Богов любимцы

Ясным морозным утром Глеб вышел из дому и направился в лавку, но, свернув на Тверскую, вынужден был остановиться.

Вскинув на плечо острые бердыши, по улице двигался стрелецкий полк.

— Переворот… переворот… — порхало в толпе зевак короткое страшное слово, и слышался в нем перезвон кандалов и вопли истязуемых.

— Господи, и когда ж это только закончится… — тихонько вздохнула, перекрестясь, молодая бабенка в цветастом полушалке.

Полк длинной красной змеей вполз на Торг, и почти одновременно с этим из Успенских ворот выехал верхом боярин в высокой медвежьей шапке.

— Уполномочен вести переговоры от имени царя! Кто ваш начальник?

Вперед выступил высокий русобородый стрелец десяти вершков росту.

— Чего требуете? — спросил боярин.

— Отречения Иоанна!

— И кого вы видите царем Всея Руси?

— Хватит с нас царей! Народ сам выберет достойных людей, которые будут управлять государством от его имени!

— Русь не созрела для народовластия!

— Довольно считать русского мужика ленивым дурнем, который пропадет без батюшки-царя! Авось, не пропадем!

— Вам нужны великие потрясения, нам нужна Великая Русь! Нельзя перенести конец к началу только потому, что вам этого хочется! Не появляются плоды прежде завязи, и всякому овощу — свое время! Народ состоит из людей, и у каждого — своя корысть! Что станется с Русью, ежели каждый начнет тянуть одеяло на себя?! Для процветания государства необходимо, чтобы оно управлялось единой твердой волей!

— Иоанн ужо доуправлялся, что скоро некем будет ему править!

— Против страшной болезни — страшные средства!

— Хорош лекарь! Заболела голова — руби голову, так что ли?

— Если поражен болезнью один член, лучше отсечь его, чем умирать! Иоанн выжег измену раскаленным железом, а не то Русь погибла бы от татарского, ливонского и турецкого нашествия!

— Что ж, и Алексей оказался изменником?

— Алексей не был изменником!

— За что ж убил его Иоанн?

— Царевич задохнулся во время приступа падучей!

— Мы хоть народ и доверчивый, а в такую сказку не верим! Иоанн кровь свою не пощадил, так неужто нас помилует?!

— Слово даю, что, ежели разойдетесь добром, никакого наказания вам не будет!

— А ты покудова не царь! Иоанн-то злопамятен, да и кровь больно любит! Уж он-то своего не упустит!

— Честью клянусь: Иоанн сегодня же подпишет указ о помиловании всех участников бунта!

— Иоанн помилует?! Ох, не смеши, боярин! От его милостей у меня заранее шея болит!

— Не усугубляйте вины неповиновением! Расходитесь!

В рядах стрельцов почувствовалось замешательство.

Лишь немногие стояли твердо на своем, остальные с нерешительным видом поглядывали по сторонам, пытаясь выяснить настроения соседа.

Уловив колебания среди стрельцов, боярин с удвоенным жаром принялся убеждать их в необходимости разойтись, как вдруг на Торг вступили опричники и грозной цепью двинулись на восставших.

— Так помилует Иоанн, говоришь?! — вскричал предводитель стрельцов и, шагнув к боярину, взмахнул саблей.

Царский посланец с рассеченной головой упал на снег, окрашивая его своей кровью.

Стрельцы не сумели организовать оборону, и опричники без труда расправились с восставшими.

Снег покраснел от пролитой крови. Едва ли десятая часть мятежников уцелела, но живые завидовали мертвым…

Глеб, оставшийся безучастным свидетелем событий, покинул площадь лишь после того, как унесены были все трупы, а начавшийся снегопад припорошил застывшую на морозе кровь…

В огромном и потому казавшемся пустынным зале было холодно, и горевший в каминах огонь не согревал, а лишь слегка освещал темное холодное пространство.

Вар и Мир ужинали вдвоем, сидя по разные стороны длинного, как ристалище, стола.

Им прислуживал курчавый темнолицый раб с лиловыми вздувшимися губами, и Мир время от времени украдкой бросал на него любопытные взгляды.

Улучив момент, когда слуга отошел за переменой блюд, Мир, понизив голос, спросил:

— Он нас понимает?

— Да не все ли тебе равно? — усмехнулся Вар.

— Я хотел спросить о нем…

— Разве ты стесняешься присутствия этого стула или стола? Раб — такой же предмет меблировки, с той лишь разницей, что стул, на котором ты сидишь, стоит две тысячи золотых, а жизнь этой черномазой обезьяны не стоит и ломаного гроша…

— А что у него с лицом?

— Люди делятся на господ и рабов. Природа позаботилась о том, чтоб их нельзя было перепутать.

Нахмурившись, Мир стал ковыряться вилкой в своей тарелке, и Вар поймал себя на том, что любуется его красивым, свежим лицом, открытым, ясным взглядом синих глаз и непринужденной, неосознанной грацией движений стройного, хорошо тренированного тела.

— Я думаю, малыш, что настало время стать тебе мужчиной, — произнес Вар, и Мир поднял на него полный простодушного удивления взгляд.

— Ты считаешь, что я еще не стал мужчиной? Посмотри-ка!

И, закатав рукав тонкой батистовой сорочки, юноша хвастливо согнул в локте обнаженную до плеча руку. Под младенчески нежной гладкой кожей вздулись мышцы атлета, и Мир с нескрываемой гордостью взглянул на Вара, ожидая похвалы, и его очень обидело, когда он увидел, что Вар смеется.

