Беспризорники хаоса

Беспризорники хаоса

Книга 1

Отшельники, живущие в лесах Северной Фанагории, знают много старых легенд, о которых охотно рассказывают случайным путникам, набредающим на их скромные жилища. Одно из их преданий гласит, что сотни лун назад в окрестных землях ни дня не проходило без кровопролития. Одна война сменяла другую, и жители многочисленных лесных племен не знали мира и покоя, то и дело хватаясь за копья. Женщины жили в постоянном страхе, дети росли без отцов, а старики в слезах молились своим богам о том, чтобы умереть от старости, а не от удара вражеского топора.

Древние сосновые леса, ставшие приютом для этой всепоглощающей жестокости, за столетия войн впитали в себя столько людской крови, что уже не могли оставаться зелеными. В одну из ночей хвоя сосен налилась алым цветом, их ветви потяжелели и припали к земле, а стволы и корни стали багряными.

Предание гласит, что однажды деревья вернут свой первозданный вид, но случится это не раньше, чем люди прекратят нести друг другу смерть.

А значит, можно предположить, что розовые сосны навсегда останутся розовыми.

Или их просто вырубят, чтобы подороже продать крепкую древесину.

Часть 1
Братство

Глава 1

Мальчишки не знали своего отца. Он ушел от их матери еще до того, как узнал, что она была беременна. Хотя, вполне вероятно, Агата Устин говорила так сыновьям для того, чтобы они не таили обиды на своего непутевого родителя. Но мальчики и не думали обижаться: в детстве они просто не понимали, почему у всех остальных детей есть отцы, а у них нет, а повзрослев, перестали донимать маму вопросами.

Спустя некоторое время выяснилось, что Севастьян Устин ушел добровольцем в армию, а когда началась гражданская война в Берсии, его полк был направлен туда с миротворческой миссией. Он погиб в одном из первых боев: шальная пуля задела легкое. На имя матери пришла похоронка. Мальчишкам тогда только исполнилось по два года.

Отца не было, а мама была всегда. И для двух своих сыновей-близнецов она была центром всего мира. Приходя вечером с работы, она забирала мальчиков от пожилой соседки, которая по доброте душевной заботилась о них с обеденного времени до вечера, и вела их домой. Буквально несколько метров Агата Устин и ее сыновья шли по мощенной брусчаткой дороге, а затем поворачивали к своей калитке, сразу за которой были короткая тропинка и дверь, ведущая в небольшую двухэтажную квартирку с двумя спальнями на втором этаже и гостиной на первом.

Мальчишки разувались, Агата помогала им снять курточки и повесить их на крючки.

— Переодевайтесь, мойте руки и пойдемте кушать. Бабушка Велия вас не кормила?

Мальчишки, уже поднимавшиеся по лестнице, переглядывались, учуяв возможность улизнуть от ужина, и хором говорили:

— Кормила!

— Того, кто меня обманывает, я завтра не возьму с собой на работу, — громко и четко говорила мама, чтобы сыновья хорошо ее слышали.

— Правда на работу? — радостно кричали они. — Мы не кушали у бабушки Велии! Мы очень голодные!

— Вот сразу бы так, — смеялась мама из кухни. — Ранд, проследи, чтобы Кели помыл руки, а ты, Кели, проследи за Рандом.

Потом они вместе усаживались за небольшой квадратный столик, накрытый чистой белой скатертью, и принимались за ужин. Мама накладывала им пюре и тушеную баранину, наливала овощную подливу.

— И не вороти нос! — говорила она Ранду, покачивая указательным пальцем. — Кто не ест овощи, тот всегда болеет. Тем более сейчас осень на дворе, и все болезни вышли на улицу, так что заразиться проще простого.

— Как это «болезни вышли на улицу»? У них что, есть ноги? — спрашивал Кели, уплетая ужин за обе щеки. И мама принималась рассказывать, говоря о болезнях, как о страшных чудовищах, с которыми сражались два бравых мальчугана, подозрительно похожие на Рандольфа и Келемена. Даже упрямый Ранд отвлекался на этот рассказ и брался за еду.

Через час братья укладывались спать, пока Агата заканчивала домашние дела. Домыв посуду и переодевшись в ситцевое платье, она поднималась к сыновьям и по очереди целовала их в светло-русые макушки. Кели неизменно спрашивал:

— Мам, ты нас любишь?

И Агата неизменно отвечала:

— Очень люблю.

Затем Кели обращался к брату:

— Спокойной ночи, Ранд.

— Спокойной ночи.

— Ты спишь?

— Нет.

Так повторялось каждую ночь.

