ГЛАВА 1
Роман Щербаков, глава клана убийц, размышлял над досье Александра Литвинова. Его полномочия расширились, а значит, ему нужны дополнительные люди. Чумаков просмотрел документы и отложил анкеты тех, кто мог заинтересовать начальника. Ему не пришлось долго думать над двумя кандидатами — Дементьев и Воронцов уже заочно приняты в его команду. Но Литвинов вызывал не столь однозначные чувства. Тонкие, капризно изогнутые губы, не по-детски жёсткий взгляд — мальчик с фото выглядел как высокомерный аристократ, узревший перед собой вонючего бомжа. Александр на самом деле был из семьи аристократов. Но он точно не был изнеженным засранцем, отнюдь, под породистой внешностью таился дикий нрав. Это и смущало Романа, если к нему можно применить слово «смущало». Литвинов был склонен к вспышкам ярости, во время которых он себя не контролировал. Собственно, в тюрьме он оказался, потому что забил профессора насмерть четырёхкилограммовым словарём. А с виду тощий подросток, едва способный эту самую книгу со стола поднять.
И это совсем не хорошо для предполагаемого убийцы. Дементьев тоже вспыльчивый, но не впадает в исступление. Хороший киллер должен всегда оставаться хладнокровным, чтобы по горячности не наделать ошибок. Роман хотел было отказаться от него.
— В нём есть потенциал, — шепнул Чумаков.
Начальник поговорит с ним лично, а там видно будет, стоит ли на него тратить время.
— Литвинов, к тебе посетитель! — охранник стукнул дубинкой по решётке, заставляя обратить внимание. Мальчик бросил на охранника взгляд, исполненный брезгливой снисходительности. Это было первым, что понравилось Роману — подросток сохранял достоинство несмотря ни на что.
— Позвольте представиться, я Роман Щербаков.
— Что ж, господин Щербаков, подозреваю, что вы не косметику продаёте.
Роман изобразил гримасу, которая в его исполнении значила весёлый смех.
— Ты прав, я занимаюсь кухонной утварью, в основном ножами. Как ты оказался в тюрьме?
Александр встал спиной, разговаривая из-за плеча.
— Вы мне поверите, если я скажу, что убил профессора, потому что он оказался извращенцем, который домогался меня?
— Не вижу причин не верить тебе.
— А вот здесь мне никто не верит. Ну не может уважаемый профессор быть педофилом, наверняка этот мелкий гадёныш наговаривает на него! — Александр стукнул по столу.
— Я могу вытащить тебя.
— Но это будет не за просто так, верно? Вы не похожи на филантропа.
— Правильно думаешь.
Александр уставился в стену.
— Я дам тебе время подумать.
— Я согласен.
«Ну и приснится же такое» — подумал Александр. Какая тюрьма? Какой ещё клан убийц? Кто такой Роман Щербаков и какого фига он вообще ему приснился? Он просто студент, перепивший на выпускном и теперь решавший задачу, где раздобыть таблетку аспирина и пару литров воды. Хотя не нужно быть Фрейдом, чтобы понять, что для тревожного сновидения была причина. На пятом по счёту бокале крепкого алкоголя он осознал, что в гробу видал больницы, больных и вообще всю медицину.
Ты никогда не хотел становиться врачом. Когда тебя в школе спрашивали, кем ты хочешь стать, ты бодро отвечал «Учёным!». Сидеть в лаборатории в белом халате за пробирками и мензурками, зажигая спиртовую горелку и проводя химические реакции. Смотреть, как растут в чашках Петри колонии бактерий, кормить лабораторных животных.
Родители предпочли другой белый халат.
Поначалу ты думал, что это тоже неплохой вариант. Познавать новое можно и в медицине, по сути, она стык множества наук. Биология, генетика, микробиология, гистология — это всё естественные науки. Как получается изображение при рентгеновском излучении или при ядерно-магнитном резонансе — это уже физика. А больные… к ним можно притерпеться. Может быть.
Весь выпускной год ты ходил в мрачном настроении. Когда сокурсники спрашивали, почему такой смурной — отмахивался, мол, переживаю из-за экзаменов. Они только смеялись — ты же один из лучших учеников на курсе, чего тебе волноваться.
Но не из-за экзаменов переживал на самом деле. Работа врача — это не пробирки, мензурки и спиртовки. И даже не чтение научных статей.
