Блейд. Наследие

Глава 1

2037 год, январь.

…Я смотрю в ночь. Ночь смотрит в меня. Идиллия…

За окном давно застыла, словно окоченев, мрачная зимняя ночь, так отдалённо и в то же время остро напоминающая медленно остывающее тело с распахнутыми остекленевшими глазами — тело того, с кем ты был когда-то знаком…

Воображение так и рисовало побледневшие в своём цвете радужки и максимально расширенные зрачки, которые больше не выглядят привлекательно и глубоко чёрными, а смотрятся какими-то грязными, похожими на лужи пролитой нефти.

Бледная кожа и светлые блеклые волосы, жилистое тело с недостатком веса, высокий рост и длинные конечности — почему-то именно таким виделся «труп тёплой зимней ночи». Без причин. Просто.

За окном не было ни луны, ни звёзд. Вернее, они наверняка были там, за грязноватыми облаками, но разглядеть их было невозможно ни невооруженным глазом, ни при помощи оборудования начинающего астронома. Слишком плотными были грязные облака, и слишком много их было натянуто над австрийской столицей с её прекрасными шпилями замковых башен и привлекательными улочками, которые так и кричат своим жителям и приезжим туристам: «Проходите в сказку и оставайтесь! У нас хорошо!».

Сказка… Да, безусловно, зимняя Вена до неприличия напоминала прекрасный город из самых волшебных грёз. Заснеженные широкие проспекты и припорошенные лёгкой белой пылью самые мелкие улочки, вымощенные брусчаткой, которая досталась горожанам в наследие от предков. Поражающие воображение церкви и дворцы, в окнах которых, кажется, вот-вот мелькнёт фигура какого-нибудь короля или лорда. Мелькнёт, недовольно нахмурится и скажет: «Негоже господам спать мешать. Гасите свечи, закрывайте глаза и отходите на покой. Иначе ваши глаза навечно закроются на коленях перед гильотиной…».

И даже то, что сейчас на улицах не было снега — спасибо необычно тёплой погоде — не портило красоты города. Разве что чуть-чуть…

Тут и там была слякоть, стены домов были влажными, а асфальт и почва никак не могли просохнуть из-за стремительно тающего снега, которого ещё недавно было так много на улицах. Постоянно можно было увидеть прохожих, которые снимали свои шарфы и шапки, расстегивали куртки прямо на ходу. Даже ночью, когда, как известно, всегда бывает холоднее, не приходилось мёрзнуть. Температура не опускалась ниже нуля по Цельсию уже четыре дня. И только иногда, после полуночи, можно было озябнуть тем, кого некому согреть — тем, кому в щели окон дует, а в душе и вовсе сквозит.

За окнами венских домов вид в большинстве случаев был красив и интересен. И не важно — выходили ли окна на главную площадь города или в тихий уютный дворик. Но было кое-что, что казалось ещё более интересным, чем виды сказочных улочек и зимних проспектов — жизнь по ту сторону окон и дверей обитателей «волшебного города». Ведь там, за каждым окном, за каждым слоем кирпича или бетона, из которых были сотворены стены, разворачивалась отдельная маленькая сказка. Сейчас, в первом месяце нового года, когда все ещё продолжали жить в атмосфере праздников, веселья и семейного уюта, жизнь за каждым окном была волшебной историей со своими персональными героями: счастливой матерью трёх детей, которая печёт самые вкусные пироги в округе, молодым и подающим надежды студентом, который буквально на днях выиграл грант на свои исследования, или устало улыбающимся отцом семейства, который один воспитывает маленького сына и дочку, работает на двух работах, чтобы они ни в чём себе не отказывали, но всё равно находит время и читает им каждый вечер перед сном сказки. Каждый из этих людей заслуживает своей персональной сказочной истории, заслуживает зваться героем. А сколько их там, за стёклами окон, ещё…

Где-то всё ещё горит свет, несмотря на то, что уже далеко за полночь, и легко можно разглядеть жизнь и быт этих людей. Где-то уже давно — или недавно — темно и все спят — завтра рано вставать на работу или учёбу, а, может быть, они просто устали и хотят хорошенько выспаться, чтобы вновь быть счастливыми и «волшебными» в новом дне и соответствовать сказке, в которой они живут. А ещё были те, последние окна, света в которых видно не было уже давно, но, за стёклами которых, не было места сну…

Такие окна располагались на седьмом этаже тридцать четвёртого дома по улице Бейкерштрассе. Там, за тонким стеклом, разворачивалась жизнь, и продолжал бодрствовать хозяин квартиры номер шестьдесят девять.

Он сидел за столом на кухне, расположив левую руку на прохладной столешнице и бесшумно выбивая кончиками пальцев мягкие трансовые мотивы с лёгким налётом нагнетания. Взгляд его был устремлён в окно, что располагалось перед столом, и, казалось бы, бессмысленно впивался в грязную ночь и чёрно-сизые облака, изучал их, будто бы пытаясь найти нечто, что может отыскать лишь самый упорный или отчаянный — тот, кто досидит до трёх утра, не смыкая глаз, не включая света и телевизора, и сможет не сойти с ума.

Но для этого парня смысл в его «бессмысленном» занятии был — необъяснимый и малопонятный, но был. Минута за минутой, час за часом он смотрел в ночь, не замечая ни течения времени, ни сонливости, которая обязана посетить каждого в столь поздний час. Время остановилось примерно в полночь, а сон не хотел идти к нему, будто организм его вовсе не нуждался в отдыхе.

