Дао водяных лилий

Рассказы

Дао водяных лилий

Лёха стоял на шоссе с поднятой рукой, и ему ничего не светило — ни дальний свет фар отсутствующих машин, ни солнце, задолбавшееся ждать, когда Лёха поймает попутку, и севшее за горизонт без него. За свою жизнь Лёха объехал практически всю Европу сначала вдоль (Польша — Германия — Бельгия — Нидерланды… о, Нидерланды!), потом поперек (Финляндия — Дания — снова Германия — Австрия — Италия), и даже собирался покататься до самого Гибралтара, когда черт, именуемый чувством патриотизма, не пришел и не сказал ему: «Лёха! Ты видел в жизни многое. Ты ел пиццу в Милане и пил пиво с бюргерами. Ты знаешь, почем колбаса в Дании и фунт лиха в Австрии. Но ты никогда, ни разу в жизни своей не был на озере Байкал, не ездил по Золотому кольцу и даже не бывал в Таганроге. Пойдем-ка, Лёха, за палаткой и спальником, и рванем-ка, дружище, не на запад, а на восток!» Так сказал ему черт, и черта можно было понять, потому что за полчаса перед тем финны отказали Лёхе в шенгенской визе. Чтобы не отаптывать пороги другого посольства, а также по прямому наущению черта, Лёха списался с друзьями из разных городов… и намертво застрял под Рязанью.

Лёха достал зажигалку, некоторое время поизучал карту, а потом решительно свернул на грунтовку в сторону леса. До ближайшего населенного пункта по карте всего-ничего, не больше часа, зато там есть колодец, а если повезет — кто-нибудь приютит голодного невезучего путешественника. Взошла большая, глазастая Луна. «В черном-черном лесу… в черном-черном доме… — бормотал он себе под нос, чтобы шагать было не так скучно, — живет маленький-маленький поросенок!»

Справа по курсу, совсем на опушке леса, показался дом. Черной, пугающей тенью он стоял неосвещенный, окруженный невысоким заборчиком и маленьким садом. В саду, несмотря на позднее время и темень, слышно было, как что-то копают — вонзают лопату в землю на полный штык, отбрасывают в сторону, снова вгрызаются в почву. Самым разумным было бы подойти и попросить помощи прямо тут же, но что-то отталкивало Лёху. Черный дом, черные окна… Поселок-то, в сущности, рядом. Все-таки как-то спокойнее, когда людей вокруг побольше.

Автостопщик не углубился в лес и на сто метров, как впереди, довольно далеко, послышался волчий вой. Лёха встал посреди дороги, не зная, на что решиться. Звук, остановивший его, повторился — теперь уже ближе. Тут уже, наверное, разыгралось Лёхино воображение, но ему показалось, что он слышит треск ломаемых веток. Еще немного, и волк, голодный, очумевший от полнолуния, набросится на него! Лёха сделал шаг назад, другой, третий, потом развернулся, и стремглав помчался обратно к дому. Дом — это люди. Люди — это значит, уже не один. И кто-то же там что-то копал… может, капкан устанавливал? На волка?

Меньше, чем через полминуты, Лёха осторожно стучал в двери темного дома.

— Чего тебе? — раздалось из-за угла. Парень пошел на голос.

— Здравствуйте! Я автостопщик, я тут заблудился немного. Хотел лесом пройти, а там волк воет…

— Переночевать, что ли, хочешь?

— Ну да. Мне много места не надо, мне где бы спальник положить.

— Да не вопрос, — голос был хриплым, низким, скорее всего, прокуренным. — Тебя как звать-то, малец?

— Лёха, — честно ответил Лёха.

— А меня Кабаныч. Ну, друзья так называли, и ты тоже можешь. Да ты садись, я сейчас закончу, в дом пойдем. А то волк… — волк завыл, словно отзываясь, — где-то близко уже.

— А вы где? — молодой человек, как ни всматривался в темноту, а хозяина разглядеть не мог.

— Да тут я, тут, — лопата снова зашебуршала по земле. — Яблони я окапываю.

— А чего ночью?

— Бессонница. Вот, борюсь с бессонницей, как могу.

Волк завыл где-то уже совсем рядом.

— Оп-па, — сказал Кабаныч. — Что-то он шустро. Пошли, Лёха, в дом, пока не поздно.

Хозяин оказался очень низкорослым, Лёхе едва ли по локоть, грузным, но проворным — он быстро отпер дверь, пропустил гостя и закрыл тяжелый металлический засов.

— Я этого волка знаю, — сказал он хриплым басом. — Он каждое полнолуние приходит. Главное, утра дождаться, он тогда сам уйдет. Не знаю, чем он там питается в лесу, но на нас с тобой пусть лучше не рассчитывает, правда, Лёха?

Парень молчал, сердце колотилось. Вот, блин, попал в передрягу. Хозяин почувствовал, что гостю не по себе, и, спохватившись, сказал:

— Ты ж есть, небось, хочешь с дороги. Я сейчас. У меня картофельное рагу есть, кабачки пожарены. Электричества в доме нету, вон там, на столе в комнате, свечка. Ты проходи, не стесняйся. Ужин разогрею и принесу.

Лёха прошел в комнату, нащупал свечу, запалил. Дом был самый обыкновенный, разве что деревенский, да еще холостяцкий — простецкая кровать, очень низкая, широкая, покрытая лоскутным одеялом; стол, который хозяин, видимо, срубил сам; маленькие приземистые табуретки. Единственный элемент уюта — кружевные занавески на окошках — выглядели даже по темноте захватанными и пыльными. Молодой человек хотел выглянуть на улицу и обнаружил, что окна закрыты ставнями. Это успокаивало.