Работа врача — это муторный разговор с пожилым хроником, у которого от атеросклероза магистральных сосудов последние нейроны головного мозга, отвечающие за связное мышление, погибли бесславной смертью, в попытках выяснить, как давно он страдает артериальной гипертензией. Это вытягивание клещами жалоб из враждебно настроенных молчунов или напротив, попытка остановить словесный понос нервных ипохондриков, желавших поведать все нужные и ненужные подробности жизнедеятельности их организма. Работа врача — это бесконечная писанина, от которой пальцы сводит судорогой.
Отныне ты не можешь утешиться мыслью, что до госов ещё полгода. Отныне ты должен будешь этим заниматься, и вдобавок к похмелью, тебя начинает мутить ещё и от этого.
Ты просрал свою жизнь. Пора начать думать о способе суицида.
«Нет, — воскликнул про себя Александр, — давай сначала поправим больную голову, а потом думать, так ли безвыходно эта ситуация».
Он поплёлся на кухню, чтобы залить кипящей водой тот самый суррогат, по ошибке названный кофе.
«Плохо, конечно, что только сейчас осознал, что тебя воротит от больных. Как там говорят — поздно пить боржоми, когда посадил печень».
Запах кофе был почти как настоящий, вот только вкусовые рецепторы вернут с небес на землю, сообщив, что это пережаренная, горькая как хина пародия на кофе. Изначально покупать дешёвый коричневый порошок, на котором написано «кофе» — это плохая идея.
«Надо было раньше перевестись на другой факультет. Теперь дело сделано, диплом не поменяешь».
— С твоим характером тебе только в патологоанатомы идти! — Наташа крикнула ему в сердцах.
Губы Александра растянулись в ехидную ухмылку.
«А почему бы и нет»?
Когда Александр подал документы на поступление в интернатуру, он встретил Константинова — преподавателя с кафедры госпитальной хирургии.
Какой по-вашему главный инструмент хирурга? Скальпель? Нет, не скальпель. Это руки. Недаром в самом слове «хирург» есть греческое слово «хирос» — рука, что и значило, что хирург в первую очередь работает руками. Потому любая невозможность работать руками была катастрофой.
Однажды у Константинова стали болеть суставы пальцев. Боль в руках для хирурга, всё равно что першение в горле для певца — ничего хорошего. Но тогда он решил, что просто перегрузил руки и выпил обезболивающее.
Боль не проходила, и что было ещё хуже — она становилась всё сильнее, а суставы опухли и стали горячими на ощупь. Константинов не был дураком и прекрасно знал, какому заболеванию принадлежат эти симптомы, и от этого ещё меньше хотелось идти к ревматологу. Он горстями глотал обезболивающие, и продолжал оперировать, хотя коллеги начали замечать, что у него дрожат руки и плохо сгибаются пальцы, а один раз он чуть не уронил скальпель прямо в раскрытую брюшную полость.
Характерна симметричность поражения суставов. Обычно скованность отмечается утром после пробуждения и продолжается более 60 мин, но может также наблюдаться и после длительного состояния покоя (так называемый «феномен геля»). Поражённые суставы становятся болезненными, с гиперемией, отёком и повышенной температурой тканей над суставами, и ограниченной подвижностью.
— Давай, иди к врачу, пока кого-нибудь реально не зарезал! — сказал заведующий.
И в ходе обследования подтвердился приговор — ревматоидный артрит.
Ревматоидный артрит (РА) — хроническое системное аутоиммунное заболевание, поражающее прежде всего суставы. Характерно воспаление симметричных периферических суставов (например, суставов запястья, пястно-фаланговых суставов), приводящее к прогрессирующей деструкции суставных структур; при этом также наблюдаются признаки системного поражения.
Калечащее и неизлечимое заболевание, означавшее конец его хирургической карьере. Если обслуживать себя он ещё мог, хотя и с горем пополам, то оперировать — уже никогда. Константинов уволился из отделения и стал глушить горе алкоголем. Так бы он и спился, если бы декан Беляев не навестил его.
— Ага, я перед кураторами выплясывал, чтобы позволили хотя бы швы наложить! Я из ночных дежурств не вылезал и практически жил в отделении! И всё псу под хвост! Теперь я могу только в поликлинике чирьи вырезать. Хотя какие там чирьи, я этими руками не могу толком даже причесать свои патлы!