— Не сердись, малыш, но пока ты всего лишь очень красивый, совсем не глупый и довольно сильный мальчик, которому пришло время стать настоящим мужчиной, — очень красивым, очень умным и очень сильным.

— И что я должен буду сделать для этого?

— Ночью к тебе придет женщина. Слушайся ее во всем, — Вар встал, и прямой, высокий, мощный, вышел из зала.

Мир поднялся в свою спальню и стал ждать.

В глубине души он очень опасался, что не выдержит предстоящего испытания, никогда не станет мужчиной и навсегда уронит себя во мнении Вара.

Сжигавшее Мира волнение было столь велико, что он даже не заметил, когда и откуда появилась в его спальне высокая красивая женщина, и едва не вскрикнул от изумления, обнаружив, что она одета в полупрозрачные одежды, сквозь которые просвечивали ее полные красивые груди и темный пушок внизу живота. Но в особое изумление и смущение повергло юношу то обстоятельство, что в этой нижней части своего тела она так резко отличалась от него самого.

Ни слова не говоря, женщина взяла его за руку и повлекла за собой, и, памятуя наставление Вара, Мир безропотно последовал за нею.

Когда они вошли в ванную комнату, женщина расстегнула пуговицы на груди юноши, и Мир покорно позволил ей снять с него сорочку, но когда она стала развязывать шитый золотом кушак, поддерживавший его шаровары, он заупрямился и оттолкнул ее руку.

— Ты хочешь мыться в одежде? — услышал он ее грудной насмешливый голос и, повернувшись к ней спиной, торопясь и конфузясь, скинул шаровары на мягкий ковер, устилавший мраморный пол перед возвышением, где стояла огромная ванна из чистого золота, с надписью на неизвестном Миру языке, которую Вар как-то раз перевел ему одним словом: «Обновляйся!»

Чего-то стыдясь и прикрывая низ живота руками, Мир бочком проскользнул мимо женщины и с облегчением спрятался в теплую воду. Женщина сбросила с себя то немногое, что было на ней одето, и тоже погрузилась в ванну, и Мир почувствовал, как напряглось его тело, и непонятный жар, трепет и восторг охватили все его существо.

Женщина взяла в руки кусок ароматного мыла и стала медленно тереть спину юноши, и он увидел совсем близко перед глазами ее нежные, округлые груди и розовые, острые сосцы, и ему захотелось припасть к ним губами, но он не посмел и молча терпел приятную боль и тяжесть внизу живота. Нежные руки скользили по всему его телу, намыливая кожу, и вдруг нескромное прикосновение заставило Мира покраснеть. Он попытался вылезти из ванны, но женщина убрала руку, и Мир позволил ей домыть себя.

Потом она закутала его в мягкую махровую простыню и стала бережно вытирать капли воды с прекрасного тела юноши, и он уже надеялся, что подходят к концу его мучения, когда простыня соскользнула с его плеч, на них легли ласковые женские ладони и нежные женские губы стали скользить вниз по его телу, и Миру захотелось закричать и вырваться, но не было сил пошелохнуться, и он лишь жадно хватал воздух открытым ртом. А губы опускались все ниже, и Мир уже предвидел все, что произойдет потом, и хотел этого, и боялся. Когда напряжение достигло пика, Мир, чувствуя в душе легкое презрение, запустил пальцы в густые волосы женщины и прижал ее лицо к своему животу. Тому, что делали с ним ее губы, ее язык, не было названия. Миру казалось, что он тонет в океане блаженства, волнами поднимавшегося вверх от живота по всему телу. И когда наслаждение стало уже совершенно нестерпимым, он запрокинул лицо к лепному потолку и испусил крик, какой издают во время боя воины, желая прогнать свой страх и напугать противника. И вместе с криком к нему пришло такое полное и глубокое облегчение, какого он не испытывал еще ни разу в жизни; его ноги стали ватными, колени подогнулись, и Мир упал на ковер, думая, что умирает. Но женщина легла рядом и что-то сделала такое, что Мир вновь ощутил и жар, и трепет, и восторг во всем теле, и тогда она заставила его лечь сверху, и Мир впервые постиг настоящую разницу между мужчиной и женщиной, но это не шло ни в какое сравнение с первым разом, и, когда все было кончено, Мир, не испытывая уже ничего, кроме пустоты и скуки, и уже не стыдясь и не конфузясь своей наготы, подобрал с ковра свою одежду и вышел из ванной, небрежно волоча за собою в опущенной руке рубашку и шаровары.

Женщина последовала за ним в опочивальню и, когда Мир лег на постель, легла рядом и стала целовать его красивое тело юного бога, но Мир грубо оттолкнул ее и, повернувшись к ней спиной, сердито буркнул:

— Отстань. Я спать хочу…

Проснувшись утром, он не обнаружил женщины рядом, но, перебирая в памяти подробности минувшей ночи, пришел к выводу, что она ему все же не пригрезилась, и, встав обнаженный перед зеркалом, долго изучал свое отражение. Потом ему стало стыдно, что он так себя разглядывает, и, одеваясь, Мир смущенно пробормотал:

— Значит, вот как это бывает…

И когда он произнес эти слова, ему отчетливо представилась эта женщина, так отчетливо, что он вновь ощутил ее губы на своем теле, и, чувствуя, как краска стыда и удовольствия заливает его лицо, уши и шею, выбежал из спальни…

Мир вошел в обеденную залу и занял свое обычное место за столом, не решаясь встретиться с Варом взглядами. Когда темнокожий раб поставил перед ним блюдо, Мир обрадовался этому, как избавлению, и с преувеличенно заинтересованным видом стал изучать содержимое своей тарелки, надеясь, что Вар ни о чем его не спросит.