Он любил ночь. Любил, наверное, как ничто иное в этом мире. И он любил темноту, которая была её верной спутницей. Именно поэтому так часто едкого для глаз электрического света нельзя было увидеть в окнах его дома. Он никогда не видел смысла отказываться от своих страстей и отказывать себе в них. И, тем паче, глупо было бы отказываться от удовольствия, получить которое так легко.

Просто ночь. Просто темнота. Просто тишина. Просто бутылка вина в тридцати сантиметрах от правой руки. Сегодня у него был праздник…

Кап.

Этот звук прозвучал слишком громко в тишине пустой квартиры и отозвался эхом от всех стен, начал скакать шариком для пинг-понга внутри черепной коробки и отскакивать от её несущих стенок.

Кап.

Не эхо — новый звук разбивающейся об пол алой капли. Парень поморщился, совсем слегка изламывая губы, и продолжил смотреть в окно, в ночь. Ещё не время отвлекаться и разрывать зрительный контакт с тёмной царицей, которая много часов назад захватила «сказочный город» в свои объятия и пока что не собиралась его отпускать. Она такая родная — эта ночь. Родная с самого рождения, с самого первого вздоха и первого крика, который знаменовал собой начало новой жизни и конец другой.

Он родился ночью, после полуночи, в первые минуты нового дня. И, верно, именно поэтому так любил тёмное время суток и пронёс эту любовь через всю жизнь. Даже в детстве, в отличие от большинства сверстников, он не боялся темноты. И, хоть такой страх и нашёл его однажды, лет в пять, но он продлился не более месяца и не смог охладить его главной страсти всей жизни.

Кап.

Опять этот звук. Капля насыщенной цветом влаги срывается вниз и разбивается об пол. Там, на тёмной плитке, алый цвет совсем незаметен и лишь лёгкий влажный блеск выдаёт присутствие на полу того, чего там быть не должно. Лёгкий кровавый блеск…

Парень моргнул несколько раз, широко раскрывая глаза, которые в этой темноте казались совсем чёрными, слишком глубокими — две чёрные дыры, не иначе! Или два тихих омута, на дне которых мирно спят черти: отдыхают и ожидают своего часа.

Он вновь закрыл глаза, делая окружающую его темноту ещё более абсолютной, задерживаясь так на несколько секунд, а затем поднял веки, находя взглядом тёмный провал окна дома напротив. Там все уже спали: давно и точно спали. Но парню было всё равно: он не следил за обитателями данной квартиры и не пытался этого делать. Но взгляд его невольно зацепился за эту «пустую глазницу» с миниатюрным закругленным карнизом и белокаменным украшением под ним.

Кап.

На полу уже образовалась багровая лужа, которая оставалась невидимой из-за тёмного цвета пола и густой зимней ночи за окном, но легко могла убить, если на ней поскользнуться. Это могло бы стать самой глупой и в тоже время самой ожидаемой смертью для такого, как он — этот парень, который наслаждался тёмными оттенками ночи с нотками кроваво-алого, одиночеством и тишиной. Рано или поздно на эту лужу нужно будет обратить внимание, нужно будет уничтожить её, чтобы она не уничтожила его.

Парень слегка поднял уголки губ. «Уничтожь, либо уничтожат тебя» — правда жизни и её философия, истина, которую познают на опыте, если, конечно, успевают.

«А как же божьи законы? — порой задавался он вопросом и тут же находил на него ответ: — Если нас всех создал бог, то он ожидал, что именно так и получится. Потому к его законам просто обязаны быть поправки. Они точно есть. Просто, не все о них знают…».

Избранные. Знающие больше, чем все остальные — такие люди всегда были и всегда будут. Они будут занимать престолы и высшие посты, держать на своих счетах самые большие суммы и с лёгким снисхождением, а скорее пренебрежением, смотреть на остальных — обычных людей, которые являются для них не больше, чем неосмысленной биомассой, способом достижения своих целей и развлечением.

Да, наверное, лучшего времени для размышлений, чем ночь, придумать просто невозможно. Под её чёрным покрывалом рождаются самые смелые и дикие идеи. И под этим же покрывалом оголяются самые тёмные желания и сущности, живущие внутри добропорядочных граждан: любящих жён, степенных мужей и верных возлюбленных.

Молодой человек слегка нахмурился и наклонился вперёд, ставя на стол локоть и подпирая рукой голову. Сколько он знал таких — идеальных при свете дня, но давящихся внутри себя своими животными и тёмными желаниями?

«Немало… — ответил на вопрос, порожденный своими же размышлениями, парень. — А сколько их ещё в мире? Наверное, все…».

Кто-то мечтает об изнасиловании и не важно — его самого будут насиловать или кого-то другого. Кто-то мечтает увести мужа у сестры и задыхается по ночам от оргазма, представляя его и с остервенением пихая в своё тело лиловый фалломинатор. Кто-то мечтает трахнуть тринадцатилетнюю падчерицу и облизывается на неё, тайком подглядывая, как она переодевается. Кто-то мастурбирует на собственную сестру…

Ему казалось, нет, он был уверен, что большинство «грехов» в этом мире связаны с сексом, удовлетворением самых первобытных инстинктов и запретом это делать. И слово «грех» не просто так взято в кавычки, потому что такие тёмные желания совсем не обязаны быть преступлениями против морали — нужно лишь успеть вовремя признаться в них себе и принять их. В таком случае ты сумеешь стать счастливым, пусть даже общество осудит. А бог… А бог простит.

