Электронная книга - Бесплатно
Череповец
точка субъективности
I. Возвращение
Дернуло совсем чуть-чуть, поезд тронулся и осторожно поплыл, будто опасаясь быть обнаруженным в сумерках осеннего вечера. Мой сердечный ритм был слегка нарушен этим рывком и стыдливо восстанавливал равномерность. Мы отбываем из Петербурга в Череповец, и механизмы рефлексии так же неспешно, но уверенно начали набирать обороты у меня в голове.
Почему я уезжаю? Мне тридцать четыре года, я приехал в Питер восемь лет назад. Ехал, чтобы устроиться на работу с зарплатой повыше, но больше ради заветной мечты стать музыкантом, стать частью местной творческой тусовки. Работа была просто тухлой рутиной, но платили неплохо, да и будничная унылость меня не волновала, ведь я фантазировал себе другое будущее. Помню, приходил домой и садился сочинять что-то с гитарой или в программе на ноутбуке создавать, ссутулившись, с серьезным видом, в огромных красных наушниках. Голова моя в тех наушниках была похожа на какой-то диковинный плод, повисший на моей худой шее и готовый очутиться в корзине богатого лейбла.
Однако при противоположном отношении к работе и творчеству в первом у меня со временем начало что-то получаться, а вот диковинный плод все никак не созревал. Я вылизывал часами каждый сэмпл, каждую мелодию, каждую строчку, но в результате получалось что-то отвратительно знакомое, отвратительно мое. Помню, начиная с чего-то простого, я всегда пребывал в состоянии неудовлетворенности от того, как это звучало, и добавлял все больше и больше инструментов, а также выкручивал громкость басов и резкость остальных звуков, превращая композицию в агрессивную кашу. Мои тексты при этом совсем не подходили к такому звуку, они были грустные и часто с претензией на глубокую занудную философию. И все это неизбежно повторялось с каждым новым заходом. Я ходил по кругу, а мой плод начинал гнить. Что-то я давал послушать друзьям, и их реакция только подтверждала мою гипотезу о собственной бездарности. Они либо ничего не говорили с отговорками типа «это просто не мой жанр, я не понимаю», либо говорили что-то убийственно неопределенное типа «прикольно».
Конечно, иногда получалось что-то достойное, но это были не целые композиции, а какие-то отдельные куски мелодий, или строчки песен, или аранжировки. Иногда мне будто бы удавалось простым перебором за счет везения наткнуться на что-то выразительное, будто украсть кусок чужого, еще не созданного хита, но рядом с этим и поверх этого я потом добавлял еще кучу своей посредственности.
Параллельно моя карьера шла в гору, я стал менеджером, наша компания завоевывала все новые и новые высоты, меня поощряли премиями и мотивировали на еще большие профессиональные подвиги. Следуя интуиции, я составлял какие-то планы, которые не выполнялись, вел какие-то переговоры, которые ни к чему не приводили, и писал какие-то отчеты о том, как все хорошо. Я даже не заметил, как с какого-то момента начал думать о работе чаще, чем о творчестве, стал оставаться в офисе допоздна, брать работу домой. В итоге я вообще перестал пробовать что-либо сочинять, мне всегда было некогда или лень. Иногда ко мне приходило болезненное осознание того, что моя мечта умирает, но я оправдывал это злободневностью своих приоритетов и своей внезапной взрослостью. Полугнилой-полузасохший плод сорвался с ветки и упал в грязь, где его никто никогда не найдет.
Вспоминая сейчас этот период, я хорошо понимаю, почему это все происходило. Люди — это всего лишь выживающие машины, где у нас больше позитивной отдачи, туда мы и вкладываемся, откуда светит солнце, туда и поворачиваем наши листья. Вот я и отвернулся от мрачного творчества и повернулся к светящейся корпоративной помойке. А дальше были регулярные тусовки, бессмысленные командировки, работа, поглотившая все сферы жизни, относительная финансовая успешность и наркотики, много разных наркотиков. Здесь выживающие машины всегда дают сбой, ведь позитивная отдача от наркотиков намного сильнее, чем от чего-либо другого, вот только к выживанию это не имеет никакого отношения, оно скорее к вымиранию ближе. Спиды, MDMA, кокаин, мефедрон, я помню каждый нюанс употребления каждого из этих веществ, помню приход, энергию, эйфорию, маниакальность и, конечно, помню следующий день, помню слабость, отвращение, стыд и желание перестать жить.
Бесполезная работа с высокой зарплатой и наркотическая зависимость — так в моей жизни надулся огромный пузырь, который вот-вот должен был лопнуть.
Компания, в которой я работал, занималась криптовалютами, и ее стремительный успех был связан с ростом рынка в целом. Это была такая ситуация, при которой, во что бы мы ни вкладывались, какие бы торговые алгоритмы ни применяли, прибыль всегда росла, ведь рос сам рынок за счет небывалой популяризации во всем мире. Новые люди приходили и покупали, цены росли, и те, кто купил раньше, любовались зелеными и оранжевыми плюсиками в своих смартфонах.
«Крипта — это будущее», — говорили тут и там, казалось, этому не будет конца. И ведь идея крипты и правда звучала очень вдохновляюще. Децентрализация, свобода и всеобщая доступность этой финансовой системы должны были изменить мир навсегда, но изменились навсегда только банковские счета старушек, чьи внуки уговорили их инвестировать в очередную криптомонету, которая перед этим подскочила в цене на тысячу процентов стараниями своих же создателей, а после этого рухнула к начальному значению, оставив бедных пенсионерок в слезах и без сбережений. Потом подобные падения начали происходить чаще, а позже в одном синхронном крутом пике устремился и весь рынок. «Крипта — это пирамида», — говорили тут и там, казалось, это конец.
Конечно, это не было концом крипты, и ее взлеты и падения еще грядут, стоит лишь новым поколениям стать достаточно взрослыми, чтобы уговаривать своих бабушек инвестировать. Возможно даже, в какой-то момент этого цикла появятся адекватные механизмы регуляции этого рынка, и он стабилизируется, открыв реальные возможности для вытеснения традиционных финансовых институтов. И все же, когда я работал в той компании, в момент глобального и повсеместного падения крипты, в светлое будущее уже мало кто верил. У нас произошли структурные изменения, сменилось руководство, большая часть моих друзей-наркоманов уволились, меня понизили в должности и отобрали важный проект, ведь я был слабым менеджером и делал много ошибок. Процесс стал очень монотонным, незначительным, без каких-либо перспектив, и я тоже уволился. Долго пытался найти что-то другое, но было очевидно, что за все годы работы в той компании мне так и не удалось стать хорошим специалистом, ведь я скакал с должности на должность, не успевая даже понять, что та или иная роль из себя представляет. И на каждом собеседовании я все больше убеждался, что профессионала из меня не вышло, и каждый раз это было горькое разочарование, и мой e-mail трещал по швам от унизительных отказов.
Наркотики продержались в моей жизни немногим дольше. Есть расхожее убеждение, что наркомания — это удел неудачников и слабаков, но в моем случае все оказалось чуть иначе. Когда я был успешным молодым менеджером в перспективной компании, было очень легко регулярно употреблять, и дело тут даже не в деньгах, а в каком-то несгибаемом позитивном настрое, чувстве неуязвимости. А вот для безработного тридцатичетырехлетнего мужика с весьма туманными перспективами эйфория уже не так сладка, а похмелье совершенно невыносимо. Наркотики перестали быть для меня выгодной сделкой. То, что я получал, не стоило той цены, которую я платил. Наверное, мне повезло, что я не попробовал героин и не оказался в ситуации, когда либо самоубийство, либо продолжать принимать, увеличивая дозу. В общем, я бросил. А вместе с тем лишился последних питерских друзей, которые не бросили.
Вспоминаю переломный момент. Вот он я, безработный, с мертвой мечтой и наркотической ломкой, стою на кухне дизайнерской евродвушки в центре, которую уже не могу себе позволить, и просто кричу что есть сил от тупой безысходности. Питер превратился в одну большую гнойную болячку на моей душе, нужно было резать, и я решил вернуться в Череповец.
Казалось бы, вернуться — значит признать поражение, но я так тут настрадался, что мне уже все равно. Я теперь совсем иначе смотрю на жизнь. Наверное, в какой-то момент я миновал точку невозврата, пересек горизонт событий черной дыры своей депрессии, и теперь меня уже ничего не волнует. В последнее время я чувствую, что все мои индивидуальные черты — это что-то постороннее, сформированное поверх меня настоящего. Я помню, попробовал LSD и ощущал, будто, как с луковицы, слой за слоем с меня сдирают все мои особенности, разоблачая их вторичность, до тех пор, пока от меня не осталась только точка, чистое присутствие, не искаженное переживанием. Может, «я» и есть лишь некая точка субъективности, а все остальное — это детерминированная объективная каша, которую я не контролирую, а просто наблюдаю в метафизический калейдоскоп.
А что там, в Череповце? Любящие родители как минимум, второй шанс в идеале, да и просто спокойная жизнь, где ничего не напоминает обо всем, что было здесь. Мне даже не хочется оправдывать это, уж больно очевидно для меня, что нужно валить, вырвать с корнем и постараться забыть.
Слишком часто в последнее время я прогоняю все эти восемь лет в своей голове. Меня не покидает ощущение, что это был самый насыщенный период в моей жизни и оставшуюся часть в Череповце можно будет уложить в один абзац эпилога всей моей истории. Впрочем, к черту эту историю, я просто хочу спокойно пожить.
Моя рефлексия наконец отступила, и я немного успокоился. За окном стремительно проносились мрачные силуэты нежилых построек и густой неопрятный лес, а над ними уныло-серая луна щеголяла своим параллаксом. Я вцепился взглядом в какое-то дерево и попытался прожить эти две секунды там, рядом с ним, в холоде октября и в одиночестве того безымянного участка железной дороги. Разве жизнь этого дерева может быть настолько же реальной и материальной, как и моя? А ведь принципиально нет никакой разницы, это все просто столкновения элементарных частиц, энергетические флуктуации.
