Безумная и прекрасная королева

Рождение

Молодая женщина девятнадцати лет лежала на кровати в светлой просторной комнате. Хуана — таково было её имя — была хороша собой: утончённый овал лица с маленьким, слегка курносым носом и широко раскрытыми карими глазами. Её густые каштановые волосы, вызывавшие зависть придворных дам, сейчас небрежно разметались по подушке. Это была прекрасная испанка: юная, великолепно сложенная, с загорелой шелковистой кожей. Хуана услышала плач своей только что рождённой дочери, доносившийся из соседней комнаты.

— Где Филипп? — спросила она служанку, которая стояла рядом с кроватью.

— За ним послали, ваше высочество. Сеньоре нужно отдохнуть.

С этими словами служанка низко поклонилась и вышла из комнаты.

Через час все придворные покинули королевские покои и унесли с собой младенца. Юная мать осталась одна. Темнело. Хуана выглянула в окно и пробежалась взглядом по мокрым крышам старого города.

Шёл 1498 год. Хуана I была женой герцога Бургундии Филиппа IV вот уже два года. Это был счастливый брак, полный любви и самоотверженности — по крайней мере, для Хуаны.

Филипп не часто появлялся в её покоях, но она не могла судить мужа: ведь ему выпало неспокойное время правления. Филипп только было установил торговые отношения с Англией и в Бургундии, наконец, воцарился мир. Король Англии, Генрих VII, требовал постоянного внимания, и герцог неустанно посылал своих гонцов к английскому королю, настаивая на личной с ним встрече. Но Генрих медлил, а Филипп продолжал настаивать.

— Покажите мне дочь! — донеслось из дворцового коридора.

— Филипп! — радостно воскликнула женщина и выбежала мужу навстречу.

— Как ты себя чувствуешь? — спросил он, завидев жену.

— Я чувствую себя счастливой, дорогой!

И она протянула к нему свои худенькие ручки.

Филипп встал на колени и прижался губами к её рукам.

— Моя жена, моя любимая прекрасная жена!

Герцогиня была счастлива в этом союзе, который подарил миру очаровательную девочку, названную Элеонорой.

Хуана обнимала за плечи мужа, который с неподдельной заботой и нежностью сейчас смотрел на дочь, стоя у колыбели. В своих мыслях счастливая мать, как и все другие матери в мире, рисовала картины их будущей жизни: вот она учит малышку верховой езде; вот гордый отец с подрастающей дочерью прогуливаются по парку; вот Хуана ждёт Филиппа в их спальне и уже слышит стук его размеренных, тяжёлых и таких любимых шагов!

Это были самые заветные её мечты — которым, увы, не суждено было сбыться.

Обед

Филипп сидел за обеденным столом и выглядел совершенно разбитым. Он нехотя ел и ещё более неохотно отвечал на вопросы.

— Но, дорогой мой, — почти плача, сказала Хуана, — ты же обещал пойти со мной и Элеонорой на прогулку!

— Ты же знаешь, что собрался совет и я не мог уйти, — сказал он.

Хуана не нашлась что ответить и только захлопала своими чёрными как смоль ресницами. Она демонстративно надула губки и негромко хмыкнула. Филипп с удовольствием наблюдал за этой игрой обиженной жёнушки, которую Хуана с не меньшим удовольствием играла.

— Ты пользуешься тем, что я не переношу женских слёз, и специально выдавливаешь их из себя, — констатировал он.

Хуана ещё чаще захлопала ресницами и наигранно небрежно пожала плечами.

— Я совершенно искренне обижена, — и она уставилась в свою тарелку.

Филипп снисходительно улыбнулся и встал из-за стола. Он подошёл к жене и положил свою руку ей на плечо. Но она только поморщилась и продолжила изучать тарелку.

Тогда он сказал:

— Не разбивай моё усталое сердце, Хуана! Не играй с ним, любимая. Ты знаешь, как горька моя доля, как часто я должен разлучаться с тобой. И как тяжело мне это даётся. Но однажды, моя дорогая, мы выполним свой долг на этой земле и тихо состаримся. С какой тоской ты будешь думать, куда бы подальше отправить своего мужа, старого пня, который больше ни на что не способен. А я буду коротать долгие холодные вечера у твоих прекрасных ног, словно дряхлая, но верная своей хозяйке собака. Ты будешь по-прежнему горяча и красива, и я буду сгорать от ревности к зеркалу, в которое ты смотришься, потому что оно крадёт тебя у меня!

Хуана рассмеялась и обнажила чудесные белоснежные зубки, которые подчёркивала её смуглая кожа.

— Значит, дряхлая верная собака? — задорно переспросила она.

— Собака, — подтвердил Филипп, — дряхлая, но верная.

Подозрение

Было тихое ясное утро. Элеонора ещё спала в своей кроватке. Пять придворных нянь тоже спали, расположившись на стульях неподалёку. Хуана на цыпочках вышла из комнаты и спустилась на первый этаж. Она подошла к двери в конце коридора, у которой стояли стражники.

— Доложите, что я здесь.

Стражники повиновались и скрылись за дверью. Герцогиня было приготовилась пройти вперёд, минуя караул, но они преградили ей дорогу.

— Его светлость примет вас позже. Он просил его извинить.

Хуана от неожиданности даже вскрикнула.

— Вы не поняли: там мой муж, а это — мой дворец. И, без сомнения, моя страна. Я могу пройти куда угодно и когда угодно! — и она выразительно посмотрела на караульных.

Они были растеряны и испуганно переглядывались. Воспользовавшись замешательством, герцогиня быстро прошла между ними.