Кап.

Этот звук начинал понемногу раздражать, резать изнеженный тишиной слух, но ещё не настолько, что заставить хозяина тёмной кухни повернуть голову, оценить размеры лужи и наконец-то вытереть её.

Кап.

Может быть, будь сегодня любая другая ночь, другой день, парень бы и разозлился на назойливое капанье, раздражился. Но сегодняшняя ночь была особенной, вмещающей в себе очередное важное событие, праздничной. Но этот праздник было бесполезно искать среди красных дней календаря. Он был персональным и, можно сказать, тайным.

Кап.

Не смотря, молодой человек нашёл рукой бокал, обхватывая длинными пальцами его изящную ножку, и поднёс к губам. На дне осталось как раз полтора глотка — хватит, чтобы промочить горло и добавить ещё немного «алого огня» в кровь и искр праздника в глаза. Никто не отнимет у него этого момента — не отнимет потому, что рядом никого нет. Да, бывают такие мгновения, которые лучше ни с кем не делить, потому что люди могут не понять и всё испортить. Иногда людям нет места…

Кап.

Время приходит для всего. И для того, чтобы обратить внимание на источник назойливого звука, оно тоже пришло. Повернув голову, парень взглянул на лоснящуюся влагой лужу, миниатюрным океаном растёкшуюся по тёмному кафелю. В приглушенных цветах ночи этот «океан» казался не кроваво-рубиновым, которым являлся, а тёмно-бардовым, почти чёрным, жутким.

Кап.

Новая капля сорвалась с края стола и упала в «тёмный океан», выбивая из него брызги-бриллиантики. Такой бардовый, такой насыщенный…

Капля за каплей алая жидкость расплывалась жутковатой лужей по полу. Ей не место там, на тёмной плитке неосвещённой кухни, совсем не место, но уже ничего не исправить…

Встав, молодой человек взял из шкафчика швабру и, осторожно, чтобы не породить новых брызг, опустил её в кровавую лужу, аккуратными движениями стирая её, позволяя тряпке сделать своё дело и впитать алую жидкость до последней капли.

Такая бардовая, такая идеальная «кровь»… но эта неаккуратная, прекрасно лоснящаяся во тьме лужа была всего лишь неосторожно пролитым вином. В этот раз всего лишь вино…

Расправившись с лужей, парень отставил швабру, прислоняя её к тумбочке, чтобы не упала, и поднял опрокинутую бутылку вина, на дне которой ещё остался плескаться глоточек рубинового напитка. Перелив остатки напитка в бокал, молодой человек поднял его и поднёс к лицу, рассматривая оттенки бордо, что так чудесно и завораживающе переливались в темноте и неясном свете фонарей, который проникал в не зашторенное окно.

Там, в бокале, плескалось от силы два глотка вина, остальное бессовестно пролилось и пало в неравной схватке со шваброй. Запасной бутылки у парня не было. Обычно он имел в своём жилище запасы алкоголя, но, почему-то, они имели традицию слишком быстро заканчиваться в самый неподходящий момент. Или подходящий? Ведь ничего в этой жизни не бывает случайным…

— Извини, это, наверное, я, — произнёс женский голос в голове парня, который он называл «Крёстной».

«Крёстная» была одним из «голосов», которые жили внутри черепной коробки этого молодого человека с раннего детства и были его неизменными спутниками. Хотя бы поэтому ему не было смысла искать общества и нуждаться в нём — он никогда не бывал в полном одиночестве.

— Ничего страшного, — чуть улыбнувшись, ответил парень. — Сегодня моей целью не было напиться до беспамятства. А даже, если бы я хотел это сделать, двух бутылок вина для этого было бы маловато…

«Крёстная» не ответила, удалившись за видимую грань сознания. Она была самой немногословной и, верно, приятной из «обитателей» головы парня, насколько такое вообще может быть приятным. Но он давно привык и к этой своей «родственнице», и ко всем остальным, сумел с годами подружиться с ними и найти общий язык. В противном случае его участь была бы незавидна и легко предсказуема: пожизненное заточение в мягких стенах психиатрической больницы и медленное гниение души, а затем и тела. Но он сумел справиться и убедить всех в том, что тяжкий недуг позади, в том, что он не представляет опасности для социума. А о том, насколько его поступок был правилен, он не думал. Каждый выживает, как умеет. И он выживал. И выжил.

«Праздник окончен, — подумал молодой человек. — Теперь его больше нет смысла растягивать и продолжать».

Он слегка улыбнулся, не обнажая зубов, и произнёс:

— За меня, — после чего залпом осушил бокал и убрал его в посудомоечную машину.

Пустая бутылка отправилась в мусорное ведро. Праздник действительно был окончен — праздник, про который никто не знал. Сегодня он праздновал свой день рожденья, хотя, на самом деле он наступил два дня тому назад. Это было его своеобразной неизменной традицией — праздновать это важное событие в жизни каждого человека не в тот день, когда оно на самом деле свершилось.

Пройдя к двери, парень бросил взгляд на часы, которые показывали четыре утра тридцать семь минут. Самое время, чтобы отправиться в постель.

«Так и поступлю», — подумал молодой человек и покинул кухню.