От маминой одежды всегда исходил аромат зелий, масел и трав. Агата Устин работала помощником фармацевта в травяной аптеке при госпитале, так что этот запах никуда не исчезал, сколько ни пытайся от него избавиться. Мальчики с детства привыкли к тому, что мама пахла боярышником, можжевельником, валерианой, гвоздикой, лесным дудником и ежевикой, облепихой и перечной мятой. Будучи малышами, Рандольф и Кели очень любили забираться к Агате на руки или, внезапно оторвавшись от своих игр, подбегать к ней и обнимать за ноги, утыкаясь носом в подол ее платья. Исходивший от него аромат — насыщенный, слегка горьковатый и терпкий, являл собой одну из составляющих беззаботного детства, о котором братья даже спустя много лет вспоминали с неизменной нежностью и тоской.

Когда Кели и Ранду исполнилось по шесть лет, они сели за школьную парту. В четырнадцать перед ними впервые встал серьезный выбор: продолжить обучение в школе или пойти по одному из трех путей: уйти на обучение в монастырь Алево, стать кадетами или пойти учиться на шахтеров. Маленький город Варр специализировался только в этих трех сферах.

Агата настаивала на том, чтобы сыновья продолжили учиться в школе, но Кели очень хотел стать военным, а Ранд мечтал научиться таинственной и секретной науке под названием «телепатия», которой обучали монахи.

Было решено. Кели поступил в кадетский корпус, а Ранд ушел воспитанником в монастырь и обрядился в черные одеяния.

Теперь их уже никто не называл просто — Кели и Ранд. С этого момента они разительно преобразились и повзрослели, превратившись в Келемена и Рандольфа.

Что кадетский корпус, что монастырь давали своим ученикам кров на шесть дней в неделю, и лишь по воскресеньям Кели и Ранд могли видеться с мамой. Им очень недоставало ее, как недоставало им и друг друга, ведь они привыкли во всем и всегда быть вместе. Поэтому первые месяцы обучения порознь стали для них серьезным испытанием.

Кели порой долго не мог уснуть по ночам, хоть и уставал, каждый день маршируя на плацдарме и слушая лекции. Ему было неспокойно оттого, что Ранда не было радом. А тот, в свою очередь, постоянно пребывал в легком беспокойстве о брате. И когда спустя полгода настало время долгожданного обучения основам телепатии, Рандольф снова и снова безрезультатно пытался настроиться на мысли Кели.

Братья хоть и были похожи внешне, характерами друг на друга совсем не походили. Кели был повесой и сорванцом, много смеялся и имел природную харизму. Среди своих товарищей кадетов он сразу прослыл первым весельчаком, способным хоть каждый вечер рассказывать новые потешные истории из своей жизни. Кели все время проводил в корпусе, и откуда эти истории брались в таких количествах, никто не знал. Но никого не волновало, выдумывает он или нет. Это были хорошие истории, а значит, они стоили того, чтобы их послушать.

Кели нравился всем, но девчонкам в особенности. Они, прогуливаясь мимо ворот кадетского корпуса, лукаво посматривали на парней. А парни в свою очередь частенько ошивались где-то рядом, догадываясь об интересе девушек. Кели тоже любил привлечь к себе внимание, тем более что он выделялся весьма притягательной внешностью.

Его волосы, цвет которых с возрастом изменился и стал пепельно-русым, блестели на солнце, и даже обыкновенная серая бескозырка смотрелась на его голове особенно залихватски. Темно-серая форма, подпоясанная широким белым поясом, черные сапоги и две золотистые цепочки, висящие на груди, — все выглядело на Келемене удивительно славно. Он был еще мальчишкой, а уже было заметно, что когда-нибудь он превратится в красавца мужчину.

Вечером субботы он выходил из ворот кадетского корпуса, поправлял бескозырку и широкими шагами направлялся к остановке. Там он дожидался автобуса, на котором из своего монастыря ехал Рандольф. Все было выверено до минуты. Домой братья всегда возвращались вместе.

Если Келемен был душой компании, то Ранд казался нелюдимым даже по меркам монастыря. Однако его замкнутость не заключалась в набожности и стремлении к отшельничеству. Он очень любил читать, был настойчив в обучении, много времени посвящал тренировке тела и духа. Ранд был усерден, молчалив, но остроумен, за словом в карман не лез.

Кроме того, Рандольф во многих вещах проявлял невероятное, почти дерзкое упрямство. Если он говорил, что по каким-то причинам не возьмется читать книгу, которую предлагали ему наставники, то его можно было хоть на неделю закрыть в келье — никакого толку из этого не вышло бы.

Только с братом Ранд мог быть по-настоящему веселым и беззаботным. Когда они шли домой вечером субботы, на них любовался народ: на удалого молодого кадета и загадочно улыбающегося юношу-монаха.

Рандольф отрастил волосы, и они были немного длиннее, чем у Кели, так что братьев легко можно было отличить друг от друга. Да ярко-голубые глаза хоть и были похожи, все-таки смотрели абсолютно по-разному.

Однажды июньским вечером, за месяц до окончания учебного года, мальчики, как обычно, пришли домой. Они издалека увидели в открытом окне маму, которая суетилась на кухне. Вдруг в комнате промелькнула фигура еще одного человека. Ранд и Кели быстро посмотрели друг на друга и поторопились к крыльцу.