— Прими мои поздравления, малыш. Вот ты и стал мужчиной… — с едва заметной усмешкой в голосе произнес Вар.

Мир не знал, куда девать глаза и руки, но, словно не замечая его смущения, Вар спокойно продолжал:

— Если хочешь, она будет приходить к тебе каждую ночь…

— Нет! — поспешно воскликнул Мир и выронил вилку из рук. — Нет! Только не она!

Вар взглянул на юношу с легким удивлением и раздельно произнес:

— Хорошо, малыш. Ты никогда больше ее не увидишь…

Ночь упала на землю внезапно, как смерть или страсть, и вскоре Танаис поняла, что сбилась с дороги.

Еще какое-то время она блуждала в темноте, пытаясь отыскать тропу, но заплуталась окончательно и, остановившись, прислушалась.

Среди множества ночных звуков ее слух различил отдаленное грохотание барабанов, и, пойдя на этот звук, она скоро заметила мелькание огней за стволами деревьев.

Она ускорила шаги и короткое время спустя оказалась на просторной поляне с развалинами древнего храма, со ступеней которого молодой мужчина, чья одежда состояла из лоскутка материи, едва прикрывавшего библейские места, призывал собравшихся возлюбить друг друга.

— Сказано в Писании: «Бог есть Любовь! Пребывающий в любви, в Боге пребывает и Бог пребывает в нем!» Предаваясь любви, вы приближаетесь к Богу! И чем больше число тех, с кем вы предаетесь любви, тем ближе оказываетесь вы к Богу! Не слушайте тех, кто называет это развратом! Не может быть развратом то, что угодно Господу! Совокупляясь, вы служите Богу! Совокупляйтесь! Совокупляясь, вы участвуете в мистическом акте всемирного оплодотворения! Совокупляйтесь! Совокупляясь друг с другом, вы совокупляетесь с Мировым Духом! Совокупляйтесь! Ночь всеобщей любви настала!

Он сорвал с себя лоскут и с криком швырнул его в возбужденную толпу, которая немедленно последовала примеру проповедника.

Взбежав по ступеням храма, голая девица с визгом повисла на жилистой шее оратора и крепко обхватила ногами его поясницу. Пальцы проповедника впились в ее упругие ягодицы, и на глазах у истекающей вожделением толпы они предались необузданной похоти. Спустя минуту их примеру последовали все присутствующие.

Танаис попыталась незаметно покинуть поляну и скрыться в лесу, но ее заметила какая-то голая девица и погналась за ней с криком:

— Возьми меня, красавчик! Я хочу тебя!

Чувствуя, как общее безумие надвигается и на нее, Танаис грубо оттолкнула стонущую красотку в сторону, но девица мертвой хваткой вцепилась ей в ноги, истошным голосом вопя:

— Он оттолкнул меня! Убейте его! Он не наш!

К счастью, на вопли девицы никто не обращал внимания, так как все слишком были поглощены своими собственными занятиями, и, освободившись от цепких объятий красотки, Тананис со всех ног кинулась в лес, но не удержалась и оглянулась напоследок.

— Господи, прости неразумных сих, ибо не ведают, что творят…

Она долго шла по лесу наугад, пока впереди не заблестела в лунном свете поверхность величавой и спокойной реки.

Не раздеваясь, Танаис шагнула в воду и, отдавшись на волю течения, долго плыла на спине, глядя в ночное небо, усыпанное яркими точками звезд.

А когда звезды стали угасать в предчувствии рассвета, она вышла на берег и, простирая руки к небесам, со страстной тоской воскликнула:

— Где ты, Мария?! Я люблю тебя!

Когда Мир появился на гимнаcтической площадке, товарищи по играм приветствовали его громкими возгласами.

— Мир! Ты что-то слишком опоздал сегодня! Не иначе, завел себе подружку и проспал! — беззлобно пошутил высокий красивый юноша с гибким и сильным телом настоящего атлета.

Мир покраснел и ничего не ответил.

— Нет, вы только посмотрите на этот нежный, почти девичий румянец! Кажется, я, что называется, попал пальцем в небо!

Прекратив игры, юноши с интересом уставились на Мира и многозначительно перемигнулись.

— Наконец-то наш девственник стал мужчиной!

— Прекрати, Май, — тихо попросил Мир.

— Он скромен, как и подобает настоящему мужчине! Он не из тех, кто хвастает своими любовными похождениями! Верно, Мир?

— Май, перестань…

— В чем дело, Мир? Подружка не угодила? Или ты не на высоте оказался? Сколько раз ты проявил себя как мужчина?

— Отстань от меня! Какое тебе дело до этого? — крикнул Мир и угрожающе сжал кулаки.

— Он страшен в гневе! Я боюсь! — дурашливо закричал Май и спрятался за спину стоявшего рядом юноши. — Мир, надеюсь, ты сохранишь мне жизнь?