Быстро преодолев расстояние до ванной, он щёлкнул выключателем и открыл дверь, переступая порог просторного и светлого помещения, выполненного в кремовых и желтых цветах с лёгким добавлением кофейного в деталях, вроде орнамента на шторке для душа и тёмной линии на плитке высотой в тридцать сантиметров около пола.

Закрыв за собой дверь и заперев её, парень подошёл к раковине и, едва дойдя до неё, стянул тёмно-серую, почти чёрную футболку и повесил её на крючок для одежды. Бросив беглый взгляд в зеркало над умывальником, парень упёрся в его края руками, чуть склоняясь вперёд, и, прищурившись, вгляделся в своё отражение внимательнее, придирчивее, изучая каждую черту собственного лица и тела, подобно скрупулёзному учёному, который первым нашёл удивительную форму внеземной жизни. И посмотреть было на что.

Тёмные, красиво остриженные и уложенные волосы, рваной неровной чёлкой прикрывающие лоб и падающие на правый глаз. Тёмно-карие глаза оттенка горького шоколада, которые так часто, и даже сейчас, при ярком свете, смотрелись чёрными. Невероятно прекрасные черты лица, которые будто бы высекал из благородного мрамора некий искусный скульптор. Густые тёмные брови, большие глаза, прямой нос, создающий потрясающий характерный профиль, ярко выраженные скулы, пухлые губы: нижняя намного пухлее, а верхняя имеет резкий изгиб «лука амура», крупный подбородок.

Взгляд спускается ниже. Острые ключицы и широкие прямые плечи, лишенная волос грудь, плоский живот с ярким контуром крепкого пресса. Несмотря на излишнюю стройность этот парень не был лишён того мышечного рельефа и каркаса, который делает мужское тело мужским.

А дополняли картину загорелая кожа, которая сохранила приятный «южный» оттенок, несмотря на то, что отдых под жарким солнцем закончился почти два месяца назад, и россыпь искусных, но, местами, совершенно сумасшедших татуировок. Таким «сумасшествием» была странная надпись на левой лопатке парня, гласящая: «Не рассказывай маме и богу об этом», и чёрные буквы на его левом запястье, складывающиеся в имя: «Микки Мейерс». Это может показаться более, чем странным — делать татуировку с собственным именем. Но ему захотелось это сделать в шестнадцать лет, и он это сделал.

Слегка подняв уголки губ, улыбнувшись больше не ими, а глазами себе из зазеркалья, Микки включил воду и, настроив комфортную тёплую температуру, набрал её полные ладони и плеснул в лицо.

Но не успел брюнет покончить с умыванием, когда в его кармане зазвонил, разрываясь тяжёлой мелодией, мобильный телефон. Протерев глаза от воды и стряхнув её капли с рук, парень достал телефон, бросая взгляд на экран, а затем отвечая на звонок.

— Привет, Клер, какими судьбами звонишь в столь поздний, а правильнее будет сказать ранний час? — произнёс брюнет, уменьшая напор воды и беря зубную щётку, намачивая её и выдавливая на неё немного пасты.

— Привет, Микки, — поздоровалась в ответ женщина. — А ты уже забыл, что я собиралась к тебе в гости?

— Ты знаешь, что я рад тебя видеть в любое время дня и ночи, — честно ответил брюнет и сунул зубную щётку в рот, перекладывая мобильный телефон в левую руку. — И, нет, я не забыл про твой визит.

Несколько секунд он молчал, посвятив их чистке зубов, а затем добавил, спрашивая:

— А ты уже прилетела?

— Да, прилетела. И регистрацию прошла. Я уже стою на крыльце и медленно намокаю.

— Там идёт дождь или дело в тебе? — усмехнулся парень, смотря в собственные глаза из отражения.

— Дождь, — недовольно отозвалась женщина, она не любила мокрую погоду. — Вернее, морось. Но мне от этого не легче, потому что у меня нет с собой зонта.

— Значит, лови такси и приезжай ко мне. Адрес ты помнишь?

— Помню. Я его записала.

— Отлично, — кивнул Микки. — Только, Клер, сразу хочу предупредить, что я скоро лягу спать.

— Я сама хочу уже снять туфли, вытянуть ноги и лечь спать. Сам знаешь, что такое долгая дорога…

— Да, знаю.

— Так что, открой мне дверь и, если у тебя есть коньяк, то налей для меня бокальчик. Нужно согреться.

— У меня нет коньяка, — равнодушно ответил брюнет, продолжая лениво чистить зубы.

— Это плохо. Ладно, надеюсь, я найду какой-нибудь круглосуточный магазинчик по дороге к тебе.

— Думаю, что найдёшь. Всё-таки, Вена далеко не самый захудалый городишко и ночная жизнь здесь кипит во всю.

— Ага, я вижу, — отозвалась женщина, провожая взглядом компанию молодёжи, которая проехала мимо неё, высунувшись из окон автомобиля и не то крича, не то распевая песни.

Помолчав несколько секунд, проводив компанию молодых людей до угла, за которым они скрылись, Клер вернулась к разговору и Микки, который не особенно скучал в тишине и молчании, посвящая это время гигиене полости рта.

— Я буду минут через сорок, — вернулась к разговору Клер. — Ты дождёшься меня?

— Дождусь, — кивнул Микки.

Отложив зубную щётку, он склонился над раковиной и сплюнул зубную пасту, после чего добавил:

— Думаю, я не усну. Как раз, душ приму, расстелю постель и подготовлю твою спальню.