— Мам, мы дома! — крикнули они и, не разуваясь, зашли в гостиную.

За столом сидел какой-то мужчина в темно-синей рубашке и черных полосатых брюках. Он посмотрел на мальчиков и поднялся со стула, приветствуя их.

— Ранд, Кели! Вы сегодня припозднились! Мы ждем вас уже полчаса, — улыбнулась Агата Устин, отходя от стола и обнимая сыновей, которые, насупившись, смотрели на незнакомца.

— В цветочной лавке была очередь, — сказал Кели, протягивая матери тюльпаны.

— Ничего страшного! Познакомьтесь, мальчики, этот господин — Райман Риззе. Он известный фармацевт из Берсингора, приехал к нам на неделю, чтобы прочесть лекции о малоизученных свойствах горных трав.

Райман Риззе приблизился к братьям. Его простое, неинтересное лицо выражало предельную вежливость и осторожность.

— Приятно познакомиться. Ты, наверное, Келемен, — сказал он, протягивая Кели руку, который крепко ее пожал. Затем Райман повернулся ко второму брату. — А ты — Рандольф.

Ранд под настойчивым взглядом матери тоже подал руку незнакомцу. Но говорить с ним не стал. Не разговаривал он с ним весь день, эту роль за двоих выполнял Кели. Рандольф же надеялся, что в следующее воскресенье все вернется на круги своя, без всяких фармацевтов из Берсингора.

Но господин Риззе не уехал ни через неделю, ни через две. Когда у мальчиков начались каникулы, мама в первый же день сообщила им о том, что Райман хочет сделать ей предложение и остаться жить в Варре.

Услышав это заявление, Кели не поверил своим ушам и стал возмущаться, но осекся. Ранд же промолчал. И только в голове у Келемена прозвучал его голос: «Я знал, что так случится». Это был первый раз, когда Рандольфу удалось использовать телепатию для общения с братом.

В начале сентября Агата сказала сыновьям, что скоро у них появится сестренка или братик. Кели принял эту новость с недоверчивым восторгом. К отчиму он ничего не испытывал, но ему было достаточно того, что тот любит маму. А вот перспектива стать старшим братом очень его радовала.

Ранд тоже был рад, и то обстоятельство, что Агата теперь выглядела так счастливо, вселяло в его душу тепло. Отчима же он попросту игнорировал, не испытывая к нему ни симпатии, ни злости.

В апреле у Рандольфа и Келемена родилась сестренка. Ее назвали Левери, что означало «весенняя». По такому случаю парней на неделю освободили от занятий, чтобы дать возможность побыть с мамой и малышкой, которую все уже ласково называли Леви.

Но скоро счастье, поселившееся в доме, уступило место отчаянию.

Агата никак не могла оправиться после родов. Ее била лихорадка и тошнило, она потеряла сон и аппетит, но продолжала заботиться о своих детях и муже, которые тщетно пытались ей помочь. Через их дом прошла вереница всех известных врачей Варра. Райман даже приглашал целительниц и ворожей. Но ничего не помогало. Не прожив и месяца после рождения дочери, Агата Устин умерла.

Тем роковым утром первым в ее комнату вошел Ранд, он же и увидел безжизненное тело матери. Он стоял как вкопанный у ее кровати и во все глаза смотрел на ее белое лицо.

— Мам… Мама! — тихо позвал Ранд. Внутри него воцарились ужас и тишина. Он рухнул на колени и прикоснулся пальцами к плечу Агаты. — Нет! Нет, ты не могла! Проснись!

Он закричал, но не вслух. Его крик не мог слышать никто, кроме брата, который был в гостиной. В тот момент Кели утюжил распашонки для сестры, как вдруг в его голове заорало, затрубило, неистово загромыхало: «Она умерла, Кели! Мама умерла!»

Побелев от ужаса, Кели бросился вверх по лестнице. За ним помчался отчим, который в тот момент кормил лежавшую в люльке Леви. Кели распахнул дверь в спальню матери и, потеряв дар речи, упал на колени рядом с братом.

Похороны были на следующий день. Пришли многие знакомые семьи, кроме бабушки Велии, с которой оставили малютку Левери.

Гроб медленно погружали в землю. Приглашенные из Калема служители храма Виты и Алевы — женщина и мужчина — отпевали усопшую. Келемен и Рандольф стояли в стороне. Они оба были в черных плащах, из-за капюшонов не было видно их лиц, а сами братья наблюдали за происходящим исподлобья. По щекам Кели непрерывно текли слезы, которые он не старался сдержать. А лицо Ранда было сухим — его горе затаились в голубых потухших глазах. «Мне больно, Ранд», — прозвучало в его голове. «Мне тоже», — ответил Рандольф.

Возникла горькая тишина, от которой горло сдавливали тиски.

— Что теперь будет с Левери? — тихо, с надрывом спросил Кели. Уже вслух.

