Было... Не было... Не будет...

…И неслучайных совпадений

понять наивный смысл.

(«Три ручья соплей»)

Было, не было, не будет…

*****

С большой неохотой, через не могу, Сергей собирался на дачу. Всё, что мало-мальски напоминало о ней, вызывало раздражение и стыд: сумка с вещами, прогноз погоды, необходимость заправиться бензином и тысячи других мелочей, которые за полгода его владения шестью сотками стали обыденными, даже приятными. Но не в этот раз. Не сегодня.

Сегодня с утра у него в голове засела битловская Can’t Buy Me Love. По бесконечной спирали, словно пытка, как приговор, крутились слова про любовь, которую нельзя купить. Не купить, не выпросить, не с требовать.

По весне, изначально глупая и эгоистичная идея поразить Татьяну своим трудолюбием, из кожи вылезти, а доказать, что он не хуже её мужа разбирается в некоторых вопросах благоустройства дачного хозяйства, что другим языком означает — зря ты не вышла за меня замуж, — привела к отвратительной ситуации осенью. Таня, осмотрев новую времянку, поняла всё правильно и… попросила отвезти обратно в город. Сергей слетел с катушек. Любовь, больная безнадежностью, позволила ему обвинять, проклинать, угрожать, грубо топтать что-то нежное и хрупкое, ещё светившееся в глазах Татьяны до самого окончания безобразной сцены. Да, это аффект. Но…

Короче, желания ехать не было, а было желание лечь и задавить битлов подушкой.

Наконец, Сергей вышел из дома и, не смотря на осеннюю прохладную погоду, не стал дожидаться трамвая, а неспешно пошёл до паркинга пешком:

«Ла-лала-ла лала-ла… Опять привязалась. Как только переберешь хорошим, так от него становится тошно. Вон, этому тоже…»

Впереди шёл гражданин. Его движение носило циклический характер: наклон вперёд, несколько размашистых шагов по скользким листьям, остановка, поиск равновесия, снова наклон… Гражданину с утра было плохо.

Сергей обогнал его, когда услышал вслед характерный голос:

— Мужик, дай закурить.

— В детстве бросил.

— А на пузырь добавить?..

— Да пошёл ты… — посоветовал Сергей, не останавливаясь.

«Дерьмо… И в придачу может быть тупым тунеядцем, неисправимым бабником, не вылезать из тюрем — и найдётся таки женщина, которая будет такого любить. Страдать будет, а не бросит. Почему? Или. Можно быть положительным, как анод — а женщина не любит. Почему пазл взаимности то складывается, то не складывается? И без видимых причин. Народная мудрость говорит о стечении обстоятельств, другой вариант — так карта легла. А если вспомнить о бронзовом«Любовь зла…», то вообще получается, что сам человек ни причём. Кто же всё решает за нас, кто так развлекается, бросая на чаши весов аргументы «за» и факты «против». Какой заветной комбинацией из слов и поступков открывается этот мудрёный кодовый замок?

Не рассуждай, а методы, методы давай!.. Пожалуйста. Известные примеры показывают, что не плохие результаты приносит метод случайной выборки из большого массива претенденток. Высока вероятность успеха и у … — Нытьё перешло в отчаянный сарказм. — Фу-у. Похабщина какая.

И всё же. С чего у меня снесло крышу? Наши отношения давно топчутся на одном месте. Разве за сорок, без малого, лет это впервые, когда Татьяна соглашается на мои самые двусмысленные, рискованные для её брака, предложения встретиться, приятно провести время, расслабится и при этом, решительно, пресекает любые, самые робкие, попытки стать чуточку ближе? В том и странность, что так происходит всегда. И выходит, что я до сих пор не знаю, не понимаю Татьяну, её чувства, мотивы поступков, которые считаю несправедливыми в отношении себя. И продолжаю, продолжаю делать ошибки. Наш пазл никакне может сложиться во что-либо путное, и уже не сложится. Маленькие фрагментики, потерянные мною, не восстановить…» — Сергей злился на судьбу, во всём винил себя и оправдывал Татьяну.