Двери распахнулись и Хуана ворвалась в комнату. Воображение рисовало страшные картины.

«Не любит… У него любовница? Или любовник? Или всё же просто устал… Нет, он меня больше не любит!»

Герцогиня импульсивно сорвала одеяло и швырнула его на пол. На кровати лежал Филипп в обнимку с пуховой подушкой. Он сонно приоткрыл веки и непонимающе уставился на жену.

Хуана была смущена своим необдуманным поступком, негромко спросила:

— Ты один?

Филипп удивлённо посмотрел по сторонам.

— Не считая тебя и двух стражников за твоей спиной — можно сказать, один.

Герцог знаком приказал караулу удалиться.

— С каких пор я не могу посещать твою спальню? — немного более снисходительно спросила Хуана.

— С тех пор, как я занимаюсь делами государства, любимая. С тех пор, как Англия ставит нам палки в колёса.

— А не с тех ли пор, как я родила тебе дочь? Признайся, я надоела тебе?!

— Как ты можешь обвинять меня в том, чего я не совершал? Ты ставишь меня перед выбором: долг или семья. Ты хочешь, чтобы я уделял тебе больше времени, но король английский и король испанский — твой отец, к слову, — и десяток других королей требуют от меня того же! Не будь так жестока ко мне, Хуана. Я люблю тебя так же, как и прежде, разве ты не видишь?

Герцогиня, краснея, слушала мужа и к концу речи совсем засмущалась.

— Конечно, вижу! Я знаю всё это, знаю, Филипп.

Она не нашлась что ещё сказать и заплакала.

Филипп обнял жену за плечи и положил её прелестную головку себе на грудь.

Так они и лежали: молча обнявшись, двое самых счастливых людей в королевстве, как это бывает, когда муж влюблён в свою жену, а жена в своего мужа, — и двое самых несчастных, которыми бывают особы королевских кровей, несущие долг перед государством. И с этим долгом они расплатятся лишь после своей смерти.

Дворцовое празднество

24 февраля 1500 года, Гент, Фландрия. Дворец Принзенхоф.

Это был чудесный бал, который давали без повода. Начиная с прошлого года балы без повода в Принзенхофе давали постоянно.

Филипп был изрядно пьян и танцевал с очередной дворцовой служанкой.

Хуана сидела в высоком дубовом кресле и не отводила глаз от мужа. Она чувствовала себя уставшей: всё же девятый месяц беременности. Это была её вторая беременность, на которую все во дворце возлагали большие надежды и с нетерпением ждали появления на свет младенца. Но сейчас женщина чувствовала себя несчастной, а самое страшное — преданной. Предателем был Филипп.

Когда Филипп приобнял девушку, с которой до этого так увлечённо танцевал, это было уже слишком. Гувернантки повернули головы в сторону своей хозяйки, беспокоясь за предстоящие роды. Девушка, танцевавшая с Филиппом, поймала на себе пронзительный взгляд герцогини и остановилась. Очевидно, бедной служанке уже не хотелось танцевать, — но и не танцевать с герцогом Бургундии было невозможно.

Пьяный, еле стоявший на ногах герцог повернулся и тоже посмотрел на жену. В этот момент Хуана пыталась разгадать его взгляд, обращённый не то к ней, не то сквозь неё.

«Он меня ненавидит, — думала с досадой Хуана, — или хочет вызвать ревность?»

Она так и не смогла понять, о чём в этот момент думал муж, но в глазах Филиппа было несомненно одно: безграничная грусть, как бывает у тех, кто громко смеётся, много шутит и беспричинно пьёт.

Филипп ничего не сказал, лишь галантно усадил служанку на место и вывел в центр зала очередную бургундскую красавицу. Хуана в бешенстве сжала кружевной платок, который лежал у неё на коленях, с такой силой, что ногти вонзились в ладонь. Гувернантка, стоявшая у герцогини за спиной, ласково положила руку ей на плечо:

— Не хотите ли выйти на свежий воздух, ваше высочество?

Но Хуана ничего не ответила и продолжала наблюдать за жестоким театром, который разыгрывал перед ней её муж.

«Что стало с нами, любимый? — спрашивала себя она. — Как скоротечно было наше счастье, Филипп! Как быстро мы забыли друг друга. Разве дочь короля испанского плохо служила тебе? Господи, за что ты наказываешь меня?»

Предаваясь этим невесёлым мыслям, Хуана вдруг почувствовала резкую боль внизу живота и вскрикнула. Гувернантки тут же окружили её, музыканты перестали играть. Герцогиня корчилась от боли, пытаясь встать. Она искала глазами мужа, чтобы взять его за руку, но перед ней поплыли жёлтые круги. Хуана уже не разбирала лиц. Начались схватки. Эти роды будут долгими, очень тяжёлыми и болезненными.

Карл

Слуги перенесли герцогиню из банкетного зала в спальню. Филипп, видя, как уносят жену, сначала было двинулся следом, но через пару минут передумал, так и оставшись стоять посреди зала.

Повисла напряжённая тишина, но никто из гостей не смел её нарушить.

Несколько минут спустя Филипп стал оглядываться по сторонам безумным взглядом, будто не очень понимая, что происходит.

— Играйте! — громко и пренебрежительно сказал он музыкантам.

Гости так и остались стоять, неподвижные, словно римские статуи.

— Танцуйте же! — крикнул Филипп пьяным низким голосом.

Все разбрелись по парам.