Как хорошо, что я один в купе. Это категория люкс, тут всего два места, и я рассчитывал, что второе никто не займет, так как цена неадекватно высока, дешевле на самолете полететь. Ну а я специально решил добираться поездом, есть в этом что-то умиротворяющее, даже романтика какая-то. К тому же всего одна ночь.
Неожиданно дверь моего люкса отодвинулась, и в проходе показался до боли знакомый, намеренно ссутуленный силуэт. Бритая голова, черная кожаная куртка с поднятым воротником, черные лакированные ботинки с квадратным носком, черные классические брюки со стрелками и белая рубашка, расстегнутая так, чтобы было видно цепочку на шее. Это была ходячая карикатура. Даже в рамках шутки это было бы слишком. Но я ехал в Череповец, чего-то подобного стоило ожидать. Получается, Череповец начался уже в поезде, прямо в моем люксе. Откуда у него вообще деньги? Ограбил какого-нибудь лоха? Надеюсь, следующий лох у него на очереди не я. Какое же это все-таки невезение.
Стоя в дверях, парнишка вдруг заговорил в типичной манере для такой внешности:
— Здарова. Кароче, слушай сюда. Вселенная из-за большого взрыва типа расширяется, врубаешься? И типа вся эта поебота, планеты там, небесные тела как бы движутся. Но, бля, прикинь, само пространство, оно типа не суетится, типа неподвижно при этом. А еще оно как бы дискретно, кароче, шо пиздец, и типа частицы материи, они могут только в фиксированных точках находиться. Ну и вот, если пространство не кипишует, а материя на измене, то эти, бля, частицы нервные скачут из одной его точки в другую, как фраера позорные. Базар о том, что вся материя постоянно суетится из-за взрыва ебаного, врубаешься? Но типа прикинь расклад, что какая-нибудь планета крутится вокруг своей оси, крутится вокруг Солнца и удаляется от точки большого взрыва так хитровыебано, что какая-то ее часть оказывается неподвижной относительно пространства, типа синхронизируется с пространством, ебать. Так вот эта самая хуйня случится завтра в Черепе в двадцать часов сорок семь минут. Так что, блять, мотай на ус, вот тебе карта, там точкой отмечено это место.
Закончив свой монолог, он положил бумажную карту на стол и почти мгновенно удалился, будто исчез.
Какое-то время я сидел неподвижно с гримасой восторженного недоумения и не мог собраться с мыслями. То, о чем говорил этот опасный индивидуум, было совершенно невероятно. И дело было даже не в том, что это какая-то очень специфическая тема про космос с какими-то весьма смелыми предположениями, преподнесенными как что-то очевидное, а в том, что я сам обо всем этом думал в последние годы, читал книги и исследовал интернет.
Есть такая загадка античного философа Зенона, суть которой заключается в том, что если Ахиллес погонится за черепахой, которая уже убегает от него, то, как бы быстро он ни бежал, ему ее не догнать, ведь каждый раз, пробежав какое-либо расстояние, он будет обнаруживать, что черепаха тоже пробежала какое-то расстояние, то есть между ними всегда будет оставаться еще какой-то промежуток. Решение этой загадки, как правило, сводится к выводу об отсутствии свойства бесконечной делимости у пространства. Следуя этому, можно сказать, что пространство имеет минимальные неделимые составляющие, то есть дискретно. Его можно легко представить как шахматную доску, фигура может быть только в конкретной клетке, но не на границе между ними. Ну а дальше в формате очень грубой спекуляции можно предположить, что элементарные частицы, как шахматные фигуры, могут находиться только в определенных местах пространства, а так как планета находится в движении, мы и наблюдаем непредсказуемое позиционирование на квантовом уровне. Это как пиксели на экране монитора с низким разрешением: если какой-то объект находится в движении, можно увидеть, как они перепрыгивают в соседние клетки, подстраиваясь под фиксированную сетку.
А вот про синхронизацию пространства с движением планеты я не думал, но звучит логично. Какие-то частицы могут оказаться «неподвижны», то есть останутся в одних и тех же клетках пространства за счет компенсации движения планеты от точки большого взрыва ее вращением. Но это все настолько поверхностно и упрощенно звучит, что едва ли можно воспринять всерьез. К тому же вроде неподвижна будет всего одна частица, но сложно сказать, не могу в уме сообразить. И тем не менее что бы это могло значить с точки зрения реальных свойств, которые бы получила эта самая «неподвижная» материя? Типа стала бы суперпрочной, или супертяжелой, или вообще образовалась бы черная дыра? Интригует.
Я взял в руки карту, оставленную незнакомцем, и посмотрел, где стояла отметка. Знакомое место. И хотя в маленьком Череповце мне все знакомо, тут было даже недалеко от дома, где я жил и где живут мои родители сейчас. Еще одно совпадение, но я уже ничему не удивляюсь. И само отмеченное место я знаю хорошо, это двенадцатиэтажный дом рядом со школой, в которой я учился.
Так, решено: это будет мое приключение! Завтра вечером пойду туда. Ух, аж мурашки побежали, я чувствую какой-то нереальный эмоциональный подъем. Почему я так радостно приветствую эту авантюру? Это какой-то эскапизм? Впрочем, почему бы и нет… Вспомнил про пиво, которое взял с собой в дорогу, и стало еще лучше. Надо немного успокоиться, а то не усну. У меня с собой еще есть снотворное и успокоительное, в сочетании с пивом эффект получается в самый раз.
Проглотив таблетки, я начал налегать на пиво. За окном уже совсем стемнело и пошел дождь. От этого всего меня, будто теплым одеялом, накрыло приятным безразличием и уютной сонливостью. Вот какие-то покосившиеся домики пролетели перед глазами. А ведь там кто-то живет, что-то делает каждый день, о чем-то думает. Мои собственные переживания скромно отступают, когда сталкиваются с мыслями о людях, которые просто пытаются выжить. С одной стороны, мне жалко их, с другой — я чувствую легкость и благодарность своей судьбе. Но все познается в сравнении, и может быть, что какой-нибудь выпивающий трудяга в той полумертвой деревне окажется счастливее меня. Хотя сейчас и эта мысль наполняет меня комфортом. Каждый может быть счастлив, несмотря ни на что, нужна просто душевная гармония. Вот в поисках этой гармонии я и еду в Череповец.
Я лег на свою койку, застеленную чистым свежим бельем, и тут же начало подбираться сладкое забвение. Мне как человеку, которому всегда тяжело заснуть, чувствовать такое вдвойне приятно. Я проваливался в сон очень плавно, но неотвратимо, это лучшее, что может быть, мое сознание гасло, как спичка в темноте.
***
— Череповец! Пятнадцать минут! — громко и даже немного злобно объявила проводник.
В мои непрогретые мозги начало загружаться болезненное ощущение реальности. Я обнаружил себя в таком состоянии, что если бы был дома, то ни за что бы не вставал с постели еще несколько часов, но выбора не было. Голова была будто наполнена стекловатой, а тело накачано аммиачной водой. Меня тошнило, но это было не просто физическое чувство, а нечто экзистенциальное, мне не просто хотелось вытошнить что-то из себя, мне хотелось вытошнить себя из этого мира.
Я вспомнил про вчерашнего пацанчика, но уже без вчерашнего энтузиазма. Вся эта история теперь кажется неправдоподобной и, более того, манипулятивной. Скорее всего, это какой-то лохотрон, но в чем здесь может быть выгода для мошенника и зачем придумывать такую замысловатую байку, я не понимаю. Да и что с меня взять? Впрочем, я был в люксе, а значит, можно подумать, что при деньгах. Ладно, потом к этому вернусь, у меня полно времени.
На часах было шесть утра, а за окном еще темно. Мы проезжали завод, и казалось, что ему не будет конца. В свете ночных фонарей огромные трубы всевозможных форм, из которых шел густой ядовитый дым и где-то даже вырывалось пламя, напоминали гигантский лес, окутанный пожаром. Это потустороннее зрелище завладело моей фантазией, и мне стало страшно оттого, что здесь состоится мое будущее. Завод встречал меня угрожающим взглядом исподлобья со зловещим намерением сломать мою свободолюбивую натуру и сделать страдания моей рутиной. Неужели мне придется там работать, среди тех труб, и вдыхать тот воздух, наполненный ядом? Нет, я пойду куда угодно, только не на завод. Шлюхой пойду, дешевой шалавой стану, но только чтобы в чистом борделе, где-нибудь в центре города.
Поганый завод, здесь все с ним связано, заводское начальство — это, можно сказать, и городское начальство тоже, ничего без его ведома и разрешения не делается. С одной стороны, тут хорошие по провинциальным меркам зарплаты и стабильное трудоустройство почти для всех желающих, но с другой стороны, наличие этого огромного, отравляющего все и вся «Мордора», который по площади не меньше остального города. К тому же он строился во вторую половину двадцатого века, и нетрудно догадаться, чьими силами. Его строили зеки. А потом они тут и осели, заложив определенный «культурный» фундамент. Так что завод — это не только градообразующее предприятие, но и градообразующие понятия.
Я прожил тут большую часть своей жизни и испытал все это на себе. Я продукт этого города и даже продукт этого завода в какой-то степени. Эти трубы и печи мне родные, но мы не обязаны любить своих родных. Мне отвратителен этот завод и все, что с ним связано, да и город в целом сейчас видится каким-то совсем безрадостным. Помню, в одной из моих песен были строчки про Череповец:
Солнце упало за горизонт,
Спирт отравлять чье-то тело устал,
Здесь сожаления нарушили сон,
Здесь умирает чья-то мечта.
Теперь, конечно, смешно вспоминать, ведь моя мечта умудрилась сдохнуть в Петербурге, наверное, самом мечтающем городе России. Выходит, слабая мечта оказалась, не мечта, а позерство одно.
Вот и станция, приехали. Я вышел на перрон убогого одноэтажного вокзала и сразу был шокирован тем, как на улице холодно. Вокруг люди куда-то бодро шагали, кто-то кого-то встречал, чужая веселость раздражала особенно сильно. Чему они там радуются, воспалению легких? Холод становился невыносимым, нужно было скорее внутрь.
