Бес меченый

Главные события романа происходит в начале тридцатых годов XVII века. Воспитанный в большой строгости сын богатого казанского купца, Савва, отправившись в первую свою деловую поездку, заводит дружбу с необычным человеком по прозвищу Полкан, что меняет в корне жизнь купеческого отпрыска. Друзья вместе пускаются в опасный путь по еще не оправившейся от Смутного времени России…

Пролог

В один из осенних вечеров 1610 года вблизи Казани появились трое изможденных странников: двое мужчин и одна женщина. Опираясь на толстые суковатые палки, они медленно брели по дороге под моросящим дождем. Этим людям явно пришлось преодолеть далеко не одну версту по охваченной СмутойСмута или Смутное время — период истории России (1604 — 1613), начавшийся с похода Лжедмитрия I на Москву, продолжившийся шведско-польской интервенцией и закончившийся воцарением Михаила Федоровича Романова. России: их одежда давно превратилась в лохмотья, а босые ноги покрылись язвами и струпьями. Прозрачную от худобы женщину, казалось, качало ветром, и, глядя на ее мертвецки бледное лицо можно было только подивиться, почему она еще жива. Мужчины выглядели немногим лучше женщины: оба они с трудом передвигали ноги.

Едва вдалеке показались избы и дворы казанских предместий, один из странников — коренастый, обросший густыми космами мужчина — остановился и, осенив себя крестным знамением, воскликнул:

— Слава Иисусе, дошли!

Его спутники тоже перекрестились.

— Прямо-таки не верится, — проскрипел лысый, костлявый старик.

Косматый мужчина тяжело вздохнул и предложил:

— Давайте малость передохнем.

Путники сели на пропитанную влагой придорожную землю, вынули из тощей сумки три маленькие корочки черного как деготь хлеба и принялись молча жевать. Первым нарушил молчание старик:

— Добрались мы, Фома, до города Казани, а что с нами дальше случится одному Богу ведомо. Будем молить Господа о милости к нам…

Не дав ему договорить, Фома изрек:

— На Бога уповай, но и сам не оплошай, Гордей!

— Трудно не оплошать, когда у тебя ничего нет, — резонно возразил Гордей.

Фома старательно огляделся по сторонам и только тогда, когда убедился, что поблизости никого постороннего нет тихо сообщил старику:

— Я кое-что сумел взять с собой из Великого Устюга. Не будь я Фомой Грудицыным, коли мое злато-серебро не храниться здесь, — он хлопнул рукой по своему посоху, — и его не довольно, чтобы начать новую жизнь.

Гордей бросился на колени и, ткнувшись лбом в землю, забормотал:

— Благодетель ты мой! Спаситель! Буду век тебе служить верой и правдой!

Фома кивнул.

— Служи, Гордей! Ты хоть и старик, но покрепче иного молодого будешь. Лет десять еще сумеешь мне прослужить.

— Больше, Фомушка! Больше, благодетель! Матушка моя, царствие ей небесное, сказывала, что я на свет народился при благословенном государе Иване Васильевиче Грозном, в то лето, когда поганый крымский ханКрымский хан Давлет-Гирея напал на Москву в1570 году. пожег Москву.

— Так ты и не старый вовсе? — удивился Фома. — А на вид почитай древний.

— Не лета меня состарили, а беды и невзгоды, — промолвил Гордей с горечью. — Я таким стал опосля того, как лихие люди всех моих родичей изничтожили и самого меня едва не сгубили.

— На все воля Господня, — изрек Фома, крестясь.

Гордей тоже осенил себя знамением.

— Я с Божьей волей давно смирился. Могло ведь и хуже быть.

— А на меня ты зла не держишь? — неожиданно спросил Фома.

Фома опешил:

— За что же мне держать зло на спасителя своего?

— За то что я тебя в пути голодом морил и заставлял подаяние собирать, а сам деньги хранил у себя в посохе.

— Но ведь и ты питался подаянием, равно как и жена твоя. Кабы кто-либо прознал о твоих деньгах, нас всех непременно порешили бы, а нынче мы хотя и голодные, зато живые. Так что вовсе не зря ты, мой благодетель, хранил свое состояние в тайне — от твоей секретности одна токмо польза.

Пока мужчины беседовали, женщина сидела неподвижно, словно замороженная. Внезапно она встрепенулась и в ужасе вскрикнула:

— Свят, свят, свят! Спаси Христе и Пресвятая Богородица! Изыди нечистый!

Фома и Гордей растерянно глянули туда, куда был устремлен взор женщины, и увидели на ветке осины огромного ворона. Птица пронзительно закричала, отчего путникам стало не по себе.

Фома перекрестился и обрушился на жену с бранью:

— Вот курица заполошенная! Чай, на дереве сидит ворона, а не черт, прости Господи! Чего же ты дура обомлела? Уймись, Матрена!

Глаза женщины были по-прежнему наполнены ужасом.

— Не по-вороньи сия птица кричит, а ржет по-лошадинному, — прошептала она.

Фома еще пуще рассердился:

— Окстись, блаженная! Тебе невесть что мерещится!..

Но тут ворон вновь подал голос, и Фома, к своему ужасу, вынужден был признать, что жена права: крик птицы больше походил на конское ржание, чем на воронье карканье.

Мужчины вскочили и принялись швырять в ворона камнями. Первый камень не долетел, зато второй едва не задел птицу, отчего она нехотя сорвалась с ветки и, громко хлопая крыльями, улетела в сумерки.

Фома торопливо перекрестился.

— Убралось чертово отродье!

— Убралось! — поддакнул ему Гордей.

— Хватит дурью мучиться! — прикрикнул Фома на своих спутников. — Нам надобно ночлег найти, покуда совсем не стемнело.