— Хорошо, Микки. Как раз такси подъехало. До встречи!

— До встречи. И, если не буду открывать дверь, звони на мобильный. Звонок в дверь я могу и не услышать, а вот телефон всегда со мной.

— Договорились, — согласилась женщина.

Не дожидаясь дальнейших её реплик и не видя смысла в продолжении разговора, который привёл к главному — к договоренности, Микки отклонил вызов и положил телефон на полочку над раковиной, после чего избавил себя от штанов, трусов и носков и отправился в душ. Это не было его нерушимой традицией, привычкой, но иногда освежиться перед сном бывало очень приятно, а спалось потом крепче обычного.

Настроив приятную тёплую температуру воды, брюнет встал под её расслабляющие струи, отдавая своё тело в её власть, закрывая глаза и запрокидывая голову. Тёплый поток воды бил в район левой ключицы, забрызгивая лицо и увлажняя длинные пряди чёлки.

Не открывая глаз, Микки отступил немного назад, чтобы поток воды ниспадал на грудь, и прикоснулся к своим плечам с острыми ключицами, повёл вниз по груди, по животу, даря ещё большее расслабление и наслаждение, ощущая под ладонями каждую мышцу собственного тела, каждую выступающую кость и каждую линию рельефа.

Глава 2

Микки покинул ванную комнату и направился в гостиную, по дороге подсушивая мокрые волосы полотенцем. Уже наступил следующий день, время уже близилось к четырём часам дня. И, пусть проснулся парень около двенадцати, но до душа он добрался только сейчас. Так часто бывает — когда, вроде бы, ничего толком и не делаешь, а время стремительно утекает в никуда и стремится к новому завтра.

Пройдя в гостиную, брюнет последний раз энергично растёр волосы, после чего слегка пригладил их рукой и повесил полотенце на шею, оглядываясь и наконец-то обращая внимание на Клер. Женщина полулежала на диване, удобно раскинувшись на нём с книгой в руках, оформленной в мятную обложку с золотыми буквами названия и имени автора. На ней был надет длинный вязаный свитер белого цвета и ультракороткие шортики ему в тон, которых совсем не было видно из-за их неприличной длины, открывающей длинные загорелые ноги. Клер покачивала одной ногой, слегка ударяясь её коленом об колено другой ноги, и с интересом водила взглядом по строкам некрупного шрифта на белых листах.

«Наверняка, любовный роман читает», — подумал Микки, вздыхая.

Утруждаться тем, чтобы не гадать о содержимом книги, а обратить внимание на название из которого, обычно, все бывало понятно, он не стал и прошёл к глубокому креслу цвета кофе с огромной порцией молока, усаживаясь и раскидываясь в нём.

— Я уже думала, что ты никогда не выйдешь из душа, — не отрываясь от чтения, произнесла Клер и перевернула страницу.

— Я был не только в душе, — отозвался Микки.

Он слегка съехал вниз и откинул голову на спинку кресла, прикрыл глаза, смотря на подругу из-под опущенных ресниц. Он продолжил:

— До этого я долго сидел на кухне, потому и создалась иллюзия вечности.

— Да, наверное, — продолжая читать, ответила Клер. — Но мог бы и меня позвать. Или ты хотел побыть в одиночестве?

— В одиночестве, — кивнул Микки.

— Тогда, вопрос снят.

Клер всегда очень снисходительно и ровно относилась к странностям и заскокам друга. Казалось, это её совсем не волновало. И в этом был её невероятный плюс, который заставлял Микки называть эту женщину своей подругой. И, пусть эта дружба выглядела более, чем странной, но она длилась уже не первый год.

Не смотря, Клер протянула руку, несколько секунд шаря ею по деревянному журнальному столику в поисках сигарет и, когда они нашлись, вставила одну в двадцатисантиметровый мундштук, обхватывая после его конец пухлыми губами.

В поисках зажигалки ей всё-таки пришлось оторваться от чтения и обернуться, но вещь не нашлась.

Ничего не говоря, Микки достал из кармана тяжёлую металлическую зажигалку и, подойдя к дивану, на котором сидела подруга, щёлкнул ею перед лицом женщины, поджигая сигарету. Несколько раз вдохнув дым, раскурив сигарету, Клер отстранилась и, выдохнув в сторону, произнесла:

— Меня всегда удивляла эта твоя особенность — в твоих карманах можно найти всё, что необходимо для жизни. И — спасибо за огонь.

Усмехнувшись, Микки вернулся в кресло и вновь раскинулся в нём. Не убирая с лица улыбки-ухмылки, он ответил:

— Сейчас в моих карманах только зажигалка и мобильный телефон. Сомневаюсь, что этого хватит для выживания. И — пожалуйста.

Какое-то время они сидели в тишине. Клер продолжала читать, с интервалом в пять секунд, припадая губами к фильтру сигареты. А Микки наблюдал за ней, но больше за самим собой, погрузившись в собственные мысли и лениво поглаживая себя по животу, очерчивая кончиками пальцев контуры татуировки-креста, которая располагалась ближе к низу живота и захватывала в свои тёмные очертания пупок.

Но минут через пять Микки устал от молчания, сейчас у него было такое настроение, в котором тишина была совершенно необязательна.

— Что читаешь? — поинтересовался парень, складывая руки на груди и начиная притопывать босой ногой по полу.