Красный туман медленно поплыл перед глазами Мира, неведомые прежде чувства ненависти и мести с каждым мгновением все сильнее овладевали его душой, и, шагнув вперед, Мир выбросил сжатый кулак в направлении улыбающегося лица Мая.

Неожидавший удара, юноша пошатнулся, но опыт атлета позволил ему удержаться на ногах, и, проворно отскочив в сторону, он изготовился к схватке. На его красивом лице застыли гнев, обида и удивление, но не было и тени страха. Он не раз побеждал Мира в борцовских поединках и был уверен в своем превосходстве.

Но Мир и не думал бороться. Коршуном налетев на противника, он сбил его с ног на песок арены и принялся царапать его, кусать, рвать за волосы, совершенно ослепнув от ярости. Опешившие в первый миг зрители опомнились и бросились разнимать дерущихся, но только с огромным трудом им удалось оттащить обезумевшего Мира от его жертвы.

Май поднялся с посыпанной песком арены, ошеломленно глядя на Мира, и, вытирая струящуюся по лицу кровь, пробормотал:

— Да он просто бешеный… Тебя собака в детстве не кусала?..

И, повернувшись к Миру спиной, он пошел прочь из гимнастического зала, заметно прихрамывая на правую ногу и тщетно пытаясь унять текущую из разбитого носа кровь.

Красный туман в глазах Мира постепенно рассеялся и, прекратив вырываться из рук товарищей, он с сожалением и тоской смотрел вслед уходящему другу. Почему-то ему привиделся лежащий в пыли с разбитым носом малыш, огромный черный пес с обрывком цепи на шее, летящий по улице, почти не касаясь земли толстыми лапами, но где и когда он видел это, Мир не мог вспомнить…

Артакс протиснулся к эшафоту и спросил у стоящего рядом зеваки:

— В чем вина преступника?

— Говорят, книжку какую-то написал…

— Это запрещено?

— Раз казнят, значит, запрещено, — обнаруживая склонность к хитроумным силлогизмам, ответил зевака.

Из ворот Предателей под барабанный бой десяток гвардейцев в блестящих кирасах вывели мужчину в одеянии смертника.

Когда незадачливый автор проходил мимо Артакса к ступеням эшафота, чьи-то сильные руки оторвали его от земли, вскинули на плечо, и в следующий миг голова осужденного запрыгала на спине мчавшегося с невероятной скоростью незнакомца. Прежде чем гвардейцы сообразили, что произошло, и похитителя, и похищенного уже простыл и след.

Когда башни Тауэра скрылись из виду, Артакс остановился, снял плащ и накинул его на плечи спасенного им человека.

— Сэр, даже не знаю, как мне вас благодарить! — растроганно произнес незнакомец.

— Не стоит благодарности, сэр. На моем месте так поступил бы каждый, — скромно потупился Артакс, и, избегая людных улиц, они закоулками добрались до трактира, где Артакс остановился по прибытии в Лондон.

Пока гость ужинал, Артакс растопил камин, и по комнате быстро распространилось приятное тепло.

— Сэр, и за какие провинности отрубают нынче головы в Англии? Хотелось бы быть в курсе, чтоб не угодить на плаху по незнанию…

— Лично меня хотели казнить за образ мыслей…

— Видно, в старой доброй Англии совсем не осталось преступников, если судят уже не за деяние, а за мысль…

— В старой доброй Англии недостатка в преступниках не было, нет и не будет. По крайней мере, до тех пор, пока сохранится существующее общественное устройство.

— Так вы полагаете, что всякое преступление является своего рода протестом личности против несправедливости общества?

— Так или почти так. Из неравенства родится зависть, из зависти — злоба, из злобы — ненависть, из ненависти — преступление. Устраните причину — исчезнут следствия.

— И у вас имеются предложения, как устранить причину?

— Никто не должен иметь преимущества перед другими людьми в силу рождения. Каждый должен трудиться на общее благо, получая равное с другими вознаграждение за труд. Вознаграждение за труд должно быть таким, чтоб накопление излишков, то есть создание богатства, было исключено. Таким образом будет устранено имущественное неравенство, в котором и заключается главный корень всех зол.

— Но кроме имущественного неравенства существует неравенство силы, ума, характера и способностей. Как быть с этим?

— Для телесной силы необходим избыток питания, и одинаковая пища в ограниченных количествах сведет неравенство физических возможностей к нулю. А одинаковое воспитание и образование сведут к нулю способности. Ум, лишенный развития, притупится, характер, приученный к послушанию, сломается, а талант угаснет без применения.

— Что за общество собираетесь вы создать? — с бесстрастным видом спросил Артакс.

— Общество справедливости, — не замечая перемены в отношении собеседника, ответил гость. — Общество, в котором никто не будет иметь больше другого.

— Весьма своеобразное представление о справедливости, — холодно усмехнулся Артакс. — Вы собираетесь уравнять людей в потребностях, но прежде вам придется уравнять их в способностях. Мастер откажется трудиться за вознаграждение, равное вознаграждению лодыря и неумехи.

— В обществе справедливости будет господствовать принцип: «Кто не работает, тот не ест». Уклоняющийся от трудовой повинности будет лишен ежедневной порции пищи, а если это его не образумит, то и жизни. Обществу не нужны бесполезные члены.

— А вам не кажется, что смысл человеческого существования несколько шире, чем польза? И что справедливость не является конечной целью человечества? Что кроме физического труда существует труд ума и души, который не поддается учету и не приносит сиюминутной выгоды?