Не помня себя, Филипп пил и веселился до самого утра, пока не свалился с ног. С банкетного пола его подобрали слуги и отнесли в одну из дальних спален дворца. На этом, к молчаливой радости гостей, бал был окончен.

Тем временем, после продолжительных и тяжёлых родов на свет появился мальчик. Это был чудесный младенец с глубокими карими глазами матери и строгим носом, доставшимся ему от отца. Младенца назвали Карл. Он был плотного телосложения и совсем не плакал, чем с первых минут жизни выдал свой сильный характер.

Хуана, потерявшая все силы, беспокойно спала, когда Филипп вошёл в её покои.

Она услышала его тяжёлые шаги и протянула навстречу свою руку.

Филипп подошёл к жене, быстро поцеловал её в лоб и, так и не взяв за руку, сказал:

— Благодарю вас.

Он подошёл к колыбельке, стоявшей в углу комнаты, и стал рассматривать сына.

Герцогиня так и осталась лежать с приподнятой в воздухе рукой, которая затем бессильно рухнула на кровать. Слёзы душили её, но она говорила себе, что это только усталость.

«Ведь он здесь, — твердила себе Хуана. — Филипп пришёл ко мне. Он так мечтал о сыне, и вот я родила ему сына. Теперь всё будет хорошо, у нас всё будет хорошо».

Она повторяла последнюю фразу словно молитву, снова и снова, пока не услышала, как дверь спальни громко хлопнула и тяжёлые шаги Филиппа стали удаляться.

В комнату тут же вошла гувернантка.

— Он не любит меня, — сказала Хуана с отчаяньем кому-то невидимому, смотря в пустоту.

Гувернантка подошла к кровати, осторожно села на самый её край и стала гладить герцогиню по волосам.

— Это не так, ваше высочество, ваш муж любит вас. Дайте ему немного времени.

Одинокая герцогиня

Хуана сидела в комнате, освещённой лишь двумя догорающими свечами. Она была неподвижна и о чём-то думала. Её густые каштановые волосы беспорядочно спадали по плечам, доходя до самого пола — длинные, слегка вьющиеся и непослушные локоны, которые так любил Филипп. По крайней мере, так он говорил.

— Бог послал мне красавицу жену, — сказал Филипп, стоя у алтаря в час их венчания, — разве мог я мечтать о большем?

Потом он наклонился к самому её уху и прошептал:

— Твои шёлковые локоны сводят меня с ума. Твоя грудь не даёт мне покоя с той минуты, когда мой взгляд впервые упал на неё. Что, если мы сбежим со свадебного банкета прямо в спальню?

Хуана была смущена и безумно влюблена в этого наглеца, который шептал ей непристойности, стоя перед распятием Божьим. Юная девушка, воспитанная в строгих нравах католической Испании, никогда не стоявшая так близко к мужчине, а тем более никогда не остававшаяся с мужчиной наедине, быстро потеряла голову, слушая герцога. Со временем её чувства к мужу только усиливались, и она давала им волю, ведь в Хуане текла кровь испанских королей!

И вот, сейчас она сидит в тёмной комнате и смотрит, как лунный свет ложится на мягкие покрывала, которыми застелена огромная дубовая кровать. Теперь Хуана спит одна. Вот уже год после рождения второго ребёнка она спит одна. И ест одна. Ходит на прогулку и воскресные мессы, встречает Рождество и принимает канцлеров — всё это без участия мужа.

Она сгорает от ревности, она ждёт у окна, высматривая Филиппа, точно зная, что он ей больше не принадлежит. Но кому тогда принадлежит её муж? Тайной красавице или всем женщинам королевства сразу?

Как много мы готовы заплатить, чтобы узнать правду, и как часто жалеем, узнав её! Какое страшное занятие нашла себе герцогиня Бургундская — искать фаворитку своего герцога. Как ложны бывают наши надежды, когда мы хотим вернуть то, чего больше нет. А может быть, никогда и не было?..

Письмо

Хуана подошла к малышке Элеоноре, которая увлечённо играла яркими ситцевыми лентами от платьев. Она погладила дочь по голове, и нежно улыбнулась своей усталой, но по-прежнему обворожительной улыбкой.

— Прекрасная гордая девочка, — залепетали рядом сидевшие нянечки, показывая на Элеонору. — А маленький Карл, какой молчаливый, какой задумчивый: просто урождённый правитель!

Если бы Хуана знала, что эти слова станут пророческими. Но они сбудутся много лет спустя, а пока это всего лишь дети, которыми так гордилась мать.

— Герцог у себя? — спросила она стоявших за спиной слуг.

— Да, сеньора, — доложил один.

— Скажите ему, что я жду его в своей спальне.

Слуги повиновались и скрылись за дверью.

— Уведите детей в их комнату, — велела герцогиня, — я спущусь к ним позже.

Когда детей увели, на пороге появился Филипп.

— О чём ты хотела поговорить? — спросил он, останавливаясь в центре комнаты.

Хуана жестом показала ему присесть, но он не сдвинулся с места.

— У меня мало времени, — сказал герцог нетерпеливо.

— Сегодня я получила письмо от матери. Она хочет, чтобы мы приехали на время в Испанию.

— «Мы»? — удивился Филипп. — Я думаю, твоего присутствия ей будет достаточно.

Хуана слегка поморщилась, слушая ледяной тон мужа.

— Умер Мигель.

— Мигель? Сын Изабеллы?

Хуана кивнула.

— Ты знаешь, как дорога мне была сестра и как дорог мне был её сын Мигель. Мои мать и отец не могут утешиться, и я поеду к ним как можно скорее.