Так рассуждая о грустном и наболевшем, он, как всегда, пришёл к одному единственному выводу: «Несправедливо, противоестественно, что мы не вместе. Почему нарушен правильный порядок течения жизни? Кто и когда бросил камушек, разделивший ручеёк надвое? Как объединить две реки? А может просто убрать камень?»

Эта была последняя возможность в отпуске съездить на дачу и закрыть сезон. Осень давно перепрыгнула рубеж «золотой» и встретила Сергея на просёлке караулом из вечнозелёных ёлок, с обрубленными до середины стволов предприимчивыми дачниками, ветками, да из разнокалиберного голого безобразия, которого и лесом то назвать трудно. Дорога в конец была разбита, полна луж неизвестной глубины, но пустынна: ни одной машины не встретилось ни в попутном направлении, ни навстречу. Сергей ехал во всю ширину дороги, мотаясь от края до края, лишь бы сохранить подвеску.

«Справа, кажется, ровнее. Поворот этот ещё…», — успел он подумать, когда прямо перед капотом возникла тёмная фигура. Резко нажал на тормоз, машина клюнула носом, мгновенно остановилась и заглохла.

Несколько секунд, приходя в себя, Сергей не шевелился. Потом открыл дверь, вышел и медленно, на деревянных ногах, сделал несколько шагов, боясь увидеть страшное зрелище. Однако увиденная им картина была скорее забавной. Машина остановилась в метре от, сидевшей к ней спиной на раскладном стульчике, старушки. Рядом стояла ручная тележка с каким-то барахлом. Бабка была невозмутима и, казалось, что-то жевала. Сергей встал перед ней:

— Бабусь, как Вы? В порядке?

Та подняла глаза и низким тембром произнесла:

— Верея Мистишна я. Что тебе надо?

Сергея уже успокоился, и её ответ развеселил: ему — то ничего не надо, обошлось и ладно, а вот ей… Сергей заметил, что одно из колёсиков бабкиной тележки отсутствует. Очевидно, сломалось и потерялось, и бабка была вынуждена тащить не подъёмную, судя по виду, телегу чуть ли не волоком. Вот и притомилась, села отдохнуть прямо на дороге.

— Я вижу у Вас… Верея Мистишна (Сергей едва вспомнил имя-отчество), авария? Не мудрено. Тележку то Вы нагрузили…

А багаж и впрямь был необычен. В самом низу лежал валун причудливой формы и неопределённого веса. Выше перемотанный верёвкой грубый мешок, весь в заплатах и дырах, в которые лезли то ли дрова, то ли коренья. Сверху, привязанный к ручке, новый полиэтиленовый пакет с надписью «Футбольный клуб Металлург», пузатый от мха, сухой травы и ещё чёрте чего.

Бабка криво улыбнулась:

— Дела… Может подвезёшь, а, милай?

— Конечно, баб… Верея Мистишна. Извините, сам не предложил.

— Главное, исправился… Вот хорошо, а то ни одной машины, а тот на Кашкае… я припомню… — забормотала старуха, полезая на переднее сидение.

Сергей остался один на один с телегой. Как бабка её пёрла?

Наконец, машина тронулась.

— А Вам куда?

— Давай до красного магазина. Там покажу. Недалече.

Машину кидало. Бабку трясло. Но она, мужественно всё переносила и, казалось, спала.

Сергей вернулся к своим мыслям, гоняя по кругу судьбу, Татьяну, любовь… «Не каждую ошибку можно исправить так легко, как в случае с бабкой. Ишь ты, Верея Мистишна… А хорошо бы иметь второй шанс!»

— Ты прав, сынок, — произнесла та во сне.

— Теперь сюда. До дома с красной крышей.

— Красиво живёте, Верея Мистишна!

