Без ума

Посвящается другу и вечному возлюбленному.

***
«Когда тебя нет рядом, мне хочется напиться, чтобы забыть этот период»

«Однажды ты написал на клочке бумаги, что всегда будешь рядом, поэтому я не должна никого бояться. Я собрала кучу вкладышей из жвачки «Love is» и, прочитав надписи на них, всерьез испугалась, что могу тебя когда — нибудь потерять. Я долго плакала по этому поводу, а ещё как назло случайно удалила нашу с тобой переписку «Вконтакте».

Когда мы встречаем близкого нам по духу человека, мы верим только в лучшее.

Всегда кажется, что у нас в запасе много времени. Но на самом деле, если ты влюблен, у тебя его в обрез.

Сначала у нас сносит крышу от переизбытка эндорфина в крови, который выделяется при одном только взгляде на приятное и родное лицо. Со временем, мы начинаем успокаиваться и привыкать к этим глазам, вздрагиванию ресниц на щеке и ко всему остальному, что важно для двоих только тогда, когда эти двое решают в один прекрасный день стать единым целым — не «я», не «ты», а «мы», «нас». Так и проходит время… А однажды, кто — то уходит надолго и забывает сообщить об этом другому. Сбрасывает звонки, пропадает, почувствовав себя чем — то отдельным, ненужным и больше не любимым. В следующие за этим дни, сообщений в папке «входящие» становится значительно меньше, совместные ночи преснее. Не хватает мудрости, чтобы обсудить банальнейшие вещи. Всё рвется, угасает. Всхлипы становятся громче, стук сердца сильнее. Это счастливая «м» отклеивает от себя переживательную «ы» из какого — то маленького счастья под названием «мы». Теперь есть только два «я» поодиночке. Вот они расходятся в разные стороны. Вот они совершают одни и те же ошибки. Вот их души становятся жёстче где — то внутри себя. Снова и снова. В независимости от амбиций и желаний, последние минуты истекут тогда, когда меньше всего это ждешь.

— Как ты не понимаешь?! Ты уедешь, у тебя появится новая жизнь, новое общение, другой парень в конце концов! А я тут. Ты в это веришь? Веришь в любовь на расстоянии?

Я пожимаю плечами. Мне нечего сказать. Дима нервно курит в моём присутствии. Это всё безнадёжно.

— Разве дело только в этом? Ты перестал дарить мне цветы. Ты забываешь обо мне. Не звонишь, не пишешь, не говоришь, где задерживаешься вечерами.

— Сашка, давай попробуем ещё раз. У нас было много хорошего. Мы не можем всё это разрушить.

Он не смотрел мне в глаза, скорее куда — то вдаль, через окна миниатюрного кафе, в котором мы сидели. Любовная кривизна уродовала его лицо. Нехотя, я состроила жалостливую мину.

— Дим, давай пока разойдемся. В свободные отношения вступим. Будем спать друг с другом. И больше ни с кем! Считай, временно не будем трепать друг другу нервы. Вот, например, сегодня поедем к тебе и займемся сексом.

Конечно, мы оба не верим в ту чушь, что я сказала. Но надежда… надежда на лучшее сдерживала нас от поспешных решений. Хотя сомнений больше не было: пора кончать.

— Давай, — произнёс Дима, словно подписывая смертный приговор нам обоим.

Его светлые ресницы, как порхающие жёлтые бабочки вздрагивают и молят меня о пощаде. Я улыбаюсь и чуть прикрываю веки, представляя, как лепестки роз, из букета подаренного мне Димой, опадают один за другим и их пурпур бросается к ногам моего возлюбленного, выстилая кровавую дорожку.

Я задыхаюсь.

Мы выходим на свежий воздух и ждём такси. Стоим красные как раки, пытаясь погасить в себе вспышки ненависти к происходящему с нами.

Я смотрю на свои туфли. Под правый каблук самоотверженно вонзился осенний желтый лист клёна с зелёными прожилками. Видимо ему тоже настолько грустно и мрачно, что он бросился искать утешения в неизведанное решето. Быть может, он вспоминает о прожитых месяцах, когда солнце ещё было на его стороне, и он рос непреклонно, поглощая углекислый газ и выделяя кислород. Тогда им все восхищались, настолько он был свеж и красив! А теперь ему уготована верная погибель, вызывающая ещё большее восхищение у людей, которые радостно любуются его элегантными изгибами, сначала удерживая на весу, а потом подкидывая вверх, улыбаясь изысканному полёту пожелтевшего чувства. Чтобы остаться в вечной памяти, однажды приходится пожертвовать самым дорогим. У клёна — это жизнь. У человека — всё что угодно.

Склонив голову, мысленно прощаюсь с летом, расплачиваюсь с ним своей потерей, которая отражается так явно в моих глазах, что Дима, наблюдавший меня в этот момент со стороны, смягчившись, произносит:

— Поехали домой. Мы устали.

Садимся в такси и едем. Смотрим в противоположные стороны, наши пальцы рук едва прикасаются друг к другу. Дома расходимся кто куда: я падаю на кровать в изнеможении от пережитого, Дима включает очередной сериал на ноутбуке и уходит на кухню. Ко мне приходит одиночество любви. Мы, люди, всегда одиноки. Даже в отношениях мы можем быть далёкими от нас самих. Чужая душа действительно потёмки, любимая душа — неизведанные болота, где царит сплошной мрак и просветов почти не бывает вовсе. Печально. Закрываю глаза и прислушиваюсь к себе. Услышать и понять себя так важно. Без этого сложно сделать кого — то счастливым, а иногда и вовсе невозможно. Это вгоняет меня в долгий сон.