— У нее есть отец и мы.

Когда церемония закончилась и все разошлись по домам, Кели и Ранд прямо в костюмах уселись на траву рядом со свежей землей и положили на могильный камень два белых тюльпана. По одному от каждого.

В конце мая им исполнилось шестнадцать. Была суббота. Вечером они оба исхитрились и сбежали чуть раньше обычного. Никто не должен был хватиться их накануне выходного. Рандольф дожидался Келемена на бревенчатом мосту, переброшенном через речку, отделявшую город от верескового поля. Вдали виднелось узкое, вознесенное к небу клинообразной крышей здание мужского монастыря. Братья держали путь на запад от него, поэтому закатное солнце светило им в глаза. Скоро они забрались на невысокий пологий холм, покрытый свежей зеленой травой. За холмом располагались кладбище и маленькая красная часовня, в темноте казавшаяся черной. Свой шестнадцатый день рождения братья встретили вдвоем на этом кладбище.

— Как думаешь, где она сейчас? — спросил Кели, положив подбородок на колени и обхватив их руками. Ранд задумчиво и напряженно всматривался в усеянное звездочками небо. Летом в Верлингоре всегда темнело рано.

— Мама обрела вечную жизнь и спокойствие. Теперь она с Витой и Алевой, и ей там очень хорошо.

— Значит, мы не должны грустить.

— Так говорит мой наставник.

Кели посмотрел на Ранда, почувствовав в его голосе угрюмые нотки.

— А ты как думаешь?

Ранд ответил не сразу. Он расслабил руки, на которые опирался, и лег на землю. Вздохнул.

— Я согласен с ним. Но поделать с собой ничего не могу. Мне все равно ее не хватает.

— Да, мне тоже.

Кели улегся на траву рядом с братом и закрыл глаза. Не размыкая их, он сказал:

— Знаешь, чего мне сейчас хотелось бы больше всего?

«Чего?» — мысленно спросил Ранд.

— Спросить маму: ты нас любишь? А она бы ответила: «Очень люблю». Как в детстве, помнишь?

— Да, помню, — Рандольф, сдерживая болезненные воспоминания, сжал губы. — Так бы она и сказала. Просто представь это.

Боковым зрением Ранд видел, как Кели зажмурился и нахмурил брови. Через минуту он мысленно спросил: «Ну как, представил?» — «Ага». — «И я представил».

— С днем рождения, Ранд.

— И тебя, Кели.

Келемен уснул быстро, подложив под голову свой рюкзак, а Рандольф долго еще лежал и смотрел в усеянное звездами небо.

Потянулись дни и недели. Ранд внезапно для всех, кроме Келемена, ушел из монастыря. По рекомендательному письму своего наставника он был принят сразу на третий курс кадетского корпуса и стал учиться вместе с братом. Он никому не объяснил причины такого своего решения.

Прошло лето, наступил новый учебный год.

Мальчики жили от воскресенья до воскресенья, они скучали по сестренке и беспокоились о ней. Левери, как это и полагается маленьким детям, росла не по дням, а по часам. Райман быстро научился всем премудростям отцовства и очень любил дочку. К пасынкам он так и не испытал отцовских чувств: слишком взрослыми они были для этого, но Райман всегда был рад им. То же самое мальчики испытывали по отношению к нему. Звеном, связующим этих разных людей, была малышка Леви.

Внешностью она мало походила на отца, унаследовав лишь узкую форму его лица. Цветом волос, формой носа, губ и даже ногтей она пошла в Агату, так что девочка оказалась очень хорошенькой. Рандольфу и Келемену особенно нравились ее глаза — большущие и голубые, тоже напоминавшие мамины.

Кели и Ранду доставало удовольствие возиться с ней, играть и даже браться за такие серьезные вещи, как смена пеленок, купание и кормление. Они научились всему этому постепенно и стали настоящими старшими братьями. И пусть виделись они только по воскресеньям, Левери безошибочно их узнавала и тянула к ним ручки.

В погожие дни мальчики любили ходить с Леви гулять. Кели всегда так и норовил понести сестренку на руках, но Ранд требовал, чтобы она, пока не устала, ходила на своих ножках.

Во время этих прогулок мальчишек окружали девушки. Они ненавязчиво проходили мимо и строили им глазки. Мальчишки… мало у кого теперь поворачивался язык так называть этих рослых, крепких восемнадцатилетних парней. Служба в кадетском корпусе сделала их тела сильными, а спины — прямыми. Они никогда не сутулились, всегда смотрели прямо и даже в штатском ни у кого не вызывали сомнений в том, что являются курсантами кадетского корпуса.

Они уже перешагнули порог взросления и стали настоящими красавцами. С пепельно-русыми волосами, низкими острыми скулами и выразительными густыми бровями.