— Не я, сосед… Ну, добрались. Выгружай телегу. Я к дому, отопру.

Сергей огляделся. Бабкин участок, крайний к лесу, подпирался соседями, канавами, тем же лесом таким странноватым образом, что имел форму, схожей с на каким-то кабалистическим знаком или китайским иероглифом. А может Сергей ошибался: участок был изрядно заросшим. Волочение тяжёлой телеги не слишком располагало к созерцанию, но всё же он заметил обилие папоротника, головки мака (не сезон вроде?), причудливой формы незнакомые растения, с листьями широкими и узкими, сплошными и резными, пучком и веером. Из построек: дом, рубленный, на камнях, и бетонное кольцо колодца, с оцинкованным ведром на цепочке. А электрического столба не было.

Запыхавшись, Сергей ввалил долбанную телегу в сени, сплошь увешанную вениками и гирляндами сушеных плодов, увидел низкую, даже для него, дверь, и наклонившись вошёл, вернее, зацепившись за порог, ввалился сам, как телега, вовнутрь. Он сразу оказался на середине комнаты. Высокий потолок, чисто, по-домашнему уютно. Светло, а лампочек не видно. Тепло, а…а, нет, вон печь.

— Проходи к столу. Отдохни. Чай пить будем.

— С удовольствием, Верея Мистишна!

Она поставила перед Сергеем вазочку на высокой ножке с сушками, варенье в стеклянной розетке, явно поскупилась — три ягодки в сиропе, и кружку из Икеи. Зато чайник был выше всяких похвал. Массивный и изящный одновременно, с начищенной медью боков, весь в гравировке и чеканке, с фигурками на крышке, изображавших танец, не танец. Чайник кипел, стоя на печи, выбрасывал пар из изогнутого носика и из середины динамичной группы, распространял тонкий аромат,…Сергей не понял чего, да и нос был заложен.

Сергей разломил одной рукой сушку, она рассыпалась на три части, крошки сразу в рот, а остальные, поддевая на каждую ягодку из варения, запил чаем. Ему было хорошо, но пора было уходить.

— Спасибо, Верея Мистишна! Я пойду.

Та сидела напротив, крутила в руках пустую чашку.

— Да куда ты, Серёженька, пойдёшь? Сиди. Сейчас чай подействует.

Не успел Сергей удивиться, как исчезло всё: стул, стол, печь, вся комната. Наступила темнота, но страха не было. Почему то он был уверен, что ничего плохого не случиться. Висящий словно в невесомости, он с любопытством вслушивался в бабкин голос:

— Я знаю, ты не боишься. Правильно. Но страх, боль и страдание могут встретиться тебе. Не в будущем, а в прошлом. Я дарю тебе три попытки его изменить и возможно, повторяю, возможно, ты получишь будущее, о котором мечтаешь. Будь осторожен… А теперь, собственно, по делу. Приспичит — к зеркалу подойди, рукой до отражения дотронься. Дальше увидишь. Короче, разберешься — не маленький. Пока! Задержалась я с тобой, а мне ещё владельца того Кашкая навестить надо!

Дальше пошла какая-то абракадабра из звуков и слов, смысл которых Сергей уже не понимал. Потом пропали и они, Сергей же видел только надвинувшейся на него бабкин рот, шевелившиеся губы и бородавку с пучком волос. Он отключился.

Сергей открыл глаза. Машина стояла на пустой просёлочной дороге. По капоту ходила большая и очень важная ворона, шею которой украшало прямоугольное зеркальце на шелковой нитке. Ворона, наклонив голову, смотрела на Сергея. Как — будто убедившись, что с ним всё порядке, она вдруг взмахнула крыльями, снялась и низко полетела за поворот.

«Что это было? Заснул? Обморок? Не к ночи будь сказано, инсульт?» — Сергей терялся в догадках. С его образом жизни и медицинскими показателями всякое было возможным.

— В бессознательном состоянии человеку, кажется, ничего не снится, а я видел сон… Жаль, содержание забыл. Но надать ехать.