— Ужин несу, — сказал Кабаныч, заходя с тарелками. — Я тут салатик порезал… Можно было б по самогоночке за встречу, но раз такое дело — волк — лучше, я думаю, не стоит…

Лёха повернулся и громко, с дурниной, заорал. В лихой парусиновой кепке, в толстовке, подпоясанной куском бечевы, ясно видимый в свете свечи, на гостя смотрел поросенок, зажавший ложку в копытце правой передней ноги. «Нидерланды, — подумал Лёха, плавно опускаясь по стене. — Нидерланды…» Что он, собственно, хотел этим сказать, оставалось неясным.

— Ты это… — хрипло предложил Кабаныч. — Налегай. Все равно же тут ночевать, не к волку же в пасть идти, в самом деле.

Волк показательно завыл, намекая, что у него есть пасть. Лёха встал, пододвинул табуретку и сел на нее верхом.

— А вы, собственно…

— Я — хряк, — с ветеринарской точностью ответил Кабаныч.

— И вы тут живете…

— Один, — покивал хозяин рылом. — Сначала нас, конечно, было трое, но у нас между собой была психологическая несовместимость. Когда все трое по натуре одиночки, очень сложно планировать проект втроем. Мы разделились.

Лёха взялся за ложку:

— А что потом?

— А потом мы выстроили дома.

— А, знаю, знаю, — догадался парень. — Один из пуха, другой из веток… я читал.

— Да-да, один построил шалашик, другой времянку. Я им с самого начала говорил — место опасное, пока есть запас времени, надо строить на века. Не послушались. Оба. Первого убили практически сразу, второго — чуть позже, когда нашли.

— Убили? — повторил гость. — А я всегда думал, они спаслись…

— Спаслись, — горько усмехнулся Кабаныч. — Чему ты учился в школе? Скорость бегущего поросенка при всем желании меньше скорости бегущего волка. Это Ахиллес не догонит черепаху, а волк поросенка — запросто.

— А вы?

— Смерть моих братьев дала мне время, я тогда об этом еще не знал. Я построил одну-единственную комнату — это теперь терраса — исключительно из соображений безопасности. Волк приходил — я прятался. Волк уходил — я брал раствор, камни — и продолжал стройку. Теперь у меня есть две комнаты, кухня, терраска, флигель во дворе, садик вокруг, яблони. Я посадил деревья, веду натуральное хозяйство. Вот мой нехитрый образ жизни.

— А волк все приходит?

— Приходит, сам видишь. Для него это вопрос принципа. Даже теперь, когда я превратился в жесткий старый кусок свинины, он все еще планирует меня съесть. А вот, кажется, и он.

На пороге послышалось шуршание.

— Кабаныч! — раздалось оттуда, и Лёха вздрогнул. С мыслью, что разговаривает поросенок, он как-то даже уже свыкся. Но вот заговоривший волк был для него форменной неожиданностью. — Кабаныч, открывай. Дело есть.

— Какое дело, Серый, — устало вздохнул хряк. — Шел бы ты отсюда. У тебя навязчивая идея, тебе лечиться надо.

— Кабаныч, вот уже много лет я веду себя честно. Я ни разу не попытался созвать пацанов и разнести твою хибару всей гопотой. Я всегда рассчитывал на «один на один», на честность и понимание. И что я вижу? Вас двое.

— Это путник, — заволновался поросенок. — Серый, не пойми меня неправильно, но у тебя лунное обострение, и я никак не могу отказать путнику в гостеприимстве.

— Ты подписал себе приговор, Кабаныч, — сухо сказал волк. — Я буду брать измором, силой, как угодно. Сегодня ты умрешь.

— Не выйдет, Серый, — серьезно произнес поросенок. — Я не могу умереть. У меня осталась одна неисполненная мечта.

— Какая еще мечта?

— Это, Серый, не твое дело. Но я буду сражаться за нее с оружием в руках.

— А у тебя есть оружие? — шепнул ему на ухо Лёха.

— Нету, — покачал головой хряк. — В этом-то вся и проблема.

Волк обошел дом по кругу, подергал ставни, дубовую дверь и пришел к выводу, что ставни хлипче. Волк ничего не знал о стенобитных орудиях, юность его прошла среди других волков в глухом лесу, и ничем отвлеченным, кроме, разве что, вязания морских узлов, он никогда не интересовался. Тем не менее до идеи он додумался сразу и побежал по саду в поисках забытого бревна или молотка.

— Что у нас может быть орудием против волка? — задумчиво произнес Кабаныч.

— Нож! — подсказал Лёха и взял в руки нож.

— И сойтись в рукопашной. — Хряк покачал головой. — Нео, блин. Ты пойдешь с ножом на волка? Я? Ты его хоть видел? Он гигантский. Больше тебя раза в два.

— Капкан? Что если поставить капкан?

— Я бы на это не стал рассчитывать, — мрачно предрек поросенок. — Вообще у нас очень мало шансов его убить. Он сильнее, он более подготовлен. Он вооружен своей яростью и голодом. Ах, если бы я успел достроить мансарду… мы забрались бы сейчас наверх и сбросили бы волку на голову что-нибудь тяжелое. Наковальню, например. Мешок желудей или рояль. Знаешь, на мансардах обычно много тяжелых вещей…

«Нидерланды», — некстати подумалось Лёхе.

Волк нашел мотыгу и начал дубасить по ставням.

— А если не убить, то что?

— Победить волка можно только изнутри, в этом я глубоко уверен. Только трещина в самом волке может привести его к поражению.

— А где же у него трещина?

— У всякого волка… у тебя есть сигареты? — перебил Кабаныч сам себя.

— Ты куришь?

