Чистая сказка

Вместо эпиграфа…

Представь читатель: раннее утро. По полям и лесам стелиться легкий туман, стараясь спрятаться от теплых лучей восходящего весеннего солнца.

Трава и молодые листья деревьев блестят капельками росы, обращаясь на солнце в яркие изумруды.

Золотые стволы сосен кажутся теплыми и этим своим теплом создают в душе легкий уют.

Вертлявый ручей, весело прыгая по камням и разбрасывая сонмы брызг, рождает на перекатах маленькие волшебные радуги, в ледяной холод которых хочется погрузить пальцы. А по берегам — тысячи ярких сверкающих на солнце драгоценных камней, то ли цветов, то ли бабочек, которые играючи колыхает легкий теплый ветерок, разносящий по округе разноголосый птичий концерт.

И вот присядешь ты, читатель, на какой-нибудь камень, заслушаешься, засмотришься, улыбнешься невольно, и… плевком отбросивши окурок папиросы, хлопнешь глоток самогону, встрепенешься и попрешь ворованные бревна дальше…

Сельская библиотека

О том, что в деревне была библиотека, большинство жителей узнало лишь после того, когда ее переделали в обычный кабак. И теперь среди мужиков стало популярным выражение «Пойдем, что-нибудь почитаем».

Хотя, против нескольких тысяч изданий, когда-то предлагаемых библиотекой, довольно скудный прейскурант кабака предлагал всего лишь три: сборник анекдотов «Пиво», поэтический сборник «Портвейн» и сборник трагикомических рассказов «Водка». Но, надо сказать, пользовались эти издания таким спросом, что мог бы позавидовать автор самого издаваемого бестселлера. Да и бывшая библиотека никогда в свою бытность не видела такого притока читателей.

Кроме того, некоторые читатели вообще приходили со своими рукописями, пряча их под пиджаками и рубахами, и таясь читали на троих, подсовывая листочки в сборники из прейскуранта, что, согласитесь, является делом невиданным в библиотечном мире. Библиотекари, конечно, пытались бороться с этим явлением вывешивая плакаты предупреждающие о чудовищном штрафе и лишении читательского билета за пронос рукописей, но безрезультатно. Самиздат в деревне находился на высоком уровне развития.

И поэтому, когда председатель на голубом глазу заявил, что его колхоз самый читающий в районе, то, как видите, нисколько не кривил душой.

Casus belli

— Семен!

— Здарова Петро! Как сам?

— Здарова Семен! Сам-то ничего. Вона Федька подсобил — дровишек прицеп привез. С обеда с братом колоть будем.

— Ну, добре! Надось тоже с Федькой поговорить. А то вон Павла не допросишься. То напьется, то пьяный…

— Я, Семен, чего тебя кличу-то? Твой сорванец Кузьминишне из рогульки все банки на заборе перекокал! Она их сушить на заборе понатыкала, да покамест курей кормила, от банок-то ничаго и не оставши. Все в хлам!

— А с чего это, Петро, ты решил, шо это мой Вовка? Шо в деревне ребятишек мало? Да и Вовка-то мой, хоть и озорник, но уж такого не стал бы делать.

— Мало — не мало, а только это твой Вовка побил. Кузьминишна успела заприметить, как он удирал по тропке.

— Ой ё, Петро, да мало чаго он драпал? Кузьминишна видала, как он с рогульки пулял? Не видала! Так шо ж наговаривать-то?

— А чаго ей наговаривать-то? Раз утекал, значит по всему выходит, шо виноват! И ты его, Семен, ишо покрываешь, за место того, шо б ремнем протянуть! Придется таперь вам Кузьминишне банки воротить. Аж десять трехлитровок!

— А черта ей лысаго! Не мой Вовка банки поколотил и все тут! И ты в чужое дело не лезь и этой гадюке не подпевай! Нашелся тут добродетель! Уй!

— А ты, Семен, мне не груби! Я не добродетель, а справедливости хочу! Раз Кузминишна говорит, шо твой Вовка, значит так оно и ёсь! И нечаго тут воду баламутить!

— Да иди-ка ты Петро лесом! Я тебе, соседушка, в сельсовете поинтересуюсь, за какие такие коврижки тебе Федька дровы с делянки возит! Вот и посмотрим за справедливость! А за банки я тебе так скажу — ешо будешь на моего Вовку поклепы наводить, я те не только банки, я те рожу твою лисью расколочу! И шо б к вечару должок возвернул, аспид! Хочите войны — заполучите! Тьфу!

Бесштанный мальчик

Маленький совершенно бесштанный деревенский мальчик лет трех от роду, старательно пробирался сквозь траву на соседский участок. Дело в том, что он услышал, как родители обсуждали приезд городских дачников и не разведать что и как мальчик не мог.

И вот, несколько раз обжегши голый зад крапивой и исцарапав об кусты смородины и крыжовника лицо и руки, мальчик, наконец, пробрался к дому летних соседей и остолбенел: перед ним предстало божественное существо в ослепительно белом платьице и с огромным голубым бантом на белокурой голове.

Это прекрасное создание с любопытством разглядывало необыкновенными большими глазами неожиданного гостя. А гостю, всей его детской душой, захотелось сделать какой-нибудь подарок от чистого сердца этому восхитительному существу.

Но вот незадача — все самое ценное, что имел мальчик, осталось в штанах, которые он совершенно позабыл одеть, спеша провезти разведку. И тогда ведомый каким-то пока еще непонятным чувством он сорвал огромный желтый одуванчик и робко протянул девочке. Девочка заулыбалась и шагнула навстречу мальчику, чтобы принять этот драгоценный дар. Она протянула свою изящную ручку и…

— Щеголять мудями перед малознакомой дамой — это несколько не эстетично, молодой человек. Не находите? Немедленно отправляйтесь домой, и соблаговолите привести себя в должный вид!

Вот так неожиданное появление взрослых разрушает прекрасные стремления души довольно паскудной мелочностью.

Героический эпос

Яркий свет озарил ночное небо, и дьявольский грохот целой колонны бронетехники ворвался в спящую округу — из деревни Нижние Коммунары в деревню Верхние Коммунары на совхозных тракторах и комбайнах ехали подвыпившие мужики бить тамошних обидчиков.

В тоже самое время на встречу им из Верхних Коммунар выдвинулась не менее внушительная колонна совхозной техники с подвыпившими мужиками, преследующими цели бить нижне-коммунаринцев.

И сошлись великие силы в бескрайнем чистом поле, и завязалась битва достойная героических эпосов, и к утру… план по сенажу был перевыполнен, без существенных потерь с обеих сторон…

Натуральное хозяйство

Борисыч, объехавши на тракторе бабке Нюше огород, теперь сидел на плуге и, посасывая папироску, обтирал черные от масла руки грязной тряпкой.

— Держи-кась, — сказала бабка Нюша, вынесши из избы бутылку мутного самогона и кусок сала с краюхой хлеба, завернутые в тряпицу, — Ты б мне, Борисыч, еще прицеп дровишек бы привез. Я в лесхозе леса-то купила, и Сенька Рыжий мне ужо и попилил. Да вывезти из леса нечем. А у тебя, слыхала, прицеп есть. Так удружил бы — в долгу не останусь. Знамо же.