Чем ближе к даче, тем на сердце у Сергея становилось тяжелее. Воспоминания таились во всём: в гараже — там Татьяна зацепилась курткой за случайный гвоздь; в пожухлой траве — Женя, понимаете ли, у неё траву косит; в неубранной на столе посуде — сколько драгоценного времени потрачено на еду; в сиротливо стоящих тапочках — «спасибо, подошли».

Зеркало. Сергей вспомнил, как в него смотрелась Татьяна, а он целовал её шею и плечи. И слова: «Не надо, Серёжа, не надо. Не могу я. Посмотри на меня…»

Зеркало. Что-то ещё с ним связано. Сергей подошёл ближе, протянул руку и дотронулся до холодного стекла.

— Да не правой. Левой надо. Правая для женщин, — зазвучал в голове у Сергея знакомый низкий голос. Ох, ё… мать! Так там, на дороге, совсем не сон был!

— Верея Мистишна?

— Кому материться, так мне… Автоматика барахлит, пришлось самой… Всё в силе! Три попытки…

— Да я как-то…

— Не перебивай! Зря я что ли сюда тащилась через… м-да… Слушай лучше, да по внимательнее.

Дальше бабка заговорила, словно лекцию студентам читала:

В пространственно-временном множестве вероятных сценариев выбираем индивидуальный контент резидента с нулевой до базовой точек. Напоминаю, что базовая точка — это дата, например, сегодняшняя, принятия критических решений. Выбранный сценарий фиксируется, архивируется. Далее. Методом реверсивного переложения причинно-следственных условий динамики сценария резидент возвращается к точке выбранной коррекции, с предоставлением прав на изменение. Как следствие пересечения индивидуальных контентов, с последующем расхождением векторов развития, ярко выраженный эффект дежа-вю. При вероятностном достижении базой точки (вероятностном… о, как!) резидент информируется о возможности:

А. вернуть архивную копию сценария

Б. назначить дату новой коррекции

В. оставить отзыв о моей работе.

Последнее… а…а…а-пчхи, — бабка шумно чихнула и гнусаво закончила, — приветствуется!

— Ну, что, оправлять или как?

Сергей задумался. Тайные, глубоко спрятанные, они, тем не менее, существуют, со стыдом и болью всплывают в памяти, рвут душу невозможностью всё исправить. Небольшие эпизоды моей жизни.

Его взгляд упал на тапочки.

— Отправляй!

*****

«Почему в воскресенье, когда есть возможность поваляться в постели подольше, совершенно не спится? Когда, как в другие дни никак не заставить себя встать вовремя. Вот сколько сейчас? — Сергей посмотрел на будильник: стрелки показывали половину одиннадцатого. — Впрочем, пора!» Натянув треники, он, потягиваясь, а делать зарядку было не в его привычках, пошёл на кухню. На столе лежала записка с рекомендациями позавтракать и пообедать за подписью «Мама». Сергей открыл — закрыл холодильник и включил стоящий на нём трёхпрограммник.

— …редаём прогноз погоды. Сегодня 16 февраля в Ленинграде и Ленинградской области ожидается днём -5—7 градусов ниже нуля, снег, местами сильный…

Кроме прогноза погоды и сигналов точного времени слушать, как правило, было нечего. Сергей сделал звук потише. Потом отодвинул занавеску, посмотрел в окно и…и не увидел ни улицы, ни пустыря перед домом, ни карьеров. Синоптики с прогнозом не ошиблись — шёл крупный густой снег. Ветра не было — снег медленно опускался почти вертикально в, кажущуюся с девятого этажа бездонной, пропасть. Сергей полюбовался этой картиной несколько минут, затем поставил чайник на газ. «Пока вскипит, пойду сполоснусь». — Он не любил долго мыться…

Чайник оглушительно свистел на всю квартиру, и Сергей, едва надев трусы, бросился, шлёпая по линолеуму босыми ногами, его гасить: «Вот зараза, всех разбудит. А, собственно, кого всех? Папашу после вчерашнего пушкой не подымишь, а маманя сегодня на работе в своей „Диете“. Ладно, кофейку что ли… Если он есть».