Внезапно Матрена упала на колени, и ее вырвало.

— Чего тебя опять выворачивает? — проворчал ее муж.

— Кажись, в тягости я! — выдавила из себя Матрена.

Фома озабоченно наморщил лоб.

— Дите-то хоть мое? Вроде бы на тебя в пути никто не польстился, но чем черт не шутит, покуда Бог спит. Может быть, ты все же с кем-то согрешила? А, Матрена?

Стоя по-прежнему на коленях, Матрена истово перекрестилась.

— Христом Богом клянусь, что окромя тебя, Фома, меня никто не познал! Твое дите во мне!

— Добро! Значит, коли Господу угодно, будет у меня наследник. Ладно, давайте искать себе приют.

Путники взвалили на спины свои сумы и торопливо заковыляли к казанским предместьям.

Глава 1
Благочестивое семейство

Дело, начатое в разгар Смуты на спрятанные в дорожном посохе деньги быстро принесло свои результаты. Десять лет спустя купец Фома Грудицын возил товары на своих судах по Волге и Каме, а потом ему уже не стало хватать размаха на российских просторах, и он развернулся аж до Персии, куда совершал ежегодные поездки. Понятно, что денег у Фомы было много, но он к ним относился рачительно: берег даже полушкуПолушка — медная монета достоинством в половину гроша или в четверть копейки., держа домашних в черном теле.

В Казани Грудицын был уважаемым человеком, причем его почитали не только за немалое богатство, а еще и за благочестие. Он редко пропускал церковные службы, строго постился, подавал по праздникам нищим милостыню и жертвовал иногда на храмы.

Семейство Фомы состояло из трех человек — он, его жена Матрена и их единственный сын Савва, появившийся на свет через семь месяцев после того, как его родители осели в Казани. Ребенок родился очень слабым, чему причиной были, те невзгоды, которые претерпела его мать в первые месяцы своей беременности. Мало кто верил, что Саввушка выживет, однако он, в конце концов, окреп и благополучно достиг девятнадцатилетнего возраста. Родители растили его в большой строгости. Юноше возбранялись не только молодецкие забавы, но даже смех или улыбка некстати, а если отец замечал, что взгляд сына задержался на женщине, немедленно следовала кара. В результате такого воспитания Савва был, хотя и довольно робким, зато очень послушным молодым человеком. Оставалось Фоме сделать из сына настоящего купца, продолжателя семейного дела.

Однажды утром семейство Грудицыных задержалось за трапезой. Обычно хозяин, покончив с едой, сразу же отдавал домашним повеления, и каждый спешил к своему занятию, но на сей раз Фома почему-то медлил. Матрена и Савва давно положили ложки, девка Ольгунька убрала со стола посуду, а глава семейства все еще не сказал ни слова. Наконец, Фома прокашлялся и обратился к сыну:

— Лед на Волге тронулся, и мне вскорости надобно плыть в Персию. Пора и тебе, сынок, за дело браться. Отправляйся-ка ты, Саввушка, опосля Благовещения в Соль-Камскую с товарами. Нам нынче деньги особливо надобны — на свадьбу твою. Нашел я тебе невесту с добрым приданым: девицу благочестивую, из семейства почтенного.

Савва так обрадовался предстоящему путешествию, что пропустил мимо ушей сообщение о скорой свадьбе. Он упал на колени и отвесил отцу земной поклон.

— Спасибо тебе, батюшка, за твою обо мне заботу!

— О ком же мне заботиться, как не о наследнике единственном, продолжателе дела и рода?

— Благослови тебя Господь! — воскликнул Савва и еще раз поклонился.

Фома поднялся из-за стола.

— Пойдем, Саввушка, в лавки. Нехристь Ибрагимка, будь он неладен, обещался привезти нынче товар, а Гордей малость занемог. Ступай одеваться!

Выйдя из горницы, Савва немного замешкался в сенях.

— Рано чаду нашему покидать родительский кров, — донесся до его ушей тихий голос матери. — Оженим его, и пущай плывет родимый следующим летом.

Изумленный Савва замер на месте. Прежде мать никогда не перечила отцу, и если она посмела спорить, значит, у нее есть на это важные причины.

— Летом раньше, летом позже, что от того переменится? — раздраженно отозвался Фома. — Чего ты вдруг закудахтала?

— На душе у меня тяжко. Давеча я во сне видала, будто уносит от нас Саввушку конь вороной. Хочу крикнуть, остеречь сынка, но язык онемел; побежала бы следом да руки и ноги отсохли. А жеребец оборачивается и хитро так ухмыляется. Тут-то меня словно обухом по башке стукнуло: «Не конь вовсе мое чадо везет, а сам лукавый дите у нас забирает!» Вот я и страшусь…

Фома оборвал жену:

— От худых снов да бесовских наваждений защитит лишь Господь. Молись за сына!

— Как бы Саввушке опосля домашних строгостей воля сладкой не показалась, — упрямилась Матрена. — Когда у человека есть жена, он повязан, а холостой может в гульбу пуститься.

— В гульбу кидаются и женатые, коли они греха с малолетства набрались. Саввушка же наш взращен в страхе Божьем. Ну, а оступится он ненароком, так старик Гордей сумеет его поправить.

Савве захотелось чихнуть, и он отошел на цыпочках от двери. Поднимаясь по лестнице к себе, юноша разочарованно думал о том, что отец не отпускает его в дальний путь одного, а приставляет к нему своего верного пса Гордея, и старик наверняка будет следить за каждым шагом хозяйского сына.