Борисыч с сомнением посмотрел на бутылку и тряпицу с салом, но все же взял и неспешно спрятал в кабине.

— Удружить-то, конечно, можно. Только ты это, баба Нюша, — Борисыч плевком отбросил окурок, — Ты за дровишки мне лучше рубликом отдай. Самогонка, конечно, у тебя хорошая, да мне Глашка всю плешь проест — нам порося покупать надо, а рубликов не хватает.

— Так шо молчал-то? — сказала бабка Нюша, всплеснув руками, — Я ж тебе и за огород могу рубликов дать! А ну, постой…

— Да не, баба Нюша, — Борисыч рассмеялся и полез в кабину, — Расплатилась ужо. А вот вечером рублик готовь — Сеньку возьму, и дрова с лесу вывезем.

— Сколько готовить-то?

— А как за бутылку, баб Нюша. Бывай!

Борисыч задрал плуг и, лихо развернувшись, вырулил на загуменки, где вскоре скрылся в клубах пыли.

Старая гвардия

В деревне Козьино, когда-то славившейся колхозом-миллионером «Красный Партизан» случилось натуральное светопреставление. Однажды утром, не предвещающим ничего сверхъестественного, к сельсовету с непомерным грохотом подъехало несколько крытых грузовиков, из которых с шумом и гамом стали выпрыгивать люди в военной форме.

— Ох ты, ёлки зеленые! — вскричал председатель колхоза товарищ Лызин, выбегая из сельсовета — Старики же!..

— А что старики? — удивленно спросил мужчина в офицерской форме, но товарищ Лызин в ответ только чертыхнулся и, махнув рукой, куда-то убежал.

Тем временем, дряхлый столетний дед Федор, который обычно с превеликим трудом передвигался от дивана до уборной, а оттуда до скамейки в саду, неожиданно превратился в сталь.

— Вернулись, суки, немчура поганая! — зло прошипел он.

Отбросивши в сторону очки с линзами-телескопами, дед Федор довольно резво слазил на чердак, откуда спустился в старенькой потертой гимнастерке, с гранатами, заткнутыми за ремень, видавшей виды трехлинейкой на плече с примкнутым штыком, и ухоженным пулеметом Дегтярева в руках. Карманы галифе оттягивали наганы, а из-за голенищ кирзовых сапог выглядывали рукоятки «финок». Перемещаясь по саду, где короткими перебежками, а где по-пластунски, дед Федор занял оборону под пышным кустом смородины, совершенно слившись с окружающей местностью.

— Ну, держитесь, падлы! — еще раз прошипел дед Федор и затих, медленно водя стволом пулемета из стороны в сторону в направлении предполагаемого появления противника.

Сзади послышался легкий шорох и мгновенно и практически неуловимо дед Федор уже развернулся и целился из наганов в подползающих людей в таких же стареньких гимнастерках.

— Федор — свои! — тихо сказал один из подползающих.

Это было подкрепление в лице деда Егора, вооруженного ППШ и гранатами, деда Паши со снайперской винтовкой Мосина, и бабкой Шурой, с большой зеленой сумкой с красным крестом.

— Маловато нас будет, — сказал дед Федор и сплюнул, — Ну да ничего — прорвемся! Разве нам привыкать?

— Прорвемся, командир, — ответил дед Егор, — Только надо бы диспозицию сменить: к Славке в сад — у него там ЗИС-3 в погребе припрятана. С таким орудием нам сподручней будет.

— Твоя правда Егор, — тихо сказал дед Федор, — Отряд! Слушай мою команду: на новое место дислокации, в Славкин погреб, короткими перебежками, марш!

Когда отряд незаметно для неприятеля переместился к деду Славе в обширный погреб, тот уже успел наладить орудие. Общими усилиями они подкатили его к маленькому окошку.

— Заряжай осколочным, Славка, — приказал дед Федор, — Дадим им сходу просраться.

Еще раз поднажав, отряд высадил дулом орудия оконце и изготовился дать залп.

— По моей команде… — начал дед Федор…

— Федор Васильевич! — раздался усиленный мегафоном голос, — Говорит председатель колхоза Лызин! Федор Васильевич, ни какой опасности нет! Возвращайтесь домой! Прошу вас! Никакого нападения на нашу Родину! Шум вызван военнослужащими из подшефной воинской части, которые прибыли на уборку картошки!

— Тьфу ты, черти окаянные, — зло сплюнул дед Федор, — Отряд — отставить! Разойтись на исходные позиции!

Сталь расплавилась и вернулась старость. Старики, пригорюнившись, печально разошлись по домам…

Преступление

В деревне Кукино произошло преступление, прогремевшее на весь район. Дело было так: тракторист Булыгин приревновал Авдотью Никифоровну Мельникову, супругу токаря Мельникова, даму колоритную во всех отношениях, к кузнецу Степану, и на ближайшем совместном распитии самогона у деда Иваныча, высказался в том духе, что, мол, набьет Степану лицо, если тот не оставит своих грязных поползновений в сторону Авдотьи Никифоровны.

На это Степан ответил, что понятия не имеет о чем идет речь, и ударил первым. Завязалась свара, в которой почему-то больше всего досталось деду Иванычу, хотя тот и прятался за печкой.

На шум прибежали два брата-близнеца Пахом Витальевич и Лука Арсеньевич. Умело ввинтившись в свару они стали бить друг друга, выясняя чей отец был толковее. Их дружеский диалог заинтересовал собравшихся, а кроме того и местного участкового Витьку Тырина, который явился на место диспута размахивая служебным наганом.

Вид нагана еще больше раззадорил мужиков и они, оставив прежние распри, переключили свое внимание на Витьку. Тырин был не робкого десятка, но наган отстоять не смог.

Пока бушевали страсти, на шум последовательно пришли следующие лица: пастух Емельян, последний раз в своей жизни размахивающий роскошным бичом; наполовину ослепший от денатурата сварщик Леха; сам токарь Мельников с увесистой стальной заготовкой; комбайнер Витька с какой-то отточенной железякой от косилки; шофер Сан Саныч с монтировкой на перевес, и еще несколько человек, которых уже ни кто не запомнил…

Праздник духа продолжался до утра и закончился братанием уцелевших, совместным распитием самогона и песнями о черном вороне.

Позже, когда мужики стали из интереса докапываться до первопричины развернувшихся боевых действий, то были немало поражены открывшейся истине и, посовещавшись меж собой, решили ни чего про Авдотью Никифоровну и тракториста Булыгина токарю Мельникову, когда того выпишут из больницы, не рассказывать.

Ах да! Преступление! Ну, да тут ни чего стоящего: просто председатель колхоза Рвачев начал отчаянно путать свое добро с колхозным и, наконец, попавшись на какой-то мелкой афере, схлопотал приличный срок. Так что и не понятно, из-за чего столько шуму.