Я просыпаюсь раньше Димы и смотрю в потолок. Чувствую потребность прогуляться. Тихонько скидываю ночную сорочку и облачаюсь в теплую одежду, сверху накидывая плащ. Девять часов утра. Воскресение.

На улице пасмурно. Видимо недавно прошел маленький дождик. Солнца сегодня не будет. Будут только лужи, затопившие пробоины и дыры на дорогах. Либо грязь либо вымокшие насквозь ноги. Что же мне самой выбрать? Пусть будет грязь. Пусть она зафиксирует крепко балки, скреплявшие сердечную плотину, разделявшую нас с Димой. Только нам с ним теперь решать, из чего это развалившаяся платина была выстроена: из крепких деревянных брусков или грунта.

Достаточно увязнув в комьях грязи, сделав большой крюк вокруг новостроек, я возвращаюсь к спящему ангелу, моему хранителю. За время моего отсутствия, он притянул к себе мою ночную сорочку и, словно вдыхая во сне аромат моего тела, сохранившегося на нитках, беспомощно и так наивно прижимал её к себе, словно боялся, что она растворится, исчезнет.

Впервые в жизни мне хочется резать себе вены самой острой бритвой на земле. Тот редкий случай, когда не знаю, что мне делать.

1.ПЫТКИ

Всё меняется быстро, слишком быстро — непрерывной цепочкой развития событий. Мы оставляем лучшее в памяти, чтобы потом изъять его из сознания по мере необходимости. Мне хотелось бы знать для чего, все происходит так, как происходит. Но в масштабе сложной Вселенной я лишь мелкая частица, которая наблюдает всё происходящее вокруг со своей собственной вышки, не позволяющей обживать другие. Я это я, но никто для истории. И в этом проблема. Слова как выпущенные стрелы достигают своей цели и наполняют мою жизнь смыслом, любимые ругательства заряжают адреналином, и в конечном счете я есть только мысль, пусть и изощренная, но всё таки мысль. Сколько таких мыслей плодится каждую секунду, но как мало в них созидательной энергии, ничтожно мало. Способность вырабатывать полезные свойства — это в своем роде искусство, именно поэтому все не могут быть уникальными. Если долго стоять в самом сердце оживленной толпы, можно наблюдать множество лиц, но только несколько из них могут обладать силой проникновения: Их четкие неразмазанные черты вырываются из толпы и наполняют нас силой, ещё до того, как мы сделаем вдох. Они проникают во всё, что видят или хотят увидеть. Они вселяют страх в сердца людей, пробуждая в них скрытые таланты; они приходят вновь и вновь, вскрывая рассветы над головами немощных предводителей, сеют семена, которым суждено взрасти на пустыре, а потом вовсе уходят, получая либо власть над умами либо ненависть их никогда не имевших.

Я еще никогда не чувствовала себя такой немощной как сейчас. Будто находилась в конце пищевой цепочки и была лишена возможности эволюционировать — один сплошной выброс, не имеющий иного своего предназначения кроме как производить продукты распада. Я лежала совершенно голая на холодном пружинном каркасе без матраса, привязанная за обе руки и ноги какими то бельевыми веревками. Мое тело прогибалось вслед за пружинами, чуть касавшимися пола, а на голову был надет плотный целлофановый пакет, в котором была сделана небольшая дырка, через которую я могла потягивать кислород.

Я лежала так уже пять часов и в течение всего этого времени не могла свыкнуться с несправедливостью, заставшей меня врасплох в женской уборной. Две девушки, еще недавно пожимавшие мне руку возле лестницы, на которую я тащила свой чемодан, ворвались в кабинку, когда я только собиралась справить нужду. Я провела в дороге целый день и всё это время терпела, поэтому не было ничего удивительного в том, что пока они волокли меня за руки по коридору, я оставляла за собой реку позора.

— Да она обделалась! — взвизгнула одна из девушек, еще сильнее сжимая моё запястье.

Я не могла ничего сказать, позвать на помощь. Во рту у меня покоились мои собственные трусы. Выплюнуть их не могла: худая длинноногая девушка с безобразным лицом обвязала их вокруг моего рта бинтом. Мысленно я готовилась к самому худшему. В голове перемешивались события последних дней, которые и привели меня в этот гостеприимный дом. Я находилась в сумасшедшем доме. И я… пришла сюда сама.

— Как тебе лежится? — спросил кто — то над ухом, проводя пальцем по моей шее и одновременно вытаскивая трусы у меня изо рта.

— Жарко, — просипела я.

— Ты уж прости, но не люблю холода. К тому же пот всем к лицу, он выглядит сексуально, — пояснила она.

— А зачем пакет на голове?

— Для иронии.

— Лицо все запарило, сними пакет, — потребовала я.

— Не — а. Мне нельзя.

— Я сниму, — послышалось где — то совсем рядом.

— Получать будешь ты, — взвизгнули ей в ответ.

— Само собой. Я же в особом положении, забыла?

Проклятый пакет сняли с головы и, наконец, я смогла увидеть место, в котором находилась. Это была просторная комната с одной кроватью с пружинным каркасом посередине, на котором я и лежала. Окна были наглухо зашторены темными занавесками. Горела яркая лампочка, которая ослепляла. Больше ничего не было. Пыточный минимализм прям.

— Какого хрена вообще? — прошипела я.