— А я к тебе не просто так пришёл. У меня к тебе дело, — Беляев присел на стул, брезгливо поморщился от запаха перегара и спёртого воздуха.
— Какое?
— Мне нужен преподаватель на кафедру по хирургии.
— Перед этими молокососами корячиться?
— Смотрите как мы заговорили. Сначала «перед кураторами выплясывал», а сейчас «перед молокососами корячиться»! — насмешливо сказал Беляев, — потому и хочу взять тебя на работу, чтобы никому не надо было у кого-то отсасывать. Мне эти кандидаты медицинских наук, которые ни разу даже чирей не вырезали, как ты сказал, уже поперёк горла стоят. А тебе есть чему поучить студентов… и интернов тоже.
— Но лаборантом работать… после хирурга.
— Ну не на завод же ты пойдёшь! А так защитишь кандидатскую — получишь звание доцента. Вполне почётно. Значит так, бухать — завязываешь, метотрексат или что там ревматолог назначил — пьёшь, и в понедельник с документами топаешь в отдел кадров.
— Посреди учебного года?
— А почему бы и нет? Но даже без студентов там полно работы, так что скучать точно не придётся.
Не от хорошей жизни Леонид пошёл преподавать на кафедру. Потому студенты точно знали, когда у него болят суставы, а когда нет. Когда суставы не болели, он был в благодушном настроении и мог даже пару минут поболтать на отвлечённую тему. Но если менялась погода или что-то ещё провоцировало обострение, то спасайся кто может. Утром Леонид едва не кричал в голос, разрабатывая больные суставы, а потом, прихрамывая, шёл на работу.
— Куда отправил документы?
Обычно Александр наслаждался выражением недоумения на лицах сокурсников, когда он с апломбом отвечал: «На патологоанатома!» Не того ведь ожидали от лучшего студента курса, верно? Думали, что он пойдёт на окулиста, хирурга или ещё какую престижную специальность.
Перед Константиновым стало неловко. Преподаватель всегда неплохо к нему относился и не хотелось бы разочаровывать.
— На патологоанатома, — ответил Александр, опустив глаза.
— Что так? — Константинов лишь наклонил голову набок.
— Да, я зря занимал бюджетное место, на которое мог пойти другой человек, который по-настоящему любил бы медицину. Но я не хочу сидеть за студенческой скамьёй, пока остальные вовсю работают, женятся, заводят детей.
— А на кафедру преподавать?
— Так всё равно интернатура нужна, — Александр развёл руками.
— Тоже верно. Патанатомия тоже полезная специальность. Удачи во всех начинаниях!
Доцент кафедры патанатомии курил на улице, щурясь от сигаретного дыма. Пара уже закончилась, а интерны ещё не пришли на собрание. Здешний морг был довольно замкнутым миром, который неохотно пускал внутрь новых людей и не без причин. Мы тебе сертификат дадим и даже с учёбой особо мурыжить не будем, но тебя тут никто не ждёт — такова негласная политика. Так и было — Нефедов номинально проводил экзамены, и новый патологоанатомом отправлялся на вольные хлеба, так как в областной больнице не было ставок.
Интернов на кафедре всегда было мало, чему Нефедов не мог не радоваться, — у него, как у доцента, работы всегда было выше крыши. С каждым годом студентов становилось больше, а качество знаний — хуже. Сами выпускники не стремились сюда — больно уж специфичная специальность, чтобы быть уверенным в трудоустройстве. Потому по отделению не шастали толпы интернов, как в гинекологии или хирургии. Почему-то они были уверены, что там они будут зарабатывать кучу денег, не напрягаясь, хотя даже снег грести приходится ой как напрягаясь.
К моргу направлялись трое интернов. Крепкого парня и девушку с обручальным кольцом он отмёл сразу: «Один будет на скорой помощи мотаться, а другая уйдёт в декретный отпуск, если она уже не беременна. А вот куда спровадить зубрилу, который как раз и поступил на бюджетное место — тот ещё вопрос. Ладно, и с ним что-нибудь придумаем».
— Вы взрослые люди и у вас может быть своя жизненная ситуация. Потому я не настаиваю на том, чтобы каждый день сидели здесь от звонка до звонка. Главное — вовремя пишите рефераты и сдавайте зачёты.
«Обычно на других кафедрах не позволяют таких вольностей! Почему тут такой либерализм?!» — удивился Литвинов, но вовремя прикусил язык. Нефедов не был похож на добряка, которого можно было безопасно доставать вопросами.