Когда Савва вернулся одетый в большую горницу, он застал там только девку Ольгуньку, выметавшую отовсюду пылинки. Родители старательно блюли нравственность сына, и потому до недавнего времени не держали в доме молодой женской прислуги. Лишь полгода тому назад Матрена решилась приветить бедную сироту, походившую лицом на рябую жабу, а станом на свинью. Тем ни менее, хотя девица и была страшной с виду, Савва поглядывал на нее с вожделением (разумеется, если рядом не было родителей), ибо других женщин он почти не видел. Сама Ольгунька наедине с хозяйским сыном совершенно преображалась: в ее лице появлялось довольство, движения необъятного тела становились плавными, а маленькие глазки лучились. Вот и сейчас девка старательно носила свои окорока вокруг исходящего слюной юноши.

Неожиданно в горницу вошел хозяин. Ольгунька мгновенно закончила уборку и убралась прочь, а Савва покраснел, как будто его застали за чем-то постыдным. Обычно Фома был наблюдательным, но на сей раз его одолевали какие-то заботы, из-за чего он не обратил внимание на смущение сына.

— Пойдем! — позвал отец Савву.

Они направились в лавки. Купец шагал уверенно, сын семенил за ним мелкой, суетливой походкой.

Утро выдалось хмурым. Густые облака заволокли все небо, не давая пробиться даже крохотному солнечному лучику. Но несмотря на такую невеселую погоду, у Саввы поднялось настроение, потому что его радовали приметы весны: подтаявший снег, свисающие с крыш домов и навесов над воротами сосульки, звонко поскрипывающие под ногами льдинки.

Лавки купца Грудицына находились неподалеку от пристани. Савве очень нравилось это место, откуда просматривалась Волга и был виден белокаменный кремль. Юноша было залюбовался любимыми красотами, но на него тут же накричал отец:

— Ты чего гляделками своими ищешь? Чай, барыша там не видно! И в кого ты, Савка, таким уродился? Все глядишь куда-то да о чем-то помышляешь, когда надобно делами заниматься!

Савва весь сжался, опустил голову и направился вслед за отцом в лавку, где их уже ждал Ибрагим — немолодой, подвижный татарин, занимающийся поставкой в Казань сибирских мехов. Сразу же возник спор о цене товара: Фома попытался уличить «нехристя» в нечестности, но Ибрагим, как человек бывалый, умело опровергал все обвинения.

А Савва тем временем размечтался о том, как он хотя бы недолго поживет без надзора своего строгого родителя. К действительности его вернул скрип отворяемой двери. В лавку вошел дворянин Алексей Аипов — юноша лет семнадцати, невысокий, но крепко сложенный. Смуглота, широкие скулы и миндалевидные черные глаза указывали на его принадлежность к татарской нации, но одет он был не по-татарски: в лихо заломленную тульюТулья — мужской головной убор конусообразной формы с меховым околышем., небрежно наброшенную на плечи кунью шубу с узорчатым подкладом и ярко-зеленый кафтан. А на ногах у Аипова сверкали алые сапоги на высоких каблуках. Глядя на этого разряженного посетителя, Савва вспомнил заморскую птицу попугая, подаренного казанскому воеводе одним бухарским купцом.

Аиповы были татарами, принявшими православие после завоевания Казани Иваном Грозным и получившими за это всяческие привилегии. Поменяв веру, они порядком обрусели, хотя от привычек и образа жизни своих предков так до конца и не отказались.

Юный Аипов окинул Фому снисходительным взглядом, а на Савву и Ибрагима вовсе не обратил внимания, словно их и не было.

Купец Грудицын засуетился:

— Чего угодно Алексею Ивановичу?

— Люди сказывают, — заговорил Аипов высокомерным тоном, — что ты, Фома, собрался в Персию.

— Собрался, родимый! — подтвердил Фома. — Собрался, милостивец! Лед с Волги сойдет, и я поплыву!

— Привези мне оттоль саблю, и чтобы подобной сабли ни у кого в нашем государстве не было. Следующим летом отец отпустит меня на цареву службу, и я желаю всех в Москве удивить.

«Удивлять надобно умением», — раздраженно подумал Савва.

Фома угодливо улыбнулся.

— Понятное дело! Чем же еще удивлять на царской службе? Привезу я тебе невиданную саблю, Алексей Иванович, обязательно привезу. Как насчет цены?..

Молодой дворянин горделиво прервал купца:

— Мой отец любую цену заплатит, лишь бы товар ее стоил.

Он развернулся и, не попрощавшись, покинул лавку.

Вслед за Аиповым ушел и Ибрагим. Оставшись вдвоем с сыном, Фома принялся ворчать:

— Вот татарва! Один — нехристь, и все время старается надуть, другой, хоть и православный, а все одно свое нутро басурманское и нравом, и одежей выказывает.

Пока отец говорил, сын с готовностью кивал, старательно скрывая свою зависть к Аипову. Эх, если бы он, Савва, был не купеческим, а боярским сыном, или хотя бы дворянином! Как это здорово не помышлять о барышах, носить красивую одежду и иметь хорошее оружие! А главное — ни один даже самый богатый торговый человек не добьется к себе такого уважения, каким пользуется любой из мужей боярского и дворянского сословий.

Глава 2
Соблазн

Купец Грудицын редко отказывался от своих затей. Чтобы это случилось нужны были более веские основания, чем страхи жены, поэтому, как Матрена не молила мужа подождать годик с приобщением сына к делу, Фома не пожелал ей угодить. И вот, едва успел растаять лед, как Савва отправился на одном из судов отца в первое свое путешествие. Нагруженный товарами учанУчан — торговое судно под парусами. поплыл по Волге, а затем свернул на Каму, держа путь к Соликамску. Погода была великолепная: светило яркое солнце, и дул попутный весенний ветер.