— Ослабим её? — спросила худощавая брюнетка с широкими полосами заживших шрамов на запястьях. Наверняка, резала себе вены неоднократно. И возможно потом сама же звонила в скорую, чтобы её спасли. У подобных личностей мания на такие вещи: находиться на грани жизни и смерти. Ощущения покруче наркоты. Я сама на это подсела. Правда, мой суицид был более сознательным. Сознательный суицид — вот ведь безумие.

Другая, страшная, с исполосованным лицом, стоящая в углу комнаты с правой стороны, кивнула ей в ответ. Худощавая порылась в своих синих шароварах и вытащила длинный гвоздь, которым начала ковырять тугие веревки.

— Посмотри — ка, Диана, у меня появилась подружка по цеху. Венки то кровоточат.

— Чем это ты? — спросила исполосованная.

— Колумбийский нож.

— Ого. А я этим самым гвоздем, — отозвалась брюнетка. — Храню как реликвию на случай, если встречу свою мать, которая упекла меня сюда. Мне даже жалко эту стерву. Упечь свою дочь в дурку, чтоб наслаждаться домишком в Подмосковье вместе с любовником…

— Лиза, харе болтать. Сейчас Миша придет. Вытри ей кровь, а то прям Христос долбаный.

— Сколько вас тут, извращенок? — спросила я.

— Миша — главная здесь, — ответила Диана, закуривая самокрутку.

Но, конечно, даже в сумасшедшем доме должна быть иерархия. И возможно, совсем скоро на сцену выйдет сам главарь кучки взбесившихся ненормальных.

— Ну что, как у вас дела? — в комнату протиснулась толстая женщина с моложавым лицом на вид лет тридцати. У неё были густые рыжие волосы, аккуратно уложенные в пучок, большие выцветшие голубые глаза, нос картошкой, надменный рот и вскинутые гордые брови. Одета она была в синий джинсовый сарафан поверх белой блузки, на ногах черные лакированные туфли на низком каблучке. Габариты у этой мадам были впечатляющие. Прям хозяйка барделя. Бери и рисуй с натуры.

— Что со мной будет?

— Саша… кажется. Думаю, немного черных пыток будет с тебя достаточно. Заранее не держи зла. Практика показывает, это лучшая методика. Надо сломить твою веру, подчинить волю и прочее. Увидимся через три дня.

Она ушла, прикрыв за собой дверь. Послышалось два щелчка. Я сглотнула слюну и попрощалась с миром.

Отныне мир действительно был потерян. Он отталкивал меня снова и снова, вытирал об меня ноги, душил, избивал, выбрасывал в помойные ямы. Я почти не приходила в себя, потому что мне казалось, что я до сих пор лежу в ванной в своей квартире и наслаждаюсь теплом собственной крови, которая необыкновенно приторна на вкус. Я собирала пазл, в котором ни о чем не жалела кроме того дня, когда покинула Диму. Это мучило меня наравне с пытками и иногда хотелось страдать ещё сильнее, хотя сильнее уже было некуда. И это уже бесило меня настолько, что я захлебывалась в рыданиях, заглушаемых марлевыми повязками, смоченные спиртом. Не знаю, отчего мне было настолько больно — то ли от того что моя любовь никак не оставит меня, то ли от того, что больше не хотела умирать. К концу третьего дня силы оставили меня и я провалилась в вечный сон. Я умоляла несуществующего в моем сознании Бога о том, чтобы он подарил мне отсутствие сновидений. И он меня услышал. Этот Бог, в которого не поверю никогда.

***
«Всегда и повсюду, теперь ты со мной, мой чистый альбинос»

— Любимый, о чём ты мечтаешь?

— Хочу жить где — нибудь за границей. Например, в Лондоне или в Венеции. Иметь красивый дом с бассейном.

— А что нужно чтобы всего этого добиться?

— Много денег. А вообще надо выучить английский и переехать навсегда за границу.

— Ты думаешь, там будет лучше?

— Лучше чем в России уж точно!

— А ты, Саша, чего хочешь?

— Хочу уехать для начала в Москву. Со школы мечтаю там жить.

— ???

— Я приняла решение.

— У тебя ещё есть время подумать, — говорит Дима, виновато делая глоток из кружки с пивом, надеясь, что я не замечу, что это уже вторая за сегодняшний вечер. Я уже было открыла рот, чтобы высказать ему, как он достал меня своим алкоголем, а ещё больше с сигаретами, но вспомнив советы мамы про женскую мудрость, воздержалась от излишнего брюзжания.

Мы с Димой сидим в баре, отделанном в стиле киношного заброшенного паба на Диком Западе. Это заведение, в центре города, пользуется большой популярностью среди молодёжи, вечно мечтающей о половой и социальной свободе. Такие бары сейчас в тренде, они приближают юные умы к какой то «Американской истории» (хороший фильм), оставляя позади патриотизм и коммунистические представления об устройстве общества. Марксизм и ленинизм со своими трудами остались в прошлом, уступая место новой эпохе — эпохе потребления.

Я не думаю, что Дима, держа меня за руку и поглощая пирог с говядиной, думал об этом, ведь чтобы размышлять, необходимо ориентироваться в предмете, знать хоть какие — то источники. Но моему блондину это было не интересно: он охотно обсуждал новые гаджеты, нежели ситуацию на Украине с её взбесившемся народом. Подняв взгляд от своей тарелки, я пронзительно всмотрелась в светлые глаза сидящего напротив. Меня на минуту посетила мысль, что ведь сложно любить того, кто так же не опытен в отношении жизни, как и ты. Что из этого выйдет, если наши общие мечты на двоих не основаны на реальности?