— Так называемый труд так называемой души есть не что иное, как уловка лентяев, которые, не желая мозолить руки, предпочитают мозолить языки.

— Вы не верите в существование души? — тихо спросил Артакс.

— Объясните на милость, как может существовать то, что не имеет ни формы, ни объема, ни веса, чего нельзя ни увидеть, ни пощупать, ни ощутить каким-либо иным образом, а?

— Так, может, вы и в Бога не верите? — совсем уже тихо спросил Артакс.

— Бога нет. Его выдумали рабовладельцы, чтобы держать в повиновении рабов.

— Да, в выдумке рабовладельцам не откажешь. Больше им, бедным, рабов напугать было нечем… Ну а вы-то какое пугало для своих рабов придумали?

— Во-первых, в обществе справедливости рабов не будет. Во-вторых, никакого пугала сознательным гражданам не потребуется, ибо они будут работать не за страх, а за совесть, во имя торжества справедливости.

— Как это не будет рабов, если нет души? Рабский труд есть труд за вознаграждение, без участия души. Следовательно, в вашем обществе справедливости рабами будут все. И о какой справедливости речь, если Бога нет? Ведь справедливость — это не что иное, как божественное воздаяние. А то, что вы тут лепетали о равном вознаграждении за труд, — это не справедливость. Это глупость.

— Позвольте, сэр!..

— Не позволю! Значит, вы полагаете, что ни души, ни Бога нет, человек рождается для труда, а умерев, превращается в удобрение для почвы?

— Раз нет ни Бога, ни души, значит, нет и загробной жизни, и смерть тела есть смерть окончательная, — убежденно ответил гость.

— Ну и какой же в этом смысл?

— Смысл всякого существования — в нем самом.

— То есть смысл существования человечества заключается в непрерывном самовоспроизводстве? Родился, воспроизвел себе подобного и умер? Помилуйте, но это не стоит хлопот… Всякое существование имеет смысл лишь тогда, когда подчинено какой-то высшей цели. Отказывая человеку в наличии у него души, вы тем самым лишаете его этой высшей цели. Выдуманное вами общество справедливости обречено на вырождение, если, конечно, допустить, что оно вообще возможно.

— Я верю в конечное торжество своих идей! — с пафосом воскликнул собеседник Артакса.

— Это было бы трагедией для человечества. И не только потому, что остановило бы и отбросило назад развитие материальных сил, но, главным образом, потому, что остановило бы и отбросило назад развитие сил духовных.

— Вы полагаете, что в существующем обществе имеется больше возможностей для развития духовных сил? — не скрывая насмешки, спросил гость.

— Существующее общество несовершенно, но оно возникло естественным путем, а не выдумано кем-то от скуки. Оно способно к развитию и самосовершенствованию, и уже поэтому имеет право на существование. А ваша выдумка мертва с момента зачатия, потому что совершенно не учитывает природу человека. Вы хотите всех уравнять в бедности и называете это справедливостью. Но земная справедливость состоит не в том, чтобы все были бедны, а в том, чтобы все были богаты. А высшая справедливость существует только в загробной жизни, которую вы отрицаете. Там каждое деяние, как праведное, так и неправедное, получит свое воздаяние. И не только деяние, но и помысел, и желание, и намерение. И я не завидую вам, когда настанет ваш час…

— Сэр, я считаю неприемлемым дальнейшее пребывание под вашим кровом!

— Не смею удерживать, сэр.

Гость Артакса резко поднялся со стула и вышел из комнаты, громыхнув напоследок дверью.

Артакс подошел к окну и, отодвинув штору, выглянул на улицу.

Едва его гость появился на тротуаре, из темноты выбежали гвардейцы и, подхватив борца за справедливость под локти, утащили в ночь.

— Противоправно судить людей за образ мыслей. Но за некоторые мысли следовало бы ввести смертную казнь, — вслух произнес Артакс, но после краткого раздумья добавил. — Впрочем, смертная казнь — и слишком жестоко, и недостаточно поучительно. Лучшим наказанием за безумные прожекты был бы приговор для их создателей провести остаток жизни в соответствии со своими теориями. Такая мера остудила бы даже самые горячие головы и значительно уменьшила число «благодетелей человечества».

За обедом Вар пристально взглянул на Мира и спросил:

— Говорят, ты недавно повздорил с Маем. Это правда?

— Я не хочу говорить об этом…

— Значит, правда. Из-за чего?

— Я не хочу говорить об этом… — упрямо наклонив голову, повторил Мир.

— Но я хочу говорить об этом, — с ударением произнес Вар. — Он чем-то обидел тебя?

— Нет.

— Именно поэтому ты и накинулся на него с кулаками?

— Да…

— Прекрасно. Мне нравятся люди, которые умеют за себя постоять и никому не дают спуску. Сегодня ты окончательно станешь мужчиной.

— Но разве?.. — начал Мир и, недоговорив, покраснел.

— Существует наслаждение, настолько же превосходящее любовь, насколько любовь превосходит наслаждение от вкусной пищи и хорошего вина. Ты ведь по-прежнему хочешь стать царем?

— Да, — опустив глаза под немигающим взглядом Вара, ответил Мир.

— Царь не должен опускать глаза ни перед кем. Но это между прочим. Для того, чтобы стать царем, ты должен пройти через еще одно испытание.

Вар хлопнул в ладоши, и двое стражников ввели в зал связанного Мая.