Пока я согревался в здании вокзала, пришло сообщение от отца: «Я подъехал». Оказавшись на привокзальной стоянке, я почти сразу заметил его «фольксваген», который приветливо моргнул, подтверждая мою внимательность. Отец молча помог мне загрузить вещи и, только когда мы уже сели в машину, сказал: «Ну, привет», — и пожал мне руку. На лице у него появилась знакомая мне с детства ухмылка, и все начальное напряжение между нами тут же улетучилось.
Мой отец когда-то был очень остроумным и позитивным человеком, но в последние годы его лицо будто застыло в выражении серьезного ожидания, лишь изредка сменяющемся фирменной ухмылкой, которой он будто бы говорил нам, что у него все под контролем и все будет хорошо, хотя верить в это было все сложнее и сложнее.
После выхода на пенсию он не смог найти никакой нормальной альтернативы работе и начал пить. Наверное, это типичная ситуация, ведь в таком возрасте ты уже не можешь научиться чем-то новому, тебе просто ничего не интересно. Его жизнь теперь — это алкогольное безумие, похмельная слабость и редкие вылазки по каким-либо незначительным делам. У него уже был инсульт от такого образа жизни, он часто бредит, когда напивается, пробовал кодироваться, но этого надолго не хватило. Из-за его болезненной худобы и плохой кожи мама раньше в шутку называла его «Сухофрукт», но теперь шутить о его состоянии уже не так легко.
Еще я заметил, что с годами становлюсь точной копией отца. И не только лицом и телосложением, но даже в осанке и мимике. Казалось бы, что в этом плохого? Но эта наша схожесть явно намекает, что и там, в его уставшей больной голове, крутятся те же шестеренки, что и у меня. И что его человеческий потенциал, иссохший уже, как сок в сухофрукте, — это предел и моих возможностей тоже. Есть в этом какая-то угнетающая неотвратимость.
Мы с ним никогда не были особо близки. Не могу сказать, что я плохо к нему относился или он ко мне, просто между нами был какой-то барьер. Мне всегда казалось, что он не искренен, что он просто пытается меня воспитывать. Он ничего не говорил про себя и свои переживания, только давал банальные советы, как правило, без понимания конкретной ситуации или повторял что-то типа «Все хорошо в меру» или «Поспешишь — людей насмешишь». Он неглупый человек, просто почему-то никогда не воспринимал меня как кого-то, с кем можно поделиться чем-то личным, да я и не настаивал. И хотя нам так и не удалось сблизиться с отцом, теперь я понимаю его слабость и безумие, ведь я тоже уже начинаю слабеть и сходить с ума.
— Че, как дела, как жизнь? — спросил я, стараясь, чтобы в этом не прозвучало мое глубокое осознание всей той безысходности, в которой мой отец безвозвратно увяз.
— Да ниче, потихоньку живем. Как сам-то? Че, Питер надоел уже? — зеркально парировал он.
— Типа того.
— Ну, зато матери хорошо, а то соскучилась совсем.
На мгновение стало очень горько от мысли, что он все понимает. Даже показалось, что он этому не удивлен. А вдруг он знал это с самого начала, еще когда я уезжал, что у меня ничего не получится там? Пару секунд я чувствовал даже какой-то бунт внутри, хотелось доказать что-то, как-то оправдаться перед ним, перед всеми, но потом успокоился: это все в прошлом, я приехал, чтобы смириться, а не бунтовать.
— Угу, — спокойно ответил я.
— Все, что ни делается, все к лучшему, — добавил отец одну из своих привычных фраз, которая меня всегда раздражала больше других.
В ответ я недовольно вздохнул, а потом неожиданно даже для самого себя выпалил:
— Да к какому лучшему-то?! Мне тридцать четыре года, у меня нихуя нет, я ничего не добился, денег нет, имущества нет, семьи не создал. К какому лучшему, блять?!
— Поверь мне, у тебя еще вся жизнь впереди, — перебил отец внезапно, — успеешь еще. Работу найдешь, семью создашь, главное руки не опускать.
Отец говорил очень спокойно и уверенно, и мне опять показалось, что он все это знал заранее, что он меня насквозь видит. Впрочем, я ведь и не знаю толком, через что он прошел в своей жизни, он никогда особо не рассказывал, может, и там хватает черных полос, как у меня сейчас. К тому же он почти в два раза старше меня и может оценить эту вторую половину жизни с точки зрения потенциала, как много можно мне еще успеть.
Я сделал очередной особенно глубокий вдох, чтобы успокоиться, и смиренно ответил:
— Ты прав. Извини, я что-то переборщил, все будет нормально у меня, наверное. Или не будет. Да и какая разница теперь.
— Не вешай нос, — сказал отец так, будто бы хотел еще что-то добавить, но не придумал.
Добавить было нечего, мы поехали. Отец включил музыку. Заиграла песня из старого советского фильма наподобие «Трех мушкетеров». Там в припеве были строчки:
Не вешать нос, гардемарины,
Дурна ли жизнь иль хороша.
Едины парус и душа,
Судьба и родина едины.
Мелодия была бодрящая, хоть и с дурацкой советской аранжировкой, где плоский электрический бас заглушал сменяющиеся хаотично партии классических инструментов. Эта архаичная композиция в сочетании с моими переживаниями и угнетающими видами крохотного провинциального городишки создавала довольно сюрреалистичную атмосферу. Казалось, эти вещи никак не могли оказаться рядом, но тем не менее подходили друг другу как ничто другое. Наркоман и неудачник, погрязший в техногенном изобилии, слушает песню из фильма про храбрых молодых солдат, снятого в стране, которой давно уже нет, со словами о чести, о родине и о судьбе. Как ни странно, в этот момент именно это мне и было нужно.
Светало. Мы ехали по пустынным улицам, ведь ранним утром в воскресенье здесь никто никуда не ходит. Череповец на самом деле довольно аккуратный город, но угнетающе тесный. Узкие улицы и низкие здания вызывают какую-то особую клаустрофобию — боязнь замкнутого будущего.
Вот индустриальный район, самый старый район рядом с заводом, здесь в основном хрущевки, в которых по большей части живут старики и алкаши, это как зал ожидания перед кладбищем. Вот центр города, здесь опрятные отреставрированные исторические здания, в которых дорогие по здешним меркам магазины и рестораны, где главное блюдо — смирение, а на десерт подают стабильность. Вот мост, тут церковь у реки, лодочный вокзал, пляж, там тонет пьяный мужик. Вот клуб «Карусель», ужасное место, где тусовалась самая отпетая гопота, а драки были обычным делом, и это при наличии многочисленной охраны, состоявшей, впрочем, из такой же гопоты, которая их часто и провоцировала. А вот заброшенный судостроительный завод, огромная куча ржавого хлама на берегу, будто смятая ботинком великана пивная банка размером с дом. Ну а дальше спальные районы, где и прошло мое детство. Спят тут и правда много, спят от нечего делать. По пустым улицам мы не спеша проехали половину города всего минут за пятнадцать.
Чем дольше мы ехали, тем отчетливее у меня в голове звенела мысль «ты здесь умрешь», но не как что-то пугающее или предостерегающее, а скорее как что-то успокаивающее. Мне просто нужно свыкнуться с этой мыслью, чтобы принять все это, чтобы не сравнивать с Питером, чтобы не ныть о каких-то мелких неудобствах, а настроиться на постепенное обустраивание своего быта здесь. Мне нужно научиться ценить то, что это место способно мне дать, и смириться с тем, чего я буду здесь лишен. Да, я здесь умру, но не сегодня.
А вот и мой двор. Сразу вспомнилось детство. У нас в семье не было ни компьютера, ни игровой приставки, ни кабельного ТВ, поэтому развлекаться приходилось на улице. Вот, например, тропинка, где я впервые в жизни подрался, точнее, был безжалостно побит. Помню, шел по ней к своей парадной, мне было лет семь. Навстречу выбежал мальчик чуть повыше меня, и он почему-то держал руки как боксер. Я просто хотел пройти, но, пробегая мимо, он ударил меня кулаком в лицо и при этом даже не остановился. Я наклонился и простонал: «За что?» — потом обернулся и увидел, что в ответ мальчик, так же подняв руки, снова побежал на меня. Не понимая, что происходит, я поймал еще один удар и упал на землю, но не от силы удара восьмилетнего пацана, а от сокрушившей меня несправедливости. Наверное, это был кто-то из детдома, располагавшегося через дорогу, и, скорей всего, паренек нанюхался клея. Интересно, что с ним теперь стало, в кого он превратился?
Помню еще один случай. Я шел после школы лет в девять, наверное, когда мне встретился парень лет тринадцати. Я немного его знал, мы несколько раз пересекались на тренировках по борьбе, куда меня записал отец, когда понял, что я уже достаточно взрослый, чтобы меня били хулиганы, и мне якобы нужно научиться давать сдачи. Так вот, этого парня я еще тогда сильно невзлюбил, его манеры были какие-то очень странные, он постоянно распускал руки, хватал меня, щипался, мне было очень противно. И тут опять он. Я попытался сделать вид, что не узнал, но он начал приставать ко мне. Потом он схватил меня и повалил на землю, а сам оказался сверху и начал тяжело дышать прямо мне в ухо. Какое-то время мы лежали так, он ничего не делал, а я и не мог, застыв, как зверек в лапах хищника. И все-таки в итоге мне удалось извернуться и ударить его в пах. Он скрючился, а я смог вскочить и убежать. Этот случай я тогда надолго заблокировал в своей памяти из-за тяжелого стыда, ведь даже в те годы я как-то подсознательно понимал, что произошло, и только уже будучи взрослым смог все это вспомнить. Хотя, возможно, что-то осталось забыто навсегда для моего же блага. Может, он меня трахнул. Надеюсь, что нет.
Да много всего было. Помню драки между районами, толпы подростков с цепями и палками, как смесь фильма «Банды Нью-Йорка» и шоу «Ералаш». Помню, повсюду натыкался на парней, которые нюхали клей, это вообще была в те годы эпидемия среди молодежи, пока на законодательном уровне не запретили добавлять в него какие-то вещества, чем обломали кайф целому поколению. Помню бродячих собак, которые собирались в стаи и терроризировали весь район. Меня даже однажды окружили несколько этих поганых псин и стали рычать и гавкать, но рядом оказались какие-то местные отважные алкаши и разогнали их. Тем не менее собак я боюсь и ненавижу до сих пор. Надеюсь, не все псы попадают в рай. Странно, что не могу вспомнить ничего хорошего, хотя, может, просто настроение сейчас такое.