— Сказано ли в письме про наследие? — Филипп всё с большим интересом и меньшим холодом смотрел на жену.

— Да. Отец и мать признают моё право наследования трёх корон: португальской и обеих испанских.

Сказав это, Хуана внимательно взглянула на мужа.

Филипп был ошеломлён услышанным. Широкая улыбка вдруг озарила его красивое лицо. Он рассмеялся непонятно чему, всё больше погружаясь в собственные мысли. Впервые за последние два года Хуана слышала, как смеётся муж, и это согрело ей сердце.

— Да здравствует наследница престола! — нарушив повисшую тишину сказал он, и быстрыми шагами подошёл к жене. — Да здравствует королева!

И Филипп нежно обнял её за талию.

Отъезд

Следующую ночь герцог провёл в покоях жены. То, о чём так долго мечтала Хуана, наконец сбылось: она стала наследницей престола и любимой женой. В том, что она стала наследницей, герцогиня не сомневалась. Но была ли она любимой?

Филипп говорил ей слова, которые она уже не надеялась услышать. Он обещал жизнь, в которой всё будет хорошо. И Хуана верила. По крайней мере, этой ночью ей очень хотелось верить во всё, что он говорил. Утром муж и жена завтракали вместе, а Филипп даже проведал детей, особенно Карла, который теперь получил все шансы стать следующим королём.

Герцог был внимателен и галантен, как никогда. Хуана прекрасно понимала, что не стань она наследницей, Филипп бы и дальше продолжал свои любовные похождения, нисколько не интересуясь её чувствами. Но, несмотря ни на что, она получила мужа обратно, пусть даже он и стоил ей трёх корон.

Герцогиня купила своё счастье, заплатив за него хорошую цену, и сердце её стало спокойно. Сейчас будущая королева считала происходящее выгодной сделкой. Но не слишком ли дорого заплатила она за человека, который так легко играет с её чувствами? И не слишком ли быстро найден молчаливый компромисс? Увы, в любви нет благоразумия, а в борьбе за престол нет места чувствам. Поэтому оба — и Хуана, и Филипп — были сейчас безмерно рады обрушившимся на их головы надеждам: Хуана думала о Филиппе, а Филипп — о престоле.

Во дворце вовсю готовились к отъезду, когда Филипп получил неожиданное приглашение от Генриха VII, короля английского. Генрих приглашал того встретиться в Кале, французском городе, что у пролива Па-де-Кале. Король Англии заверил в письме, что «дело не терпит отлагательств», и вскоре слуги стали снаряжать два экипажа: один в Кале, а другой в Кастилию.

Было решено, что Филипп выедет этим же вечером, а Хуана останется в Принзенхофе до конца следующей недели, поскольку выглядела она бледной и болезненной, и герцог не на шутку беспокоился о её здоровье. Но дворцовый доктор заверил, что с будущей королевой всё в порядке, не считая сильного переутомления. Видимо, последние новости, полные горьких и радостных переживаний, сделали её особенно чувствительной.

Филипп обещал Хуане встретить её по дороге в Кастилию, чтобы вместе отправиться к королевскому двору. Герцогиня же просила о ней не беспокоиться и впервые за долгое время с лёгким сердцем отпускала от себя мужа, который, казалось, больше неё был опечален их предстоящей разлукой.

Жизнь в Кастилии

Кастилия,
январь 1501 года.

Филипп снова не пришёл. Хуана спустилась в обеденный зал, в котором уже находились её отец Фердинанд II Арагонский и мать Изабелла I Кастильская. Отец, завидев дочь, радостно улыбнулся. Мать, окинув беглым взглядом комнату, спросила:

— Филипп снова не пришёл? — и тут же добавила: — Конечно, кто бы сомневался!

— Изабелла, — с укором посмотрел на неё Фердинанд.

Хуана глубоко и горько вздохнула.

Королевская семья ела молча, пока слуги не сменили основные блюда десертом.

— На твою коронацию будущий король соизволит явиться? — нарушив тишину, холодно спросила Изабелла.

— Да, мама, — Хуана не смогла поднять на мать глаз, которые были полны слёз: то ли от обидных вопросов, то ли от собственного бессилия.

— Оставь её в покое! — громко сказал Фердинанд.

Изабелла с немалым удивлением посмотрела на него, бросила столовые приборы в тарелку и, не дожидаясь десерта, встала.

Фердинанд тут же пожалел о своих словах. Он любил Изабеллу, и такое резкое и грубое замечание сделал ей, должно быть, впервые. По крайней мере, Хуана впервые слышала, как он повысил голос на мать.

— Прости, милая, — Фердинанд нежно накрыл своей ладонью руку дочери. Он очень хотел сказать ей что-то ещё. Но слова не шли, и он лишь с жалостью посмотрел на дочь, встал из-за стола и медленно направился к выходу.

Хуана осталась одна. Принесли десерт, который так и остался нетронутым.

Всё рушилось. Всё снова шло не так. Мать ненавидела Филиппа за его недостойное поведение. В Кастилии его видели в каждой таверне. Уходил он оттуда под утро пьяный, а потом заявлялся во дворец и сидел под закрытыми дверьми собственной спальни.

— Это моя спальня, дорогуша, — говорил он, допивая ром из бутылки, которую принёс с собой, — открой сейчас же эту чёртову дверь!

Но Хуана не открывала и лишь отчаянно плакала, сидя одна в тёмной холодной комнате.

Так повторялось каждую ночь. Утром Филипп спал, а днём заявлялся к жене, словно побитая собака, стыдливо смотря в пол.