Кофе был. Глядя на пышногрудую и крутобёдрую индийскую красавицу на кофейной банке, Сергей поцокал языком: мой тип. Мысли переключились на девчонок.

«Сегодня к Вовочке их придёт много, а толку… Бесполезняк один. У нас в группе есть парни и повыше, и покрепче, и лицом краше. Себе на уме они, конечно, но ребята не плохие. Шурец и Никола, он же Дядька, вообще клёвые. Викус со Стольником, у них своя компания, но тоже ничего, сдружимся. А Вовочку знаю ещё с первого курса. Странноватый он, на гадости, вроде, не способный, но язык у него — помело. Что ему подарить сегодня? О, есть мешок, новый, с Клиффом Ричардом, ну и…в Купчинский зайду, сувенир куплю. До четырёх успею».

Покончив с завтраком, Сергей вернулся в свою комнату. После двенадцати лет проживания в коммуналке с родителями на десяти квадратных метрах «своя комната» в купчинской брежневке, даже через три года, звучит гордо. Хотя отделка всей «двушки» оставалась ещё от строителей: обои, краска, линолеум, — мебель у Сергея была новая, и в сочетании с современной радиоаппаратурой, плакатами на стенах, книгами, гитарой и другими необходимыми семнадцатилетнему юноше предметами, делала комнату вполне стильной. «По ящику смотреть нечего, пусть отдохнёт. А послушаю — ка я вчерашнюю запись!» Вчера, в субботу, как обычно в 23 15, по радио был ВАШ МАГНИТОФОН. Не записать SLADE было невозможно, и Сергей пополнил свою коллекцию.

Музыка. В далёком-далёком детстве он мальчиком услышал МИШЕЛЬ. Это навсегда определило, что он будет слушать и любить всю жизнь. Потом была ШИЗГАРА, КРИДЕНС и пошло-поехало. Сейчас настало время ДИПАПЛ, ЗЕПЕЛИН, ПИНК ФЛОЙД. Эту музыку открыл для Сергея Шура, Дядька тоже внёс свою лепту — основа дружбы была заложена на старенькой НОТЕ-303.

«Послушать бы всё это на качественном виниле! — вздохнул Сергей. — Пора одеваться. Ох, ёксель-моксель! Что на голове!? «Я достала очень хороший болгарский шампунь…» Длинные волосы Сергея, обычно завивающиеся у самых плеч, сейчас распушились и стали похожи на меховую шапку.

«Мои шансы упали ещё ниже. А так…»

Тёмно-бордовые брюки-клёш, сшитые в ателье на заказ с шириной раструба в 36 сантиметров, светлый нейлоновый бадлон, клетчатый пиджачок — очень даже, появиться в обществе будет не стыдно.

Сергей вышел из парадной. Снегопад, к этому времени уже поутихший, свёл на нет все усилия дворников. Зато обновил белизну зимы, скрыв на сугробах жёлтые отметины друзей человека, а то и самого человека. Сергей настроился на позитивное развитие событий, первое из которых была прогулка до Славы. Остатки когда-то бывшего здесь яблоневого сада образовали аллею, тропинка вдоль которой вела к центру микрорайона — кинотеатру СЛАВА и КУПЧИНСКОМУ универмагу. Идти приятно, недалеко и как-то в стороне от шумной магистрали.

«В кино давно не был. Что тут у нас?» — Сергей подошёл к большому плакату за стеклом фасада кинотеатра. «Единственная», -– прочитал он. — «В ролях… Бумбараш …Елена Проклова? А, «Звонят, откройте дверь!»…Высоцкий! Надо посмотреть. Не сегодня, конечно.…Так-с, а здесь, как всегда — ничего».