Ко взглядам девушек Ранд был равнодушен. Все свое внимание он отдавал сестренке, которую, чуть наклонившись, держал за теплую маленькую ручку. В глазах женского пола это было верхом очарования, но, видя, что Ранд не обращает на них внимания, они переключались на Кели. Тот всегда был весел и, кроме того, девушек очень любил. Редко когда братья возвращались домой, чтобы Келемен не назначил одного-двух свиданий на следующие выходные.

В конце четвертого курса парни, посоветовавшись, продолжили делать военную карьеру и перешли в высшее военное училище. Оно находилось в столице Верлингора — Калеме, стоявшем недалеко от Варра, ближе к Горниму Юзу.

Восемнадцать лет — пора настоящей взрослой жизни. Кели продолжал оставаться баламутом, но службу нес ответственно. А Ранд, серьезный и суровый, всего себя отдал учебе. Не сказать, что он счел военную стезю своим призванием, но полагал, что, избрав такой путь, нужно выполнять солдатский долг со всей ответственностью.

Была у Ранда одна особенность: он обладал неким шестым чувством, которое помогало ему ощущать эмоции другого человека и на интуитивном уровне предвидеть разные изменения. Однако это казалось чем-то необычным только в среде простых людей. Для монахов же это было естественно. Нормальным это считалось и среди представителей древних кланов Нимбассадора, но их на земле осталось слишком мало

И вот в начале июня, в первое летнее увольнение, Ранд почувствовал что-то неладное. Он весь день ходил сам не свой, и это не укрылось от Кели. «Что-то случилось?» — спросил тот. «Не знаю, но что-то не так», — неуверенно ответил Рандольф.

Нехорошее предчувствие подтвердилось. Отчим сообщил им, что собирается вернуться в Берсингор. Он сказал, что свой долг по отношению к пасынкам исполнил: был с ними до их совершеннолетия и никогда ни в чем им не отказывал. Но теперь он хочет вернуться в родные края, по которым истосковался за последние три года.

— Ты не можешь вот так просто взять и уехать! — воскликнул Кели. Разговор проходил на кухне. Райман сидел за квадратным столиком, накрытым новой, клеенчатой скатертью, а Ранд и Кели стояли возле окна со скрещенными руками. Левери, ничего не понимая, беззаботно сидела на диванчике и крутила кнопки старенького радио.

— Подумайте сами, мальчики! — Что бы вы сделали на моем месте? Может, вы предложите мне подождать еще пару лет, но подождать чего? Вы окончите училище и станете офицерами, у вас начнется своя жизнь. А у меня дочь, ваша сестра, и я здесь абсолютно никому не нужен. Квартира записана на вас, моя здешняя работа не приносит и десятой доли того дохода, который я получаю в Берсингоре. У меня там свой дом и собственная аптека. Я оставил все это ради вашей мамы, которую любил и люблю. Но теперь я забочусь о своей дочери. Я хочу дать ей достойное будущее.

Когда Райман закончил говорить, братья впервые осознали, что означает его переезд.

— Левери ты забираешь с собой? — за двоих спросил Кели.

— Разумеется.

Леви, услышавшая, что говорят о ней, слезла с дивана и подошла к Ранду. Он взял ее на руки и прижал ее голову с двумя косичками к своему плечу. Кели смотрел в пол, Райман с грустью рассматривал пасынка, державшего на руках его дочь. А Левери, обхватившая ручками шею Ранда, глядела на Келемена. Он заметил ее взгляд, повернулся к ней и успокаивающе улыбнулся.

— В Варре она сможет только закончить школу. — Промолвил Райман. — Высшее образование ей тут не получить. Здесь у нее больше нет родственников, и мне постоянно приходится оставлять ее с соседкой, когда я иду на работу. Так не пойдет. В Берсингоре, в провинции Диссидия, у меня осталась одна из двух моих сестер с мужем и детьми. В провинции Ноктюр живет вторая моя сестра. Они очень добрые люди и станут для Левери хорошей семьей. Там свежий чистый воздух, много садов, так что фрукты — круглый год. Леви будет расти здоровой. Я обещаю вам, что она будет счастлива.

Разговор был закончен. Парни взяли с Раймана обещание, что он будет писать им каждую неделю. Говорил Кели, Ранд молчал. Ему было неспокойно. Он понимал, что так для Леви будет лучше, но не хотел никуда ее отпускать.

Через три с половиной недели все было готово к отъезду. Прощание прошло быстро. Райману братья пожали руки, а чтобы поцеловать на прощание Левери, им пришлось по очереди забираться в машину. Девочка, поняв, что происходит, обиделась на всех и уселась в автомобиль, не удосужившись попрощаться с братьями. Зато она упрямо не хотела их отпускать, когда они ее обнимали. А когда машина отъехала от дома, то Леви обернулась на стоявших на дороге Кели с Рандом и заплакала. Автомобиль отъехал еще не слишком далеко, так что братья хорошо видели ее слезы. Каждый в тот момент чувствовал, как сердце кровью обливается в груди.

Впервые за всю свою жизнь они так остро и ясно почувствовали себя абсолютно одинокими.