— Мне так тяжело, — говорил Филипп, — я устал, разве ты не видишь, как сильно я устал? Вспомни, как счастливы мы были в своём дворце в Бургундии! Твоя мать сводит меня с ума. Она изводит меня, она ненавидит меня. Недалёк тот день, когда она подсыплет мне яда в еду! Я не намерен больше терпеть эти унижения. После коронации мы возвращаемся в Бургундию. Выбирай: либо я, либо твоя мать.

С этими словами он выходил из комнаты, оставляя жену наедине с тяжёлыми мыслями.

Так повторялось изо дня в день: мать и зять вели необъявленную войну, в которой Фердинанд занял нейтральную позицию, лишь взглядом сочувствуя дочери и мысленно подсчитывая дни до её коронации — ожидая, что после коронации это безумие кончится.

Отец и дочь

Король Фердинанд и его дочь сидели в высоких креслах у камина. Фердинанд читал вслух:

— …Жизнь моя! Будет счастливой любовь наша, так ты сказала,

Будем друг другу верны и не узнаем разлук!

Боги великие! Сделайте так, чтоб она не солгала!

— Чтоб она не солгала, — повторила Хуана. — Как прав был Катулл, написав это.

Отец закрыл книгу и откинулся на спинку кресла. Какое-то время они молчали, наблюдая за тлеющим огнём в камине.

Потом Фердинанд сказал:

— Когда мне нужно говорить перед толпой, пусть даже это и разъярённая толпа, у меня нет страха. Когда послы жаждут ответов, а военачальники требуют незамедлительных приказов, я всегда знаю, что предпринять. Но когда ты, Хуана, нуждаешься в моём совете, мне страшно и я растерян. Я не знаю, что делать. Когда мы не знаем, как поступить, говорим: «Следуй своему сердцу, оно не обманет». Но правда в том, что в самые трудные минуты жизни сердце так сильно болит, что оно не в силах говорить. С нами говорит наша боль, а это страшный советчик. Вот и сейчас моя боль говорит мне, чтобы я просил тебя остаться, потому что разлука с тобой делает меня слабым и немощным. Хотя я знаю, что ты больше не принадлежишь родителям: ты принадлежишь своей собственной семье. Поэтому заботься о своём доме, а мы с матерью будем заботиться о своём. Прислушивайся к советам матери, но не всегда следуй им, иначе твоя жизнь станет отражением жизни матери.

— Правильно ли я тебя поняла, отец: мне следует вернуться в Бургундию?

— Да, — кивнул Фердинанд. — Муж и дети требуют твоего внимания. И чем раньше ты вернёшься, тем спокойнее будет тебе самой. Ведь Изабелла следит за каждым шагом Филиппа, и это ничем хорошим не кончится.

— Но мать хочет, чтобы я дожидалась коронации здесь, в Кастилии…

— Ты же знаешь, что коронация не раньше, чем через год. Траур по Мигелю не будет отменён.

— Ты не отменишь его?

— Нет. Так будет лучше для всех нас: Изабелла немного успокоится, а у тебя будет время заняться семьёй.

— Спасибо, отец, — Хуана была искренне благодарна. — Я люблю тебя больше всех на свете!

— Я тоже тебя люблю, — и Фердинанд нежно взял её за руку.

Хуана видела, как старый король быстрым движением смахнул навернувшиеся слёзы, и мысленно поблагодарила Бога за то, что он послал ей такого доброго и любящего отца.

Прощание

— Ты никуда не поедешь! — повысив голос, сказала Изабелла.

— Мама, ты не смеешь меня задерживать!

— Я знаю, что раз ты решила, всё же уедешь. Но мать не может спокойно смотреть, как её дочь губит себя. Там, в Бургундии, ты будешь беззащитна. Я прекрасно вижу, что тебе одной приходится управляться с делами, пока твой муж кутит по тавернам! А потом, при первом же удобном случае, Филипп погубит тебя!

— Ты погубишь меня первой, мама, — сказала Хуана обречённо, не в силах продолжать этот разговор.

Изабелла замолчала, пытаясь подобрать слова, но гнев и отчаянье не позволяли ей последовательно мыслить.

Герцогиня усталыми глазами смотрела на мать, а потом подошла к окну и отвернулась. Ей хотелось закончить ссору. И она стала демонстративно разглядывать пейзаж за окном.

Изабелла стояла посреди комнаты и отчаянно цеплялась за последнюю надежду, которая всё быстрее превращалась в слёзы на её щеках.

— Хуана, — дрожащим голосом сказала старая королева, — настанет тот день, когда ты поймёшь, что не было в твоей жизни никого, кто любил бы тебя больше меня. Я только надеюсь, что этот день настанет тогда, когда всё ещё можно будет исправить.

Изабелла нащупала под корсетом маленький крестик, висевший у неё на груди. Она осторожно сняла его и положила на комод.

— Дочь, — продолжила она сдержанно, — возьми этот крест как память обо мне. Пусть он защитит тебя, потому что я не в силах защитить тебя.

Хуана повернулась к матери и бросила на неё беглый взгляд.

«Неужели она не видит, как рушится моя жизнь в Кастилии? Неужели не знает, что её слова ранят меня?»

А вслух сказала:

— Благодарю. Бог хранит тебя.

Изабелла молча кивнула и вышла из комнаты.

Следующим утром экипаж был готов к отъезду в Бургундию. Стоя у кареты, Изабелла холодно прощалась с дочерью. Отец же с любовью обнимал Хуану и просил Филиппа иногда навещать их в Кастилии. Филипп впервые за всё это время искренне обнял Фердинанда и поблагодарил его от всего сердца.