***
Вот наша парадная, но здесь принято говорить «подъезд». Мы поднимаемся в лифте на пятый этаж. Поглядев на металлическую панель с кнопками вызова, я вспомнил, как когда-то эти кнопки были из пластмассы, и их постоянно плавили зажигалками. А еще в те времена в лифте кто-то постоянно справлял малую нужду, и там стояла отвратительная вонь. Все это было до установки повсюду домофонов, сейчас тут все относительно чисто. Хотя, может, просто время теперь другое, и такие люди, как те, которые раньше гадили в подъездах и жгли кнопки в лифтах, теперь гадят в комментариях всяких тиктоков.
Мы зашли в квартиру, где нас встретила мама — невысокая улыбчивая женщина. В ее глазах я сразу увидел то архетипное непоколебимое материнское чувство, и мне стало стыдно, что я превратился в такого жалкого страдальца где-то там, вдали от нее. После кратких объятий, нарочито небрежно потерев заблестевшие от слез глаза, я спросил: «А есть что-нибудь покушать?»
Моя мама обладает очень приятным, мягким характером. Даже когда она бывает строгой, этой строгостью хочется умиляться. Она выросла в деревне и оттого немного наивна, зато лишена всякой надменности и грубости. Мне сложно даже самому себе честно объяснить, какая она. Наверное, если бы она была строже ко мне в детстве и в целом была более жестким человеком, то я смог бы быть более беспристрастным, но даже попытки вспомнить про мою маму что-то плохое вызывают острый дискомфорт. При этом, что удивительно, слабой ее тоже нельзя назвать. В своей жизни ей пришлось пройти через такое, что даже просто пересказ этих событий может шокировать.
Лет пятнадцать назад умерла моя бабушка, ее мать. Это был рак мягких тканей или что-то такое. Течение болезни было страшное, сплошные мучения. Обнаружили уже на поздней стадии из-за ошибки деревенского врача. Жила она далеко в деревне за полторы тысячи километров от Череповца. Отец не мог бросить работу, и мама поехала одна. Она сидела с бабушкой в местной больнице каждый день, неделя за неделей, наблюдая ее страдания, пока врачи не сказали, что сделать уже ничего нельзя и нужно забирать больную. Вместе с объяснениями, как ухаживать за умирающей, маму и бабушку отправили обратно в деревню. В редкие моменты прояснения сознания от морфия бабушка спрашивала маму, почему ее не лечат в больнице, на что мама отвечала, что теперь уже можно лечиться и на дому. Так до самого конца бабушка и не знала, хотя, скорей всего, догадывалась, что происходит. Наверное, в какой-то момент она все поняла, и мама знала, что это уже не получается скрывать, но никто не решился начать этот разговор.
Тем не менее это лишь часть той угнетающей истории. В то же время нашелся старший брат моей мамы. Он сильно пил и заболел туберкулезом, продолжая бухать по-черному. Нашелся он уже при смерти и был отправлен в ту же деревню, тоже умирать. Рассказывая мне об этом, мама упомянула одну особо мрачную деталь — будучи физически относительно слабой женщиной, она с легкостью могла носить своего брата — взрослого мужчину — на руках, настолько он похудел из-за болезни и алкоголизма.
Потом в какой-то день мама поехала покупать прибор для вентиляции легких, на дом такой берут только для умирающих, поэтому продавщица сразу выразила свои соболезнования, а когда мама уточнила, что ей нужно сразу два, то и вовсе опешила. У бабушки легкие начали отказывать вместе с другими органами, а у брата легких уже и так почти не было. Умерли они оба с промежутком в несколько дней, после чего маме пришлось сжигать большое количество грязной одежды, и когда я представляю эту сцену, у меня все сжимается внутри. Двое очень близких ей людей после продолжительной агонии скончались, и она стояла и смотрела на этот черный дым, символизирующий беспощадность нашей реальности.
Мама мне еще говорила, что начала верить в Бога в те дни, будто почувствовала его присутствие в какой-то момент, но, пытаясь вообразить весь тот ужас, я понимаю, что поверить можно было во что угодно, если бы оно обещало хоть как-то облегчить страдания.
Тем не менее, и я никогда не смогу этого понять, моя мама рассказывала мне эту историю с такой легкостью, будто это было не про смерть ее родных, а что-то нейтральное и даже увлекательное. Да и в целом я не помню, чтобы она когда-либо плакала, у нее могли пойти слезы из-за грустной сцены в детском мультике, но на этом все. Может, она и социопат, впрочем, какая мне разница, она моя мама — самый дорогой мне человек.
Наша семья никогда не была богата, были даже времена, когда отец брал в долг у друзей, чтобы нам было чем платить за жилье и еду. Помню, приходилось питаться только пирогами с вареньем, так как больше ничего у нас не было. Но мама всегда оставалась полна нежности и терпения. Я слышал, что мужчины выбирают женщин, похожих на своих матерей, наверно, поэтому я так и не смог ни с кем сойтись, ведь моя мама обладает таким редким характером… а может, я просто неудачник.
Вспоминая отношения моих родителей, я всегда удивляюсь тому, насколько спокойными и понимающими они были друг для друга, насколько добрыми и честными они оставались, несмотря на ужасные условия жизни в девяностых в Череповце. Я верю, что если и есть во мне сегодня что-то положительное, то это только благодаря их примеру и воспитанию.
Но в последние годы, из-за того что отец начал сильно пить, их отношения изменились. Теперь мама только постоянно терпит и тревожится. Терпит пьяные безумства отца и тревожится за его здоровье. Мне очень горько об этом думать, она всю жизнь была идеальной матерью и женой, и вот ее награда — муж спивается, а сын уехал страдать в другой город. Но теперь я здесь, чтобы все исправить. Может, это и есть моя новая цель, моя новая гармония. Я хочу, чтобы мама знала, что всегда может на меня положиться. Все эти мысли наполнили меня уверенностью, и я окончательно осознал, зачем все-таки вернулся в Череповец. Мне захотелось плакать, но я не показал вида, просто молча ел свежеиспеченные блины, запивая горячим чаем.
— Ну, какие планы у тебя тут? — спросила мама.
— Да пока не знаю, если честно, — тут мне стало очень неприятно от мысли, что в конце концов придется искать работу в Череповце, и я вспомнил пару стыдных собеседований, которые проходил здесь, еще до отъезда в Петербург, и свою унылую работу в информационном отделе коксохимического производства.
— Ну ничего, с твоим опытом тебя обязательно возьмут куда-нибудь, хотя бы и на завод.
И вот опять это гадкое чувство. Что еще за «хотя бы»? Хватит меня жалеть.
— Нет, на завод я точно не пойду, — твердо и даже немного грубо сказал я.
— Ну ладно, ладно, пойдешь куда захочешь, — нежно ответила мама и улыбнулась.
Я позавтракал и лег вздремнуть. Спать было очень приятно, я видел какие-то обрывистые сны, и все они были про Череповец. При этом, как ни странно, сны были добрые, светлые и наполненные ностальгией, от которой щекотало в груди. Я проспал почти весь день.
Проснувшись, я на несколько часов погрузился в ютьюб, это была моя привычная прокрастинация, моя зона комфорта. И хотя в моих рекомендациях присутствует очень много всяких научно-популярных каналов, я давно уже не питаю иллюзий, что учусь чему-то полезному или становлюсь умней, это просто развлечение. Меня вообще раздражает идея обучения «налегке», когда ты типа смотришь тиктоки, где тебе за пять-десять секунд преподносят какие-то темы в форме забавных анекдотов, и ты думаешь, что чему-то учишься. Вспоминаю, как когда-то читал про так называемые фельетоны, которые были очень популярны в конце девятнадцатого века. Это были специальные небольшие приложения к газетам, где вместо обычных новостей были юмористические очерки на темы искусства, науки и моды. И это было очень востребовано, ведь, читая эти легкие и забавные статьи, люди верили, что становятся образованней и умней, не прилагая при этом особых усилий. Мне кажется, в двадцать первом веке социальные сети дали фельетонам новую жизнь. Хотя, наверное, все-таки адекватные люди понимали и тогда, и сейчас понимают, что это просто развлечение, а не какой-то серьезный источник знания. Это просто я уже разочаровался в жизни и начал стареть, поэтому мое отношение к подросткам с их тиктоками не всегда справедливо. Мне хочется поворчать об их стремлении к легким путям и наивной вере в свою исключительность.
Тут меня, такого взрослого и зрелого человека, мама позвала ужинать. Пока мы сидели за столом, по телевизору показывали какое-то политическое шоу. Ведущий то надменно, то злорадно комментировал новости из США и Европы, часто будто что-то недоговаривая, бросая намеки, которые всегда сводились к тому, что наша страна идет другим путем, что мы мудры, что мы сильны и справедливы. Меня жутко раздражало то, что он постоянно заставлял аудиторию додумывать что-то, самостоятельно делать какие-то весьма спорные выводы о нашем превосходстве, оснований для которых он не приводил. Основаниями были определенные патриотические аксиомы с примесью шовинизма, которыми, как я полагаю, и были набиты головы любителей этого шоу.
— Что за бред мы смотрим? — раздраженно спросил я.
— Ну переключи, делов-то, — ответила мама.
— Я просто не понимаю, вы реально это смотрите тут? — продолжал я.
— Да я просто телевизор включила, мне все равно, что там, — оправдывалась мама.
— Оставь, я смотрю, — неожиданно вмешался отец.
— И что ты там смотришь? Тебе типа это интересно?
— Мне интересно, — спокойно, но немного с вызовом отвечал он.
Отец был пьян. Видимо, напился пока я спал.
— Я хочу знать, что в мире творится, — произнес он с трудом, но как будто остался доволен тем, что сказал.
— Это же пропаганда, разве ты не понимаешь? Тебя же там за идиота держат. Типа на, хавай все это про плохую Америку, пока мы тут страну разворуем, — разгоряченно продолжал я.