— Коэльо «Одиннадцать минут», — отозвалась Клер, не отрываясь от страниц книги. — Я уже читала её лет двадцать назад. Вот, захотелось перечитать и проверить, насколько изменилось моё понимание некоторых вещей за прошедшие годы.

— И как? Изменилось?

— Немного… — задумчиво ответила женщина. — Теперь эта история кажется мне до ужаса банальной.

Микки пожал плечами и отвернулся, кладя правую руку на колено и начиная перебирать по нему длинными пальцами в ритмах неизвестного никому мотива.

Бесшумно вздохнув, Клер вложила в книгу закладку и закрыла её, откладывая на журнальный столик. Перевернувшись набок, лицом к парню, она подпёрла рукой голову, выжидающе смотря на друга.

— Что-то хочешь спросить? — поинтересовался Микки, продолжая смотреть в сторону.

Как он смог заметить взгляд Клер — главный вопрос. Или он его просто почувствовал? Иногда женщине казалось, что этот парень обладает некими способностями за гранью человеческого понимания, настолько, порой, его поступки и слова были странными и необъяснимыми.

— Просто решила, — ответила Клер, — что хватит уже читать и пора обратить внимание на тебя. Или ты опять планируешь убежать?

— Нет, если вдруг мне захочется спрятаться в какой-нибудь комнате, то я обещаю позвать тебя с собой, — спокойно ответил Микки. — А, если вдруг мне захочется остаться в одиночестве, — в его голосе появились едкие нотки, — то я попрошу тебя удалиться, возможно, в грубой форме.

— А не боишься, что отшлёпаю?

Встав, Клер подошла к Микки, останавливаясь перед ним, между его разведенных ног. Парень продолжал совершенно спокойно сидеть, наблюдая за подругой из-под опущенных ресниц. Это спокойствие могучего океана в его тёмных глазах могло вывести из себя любого. А, когда к нему прибавлялись искры насмешки, издёвки, вспыхивающие миниатюрными залпами на карих радужках, то его и вовсе хотелось убить…

— Как раз, — добавила женщина, медленно склоняясь к парню и упираясь руками в подлокотники кресла, — в последние годы меня всё чаще просят об этом. Так что, опыт у меня есть.

Микки едва слышно усмехнулся, прикрыв на несколько секунд глаза, не торопясь с ответом. Вновь подняв веки и увидев перед собой лицо подруги, он произнёс:

— Ты намекаешь на что-то, типа, мамочки, которая наказывает непослушного сыночка?

Не дожидаясь ответа Клер, Микки добавил, вновь прикрывая глаза и разрушая цельный образ подруги заборчиком ресниц:

— Хорошим мальчиком я особо никогда не был. Но вот наказанным за это я быть не хочу. Настрой не тот, — на последней части высказывания он слегка поморщился.

Парень окончательно опустил веки, погружая свой мир во тьму. Клер вздохнула, опустив голову и задев кончиками длинных каштановых волос с закатными переливами раскаленной меди, грудь Микки. Он ощутил лёгкую щёкотку от этого соприкосновения, но никак не отреагировал на неё, продолжая сидеть с закрытыми глазами, слегка хмурясь.

Отняв одну руку от подлокотника, Клер протянула её и прикоснулась к плечу парня, повела вбок, проводя по острой ключице. Спустя несколько секунд таких странных поглаживаний Микки всё-таки открыл один глаз, вопросительно смотря на подругу.

— Что? — спросил парень, видя задумчивый, сосредоточенный взгляд Клер.

— Ничего, — ответила женщина, перестав трогать Микки и вставая ровно. — Просто, ты же ведь любишь татуировки, и я подумала, почему ты не украшаешь ими ключицы? Они у тебя красивые.

— Я обязательно подумаю об этом, — хмыкнул брюнет, кивая.

— Подумай, — кивнула Клер.

Она взяла со столика сигарету и мундштук, после чего вернулась к креслу, в котором сидел Микки. Взглянув на, покоящуюся на подлокотнике, руку парня, она спросила:

— Подвинешься?

Микки вновь приоткрыл глаза, несколько секунд, молча, смотря на подругу, которая терпеливо ожидала ответа.

— Подвинусь, — наконец-то ответил парень и убрал руку, на место которой тут же приземлилась пятая точка Клер.

Обхватив губами кончик мундштука, женщина скосила взгляд на друга, ожидая, когда он поможет ей подкурить или, хотя бы, даст зажигалку.

— Может быть, ты дашь мне зажигалку? — устав от ожидания, спросила Клер.

— Мне лень, — спокойно ответил Микки и слегка потянулся, после чего сцепил руки на затылке. — Возьми сама. Она в правом кармане.

Клер знала Микки уже не первый год и потому давно привыкла к его заскокам, которые, в принципе, особо никогда её и не задевали, не волновали. Каким бы не был странным этот парень, он был хорошим другом и просто интересным человеком. И это было для неё важнее некоторых условностей, о которых она разучилась думать много-много лет назад.

Слегка сдвинувшись вбок, чтобы получить доступ к карманам брюнета, Клер запустила руку в правый карман, медленно ощупывая его изнутри и ища зажигалку. Такие прикосновения во взрывоопасной близости от паха отзывались характерной тяжестью внизу живота. Но ощущалась она легко, так — рефлекс, инстинкт.

Микки казалось, что Клер орудовала в его кармане целую вечность, рождая внутри приятные ощущения и ассоциации. Но он никак не отреагировал на то, что подруга убрала руку, наконец-то найдя зажигалку. Раздался щелчок и в ноздри Микки проникли змейки сизого дыма, преисполненные характерным табачным запахом.