Он прошёл мимо забитых до отказа, но скудных по ассортименту, секций радиотоваров, товаров для дома, женской и мужской одежды. В залах маялись одинокие продавцы, а все покупатели… Возле секции женской обуви Сергею пришлось пробираться сквозь огромную толпу, стоящих перед входом, нервно настроенных граждан — там что-то давали. Счастливцы выходили, протискиваясь через оккупированные двери, потные и растрёпанные, держа над головой пару длинных коробок. Толпа завидовала и гудела: две пары в одни руки, хватит — не хватит… «Странно, сегодня же не конец месяца», — подумал Сергей, добравшись, наконец, до сувениров.

С полок и прилавков на него смотрели резные деревянные медведи, стеклянные стаканы и рюмки, расписные кухонные доски и полотенца, кованые подсвечники без свечей, многочисленные термометры и барометры с надписью «Ленинград», различного возраста писающие мальчики и за банной занавеской девочки… Жуть. Как и везде: всего навалом, а купить нечего. «Может быть, настенный календарь? Девушка. Аэрофлот. 1976 год. Неплохо, но боюсь, пока донесу, намокнет. Ну-ка, ну-ка…».

— Извините, а монетницу поближе посмотреть можно?

— Мне витрину открывать надо. Так смотри…

Сердитая продавщица тоже хотела в обувной отдел.

Сергей монетницу купил: солидная металлическая вещь для разных случаев в жизни. Он всунул пятнадцатикопеечную монету в ячейку, «на мороженное», и довольный, почти побежал на встречу с друзьями.

Возле Вовкиной парадной стоял Шура. Его ни с кем не спутаешь. Он походил на грушу, добрую, весёлую и очень умную грушу.

— Здорова! — Круглое лицо расплылось в улыбке, а широкие ноздри короткого носа стали ещё шире. Он протягивал руку.

— Шура, привет! Дядьки нет?…

— Сейчас подгребёт. Вон он!

На белом снеге хорошо выделялась знакомая чёрная шинель, клёши от задницы развивались и путались, на затылке сидел неизменный вязаный «петушок» — Никола шагал широко и уверенно, ещё издали махая Шуре и Сергею. Подошёл. Огромный рост, узкий торс и греческий нос — бабы стонут, только вьёт.

— Шурка! Анатольич!

Теперь они топтались втроём, рассказывая анекдоты и сплёвывая себе под ноги. Дядька курил.

Шура спохватился:

— Никола… Ты взял?.. Сколько?

— Одну… Три семёрки.

— Ага.

— Кого ждём? — Сергей начинал замерзать.

— Викуса со Стольником.

— А может, они уже там?

— Х… их знает. — Материлась молодёжь от души.

Наконец, все собрались.

— Народ, номер квартиры кто-нибудь знает?

— Вот эта дверь. Серж, звони!

— Да, звони. Тебе как раз, а нам низко…

— Ха-ха, зато мне на колени вставать не надо.

Он позвонил.

Дверь открыла молодая девушка. Хорошенькая, невысокого роста. Русые волосы были зачёсаны назад, там сплетались и возвращались в виде косы, прелестно лежащей на правой лямочке светлого сарафанчика из мелкого вельвета. Цветастая блузка в облипочку и туфли-лодочки на стройных ножках. Оч-чень милая девушка. Сергей узнал её. Это Таня Я., учились они вместе, но в неформальной обстановке она показалась Сергею совершенно незнакомой. Таня тоже внимательно и строго рассматривала Сергея. И вдруг улыбнулась, сразу став как-то ближе.

— Я открыла, — сказала она куда-то в квартиру. — Здравствуй, Серёжа.

— Здравствуй!.. Таня.

Парни сзади напирали, галдели:

— А что стоим, не проходим?

— Не сюда что ли?..

— Я сейчас описююсь…

Все ввалились в тесную прихожую. Пихаясь и мешая друг другу, стали раздеваться, пытаясь повесить верхнюю одежду на и так переполненную вешалку.