— Изредка. Только если накатит депрессия. Так вот… у всякого волка есть трещина. Может быть, он испытывал в детстве жалость к поедаемым ягнятам. Может быть, он хотел бы побывать в Париже или в Дакаре. Если бы только заманить его на этот диван, если бы он полежал и расслабился, если бы он раскрыл мне свою душу, я бы смог одолеть в нем эту навязчивую тягу к убийству, — он затянулся. — Но у меня ничего здесь нет. Ни маятника, ни даже блестящих часов. Как ни жаль, этот вариант придется отвергнуть.

— Ружье? Может, у тебя ружье есть? — с надеждой придумал Лёха.

— Я похож на охотника? — скептически, с таким выражением на рыле — точь-в-точь Рутгер Хауэр — уточнил поросенок. — Я не держу ружей. Была у меня когда-то гаубица, да я продал ее заезжему коммивояжеру в обмен на репродукцию Моне, — он указал пятачком на стену, и действительно, в простенке между окнами, в рамочке висели «Водяные лилии». — Надо ее оттуда снять, — забеспокоился он. — Будет ломать стену — разобьет ненароком, — он полез на табуретку.

— Так стена же каменная?

— Он будет пытаться. Этого иногда достаточно.

Они помолчали, глядя на «Водяные лилии» на столе.

— Франция. Страна с особой культурой. Красная Шапочка, девочка-победительница волка. Как же я не вспомнил сразу… — хряк побарабанил копытцем по табурету.

Ставни начинали поддаваться. Поросенок соскочил с табурета, решительно подтянул бечеву на толстовке, снял кепку и вручил ее Лёхе.

— Сохрани для меня.

— Куда ты?

— Искать в волке трещину изнутри.

Кабаныч отодвинул засов и крикнул с порога:

— Прекрати ломать мой дом! Я здесь, Серый!

Они стояли друг напротив друга, волк и поросенок, мрачные, непреклонные, решительные.

— Что ты надумал? — спросил волк.

— Распахни пасть. Ты должен меня проглотить.

— Не, мы так не договаривались. Я хочу тебя съесть со смаком, выбрать лучшие части, окорок отнести любимой…

— Только так, волк. Это не обсуждается. Тебе нужна победа или чувство превосходства? Тебе шашечки или ехать?

— А что такое шашечки? — уточнил Серый. Поросенок обреченно махнул копытом.

— Только на моих условиях, — повторил он. — Ты согласен?

— Ну… — волку отчаянно хотелось покончить с этим побыстрее. — Ладно, согласен.

Он разинул пасть, и поросенок юрко ввинтился прямо в пищевод. Волк сглотнул, испытывая в животе неприятную тяжесть, и посмотрел на Лёху.

— У меня к тебе в сущности, претензий нет. Но ради принципа я должен съесть и тебя. Ты меня понимаешь?

— Понимаю, — сказал Лёха. — Но согласиться я с этим не могу.

— От еды редко когда требуется согласие, — пробормотал волк, наблюдая за своим раздувшимся брюхом. Ничего не происходило. Внутренней трещины, на которую рассчитывал поросенок, у волка, похоже, не было. Лёха сел рядом с волком и задумался о жизни. «Если только выживу, — сказал он себе, — никогда, никогда не поеду больше в Таганрог».

— Логичнее было бы не ездить в Нидерланды, — поправил волк.

— Ты читаешь мысли?

— Балуюсь иногда, — волк отрыгнул, вежливо прикрывая пасть лапой. Чтение мыслей делало обдумывание всяких других вариантов бессмысленным.

— Сохрани это, — Лёха протянул волку кепку Кабаныча, очистил свой разум и, подобно поросенку, нырнул в пищевод, стараясь не зацепиться за зубы. Некоторое время было очень темно, потом раздался хлопок. Лёха и поросенок выкатились наружу.

— Неразумно заглатывать целиком, если ты не удав, — зло сказал поросенок, взирая на останки волка. — Видишь, Лёха, оказывается, с Красной Шапочкой все было очень просто. Два существа — это критическая масса для волчьего желудка. Это создает в нем трещину.

— Просто я взял с собой нож, — нехорошо улыбаясь, ответил Лёха. — Там, у Красной Шапочки, были еще дровосеки, которые распарывали брюхо.

Утро они встречали, сидя на крыльце и глядя на восток, в сторону зари.

— А что у тебя за мечта, Кабаныч? — спросил Лёха.

— Да вот, домину я себе отгрохал. Деревья посадил, — закуривая, прищурился хряк. — А одна мечта осталась. Вот поедет когда-нибудь грузовик со свинофермы да перевернется. И украду я себе самую красивую свиноматку. Жениться я хочу, Лёха. Сына вырастить хочу. Пора.

Рэнди хочет тишины

Я стоял и курил, глядя в окно на цветущие ландшафты Калифорнии, когда вошла Тарья. Моя секретарша повела носом и поморщилась:

— Форточку за весь день ни разу не открывал?

— Не надо… — начал было я, но не успел: Тарья уже пересекла комнату и щёлкнула по сенсору. Пейзаж в окне немедленно погас, зато заработала вытяжка. Надо было вызывать электрика и чинить эту аппаратуру, но когда об этом заходила речь, и я, и Тарья, и Джефф — третий сотрудник нашей фирмы и второй её совладелец — соглашались, что тратиться на электрика ради такой мелочи не стоит. Иногда Джефф даже грозился разобраться и починить сам, но я его к этому делу не подпускал: пока функционирует окно, есть хоть какая-то отдушина. И чёрт с ней, с вентиляцией, раз уж из них работает что-то одно.

Я поспешил отвернуться от погасшей панорамы, но взгляд словно сам по себе нырнул вдаль, в темень, в обшарпанные кварталы не самого престижного офисного района столицы. Четвёртый этаж, стена напротив покрыта копотью, теплоизоляция на углу повисла лохмотьями — не иначе, кто-то врезался по пьяни. Меня передёрнуло. Тарья заметила это движение, но истолковала по-своему.