— Ну… эт тоже интересно, а в чем он неправ? — опять еле-еле выговаривая слова, ответил отец с дурацкой усмешкой.
— Че ты там бормочешь-то? Ведь ничего же не понимаешь уже, — отрезал я.
Продолжать эту дискуссию было бессмысленно. Я передразнил пьяную речь отца и отшутился, чтобы смягчить обстановку, которую сам же и подогрел:
— Ты, наверное, просто «Путинки» бахнул, вот на пропаганду и потянуло. Пропаганда — это как закуска к водочке.
Все засмеялись, тема была закрыта, а телевизор переключили на другой канал, где показывали какой-то отечественный сериал, который был адаптацией популярного американского сериала десятилетней давности, я сначала хотел об этом сказать, но в итоге решил промолчать.
И хотя топорная пропаганда по государственным каналам меня очень сильно раздражала, я никогда не был русофобом, и с возрастом мне все больше хочется любить свою страну, ведь я же часть этого гигантского организма, не так уж много всего есть, чего я часть. Вот так, наверное, и скатываются в этот твердолобый патриотизм. Просто дайте мне что-то, чтобы самоопределиться, скажите мне, что я кто-то, что я русский, и я буду гордиться, что хоть кем-то живу. Покажите мне наши ракеты, они кулаков моих продолжение, сыграйте мне Чайковского, я и там пару нот подсказал, почитайте мне Есенина, и я узнаю строчки, словно из души моей извлеченные.
***
Поужинав, я отправился к тому самому дому, где должна была случиться синхронизация материи и пространства, ну или моей глупости и любопытства. Мой путь лежал мимо школы, в которой я учился. Здание ее было похоже на обшарпанную картонную коробку, да и образование здесь было ему под стать. Очередное угнетающее воспоминание вспыхнуло в моей голове. Лет в одиннадцать я дружил с одним парнем из класса и часто бывал у него дома. Помню, мы смотрели фильмы с Джеки Чаном на VHS-проигрывателе и пили чай с зефиром. Но в какой-то момент нашей дружбы я стал замечать за ним сильно раздражавшие меня особенности поведения. Когда я приходил к нему в гости, он часто встречал меня в одних трусах. Или, если встречал меня на улице, он любил подойти сзади и закрыть мне глаза ладонями, как делали обычно девчонки. Еще была очевидная женственность в его манере говорить и двигаться. В то время я уже вполне сознательно воспринимал гомосексуальность как что-то совершенно неприемлемое, и как только мне стало ясно, с чем я имею дело, я тут же резко разорвал все наши связи. Я отчетливо помню, как торопился с этим, как боялся, что кто-то тоже разглядит в этом парне что-то такое и подумает, что мы с ним больше, чем друзья, это был настоящий кошмар. И из-за этого страха я пошел дальше, чем просто перестать с ним общаться, — я стал говорить всем, что он гей, и указывать на эти его особенности. Эффект получился сильнее, чем я предполагал. За считанные дни парень стал настоящим изгоем, его обходили стороной как прокаженного, а его фамилия стала самым страшным оскорблением. Помню один момент, когда учитель во время урока куда-то отошел, и мы все сначала хором начали обзывать того парня геем, а потом даже стали стучать по партам, задавая ритм, получилось что-то наподобие футбольных кричалок, мы чувствовали эту пьянящую злобу и отдавались ей полностью. А еще его регулярно били, сначала только парни из нашего класса, но потом о нем узнали и другие агрессивные личности. Я сам его не трогал, но получал истинное удовольствие от вида его страданий. В девятом классе он покончил с собой, прыгнув с крыши четырнадцатиэтажного дома.
Я много думал о том, что это я его убил, много терзал себя по этому поводу, особенно когда немного повзрослел. Но когда я еще немного повзрослел, то пришел к заключению, что его убил тот безмозглый агрессивный малолетний я из прошлого, а не этот новый взрослый вдумчивый и чуткий я. Еще я пообещал себе, что больше никого не буду доводить до самоубийства. Странно, что это не было установлено по умолчанию, так сказать, в заводских настройках.
А вот и отмеченный на карте дом, с ним тоже много всего связано. Он очень похож на остальные дома в округе, серые от грязи панели, двенадцать этажей уныния. Мне было лет шестнадцать-семнадцать, я тусовался в его единственном подъезде с ребятами из класса, мы пили алкоголь, были агрессивными и гордились этим. Хотя наша агрессия быстро сдувалась, когда приходили ребята взрослее и злее нас. В общем, унижения было предостаточно.
В те годы тут процветала гоп-культура, мы все носили черные кожаные куртки и спортивные штаны. Очень странно сейчас вспоминать, но ограбить кого-либо считалось делом почетным, и все регулярно делились историями о своих преступлениях. И если бы нам тогда кто-нибудь сказал, что это именно грабеж, то мы бы, конечно, испугались, но у нас это называлось «гоп-стоп» и воспринималось как сущий пустяк, даже если кого-то избивали в результате.
Вспомнилась очень показательная для нашей тусовки история. Мы как-то решили всей компанией пойти на один из городских рынков, чтобы ограбить какого-нибудь торговца, предполагая, что это обязательно должен быть представитель какого-либо национального меньшинства. Мы почему-то внезапно возомнили себя националистами в тот день, хотя никто особо никаких конкретных политических взглядов не придерживался и ничего в этом не понимал. Поход наш не увенчался успехом, это был поздний вечер, рынок был пуст, правда, по пути мы слегка побили двух малолетних цыган. Потом, когда мы возвращались в свой район, нам встретились двое настоящих скинхедов значительно взрослее нас и со всей подобающей атрибутикой. Мы им явно не понравились, ведь по иронии судьбы в нашей компании были двое азербайджанцев. Это были наши одноклассники и поэтому по пути на рынок, когда мы выкрикивали: «Россия для русских!», то обязательно добавляли: «И для азербайджанцев!» В итоге стычка с настоящими скинхедами закончилась не в нашу пользу, они имели при себе специальные металлические палки, которые раскладывались как телескоп и оставляли серьезные повреждения на телах любой национальности. Увидев, как уверенно противники выдвинули свои атакующие удилища, мы поспешно ретировались в разные стороны. Вот такими нелепыми похождениями и была заполнена наша жизнь тогда.
Еще запомнилось то отчаяние, с которым парни постоянно пытались с кем-нибудь потрахаться, и постоянно терпели неудачи. Как-то раз мы познакомились с одной женщиной в дешевой рюмочной в соседнем дворе. Нас было трое, у кого-то были карманные деньги, и мы пили за его счет. Она попросила угостить ее водкой, мы согласились. Ей на вид было лет сорок, у нее были опухшее от запоя лицо, грязная одежда и неприятный запах немытого тела. Однако она обратилась к нам очень кокетливо, явно заигрывая, на что мы, будучи отчаянными шестнадцатилетними пацанами, тут же отреагировали как настоящие джентльмены. Мы пили в этом заведении, пока не кончились деньги, потом один из ребят предложил пойти к ней в гости. Это предложение она отвергла, как-то странно увиливая от объяснений, и тут мне стало ясно, что она бездомная. Тогда мы повели ее в наш любимый подъезд, где самый напористый из нас долго зажимал ее в темном углу лестничной площадки, но ничего не добился, кроме пары поцелуев и возможности потрогать грязные трусы у нее между ног. Мы с тем парнем поссорились после этого случая, так как мы постоянно шутили над тем, что он лизался с бомжихой, а в ответ он обзывал нас девственниками.
Спустя несколько недель мы узнали, что наш бывший товарищ был уже неоднократно замечен в компании той женщины из рюмочной. Я помню, как в тот момент во мне смешались желание посмеяться над ним и брезгливость в отношении всей этой ситуации. Я не мог поверить, что, по сути, такой же парень, как и я, может пойти на это. Спустя годы я его встретил и у нас состоялся разговор. Я его тогда спросил, ради чего он этим занимался, стараясь при этом его не задеть, а просто откровенно полюбопытствовал. Он таинственно улыбнулся и сказал, что мне не понять тех чувств, которые он тогда испытывал, и того, какой женщиной на самом деле была эта бомжиха. Потом он еще с насмешкой спросил, не девственник ли я до сих пор, и в свои двадцать лет я сильно смутился от этого вопроса, ведь я действительно им был. Было странно, ведь это он мутил с этой старой немытой бабой и это над ним смеялся весь район, но дураком в итоге почувствовал себя я. Сейчас, правда, все это кажется смешным. Парнишка гордился тем, что трахнул вышедшую в тираж шлюху, при этом еще и влюбился в нее, а вот быть девственником в двадцать лет — это абсолютно нормально, нужно только сохранять достоинство и не ныть. Тем не менее тогда у нас все было перевернуто с ног на голову, достоинство еще не нажили, сохранять было нечего, а вот возможность похвастаться случившимся сексом приходилась очень кстати.
В общем, всякое бывало. Конечно, отчасти такое поведение можно списать на возраст, но я убежден, что город, его типичные провинциальные нравы и угнетающие перспективы жизни тут сыграли не меньшую роль. Мы постоянно натыкались на взрослых, которые были ничуть не цивилизованнее нас, и при этом они были чьими-то родителями, кого-то воспитывали. Это был замкнутый круг насилия и унижения, и однажды что-то во мне взбунтовалось. Я решил перестать общаться с теми парнями и ходить тусоваться в этот дом. Все те люди были мне чужими, часто даже враждебными, да и с бомжихами знакомиться у меня желания не было. В общем, оттолкнулся я от этого дна, начал усердно учиться, начал заниматься музыкой, получил высшее образование, поработал пару лет на заводе и уехал в Санкт-Петербург.
Так, на часах двадцать сорок, сейчас начнется. Я поднялся в лифте на двенадцатый этаж, ощущая легкое волнение, хотя в целом был настроен скептически. Все-таки привычная реальность довольно твердо управляет моими эмоциями, по крайней мере в трезвой голове. По-настоящему поверить во что-то запредельное так просто не получается, я уже не ребенок. Хотя верил ведь в то, что могу стать знаменитым музыкантом.