— Вот благодать! — радовался Гордей. — Господь благословляет тебя, Саввушка, на дело отцово и меня вместе с тобой.

Сказал старик и словно сглазил себя: на третий день плаванья занемог он так, что пришлось Савве остановиться в оказавшемся на их пути селе. Всю ночь Гордей пролежал в беспамятстве и к утру испустил дух. Савва похоронил старого слугу и даже поплакал на его могиле (все-таки Гордей двадцать лет прожил в их доме), но в душе испытал облегчение. Теперь следить за юношей было некому, и он мог хотя бы на время стать по-настоящему свободным.

Савва поплыл дальше. Имя купца Грудицына служило хорошим поручительством, и товары легко продавались. На пути в Соликамск Савва выполнил почти все поручения отца. Оставалось ему лишь заехать в принадлежащий купцам Строгановым Орел-городок, где проживал постоянный покупатель Фомы Грудицына, лавочник Бажен Второй.

Как только учан пристал около полудня к берегу, Савва велел слугам охранять товар, а сам отправился искать постоялый двор. От пристани юноша дошел до деревянного храма с шатровым куполом и, обогнув его, оказался на улице, где были только небольшие дворы с избами. Между оградами бродили гуси и гонялись за курами ошалевшие от весны петухи. В самой глубокой луже лежала огромная свинья.

Савва приблизился к дремавшему на завалинке старику.

— Желаю здравия, отец!

— Здравствуй, сынок! — доброжелательно откликнулся дед, открыв глаза.

— Где у вас тут постоялый двор?

— Ты, милок, не туда гуляешь. Тебе надобно было у храма Успения свернуть к торгу.

— Не приметил я торга. Тихо повсюду.

— Так нынче же Страстная седмица — вот и тихо.

Савва отвесил старику поклон.

— Спасибо тебе, отец! Долгих лет тебе в добре и холе.

— И тебе, сынок, всего лучшего, чего человеку Богом дадено.

Вернувшись к храму, Савва без труда нашел постоялый двор. Это было двухэтажное строение из неотесанных бревен, с покосившейся крышей. У крыльца бродил туда-сюда пошатывающийся малый, от которого так разило хмельным, что у непьющего юноши перехватило дыхание.

Савва бросил осуждающий взгляд на пьяницу.

«Нынче, в Страстную седмицу, Бог запрещает вино не токмо пить, но даже нюхать. Есть же люди, коим и воля Господа не указ!»

Он поднялся на крыльцо и вошел в просторные сени, где ему навстречу поднялся с лавки приземистый, широкоплечий мужик средних лет.

— Ты хозяин? — спросил Савва.

Мужик принялся подобострастно кланяться.

— Я хозяин! Я! Милости просим, гость дорогой! Чего желаешь? Поесть? Помыться? Лечь почивать? Велю жене снедь подать и перины взбить! Самолично истоплю для тебя баньку!

— Спасибо, мил человек! Я, пожалуй, потрапезничаю да и в баньке помоюсь, а вот почивать лягу токмо тогда, когда все дела сделаю.

Хозяин внимательно оглядел юношу.

— Прости, сынок! Ты вроде прежде у меня не бывал, но обличием похож на кого-то.

— Должно быть, на отца моего, Фому Грудицына?

Хозяин расцвел и радостно запрыгал на месте.

— Вот уж Господь меня порадовал, так порадовал! Прямо поднес подарочек к Великому дню! Сын самого Фомы Грудицына явился к нам нежданно-негаданно! Как звать величать тебя, гостюшка дорогой?

— Саввой меня кличут.

— Милости прошу! Милости прошу, Саввушка! А я Пров.

Хозяин кинулся к лестнице и громко крикнул:

— Жена! Аграфена! К нам пожаловал Савва Грудицын! Неси на стол все, что есть в печи!

Невысокая и необъятная в ширину женщина скатилась с лестницы, молча поклонилась и сразу же умчалась прочь.

— Милости прошу к столу, — пригласил Пров гостя.

Они вошли в пустую по причине Страстной недели корчму. Едва Савва успел сесть на лавку, как вбежала хозяйка, неся в руках большое количество постной снеди. В одно мгновение стол был заставлен кашей, пареной репой, квашеной капустой и солеными огурцами.

— Отведай наших кушаний, гость дорогой, — доброжелательно промолвила хозяйка и, отвесив поклон, выкатилась за дверь.

Хозяин тоже хотел выйти.

— Останься, Пров! — попросил Савва. — Поешь со мной.

— Да, я уже трапезничал.

— Ну, так посиди со мной, коли срочных дел не имеешь.

Пров сел на лавку, подождал, когда гость немного насытиться, а затем спросил его:

— Кому твой отец прислал товары?

— Бажену Второму. Опосля трапезы и бани я к нему пойду.

— Ступай, милок!

— А каков он человек — сей Бажен? — поинтересовался юноша.

— Благочестивый он, — уважительно начал Пров. — Хворый ли, здравый ли, а службу в храме Бажен отстоит до конца, хотя лета имеет немалые, почитай старик. Вот токмо слишком его одолела жадность — добавил хозяин уже с осуждением. — Деньги он имеет немалые, но все на нужду плачется, ограду себе поставил высоченную, чтобы воры во двор не забрались. Для кого токмо Бажен свое добро бережет? Двух жен он успел схоронить и в третий раз женился, а детей ему Бог так и не дал.

— Коли Бажен жаден, с ним, поди, трудно иметь дело? — обеспокоился Савва.

Пров пожал плечами.

— Твой отец имеет с ним дела, прочие тоже. У всякого человека есть своя придурь. Станешь чужой нрав в расчет брать, ни с кем не сумеешь столковаться.