Лечебный ингредиент

Дело было так: тракторист Ерофеич, на пару с комбайнером Тимохой, перебравши самогону бабки Дуни и пребывая в состоянии близком к невменяемому, лишились пространственно-временной ориентации и влезли в окно к кузнецу Петровичу, хотя на деле собирались влезть в окно к доярке Глаше, которая жила на другом конце деревни.

Кузнец Петрович, так же пребывая в состоянии легкой апатии от самогона того же производителя, лепших друзей не признал, а посему устроил небольшую потасовку, выросшую в серьезную драку, так как на шум материализовалось еще несколько дезориентированных тем же самым самогоном граждан. Причем данные граждане лезли через двери, окна и даже печную трубу, отчего кузнец принял их за чертей, что, в свою очередь, придало его действиям еще больше удали и задора.

Сверкающая кокарда на фуражке участкового Дыбина, явившегося в самый разгар драки, произвела на участников действа неизгладимое впечатление: Ерофеич с Тимохой забились под лавку, а Петрович с криком «Отче!», неистово крестясь, грохнулся на колени. Остальные же черти дематериализовались тем же способом, как и появились: через двери, окна и печную трубу.

И тут участковый Дыбин слегка покачнулся, зычно икнул и, поинтересовавшись, отчего столько шуму, а драки нет, пальнул дважды в потолок из нагана и упал под стол.

А на утро, рассерженные и шибко помятые односельчане отправились к бабке Дуне за разъяснениями, отчего некогда славный напиток внезапно произвел такой неправильный эффект.

Бабка Дуня поначалу, конечно, открещивалась с перепугу, думая что преставился кто. Мол, знать ничего не знает, и кроме травок полезных ничего не добавляла. Но под давлением общественности все-таки призналась: в последнее время ее стали преследовать сильные боли в пояснице и всякие ревматизмы, а издревле известно, что нет лучшего средства, чем компрессы и примочки из настойки мухоморов на спирту. А где же в деревне спирт взять, спрашивается? А негде! Вот она спирт-то самогоном и заменила. А имея привычку заготавливать впрок, заложила мухоморы во все банки.

А что? Ей лекарство полезное, а мужикам — какая разница? Самогон — он и есть самогон, хоть с травами, хоть с грибами. Да и что им с мухоморов сделается, когда, вон, и на помете курином и на карбиде пьют — и ничего, живые.

В общем, накрылся алкогольный бизнес у бабки Дуни. Впрочем, она и не расстраивается — аптечный расцвел: она теперь самогонку не только на мухоморах настаивает, но и на всяких полезных травках, так что за лечебной настойкой к ней даже из соседних деревень приезжают. Говорят, помогает шибко.

Невзрослые люди

Михаил Петрович уже изрядно вымок под затянувшимся холодным осенним моросящим дождем, и теперь, сидя в ивовых кустах, проклинал тот самый час, когда согласился подменить Аркадия Семеновича на этом, мягко говоря, не очень-то почетном посту.

Тут вот что: Аркадий Семенович имел намерение жениться на Варваре Тихоновне, и дабы быть уверенным в, так сказать, «чистоте» будущей супруги, затеял в этих самых кустах возле ее дома засаду, с целью отследить ее посетителей. Особенно в ночное время. А этой ночью ему срочно понадобилось отлучиться по каким-то неотложным делам, и он уговорил Михаила Петровича подежурить вместо него. Поначалу Михаил Петрович, конечно, отказывался, называя эту затею глупой и постыдной, но старый друг так сильно упрашивал, что тот, скрипя сердцем, согласился.

И вот теперь вымокший и продрогший Михаил Петрович сидел в «трижды проклятых» кустах и поминал друга нехорошими эпитетами.

— Михаил Петрович, вы ли это? — от неожиданности у Михаила Петровича ёкнуло сердце. Он осторожно повернулся и увидел Варвару Тихоновну собственной персоной.

— Здравствуйте, Варвара Тихоновна… — пролепетал Михаил Петрович и почувствовал, как щеки буквально воспылали от стыда.

— Ну, а где же мой муженек грядущий? Аркадий-то? Что ж он вас-то тут посадил?

— Да вот, дела у него срочные в городе. Пришлось уехать… — Михаил Петрович готов был сквозь землю провалиться.

— Ах, да — что-то такое он мне говорил… — сказала Варвара Тихоновна и засмеялась, — Вот же ревнивец-то, а? А вы, Михаил Петрович, небось уж и вымокли весь! Эвон, у вас и зуб на зуб не попадает! Пойдемте-ка, я вас горячим чаем напою!

— Ну что вы, не стоит, Варвара Тихоновна…

— Пойдемте-пойдемте! А то простынете совсем или, чего доброго, воспаление легких подхватите. И не спорьте!

Красный как рак Михаил Петрович выбрался из кустов и поплелся за Варварой Тихоновной, пытаясь выдумать на ходу какое-нибудь оправдание. Так пакостно он себя еще никогда не чувствовал. Хотелось бросится бежать без оглядки, но тогда это выглядело бы совсем уж по мальчишески, и ему пришлось бы стыдиться всю оставшуюся жизнь.

В доме отчаянно пахло пирогами, и такое тепло растекалось от протопленной печи, что с холода и сырости Михаила Петровича немедленно стало клонить в сонную негу. Варвара Тихоновна забрала у него промокший плащ и развесила на веревке рядом с печью.

— Ну вот, — сказала она, — А сейчас будем с вами чай пить. Я как раз пирогов напекла. И варенье имеется. А то давайте и остальную одежду — я вам пока плед дам. А то на вас и сухого места нет.

— Да не надо, Варвара Тихоновна, я так… Высохнет как на собаке.

— Собаке… Вот скажи мне, Михаил Петрович, ведь взрослые люди же, а ведете себя, как черте что! Дети, ей богу! Удумали засаду учинить — смех один! Ну ладно Аркадий — ревнивый черт, но вы-то зачем согласились?

— Да уж простите, Варвара Тихоновна…

— Да будет вам! Что я не знаю, что этот черт кого хочешь уговорит? Ой… и смех и грех! Ладно, что уж. Давайте чай пить.

Они пили чай до самого утра. Варвара Тихоновна без умолку что-то рассказывала о себе, своей жизни, о ревнивом Аркадии, о том, как будет хорошо, когда они поженятся и пойдут детишки. И что б обязательно два мальчика, в помощь отцу, и девочка, что бы всем душу греть. А Михаил Петрович молча слушал ее, с удивлением рассматривал и улыбаясь думал, какая, в сущности, прекрасная женщина Варвара Тихоновна, и что завтра же, он обязательно по-дружески даст Аркаше в морду и навсегда отвадит от всяких глупостей…

Наваждение

Михаил Семенович с тлеющей папироской в зубах в полудреме сидел в уборной, не специально прислушиваясь к жужжанию шальных мух. Где-то невдалеке затарахтел трактор и ему тут же отозвался собачий лай, который зачем-то попытался перекричать бойкий петух.