Почти семьдесят два процента молодежи хотят получить интересную работу и, конечно же, мы с Димой входим в это число работающих по найму. Мы как и все мечтаем горбатиться на дядю, чтобы: во — первых, классно одеваться, во — вторых, купить хорошую машину, в — третьих, постоянно путешествовать, то есть получать кайф от жизни, в четвертых, купить большой дом, где наши дети не будут знать бедности и в пятых, чтобы в этом доме был бассейн — Дима обожает плавать. Стандартный набор молодой пары, не получающей по отдельности более пятнадцати тысяч в месяц на работе. Неужели так будет продолжаться до конца жизни?

Дима улыбается и крепко целует меня в макушку. Это один из немногих моментов, когда я снова молю время остановиться.

— Саш, ты куда? — Дима по — детски кладет свою ладонь на моё плечо.

— Я на минутку. В туалет.

Слишком много мыслей в последнее время одолевает мою молодую красивую головку. Надо умыться и прийти в себя. Ну вот, теперь лучше. В зеркало на меня смотрит какая — то усталая шатенка (недавно перекрасила волосы) с явной претензией к жизни. Но разве жизнь виновата в обыденности этого взгляда? Она не должна быть понятной, она должна быть понятой. Это точно. Надо побить себя по щекам, чтоб очухаться от наваждения. Обычная предосенняя хандра.

Не думала, что из моего выхода из дамской комнаты, получится столько трагедии. Тем более что, не ожидала, что какой — то мужчина лет тридцати пяти, мимо которого я проходила, сильно сожмет мою кисть руки и невольно станет танцевать со мной. Не скажу, что я любитель касаться чужой кожи, но реакция моя была спокойной. Я вежливо улыбалась, но взглядом старалась выцепить Диму, чтобы он освободил меня из рук незнакомца. Прям — таки стало проще дышать, когда мой любимый заметил мой безумный взгляд и ринулся возволять свою лирическую принцессу.

— Эй, это моя девушка!

Незнакомец, отпуская мою талию, мирно развел руками, мол «не претендую». Я перевела дыхание и спокойно взяла за руку Диму. Однако он тут же высвободился и вышел прочь из бара. Я вслед за ним.

— Что случилось, Дима?

— Зачем ты с ним танцевала? — Дима багровел сильнее с каждой минутой.

— Что? Я выходила из туалета, шла мимо, и он вот посчитал, что может со мной потанцевать. Мне надо было истерику закатить или перессорить вас с ним, чтобы была драка?

— А чего ты тогда улыбалась?

— Чтооо?

Дима замолчал. А я в который раз подумала, что алкоголь в нашу жизнь ничего хорошего не приносит. Дима вообще не может себя контролировать в таком состоянии.

— Я тебя люблю! Ты что, что с тобой?

Стоило мне подойти ближе к Диме, как он сделал шаг назад. Хотелось поцеловать его и успокоить, но он находился по другую сторону мироощущения и, видимо, я ни чем не могла помочь нам обоим в этой ситуации. Его очередная вспышка ревности взбесила меня.

— Короче, если тебе нравится думать, что я получала кайф от этого пьяного мужика, иди и посмотри на себя в зеркало для начала. Всего хорошего!

Понимаю свою трусость, но ничего поделать с собой не могу. Просто ухожу и всё. Потому что плакать не хочется что ли. Дима стоит и наблюдает, как мой плащ развивается на ветру и как мои удаляющиеся шаги становятся всё тише и тише. Может быть, он жалеет. Может осознает? Почему так сложно понять друг друга? Чувствую, время бежит зря, как и я.

Прохладный вечер подхватывает меня в свои потоки, освежая голову, рвущуюся на сотни миллионов кусков. Казалось, что земля под ногами стала непрочной, какой — то криминально — опасной и вымокшей насквозь от крови, словно мифологический Ахилесс пронзил своим божественным мечом собственную пятку. Ясность разума, с которой он решился бы на такое, мне была бы понятна. В минуты разочарования никто не властен над собой и решиться на отчаянный шаг от этого ещё проще. Каждый из нас возносит дары своей любви, одним из которых является клинок памяти, различный по внешним признакам, но единый для своего предназначения — мы натачиваем его для убийства любви. Кто — то ленится и его клинок тупится со временем, а кто — то день и ночь доводит его до совершенства остроты среза. Чем дольше мы носим в себе любовь, тем тяжелее нам вознести оружие для изъятья этой проклятой чумы из своего тела. И тогда, мы неосознанно умоляем другого взвалить на себя эту ношу — одним ударом избавить от зависимости навсегда. Но тот, кто верит в то, что возможно убить память — большой глупец, ибо со временем, только она становится нашим сокровищем и достоянием.

— Дима, я в подъезде дома. Приезжай сюда и поедем к тебе домой — поговорим.

— Сейчас буду.

Что — то прошло и стихло. Только дождь заботливо смывал ахилессовы пятна с асфальта. Там, где однажды зародилось семя сомнения, снова затаились мечты о лучшем времени и месте.

2.ХОЗЯЙКА

— Сложно сказать, но как бы это не обернулось нам боком. На ней лица нет.

— Откинется — закопаем! Миша знает, что делает. Девчонка хотела смерти, она её получила. Мы сделали её более красочной и запоминающейся.

— Ладно. Давай экстази. Мне ещё дежурство сдавать.