— Шёл бы ты домой, Бенни. Видно же, что устал. Всё равно от тебя тут толку…

Посмотрел на телефон — вообще-то я пялился на него уже два часа и дважды за это время звонил в справочную — проверить, не отключен ли он и нет ли на линии неполадок. Я ждал звонка от Джеффа, очень важного для меня и для конторы звонка, и совсем не хотел оказаться в это время в дороге, но Тарья была права — я устал. Не было никакого смысла сидеть тут до бесконечности. Может, Джефф сейчас тоже в пути, в каком-нибудь из районов, где не ловится сотовая связь. Я поднял взгляд и всмотрелся в пустое и чересчур знакомое лицо Тарьи.

— Не припомню — мы доплачиваем тебе за фамильярность? — мой голос, кажется, звучал любезно.

— Вроде нет, — растерялась она.

— Ну, если нет, так оставь её при себе.

Девушка обиделась.

— Как скажете, босс.

Она развернулась и ушла. Тёмное дрянное пространство за окном выглядело до противного манящим. Я накинул пальто, надел респиратор, шляпу, бросил Тарье указание передать Джеффу, чтобы звонил мне домой, и вышел.

Брать такси не стал — в основном, по финансовым соображениям. Надо было как-то дотянуть до следующего заказа, а если переговоры Джеффа сегодня кончились ничем, то ещё какое-то время уйдёт на поиски нового клиента. Я знал, что мне следовало заняться этим прямо сейчас, «не класть яйца в одну корзину», как сказала бы моя мать, но заставить себя не удавалось. Меня тошнило от этой работы, от этого города, от этой жизни, а ещё более тошнило от осознания, что другие работы, жизни и города тоже мало меня привлекают.

Улицу освещали скудно — экономили. В центре, говорят, на небе повесили искусственные звёзды и включают по ночам. Должно быть, красиво, но не ехать же специально за этим в центр. В центре небо чистят, и днём оно смотрится настоящим. У нас тут всё покрыто копотью, и небо — не исключение. Да и кому оно, собственно, нужно.

Я даже не заметил, как, задумавшись, ошибся проулком и очутился в каком-то совершенно глухом месте — ни одной вывески, пара закрытых дверей, один-единственный покосившийся фонарь. Позади меня что-то хлопнуло, я не придал этому никакого значения, пока не обнаружил, что иду в тупик. Пришлось возвращаться, и вот тут оказалось, что я не один.

— Кошелёк или жизнь? — произнёс глухой голос, искажённый респиратором.

— Жизнь, — поспешно выпалил я.

Повисла пауза — бандиты чего-то ждали. Я спохватился:

— Да, но кошелька у меня нет.

— Хреново, — весомо подытожил один из них. — А если найдём?

— Правда — ничего нет, — попытался убедить их, зачем-то суетно разводя руками.

— Поищем, — предложил второй. Судя по интонации, его тоже достали эта жизнь, этот город и эта работа.

Они окружили меня, стали бить, и я уже начал прикидывать, как правильнее сложиться, чтобы защитить максимум себя хотя бы для опознания, когда прямо возле меня открылась дверь. Даже в тумане смога, сквозь запотевшие стёкла, я разглядел, что на человеке, который вмешался, не было респиратора, зато белел ровный воротничок католического священника.

— Сюда, сынок!

И я, уж не знаю, каким чудом, извернулся и попал в эту дверь.

Я вполз внутрь и сорвал респиратор. Вообще-то в церкви правилом хорошего тона считается респираторов не снимать — церковь организация некоммерческая, и пользоваться их воздухом на халяву не грешно разве что больным и неимущим, но в данный момент я себя чувствовал и тем, и другим. С чавканьем захлопнулся герметик.

— Вы их не боитесь, святой отец?

— Мне поздно, — он склонился надо мной, изучая тяжесть повреждений. Я потрогал языком разбитую губу:

— Выскакивать наружу без маски — тоже?.. — я сам не понял, что хотел сказать, но старик кивнул и улыбнулся.

— Тоже. Попробуй встать. Болит где-нибудь?

Болело везде, но я послушно поднялся, переступил, потянулся, вздохнул. Вроде не сломано ничего. Повезло.

— Повезло тебе, — эхом согласился священник. — Я случайно услышал. Тем входом редко кто пользуется.

— Тут есть другой?

— Разумеется. Выход прямо к метро. Сейчас обработаю тебе ссадины — и можешь идти домой. К жене, детям.

Представилась моя унылая квартирка без окон, под ложечкой заныло.

— Посиди тут. Аптечку принесу.

Когда священник ушёл, я осмотрелся. По всему потолку светилась голограмма, имитирущая высоченный купол собора. Выглядело натурально, я мысленно поздравил коллегу и даже потянулся потрогать — вдруг в самом деле пустота. Но пальцы наткнулись на скользкий, неприятный материал, из которого делают «окна». Обман. Даже тут — обман. Статуя Девы в голубом платье смотрела на меня с укоризной.

— Ну да, я никогда тут не был, — почему-то захотелось перед ней оправдаться. — А зачем? Просить я не привык, благодарить не за что. Раскаиваться мне особенно не в чем. Молиться я не умею, латыни не знаю, — я подошёл к деревянной оградке перед статуей, зачем-то встал на колени, опустил на оградку локти, ладони сложил перед лицом — словно спрятался. — Я даже не знаю, о чём тебя попросить. Со мной что-то не так. Но понимаешь, с миром вокруг вообще всё не так, и на фоне этого со мной-то всё в порядке. Понимаешь?