— Мы будем рады и вашему визиту в Бургундию, ваше величество, — сказал он королю.

И, наклонившись к самому его уху, добавил:

— Благодарю вас за то, что дали мне ещё один шанс. Я раскаиваюсь в том, что совершил. Но клянусь, с этого момента я сделаю всё, чтобы ваша дочь была счастлива.

— Не сомневаюсь, мой друг, не сомневаюсь, — заверил его Фердинанд.

— Всего хорошего, сеньора, — низко поклонившись, сказал Филипп Изабелле.

Изабелла холодно на него посмотрела и протянула ему не менее холодную руку, а встретившись с ним глазами, сказала:

— Я хочу, чтобы ты знал: я осведомлена о каждом твоём шаге. Более того, я прекрасно осведомлена обо всех твоих планах, дорогой зять.

В Принзенхофе

Бургундия.
Дворец Принзенхоф.

На Хуане было шёлковое платье тёмно-синего цвета, с золотой шнуровкой на корсете и таким же золотым поясом на талии. Прошла всего неделя, как они с Филиппом прибыли в Бургундию, и герцогиня была безмерно рада возвращению в Принзенхоф. Она чувствовала себя умиротворённой, а всё свободное время посвящала прогулкам с подрастающей Элеонорой и играм с маленьким Карлом. Дети были её счастьем, которое, наконец, поселилось в этом доме.

Любовь к мужу переросла в стабильность, а дворцовые празднества — в обязанность. Хуана сделала ещё несколько попыток пробудить чувства к Филиппу, но боль от равнодушия мужа, которую она терпела последние годы, непрестанно гасила былую страсть. А постоянные визиты зарубежных послов к будущей королеве, позволяли Хуане забыть о том, что ещё один вечер она проведёт в одиночестве.

Филипп осторожно, почти всегда шёпотом, спрашивал жену о её послеобеденных планах и каждый раз получал один и тот же ответ:

— Я чувствую себя уставшей. Лягу спать пораньше. Эти вечные визиты и дождливое небо плохо на меня действуют.

Филипп молча и разочарованно кивал, желал жене спокойной ночи и выходил из комнаты, тихо прикрыв за собой дверь. Жизнь во дворце стала такой неспешной, что слуги начали ходить на цыпочках и разговаривать шёпотом. Теперь лишь на королевской кухне можно было услышать громкие голоса: вечерами там собиралась вся дворцовая прислуга. Они вспоминали времена, когда герцог устраивал им очередную всклочку, явившись в дурном настроении и нетрезвом виде.

— Славное было время! — подняв обе ладони кверху, говорил старый повар.

— Чем же оно было славное? — удивлялся поварёнок, которому только исполнилось двенадцать лет. — Разъярённый герцог, неспокойная герцогиня. А эти вечные балы: работаешь на них без продыху. Говорят, что блюда повозками в зал завозили! И ведь хоть бы кто «спасибо» сказал!

— Это тебе, что ли, герцог «спасибо» сказать должен? — отвечал ему старый повар. — Ох, времена! Вырастили новое поколение на свою голову! Вернее, не на голову, а на шею: сядут, ножками болтают, и ещё «спасибо» им скажи! Почём тебе знать те времена? О том, что ты родишься, тогда даже мать твоя не знала!

— Оставь юнца в покое, Герберт, — сказала жена повара и стукнула мужа деревянной ложкой по голове. — Живём тихо, и слава богу. Пусть хранит святая Мария эту тишину. Кто знает, как надолго мы предоставлены сами себе.

И она, перекрестившись, стала негромко читать молитву своей святой покровительнице Марии.

Месса

Тихо и неспешно минул год. На Рождество во дворце зажгли сотни свечей, которые так любила Хуана. Самую светлую комнату, находившуюся на верхнем этаже Принзенхофа, будущая королева переделала в часовню. Эту часовню слугам было велено украшать свежими цветами по воскресеньям, сама же Хуана проводила там чуть ли не каждый вечер, читая псалмы и о чём-то размышляя. В рождественскую ночь во дворец пригласили падре. Хуана надела лучшее платье, скроенное венецианскими мастерами и доставленное в Бургундию ещё летом. Регентша покрыла голову белым кружевным платком, тонкие её ручки обрамляли такие же кружевные перчатки, а из украшений она позволила себе только крестик, подаренный матерью. Рождественским вечером Хуана не ужинала и провела его в часовне.

В часовню тихо вошёл Филипп. Он сел на самый край скамьи, стоявшей чуть ли не в коридоре, стараясь не выдать своего присутствия. Падре читал пятый псалом, Хуана сидела прямо перед святым отцом, чуть поодаль находились её фрейлины. Ближе к выходу столпились дворцовые слуги. Здесь были и нянечки, и Элеонора, которой на тот момент уже исполнилось три года, и Карл, которому было полтора. В самом тихом углу, где даже не были зажжены свечи, спала пятимесячная Изабелла — третий ребёнок Хуаны и Филиппа, рождённая прошлым летом.

Слуги, завидев герцога, расступились, образовывая коридор, чтобы он мог пройти, но тот показал знаками, что останется здесь, не желая беспокоить присутствующих. Филипп то и дело пытался издали разглядеть жену, и уловив её образ в толпе, отмечал про себя, как она сегодня красива.

Герцог был галантен и учтив — впрочем, как и весь прошедший год. Он кивал присутствующим в знак приветствия и за время мессы, что длилась до четырёх утра, не произнёс ни слова. Филипп был поглощён собой и о чём-то думал. И когда слуги последними покинули часовню, лишь рука падре, протянутая на прощанье, вернула его в реальность.