Послышалось, как в сенях заскрипели двери и загремели ведрами, что-то тяжелое упало на дощатый пол и с грохотом покатилось, преследуемое легким женским матерком. Заплакал ребенок.

Стадо коров, о чем-то гундося меж собой, шумно прошло по загуменкам, направляемое веселыми криками мальчишек-пастухов. Возмущенный галдеж потревоженных стадом гусей сплелся с кудахтаньем куриц, бросившихся в рассыпную от случайно свалившихся с дровяника двух сцепившихся подвывающих котов. И тут же громкий стук явно прилетевшего полена, сопровождаемый крепкой руганью деда Семена, вернул некоторое спокойствие в случившуюся панику, и кошачий ор быстро стих вдали.

В дверь уборной настойчиво застучали, отчего Михаил Семенович вздрогнул и вышел из состояния полудрема, отбросив воображаемую папиросу в сторону — и тут же утренний шум деревни немедленно растворился в бормотании телевизора на кухне, вое автосигнализации во дворе и возмущенном голосе супруги, опаздывающей на работу, из-за того, что супруг «расселся там на весь день»…

Бдительный участковый

У старика Терентия случилось несчастье: пока он ездил по делам в город, глупая старуха впустила в дом участкового Сычина, который, пошевеливши ноздрями, сходу раскусил наличие в подполе спрятанного самогонного аппарата и, конечно же, его конфисковал.

Самое обидное, что старик Терентий знал этого Сычина еще с тех лет, когда маленький плаксивый голоштанный мальчишка, писающийся с перепугу от мычания коровы, бегал за ним по пятам и клянчил: «Дядя Тилентий, пакатай на тлактали». И, может, Терентий упустил чего в свое время, может, не накатал вдоволь маленького Сычина на тракторе, да только вырос этот Сычин, нацепил, подлец, погоны и теперь ни какого спасу-продыху не дает.

То честно украденные в колхозе ничейные комбикорма конфискует, то доски велит на пилораму вернуть, то соляру с трактора назад в бак заправить, а теперь вот и до аппарата добрался! Ну, ни какого с ним сладу!

Уж и так старик Терентий к нему подкатывал, и эдак — ни чего не помогает. Посмеивается только Сычин да ус крутит. «Нет, говорит, дед Терентий, ничего у тебя не выйдет. Иди себе с миром». И что тут поделаешь?

Прав, конечно, Сычин по-своему, но ведь свои же все, деревенские. Мог бы иной раз и глаза прикрыть и ноздри свои при себе держать…

Ну да что уж теперь. Одна радость, что не пронюхал он еще про землянку в лесу, а то совсем бы каюк пришел самогонному делу. Да ведь пронюхает же, подлец. Обязательно пронюхает…

Блестки

Семеныч с Алексеечем раздобыли бутылку подозрительного первача, настоянного, по словам бабки Авдотьи, на кедровых шишках, но, при этом, отчаянно вонявшего какой-то химией и куриным пометом.

Засели в кустах за трактором на окраине поля. Разлили первач по стаканам. Ухнули не чокаясь.

— Да! Это — «посильнее Фауста Гете»! — икнув, блеснул Семеныч услышанной где-то фразой.

— Нет, Семеныч. Это — посильнее абсента Ван Гога, — крякнув, блеснул кругозором резко захмелевший Алексееич.

Мужики ухнули еще и блаженно закурили.

В небе блестело яркое желтое солнце. В поле, блеснув, тихо зашелестели подсолнухи. Неподалеку блеснули мычанием коровы. Вокруг мягко искрилась блестящая гармония и не менее блестящее душевное равновесие, совершенно не нарушаемое работающим вдалеке блестящим жнецом.

Яркие люди

Васька Клюкин слыл на селе страшным франтом. Бывало, разоденется в английский френч, натянет малиновые резиновые сапоги, нахлобучит широкополую белую панаму с синим пером, и давай важно прохаживаться перед клубом, словно павлин какой. Нос к небу задерет, а сам зыркает глазом — мол, видали? Европа!

А в соседнем селе жила Агафья Зубова, слывшая модницей не меньше Васьки. Как разоденется в многочисленные пышные юбки, как натянет искусственно выкрашенные в зеленый кирзовые сапоги, как пришпилит невообразимый кокошник, так и давай перед клубом прохаживаться, презрительно зыркая на односельчан. Мол, видали? Давитесь от зависти!

Поначалу как Васькины, так и Агафьины односельчане снисходительно посмеивались над модниками, считая их людьми не совсем здоровыми. Потом и просто перестали обращать внимание.

Но что такое модник без зрителя? А уж такие, как Васька и Агафья, так и вовсе хиреть начали, оставшись без внимания к собственным персонам.

И решили они покинуть родные края. Васька отправился на север, а Агафья на юг. И, как водится в сказках, естественно встретились на полпути между селами…

На свадьбе гуляли оба села. Весь народ страшно раскрашенный, разодетый в невероятные юбки и френчи, натянувши цветные сапоги и украсив головы фантастическими шляпами, перьями и кокошниками водил веселые хороводы и распивал за здоровье новобрачных. А тех, кто не желал рядиться по последней моде, согласно пожеланию молодых, на свадьбу не пускали и водкой не потчевали…

Благодать

Теплый июльский вечер. Время подходит к закату и всё вокруг замирает в предвкушении предстоящего представления. Подмастерья небесной ювелирной мастерской в почтении отступают на второй план, и окончательная огранка некоего сокровища предоставлена рукам великого ювелира. И этот ювелир — заходящее солнце. Оно, как бы нехотя, напоследок расправляет свои плечи и выкидывает тот самый фортель, какой обычно остается в памяти на долгие годы. Рассыпая пригоршни драгоценных алых нитей, оно, улыбаясь своей работе, наряжает сосновый бор в искусные золотые одежды, инкрустированные сверкающими изумрудами, под веселый гомон лесных птиц, громко поющих в золотых нитях этих роскошных вечерних нарядов.

А на берегу этого сверкающего соснового океана, уютно расположилась маленькая деревенька, благоухающая в этот час сеном и душистыми травами. И даже легкая примесь запахов домашних животных, совершенно не портит общей картины. А совсем наоборот добавляет легкие штрихи домашнего деревенского уюта.

В саду, среди раскидистых яблонь украшенных ожерельями из молодых яблок, среди кустов розовеющей смородины, в окружении благоухающих цветников, за столом сидели распаренные после знатной баньки два соседа. Сидели и молчали, смотря на праздник заката, слушая вечерний птичий концерт. Что-то непонятное и тоскливое пело в глубине души этих грубых на вид мужиков от созерцания непреходящего творения ювелира-солнца, наполненного запахами окружающего мира, чистого тела и дубового веника. И ведь правда — какой-то внеземной покой снисходит в такие редкие и, к сожалению, короткие минуты на невольных зрителей волшебного представления.

— Вот как это понимать… — сказал один сосед, не отрывая взгляда от заходящего солнца.

— Да… Хорошо! — ответил второй, думая о чем-то своем.