— Не хочется тебя прерывать, — сказали за моей спиной, — но тут скоро начнётся месса, мне надо успеть закончить с твоими царапинами.

— Конечно, святой отец. Да… спасибо, что спасли.

— Благодари Господа нашего, — улыбнулся старик. — На мессу останешься?

— Спасибо, святой отец, но… нет.

Интересно, дерево у оградки — настоящее?

Когда я вошёл домой, телефон разрывался. Я схватил трубку, сглатывая комок в горле:

— Да?

— Бенни! Бенни! — заорала трубка голосом Джеффа. — Бенни, я это сделал! Контракт наш, Бенни!

Руки вспотели так быстро, что аппарат чуть не выскользнул из рук.

— Парк аттракционов, Бенни! Далековато, правда, на отшибе, но из столицы можно добраться на метро, это самое главное. Куча халявного воздуха! Прорва денег! Правительство решило вложиться в социальную программу по сенсорной адаптации!

Я попытался переварить последнюю фразу и ощутил позыв к тошноте.

— Господи, Джефф, неужели это кому-то нужно?

— Это нужно детям, Бенни. До правительства это вдруг дошло.

Детям. Я попытался вспомнить, когда я последний раз видел детей.

Когда с завода привезли собранную Годзиллу, я ощутил гордость. Два месяца мы с Джеффом изучали материалы предшественников — всю доступную информацию обо всех аттракционах прошлого. Мы ездили на раскопки Диснейленда за раритетным, прекрасно сохранившимся костюмом Микки-Мауса, проектировали «русские горки», беззастенчиво монтируя голограмму водопада с водораспылителем, боролись с колесом обозрения, чтобы оно выглядело достаточно большим и в то же время не задевало купол. Всё упиралось в ресурсы, но мы извращались, как могли — парк, по замыслу, должен был ликвидировать недостаток зрительных, вкусовых, обонятельных, тактильных, звуковых ощущений. Сенсорный голод, леди и джентльмены, это настоящий бич нашего современного общества. Годзилла должна была мести хвостом, ходить и орать. И да, леди и джентльмены, она орала! Как она орала! В её рёве чувствовалось что-то по-настоящему первобытное, что-то такое, чего мне отчаянно не хватало в нынешнем мире. Я шутил, что если Годзилла сломается, я буду сам вместо неё реветь.

Такая большая игрушка должна была стать безопасной, и мы тщательно отлаживали её программу. Шаг вперёд, в сторону, вперёд. Два взмаха хвостом, крик. Шаг назад, в сторону, назад. Переход в режим ожидания: время от времени ящерица вертит головой и шевелит лапами. Хорошая маленькая девочка тридцати метров высотой.

И тут появилась Джейн.

Сначала я принял её за одну из нанятых актрис — она была одета в джинсы, замызганную куртку, шляпу, покрытую пылью, обута в высокие ковбойские сапоги, а в руках она держала кольт. Именно так я её и застал — она стояла в палатке-времянке, заменявшей нам офис в парке, и размахивала кольтом перед лицом Тарьи.

— Мне нужно увидеть вашего босса!

— Которого из двух?

Я не взялся бы определить по Тарье, знает она, что такое кольт, или нет.

— Любого!

Девушка хотела добавить что-то ещё, но тут взревела Годзилла, и я ощутил прилив внутренней гордости.

— Могу я вам чем-то помочь? — поинтересовался я, когда моя девочка отшумела своё.

— Это… ваше? — она потыкала дулом в сторону гигантской ящерицы.

— Несомненно. И заранее попрошу заметить, это ничем не нарушает закон, в отличие от угрозы оружием. Какие-то проблемы?

— Она у вас слишком громкая. Слишком. Она нам мешает.

— Вам?

— Меня зовут Джейн. Мы ваши соседи, — объяснила она. — Проект «Дикий Запад, историческое наследие». Мы от вас через стену.

— И что?

— Ваш мутант нам мешает.

— Чем?

— Звуком.

— У вас что, надои падают?

— У нас туристы от него падают. В обмороки. От неожиданности. У вас проблемы со звукоизоляцией.

— Это не у нас проблемы. Это у вас проблемы, — появился в дверях Джефф. — У нас всё согласно смете, утверждённой на федеральном уровне. А у вас? Если что-то не устраивает, подавайте на правительство в суд. Итог, конечно, ясен заранее, но мало ли…

— Я не могу ждать суда. Я не допущу, чтобы ваша Годзилла постоянно орала.

— Она будет орать не постоянно, — заметил я. — Всего лишь каждые два часа.

— Всего лишь? — возмутилась Джейн. — Вы издеваетесь?! Учтите, я этого так не оставлю. Я и без суда найду на вас управу. Зря вы думаете, что если вы федеральная программа, то вам всё можно.

Джефф достал из ящика фотоаппарат.

— Леди, по-моему, вы слишком вошли в образ. Вам не идёт. Угрожать — это, знаете ли, очень не по-женски, как и разгуливать с кольтом. Кстати, он заряжен? Прекрасно. Замечательный аргумент на суде. Разрешите вас запечатлеть.

— Поставщик сладкой ваты требует с нас неустойку!

Когда Джефф начинает кричать, с ним может соперничать разве что Годзилла.

— С какой ещё радости?

— Он утверждает, что вчера вечером кто-то позвонил от нашего имени и отменил заказ!

— Бред какой. Может, он с кем перепутал? Позвонил, отменил… У нас же контракт. Что за ерунда?

— Это не ерунда. Вот копия факса — он мне прислал. Уведомление о расторжении контракта. Отправлено из нашего офиса, погляди.

— Так скажи ему, что это ошибка, что всё в порядке, всё в силе, в чём проблема?

— Проблема в том, что этот жулик успел загнать всю партию другому покупателю. У нас до запуска пять дней, и нет сладкой ваты, и налицо явный саботаж.