Татьяна благоразумно ушла на кухню. А оттуда целая вереница девчонок из нашей группы понесла приготовленные блюда в большую комнату для праздничного стола. Общие возгласы: «О!», «Здорово!», «Хоть пожру…» — сопровождали эту процессию.

Большая комната только называлась большой, но всё же, человек пятнадцать разместились вокруг сдвоенных столов, сидя кто на чём: на стульях всех мастей, на доске, положенной на пару табуреток, на диване и его боковинах. Дядька предлагал: «Будем проще, сядем на пол». Мальчики отдельно, девочки отдельно… Чинно, пристойно: «Будьте любезны, соль пожалуйста… Вам салатик?.. Салфеточкой промокните…»

Выпили первую за новорождённого Вовочку, вторую — за родителей, третью — з… за тех, кто в море. Четвёртая пошла… А теперь перерыв! Танцы! Оба-на! Все громко и разом разговаривали, хохотали, шлялись по квартире, как по собственной, благо родители, люди умные, давно предоставили молодёжь самой себе. Вот она, вольница!

Сергей вышел на лестничную площадку. Он не пил, не курил, но хотел участвовать во всех безобразиях. Ему важен был дух единства, дух неразрывной дружеской общности интересов, познавательного любопытства. Он не чувствовал себя, да таковым и не был, лишним в кутившем коллективе. Он уважал друзей, друзья уважали его выбор.

У окна, возле теплой батареи, полукругом стояли: Дядька, Шура, Ольга, Маня, она же Ленка, Викус и Стольник. Разливали уже вторую бутылку портвейна. Все курили, стряхивая пепел в баночку из-под горошка. «Серж, к нам, к нам… Бутербродик?» Базарили ни о чем, пьяными голосами пели под доносившуюся из квартиры музыку. Стольник крутил задницей, изображая танец.

«Не, я лучше чаю с тортиком пойду выпью… Естественная независимость поведения — она дорогого стоит, она многое определяет, она ещё о-го-го…». — Сергей запутался в оценке собственных желаний, когда, проходя мимо маленькой комнаты, мельком посмотрел в её открытую дверь.

Там звучала музыка. Вовочка возился со стопкой пластинок, подносил их к светившему ночнику, выбирал на свой вкус. На диване, вдоль стены узкой комнаты, сидели четыре девушки. За полгода совместной учёбы Сергей приметил этот коллектив подружек, и они к нему относились благосклонно. Лёгкая симпатия, не более. Это были сёстры-двойняшки, Ира и Таня В., Наташа Г. и, впустившая сегодня шумную гоп-компанию, Татьяна. Они рассматривали многочисленные фотографии — Вовочкино хобби — передавали их друг другу, обсуждали и…и иногда поддёргивали свои юбочки к плотно сжатым голым коленкам. До коленок было далеко — в стране пик моды на мини.

Сергей вошёл в комнату.

— Что за фото?

— А это с первого курса. Тебя с нами ещё не было.

— Понятно…

Фотографии его не интересовали, а вот Татьяна… Он устроился возле окна, взял наугад номер «Крокодила» и, прикрываясь им, стал смотреть на Татьяну. До чего она хороша! Нет, тут нечто другое. Как-будто совершенно разные, противоположные пути-дороги, явления, желания сошлись в одной точке. Очевидная неизбежность. Куда идти, что искать? Я уже всё нашёл. Вот она: сидит, наклонилась к подруге, пожимает плечами, улыбается…

Вовочка выбрал пластинку. Зазвучала медленная мелодия.

Песни у людей разные,

А моя одна на века…

И направился к… Татьяне.

«Да этот шустрый веник не равнодушен к ней!» — Сергей уже ревновал.

А тот подошёл и, приглашая, протянул руку.

— Я не хочу! — Татьянин голос прозвучал громко и резко.

Сергей чуть не уронил журнал — характер!