Не открывая глаз, брюнет произнёс:

— И — дай мне затяжку.

Улыбнувшись, Клер поднесла к губам парня сигарету на длинном мундштуке. Обхватив его кончик губами, Микки глубоко затянулся дымом, задерживая его в своих лёгких не меньше, чем на пять секунд. Выдохнув, он сказал:

— Твои сигареты по-прежнему с привкусом пыли. Ничего не меняется.

— Это — «Bond Street Special», Микки. Какой ещё вкус пыли?

— Обычный, — слегка пожал плечами парень.

— А ты знаешь, какова на вкус пыль? — вскинув бровь, поинтересовалась женщина, смотря на друга и покачивая ногой, ударяя брюнета по бёдрам.

— Каждый из нас знает её вкус и запах, потому что она есть повсюду, — совершенно спокойно ответил Микки.

— С тобой просто невозможно спорить… — вздохнула Клер.

— Да, я знаю.

Клер вновь поднесла мундштук к губам парня. Несмотря на «привкус пыли», Микки затянулся дымом. Остальное время они курили молча, деля на двоих одну сигарету. А, когда она закончилась, женщина вновь отошла к столу, туша окурок в пепельнице и оставляя его там, села на диван. Молчание продолжалось.

Микки продолжал рассматривать свою подругу, но это не было жестом некого интереса, любопытства — он просто любил это делать. Медные волосы и загорелая кожа, карие глаза с вкраплениями зелёного, прямой нос и пухлые губы, которые стали таковыми благодаря достижениям медицины и косметологии. Клер была более, чем привлекательна, и в ней была та особая стать, харизма, которая заставляла обратить внимание на эту женщину. Она умела держаться в обществе и всегда знала себе цену. Знала, потому что не раз называла её.

Да, Клер была работницей «древнейшей профессии» и имела за плечами такой опыт в данной «специальности», который сложно было даже представить. А ещё она имела тот статус, который давно вывел её из ранга простой проститутки и возвёл до самого элитного эскорта. Эта женщина зарабатывала за ночь столько, сколько не каждый заработает за месяц. И ради встречи с ней не один мужчина пересекал океан. И популярность её была обусловлена, скорее, даже не её умениями в плотских утехах, а тем, что её имя давно уже стало брендом, к которому каждый хотел прикоснуться. Это совсем не та популярность, что у звёзд шоу-бизнеса, но, вероятно, она даже лучше — потому что не преследуют назойливые папарацци, фанаты, а деньги получаешь не меньшие.

Но главной особенностью Клер — тем, что отличало её от всех остальных «ночных бабочек» было то, что в своей профессии она была уже более двадцати лет. Обычно, девушки приходят к сутенёрам от безысходности и, заработав на решение своей проблемы, пытаются сбежать и вернуться к нормальной жизни. Но Клер поступила иначе. Она хотела не просто продавать своё тело, потому что это низко, а решила сотворить из этого настоящий бизнес. И у неё это получилось. Её имя было легендой во языцех, которую знал каждый, кто мог себе её позволить.

Микки слегка нахмурился, смотря на подругу и думая над тем, сколько же стоит ночь с ней? А вечер? Он точно знал это, но вспомнить сейчас не мог. В принципе, сумма могла и измениться, потому что спрашивал он об этом достаточно давно.

Даже не верится, что женщина, ночь с которой стоит не меньше пятнадцати тысяч евро и, чтобы встретиться с которой, нужно иметь определенный статус, так просто приехала к нему в гости и сидит сейчас на диване в своём милом свитере, который не может скрыть пышной груди, и бесстыдных белых шортиках. Такая недосягаемая и, в то же время, такая простая Клер, такая знакомая — эта женщина вполне бы могла быть матерью Микки или, при определённых обстоятельствах, даже бабушкой. Потому что ей было уже пятьдесят лет, скоро, в марте, исполнится пятьдесят один, а ему на днях исполнилось всего двадцать.

Порой, Микки специально думал о том, что Клер является его матерью, это ужасно смешило. Хотя, на самом деле, такие мысли должны были вызывать отвращение, и в первую очередь к самому себе, потому что со своей элитной подругой брюнет имел сексуальную связь и не раз.

Клер подняла взгляд, смотря на парня, который продолжал разглядывать её, склонив голову вбок и подперев её рукой, прикрыв глаза, пряча их тёмные оттенки под ресницами.

— Тебе не холодно? — спросила женщина, нарушая достаточно долгое молчание.

Микки неторопливо покачал головой в отрицательном жесте и вернулся в исходную позу, вздохнул. В самом деле, вопрос Клер был более, чем логичен, потому что за окном был, пусть не самый морозный, но всё же январь, а на Микки ничего, кроме неплотных чёрных джинсов, не было.

— А мне почему-то как-то зябко, — проговорила Клер и поёжилась, обнимая себя за плечи.

— Может быть, ты приболела?

— Может быть, — согласилась Клер. — У тебя есть термометр?

— Да, есть. Сейчас принесу, — ответил Микки и встал.

— Можешь просто сказать, где он лежит. Я уже успела понять, что ты сейчас находишься не в том настроении, чтобы совершать лишние телодвижения.

— Меня уже отпустило, — ухмыльнулся Микки и снял с шеи полотенце. — Принесу тебе термометр, а, заодно, закину полотенце обратно в ванную.