— И то верно, — согласился Савва.

После трапезы он вернулся на пристань, дабы отдать повеления своим людям, кому из них, в какой черед мыться и трапезничать, а кому стеречь товар. Затем юноша направился к лавочнику Бажену Второму.

Найти нужный двор в Орле было несложно, поскольку все жители этого городка знали друг друга. Савва подошел к высоким крепким воротам и, обнаружив, что они заперты, громко постучал в них кулаком. В ответ со двора послышалось злобное рычание нескольких псов. Юноша опять постучал — собаки залаяли громче.

«До вечера что ли мне здесь кобелей дразнить», — рассердился Савва.

Наконец послышался раздраженный старческий голос:

— Кого там нелегкая принесла?

Решив, что к воротам вышел слуга Бажена, Савва произнес повелительным тоном:

— Скажи хозяину, что явился Савва, сын купца Фомы Грудицына.

— Косорот! Запри псов! — прогнусавил тот же старческий голос.

Немного погодя, собачий лай стал глуше, потом ворота распахнулись, и седой сгорбленный старик в ветхом кафтане кинулся обнимать оторопевшего гостя.

— Счастье-то нам привалило! Фома Грудицын, долгих лет ему жить во здравии, сыночка своего к нам прислал! Входи, входи, Саввушка!

— Ты Бажен Второй? — изумился Савва.

— А кто же еще?

Войдя в ворота, юноша увидел мрачный двухэтажный дом без конька на крыше и наличников на окнах. Хозяйственные постройки были крепкими, но старыми и начавшими ветшать, зато с огромными замками на всех дверях.

«Совсем как у нас, — отметил Савва. — Батюшка тоже повсюду замки повесил — даже там, куда воры не полезут».

У крыльца стоял, склонившись в почтительном поклоне, колченогий мужик, у которого рот находился не там, где у всех людей, а на левой щеке. Это, очевидно, и был Косорот.

Хозяин провел гостя в горницу и усадил на лавку.

— Надобно тебя угостить чем-нибудь, — проговорил Бажен с явным сомнением.

— Я не голоден, — поспешил отказаться от еды Савва.

— Обижаешь, сынок! — упрекнул его хозяин. — В другой раз не брезгуй моим хлебом-солью.

Впрочем, было видно, что Бажен отнюдь не горел желанием накормить кого бы то ни было и обижался лишь ради приличия.

Савва перешел к делу:

— Мой отец прислал тебе товаров…

— Худы дела мои нынче, сынок, — прервал его Бажен с виноватым видом. — Не смогу я заплатить за товары. Прости старика, Саввушка.

Савва впервые терпел неудачу в делах и поэтому растерялся. Но тут Бажен сам предложил ему выход из затруднительного положения:

— Опосля Великого дня в Орле торг большой начинается. Слушок прошел, будто бы сам Никита Григорьевич Строганов едет к нам. Давно пора, а то уж почитай год никого из Строгановых у нас не было, и хоромы их стоят без хозяев.

— Коли сам Никита Строганов сюда прибудет, то может быть мне стоит здесь задержаться, — несмело согласился юноша.

— Стоит, Саввушка! — убеждал его Бажен. — Еще как стоит! Ты весь товар враз скинешь.

— Где же мне торговать?

— В одной из моих лавок, — великодушно предложил старик.

Юноша начал сдаваться:

— Я подумаю и завтра дам тебе ответ.

— Подумай, милок, подумай.

— Пойду я — сказал Савва, поднимаясь с лавки.

Хозяин всплеснул руками.

— Куда ты собрался?

— Как, куда? На постоялый двор.

— Ай-я-яй! Обижаешь сынок! Живешь на постоялом дворе! А ведь я готов тебя холить-лелеять, как родного сына.

У Бажена даже слезы на глаза выступили, и жалостливый Савва проникся участием к доброму лавочнику, напрочь забыв о его скупости.

— Хорошо! Коли я останусь в Орле, то переберусь к тебе. Токмо не стеснить бы вас.

— Стеснишь нас? Да, в храмовинеХрамовина — большой дом., доставшейся мне от покойного брата, полк стрелецкий, упаси Господи, поместится. Живем мы вдвоем с женой, слуг, окромя Косорота, не имеем.

— Неужто у вас нет женской прислуги? — удивился Савва.

Бажен недовольно поморщился.

— Хозяйка моя младая да здравая, сама управляется. Лишние люди — зряшные траты.

Юноша вспомнил о скупости лавочника и засомневался:

«Пожалуй, не стоит мне съезжать с постоялого двора».

Однако старик был иного мнения:

— Жду тебя к себе, Саввушка. Завтра в чистый четвертокЧетверток — четверг. попаримся мы вместе в баньке. Ну, а там канун Великого дня наступит. В прежние лета я всенощную всю отстаивал, а нынче ноги мои уже ослабли. Пойдем мы с женой на полунощницу, и ты с нами ступай.

За свои без малого двадцать лет жизни Савва так привык покоряться отцу, что вообще не умел противиться чужой воле. Он, правда, сделал последнюю попытку возразить:

— Как бы Пров не обиделся?

— Прову деньги надобны за постой, — отозвался Бажен. — Посели к нему своих людей, он и возрадуется.

— А большую ли плату ты возьмешь с меня за лавку?

Бажен сердито надулся.

— Я, Саввушка, желаю лишь отцу твоему угодить да убытки ваши покрыть, — говорил он, снимая с пояса один из ключей. — Возьми ключ от лавки у конной площадки, и коли ты получишь вдесятеро от того, что с меня лично поимел бы — вот и плата будет.

Савва взял ключ.

— Спасибо тебе Бажен за доброту твою. Пойду я.