— Смотри, молчи. Как бы твои дети с голоду не умерли. А у нас, сама знаешь, все стабильно. Пока он нас крышует…

— Какие же вы суки, — я выдавила эти четыре слова еле — еле, сухими потрескавшимися губами. Соленые слезы щипали ранки на лице.

— Саш, тебе лучше помолчать.

— Ну ты и тварь. Не зря тебя так изуродовали. Заслужила.

На глаза что — то сильно надавило. Яркий свет резанул роговицу. Я не сразу сообразила, что Диана приоткрывает пальцами мои веки.

— Так… а ты что стоишь, дежурство твою мать ждет. Пошла вон! — бросила она собеседнице.

Диана перешла на крик.

— Ты — кусок мяса, лежишь тут и только и мечтаешь что подохнуть, эгоистичная сука. Может быть, тоже тебе изрезать твой рот, чтобы сказки больше не туманили твой разум, а? Если тебе так интересно, это мой любимый избавил самого себя от ревности. И если бы я могла, я бы сейчас прикончила этого засранца, но он, прикинь, умер. Так что заткни свою пока красивую пасть и не вынуждай меня отыгрываться на тебе.

Я зарыдала еще больше, заикаясь и ругаясь благим матом. Сопли шли пузырями во все стороны, Диана наконец отпустила мои веки и начала вытирать мне лицо салфетками. Возможно, это был первый и последний раз когда я видела ее в таком гневе. Она ненавидела меня за жертвенность во имя любви, которой её лишили. Она негодовала на мой эгоизм, желая сорвать все мои маски под гнетом пыток. Сейчас она не знала этого, но она станет первым и единственным человеком, кому это удастся.

— Это же чистый буллинг. Вы травите меня.

— Ну да, — невозмутимо ответила она.

— И вы в этом живете?

— Да в этом говне мы перерабатываемся. И ты с нами заодно. Теперь тоже.

Я покрутила головой в поисках главной. Ее не было.

— Какие правила? — спросила я жестко, так как полагается говорить в их мире.

Диана улыбнулась.

— В нашей системе, — она сделала паузу, удостоверяясь, что я серьезно воспринимаю наличие в дурдоме системы, — ты либо под нами, в зависимости от нашего настроения либо наравне с нами, с небольшими нюансами.

— Что за интересно такие нюансы? — спросила я, подозрительно сощурившись.

— Я вижу, ты соображаешь, — вмешалась Лиза, сидевшая на корточках рядом с кроватью.

— Нюансы, — продолжала Диана, — лежат на дне. Достанешь их — будешь здесь жить отлично.

— Я здесь на месяц, чего мне париться? — отмахнулась я.

— Ты видела только сцепку, но тут еще много интересного… месяц покажется тебе долгим, даже вечным…

— Вы что пытаете здесь людей? Мне это не интересно. Я сюда пришла чтобы не свихнуться.

Две девушки, определенно близняшки, в голос загоготали, не в силах сдержать выступающие слезы. Диана даже не улыбнулась, лишь повела бровью.

— А деньги то тебя интересуют?

Я напряглась. Что происходит в этом аду вообще?

— Тут есть работа?

— Да. И я ее тебе дам. Если ты забудешь о некоторых принципах на время.

— Что за работа может быть в дурке? Мыть унитазы?

— Саша, уясни только одно и сделай выбор: ты либо готова вылизывать унитазы, в прямом смысле, либо нет.

— Нет! — ответила я.

— Ура! — захлопали в ладоши близняшки.

Диана кивнула и начала собирать хирургические инструменты со стола, закидывая их в рюкзак, при этом держа меня в поле зрения.

— Вот видишь, пытки работают. Сегодня, после ужина, я отведу тебя в палату Миши. Это соседняя с этой палата. Мед персонал в курсе, — она обернулась к близняшкам, — вы должны мне бабки. Вы проиграли дурынды.

Она бросила на меня оценивающий взгляд:

— Я ставила на тебя и не зря! Ну, до вечера.

Она вышла вместе с близняшками, волочащими рюкзак по полу, вцепившись каждая в него обеими руками.

Я повернулась к Лизе и спросила:

— Они и вправду бы сделали это со мной?

— Это блеф. Учись играть в покер, Мише это понравится, — презрительно пробасила она.

Пропустив близняшек вперед себя, Лиза вышла, плотно затворив дверь. Я мало понимала, для чего меня, полуразбитую и еле передвигающуюся после трехдневных пыток, собираются привести к этой «хозяйке», как называет её Диана. Я не знала, что меня ждет вечером, но почему то не боялась. Как будто моя сущность обрела бесстрашие и была не против предстоящего безумия. А оно точно еще впереди.

***
«Доброе утро! Я если что, человек — собственник. Забыл сказать (пока не трезвый). К чему это?! Ты же умная девочка»

У Адама — сад, у Евы красное яблоко. У меня есть Дима и чувство неуверенности. Поджигаю своё внутреннее яблоко на костре, чтобы насладиться долгим разложением своей беспочвенной ревности. Я горю вне своего Эдема.

«И создал Господь Бог человека из праха земного, и вдунул в лице его дыхание жизни, и стал человек душею живою. И насадил Господь Бог рай в Эдеме на востоке, и поместил там человека, которого создал» (Бытие, 2: 7—8). «И навел Господь Бог на человека крепкий сон; и, когда он уснул, взял одно из ребр его, и закрыл то место плотию. И создал Господь Бог из ребра, взятого у человека, жену и привел ее к человеку. И сказал человек: вот, это кость от костей моих и плоть от плоти моей; она будет называться женою, ибо взята от мужа [своего]. Потому оставит человек отца своего и мать свою и прилепится к жене своей; и будут [два] одна плоть» (Бытие, 2: 21—24).