ГЛАВА 2
Я патологоанатом, я беру работу на дом
И лежат друг с другом рядом упакованы в мешки.
Ломтик докторской колбаски, чей-то череп, чьи-то глазки
Огурцы своей закваски и фрагмент прямой кишки.
Я патологоанатом, если вам чего-то надо,
Приходите будем рады и расскажем все, как есть,
С кем вы жили, что вы пили, отчего вы опочили,
Что такого совершили, что теперь лежите здесь.
Я патологоанатом, пропитался трупным ядом,
Мне давно жениться надо, да с соседями беда,
Вот вчера сосед Анискин думал, что украл сосиску,
Но поскольку пьян был свински, то совсем не угадал.
Я патологоанатом с очень маленькой зарплатой,
Вечно денег маловато — я от этого устал.
Мне сосед сказал: «Раз надо, ты бери работу на дом,
Ресторан откроем рядом, под названьем «Каннибал».
Я патологоанатом, я беру работу на дом
И лежат друг с другом рядом упакованы в мешки.
Полсырка и три мениска, небольшой пучок редиски,
Два межпозвоночных диска и с печёнкой пирожки.
Артур Беркут — Я патологоанатом.
— Пройдёмте со мной в ординаторскую, чтобы я представил вас врачам.
Патанатомия, как и любое больничное подразделение, делилось на непосредственно рабочие помещения, где собственно и производили вскрытия или обрабатывали ткани для гистологии, и на подсобные помещения для медперсонала. Так что никто не ест пирожки в мертвецкой, вопреки всем слухам. В ординаторской тоже ничего не указывало на то, что она находится в патанатомии — расположенные вдоль стен рабочие столы с компьютерами, книжные шкафы со стопками книг и папками, диван, на котором вольготно разлёгся молодой доктор, читая толстенный талмуд.
— Добрый день, доктор Щербаков, это интерн Александр Литвинов.
Нефедов бросил из-за спины Александра ледяной взгляд — не надо на меня так смотреть, это обязанность кафедры учить интернов. Грозный заведующий патанатомии уставился на новичка.
Роман Щербаков был тёмной лошадкой. Именно ему больница обязана отсутствием свободных ставок — заведующий попросту отказывался брать новых сотрудников.
— Вас что-то не устраивает в работе отделения? — спрашивал Роман, — раз вы считаете, что нам нужны дополнительные руки?
Главврач был вынужден признать, что уровень работы патанатомии на высоте. На работу не опаздывали и не приходили нетрезвыми. Срочные заключения делали вовремя. Если не срочные, то не тянули кота за кишки. Документация велась педантично. Вот бы в других отделениях был бы такой порядок, — вздыхал главврач и думал, что черт с ними, этими ставками. Кроме того, загадочный заведующий патанатомии вызывал у него страх, и потому он предпочитал не раздражать его.
— А ты, случайно, не тот самый студент, который воткнул карандаш в щёку одногруппника?
Александр вздохнул — он надеялся, что про этот случай забыли, но не тут-то было — у Романа отличная память.
На третьем курсе студенты готовились к очередному коллоквиуму по патанатомии.
— Давай, Лёша, посмотри сюда и скажи, какой это препарат, — Александр поставил стёклышко под линзу.
Лёша оторвался от каракулей в альбоме и взглянул в объектив.
— Канальцевый некроз? — радостно воскликнул он.
Повисла зловещая тишина, Александр, не сказав ни слова, хватает фиолетовый карандаш и втыкает в щёку.
— Ты издеваешься, что ли?! Сколько можно вдалбливать в твою тупую башку! Я тебе самый лёгкий препарат поставил, не представляю, как можно перепутать жировую эмболию лёгких и канальцевый некроз!!!
— Я тебя урою, сука!!! — взвыл Лёша, выхватывая нож. Спрашивается, зачем на патане студенту-медику нож? Карандаши точить! Наверно.
В предстоящее смертоубийство вмешался проходивший мимо Роман, который разнял буйных молодцев.
— Что? Серьёзно? — молодой врач аж приподнялся на локтях.
— Он препараты перепутал, а я вспылил, — Литвинов нехотя признался.
— Мне нравится этот интерн! Такая страсть к науке, не у каждого встретишь…
— Воронцов, какого хуя ты тут разлёгся?! Я один работать буду?!