— Если так, то я буду благодарна тебе, — улыбнулась Клер, вновь забираясь на диван с ногами, вытягивая их и устраиваясь поудобнее.

Оставив полотенце на батарее в ванной комнате, Микки заглянул в спальню, открыл шкаф, окидывая взглядом его содержимое. Выбрав тёмно-синюю клетчатую рубашку без рукавов, парень надел её, оставляя полностью расстегнутой, и закрыл дверцы шкафа, смотря в большое зеркало, рассматривая своё отражение.

Лёгкий изгиб губ. Лукавый блеск в шоколадных глазах. Магическая притягательность черт, от которых просто невозможно отвести взгляда. Кажется, что его отражение вот-вот подмигнёт ему, настолько говорящим взглядом оно смотрело оттуда, из зазеркалья.

«Но — лучше не надо», — подумал парень, вспоминая те случаи, когда отражение в зеркале отказывалось ему подчиняться, и то, что было после. Обычно, такое «неповиновение» бывало плохим знаком и признаком грядущего ухудшения состояния здоровья Микки.

Несмотря на такие мысли, которые любого могли заставить содрогнуться, Микки сохранял совершенно невозмутимое выражение лица. Его действительно не пугал его недуг, не волновал. И дело было не в том, что он не осознавал своей болезни, а в том, что она всегда была с ним. Он просто не помнил себя без неё. И он научился с ней жить, конечно, не без печального опыта и набивания «шишек» — в детстве он боялся своих особенностей, не понимал их, пытался поговорить об этом со взрослыми и другими детьми и полагал, что другие люди тоже слышат его «голоса». И это превратило его жизнь в ад…

Несколько раз моргнув, словно размазывая по глазным яблокам несвязные картины воспоминаний, как назойливую муху, Микки взял из одной из тумбочек своей спальни термометр и отправился обратно в гостиную.

Без лишних слов передав градусник Клер, парень направился к креслу, но остановился, не дойдя до него всего полшага, и вернулся к дивану, тоже садясь на него. Дождавшись, когда термометр просигналит и Клер вытащит его изо рта, Микки повернулся к ней, спрашивая:

— Ну, как температура?

— 36,7 градусов.

— В пределах нормы.

Парень полностью повернулся к собеседнице, положил ноги Клер к себе на колени, чтобы ей не пришлось их поджимать.

— Получается, — продолжил Микки, — что тебе остаётся либо одеться теплее, либо терпеть.

— Потерплю. В принципе, не настолько и холодно.

Женщина прилегла и, вытянув правую ногу, провела вверх по руке парня, а затем положила её к нему на плечо.

— Не хочешь сделать мне массаж? — спросила Клер, покачивая правой ножкой.

— Может быть… — задумчиво произнёс Микки, прикасаясь кончиками пальцев к икре Клер и ведя ниже, к косточке в самом низу щиколотки.

— Конечно, ты можешь отказаться, но у меня после вчерашнего перелёта до сих пор жутко гудят ноги… — проговорила женщина, прикрывая глаза.

— Да, я всё понимаю, — кивнул Микки, — возраст, всё-таки…

В ответ он получил шлепок ногой по щеке. Поморщившись, парень перехватил щиколотку подруги, защищаясь от дальнейших ударов. Поняв спустя какое-то время, что вырваться и продолжить «драку» не получится, Клер сдалась, шумно выдыхая, и обратилась к парню:

— Микки, объясни мне, кто тебя научил так разговаривать с женщинами, тем более, со старшими?

Ловко сменив позу, встав на диване на колени и переползя вперёд, Микки упёрся одной рукой в спинку дивана, склоняясь к подруге.

— Ты же знаешь, Клер, — произнёс брюнет, — что меня никто не учил. А те, кто пытались это делать, оказывались бездарными педагогами.

Говоря, он склонялся всё ниже к лицу женщины, сокращая расстояние между ними до будоражащее интимного.

— Знаю, — ответила Клер. — Жаль, что ты не встретился мне на пути ещё ребёнком. Я бы тебя усыновила и воспитала нормально. Как раз, когда ты только родился, мне было уже тридцать лет, и я была вполне самостоятельной женщиной.

— Да, такая разница в возрасте могла бы пугать, но, почему-то, мне совсем не страшно, — усмехнулся Микки, на мгновение обнажая идеальные белые зубы.

Он прикоснулся к ноге Клер чуть повыше колена и повёл вверх, ощущая под подушечками пальцев идеально гладкую кожу. У неё было идеальное тело и идеальное лицо, лишенное морщин, несмотря на возраст. Клер имела деньги и не стыдилась тратить их на себя и на свою внешность. И, пусть по глазам, по чему-то неуловимому в ней и легко угадывалось то, что перед тобой зрелая женщина, но в своей взрослости она была намного привлекательнее многих юных дев, которые только начинали свой путь и не умели распоряжаться ни своим телом, ни своими желаниями.

Дойдя до кромки на коротенькой штанине шортиков подруги, Микки остановился, медленно проводя вдоль неё, рождая дрожь и мурашки.

— И, — добавил брюнет, — усынови ты меня, картина бы получилась достаточно отвратительной — приёмная мать и сын, с которым она регулярно запирается в спальне и жёстко трахается.

— Прикуси язычок, Микки, — строгим, но томно пониженным тоном ответила Клер.

— Даже не подумаю, — ответил парень и вновь оскалился.