Вар встал и подошел к Миру.

— Встань, малыш.

Мир послушно поднялся, и Вар протянул ему кинжал с длинным и тонким лезвием.

— Убей его.

Опрокинув тяжелый стул с высокой резной спинкой, Мир попятился и выставил руку ладонью вперед, словно кинжал в руке Вара угрожал ему, а не Маю.

— Нет… Я не могу…

— В этом нет ничего сложного. Не думай о том, что перед тобой человек. Смотри на него, как на неодушевленный предмет. И поступи с ним как с неодушевленным предметом.

— Я не могу…

— Он оскорбил тебя.

— Я его прощаю.

— Прощают те, кто не смеет мстить. Возьми кинжал.

Мир отрицательно покачал головой и отступил еще на шаг.

— Он гадкий, подлый и злой. Он недостоин жизни. Убей его, — продолжал настаивать Вар ровным тоном.

— Нет. Никогда.

— Взгляни на его лицо. Разве ты не видишь на нем признаков вырождения? Для чего ему жить? Он только даром бременит собою землю. Ну?

— Какой угодно, он имеет столько же прав на существование, как и я!

— Трус!

— Лучше быть трусом, чем убийцей!

— Ты никогда не станешь царем!

— Пусть! — дрожа всем телом от страха и отвращения, со слезами на глазах крикнул Мир.

— Посмотри ему в глаза! Ты видишь?! В них — ненависть и злоба! Он охотно убил бы тебя, если бы только мог!

— Нет! Он не сделает этого так же, как не сделаю этого я!

— Он не человек! Он животное! Разве тебе жаль зверей, которых ты убиваешь на охоте ради собственного развлечения?

— Я больше никогда никого не убью!

— Ты — не мужчина, и никогда им не станешь!

— Мужчина неспособен убить безоружного и связанного!

— Развяжите его! — приказал Вар стражникам и, когда они исполнили приказание, жестом отпустил их, после чего подошел к Маю и протянул кинжал ему.

— Убей его, и получишь свободу.

Май схватил кинжал и набросился на Вара, но тот без труда справился с ним и подтолкнул его к Миру.

— Ну, кто нападет первым? Видишь, Мир, он способен убить, не раздумывая. Поберегись!

Юноши замерли в ожидании, не сводя друг с друга настороженных глаз.

— Возьми нож, Мир! Будь мужчиной! Перережь ему глотку!

Мир нашарил на столе острый нож и опасливо покосился на кинжал в руке Мая.

— Смотри в глаза, малыш! — предостерегающе крикнул Вар. — Любое движение начинается в глазах! Не следи за руками, следи за глазами, иначе умрешь!

Май разжал ладонь, и кинжал со звоном упал к его ногам.

— Я не хочу убивать тебя, Мир.

— Не верь, малыш! — крикнул Вар. — Неужели ты думаешь, что он пощадит тебя, если ты стоишь между ним и его свободой? Как только ты повернешься к нему спиной, он тут же всадит кинжал тебе между лопаток!

— Нет, Мир. Это неправда, — сказал Май и ногой оттолкнул кинжал в сторону.

— Он лжет, малыш! Посмотри на его мышцы! Даже безоружный, он гораздо сильнее тебя! Ему ничего не стоит свернуть твою шею голыми руками!

— Нет, Мир, нет! Простим друг друга и будем как братья! — сказал Май и сделал шаг по направлению к Миру. Его руки протянулись к плечам Мира, и в этот миг Вар крикнул:

— Убей его, пока он не убил тебя!

Голова Мира пошла кругом. Ничего не соображая, он шагнул навстречу Маю и воткнул нож ему в живот.

— Молодец, малыш! — крикнул Вар и рассмеялся.

Обеими руками Май обхватил торчавшую у него из живота рукоять ножа, согнулся и медленно, очень медленно повалился на бок.

— Я хотел… обнять тебя… Мир… — еле слышно прошептал он, и его лицо исказилось мучительной судорогой.

— Прости! — Мир упал на колени и стиснул пальцами окровавленные руки Мая. — Я не хотел! Не умирай! Пожалуйста, не умирай! — жалобно взывал он к другу, тормоша его за плечи и плача.

— Я знаю… ты не хотел… тебя… заставили… — через силу прошептал Май, и в его глазах Мир уловил то же кроткое и печальное выражение, которое уже видел однажды в глазах умирающего оленя. В следующий миг глаза юноши остекленели, и пальцы, судорожно стискивавшие рукоять ножа, разжались.

Мир закрыл ладонью прекрасные кроткие глаза, вытер слезы и поднялся с колен.

— Я убил его, — сказал он, глядя в глаза Вара сухими жесткими глазами. — Ты хотел этого, и я это сделал… Я убил его, и его уже не будет никогда. Только что он был живой, а теперь его нет и не будет никогда… «Никогда» — это очень страшное слово. Самое страшное из всех известных мне слов… Даже «смерть» — не такое страшное слово, как «никогда». «Смерть» — страшное слово только потому, что рядом с ним всегда стоит слово «никогда»… Он мог стать моим братом, но я убил его, и у меня уже никогда не будет брата… Я остался совсем один… Один на один со смертью… Я никогда не прощу тебе этого…

Вар слушал его с презрительной усмешкой и наконец холодно произнес:

— Прекрати истерику, малыш. Да, я заставлял тебя убить его. Но ты мог бы и не делать этого. У человека всегда есть выбор. Он может делать, а может — не делать. Ты — сделал. И никто, кроме тебя, в этом не виноват.