Еще помолчали, попыхивая папиросками. Затем выпили по стопке крепкой зубровки, с удовольствием закусив белоснежным салом со свежим ароматным домашним хлебом и дивным сочным чесноком.

— А знатный у тебя чеснок вышел, сосед.

— Ой, что ты! У меня и лук уже уродился — будь здоров!

— Хорошо! Видно урожайным год будет.

— Дай-то Бог…

И соседи повели неспешную беседу о насущных хозяйственных делах…

Расплата

Вовка Какин впотьмах пробирался огородами подальше от дома бабки Тришкиной, таща обеими руками украденный у этой Тришкиной тяжеленный бидон с брагой.

Бидон беспощадно и очень болезненно бил по ногам, заставляя Вовку спотыкаться и падать то в кусты смородины, то в колючки крыжовника, то в мокрые грядки. При этом, как бы мстя за воровство, бидон норовил накрыть Какина своим весом, изрядно плющив тому лицо и отдавливая ребра.

Но Вовка был непоколебим. Он, не издавая ни звука, превозмогал боль и усталость и, поднимаясь вновь и вновь, упорно тащил бидон дальше. Но силы Какина были не безграничны и в какой-то момент организм, изношенный алкоголем, не выдержал и Вовка в изнеможении свалился в заросли репейника, где, прижавшись к бидону, немедленно уснул.

Пролежав в таком анабиозе порядка пяти часов и очнувшись, когда в округе вовсю загорлопанили утренние петухи, Вовка схватил бидон и бросился бежать с такой скоростью, что будто и не бидон это был, а какая-нибудь паршивая поллитровка.

Он перепрыгивал грядки и кусты. Сшибал, используя бидон как таран, всевозможные заборы. Он даже умудрился проскочить насквозь чей-то хлев, страшно напугав свиней и кур, который подняли такой дикий гвалт, что будто их начали резать.

В общем, Какин ракетой пролетел все мыслимые препятствия, и в скорости добравшись до своей хибары, наконец-то перевел дух.

Он водрузил бидон на стол, выудил из покосившейся тумбочки ржавую кружку и, открыв крышку, вознамерился зачерпнуть драгоценной выстраданной сладкой браги…

Бабка Тришкина, которая пряталась в бидоне с поленом с целью поймать, наконец, ирода повадившегося воровать у нее бидоны с брагой мешкать не стала, и бодро выскочив из бидона, погнала с криками пораженного до икоты Вовку по всей деревне, дубася его поленом по всему профилю и анфасу.

Лекция

— И вот что, товарищи, я хотел бы вам сказать…

— Бороденку-то сброй, прежде чем выступать!

— Что, простите? А причем здесь…

— Интеллигент что ли? Ну, давай, валяй дальше!

— Эм… Кхм. Простите… Так вот, что я хотел сказать… Да… Вот, значит, в наше прогрессивное время, когда наука шагает, так сказать, семимильными шагами, делая нашу с вами жизнь гораздо насыщеннее и всячески облегчая, путем модернизации, условия труда, мы с вами, товарищи, должны…

— Пушкин тебе должен, балабол!

— Простите?..

— Кто это «мы с вами»?

— Ну как?.. Вы все… Я, в частности…

— То есть ты должен?

— Эм… И я тоже, безусловно…

— Понаедут с города интеллигентишки вшивые и все должны им тут теперь!

— Ну что вы! Я не о том же… Я о… Ну, в общих чертах же!

— Общие черти у алкашей только! Да не тушуйся — мечи дальше!

— Я… Эм… Кхм… Да. Так вот. Значит, наука мчится вперед, да… То-сё… Ну, в общем, кругом прогресс и процветание! И вот мы… Ну, то есть, вы… Да. И я, конечно… В общем, мы, я, вместе с вами, должны, так сказать, проникнуться историческим значением момента и зашагать в ногу со временем!

— Бодро?

— Что простите?

— Бодро шагать-то?

— Ну да! Конечно! Бодрым веселым шагом на встречу свершением! Идя рука об руку с прогрессом! Осваивая новые технологии, подаренные нам научным миром! Пора уже механизировать неблагодарный ручной труд, высвобождая руки для новых свершений и…

— Слышь, очкарик, вот ты давай-ка сам, бодро и весело, свершайся уже обратно в город и там на мозги капай своему научному миру! А то и сам не понимаешь, какую ахинею несешь!

— Ну почему же ахи…

— Да потому, что если у мужика руки высвободятся, то он их стаканом займет. И такого насвершает — мало не покажется!

— Но почему же сразу стаканом-то?..

— А чем? Микроскопием что ли? Пока он пашет от зари до зари ему и не до глупостей всяких. А забери у него работу и все — пропал человек!

— Да я же не об этом! Не надо ни у кого работу забирать! Механизация не отнимает работу, а наоборот — делает ее еще более продуктивной! Как же вы этого не понимаете?..

— Мы-то понимаем. Это вы в своем городе ни черта не кумекаете! Так что вали-ка ты со своими проповедями куда подальше, мурло очкастое! А то не поленимся и высвобожденными руками ребра твои и попересчитаем!

— Простите?.. Я не… Но как же? Меня же председатель сам пригласил для лекции!

— Вот ему баки и заколачивай! А нам пора кинишку обещанную смотреть! Семеныч! Туши свет! Пора ленту крутить!

— Но ведь я еще и половины не сказал… Как же я?..

— Как-как? А как хошь! А бороденку-то сброй!..

Слабо

Всем хорош был Петька Кружкин: мужик вроде не глупый, честный, работящий. Хозяйство свое имел. Дом хороший. В общем, первый жених на деревне.

Но был у Петьки очень нехороший пунктик — он постоянно попадался на «слабо». Скажут мужики «А слабо тебе Петро с ними банку раздавить?», а тот аж в лице меняется: «Мне? Слабо?! А наливай!» и к вечеру уже лыка не вяжет.

«А слабо тебе Петро пару мешков комбикормов с борта в кусты откинуть?» — «Да ты что?! А если поймают?» — «Слабо, значит…» — «Мне? Слабо?!»

«А слабо тебе Петро с водокачки сигануть?» — «Мне? Слабо?!» — «Да ладно, остынь! Шутка!»

А то, наверное, сиганул бы.

И ведь сам, подлец, понимал, что это «слабо» его до добра не доведет. И сколько раз зарекался. Да все без толку.

«А слабо тебе Петро…» — «Мне? Слабо?!»

Однажды под вечер пришли к Петьке два старых знакомца. Пришли не с пустыми руками, так что вскоре Петька уже начал путаться в хмельных мыслях.

— Слышь, Петро — дело есть, — сказал один, — У тебя прицеп здоровый же?

— Ну.

— Завтра в семь утра перегороди им дорогу на пятом километре.

— Зачем еще?

— Надо одного гада подловить. Он как раз в это время с города поедет.

— Дык сами и перегораживайте.

— Втроем сподручней будет. Ты перегородишь, а мы в это время его и схватим.

— Что за гад-то?