…Одна плоть. Разве можно считать эгоизмом — стремление быть единой плотью с избранником? Мне страшно называть свою любовь к мужчине первородным грехом. Однако мне хочется вкушать запретные плоды снова и снова, упиваюсь женской властью над тем, кто, познав моё лоно, отныне будет ведомым страстью. Но это такая смешная иллюзия! Всегда будет кто — то лучше, умнее и красивее меня! В таком случае, чего стоит слово того, кого самоотверженно любишь, проводит параллели и сравнения? Такое занятие подобно мозаике, части которой собираешь без конца и края. И вот что интересно: чем сложнее мозаика, тем больше времени на неё затрачиваешь. То есть, по логике, слишком простые задачи дают в остатке меньший коэффициент полезного действия. Всё в этом мире лишь вопрос времени.

Дима поворачивается ко мне лицом и проводит рукой по моим волосам, волнами раскинувшимися по подушке. Всё во мне ликует от того, что мы уже четыре раза занялись любовью и мне абсолютно плевать на то, что пришлось соврать на работе, что не выйду из — за болезни. Страсть — это ведь действительно болезнь: непонятно, на какой стадии ты пожелаешь выдать ей талон на оздоровление.

Я иду по комнате к балкону. В ноги дует приятный ветерок. Шторки слегка покачиваются, пытаясь удержаться от его легких дуновений. Дима поднимает глаза и его ресницы пронзает последний луч солнца. В его руках только что приготовленный горячий шоколад. Он ещё не знает о том, что пока шоколад томился на плите, я пальцами залезла в кастрюлю и потом, втихую, вылизывала его как кошка сметану. Я приближаюсь к возлюбленному, храня этот дурной секрет в себе, и случайно оставляю отпечаток шоколадных пальцев на краю занавески. Его губы встречают меня поцелуем, подозрительно улавливая аромат сладкой преступности. Кажется, я поймана с поличным. Его улыбка сменяет солнце, мои зрачки расширяются, а радужка вокруг них приобретает неестественный зелёный оттенок. Один миг между прошлым и будущим, длиной в жизнь. Сейчас он ничего не знает обо мне, я ничего не знаю о нём. Более того, мы не желаем ничего предугадывать. Даже то, что когда — нибудь эта комната опустеет и ей не будет дело, что мы любили друг друга, что тут произносились первые важные для нас слова. Останется только занавеска, которая будет жить своей синтетической жизнью независимо от нас. Мне хочется касаться любимого лица своей юностью и преданностью и не думать обо всем этом. Именно здесь, я хочу, чтобы время замерло и не разлучало нас никогда.

— А ты помнишь свой первый поцелуй? — спрашивает Дима, внимательно всматриваясь в мои губы.

— Да. Было отвратительно, — просто отвечаю я.

Дима пожимает плечами. Видимо, ему повезло больше.

Не помню, как произошел наш с ним первый поцелуй. Просто вылетело из памяти. Значит, не запомнился. Мы с Димой работали в одном баре: я официанткой, он –барменом. На работе я часто поглядывала на моего обладателя светлой кожи — альбиноса с некоторым любопытством, пытаясь понять, что в нём могло меня поразить. Это так по — детски: до двадцати лет мы пытаемся понять, почему это с нами происходит и как от этого избавиться; после двадцати пяти мы уже смело делаем, а потом думаем; после тридцати всё сводится к тому, что и не стоило то заморачиваться; после тридцати пяти осознаешь, что рано или поздно то, чему суждено уйти, всё равно отвергнется нашим эго. Я так подозреваю, что дальнейший процесс представляет собой некое прозрение, которое могло бы произойти и в более раннем возрасте. Это странно, что умирая, человек признается всем в своих ошибках и прям — таки пронизывается чувством жалости к себе и к этому бренному миру.

Я искренне верю, что земля крутит одну и ту же заезженную пластинку, отображая ход истории в книгах, которыми предпочитают не интересоваться. Даже религия стала современной, а верующие так и остались у разбитого корыта — с десятью детьми по лавкам. И пусть меня будут жарить на костре в адовом пламени, но всё — таки скажу: Бога нет, но создавая его в своей душе, возможно, обрести истинное счастье. Только сильные личности могут верить в энергию Вселенной, преодолевать боль и возрождаться, а для всех остальных, т.е. большинства, некой серой массы, есть молитвы.

3.ПОТРЕБЛЕНИЕ

Это помещение сложно было назвать палатой, скорее это был кабинет умалишенной свиноматки, нашедшей свой рай на просторах сумасшедшего дома. В который раз понимаю, что каждому человеку отведено своё место в этом мире.

В кабинете на гардинах висели светло — зеленые занавески в цветочек, имелся коричневый тюль, якобы под цвет темно — коричневых стен, сопровождавший все палаты. В левом углу у окна стояло черное старое фортепиано, чуть левее от него полутороспальная, судя по названию, румынская кровать, рядом с ним у входа шкаф. С правой стороны мнимой палаты находились тёмно — коричневые рабочий стол и длинная стенка с книгами. Мне даже показалось, что тут не хватает только часов с кукушкой. Вместо них на столе переливался новенький Iphone 7, который вполне мог заменить любые часы.

— Итак, добро пожаловать, Саша. Я рада, что ты пришла. Хочешь чего — нибудь выпить или покурить? Что тебе нравится?

— Фен есть?

— У Миши есть всё.