— Ступай, сынок! Жду тебя завтра.

Попрощавшись со стариком, Савва ушел на постоялый двор, где сразу же после бани начал готовиться к переезду. На следующий день он, разместив товары в лавке, простился с Провом и перебрался жить к лавочнику. Хозяин постоялого двора сказал юноше на прощание:

— Коли ты не приживешься на новом месте, ворочайся сюда. Мы с Аграфеной тебе завсегда рады.

Бажен принял гостя радушно. Они вместе попарились в бане, затем сели обедать. Когда жена старика поставила на стол миску с почти прозрачной похлебкой, подобревший после бани Бажен расщедрился и велел:

— Ну-ка, Фекла, попотчуй еще чем-нибудь гостя.

Хозяйка принесла квашеной капусты.

— Чем богаты, тем и рады, гость дорогой, — промолвила она тихим, мягким голосом.

Внезапно Савва обратил внимание на то, что жена Бажена молода и хороша собой. Под изрядно поношенным шерстяным шушуномШушун — в XVII веке это был длинный сарафан, позже так стали называть распашную кофту или короткополую шубку. угадывались стройный стан и высокая грудь, а грубый повойникПовойник — плотно закрывающий волосы головной убор замужней женщины. совсем не портил милого сероглазого лица.

Смущенный Савва принялся жевать капусту и, поперхнувшись, закашлялся. Фекла тут же поднесла ему ковш с квасом. Юноша сделал несколько глотков и пробормотал:

— Спасибо, хозяюшка! Я пойду, посплю часок-другой.

— Ступай, милый, ступай — поспешно согласился хозяин, видимо уже опомнившийся от своей доброты.

Савва отправился в отведенную ему под опочивальню горенку, лег на лавку, но уснуть никак не мог. Стоило ему закрыть глаза, как он видел будто воочию Феклу. Юноша тряс головой, пытаясь избавиться от бесовского наваждения, однако это не помогало. В конце концов Савва поднялся, оделся и ушел на торжище, где пробыл в лавке до самой вечерни. Он все выведал о здешних ценах и запросах, пересчитал товар, поразмыслил над будущими барышами и решил, что сумеет получить выгоду. За делами у Саввы не было времени вспомнить о Фекле, и он понемногу успокоился, но вечером наваждение вернулось.

Ночью юноша долго стоял на коленях перед образом Спасителя, моля Господа о своем избавлении от нечистых помыслов, но, чем истовее он просил спасения для души, тем сладостнее болело желающее впасть в грех тело.

— Погиб я! Погиб! — в отчаянье шептал юный грешник.

Всю Страстную пятницу Савва не находил себе места и успокоился лишь в храме, где долго вымаливал у Бога помощи в противостоянии искушению. Когда в Страстную субботу юноша направлялся вместе с Баженом и Феклой на всенощную службу, он уже чувствовал себя совершенно умиротворенным.

Вернувшись домой, хозяева и гость сели разговляться. В миске дымилась каша с бараниной, на одном блюде лежали три куска кулича, на другом — крашенные яйца, на третьем — блины, а посреди стола стоял деревянный жбан с медовухой. Как только прочитали молитву, проголодавшийся Савва набросился на еду, но, поймав на себе злобный взгляд хозяина, поперхнулся.

— Кушай, Саввушка! Не стесняйся, сынок, — промолвил приторно сладко Бажен.

Притом в глазах его ясно читалось:

«Что же ты так жрешь, щенок? Не напасешься на тебя! Гляди, не лопни!»

Савва сглотнул немного крошек от пирога, запил их квасом и, вздохнув, сказал:

— Спасибо за угощение, хозяева. Устал я, пойду почивать.

На лице старика мелькнула удовлетворенная улыбка.

— Может, винца выпьешь, сынок? — спросил он заботливо и предостерегающе кашлянул.

— Не привык я к вину… Никогда не пил его прежде… — пробормотал Савва и покраснел.

Бажен обрадовался:

— Ну, и добро! К худому и привыкать не надобно. Ступай спать, сынок. Спокойной тебе ночи!

«Этак, я в гостях с голодухи опухну», — подумал юноша, прислушиваясь к недовольному урчанию у себя в животе.

Он ушел в отведенную ему горенку, разделся, лег, и тут же в его голове начали носиться роем мысли о Фекле, торговле, отце…

Юноша уже почти забылся сном, когда скрипнула дверь. От неожиданности Савва испуганно подскочил и увидел, как из ночной тьмы на него надвигается что-то ужасное и вместе с тем невообразимо манящее.

— Не могу долее терпеть! — прошептал колдовской женский голос. — Любый ты мой!

Теперь Савва ясно различил в темноте женщину в белой рубахе и с распущенными волосами.

«Фекла!» — догадался он и ощутил панический страх.

«Нет! Не она ко мне явилась, а сам лукавый в женском обличии замыслил совратить раба Божьего в Великий день. Чур меня! Чур меня!»

— Сгинь! Сгинь, бесовское отродье! — прохрипел Савва и осенил себя знамением.

Болезненно вскрикнув, женщина выбежала вон. Обмерший юноша услышал из сеней рыдания, а затем наступила тишина.

Савва так и не смог уснуть. Утром он себя чувствовал совершенно разбитым: голова казалась пудовой, лицо горело, руки тряслись, ноги дрожали. Но хуже всего было душевное смятение, от которого не спасали даже молитвы.

Спустившись на утреннюю трапезу в горницу, Савва к своему мзумлению увидел пустой стол и сидящего на лавке печального Бажена.

— Беда у меня случилась, сынок, — пожаловался старик. — Жена вдруг занедужила.

Новость застала Савву врасплох.