— Тарья, — я нажал на кнопочку на столе, — ты вчера нашим поставщикам ничего не отправляла?

— Письма, которые вы просили, больше ничего. Что-то случилось?

— А кто-нибудь чужой сюда заходил?

— Та девка, ковбойша, опять заглядывала, хотела вас дождаться. Потом ушла.

Джефф сделал понимающий жест. Я кивнул.

— А ты куда-нибудь в это время отходила?

— Не припомню, — секретарша утратила уверенность. — Кажется, нет… А что?

Я занёс ладонь над кнопкой, когда она поспешно добавила:

— Парни, тут пришло письмо… Поставщик воздуха сообщает, что с завтрашнего дня подача будет приостановлена, а если мы не компенсируем убытки, он заявит на нас в суд.

— Где Джейн? — Джефф с ноги распахнул створки дверей салуна и прошёл прямо к барной стойке. Я последовал за ним, поневоле оглядываясь назад — меня, с профессиональной точки зрения, заинтересовало, как всё тут сделано. Очень красивые сумерки, дизайнеру хорошо удалась цветопередача. В небе чувствовалась высота без «пластмассовости» — это очень ценно. Под ногами лежала настоящая пыль — похоже, здесь создали искусственный слой почвы. Интересно, зачем. Поилки для лошадей у салуна привели меня в восторг. Даже при нашем бюджете мне приходилось урезать все фантазии, связанные с водой, а убедить инвестора сделать настоящий водопад мы с Джеффом так и не смогли. Здесь вода в поилках стояла грязная, но её можно было потрогать. Я по-хорошему позавидовал дизайнеру — интересный проект. Я бы тоже делал его с любовью.

— Где эта сучка? — мой напарник хлопнул рукой по стойке, оторвав меня от размышлений. На него немедленно обратились глаза посетителей — их было немного, человек десять, все в аутентичном, неброском, довольно замызганном. Даже я в чистых джинсах и клетчатой рубашке смотрелся на их фоне пижоном, о Джеффе в костюме с галстуком просто молчу.

— Вы говорите о леди, молодой человек, — бармен спокойно протирал бокалы суконкой. Возможно, сказался стереотип постановщика, будто все бармены мира только и заняты тем, что протирают бокалы, а может, мы просто так удачно зашли, но мне вспомнились прекрасные старинные фильмы. Войны не хотелось, хотелось виски. По лицу бармена было очевидно — у него есть. — Выбирайте выражения.

— Я говорю о той поганке, которая саботировала наш запуск. Кто здесь главный? Я хочу, чтобы вы осознавали последствия своих действий. Если мы понесём убытки, клянусь честью, я найду способ перевесить эти убытки на вас.

Где-то неподалёку заржала лошадь, послышался стук копыт. Господи, неужели настоящая? Я посмотрел на Джеффа: опущенный вниз респиратор смотрелся на нём, словно ковбойский платок. Мне удалось убедить свою совесть, что приятель справится сам, и я тихо выскользнул обратно на улицу.

Как же всё-таки шикарно нарисовано небо! Лёгкие кучевые облака, грязно-розовые, сбились в стайку в противоположной от заката стороне. На закате небо было чистое, алое, со слепящим пятном солнца. Скажу как специалист: сделать так, чтобы солнце по-настоящему слепило, очень сложно. Это либо крайне энергоёмко, либо требует виртуозной работы голограммой. Тут явно было второе — глядя на облака, я уже не сомневался, что передо мной творение мастера. Сколько же это всё стоит? Немереных денег, наверное.

Звук копыт позвучал и потерялся, я пошёл наугад. Деревянные дома — я уже подозревал, что это всё-таки настоящее дерево — выглядели жилыми, кое-где из-под ставень пробивался свет. Слегка пахло навозом — не удушающе-мерзко, как пахнут окраины столицы, а очень натурально — видимо, они действительно разводят тут живность. Адский, должно быть, труд. Я хотел было постучаться в одну из дверей, но увидел вдали что-то вроде огонька и пошёл на него.

За крайним домом горел костёр. Маленький, почти игрушечный, но совсем настоящий — расточительная, дурацкая трата топлива и кислорода. У костра стояла коляска, которая загораживала что-то ещё. Когда я подошёл ближе, с удивлением понял — мольберт. Художник — мне был виден только его обритый затылок — сидел в коляске и что-то рисовал. Странно, что ему хватало света. Я подкрался совсем вплотную, хотел поздороваться — и замер.

Дело было даже не в том, что передо мной сидел так называемый «инвалид ДНК», мутант, потомок тех, кто переселился под землю слишком поздно, тех самых, из-за которых ввели лицензию на зачатие, тех, от чьих порченых хромосом мы теперь так безнадёжно пытаемся избавиться. По крайней мере, он был человекоподобен — выглядел страшно, но не более того. Меня поразило то, что он рисовал. Казалось, он старательно срисовывает с натуры, мазок за мазком, пристально вглядываясь в дали перед собой. Но там, вдали, были прерии и горы на горизонте. Прекрасные, выполненные виртуозом, с учётом освещения неба и времени суток. С как бы выжженной солнцем травой, с деревьями вдалеке, до которых, казалось, можно доскакать на лошади. А на мольберте раскинулось море. Глубокое, поразительно синее, удивительно живое, хоть и не голограмма, а обычная акварель. Такое, какого никто из ныне здравствующих землян, наверное, уже и не видел. Разве что в записи, в старинном кино. А смотрят ли мутанты кино?

И вдруг взревело, и сердце у меня захолонуло. Художник дрогнул, кисточка выпала, он закрыл лицо руками в пластиковых манжетах. Я и сам не сразу понял, что это кричит моя Годзилла — когда понял, успокоился, но внутри всё равно колотилось. Это было и вправду… страшно. И почему-то особенно страшно здесь.