В ординаторскую вихрем ворвался кудрявый очкарик с перекошенным от злобы лицом.
— И незачем так орать! Умирает там кто-то? — названный выше Воронцов не спеша поднялся с дивана.
— Ты идиот или как?! Там больной лежит на операции с раскроенным пузом и ждёт гистологию! Так что быстро пиздуй в лабораторию!
«Дурдом какой-то», — подумал Александр, тем временем Воронцов положил руку с наманикюренными пальчиками на его плечо и пожал его.
— Дементьев, тут новенького привели, симпатичный малый, между прочим, а ты заставляешь вести себя грубо.
— Подумаешь, интерн! Подождёт! Давай, шевели булками!
Когда двое молодых патологоанатомов покинули ординаторскую, наконец-то воцарилась тишина.
— Итак, — начал Роман, — почему ты решил выбрать эту специальность?
Если спросить у первокурсников, какими докторами они хотят стать, никто из них в здравом уме не ответит, что хочет стать патологоанатомом. Одна из причин — дуализм противоположностей, желания работать в медицине и идиосинкразия к больным. Ещё один резон — интерес к патологической анатомии. Что вчерашний школьник мог знать о ней? Да кроме пары анекдотов и одной смешной песенки — ничего. Да и во время учёбы возможность познакомиться с патанатомией появится только на третьем курсе, до которого ещё дожить надо. Хотя ничего не мешает возникнуть интересу ещё во время гистологии — ведь и там и там есть микроскопические препараты. Только на гистологии изучают здоровые ткани, как должно быть в идеале, а на патанатомии — патологически изменённые, да простят меня великие филологи за невольную тавтологию.
— Ах, если бы он был зефирным человечком
Он бы просто вытащил червоточину
И заполнил пустоту зефиром
И он бы стал парить в зефирном мире…
Так уж наслоилась акустика старого здания и было слышно, как молодая девушка напевает песню. Это было а капелла глубоким контральто, простая импровизация, но даже сейчас чувствовалось что-то зловещее в песне про глупых зефирных человечков. Невозможно влюбиться в человека, услышав только его голос. Вот сейчас зайдёт и окажется, что это просто невзрачная девушка с красивым голосом и…
В ординаторскую вошла молодая девушка. У неё яркая внешность, привлекающая взгляд, которую не скрывал даже хиджаб: смуглая золотистая кожа, большие голубые глаза, нос с горбинкой, пухлые губы. Она чем-то напоминала кинозвезду из турецких сериалов, по которым все девушки стали сходить с ума, даже Наташа следила за всеми перипетиями в дворце султана Сулеймана и Хюррем. Она вытащила из сумки историю болезни и положила её на стол, затем без приглашения села на диван, из чего можно было сделать вывод, что она здесь уже не первый раз. Из неоткуда появился лаборант Лаврентьев и тут же переписал данные с истории в журнал регистрации.
— Добрый день, Чаглар.
— Добрый день, доктор Щербаков.
— Опять посевы, — проворчал лаборант, читая диагноз.
— Может и не пневмония вовсе, кто знает? — язвит врач.
— Да с вашим отделением может быть что угодно.
Чаглар вытащила из шкафа халат и накинула на плечи. Заведующий, ординатор и интерн направились в мертвецкую. Мертвецкая представляла собой помещение с высокими потолками, стенами, покрытыми кафельной плиткой и гранитными столами, на одном из которых лежал труп. Санитар в плотном прорезиненном фартуке и толстых перчатках, натянутых поверх рукавов, ждал их.
— Приступай, Кочетов, — распорядился Роман.
Твёрдая «подушка» в клеёнчатой наволочке лежала под столом. Кочетов поднял её и положил под шею трупа с таким расчётом, чтобы было удобнее вскрывать черепную коробку. Покойник был лысым, что облегчало задачу. Стараясь вести скальпель плавно, Кочетов сделал на голове трупа длинный разрез — от правого уха к левому. Вышло неплохо. Пока Кочетов осматривал взятую со стола с инструментами рамочную пилу, похожую на обычную ножовку, Чумаков подготовил поле: натянул кожу на лицо и затылок. Кочетов зафиксировал голову трупа левой рукой, а правой стал пилить — очень осторожно, даже почтительно, стараясь не повредить мозг. Слишком ретивый пильщик мог сорвать крышку черепа вместе с содержимым.