— Что случилось с твоей женой? — взволнованно спросил он.

Хозяин досадливо махнул рукой.

— Бог ее ведает! Лежит белее полотна — то хохочет, как бесноватая, то рыдать начинает в три ручья.

В горницу вошла жена Косорота — толстая, неопрятная баба.

— На стол подавать али нет?

— Да, мне и кусок в глотку не полезет, — сердито отозвался Бажен.

«А мне так очень доже полезет», — с тоской подумал Савва.

Душевные муки нисколько не повлияли на его аппетит. Молодой организм требовал пищи телесной, однако хозяина мало заботило то, что гость останется голодным.

— Ступай отсель! — велел Бажен бабе и, горестно вздохнув, обратился к своему постояльцу: — Придется тебе, Саввушка, уйти от меня. Ты уж прости старика.

Савва и сам был рад убраться от скупердяя, но ради приличия поинтересовался:

— Али я обидел вас? За что ты гонишь меня?

Бажен виновато развел руками.

— Ты, сынок, стал мне родным, но, видать, око у тебя худое. Прежде жена моя никогда не хворала, нынче же она лежит сама не своя. Ступай-ка, милый, с Богом! Мы же с Феклой будем молить Господа за тебя.

Возблагодарив Всевышнего за то, что все так разрешилось, гость бросился собирать вещи. Перед уходом он подумал:

«Надобно на всякий случай задобрить старика. Ссориться с ним мне не с руки».

Савва положил на стол три серебряные монеты и сказал смущенно:

— Вот тебе плата за лавку.

— Обижаешь сынок, — проворчал Бажен, но его взгляд цепко ухватился за подношение.

Юноша поклонился и произнес уже более уверенно:

— Не обижай и ты меня. Прими сей дар в знак уважения к тебе.

Старик не стал больше спорить и схватил деньги, при этом глаза у него вспыхнули так алчно, что у Саввы мороз пробежал по коже, и он, торопливо попрощавшись с Баженом, поспешил оставить его «гостеприимный» дом.

На постоялом дворе юноша был радушно принят Провом и Аграфеной. Вернувшегося постояльца поселили в лучшей горенке и накормили сытным обедом, от которого изголодавшийся у Бажена Савва сразу забыл обо всех своих невзгодах и душевных муках.

Глава 3
Полкан

После Великого дня орловский торг ожил: открылись лавки местных торговцев, понаехали пришлые купцы, как русские, так и инородцы. Люди целыми днями толклись возле прилавков: кто-то стремился пополнить свои оскудевшие за зиму запасы и купить обновы к лету, а кто-то просто глазел на изделия, привезенные купцами издалека. Яркие материи, искусные украшения и великолепное оружие — все это покупалось мало, но привлекало очень много внимания.

У Саввы торговля шла успешно: его добротные товары нравились орловцам, да и лавка Бажена находилась в удобном месте. За три дня мошна молодого казанского купца порядком потяжелела. Каждый вечер Бажен подходил к своему бывшему постояльцу, чтобы спросить о делах, и всякий раз повторялось одно и то же — Савва сообщал о своих успехах и отсыпал щедрой рукой старику деньги, а тот поначалу обижался, но потом принимал дар.

Фекла, по словам Бажена, уже выздоровела. Когда Савва вспоминал о ней, в его воображении рождались соблазнительные видения, которые постепенно превращались в жаркие мечты и неистовые желания. Новые чувства были такими сильными, что постепенно вытеснили страх греха, и юноша уже жалел о своей прежней нерешительности.

На четвертый день Савве надоело сидеть в лавке, и он, оставив вместо себя одного из слуг, отправился бродить по торжищу. Народу было много везде, но самое большое оживление было на конной площадке. Толпа собралась вокруг высокого широкоплечего молодца в отороченной мехом росомахи тулье, польском кафтане бирюзового цвета и сапогах из дорогой темно-красной кожи. Этот щеголь был очень хорош собой: его черные кудри выбивались густыми прядями из-под тульи, синие раскосые глаза походили на два глубоких омута, крупный прямой нос выдавал хорошую породу, а в движениях тела угадывалась сила и ловкость.

Молодец продавал двух прекрасных жеребцов темно-бурой масти.

— Креста на тебе нет, Полкан! — кричал на него купец Козьма Громов. — Виданное ли дело — заламывать за двух коней цену доброго табуна?

Полкан равнодушно пожал плечами.

— Ну, и покупай табун дохлых кляч, коли мои кони не по твоим деньгам.

Толпившиеся зеваки старались не оставаться в стороне от происходящего действия:

— Полкан не уступит!

— Он знает верную цену, Козьма!

Сплюнув в сердцах, Громов согласился с продавцом. Ударили по рукам, а затем покупатель и его слуги занялись жеребцами. Полкан сунул деньги, не пересчитывая, за пазуху и внезапно обратился к стоящему неподалеку Савве:

— Здравствуй, Саввушка! Не погулять ли нам по случаю моей удачи?

Хотя незнакомец дружелюбно улыбался, Савве почему-то стало не по себе.

— Прости, добрый человек, — замямлил юноша, краснея. — Спасибо за честь, но у меня дел много.

— Погуляй с нами, Полкаша! — предложил маленький мужичок, перемигнувшись с двумя высоченными верзилами.

— Вы мне не надобны, — грубо отрезал Полкан и вновь обратился к Савве: — А с тобой, Саввушка, мы еще погуляем.

Он легкой походкой зашагал прочь. Савва заворожено глядел вслед этому странному человеку и сам не заметил, как пошел за ним. Бирюзовый кафтан манил за собой, словно заколдованный, и юноша брел, не видя ничего вокруг себя.