— Да ты его не знаешь. Ну дык как? Или слабо тебе?

— Мне? Слабо?! Наливай! Завтра сделаем!

И сделали. Только вот «гад» этот оказался бухгалтершей, которая везла зарплату в колхоз. Петька-то дорогу перекрыл, а когда уазик колхозный подъехал, те двое из кустов с ружьями выскочили, седоков перестреляли, схватили сумку и в лес ушли. А Петька от такого поворота настолько опешил, что так и остался сидеть в кабине, пока милиция не приехала.

Влепили, конечно, Петьке за разбой по всей строгости. Никто и не поверил, что он не в курсе был, зачем дело затевалось. Тех двоих тоже быстро поймали и дали «вышку». А Петьке, раз лично не стрелял и не грабил, за соучастие присудили очень долгий срок.

И поехал Петька на дальний север лес валить. Только теперь уже не на «слабо», а за…

Никакой жизни…

Встали в четыре утра. По округе стелился туман, обволакивая все, до чего дотягивался сыростью и холодом. Даже выпитые сто грамм для «сугреву» и бодрости практически не помогали. Трое мужиков стояли около старого «москвичонка» с большим прицепом и дымили папиросками.

— На все про все у нас только три часа, — инструктировал дед Егор, — Из них только до места добираться минут тридцать. А обратно гружеными еще больше. Это я еще не учитываю, что неизвестно какая дорога после дождей — налегке-то проскочим однозначно, а вот назад, гружеными, можем и сесть где-нибудь. В общем, на загрузку не больше часа и ходу назад. Да и смотрите что хватаете — мелочь и гниль нам без надобности. Ну что, по коням?

Мужики затушили окурки и забрались в машину. Дед Егор занял место водителя. Деловито потерев руки, он включил передачу, сплюнул в открытое окно и надавил на газ. «Москвичонок» рванул со спринтерской скоростью и вскоре уже въехал на лесную дорогу, изрядно потрепанную дождями.

— Ох, чувствую, увязнем, — мрачно сказал дед Егор, объезжая по заросшей травой обочине безразмерную лужу.

В какой-то момент машина юзом соскользнула по глине в грязь, но дед Егор ловко вырулил и «москвичонок» буквально выпрыгнул на относительно сухое место.

— Да ты, дед, Шумахер просто! — восхищенно сказал один из мужиков.

— А то! Почитай всю жизнь за баранкой, — дед Егор усмехнулся и раскурил папироску, — Однако, чувствую, мужики, наплачемся на обратной дороге.

— Ни чего, — сказал другой мужик, — Как-нибудь да выгребем. Главное на глаза не попасться.

До места добрались быстрее, чем ожидалось. Казалось, что дед Егор совершенно забыл о наличии в машине тормозов и летел по разбитой лесной дороге как по асфальтированной трассе, отчего и сами пассажиры летали по всему салону.

— Ну все, хлопцы, — сказал дед Егор выбираясь из машины, — За дело.

Мужики деловито бросились к штабелям полутораметровых бревен уложенных дровосеками. Отбирали в основном березовые, какие потолще, и грузили на прицеп. Загрузив пару десятков бревен, решили, что для первого раза достаточно.

— Ну и валим отсюда, — сказал дед Егор, заводя машину.

Отъехать от делянки удалось всего на десять метров. Машина увязла в грязи и забуксовала.

— Сели, твою мать, — выругался дед Егор, — Разгружай мужики, иначе не вытолкаем.

По быстрому сбросив бревна, вытолкали «москвичонок» на сравнительно сухой участок дороги. Затем бегом бросились перетаскивать и грузить бревна обратно в прицеп. Отъехали еще метров на десять и снова увязли. Разгрузили, вытолкали, загрузили снова.

— Ты давай дед гони с разгону, а мы следом пешедралом пойдем, — сказали мужики.

— Да садитесь — проскочим! — и когда мужики уселись в машину, дед Егор надавил на газ.

В этот раз дело пошло резвее. Машина скакала по кочкам как антилопа, а прицеп швыряло с такой силой, что казалось еще чуть-чуть и он попросту оторвется.

— Стой, дед! — крикнул один из мужиков, — Дрова теряем!

«Москвичонок» встал как вкопанный. Мужики вылезли из машины — половины бревен не хватало.

— Ах ты ж, едрить твою налево! — выругался дед, — Чего делать-то? Скоро лесорубы поедут.

— Ты дед давай остатки вывози, а мы побежим с дороги дрова по кустам распихаем. А вечером съездим заберем.

— И то дело, — дед Егор прыгнул в «москвичонок» и рванул, разбрасывая комья грязи.

Мужики бросились обратно, сбрасывая валяющиеся бревна в кусты. Потом повернули в деревню. Судя по тому, что бревна валялись почти до самого выезда из леса, дед Егор немного довез до дома.

— В кой-то веки поедешь дров украсть и то обгадишься, — ругался дед Егор, когда мужики вернулись, — Всего три бревна допер. Эх, мать честная. Ну что ж делать, ладно, вечером соберем. Пошли мужики накатим с горя по сотке, а то никакой жизни нет…

Вурдалак

В общем, с какого перепугу Вовка Люпусов решил, что он натурально вурдалак — неизвестно, да только в ближайшую драку, он бесстрашно ринулся в самую гущу побоища и принялся всех кусать, брызгая слюной и кровью.

Искусавши буквально каждого, он оставил опешившую толпу приходить в чувство, а сам вальяжно расположился на скамейке, в ожидании, когда новообращенные вурдалаки примут его за вожака и будут готовы подчиняться его приказам и прихотям.

Собственно, на первый раз, Вовка предполагал напасть вурдалажьей стаей на соседнюю деревню, где, искусавши всех и вся, пополнить свою бессмертную армию кусачими неофитами и двинуться на райцентр. Ну, а там уж можно будет и на города выдвигаться, а там, глядишь, и весь мир ляжет у ног.

Стоит ли говорить, какое разочарование постигло Вовку, когда толпа, пришедши в себя, забыла о предыдущих распрях и провела с ним нравоучительную беседу о том, что кусаться нехорошо и, в некоторой степени, даже неприлично.

Свои доводы народ сопровождал обидными матерными репликами, с пересчетом ребер и расшатыванием зубов. После чего, Вовку всем миром отвезли в так и не завоеванный райцентр, на предмет длительного стационара в травматологии.

И тут, конечно, надо отдать должное тамошнему врачу, который выслушав подоплеку избиения, влепил каждому, на всякий случай, по тридцать уколов от бешенства. А то мало ли…

Гвоздь

— Вот, Палыч, смотри: вот, видишь — гвоздь?

— Ну?

— Вот! Представим гипотетически…

— Гипо… Чего?

— Гипотетически, говорю! Ох и темный же ты, Палыч!

— А ты по-человечески говори! Напридумывают черти чё и ломай себе голову…

— А есть что ломать, что ли? Ох… Ладно. В общем, предположим, что создавшаяся у нас тут проблема это и есть этот самый гвоздь…

— Ну ты сравнил лапсердак с портянкой!