С балкона открывался довольно неплохой вид на город. Для Череповца двенадцатый этаж — это высоко, можно легко разглядеть край города. Я еще раз вспомнил все то, что здесь происходило, но уже как будто в перемотке: всех тех глупых, жестоких и отчаянных подростков и все те трагикомичные ситуации. Они не выбирали такими быть и ничего не должны этому миру, от которого не получили ничего хорошего, и можно только надеяться, что, повзрослев, они стали более достойными людьми.
Так. Ну, вот и все. Тот самый момент настал. Я затаил дыхание, и по спине побежали мурашки.
Я стоял с нарастающим разочарованием минут десять, пока не признался сам себе, что ждать тут уже нечего. Что ж, впрочем, следовало ожидать. На что я вообще рассчитывал и что это был за пацанчик в поезде? Ничего не понимаю, но сильно напрягает зудящее чувство незавершенности от всей этой истории.
Кто-то завопил из окна соседнего дома — типичное поведение пьяного быдла. Насколько я помню, здесь вообще народ любит поорать, напомнить о себе, бросить вызов. С одной стороны, это наглость, с другой — крик о помощи, ведь этим людям просто одиноко. Хотя в этот раз прозвучало как-то даже жутко, будто режут кого-то.
Вдруг послышались шаги, дверь на балкон открылась, и ко мне вышел невысокий, но довольно широкий паренек лет семнадцати на вид. Он сурово осмотрел меня с ног до головы и спросил:
— Ты-ы из какой ква-артиры? — его голос звучал угрожающе, но с каким-то странным натяжением, как у глухого.
Ну приехали, сейчас меня будет унижать какой-то щегол. Я теряюсь в своих мыслях, почему-то страшно отвечать, что я не отсюда, но и врать тоже страшно, уж больно паренек крепкий и хмурый.
— Да так, просто зашел на город посмотреть, — нерешительно промямлил я.
— Да-ак, а че те-е из своего до-ома не видно, что ли, блять? — с нарастающей агрессией продолжал он.
Вот оно, о чем я совсем забыл в Петербурге. Для этого парня такое поведение было естественным, он быковал на автопилоте, потому что понял, что я ему не угроза. И его странная манера речи только добавляла мне нервозности, ведь он говорил, как не совсем адекватный человек, а значит, человек опасный.
— Ну у меня просто мало этажей, — продолжал выкручиваться я.
— Да-а мне похуй на твои э-этажи. Ху-ули ты пи-издишь мне тут?
— Окей, окей, я сейчас ухожу.
Казалось бы, конфликт должен был быть исчерпан, но последнюю фразу я произнес немного раздраженно, будто мы были с ним на равных, и это была моя ошибка, я дал волю своей гордости, а он будто этого и ждал.
— Э-э, а че ты так ба-азаришь? — спросил парень, повернувшись ко мне, и было видно, как сжались его кулаки.
— Нормально я базарю, я же сказал, что ухожу, — продолжил я в том же тоне.
В этот момент стало ясно, что драки избежать не получится, по крайней мере, без унижения, которое может оказаться более серьезным ущербом, чем разбитый нос и пара ссадин. Эта мысль придала мне уверенности, и я тоже развернулся к нему и сжал кулаки. Пару секунд мы стояли друг напротив друга и молча хмурились. Волнение оказалось невыносимым для меня, мои коленки предательски затряслись, и я решил бить первым. Резко размахнувшись, с небольшим скачком вперед я со всей силы ударил его в челюсть.
Не понимаю. Что произошло? Он даже не покачнулся. Его голова дернулась не в сторону от моего удара, а навстречу. Он будто укусил меня. Появилось странное ощущение в кулаке, будто онемело все. О, черт, его нет! Кулака нет! Он отгрыз мне руку до половины предплечья. Я беспомощно опускаюсь на бетонный пол. Я не кричу, только быстро и тяжело дышу, зажимая обрубок другой рукой. Все как в тумане, уши заложило, ничего не понимаю.
Неожиданно я получаю удар в грудь такой силы, будто под машину попал. Боли нет, хоть я и чувствую, как внутри все проломилось. Я почему-то был уверен, что после того, как лишился руки, мое поражение и капитуляция были очевидны, и мне остается только спокойно истекать тут кровью, но все оказалось гораздо страшнее. Я начинаю терять сознание, а может, уже потерял. Я вроде уже не в своем теле, но все еще присутствую и наблюдаю как бы со стороны. Парень какое-то время даже не смотрит на мое изуродованное тело, а вглядывается в темноту лестничной площадки и внимательно прислушивается. Убедившись, что никто из жильцов не потревожен, он подходит ко мне и садится на колени. Мне видно, как нечеловечески раскрывается его челюсть, и он начинает поглощать меня, начиная с ног, вместе с одеждой. Он откусывает большие куски, но очень аккуратно, чтобы хруст костей был не слишком громкий, и почти сразу глотает. Он боится и даже как будто испытывает чувство вины, ну а мне пришел конец, так странно, я ничего больше не чувствую и ни о чем не думаю.
II. Я — это он
Почему я все еще здесь? Какой-то поток ощущений продолжает течь через мою точку субъективности и даже становится сильней. Постепенно начинают вырисовываться черты окружающего мира, я все еще в Череповце, все еще в том доме и чувствую невероятной силы голод. Это не я, это он. Я не свои ощущения принимаю, а его. У меня нет контроля над его телом, но я чувствую все то, что он чувствует, даже его мысли. Так странно, мысли — это тоже чувства, только более сложные.
Я пытаюсь отделить себя от него, но не могу. Почему я вынужден пропускать через себя реальность другого человека? Я не могу давать оценку его действиям и мыслям, как будто тот слой сознания, в котором обрабатываются ощущения и дается оценка, у меня отсутствует, а есть только приемник, неспособный к какой-либо рефлексии.
Он начинает вспоминать то, что произошло. Он шокирован, ему немного страшно и стыдно от того, что случилось, но он восторгается своей силой и доволен, что удалось почти не оставить следов. Картинки с изувеченным человеком, вспыхнувшие в его памяти, пробуждают еще большее чувство голода. Это был я, он меня убил и съел, но мне все равно, а вот его желания я чувствую как свои. Он хочет еще, хочет убивать и пожирать людей. Его это очень воодушевляет, он как ребенок, попавший в сказку.
Это очень странное ощущение, оно напоминает ему что-то из далекого детства, когда он еще верил в чудеса и мечтал получить какие-нибудь суперспособности, но не для того, чтобы стать героем, а чтобы отомстить своим обидчикам или ограбить банк и купить себе все, что захочется. И хотя перспектива спасения мира иногда проскакивала в его фантазиях, он всегда представлял, что делает это как бы назло тем, кто считал его плохим.
И вот они, его суперспособности. Он пытается понять, откуда они взялись, но не может вспомнить ничего особенного. До того, как напасть на меня, он съел что-то странное, какой-то сладкий, но как будто немного просроченный десерт, похожий на тертый темный шоколад, после чего почувствовал жжение по всему телу. Это чувство длилось несколько секунд, а вслед за ним пришел сильнейший голод, но ничего из привычной еды ему не хотелось. Он подумал, что десерт купила ему мать, семья у него была бедная, испорченные продукты есть ему было не впервой, так что он не стал особо обдумывать это. В состоянии крайнего возбуждения он вышел на балкон покурить, где все и случилось. Он не сразу захотел меня сожрать, сначала хотел просто унизить, самоутвердиться за мой счет, но, когда дело дошло до драки, все получилось инстинктивно.
Он думает о том, что делать дальше, и опять чувствует прилив энтузиазма. Убить кого-то кажется теперь так просто, ведь он больше не считает себя человеком, теперь он хищник, высшее звено в пищевой цепи. И это самоопределение меняет все, ломая любые этические барьеры. Волк не чувствует угрызений совести, убивая овцу, он чувствует себя волком и ликует от этой новой свободы.
И все же на мгновение его посещает тревожность, он думает о возможном вмешательстве полиции, хотя тут же быстро успокаивается, несколько раз повторив про себя: «Нет тела — нет дела». Потом он вспоминает момент, когда начал меня поедать, и удивляется тому, как быстро и естественно ему пришла эта идея и как легко это было делать. От этих мыслей его новое самоопределение еще сильнее укрепляется, он твердо убежден, что больше не человек, и искренне рад этому.
Окончательно успокоившись, парень вернулся к себе в квартиру. Это была тесная однушка со старой мебелью и облезлыми стенами. Из кухни слышались голоса, мужской и женский, и парень тут же ощутил весьма неприятный коктейль из чувств. Это были страх, злоба и стыд. Он поспешил в единственную комнату и закрыл за собой дверь. В комнате на одной из стен по всей площади были обои с военным самолетом, на другой висела большая фотография в рамке, где позировали робко улыбавшаяся женщина с ребенком на руках и крупный мужчина с суровым и недоверчивым взглядом, у третьей стоял стол с очень старым компьютером, похожим на те, которые были в ходу в начале двухтысячных годов, на столе стоял монитор с довольно толстыми серебристыми рамками и 15-дюймовым экраном, а под ним — желтоватый системный блок с дисководом CD-ROM, еще была стена с окном посередине, где на подоконнике были несколько горшков с цветами, и каждый цветок был ухожен и полон жизни.
Парень включил компьютер и сел за стол как ни в чем не бывало. Он будто бы и забыл уже, кем он стал и что совершил. Все, что он делал, он делал автоматически, почти не задумываясь. Запустив игру Counter-Strike двухтысячного года выпуска, он выбрал режим игры с ботами и какое-то время повторял одни и те же действия. В начале каждого раунда он покупал одно и то же оружие и бежал в одно и то же место одной и той же карты. Потом он сначала бросал гранату на опережение, а затем начинал стрельбу по беспомощным ботам, которыми управлял искусственный интеллект двадцатилетней давности. Расправившись со всеми противниками, он запускал все по новой.
Тем временем голоса на кухне не утихали, в основном говорил мужчина, в его голосе чувствовались надменность и раздражение:
— Я тебе нужен, ты понимаешь? Я ведь о тебе думаю, помочь хочу. Почему ты, блять, такая? Вы же нихуя тут не сможете вдвоем! Я ведь не буду вечно к тебе ходить за просто так чаю попить, ты понимаешь?
— Не шуми, пожалуйста, там Игорь пришел, — тревожно отвечал женский голос.