Подойдя к столу, она достала коробочку из под леденцов и открыла крышку. До самых краев емкость была наполнена белым порошком.

— Впечатляет. Если бы умела, я бы даже присвистнула.

Хозяйка расхохоталась, обнажив на редкость острые клыки.

— Ты наверно сообразила, зачем я здесь.

— Честно говоря, после того как меня чуть не убили под вашим началом, соображать нормально ещё не скоро смогу.

— Тем не менее, харизма тебе не изменяет.

— Выходит, что так.

— Чем будешь затягиваться? У меня есть разная валюта.

— Евро, пожалуйста.

— Отличный выбор, — одобрила она. — Я, правда, предпочитаю свои родные гривны. Вообще йена постабильнее конечно.

— Так вы украинка?

— Так, — кивнула хозяйка, раскладывая белоснежные дорожки по стеклу стола, протягивая мне пятьдесят евро, свернутые в тонкую трубочку. — Что ж, протянем наше понимание до утра.

Я нахмурилась, не понимая смысла последнего предложения, сказанного ею, и снюхала две маленькие дорожки. Легкая дрожь пробежала по телу, благодарно отозвавшемуся мурашками.

— Давай мы сделаем этот вечер откровенным, и расскажем друг другу о том, кем являемся на самом деле? Я могу начать.

Я пожала плечами.

— Я не против.

— В общем — то я наркодиллер. Засела в Москве, потому что отсюда легче управлять точками. Ну, а в дурке безопаснее, если ты меня понимаешь. Естественно тут есть покровитель, который крышует нас всех…

— Стойте, это же опасная информация!

— Хм… Для тебя она не будет иметь значения, как только ты отсюда выйдешь. Этот дурдом — фикция, он служит прикрытием для махинаций. Тебе не стоит беспокоиться, я не буду заставлять тебя торговать наркотой. Прекрати так выпучивать глаза!

— Знаете ли, то ещё откровение.

— Понимаю… Видишь ли, у нас в Николаеве, на Украине, я выросла в очень бедной семье. Пришлось тянуть лямку с самого детства. Это вы проходите мимо массы возможностей в России, но у нас там самая ничтожная работа за счастье. Я листовки раздавала, объявления рассклеивала, уборщицей даже работала, на рынке торговала. И так пока не похорошела, ну товарно не стала выглядеть, — хозяйка нервно рылась пластиковой картой в амфетамине. — Поначалу я не сразу пришла к проституции, перед этим я работала танцовщицей в клубах, летала в Китай, Турцию, Дубаи, Кипр. И так, пока не залетела от нищеброда в своем же городе. Поженились. Однажды, когда муж пришёл домой пьяный, он меня жестоко избил. Я потеряла ребёнка на третьем месяце беременности. Озверела в край. Подружка ещё всё тянула меня в эскортницы. Говорила, что кроме сопровождения на роскошных вечеринках, мужикам больше ничего не надо. Я конечно чуяла, что это не вся правда, но думала, что меня плохое не коснется. И так прошли три встречи, и всё было нормально. Предлагали, конечно, секс, но я отказывалась. Но на четвертый раз, когда нас заказали на вечеринку на яхте, отказать уже не смогла. Один из бизнесменов запер меня в трюме и заставил подчиниться. Заплатил неплохо. Конечно, я рыдала, обвиняла подружку, но та только удивлялась моей наивности. Тем не менее, на те первые проститутские деньги я смогла семейные кредиты покрыть. — Она остановилась на минуту, чтобы снюхать еще пару дорожек. — К наркоте я пришла только через пять лет, когда сошлась с очень богатым поставщиком. Он меня научил всему, что знаю сейчас. «Главное, не попадаться и красиво вести игру» — вот его правило жизни, по которому я живу. К сожалению, его пришлось убрать, потому что в таком бизнесе любая лишняя фигура портит эту самую игру, поэтому думаю, он даже не в обиде на меня. Ещё прерывистую дорожечку?

— Да. Вас ведь крышует мэр.

— Догадливая ты девочка.

— А что будет, когда его не станет или он вздумает мешать?

— О, у меня есть наработки на будущее, но они очень дорогие. Это ещё созревает во мне.

— Ясно.

— Ну а ты? Сможешь рассказать о себе столь же проникновенно? — вновь эти клыки.

— Ну, я очень много лет люблю одного мужчину. Недавно перерезала себе вены в надежде на то, что ожидание счастья рядом с ним наконец — то меня покинет. Проституцией не занималась, хоть и очень люблю секс. Никого не убивала, хоть и не раз представляла, как прикончу вас, пока лежала там, на этой противной провисшей кровати.

— Весьма. Сварганю — ка тебе ещё муки. Попробуй гривной. Я всегда, когда нюхаю с нее, как бы вдыхаю вместе с дурью саму себя, свою сущность, признаю себя такой, какой стала. Мне это нравится. Говорить о какой — то другой, якобы более счастливой жизни, не в моих правилах.

Только сейчас я поняла, что мы даже никуда не присаживались. Так и стояли, болтая и изредка наклоняясь к столу, чтобы втереть качественную дурь в десна.

— И что, тебя вставляет?

— Не особо, — призналась я.

— Ты отлично соображаешь — вот что тебе мешает.

Я рассмеялась.

— Вот уж недостаток.

— Как — нибудь лучше кокаин махнем. Тебя снесет с него. А сейчас давай пересядем на кровать. Что — то душно, открою окно.

— Ага.

— Эта чертова решетка… — в палату ворвался летний вечерний ветерок. — Саш, ты очень умная девочка. Даже странно, что ты здесь.