Распил получился образцовым. Отложив пилу, Кочетов взял долото, вставил его в распил и покачал. Раздался негромкий хруст. Чумаков подал молоток. Кочетов переместил долото туда, где щель была уже, и коротко, но сильно стукнул по нему молотком. Снова захрустело.
Молоток был не простой, а анатомический. Небольшой, цельнометаллический, хромированный. Внизу рукоять заканчивалась крючком, предназначенным для окончательного вскрытия черепной коробки. Как только Кочетов вставил крюк в щель, Чумаков взял труп за руки и налёг на него всем телом, чтобы покойник не свалился со стола. Кочетов нажал на молоток. На сей раз раздался не хруст, а громкий звук, прозвучавший в тишине, словно выстрел. Свод черепа упал на стол, сверху вывалился мозг.
Кочетов взял в правую руку «мозговой» нож — обоюдоострый, с длинным плоским и закруглённым на конце лезвием, — затем схватил мозг левой рукой, потянул его и перерезал черепные нервы.
С мозгом и ножом в руках Кочетов перешёл к малому столу, предназначенному для работы с органами. Положив мозг на стол, Кочетов перерезал ножом мозолистое тело, соединяющее оба полушария, и мозг распался на две половины.
— Чувствую я, что здесь мы что-то найдём! — сказал Кочетов и принялся нарезать мозг тонкими пластинками. Каждый срез внимательно осматривался всей компанией до тех пор, пока в левой височной доле не обнаружились признаки кровоизлияния. Обширного, явно ставшего причиной смерти.
Чумаков приподнял труп за плечи, давая Кочетову возможность переложить «подушку» под спину так, чтобы покойник расправил плечи и слегка выгнулся вперёд. В таком положении удобнее делать вскрытие и извлекать органы.
Кочетов снова взял в руки скальпель и разрезал кожу от кадыка до лобка. На пару с Чумаковым они завернули кожу книзу — на профессиональном жаргоне это называлось «снять куртку». Настал черед другой, ножевой, пилы. Кочетов аккуратно пилил ребра, вырезая грудину, а закончив, уступил место Чумакову. Тот довольно быстро извлёк внутренние органы и выложил их на столе рядом с мозгом. Ординатор, когда начали вскрывать почки, отошла от стола на расстояние.
— Если там кисты, они сильно брызгаются, — пояснила она.
Проверку на профпригодность Литвинов сдал на отлично — он не выказал ни малейших признаков падения давления, даже наоборот, комментировал происходящее.
— Всем спасибо, — сказал Щербаков, — Литвинов, возьми методичку по вскрытию. Завтра, если будет не сильно загружено, будешь учиться тому, что умеет Кочетов.
— Зачем это нужно?
— Потому что вдруг Кочетов уйдёт в запой…
— Эй, я не пью, у меня вообще-то язва желудка, — возмутился санитар.
— …или сляжет в больницу с язвой, а тебе привезут умершего мусульманина, и его безутешная родня будет требовать немедленно сделать вскрытие, чтобы похоронить его как можно быстрее. И да, родня будет настроена очень агрессивно, и, если посмеешь вякнуть, что это не твои обязанности, последствия могут быть очень печальными.
— Хорошо, с меня не убудет, если я научусь делать вскрытие.
Врачи отправились в ординаторскую. Доктор сняла халат и стала ждать, когда выпишут справку о смерти.
— Как тебя зовут? — спросил Литвинов.
— Меня зовут Асель Чаглар. Асель значит «сладкая, медовая»
— Мне нравится это имя.
Она смеётся. От улыбки Асель желудок Александра сделал сальто.
— Пытаешься к ней подкатить? Красивая баба, но не про твою честь! — ухмыльнулся Воронцов.
— С чего ты решил, что я собираюсь к ней подкатить? Может, я хочу с ней подружиться!
— Между дружбой мужчины и женщины постоянно что-то встаёт! — захихикал врач.
Литвинов закатил глаза.
ГЛАВА 3
В личной жизни Литвинов не монашествовал — не отвергал притязаний, но и расставался без сожаления. Хорош собой, воспитан, обходителен в обращении, правда, при близком общении становился известен его буйный нрав.
— Литвинов, почему мне приходится выплясывать перед чиками, а ты ничего не делаешь, и они вьются вокруг тебя? — негодовал Лёша.