Я наклонился, чтобы поднять кисточку, когда голос за моей спиной произнёс:

— Это Рэнди.

Я обернулся, уже понимая, кого обнаружу.

Разумеется, Джейн.

— Рэнди мой брат.

Я выпрямился с кисточкой в руках. Джейн гладила брата по бритой голове, я чувствовал себя неловко.

— Успокойся, мой маленький, мой хороший. Это всего лишь звук. Это не страшно…

Рэнди ничего не отвечал; мне показалось нужным вмешаться.

— Это Годзилла. Большая и красивая. Я могу тебе её показать, и ты не будешь бояться. Хочешь, я тебе её покажу? Это совсем близко, за стенкой. Хочешь?

Рэнди поднял на меня глаза, большие и голубые, как у ангела, и в страхе закачал головой отрицательно. Он качал всё быстрее и быстрее, пока Джейн не схватила его голову и не сжала крепко.

— Вы с ума сошли, — устало сказала Джейн. — Разве можно…

В её голосе не было злости, но я всё равно почувствовал стыд. По телу Рэнди пробежала судорога.

— Помогите! Надо отнести его в дом, сделать укол.

Рэнди был очень лёгкий. Джейн показывала дорогу, я нёс мальчика на руках. Потом я ждал в комнате, пока Джейн не появилась из-за занавески.

— Вы живёте тут вдвоём? — поинтересовался я, оглядываясь.

— Да, довольно давно.

— Сложно?

— Терпимо.

Оказывается, я не рассмотрел её в прошлый раз. Без ковбойской шляпы, без звериного оскала на лице, Джейн была обычной девушкой, довольно привлекательной. Я бы даже сказал — в моём вкусе. Генетически чистая блондинка с длинными стройными ногами, только очень усталая — кажется, не от физического труда, от жизни. Впрочем, подумал я, когда она улыбнулась, кто я такой, чтобы делать такие выводы.

— Это ведь не туристы падают в обмороки, верно? — спросил я, мысленно приглашая её сесть к себе на колени.

— Это Рэнди, — кивнула она, словно мысленно соглашаясь. — Рэнди хочет тишины.

Я вспомнил её формулировку: «Ваш мутант нам мешает».

— Значит, наш мутант мешает вашему мутанту?

Джейн посмотрела на меня с горечью и разочарованием.

— Знаешь, Бен… Это совсем не смешно.

— Действительно, — стушевался я. — Извини.

Когда я вернулся в салун, там стреляли. Точнее, не так: в салуне стреляли, поэтому я помчался туда со всех ног, предполагая самое худшее. Худшее и правда случилось, только совсем не в том ракурсе, в каком оно померещилось мне.

Банда пьяных ковбоев во главе с моим приятелем Джеффом — виски у бармена всё-таки было, в пику всякому там сухому закону — устроила в баре тир. У стены, у самых часов, поставили пустую бутылку, и каждый, по очереди, пытался в неё попасть. Судя по осколкам внизу, мазали не все, и бутылка была не первая. Когда я вошёл, была как раз очередь Джеффа — тот, вполне уже в ковбойской кондиции, целился с локтя. От моего появления он вздрогнул, и пуля прошла мимо бутылки, прямо в циферблат часов. Бармен что-то воскликнул, но Джефф его опередил:

— Эт-то, — произнёс он, еле переплёвывая через губу, — только доб… павляет аут-тентичности.

Толпа одобрительно зашумела. Похоже, Джефф совершенно задурил им голову.

— Попробуешь, парень? — спросил у меня вполголоса бармен, протягивая кольт.

— Я не умею стрелять. А вас этому что, специально учат?

— Ты на Диком Западе, сынок. Тут у каждого кольт под подушкой, даже у тех, кому его не надо. Попробуй, тебе понравится.

Джефф между тем не слезал с конька.

— А что касается К… Кодзиллы… мы будем кататься на ней сами и к-катать наших детей, и выпьем за т-то, чтобы у нас у всех п… пыли дети…

— Джефф, — почти по слогам возразил я, — нам надо отключить у Годзиллы звук.

Пара десятков глаз воззрилась на меня в изумлении.

— Это всё ф-фаш переизбыток ик!-слорода, — грустно сказал мой напарник. — Бенни от него сп-пятил.

Ночь я провёл беспокойную, почти не спал. Моя маленькая каморка казалась мне душной и тесной — ну, в общем, она такой и была, просто я давно перестал обращать на это внимание. Мне рисовались радужные планы перемен в моей жизни. Ведь наш проект очень скоро закончится, времянку снесут, оставят только постоянный штат. А мы, дизайнеры, персонал временный. И что тогда? Снова крохотный офис на замызганных выселках столицы? Какое-то время пожируем на заработанное, а потом? Того, что мы заработали, не хватит ни снять квартиру получше, ни офис поприличнее — во всяком случае, не надолго. А тут Джейн. И её проект, где актёры-ковбои живут, ведут какое-то подобие натурального хозяйства, получают свои деньги за то, что просто ходят с кольтами и в рванье, а туристы на них глазеют. Не то чтобы я любил, чтобы на меня глазели, но у них есть земля, вода, кислород — как в лучших домах Парижа, чёрт побери, и на таких условиях я согласен потерпеть. Конечно, меня туда не возьмут просто так. Дизайнер им не нужен, а если и нужен, то у них уже есть, и — тут мне приходится признать — он даёт мне сто очков форы. Но если я женюсь на Джейн, она выбьет мне актёрскую ставку, я уже прощупал почву. Лицензию на вступление в брак мы получим легко, я чистокровный, она, очевидно, тоже, с этим проблем быть не должно — это прекрасно, потому что для меня это важно. Самая перспектива, что с моим ребёнком может быть то же, что с Рэнди, меня приводила в панический ужас; к счастью, Рэнди — мальчик, это значит, что по женской линии у Джейн вполне возможна генетическая чистота, и, глядя на неё, даже нелепо в этом сомневаться. Я, конечно, всё равно попрошу её пройти проверку…. или сначала женюсь, перееду, а потом попрошу… в конце концов, перед получением лицензии на зачатие её к такой проверке так или иначе обяжут. Господи, хорошо, что я чист. Слава тебе, хорошо, что я чист.