Вовочка, не смущаясь, протянул другую руку, кажется, Ирине и нашёл партнёршу на танец.

Сергея словно кто-то по затылку стукнул: «Что стоишь? Чего ждешь? Всё на свете упустишь. Действуй!.. И прекрати по-идиотски улыбаться». Насчёт последнего Сергей был согласен, а в остальном… Драгоценные мгновения уходили, таяли, пропадали в вечности.

Сергею казалось, что все предметы в комнате подталкивали и подсказывали ему: крокодил с обложки крутил пальцем у виска, стрелки настенных часов вращались с бешеной скоростью, свет ночника что-то семафорил, пол наклонился — иди, иди, иди к Татьяне. Сергей оттолкнулся от подоконника, оставил там кивающего крокодила, увернулся от танцующего Вовочки и встал перед Татьяной, чуть касаясь своей клешиной маленькой туфельки.

Татьяна, не вставая с дивана, пристально, глаза в глаза, смотрела на него, медленно, одну за другой, передавала фотографии подружке.

— Таня… я…

Она поднялась. Фото, словно чёрно-белые листья, посыпались на пол.

— Пойдём, — одними губами произнесла Таня, взяла за руку и увела Сергея подальше от света лампы.

— Сумасшедший, так нельзя. Я же только отказала… и сразу… — Это последнее, что смог воспринять Сергей из окружающего мира.

В нём рухнули какие-то запретные плотины, природные чувственные инстинкты пробудились бурно, мощно, отдавая безумные приказы всему телу, жадно искали и находили страстные ответы. Без слов, на сладком языке сердечного перестука: «Я твоя, ты мой». Боже, или кто за него, спасибо.

Сергей брызгал и брызгал холодную воду на разгорячённое лицо. Помогало слабо. Вода как — будто испарялась. «Это бесполезно». — Он сел на край ванной, прикрыл глаза. Рука нервно крутила очки за одну дужку. — «Что случилось со мной, с нами случилось? Назвать это просто любовью — мало. Просто любить можно, например, солёные огурцы. А тут, целый мир, Вселенная целая, и ты таешь от счастья, общаясь с ней. А как она… Чёрт, задолбали, дятлы, стучат и стучат!»

— Серж, мы уходим. — Вовочка явно выделил слово «мы».

В прихожей он был один, уже одетый.

— Пора. Двенадцатый час.

— А где все? Где… Таня?

— Внизу все. А Татьяну провожаю я.

— Почему ты? — Сергей пыхтел, застёгивая молнию на зимнем ботинке, — Уф-ф, может я, — закончил он, выпрямляясь.

Уже в лифте Вовочка ответил:

— Может ты, может я, может кто-то другой… Я знаю Татьяну лучше тебя…

Сильнейшее чувство, что разговор в лифте уже когда-то происходил, охватило Сергея. Он совершенно точно знает, что не пошёл провожать Татьяну и знает, почему так поступил: «Верно Вовка говорит. Она не может полюбить меня — это была игра». Что дома он будет в полном отчаянии от своей трусости, потому что Вовочка в лифте сказал гадость, за это сразу надо бить в лицо.

Лифт остановился на первом этаже и открыл двери. Внутри два человека уже успели обменяться ударами в лицо и побороться в партере. Теперь они сидели на полу в разных углах лифта, стараясь не встречаться глазами.

— Ладно, Вова, я пойду

— Ладно, Серж, иди… Тебе жить…

Сергей, стараясь не хромать от боли в разбитой коленке, вышел на воздух. Темно и безлюдно было так, будто вокруг не Купчино, а глухая тайга. Только у одинокого фонаря несколько парней играли в снежки, гонялись друг за дружкой, кого-то валяли в снегу, а стайка девушек, смеясь и притоптывая на морозце, смотрела на резвившихся ребят.

— Дядька, блин, за шиворот-то…

— Догони, догони…

— А Стольник в кальсонах!

— Спорим, попаду в форточку!