Красный туман поплыл перед глазами Мира, и, схватив валявшийся на полу кинжал, он бросился к Вару, но Вар легким тычком в грудь оттолкнул юношу от себя и рассмеялся злым смехом.

— Аппетит приходит во время еды, да, малыш? Думаешь, что сможешь прирезать меня так же легко, как своего приятеля? А ну, попробуй!

Бросив кинжал, Мир с рычанием схватил стул за спинку и швырнул его в огромное венецианское зеркало. Раздался звон разбитого стекла, и множество блестящих мелких осколков усыпало пол зала. Мир с остервенением принялся топтать их ногами, потом схватил тяжелую каминную кочергу и стал крушить мраморные изваяния, украшавшие зал по всему периметру. Отбитые головы и руки античных богов и богинь с грохотом покатились по паркету.

Миру на глаза попалась великолепная китайская ваза. Он снял ее с постамента и, обеими руками подняв над собой, метнул ее в голову Вара.

Вар, с интересом наблюдавший за побоищем, выставил руку ладонью вперед, и тяжелая ваза, будто прилипнув к его ладони, повисла в воздухе.

— Это очень редкая ваза, малыш, и я просил бы тебя впредь обращаться с ней более бережно. А в целом, мне нравится твое поведение. У тебя есть все задатки для того, чтобы стать царем.

Вар сунул руку в карман куртки, вынул небольшую, очень изящную коробочку слоновой кости и протянул ее Миру.

— Возьми.

— Что это?

— В этой коробочке находятся радость, покой, забвение или смерть, в зависимости от дозы.

Мир осторожно взял коробочку из рук Вара и не без опаски откинул украшенную крупным изумрудом крышечку. Внутри находились твердые белые шарики, и Мир взглянул на Вара с нескрываемым разочарованием.

— Я не обманываю тебя, малыш, — сказал Вар. — Один такой шарик способен подарить блаженство, радость и наслаждение, превосходящие все человеческие представления о счастье. Но все вместе они несут в себе смерть.

Мир закрыл коробочку и, крепко зажав ее в кулаке, вышел из залы.

Поднявшись в свою опочивальню, он высыпал шарики из коробочки на ночной столик и пересчитал. Их было ровно десять.

Мир взял один из них и поднес к глазам.

— Если я проглочу его, во мне будет одна часть смерти и девять частей меня самого, — прошептал он, внимательно разглядывая белую пилюлю. — Если я проглочу еще один, во мне будет две части смерти и восемь частей меня самого… Если я проглочу все шарики, во мне поселится смерть, а меня уже не будет… Но где же буду тогда я сам? От меня ведь останется только оболочка, а внутри будет смерть. А потом разрушится и оболочка… Где тогда будет смерть? Наверное, она переселится в другую оболочку… Но если один шарик способен подарить радость, покой и блаженство, значит, смерть — это высшая радость, высший покой и высшее блаженство.

Мир положил безупречно круглую пилюлю в рот, и, когда она растаяла на языке, он ощутил себя бессмертным Богом. Все земные дела показались ему такими незначительными и мелкими пустяками, убийство Мая показалось такой забавной шуткой, что Мир стал смеяться над собственной глупостью, из-за которой это событие представилось ему таким ужасным, значительным и важным…

Он смеялся до тех пор, пока действие чудесного шарика не прекратилось, и тоска, охватившая его, сделалась еще мучительнее и невыносимее, чем была…

Любовь и Мария сидели в креслах у пылающего камелька и пили свежезаваренный чай. Серая пушистая кошка, свернувшись на коврике клубком, завороженно смотрела в огонь.

— Мама опять задерживается… Иногда мне кажется, что она вообще не помнит о моем существовании… — сердито промолвила Любовь.

— Ты не должна на нее сердиться. Ты должна ей гордиться. Ведь только благодаря ее заботам Феодосия достигла такого процветания.

— Но почему за процветании Феодосии должна расплачиваться я?

— Потому что в этой жизни вообще за все приходится расплачиваться самому. По-моему, тебе пора уже в постель.

— А сказка?

— Ты уже почти взрослая. Пора тебе отвыкать от детских привычек.

— Очень удобный у меня возраст. Одно мне не разрешают потому, что я уже большая, другое — потому, что еще маленькая.

— Что поделаешь, у каждого возраста есть свои маленькие преимущества и свои маленькие неудобства.

— О неудобствах я знаю. Хотелось бы, наконец, услышать о преимуществах. Итак, какими такими таинственными правами я обладаю?

— Существуют права, которыми каждый человек обладает уже с момента рождения, просто в силу того, что он человек. Это право на жизнь, право на безопасность и право на счастье. Когда человек вырастает и начинает познавать окружающий мир, у него возникают новые права — право знать правду, право выражать свои убеждения, право верить и право сомневаться. Все, что мешает человеку осуществлять эти неотъемлемые права, является незаконным.

— А что такое закон?

— Закон — это письменно закрепленный уровень уважения человеческих прав, достигнутый данным обществом. Понятно?

— Не совсем. Что главнее — право или закон?

— Если по первородству, то право. Право возникло вместе с человеком, а закон — вместе с обществом.

— Нельзя ли подробнее?