— Ай, иди ты! Ты будешь внимать или нет, дурья твоя башка? Я ж говорю: чисто гип… Ах ты, черт! Ну вот — как будто! Как будто этот гвоздь и есть наша проблема!

— Херня какая-то…

— Палыч, я вот сейчас уйду и бутылку с собой заберу!

— Ну ладно! Хрен с ним! Пусть гвоздь будет проблемой! Хотя я тебе их ведро притащить могу, коли у тебя с ними туго…

— Черта я с тобой связавши-то? Ох же ж… Ладно. Итак, если представить нашу проблему в виде гвоздя, то что мы видим?

— Гвоздь!

— Чую проблески разума!.. Как гвоздь выглядит?

— Обыкновенно! Ржавый и кривой. Где ты их только берешь-то, гниль такую?

— Нет, Палыч, ну вот как с тобой?.. Сам ты гниль! Нам не важно, гнилой он, кривой или от браги распухший! Нам важно, что с одной стороны он острый, а с другой — тупой!

— Он не тупой — у него там шляпка!

— Ой, ё… Ну пусть так! В общем, о чем нам это говорит? Молчи! Это был ритори… Тьфу ты, черт! Молчи, в общем! Это нам говорит о том, что нашу проблему можно решать двумя способами: напороться на нее, как последним дуракам, или вдарить молотком по этой шляпке, чтобы загнать проблему куда поглубже! Понял?

— Ни хрена не понял! Куда ты это гвоздь вгонять собрался?

— В башку твою дурью!!! Ох… Короче, к черту все эти гвозди! В общем, так: мы можем сейчас пойти к Афанасию и натурально набить ему морду, но тогда напоремся на проблему по самое темечко, а можем послать его на хрен и делать вид, что ни чего не произошло и тогда Афанасий сам со своим дерьмом и останется. Теперь понял?

— Ну так бы сразу и сказал! А то гвозди у него тут гипотамические! А за Афанасия я и так уже все решил: сдался он мне, как старой собаке триппер! И знать его больше не желаю. Пусть живет — как хочет!

— А вот это — правильно, Палыч! И вот за это мы с тобой сейчас и накатим! И совершенно не гипотетически!..

Чистая сказка

Фимка проклял тот час, когда соблазнился пойти с Женькой Гариным в лес. Мол, и рыбалка там — только успевай таскать! И не рыбу даже — а рыбищу, у которой один только глаз с плошку! И, мол, дичи там настрелять можно — не уволочь! Причем и трех-то куропаток уже не уволочь будет, так как размерами они с индюков бабы Мани, а то и крупнее. А грибов с ягодами — ногой наступить не где, что бы в белый не влезть или чернику не подавить! А места там! А природа! А воздух-то — не надышишься! Одним словом — чистая сказка! В общем, соблазнился Фимка и поехал.

Пакости начались, когда они уже достаточно углубились в лес и зарядил ледяной осенний дождик. Причем дождик из разряда тех, которые могут моросить без перерыва не одни сутки. Ну, что поделаешь? Не повезло с погодой, так не повезло. Но и с природой, местами и воздухом тоже как-то не особо вышло: лес оказался довольно заболоченным, отчего в воздухе витал несколько тухловатый запах. Кроме того, пробираться пришлось через бурелом и сучья, отчего Фимка порядочно получил ссадин, вывихнул ногу и порвал одежду в нескольких местах.

Но что такое горести и лишения походной жизни по сравнению с грядущим уловом и знатной охотой? Бывает же, что и погода ужасная, и продираться приходится черт знает через что, и вымокнешь как цуцик, и шишек набьешь, и вымотаешься аки конь. Зато потом и награда соответствующая.

Но и тут Фимку постигло разочарование: излазивши все, якобы, рыбные места на реке, он умудрился выловить лишь пару захудалых окушков и какую-то совсем уж доморощенную рыбешку, названия которой даже и не знал. А что до охоты, то цыплята Фимке и за даром были не нужны, а из крупной дичи попалось лишь пара ворон, да пучеглазая сова. Ну, а что касаемо ягод с грибами, то первых не было вовсе, а грибы попадались либо совсем уж гнилые, либо совсем уж не съедобные.

И лишь только Женька не унывал. На обратном пути, когда Фимка недобро посматривал в его сторону, размышляя о различных способах убийства и причинения увечий, он бодро разглагольствовал о том, что в следующий раз они пойдут в другое место, где добыча буквально сыпется прямо как из рога изобилия — просто не утащишь! А уж природа с воздухом там — ну чистая сказка!

Гусь

По куче ржавых запчастей от тракторов и прочей сельхозтехники с видом опытных механизаторов деловито расхаживали гуси. За этой картиной, сидя на покрышке от трактора и покуривая папироски, наблюдали хмельные мужики.

— И чего Степан ты их тут пускаешь? — спросил один из мужиков, метким плевком сшибив надоедливого слепня, — Им же жрать тут нечего. Железо одно.

— Ни чего — жирнее будут, — лениво ответил тот, который был Степаном.

— С чего жирнее-то? С болтов что ли? — спросил третий.

— А хоть бы и с болтов, — ответил Степан и, выудив из покрышки бутылку, налил по стаканам, — Им что болты, что гайки — один хрен.

— Что-то я тебя недопонял, — удивился первый мужик, опорожнив стакан, — То есть как — один хрен?

— А вот так! — Степан усмехнулся и закурил новую папиросу, — Ты что, не слышал, что у гусей в желудках кислота пострашнее твоей аккумуляторной?

— Да иди ты! — сказал третий, — Выдумываешь вечно черте что!

— А вот и не выдумываю, — Степан плеснул еще по одной, — Вон, поймай одного да скорми ему гайку, а потом погляди, что из него выйдет.

— Да что с него выйдет? — сказал, усмехнувшись, первый, — Сдохнет от запора и всё тут. Хотя, конечно, какая гайка — мелкая может и проскочит.

— А ты попробуй, а потом говори, — сказал Степан, — У меня дед им костыли от железной дороги скармливал, и ничего — только жирнее становились. Им железо для организма шибко полезно.

— Степан, это тебе железо для организма полезно, — сказал третий мужик, выуживая из покрышки еще одну бутылку, — Монтировкой по башке — бац, что б ерунду всякую не нес.

— Думаете заливаю? — все так же лениво спросил Степан, — А вот скажите-ка, по осени, у кого гуси самые здоровые и жирные? А?

— Ну, допустим у тебя — ответил первый.

— «Допустим»… Да не допустим, а у меня и есть! А где они у меня пасутся? Правильно! Здесь. А чего тут жрать, кроме железа? Правильно — нечего! Так что совсем и не заливаю.

— Трепло ты, Степан, — сказал третий, — Иди вон кому-нибудь другому по ушам езди. То-то мы не знаем, что ты их утром и вечером запарой кормишь, да зерна сыпешь. Конечно, нажрутся с утра-то, и лазают до ужина. Что им — птица терпеливая.