— Так, а пусть слышит, пусть знает, хули. Батя не выйдет уже, а жизнь продолжается.
— Уходи, уйди, — спокойно, но твердо отвечала женщина.
— Да и хуй с вами! Заебало! — крикнул мужчина, и послышались тяжелые шаги по коридору.
Дверь в комнату открылась, и в нее вошел очень высокий и немного сутулый человек. Он злобно посмотрел на парня и заговорил:
— Я тебе вот что скажу, щенок. Если ты что-то против меня имеешь и мамку свою подговариваешь, то скажи сейчас мне в лицо, сучонок. Батька твой давно на нарах чалится, и тебе туда дорога, я по глазам твоим волчьим вижу. Я как лучше для матери твоей хочу, подумай башкой своей, — тут мужчина сделал паузу. — Хотя куда тебе, ты же тупой как валенок, как и отец твой. Ты же, блять, как инвалид, моя бы воля, я бы тебя в психушку сдал, — закончил мужчина и удалился так же резко, как и появился.
Парень молчал. Он боялся на каком-то очень примитивном уровне, даже само присутствие этого уверенного агрессивного взрослого мужчины приводило его в ступор. Он попытался вернуться к игре, но унижение слишком сильно жгло в груди. И только тут он будто вспомнил, что больше не обязан такое терпеть, что он теперь хищник, способный на все.
Его кровь вспыхнула от подступившей решимости, и он опять порадовался тому, как быстро у него родился план действий и как уверен он был в нем. Этот мужчина жил в квартире на том же этаже, и план был весьма прост. За все те слова, которые он сказал парню и его матери, соседу был вынесен смертный приговор.
Буквально через пару мгновений парень уже нажимал на кнопку дверного звонка квартиры, в которой жил тот мужчина. Спустя несколько секунд дверь открылась, и за ней показалась молодая девушка лет пятнадцати в одной футболке, которая только-только прикрывала трусы и на которой можно было легко различить торчащие соски обнаженной груди.
— Вам кого? — удивленно и немного испуганно спросила она.
Парень застыл в недоумении. Он так решительно был настроен на драку со своим злейшим врагом, что эта встреча полностью выбила его из колеи. Девушка показалась ему очень красивой, а то, как она была одета, вызвало что-то сродни короткому замыканию у него в голове. Постепенно он начал осознавать свое сексуальное желание, из-за чего его воля и умение мыслить выпрямились в один примитивный вектор похоти.
Так странно, чем более подсознательными были его порывы, чем более животным — его мышление, тем более ясным становилось мое присутствие там, внутри него. Я теперь уже четко осознавал, где лежали границы его ощущений, ведь где-то там уже начинались и мои собственные. Я теперь чувствовал не только его чувства, но и немного свои. Я все еще довольно безразличен ко всему, что происходит, но уже немного ближе к той личности, которой был до своей смерти.
Тем временем из глубины коридора за спиной девушки появился тот самый мужчина, убивать которого мы сюда и пришли.
— Он к тебе, что ли? — сурово спросил он девушку.
— Нет, — тихо ответила она.
— Так, блять! Иди в комнату и чтоб больше никому в таком виде не открывала! — грозно скомандовал мужчина.
— Я думала, это Катя пришла, — быстро удаляясь, с заметной обидой добавила девушка.
От этой сцены парень тут же пришел в себя и вспомнил, зачем он здесь. Угрожающий вид мужчины, с которым у него было связано так много отравляющих психику воспоминаний, сейчас был лишь новой мишенью, и хищник был готов к атаке. Но мужчина об этом не догадывался.
— Хули тебе тут надо, пиздюк? — одновременно и с насмешкой, и с угрозой спросил он.
— Те-ебе пиздец, с-сука! — от волнения не смог сдержать злобы парень.
— Ну и что ты будешь делать, щенок ебаный? — спросил мужчина, схватив его за шею.
Парень резко двумя руками оттолкнул мужчину, и тот улетел в самый конец коридора, с громким хлопком ударившись головой о стену. Удар был такой силы, что на его черепе образовалась кровавая вмятина, и он тут же потерял сознание. Не почувствовав достаточного удовлетворения, парень подошел к телу и ударил мужчину ногой в лицо, отчего голова его окончательно потеряла форму и превратилась в некое подобие сдутого мячика в луже крови. Убийца стоял и смотрел на свою жертву, не чувствуя при этом ни капли сожаления, хотя ему и неприятно было видеть столь изуродованное лицо. Он чувствовал голод и готов был поглотить еще одно тело.
В этот момент раздался громкий визг из соседней комнаты, за которым последовали отчаянные мольбы о помощи. Девушка что есть сил кричала из окна, и голос ее был преисполнен ужаса. Парень испугался, быстро вбежал в комнату, схватил ее и зажал рукой рот. Он лежал на ней сверху и не понимал, что дальше делать, а она билась изо всех сил, ломая ногти о его неестественно твердую кожу.
Ощущая полуобнаженное тело девочки в своих объятиях, парень быстро начал терять самоконтроль. Примитивное желание затуманило и без того мутный рассудок. Он начал сдавливать ее в своих объятиях все сильней и сильней. И я был там с ним, и впервые мне стало не все равно, но я не мог его остановить.
Когда он убивал соседа, мне было легко оставаться лишь приемником его реальности, ведь тот мужик был просто каким-то злобным, прожившим явно не самую достойную жизнь человеком. Но с его дочкой ситуация иная, ведь она просто невинный ребенок, и я не мог смириться с такой участью для нее. Вот тут-то и случилось окончательное расслоение нашего восприятия, теперь я чувствовал себя как отдельную от него сущность.
Но девочке это не помогло. Спустя несколько мучительных мгновений что-то хрустнуло, крик перешел в хрип, и она перестала трепыхаться. Тем не менее парень не прекращал ее сжимать, он хотел довести дело до конца и даже начал тереться о тело своей жертвы. Я пытался кричать, пытался вырваться, но был так же безнадежно зажат в железной хватке его сознания.
И тут неожиданно что-то из моих гневных импульсов все-таки пробилось в его возбужденный разум, и он тут же начал остывать. Каким-то образом мне удалось нарушить его исступление своим праведным негодованием. Поднявшись, парень увидел, что девушка корчилась от боли и отрывисто дышала, но никаких звуков при этом не издавала и вообще почти не шевелилась. И все же она была жива.
Хочется верить, что у меня теперь есть возможность что-то контролировать, хоть и минимальная. Я словно стою у него за спиной, когда все его ощущения летят ему навстречу, я их тоже все чувствую, но при этом не могу ничего ему внятно сказать, а могу лишь только неразборчиво кричать, и крик мой почти полностью заглушается шумом его реальности.
Тут парень посмотрел в окно и застыл от удивления. За стеклом было чье-то лицо, пристально наблюдавшее за всем происходящим в комнате. Каким образом этот наблюдатель там оказался, учитывая двенадцатый этаж, было неясно, но самым странным было то, как выглядело это лицо. Оно было раза в полтора крупнее среднего человеческого лица, его черные, значительно толще человеческих волосы были уложены во что-то похожее на прически парней из фильма «Бриолин» и обладали таким же виниловым блеском, а глаза были мелкие, как пуговицы, глубоко утопленные в череп.
Не веря в происходящее, парень несколько секунд сосредоточенно пытался разглядеть все до малейших деталей как бы в надежде, что ему это кажется и на самом деле это какая-нибудь телевизионная антенна странной формы, но лицо продолжало быть лицом и продолжало смотреть на него. Выражение его сначала казалось безразличным, но потом оно внезапно расплылось в широкой улыбке, обнажив похожие на акульи зубы.
Удивление парня тут же сменилось ужасом, его сознание вспыхнуло, как тополиный пух от поднесенной спички. Едва контролируя свое тело, он выскочил из квартиры и побежал вниз по лестнице. И благодаря этому временному помешательству его рассудка мне удалось занять еще немного территории там внутри. В отличие от него, мне не страшно, и, хотя я чувствую все, что чувствует он, я теперь еще более четко разделяю его чувства и свои. Он в панике, его сказка превратилась в фильм ужасов, а мне просто очень интересно узнать, что это было за существо там за окном.
Отстранившись от неконтролируемого страха своего носителя, я попытался осмыслить ситуацию в целом, но тут вдруг сознание парня опять резко сменило тон, туда вторглось нечто, чего я совершенно не ожидал. Причиной тому была девушка, на которую он наткнулся, стремительно спускаясь по лестнице. Без тени сомнения я тут же установил, что это была влюбленность. Но это была не просто легкая детская влюбленность, это было чувство такой силы, что оно тут же вытеснило все остальное из его разума. Парень был влюблен трагично, фатально, без шансов на спасение.
Принимая поток его хаотичных мыслей, я узнал, что эту девушку зовут Катя, и это та самая Катя, которую ждала в гости дочка соседа. Тут я вспомнил, что действительно, когда она упомянула имя «Катя», его будто молнией ударило, но тогда он сразу оттолкнул от себя эти переживания. Я понял также, что эта тяжелая неразрешенная влюбленность не покидала его разум ни на секунду все это время. Все это было там, просто в подавленной форме.
Тем не менее контраст был колоссальный. Еще несколько минут назад он с особой жестокостью убил двух человек, одного из которых сожрал, покалечил невинную девушку, потом был этот монстр в окне, а тут он растерялся, просто увидев эту Катю.
Еще меня шокировало то, насколько знакомыми мне показались его переживания, ведь я тоже как-то раз был сильно влюблен и чувствовал все то же, что и он сейчас. Помню, как раздувал каждый редкий мельчайший намек на то, что она ко мне небезразлична, до уверенности, что она тоже в меня влюблена, игнорируя при этом вполне очевидные признаки того, что она не хочет никакого развития наших отношений. Помню, как сдавался под натиском своих чувств и писал ей безумные признания, а после извинялся, при этом не получая ответа ни на признания, ни на извинения. Помню, как давал себе обещания, что все кончено навсегда, но стоило только поймать ее случайный взгляд и увидеть ее улыбку, адресованную мне, как все начиналось сначала. И каждый день был наполнен терзаниями, и каждый час я вспоминал о ней, это была пытка, одержимость, болезнь. В итоге только взрослая осознанность помогла мне выбраться из этой ямы, я смог убедить себя в том, что та девушка не была особенной, что особенных не бывает вовсе, что это было просто временное помешательство, и дело было не в ней, а во мне. Я убежден теперь, что это справедливо для любой влюбленности и не стоит воспринимать такие чувства всерьез, но я человек взрослый, а парень этот совсем еще щегол, да и осознанностью тут и не пахнет. В общем, не знаю, как он с этим справится, но, учитывая, что он уже натворил к этому моменту, этой Кате я не завидую.