— Сколько угодно. Человек может делать все, что хочет, но только до тех пор, пока это не нарушает права других людей. К примеру, право человека размахивать кулаками заканчивается там, где начинается нос его соседа. Закон является с одной стороны признанием прав личности обществом, а с другой — их ограничителем. Несоблюдение закона влечет за собой наказание, то есть большее ограничение прав и свобод одной личности по сравнению с правами и свободами других людей.

— Но похоже, что угроза наказания никого особенно не пугает, если все равно находятся люди, нарушающие закон?

— Видишь ли, человек устроен так, что собственные желания имеют для него первостепенное значение. Общество пытается воздействовать на своих членов так, чтоб они приучались обуздывать свои страсти и считаться с желаниями окружающих. Но это не всегда удается, и в любом, самом справедливом и разумном обществе, всегда находятся люди, ради удовлетворения своих страстей готовые на любое преступление.

— Какой же смысл тогда в законе, если его все равно нарушают?

— Закон не только указывает людям границы их прав, но и защищает тех, кто сам защитить себя не в состоянии.

— Почему?

— Потому что люди неравны по силе, уму, богатству, таланту и положению в обществе. Сильный обижает слабого, богатый притесняет бедного, хитрый обманывает простоватого, обладающий властью подавляет рядового гражданина. То есть в силу своего врожденного или благоприобретенного преимущества они нарушают права других людей, этим преимуществом не обладающих. Но поскольку перед Богом все люди равны, и даже самый могущественный из земных владык не выше пред Господом, чем последний нищий, Он всем им даровал равные права, и закон призван следить за тем, чтобы не нарушалось божественное установление. Но поскольку отправление правосудия также совершается людьми, человеческие законы несовершенны и в большинстве случаев принимают сторону сильнейшего.

— Тогда зачем же он нужен и зачем его соблюдать, если он все равно несправедлив?

— Закон возник в силу того, что человек может более полно удовлетворять свои потребности только через сотрудничество с другими людьми. Но в обмен на большую безопасность и благополучие общество требует от своих членов безусловного подчинения своим интересам. Однако человек рождается свободолюбивым, и все, что стесняет его стремление к свободе, ненавистно для него. В борьбе желаний и потребностей личности с желаниями и потребностями общества, сила, а значит, и закон, находятся на стороне общества. Но личность способна формировать и навязывать обществу новые потребности и желания, что влечет за собой изменение закона, и то, что вчера подвергалось осуждению и гонению, завтра может стать одобряемым или, по крайней мере, приемлемым. Границы закона расширяются и вынуждают личность искать новые неосвоенные законом духовные пространства, ибо только там личность может почувствовать себя воистину свободной. И так, шаг за шагом, общество вслед за личностью движется ко все более совершенным и гибким законам. Но как бы ни менялся закон, за ним всегда незримо присутствует некий высший нравственный идеал, который может оставаться неизменным в течение длительного времени. Однако при этом никогда не следует забывать, что даже самый возвышенный нравственный идеал есть не более чем попытка человеческого разума вслепую нащупать установленный Богом миропорядок. Этот миропорядок и есть самая полная и совершенная справедливость, к достижению которой стремится человечество. Но в то же время она не является его конечной целью.

— А какая у человечества конечная цель?

— Выразить в себе образ Божества.

— А пуп не развяжется? — усмехнулась Любовь.

Мария негромко рассмеялась.

— Не должен… Хотя цель, безусловно, грандиозная и труднодостижимая. Но когда — и если — она будет достигнута, люди станут как боги. Человечество освободится от груза своих ошибок и заблуждений и познает конечную истину, в очищающем памени которой без следа сгорят все грехи, скорби, пороки, муки, страдания, ложные истины, зло, время, смерть, и все переплавится в Божественное познание, Божественное единение и Божественную любовь…

Мария взглянула на Любовь, и обнаружила, что девочка уже спит. Она улыбнулась, взяла ее на руки и отнесла в постель.

Поздним вечером Артакс возвращался в гостиницу и, свернув в темный переулок, лицом к лицу столкнулся с рослым мужчиной в матросской куртке.

Посторонившись, он хотел извиниться, но матрос нарочито грубо толкнул его плечом и скрылся за углом дома.

— Вот она, хваленая британская вежливость, — буркнул вслед ему Артакс и продолжил свой путь, но, не пройдя и десятка шагов, споткнулся обо что-то мягкое.

При слабом свете уличного фонаря он принял лежащий у его ног предмет за узел с тряпьем, но вдруг страшная догадка мелькнула в его мозгу, и, наклонившись, он дотронулся рукой до бесформенной груды тряпок.

Перед ним на мокром, грязном тротуаре лежала девочка лет десяти на вид. На ее полупрозрачном личике еще не высохли слезки, но большие голубые глаза были безжизненно-тусклы. Артакс разжал кулачок несчастного создания так осторожно, словно девочка еще могла чувствовать боль, и взял с ладони вырванную с мясом форменную пуговицу с матросским якорем.

— Вот ты и попался, грязный ублюдок! — прогремел у него над ухом грозный голос, и на плечо Артакса легла железная рука. — Теперь тебе не уйти от возмездия, Джек!

— Я не… — начал было Артакс, но дюжий констебль, не слушая, защелкнул стальные браслеты на его запястьях.

— Выслушайте меня!

— О своих подвигах отчитаешься перед дьяволом! Я застиг тебя на месте преступления, Джек, и тебе не отвертеться!

— Это ошибка! Я просто шел мимо!