих родителей (как было видно по их лицам) чуть ли не в депрессию вгоняло из-за своей безнадежной неизбежности, меня просто окрыляло и давало сил прожить еще один день. Потому что в конце дня я могла снова заглянуть в Ее глаза — лишь на секунду, не больше. Потом мне полагалось отвести взгляд и помогать братику одеваться.

Я была хорошей сестрой и послушной дочерью. Потому что никто из моих родных тогда ни о чем и не узнал.

Так прошло два года — с перерывами на лето и разные праздники. За это время во мне появилось странное чувство. Каждый раз, когда Она находилась рядом, во мне обострялись все чувства, сосредотачиваясь исключительно на Ней. Внешне я заставляла себя изображать спокойствие и безразличие, но изнутри вся моя сущность рвалась наружу, к Ней. И мне казалось, что какая-то часть меня на самом деле вылетает из моего тела, чтобы приблизиться к Ней, слышать Ее, видеть, чувствовать каждой своей клеточкой, каждой молекулой сливаться с Ней, испытывая при этом невероятное счастье…

Однажды, подходя к детскому саду, я испытала чуть ли не физическую боль и ужасное, гнетущее чувство страха. Когда я пришла, меня встречала другая воспитательница. Ольга Витальевна попала в больницу с воспалением легких. Все то время, что Она провела в больнице, я ходила сама не своя, не могла спокойно спать и почти ничего не ела. В голову приходили мрачные мысли, а моя жизнь — и без того скучная и неинтересная — окончательно потеряла всякий смысл.

Страшно вспоминать те моменты, те чувства и переживания. Страшно от того, что уже тогда я поняла совершенно невероятную, но бесспорную истину — мой мир замкнулся на Ней, и что бы в нем ни происходило, для меня оно не имело абсолютно никакого значения, если не было связано с Ней.

И это было как счастьем, так и трагедией. Находясь в той точке жизненного пути, когда детские мечты постепенно исчезают под гнетом взрослых проблем, я начинала понимать — что-то в моей жизни идет не так. В то время, как другие мои ровесники находили для себя так называемые «жизненные ориентиры», формировали круг интересов, увлечений, постепенно обустраивая свое место во взрослой жизни, мой круг интересов был очень узким и, в то же время, в моем представлении заполнял собой всю Вселенную.