— Падре, — сказал Филипп, целуя святому отцу руку, — я молю Бога о прощении, которое в этой жизни мне уже не будет дано. Не могли бы вы замолвить за меня словечко перед Всевышним?

— Сын мой, — отвечал ему падре, улыбаясь, — Господь простил тебя и в этот светлый праздник внял твоим мольбам: иди с миром, сын мой.

И падре сделал крестное знамение, склонил голову и вышел.

Филипп остался один. Жена и дети давно покинули часовню. Герцог не знал, когда закончилась месса, он потерял всякий счёт времени. Филипп был опечален тем, что Хуана прошла мимо не сказав ни слова, не окликнув его, даже не коснувшись его плеча своей рукой. Филиппу было больно от того, что он сам когда-то так поступал: проходил мимо тех, кто любил его.

— Господи, — сказал он, смотря на висевшее перед ним распятие, — Хуана так и не простила меня! Отчего же, Господи, заслужить прощение людское сложнее, чем заслужить прощение Бога?

Некоторое время герцог молчал, словно ждал ответа. Но только зимний ветер отвечал ему стуком в окно. И Филипп в отчаяньи склонил голову к коленям, так и оставшись сидеть в пустой комнате, ярко освещённой свечами и украшенной рождественскими венками.

Всю ночь с улицы доносились голоса горожан, поздравлявших друг друга с рождением Христовым, топот бесчисленных ног, танцующих под звуки волынки, и громкий смех захмелевших куртизанок. Бургундия отмечала конец 1501 года.

Послание из Рима

— Она не может править, при всём моём уважении к вам, сеньора! — повысив голос, сказал старший советник католической церкви при испанском дворе, и сел на рядом стоящую софу.

— Я уверена, это просто недоразумение. Хуана не имела в виду разделение церкви и королевства! — была непреклонна королева Изабелла.

— Ваша дочь, сеньора, занимаясь делами в Бургундии, не считает нужным посылать своих канцлеров к папскому двору. Это письмо, — и советник вынул из потайного кармана мантии бумагу, — доказывает, что ваша дочь не собирается править вместе с нами. Тогда как же она собирается править, сеньора: без нас?

Изабелла некоторое время молча читала письмо.

«…При моём большом уважении к его святейшеству папе Александру VI, я прошу отложить приезд моих канцлеров ко святому двору».

— Но здесь говорится лишь, что Хуана просит приехать позже, — заметила Изабелла.

— Это письмо годичной давности. И с того времени никаких бургундских канцлеров мы у себя в Риме так и не увидели. К тому же, у нас есть достоверная информация о том, что́ Хуана говорит при бургундском дворе. А говорит она, — и тут папский советник закатил глаза и сделал крестное знамение, — что дела церкви и дела государства должны быть разделены.

— Разделены?! — испуганно переспросила Изабелла.

— Да, сеньора, именно так. Вы ведь не будете подвергать сомнению слова падре Карлоса, служителя святой церкви, который постоянно находится при бургундском дворе?

— Конечно нет, — растерялась королева.

— Могу ли я дать вам совет? — и, не дожидаясь ответа, папский советник продолжил: — Королева-еретичка — позор не только для церкви, но и для славного имени вашей семьи. Это решение вынесено папой Александром VI и двенадцатью архиепископами римской католической церкви. Оно вынесено тайным голосованием, и в его подлинности нет никаких сомнений: Хуана не должна короноваться. Я надеюсь, вам понятно, что если всё же она станет королевой, то это будет началом войны святых земель против земель отступнических?

— Прошу вас, дайте мне время, я поговорю с ней! — взмолилась Изабелла.

— Дело обрело слишком серьёзный оборот. Людская молва уже вышла за пределы Фландрии и разносится по миру. Папа просил передать, что судьба вашей дочери в ваших руках. Будьте осторожны и прислушайтесь к моему совету. Вы должны сохранить честное имя вашей семьи и спасти дочь от грешного пути, на который она ступила.

— Но как? — Изабелла была полна отчаянья.

— Надеюсь, я могу говорить откровенно?

— Конечно, прошу вас…

— Будет лучше, если вы соберёте коллегию докторов и объявите Хуану больной. Больной душевно. А мы в Риме подпишем её официальное отстранение.

— Объявить свою дочь безумной?!

— Или хотите, чтобы мы объявили её еретичкой? — надменным голосом продолжал советник.

Изабелла молчала, тяжело опустив руки. На её глаза наворачивались слёзы, а про себя она то и дело повторяла: «Безумной! Объявить Хуану безумной!»

— Я надеюсь, сеньора, что могу положиться на вас. Могу ли я сказать папе, что Испания, Арагон и Бургундия так же верны святой церкви, как и святая церковь верна этим землям? — советник выразительно посмотрел на Изабеллу. — Прежде, чем ответить, подумайте о добрых христианских семьях, которые живут в мире и молитвах. Прежде, чем ответить, подумайте о душе вашей дочери — пока её ещё можно спасти. Пока ещё.

И тогда сдавленным от горя голосом Изабелла спросила:

— Кто же наследует испанскую, арагонскую и бургундскую короны?

Папский советник с некоторым удивлением взглянул на неё.

— Ваше величество! Ваш муж Фердинанд и вы, конечно, будете править великой империей. В вашей преданности у Рима и папы нет никаких сомнений. Разве это не прекрасная новость, ваше величество? — и он улыбнулся надменной улыбкой, от которой у королевы пробежала дрожь по телу.