— А вы думаете, я зря, что ли, на запару с зерном перешел? Корма-то дешевле выходят, чем их пятаками кормить.

— Какими пятаками? — удивленно воскликнули мужики.

— Да какими — обыкновенными, медными. От них гусь такой жирный вырастает, что и не знаешь с какой стороны подобраться. Тут конечно можно и рубликом серебряным — еще лучше выходит, ну да рубликов тем паче не напасешься. Вот и перешел на железо да на комбикорма. Так что в этом году, наверное, жирными уже не вымахают…

— Эх, Степан, — вздохнули мужики и, чокнувшись, выпили по последнему стакану — Трепло ты, трепло. Гусь и есть. Натуральный…

Мужики весело засмеялись и разошлись по своим делам.

Хитрый способ

Дед Емельян, попыхивая папироской, тихонько взобрался по лестнице на крышу дома и, подкравшись к дымящей печной трубе, довольно резво заткнул эту трубу скрученными ватными штанами.

Эффекта долго ждать не пришлось — вскоре в доме раздался шум, грохот и женские крики. А еще через мгновение, одно из окон отворилось, и через него выскочили его супруга и невестка, которые с истошными криками «Пожар!» помчались сквозь огород в сторону соседей.

Дед Емельян усмехнулся и, спустившись вниз, юркнул в дом, откуда вскоре озираясь вышел, пряча под телогрейкой что-то объемное. С этим трофеем он поспешил на другой конец деревни к деду Федору, у которого уже собралось несколько стариков.

И каждый из них выудил из-под своей насквозь пропахшей дымом телогрейки принесенные трофеи — бутыли с самогоном и свертки с закуской.

Праздничная рыбалка

Степан разлепил пальцами веки и увидел небо.

— Странная херня, — подумал он, — Судя по реву трактора, мы еще едем, но судя по тому, что деревья никуда не движутся и прицеп не трясет, то мы, все-таки, куда-то уже приехали. Тогда куда едет трактор?

Он с трудом приподнялся и выглянул из прицепа: трактор, упершись в могучую березу, с отчаянным ревом буксовал, закапывая себя в землю.

— Ну, твою мать! — выругался Степан и, перевалившись через борт прицепа, рухнул на землю.

Немного полежал, приходя в чувства, потом встал и, почесывая ушибы, поковылял к трактору: мертвецки пьяный водитель безмятежно спал на руле, похрапывая в такт ревущему двигателю.

Степан открыл дверцу, ухватил водителя за рукав и вытряхнул того из кабины на землю. Тот что-то пробормотал во сне, но просыпаться и не подумал, а лишь свернулся калачиком и засопел дальше.

Степан забрался в трактор, дал задних ход, вырулил на лесную поляну и, заглушивши двигатель, закурил.

— Мы когда-нибудь доедем уже? — пробормотал он, — Твою мать!

Выпрыгнув из кабины, он полез обратно в прицеп. Там он откупорил бутылку водки, налил пол стакана, залпом выпил, занюхал рукавом бушлата, икнул и завалился спать дальше, пробормотав напоследок, что, мол, быть Мишке битому…

***

Степан разлепил пальцами веки и увидел небо.

Несмотря на яркое солнце, веяло прохладой, а в воздухе витал запах тины и костра.

— Кажись, приехали-таки, — пробормотал он, и добавил: — Твою мать…

Он с трудом приподнялся и выглянул из прицепа: они действительно были на берегу озера, однако трактора нигде не было. На дышле сидел скучающий Мишка и палил мелкий костер.

— А куда этот делся, с трактором? — хрипло спросил Степан.

— Он сказал, что мало водки и уехал в деревню.

— Как мало? — Степан удивленно осмотрел прицеп: действительно, оставалось всего три бутылки, а праздник будет длиться еще два дня. — Твою мать! А ты что сидишь? Вали за дровами!

Мишка хотел было что-то возразить, но вспомнив, кулаки Степана, тихо выругался и поплелся в лес.

— Этот вернется — толкни меня! — крикнул вдогонку Степан, и пробормотал: — Хана тебе, Мишка!

Он откупорил бутылку водки, налил пол стакана, залпом выпил, занюхал рукавом бушлата, икнул и завалился спать дальше…

***

Степан разлепил пальцами веки и увидел небо.

— Хм… — пробормотал он, — А че так тихо?

Он с трудом приподнялся и огляделся: водитель дрых тут же под боком, трактор был на месте, но не было Мишки и озера. Была старенькая баня за домом, от которого они, собственно, и поехали на праздничную рыбалку.

— Ни хрена не понял… — Степан протер глаза, — Мы че, уже вернулись?! Эй!

Он начал тормошить водителя. Тот нехотя приоткрыл глаза:

— Ну, хрена ли тебе не спится, рожа?

— Мы че, уже вернулись?

— Нет, бляха муха — едем еще! Не видишь что ли?

— А какой сегодня день?

— Тебе не все равно?

— Ну, в общем, да… А водка еще оставши?

— Да полно ее.

— А Мишка где?

— Домой ушел уже.

— А я его бил?

— Как всегда…

— Ага…

Степан откупорил бутылку водки, налил пол стакана, залпом выпил, занюхал рукавом бушлата, икнул и завалился спать дальше, пробормотав напоследок, что, мол, раз Мишку били — значит праздничная рыбалка как всегда прошла на славу…

Язва

До открытия сельпо оставалось еще около часа, но пространство перед входом давно уже колыхалось гомонящими старушками, для которых собираться задолго до открытия магазина, чтобы посудачить о событиях в деревне и округе, являлось неким традиционным ритуалом. Впрочем, судачили все больше не о событиях, коими была достаточно бедна деревенская жизнь, а в основном о тех, кого в данный момент возле сельпо не наблюдалось.

— А эвон, Вальку-то, Митьки Милова, никак опять обрюхатил кто? — сказала одна из бабок.

— Да кто ж ее обрюхатит? Да Митька и обрюхатил! — ответила другая.

— Да конечно! — парировала первая бабка, — Пока Митька по городам на заработки шлялся, кто только к Вальке-то не шастал! Этих же кобелей за уши не оттащишь от суки гулящей! Вот и нагуляла…

— Ну ты, Федоровна, скажешь тоже… — смутилась другая.

— А что, думаешь, Матвеевна, я не видела, как твой Вовка с ее огорода кралси? — ехидно сказала Федоровна.

— А что мой Вовка? Вовка парень уже взрослый. В армию пойдет по осени… — сказала Матвеевна и, подумавши, продолжила, — А кабы и крался? Тебе-то, Федоровна, какое дело?

— Да мне-то — никакого. Митька с заработков приедет, а его баба с брюхом. А твой Вовка с огорода кралси. Вот и думай! — ехидно ответила Федоровна.

— Да не вернется Митька, — подключилась к разговору третья бабка, — Муж Степановны его в городе видел. Говорит, тот городскую себе нашел. Так что ему теперь и дела до Вальки нет.

— Эвон как, — сказала четвертая и покачала головой, — А Валька-то, поди, и не знает. Как она теперь одна-то рожать будет?