Глава 2
Калем

По плацу прогромыхало:

— Взво-од…

Голос Алриса всегда звучит как раскат грома. И ведь сразу не скажешь, что он способен столь громко и властно давать команды. Подтянутый, идеально ровный строй стоял напротив него, боясь вдохнуть. Сорок дюжих парней против одного не сказать чтобы могучего генерал-майора.

Невысокий, с узкими плечами и уже заметной сединой в волосах. Ее не скрывала темно-серая фуражка. Щеки генерал-майора были гладко выбриты, что вкупе с по-детски маленьким подбородком создавало ложное впечатление об Алрисе как о человеке безобидном. Но вот его глаза, смотревшие из-под фуражки, недвусмысленно давали понять, что сложно найти кого-то жестокосерднее и мрачнее, чем он. Говорят, Алрис был среди тех, кто участвовал в кампании в Берсингоре, поэтому в свои молодые, по меркам армии, годы успел дослужиться до столь высокого чина.

— Р-равняйс!

Сорок, как один, повернули головы вправо. Смотреть на грудь второго от тебя человека. Кели смотрел на две золотистые цепочки, висящие на мундире Ранда. Они тянулись от левого плеча к третьей от воротника пуговице.

Между братьями стоял Донат. Всех, в том числе и его самого, очень удивляло, как он мог оказаться по ранжиру между двумя близнецами. Разница в их росте — меньше одного сантиметра, но Донат каким-то чудом встрял между ними.

— Сми-ир-но!

«И зачем ему командовать самому?» — подумал Кели, обращая свои мысли к Ранду. Тут же в его голове прозвучал ответ: «Не знаю. В этом месяце уже была ревизия. Я думал, что нас не будут проверять до августа». — «Еще и суббота. Жаль, ведь я надеялся сбежать сегодня пораньше». — «Куда на этот раз?»

Келемен смотрел прямо перед собой и сохранял серьезное, бесстрастное выражение лица. А вот Ранд отчетливо слышал его беззвучный веселый смех: «Сегодня в городе танцы. Я обещал Алесте прийти за ней пораньше. Кстати, ее сестра очень надеется, что ты к нам присоединишься». — «Та, которую зовут Мила?» — «Да. Она хоть и младше Алесты, но не уступает ей по красоте. Ну так что, идем со мной? Или ты собираешься отсиживаться в казарме в свой законный выходной?»

Ранд не ответил. Дали команду «вольно», а затем и «рассредоточиться». Пока солдаты расходились, генерал-майор Алрис, о чем-то беседуя с командиром взвода, внимательно наблюдал за ними. Курсанты не поняли, к чему было это построение за полчаса до того, как их отпускали в увольнение.

Желтоватая брусчатка, которой был покрыт плац, золотилась в свете предзакатного солнца. И пусть уже близился вечер, жара не успела спасть. Больше всего одетым в парадные мундиры солдатам хотелось переодеться в легкую амуницию.

Кели подошел к брату, и они вдвоем направились в сторону казарм.

— Я ожидал чего-то большего, чем «равняйсь» и «смирно». С чего ради высшему руководству заниматься этим? — сказал Ранд.

— Может быть, это были торжественные проводы в увольнение? — улыбаясь, предположил Келемен. У него уже так и чесались руки расстегнуть тесный ремень из белой кожи, который сильно сдавливал живот. Но до того как он войдет в казарму, делать это не положено. А вот Ранд шел спокойно, держа руку на рукоятке начищенного фальшиона. Вообще-то холодное оружие не использовалось военными уже лет двадцать, с момента присоединения Верлингора к Центральному За́ласу. Однако фальшионы оставили деталью парадной амуниции. Вот только в Калемском высшем военном училище курсантов традиционно учили сражаться на них.

— Эй, парни! — раздался позади голос Доната. Он догнал братьев и встал слева от них. — Идете сегодня в город?

— Конечно, — сказал Кели и многозначительно посмотрел на лицо брата, столь похожее на его собственное.

— А ты, Ранд?

Тот, не поворачивая головы, коротко ответил:

— Раз вы настроены, пойду с вами.

— И правильно, вместе будет веселее. Хочу сегодня хорошенько развлечься, прежде чем уйду в отпуск, — сказал Донат, когда они зашли в казарму. Он подошел к своей койке, взял с тумбочки футляр с очками, вытащил их, надел и с облегчением вздохнул, — наконец-то нормально могу нормально видеть. Из-за этих проверок Алриса приходится снимать очки и чувствовать себя кротом.

— Так ты отправься на лечение. Говорят, в Фанагории много отличных клиник, в которых можно улучшить зрение, — посоветовал Кели. Ранд кивнул, переодеваясь и складывая парадную амуницию ровной стопкой на покрывало койки.

— Да кому я там нужен, чтобы меня лечили? Солдаты, в их понимании, все здоровые, как на подбор, и не нуждаются в лечении.