Мои мысли вернулись к тому священнику и церквушке. Кажется, я всё-таки просил… просил нового пути, перемен, и вот он, новый путь. Да, я не люблю Джейн, но она прекрасная девушка, в моём вкусе, а как она заботится о брате! Я припомнил глаза Рэнди. Смотреть на него, конечно, страшно, но глаза — я вдруг понял, где видел такие — у той статуи с выразительным взглядом. Это знак, Господи, я понял тебя. Это знак.

— То есть как это не можем? — я привстал над стулом, в недоумении глядя на Джеффа. Он был «после вчерашнего» — похоже, так и ночевал в том салуне. Интересно, чем у них там кончилось? Картами? Даже не хочу спрашивать, есть ли у них лицензия на игорный бизнес.

— А вот так. Не можем. Годзилла согласована с вышестоящими инстанциями. Тебе придётся добраться чуть ли не до министра культуры, чтобы её отменить. Да и зачем это вдруг тебе понадобилось? Её уже разрекламировали в прессе, билеты в парк распроданы на три недели вперёд. Мы запломбировали пульт от неё и убрали под стекло для гарантии невмешательства в программу. И ты теперь хочешь, чтобы она не орала?

— Хочу, Джефф. Если я скажу, что мне лично это нужно, ты мне поможешь?

— Тебе лично?

Приятель встал, подошёл ко мне, приблизил свою помятую физиономию. Разило перегаром.

— Я угробил вчера весь день и весь вечер на то, чтобы уладить возникшую проблему. А теперь «тебе лично» нужно, чтобы я это всё пустил коту под хвост. В чём тут дело, Бенни? Я что-то не возьму в толк, — Джефф ещё наклонился, почти нос к носу. — Ах чёрт побери, я тупой. Дело-то, наверное, в Джейн. Я помню, тебя долго не было вчера вечером. Прекрасная девушка. Я с ней проснулся сегодня утром. Прекрасная. Ты тоже заметил, да?

— Ты врёшь! — я инстинктивно схватил его за узел галстука, рванул на себя. — Ты же врёшь, подонок!

— Кто подонок? — Джефф резко сбросил мою руку, отшатнулся назад. — Я подонок? Это ты мне говоришь, своему другу? Из-за девки, которую всего один раз трахнул? Да она же с каждым готова, с каждым, идиот, с чего ты решил, что ты для неё особенный?

— Я с ней не спал, — выдавил из себя с усилием.

Приятель взмахнул руками.

— Ах, ну тогда да. Ты — особенный.

— Не смей так говорить о Джейн! Ты лжец!

— Возьми слова обратно, Бенни. А не то…

— А не то — что? Ты и про меня чего-нибудь такого наговоришь?

— Наговорю. Что ты готов предать друга из-за первой же юбки. Что ты ставишь это выше интересов проекта. Мир у нас маленький и тесный, это только кажется, что столица большая. Хрен ты после такого найдёшь работу, помяни моё слово. Пока не придёшь просить прощения за то, что назвал лжецом.

— Не дождёшься, — ответил я. — Не раньше, чем ты попросишь прощения у Джейн.

— Он действительно приставал ко мне, я его отшила. Ты так рано вчера ушёл… Если бы ты мог меня вчера защитить, видел бы всё собственными глазами.

У Джейн был обеденный перерыв, она накрыла ланч на клетчатом пледе за домом — место было укрыто от глаз туристов. Рэнди сидел к нам спиной и снова рисовал море — теперь уже другое, в бурю, и при этом так пристально вглядывался в горизонт, что можно было поверить, что он и вправду всё это видит. Интересно, куда Джейн девает его картины? Можно было бы устроить выставку, будь он нормальным. Мутант-художник — у нас этого не любят. Впрочем, всегда можно сказать, что это картины Джейн.

— Ты мне веришь? — переспросила она, чувствуя, что пауза затянулась. Я вгляделся в её глаза.

— Верю. Прости, что замолчал — задумался, как решить проблемы. Я же теперь безработный. У меня появилась куча времени, а мне совершенно некуда идти.

— А тебе обязательно надо идти? — она потянулась ко мне. Я ответил. Закрыл глаза, чтобы целоваться вдумчиво, а когда открыл их, встретился взглядом с Рэнди, который зачем-то чуточку обернулся — и я невольно отпрянул.

— Что такое? — с неудовольствием произнесла Джейн.

— Время, — я посмотрел на часы. — Сейчас завопит Годзилла.

Джейн бросилась закрывать брату уши. Пожалуй, я её полюблю.

— Не разговаривает, не может ходить, даже не может самостоятельно передвигать коляску. Умеет держать ложку, кисточку и манипулятор.

Ненастоящие звёзды светили сквозь настоящее стекло. Мне хватало и этого для иллюзии полноценной жизни. Мы лежали рядом, обнявшись, было очень тихо и темно. Разговаривали шёпотом.

— Манипулятор? — переспросил я. — Рэнди умеет пользоваться компьютером?

— Ну да, — нехотя ответила Джейн. — Я научила.

— Значит, он умеет читать?

— Значит, умеет, — мне послышался в её голосе какой-то холодок.