Александр лишь тяжко вздыхает. Ну и как ему объяснить, что есть принципиальная разница между тем, когда оказывают знаки внимания, чтобы сделать приятно, и когда оказывают знаки внимания, чтобы, пардон, перепихнуться? Что мало кому нравится, когда считают тупой тёлкой, которую надо закадрить? Может кто-то и считает приемлемым, он не будет говорить за всех.
Самыми трудными были отношения с Наташей.
Они начались с вражды. Он считал её избалованной выскочкой, она его — высокомерным засранцем. Александр и Наташа постоянно обменивались колкостями, стоило им увидеться. Друзья постоянно посмеивались, мол, от ненависти до любви сами знаете сколько. Так и вышло: под маской гламурной кисы Литвинов разглядел острый ум и сильный характер. Так они стали встречаться. Но всё пошло по…
— Ты меня не любишь!
— Я люблю тебя, — и добавил честно, — как могу.
— Вот именно, что у тебя извращённые понятия о любви! Ты комплименты говоришь, подарки даришь, бабские глупости выслушиваешь, но при этом твоё сердце бьётся ровно!
— Наташа, ты при первой встрече верно отметила, что я высокомерный засранец. Чего сейчас тебе неймётся?
— Я думала… думала, что ты не такой, — ответила Наташа, плача.
Литвинов лишь закрыл глаза рукой, чувствуя вскипающий гнев. Терпение не было его добродетелью.
— Ты меня не любишь… Ты никого не любишь!
— Только не начинай снова…
— Ты навороченный робот, притворяющийся человеком! Знаешь, когда улыбнуться, когда съязвить, а когда и заплакать! Вот не чувствуешь, ты имитируешь чувства!
Литвинов зашипел — слова больно жалили. Эта сучка с волосами цвета жевательной резинки знала куда целиться.
— Пошла вон!
— Правда глаза колет?
— Наташа, я женщин не бью, но для тебя могу сделать исключение.
Наташа тут же начала собираться. На пороге она крикнула:
— С твоим характером тебе только в патологоанатомы идти!
Гнев-то был самый что ни на есть настоящий. Багровая пульсирующая опухоль, вытесняющая любые чувства, в том числе и благоразумие. Наташа права — это единственная подлинная эмоция, которую он способен выдать. Наглая сучка, зачем он вообще с ней связался!
То, что патанатомия — отделение ничуть не спокойное, как может показаться, пришлось убедиться уже очень скоро.
— Отдайте нам тело!!! — вопила родственница в ординаторской.
— Не отдадим, — спокойно ответил Роман.
— Да как вы смеете?! Да я нас вас в суд…
— Решение о том, будут ли вскрывать тело или нет, принимает начальство больницы, где скончался пациент, — вклинился заведующий, — мы только исполняем распоряжение.
— Да пока я по начальствам бегать буду, вы тем временем распотрошите его!
— Мы не потрошим, а делаем вскрытие. И мы не станем это делать без истории болезни с подписью начмеда. Лучше бы вы шли к нему на поклон, пока он не успел отправить историю, иначе нам точно придётся вскрывать.
Роман выглядел невозмутимым — видимо, он уже привык к подобным ситуациям.
— А ты думал, что здесь мёдом намазано?
— Если тут и намазано, то разве что формалином, — неловко пошутил Александр.
— Отчасти их можно понять — представь себе, что человека, которого ты любил, потрошат как курёнка.
Литвинов, тем не менее, не хотелось сочувствовать той тётке. Она принадлежит к тому типу людей, которым все должны. А тем, кто не спешит стелиться перед ними — указать, что они должны.
— А разве нет возможности забрать тело под расписку?
— Разумеется, такая возможность существует, но это палка о двух концах.
— И в чем проблема?
— Представь себе, собирается безутешная родня на похоронах. От принятого на грудь развязываются языки, и начинаются леденящие кровь рассказы, как врачи-палачи их близких сгубили. А родственники слушают и становятся всё мрачнее и мрачнее. Припоминают и кривую рожу санитарки, и нерасторопность медсестры и то, что врач никогда дольше пяти минут у койки не задерживался. Сомнений нет — он мог бы жить и жить, но халатность врачей свела его в могилу. Они бегут в больницу, а там главврач говорит, что одним из пунктов расписки является отсутствие претензий к лечению и действиям медперсонала. Тогда они идут в прокуратуру и — та-дам, чтобы доказать преступные действия, нужна эксгумация трупа. Происходит то, чего изначально не хотели — попрание останков усопшего.