— Ну а ты сделай справку. Для тебя ведь это — раз плюнуть. — Кели застегнул пуговицы рубашки, надел летний светло-серый китель.

— Тише ты, — шикнул на него Донат и округлил глаза, — еще услышит кто!

— Ну и что? — отмахнулся Кели. — Все же знают, что, пользуясь своим маленьким талантом, ты не станешь делать ничего плохого.

— Я подделываю документы, — шепотом сказал Донат. — Меня за такой «досуг» по головке не погладят.

— Вот ты никому и не говори про свой талант, а справку сделай. Зато только представь: после лечения тебе больше не придется хитрить на медосмотрах, обманывая офтальмолога. Да и вообще зрение у тебя будет, как у отменного снайпера.

Ранд посмотрел на Доната, который, при упоминании его любимого военного подразделения, тут же умолк и призадумался. Но когда они выходили из казармы вместе с остальными солдатами, Донат твердо сказал:

— Все равно не буду. Еще из училища погонят или, того хуже, под трибунал отправят.

Но Кели и Ранд не слушали его. Они уже отвлеклись от темы и мысленно обсуждали, что давно не получали писем от Раймана. Он не писал почти две недели. «Надеюсь, ничего не случилось, — сказал Кели. — В последний раз он так долго отмалчивался в прошлом году, когда у Левери было воспаление легких». — «Думаю, что это из-за нашей почты. Ты же знаешь, как она умеет задерживать письма», — предположил Ранд. «Нужно будет самим зайти в почтовое отделение. Может, почтальон просто еще не успел дойти до нас». — «Пока мы доберемся, отделение уже закроют, так что стоит идти завтра с утра. И еще я хочу купить все газеты, вышедшие за эту неделю». — «Зачем?» — удивился Кели. «Нужно». — «Изводить половину недельного жалованья на прессу? Вот уж не ожидал от тебя. Да ты ведь и не любишь всю эту писанину». Кели не дождался ответа и, поняв, что брат не собирается отвечать, задел его плечом. Он глядел на него и видел нахмуренные брови и суровый взгляд, смотрящий вперед, за ворота. Рандольф был серьезным, кажется, с самого рождения, но после смерти матери в его характере появилась вот эта угрюмость, которая в часы тревоги становилась очень заметна.

«Ранд? — осторожно позвал Кели. Он по собственному опыту знал, что если брат вот так хмурится, значит, что-то неладно. — Что случилось?» — «Пока ничего, но мне неспокойно последние пару дней», — подумав, ответил Рандольф. «И то, что ты хочешь купить газеты, имеет к этому какое-то отношение?» — «Возможно». Кели поправил на голове фуражку и заметил, что Донат, про которого он уже забыл, что-то с возмущением ему твердит:

— Вы просто невыносимы, когда на одной волне! Видели бы себя со стороны!

— Прости, Донат. Тут было важное дело. Ты что-то говорил?

— Говорил, только это уже неважно, — он поправил на носу свои квадратные очки и первым вышел из калитки за территорию военного училища.

Курсанты оказались в сквере, под пышным навесом могучих зеленых кленов. От их пятипалых листьев на тротуар падали пятнистые тени. Здесь была приятная, влажная прохлада, пахло свежестью и растущими в клумбах настурциями, бальзаминами и маргаритками. По одной кирпичной клумбе стелился синий барвинок. Кели наклонился, сорвал один цветок и вставил его в петлицу.

— По твоему виду понятно, что ты идешь на свидание, — заметил Донат, засовывая руки в карманы.

— На свидание с красавицей, — уточнил Кели, улыбаясь. Он снял фуражку и шел легкой походкой, засматриваясь на проходящих мимо девушек.

«У тебя все девушки красавицы», — сказал Ранд.

— Ну разве это не так? — воскликнул Кели. — Ты только посмотри на них! Какие красивые у них фигуры, волосы, глаза… Боги! Смотрел бы и смотрел, будь моя воля.

«Ты и так только и делаешь, что смотришь и смотришь. Никогда не думаешь о последствиях».

— В нашем дуэте о последствиях думаешь ты.

— Да прекратите вы наконец! — воскликнул Донат и всплеснул руками. — Как вы вообще это делаете?

Со стороны действительно казалось, что Кели разговаривает сам с собой, но это отнюдь не было похоже на сумасшествие.

— Я тут ни при чем: за нашу связь полностью отвечает Ранд, так что задавай вопросы ему.

— Хорошо, Рандольф, объясни мне, как это работает? — Донат обошел Кели и встал рядом с Рандольфом. Тот пожал плечами и поинтересовался:

— Ты же знаешь, что я раньше был послушником?

— Все знают: у тебя же метка, а такие есть только у воспитанников монастыря.

Рандольф непроизвольно поднял руку, чтобы дотронуться до клейма, расположенного на шее, за ухом. Так как Ранд не продолжил обучение, этому клейму не было суждено превратиться в традиционную метку монахов Божественной Четы. Так что оно навсегда сохранилось в своем самом простом виде: пустая окружность из древних нимбассадорских рун, означающих «Отец наш Алево».