— Привет, у тебя что-то случилось? — спросила она удивленно.
— Н-н-нам нужно бежать, та-ам их всех убили! — с паникой в голосе заговорил парень.
— Кого убили, кто? — еще более удивленно и недоверчиво продолжала девушка.
— Та-ам был монстр в-в-в окне! Это ОН их у-убил! — неожиданно вырвалось у него, и я почувствовал, что он даже сам в это поверил.
— Что с тобой? Ты пьяный? Это у тебя кровь? — строго спросила Катя, заметив пятна на его футболке.
Тут парень схватил ее, взвалил на плечо и побежал дальше вниз по лестнице. Он направился к ней домой, решив, что это хорошее укрытие в данный момент. Она жила на седьмом этаже этого же дома, и он уже не раз приходил к ней в гости и звал гулять, каждый раз получая отказ. По дороге Катя возмущалась и пыталась вырваться, но парень держал ее очень крепко и ни на что не реагировал.
Как же все-таки легко он превратился из безжалостного хищника сначала в испуганного кролика, а потом тут же в безнадежно влюбленного сопляка. В миллионный раз он вспомнил о том, как впервые встретил Катю, как неожиданно добра и нежна она была к нему без какой-либо причины. От этих воспоминаний он окончательно помешался рассудком. Он чувствовал ее тело, висящее у него на плече, и сходил с ума, ведь никогда ранее он к ней не прикасался, но это была не похоть, ему всего лишь хотелось валяться у нее в ногах и чтобы она гладила его как своего верного пса и говорила ему что-нибудь хорошее своим ангельским голоском.
Добежав до двери квартиры, парень просто хотел силой вырвать замок, но я каким-то образом все-таки смог до него донести мысль, что у Кати при себе должны быть ключи. Оказывается, он меня уже слышит, но, похоже, воспринимает мои слова как свои спонтанные идеи. Неловко ощупав карманы джинсов девушки, он достал ключи и почти бесшумно открыл дверь. Странно было то, что Катя все это время молчала, впрочем, наверное, тот факт, что он принес ее к ней же домой, придавал уверенности, что ей ничего не грозит.
Квартира была двухкомнатная, на кухне кто-то разговаривал. Вдруг один из голосов прозвучал чуть громче:
— Кать, это ты?
— Да, мам, — неожиданно спокойно ответила Катя, продолжая беспомощно висеть на плече своего похитителя.
Парень сильно смутился и аккуратно поставил ее на ноги.
Дверь на кухню приоткрылась, и в проем выглянула женщина:
— Кто это с тобой?
— Да мы с Игорем немного посидим, — непринужденно ответила Катя.
— С Игорем? — неуверенно переспросила мать, и в ее голосе чувствовалось разочарование.
— Да, нам просто нужно кое-что обсудить, ничего особенного, — оправдывалась девушка.
Женщина промолчала, а Катя взяла совсем остолбеневшего от стеснения Игоря за руку и завела в комнату. Внутри все было очень провинциально, старый шкаф-стенка, бледно-желтые обои с орнаментом, только ковра на стене не хватало, наверно, его сняли, когда шутки про этот предмет интерьера добрались и сюда. Лишь большой плоский и относительно дорогой телевизор вносил нотку современности, и парень даже задержал на нем взгляд.
— Садись сюда, — сказала девушка, указав на диван, и немного строго добавила: — Что у тебя случилось?
— Там был мо-онстр в окне, он у-убил их, — обрывисто ответил парень.
— Кого?
— Соседей из 47-й.
— Откуда ты это знаешь? — продолжала Катя терпеливо в тоне воспитателя в детском саду.
— Я там бы-ыл, я все ви-идел. Монстр за-алез в окно и всех у-убил, а я у-убежал.
— Подожди, из 47-й? Там же Оля живет, сейчас я ей напишу, спрошу, — девушка достала из кармана телефон и принялась что-то печатать.
Тут я опять заметил резкие перемены в восприятии реальности у парня, из влюбленного спасителя он превратился в провинившегося ребенка, который пытался враньем избавиться от наказания. При этом он как будто даже не понимал значения всего произошедшего, будто сразу забывал все, что случалось с ним. А когда возникала новая ситуация, действовал импульсивно, максимально подстраиваясь под хаотичные обстоятельства. Он забыл, что он больше не человек, забыл, как страшен был монстр, забыл, что сожрал меня, а помнил лишь про то, что виноват перед Катей, и всеми силами пытался соврать так, чтобы она об этом не догадалась.
В этот момент я почувствовал, что уже способен самостоятельно рассуждать, а мое сознание вполне сформировано и независимо от сознания Игоря. Обдумав это странное поведение моего носителя, я наконец пришел к отрезвляющему своей простотой выводу, который расставил все на свои места. Игорь катастрофически глуп. Он глуп до такой степени, когда это уже выходит за рамки нормальности, и ему невозможно избежать снисходительного отношения со стороны всех вокруг. Глупость спасает его от осознания собственной убогости, но это как невидимая стена, смотришь, и вроде все нормально, а лбом все равно ударишься, и парень, очевидно, набил много шишек.
Тем временем Катя продолжала допрос:
— Так, Оля пока не отвечает. Объясни, а что ты вообще там делал у нее в квартире? Вы разве знакомы?
— Я при-ишел соли по-опросить, — немного помедлив, стыдливо ответил парень.
— Игорь, скажи честно, ты все это выдумал, чтобы со мной поговорить? — вдруг нежно и вкрадчиво спросила девушка.
Когда Катя это произнесла, парень так отреагировал на ее тон, будто под гипноз попал:
— Да, — послушно ответил он.
Девушка тяжело вздохнула и грустно добавила:
— Игорь, ты хороший, мы могли бы дружить, но ничего больше, хорошо?
— Хо-орошо, — смущенно и угрюмо сказал Игорь.
И вот тут возникает вопрос: а можно ли вообще винить его в чем-либо? Парень же ничего не понимает и редко что-то действительно контролирует. Ну, то есть да, он виноват в том, что совершил, но какое наказание он заслужил за это? Например, в судебной системе существует такая штука, как «состояние аффекта», которая приводит к смягчению наказания, так вот, насколько я могу судить, почти все, что делал Игорь, он делал в состоянии аффекта. Впрочем, оправдать то, что он сотворил с бедной девочкой, довольно сложно, там он просто повел себя как животное.
Пока я размышлял, Катя предложила попить чаю и вышла из комнаты. Игорь сидел с опущенной головой и, как всегда, ничего особо не понимал, а только догадывался, что «дружить» — это не совсем то, чего он хочет от нее. Тем не менее ему казалось, что все прошло хорошо, ведь она на него не рассердилась и не выгнала.
Суть в том, что у меня, как ни странно, нет желания наказывать парня, ведь он слишком глупый. К тому же я до сих пор не могу определить, в какой степени его новые способности стали причиной всех тех поступков. Вспоминая его состояние, тот голод, который он чувствовал, когда убивал меня, мне сложно сказать, что он тогда все контролировал, что это был его осознанный выбор. Сейчас голод уже не такой сильный, и реагирует он на все более адекватно.
Помню, в детстве меня сильно напугал фильм Blade, при том что это вовсе не фильм ужасов. Причиной моих страхов были вампиры, а именно то, как они были показаны в этом прямолинейном боевике. Там кровопийцы были плохие по определению без каких-либо нюансов, хотя когда-то они все были обычными и в большинстве своем хорошими людьми. И вот эта неминуемая моральная трансформация меня пугала гораздо больше, чем клыки и жажда крови. Позже я посмотрел более продуманный фильм «Интервью с вампиром», где был показан длительный переход от добра ко злу с сопутствующими терзаниями и принципиальным нежеланием поддаваться жажде крови. И хоть итог был тот же и герой осознавал, что он должен пить кровь и охотиться на людей, потому что он больше не один из них, этот путь, этот мысленный процесс вызвал у меня сочувствие и понимание, и я больше не боялся.
Если бы мне, когда я еще был живым, рассказали о том, что совершил Игорь, то я бы подумал, что этот парень чудовище и заслуживает строжайшей меры наказания, но, оказавшись тут, в сознании Игоря, прочувствовав каждый выбор, я теперь могу лишь пожалеть его. Хотя дело тут, наверное, еще и в том, что есть разница между наказанием как примером для других и наказанием как торжеством высшей справедливости. В качестве примера Игорь, конечно, должен быть изолирован от общества навсегда или даже казнен, но я не чувствую в этом торжества высшей справедливости, а только лишь системную необходимость. Это как пристрелить бешеного пса.
Тут мои рассуждения были резко прерваны грохотом и криками из кухни. Разум Игоря мгновенно перекрыло паникой, он вскочил с дивана, но бежать было некуда. В дверном проеме комнаты показался тот монстр, чье лицо было до этого в окне, и тело его вполне соответствовало лицу. Это был гуманоид с человеческими пропорциями, не считая чуть более длинных рук и около двух с половиной метров роста. Его тело покрывала гладкая, туго натянутая серая кожа, а из плеч торчали как будто небольшие рога. Монстр продолжал улыбаться своей акульей пастью, но теперь даже плавно покачивался, будто под музыку, извиваясь во весь рост, как змея, и толстые черные волосы были все так же безупречно уложены, создавая эффект «зловещей долины».
Я уже почти не чувствовал Игоря: он был слишком напуган, скован ужасом по рукам и ногам в ожидании своей участи. Одной рукой Бриолин волочил тело Кати, в другой держал чью-то голову, как шар для боулинга, просунув когтистые пальцы в глазницы.
Бесплатный фрагмент закончился.
Купите книгу, чтобы продолжить чтение.