Хозяйка присела рядом и коснулась моей левой руки. Мне стало как — то не по себе.

— Но раз уж ты здесь, придется тебе принять мою помощь.

— И в чем она заключается?

— Ты боишься обнажаться? Я хотела сказать, ты часто любуешься собой в зеркало, ласкаешь себя?

Что происходит?!

— У меня нет комплексов по поводу своей внешности.

— Это здорово. Я вот тоже не парюсь, хотя ещё та толстуха, — она провела рукой по моей голове. — Давай начистоту. В дурке условия просто ужас, ты будешь гнить тут очень долго, тебя будут накачивать таблетками, твои рецепторы потихоньку начнут сдавать, тело сопротивляться. Некоторые даже привязанные встают вместе с кроватью, настолько все серьезно. А этот чай, который заваривают кипятком из под крана, пойло ещё то! Пребывание здесь — это лотерея, выход из которой — это подходящая шизоидная комбинация, которую ты можешь спокойно подобрать. Так вот, проще говоря, я знаю эту комбинацию. Я дам тебе её, и поверь мне, тебе придется принять её от меня. Потому что иначе нельзя, лотерея никого не пощадит.

— И что я должна взамен?

— Довериться мне.

Хозяйка провела большим указательным пальцам по моим губам и поцеловала меня в шею. Я поняла, чего она хочет, но не могла это принять. Она была слишком противна мне. Тело ещё помнило жесткие удары, которые наносили мне её фаворитки. Я не могла заплатить эту цену.

— Постойте!

Хозяйка невозмутимо ответила:

— Тебе нужно отплатить за то, что я дам тебе. Ты ни в чем нуждаться не будешь, потому что я дам тебе работу.

— Я не буду спать с вами.

— Но ты дала согласие. И у тебя выбора нет.

— Какого черта нет?

— Вся больница — фикция, я тебе уже говорила.

— Я пойду к врачу.

— Удачи! Давай, иди! Но потом не сетуй на то, что случится.

Я резко встала и бросилась из палаты. Побежала по коридору, выискивая глазами дежурных сестер, которые могли бы мне помочь. Ещё верила в то, что всё, что сказала хозяйка — полная чушь, и я смогу выбраться из этого ада. Наконец, из какой — то палаты вышла медсестра и направилась прямиком ко мне. Я ринулась к ней и схватила её за локоть:

— Пожалуйста, мне нужен лечащий врач. Вы понимаете? Мне нужен врач.

— Хорошо, милая. Пройдем к нему.

— Да?! Вы мне так поможете! У вас тут все ненормальные. Я сама пришла ведь сюда.

Я увидела Диану, выходящую из нашей палаты.

— Диана!

— Саша, что ты натворила, дура! Мне из-за тебя всю ночь не спать. Маша, дай мне её, я в курсе, сама отведу.

— Уверена? — засомневалась сестра.

— Есть вопросы?

— Спокойной ночи.

— Да, иди уже.

— Куда мы?

— На свидание к врачу, как ты и хотела.

Опять этот коридор, кажется, я видела его раньше. Гибкая сцепка! Черт! Гребаная цикличность!

«Мир разделен на две половины. Одна твоя, другая моя. Как несоизмеримые высоты неизвестного, мы подобны движению солнечных лучей окутывающих эту чудесную планету. Все что есть у меня, неизменно есть и у тебя — это общие вселенские блага. Мы должны были прийти к независимости, отречься от первоначальных заблуждений, но вместо этого ты инь, я ян. Нирвана. Мне бы хотелось меньше падать в эти сны, но в последнее время, лежа в полубессознательном состоянии в палате для суецидников, я прихожу к выводу, что мысли о тебе это мое спасение. А самая желанная боль — это возможность найти маяк, цепляясь за который, ее можно пережить. Дима.»

— Как ты сегодня? — приоткрыв дверь, спросила Диана.

Я медленно приподнялась на локтях, чтобы видеть ее. Она уже два раза участвовала в этих садистских избиениях, хоть и пассивно, но всё же. Понятно, что она была лишь винтиком в этой психоделической системе, но как же сложно это принять.

— Зачем пришла?

— Вообще — то это и моя палата тоже.

Диана прошла внутрь. В утреннем болезненно — белом свете её уродство не было столь пугающим как накануне. Зажившие шрамы любви были голой правдой жизни, о которой не рассказывают родители. И кто знает, может эти страшные шрамы были продолжением их собственной истории, а их дочь лишь пергаментом, на которым расписывалась сама судьба. Но ведь никто не знает наверняка, что у последней на уме, но всем одинаково даны возможности, чтобы свести с ней счеты либо договориться.

— Тебе нужно было подчиниться, — сказала Диана, прорезая наше долгое молчание своим скомканным ртом.

— Что? Мне надо было нализывать этой суке жопу?

— По — другому никак, — развела руками Диана. — Нужно чем то жертвовать, Саша. Иногда даже честью, достоинством…

— Ты что говоришь??? Я не хочу быть с этой толстухой!

— Тебе не придется. Все проходят через хозяйку, она как проходной билет. Типа кондуктора.

Я попыталась встать, чтобы огреть эту дуру кружкой по голове, стоящей у изголовья кровати, но во всем теле была такая зверская боль, что всё, что я могла сделать — это схватиться за кружку и повалиться на правой бок.

Диана все поняла и засмеялась. Не знаю почему, но ее смех был мне приятен, хоть я и находила это ощущение в данной ситуации чем — то противоестественным.