— Одна из дисциплин, которая мне преподавалась, — телепатия, — продолжил Рандольф после секундной заминки. — Она слишком обширна, чтобы изучить ее за два года, и так как я не закончил обучение, то не знаю всех премудростей этой непростой науки.

— Но ты все равно можешь читать мысли? — в серо-зеленых глазах Доната показалось волнение.

— Мог бы, если бы учился этому лет тридцать. — На губах Рандольфа промелькнула веселая усмешка. — Так что не переживай, в твое сознание я забраться не могу.

— А как у тебя это получается с Кели? Ты же знаешь, что он хочет тебе сказать, значит, проникаешь в его мысли.

— Скорее, он сам мне их передает, нежели я их читаю. Как если бы он говорил их вслух, а я слушал.

— То есть я тоже могу что-то мысленно тебе передать?

— Попытайся, конечно, но толку не будет.

— У него получается делать так только со мной, — важно заявил Кели, и Ранд подтвердил его слова кивком. Донат подумал секунду и уточнил:

— Это потому, что вы братья?

— Скорее всего. Такова наша гипотеза.

— В таком случае как у Кели, не изучавший телепатию, получается понимать, что ты хочешь ему сказать?

— Я передаю ему эти слова по той же схеме, по которой считываю его мысли.

— Ранд в этой связи главный проводник. А я просто пользуюсь его умением, — весело сообщил Кели.

Донат снова задумался, и с минуту троица шла молча, только Келемен напевал себе под нос веселую песенку из Верлингорских былин:

Словно две звезды глаза,

Темно-русая коса.

Тонкий, гибкий стан,

А в руке — кинжал.

Словно бы коня,

Оседлала орла.

Крылья шире скал.

Это горная птица,

На ней Малика-царица.

Издалека курсанты увидели отъезжающий от остановки трамвай и, не сговариваясь, побежали за ним вдогонку, по очереди запрыгнули на подножку и оказались внутри полупустого салона. Когда они устроились на пассажирских местах, Донат пришел к заключению:

— Значит, вы можете общаться так только между собой?

— Нет, свои слова я могу передать кому угодно, — поправил его Ранд.

— И мне тоже?!

«Да, ты тоже не исключение», — отчетливо прозвучало в голове у Доната. Тот присвистнул и с восхищением спросил у Кели:

— Ты это слышал?

— Ага. Я слышу все, что брат говорит остальным людям.

— Ух ты! А скажи еще что-нибудь?

«Кели испачкал рукав, когда запрыгивал в трамвай».

— Кадавера! — выругался Келемен и принялся отряхиваться.

Трамвай остановился, в него зашла женщина, держащая на руках маленькую девочку. Курсанты одновременно поднялись с сидений, уступая ей место, хотя пустых кресел было в избытке.

Через четверть часа медлительный трамвай прибыл к конечной остановке — спальному кварталу, в котором жила нынешняя возлюбленная Келемена. Он уверенно зашагал к двухэтажному дому, одна из дверей которого вела в квартиру Алесты и ее сестры Милы. Эти девушки учились в Калеме на учителей и снимали жилье.

Кели один поднялся на крыльцо и постучался в дверь, скоро ему открыла невысокая брюнетка с очень миловидным лицом. Она была одета в зеленое платье с короткими рукавами и легкие босоножки. Ранд и Донат, стоявшие на тропинке, тактично отвернулись, позволяя Келемену поприветствовать девушку так, как это полагается влюбленному.

— Здравствуй, Рандольф! — через минуту окликнула Алеста. — И…

— Меня зовут Донат, мисс, — Донат повернулся к ней и в приветственном жесте снял фуражку. Алеста приветливо улыбнулась ему и сказала:

— Меня зовут Алеста, а это моя сестра Мила.

Она указала куда-то внутрь дома, и скоро на крыльцо вышла еще одна девушка. Она робко оглядела присутствующих и встретилась взглядом с Рандом, после чего опустила глаза и не поднимала их до тех пор, пока он с ней не поздоровался.

Кели протянул Алесте локоть, она взялась за него, и тут Ранд уловил мысль брата: «Ну же, пригласи ее на танцы. Она расстроится, если ты этого не сделаешь». — «Еще больше она расстроится, когда узнает, что не интересна мне. Поэтому я пресеку это сразу». — «Это тебе не сорняк, чтобы его пресекать. Всего лишь танцы! Порадуй девушку, не будь скрягой!»

Рандольф недовольно посмотрел на Келемена и скрепя сердце произнес:

— Мила, не хочешь пойти с нами?

— Отличная мысль! — воскликнул Кели, как будто был восхищен блестящей идеей брата. — Мила, идем с нами! Ты наполнишь своей красотой этот вечер

Милу и не нужно было уговаривать, она смущенно улыбнулась и сказала, что ей надо только взять сумочку.