Неожиданно Савва споткнулся о кочку и упал. Поднявшись, он увидел голое пустынное место — лишь вдалеке дымились оконцами две солеварни, между которыми торчал колодец-журавль.

«А где Полкан?», — вспомнил Савва и огляделся.

Полкан брел по тропинке, а из-за пригорка к нему подкрадывались маленький мужичок и двое верзил — те самые люди, которые недавно набивались удачливому торговцу в товарищи.

— Полкан, берегись! — крикнул Савва.

Этот крик словно подстегнул крадущуюся троицу: мужичок и верзилы бросились на свою жертву, но тут же один за другим рухнули на землю. А Полкан вытер что-то о траву и сунул в сапог, затем направился к замершему на месте Савве.

— Уж не колдовством ли ты с ними управился? — спросил юноша дрожащим голосом.

Полкан вытащил из сапога блестящий кинжал.

— Вот мое колдовство. Да еще умение.

— Ты убил их? — воскликнул Савва и перекрестился.

— Убил, — подтвердил Полкан и, оглядевшись, добавил: — Пошли скорее отсель.

— Но они первыми на тебя напали, а ты оборонялся. Я могу засвидетельствовать твою невиновность.

Полкан махнул рукой.

— Ни к чему мне лишние заботы. Когда мертвых найдут, не станут особливо розыска чинить, понежеПонеже — потому что. о них давно шла дурная молва. А коли прознают про то, что я их убил, могут дело и до суда довести. На меня многие зубы точат.

— Чем же ты им насолил?

— Тем, что больно везуч. Людям чужая удача — кость в глотке.

Они поспешили в городок.

— Отколь ты знаешь мое имя? — осведомился Савва.

— Я бывал в Казани, с батюшкой твоим, Фомой Грудицыным, видался и кое-что о его семействе слыхивал.

Они миновали ворота в деревянной стене, возведенной тогда, когда Орел-городок стоял на рубеже между Русским государством и владениями сибирского хана. Теперь же крепостные строения были наполовину разрушены.

— Пойдем, выпьем вина али пива, — предложил Полкан. — Здесь есть один двор, где хозяин продает, с дозволения Строгановых, хмельное.

Савва удивился:

— А как же государев запрет продавать вино где-либо, окромя корчем и кабаков, с коих берется податьПодать — налог. в царскую казну?

— Коли царь далеко, — усмехнулся Полкан, — то с любого его запрета можно немало денег иметь.

— Ах, да! — вспомнил юноша. — Здесь же Строгановы хозяйничают.

— В других местах то же самое.

— Неужто воеводы за плату дозволяют вином торговать? — поразился Савва.

— Дозволяют. Коли народ любит выпить, ему не дадут помереть от жажды. Ну, ты идешь со мной?

— Иду, — согласился Савва.

Они зашагали по окраинной улице.

— Худо, что Митроха зачастую продает дрянь, — говорил Полкан. — В Орле лучшее вино на постоялом дворе, но я туда не вхож.

— Почто не вхож?

Полкан хмыкнул:

— Пров благочестив, а про меня ходят слухи, будто я с самим нечистым знаюсь.

Савва испуганно посмотрел на своего нового товарища. В ответ Полкан холодно улыбнулся и сказал:

— Болтают люди, почем зря. Сами-то они чем лучше меня? Прову по его благочестию непристойно постояльцев своих спаивать, а он вино продает даже в Великий пост.

— Мне не продавал, но я, правда, и не спрашивал.

— Вот он и не сокрушался, когда ты к Бажену переселился. Твои люди, поди, без хозяйского ока обходились не токмо квасом.

Савва вспомнил, что, действительно, от его слуг частенько исходит запах хмельного, и пробормотал:

— Да, кажись, не токмо.

Новый приятель привел юношу к довольно-таки невзрачной избенке, расположенной рядом с большим и, по всему видать, богатым двором.

— Хозяин! — крикнул Полкан. — Митроха!

На крыльце невзрачной избенки появился пожилой лысый мужик.

— Проходите, гости дорогие! — пригласил он, кланяясь. — Проходите!

В горнице Полкан сел за стол и велел хозяину:

— Принеси самого лучшего винаВ XVII века русские называли вином все крепкие напитки, в том числе и водку. и пива!

Митроха подал требуемое и хотел было выйти в сени, но Полкан его остановил:

— И поесть дай чего-нибудь.

— Ты же всегда токмо пьешь, — удивился хозяин.

— Тебя, хрена, забыл спросить: пить мне али есть! — прикрикнул гость.

Митроха полез в печь.

— Садись, Саввушка, — обратился Полкан к смущенно топчущемуся у порога юноше.

Как только Савва сел, его товарищ вытащил из-за пазухи щепотку какой-то травы, понюхал ее и громко чихнул.

— Что ты нюхаешь? — полюбопытствовал юноша.

— Табак, — пояснил Полкан.

От своего отца Савва не раз слышал, что табак — это дьявольская заморская зараза.

— А, что от него бывает?

— В носу щекочет, и дух приятный идет по телу.

— Можно мне попробовать? — загорелся Савва.

— Покуда не стоит, — возразил Полкан. — Нынче с тебя хватит и хмельного. Коли захочешь все сразу познать, удовольствия не получишь.

Тем временем Митроха вытащил из печи и поставил на стол миску, в которой лежали два куска пирога с рыбой.

— Ешьте, пейте, гости дорогие, — буркнул он и вышел из горницы.

Савва заметил спящего в углу пьяного мужика и проворчал:

— У Прова народец поприличнее, чем здесь, столуется

Полкан кивнул.

— Да, к Прову все больше торговый люд захаживает, а к Митрохе частенько всякая рвань забредает, чтобы последние портки пропить.