Папа святого римского престола

Замок святого Ангела,
Рим, 1502 год.

Александр VI, папа римский из испанского рода Борджиа, был большим ценителем искусства и архитектуры. Вот и сейчас, сидя в своём просторном кабинете, залитом лучами утреннего света, он рассматривал картину Пьетро Перуджино «Оплакивание Христа».

— Прекрасная работа, не правда ли, дорогая? — спросил папа женщину, которая была с ним в комнате.

— Конечно, — отозвалась «дорогая» своим обычным скучающим голосом, даже не взглянув на картину.

Женщину звали Джулией Фарнезе. Двадцати восьми лет от роду, она была итальянкой чарующей красоты, с длинными золотистыми волосами, спадавшими непослушными завитками по её плечам. Глядя на неё, можно было с уверенностью сказать, что эта красавица разбила немало сердец, оставив ни с чем своих ухажёров, когда заручилась любовной связью с папой. Но более других страдал её муж Орсини, о котором Джулии уже более пяти лет ничего не было известно — кроме того, что он коротает одинокие вечера в их замке в Карбоньяно.

Но вернёмся в замок святого Ангела, дом папы римского Александра VI, и посмотрим на святого служителя церкви, который сыграет огромную роль в разделении мира и судьбе Хуаны Кастильской, регентши трёх корон.

Папе Александру семьдесят один год. У него плотное телосложение, мясистое лицо и большой нос. Глаза его посажены глубоко и смотрят как будто исподлобья, волосы отмечены неравномерной сединой. За свои семьдесят с лишним лет он уже совершил немало печально известных дел: раздал сорок семь кардинальских шапок кому ни попадя, тогда как полагалось не более трёх; сожительствовал с двумя женщинами сразу, одна из которых была замужней; захватил при помощи меча и огня все итальянские провинции; убрал неугодных ему политиков при помощи яда; напивался с куртизанками, с которыми прелюбодействовал так часто, что знал каждую по имени; умертвил огромное количество праведных священнослужителей, отказывавшихся участвовать с ним в пьяных вечерях или просто неугодных ему, и ещё при жизни завоевал себе прозвище «чудовище разврата».

Этот папа уже отдал известный нам приказ об устранении Хуаны от трона, этот папа уже подчинил себе Кастилию и Арагон, назначив управленцами Фердинанда и Изабеллу — глубоко верующих католиков, коих и возвёл в новый, придуманный им самим сан католических королей. Его преспешники уже вовсю разносят по Бургундии вести о болезни Хуаны, его тюрьмы уже готовы для всех сомневающихся в её безумии. Как дерзко Хуана посмела отказать папе, не являясь с визитом, не отчитываясь перед канцлерами святого престола!

«Никогда, никогда не стать ей королевой!» — думал папа, читая донесения своих канцлеров, в которых говорилось, что регентша продолжает заниматься делами государства, поддерживая идею независимости Бургундии от Рима. «Более того, — говорилось в письме, — народ Бургундии не верит в „безумие“ будущей королевы, ведь она ничем это безумие не проявляет».

Но папа уже готовит новый план: он спешно собирает совет, на котором и принимает тайный документ по устранению регентши. Этот документ — смертный приговор, но не Хуане, нет — такая плата слишком мала для отступницы святой церкви, — это приговор Филиппу, её обожаемому мужу, приговор её детям и всей её горячо любимой семье. Этот и ещё несколько ужасных пунктов, принятых папой и его кардиналами, уже озвучены палачам. И вот они, блюстители суда папского, отправляются в дорогу, чтобы выполнить свою жуткую миссию. А папа Александр VI, предвкушая ещё не выигранную, но уже такую близкую победу, удаляется в дальнюю комнату своего дворца. Но не для молитв, а для утех со своей молодой златовласой любовницей.

Кардинал Чезаре

Бургундия,
дворец Принзенхоф.

— Осмелюсь заметить, — сказал посланник папы, кардинал Чезаре, — что ваше высочество в добром здравии.

— А что вы ожидали увидеть? — ровным тоном спросила Хуана и пристально посмотрела в глаза кардиналу.

— Я ожидал, — парировал удар тот, — увидеть вас в добром здравии.

Хуана бы и дальше продолжала эту игру в разгадывание мыслей, но риск был слишком высок. И она отвела взгляд. Регентша напустила на себя самый невинный вид и как можно дружелюбнее спросила:

— Чем могу быть полезна кардиналу святой католической церкви?

— Сеньора! — уверенно сказал Чезаре. — Простите мне этот визит без предупреждения, но наш святой папа обеспокоен откладыванием вашего приезда в Рим. Он спрашивает, может ли святая церковь помочь будущей королеве с делами государства?

Сказав это, он впился глазами в лицо своей собеседницы.

«Святая церковь поможет нам всем, если будет заниматься постом и молитвами, а не моим государством», — подумала Хуана и тут же осеклась, остановив поток опасных мыслей. В груди возникло давящее чувство тревоги. Женщина поморщила носик, как обычно делала, когда ей что-то не нравилось.

И всё же будущая королева не потеряла самообладания, и как ни в чём не бывало, ответила:

— Я принимаю приглашение и благодарю римскую епархию за оказанную мне честь. Вы ведь знаете, что я недавно родила третьего ребёнка, дочь Изабеллу, и это вынудило меня отложить визит. Но как только мне станет лучше, я тут же отправлюсь в Рим.

«Это мы уже не раз слышали, — подумал кардинал, — а дочери Изабелле между тем исполнилось полгода».

Вслух же он сказал: