Бесплатный фрагмент - Бенкендорф любит всех нас

Глава 1

До чего смешно наблюдать за людьми. Как они просыпаются на работу — как возвращаются с нее. Как строят любовь и как ее разрушают. Как собирают своих детей в школу, и даже как делают их, что порой происходит невзначай и ломает всю жизнь в то время, когда, казалось бы, появление ребенка должно радовать своих родителей, ибо, как говорят, — тоже по глупости своей, — дар божий. Это всё безусловно до жути забавно, но, честно говоря, как же я люблю людей. И будь проклят тот, кто заклял меня на вечный корыстный бартер с людьми и дал в руки судейский молот. Пред вами всепокорнейший слуга, раб чужих желаний, хранитель выторгованного времени, — Вархуил Бенкендорф.

Да, внутри каждого человека, пусть даже если у него самая темная душа, есть свечи, а иногда и фонари, которые оставляют маленький уголок со светлыми и добрыми намерениями. Это заложено в них самой природой. Равно как в каждом из них заложены часы, отмеряющие время жизни. Ничто не вечно. Даже я. Но это нисколько не печально, ведь жизнью можно распорядиться так, что вечность останется позади, болтаясь за нами как бессмысленная абстракция. И тогда даже самый короткий отрезок времени будет расцениваться так дорого, сколько не стоил бы даже большой взрыв, дающий толчок к жизни всему тому, что мы видим, слышим и осязаем.

К сожалению, история, которой я хочу поделиться, которую мне довелось наблюдать и непосредственно участвовать в ней, не из тех рассказов, что блещут огоньками света и вызывают море положительных эмоций. Нет. Эта книга несколько о другом. И я знаю точно, что если вы ощутите не океан чувств, то лужицу точно; только эта лужица заставит вас жить и смотреть глазами реальности. Мол, мы тянемся к тому, что за версту, тогда как всё самое необходимое лежит под рукой, а иногда у самих ног, обнимая бедра и приговаривая фразу из трех слов: «Я тебя люблю».

История произошла в небольшом городке под названием Цайтгарденбург, где на тот момент проживало сто пятьдесят тысяч женщин и мужчин. Я наотрез отказывался ехать в этот сырой городишко, куда вела всего одна дорога, расположенная средь, казалось, бескрайнего хвойного леса. Но моя работа не давала выбора, оставляя меня безвольным: куда пошлют — там и салют.

Хоть задание было и несложным, — обслужить всего-навсего двадцать семь человек, которым вот-вот стукнет двадцать, — тем не менее я влип. Причем, признаю, сам виноват. Ведь поначалу мне хотелось быстренько навести на мысль молодежь, мол, не стоит тратить всё ваше время в обмен на исполнение ваших заветных желаний, которые они ждали, наверное, с того самого момента, когда узнали, что Санты Клауса не существует. Мне следовало лишь научить их, что не стоит год их жизни, который они отдадут мне, какого-то глупого желания вроде пусть у меня родится мальчик вместо девочки или хочу убрать эту уродскую родинку с ягодицы. По-моему, это того не стоит. Если уж человеку дано прожить ровно пятьдесят лет, то пусть живет и не тратит свое драгоценное время. Нет, конечно бывают такие ситуации, когда ну уж очень чего-то хочется. Как говорится, душу продам за это. В таких случаях я здрав и рассудителен, коль уж приходится рассматривать ваши жалобы. Не подумайте, я всегда был справедлив, как бы то ни выглядело. Так и в Цайтгарденбурге, несмотря на всю ту беду, которой позволил случиться.

Это произошло на мосту, что с двумя своими близнецами по обе стороны от себя объединял городишко, некогда разделенный безымянной рекой. В Цайтгарденбурге люди любили эти мосты, и они часто становились местом парных встреч. Однако случайное пересечение судеб Фрэнка и Евы произошло именно в тот вечер, когда на мосту, кроме них, не было никого.

Кругом сыро. Запах предстоящего дождя и сильный ветер, теребящий лацканы бежевого пиджака, принадлежащего девушке, стоявшей на тот момент возле бордюра, что в ее отчаявшемся уме уже давно делил жизнь Евы (той самой молодой мадам) на до и после. Порывы холодного воздуха обдували ей лицо: девушка закрывала глаза, представляя, будто летит. В руке она держала что-то округло-коническое с полосками и ярким румянцем — это было большое яблоко, которое, возможно, и не давало ей потеряться и сорваться вниз в безымянную реку. Ева спокойно держалась за перила и наслаждалась безмятежностью, которую предчувствовала, если бросится с моста.

Справа от девушки по тротуару, сделанному специально для таких бедняков как он, живших по левую сторону реки, шел Фрэнк. В тот вечер ему пришлось задержаться на работе, из-за чего он опоздал на автобус, который не привез его домой на улицу Винодельщиков, где он хотел посмотреть свой любимый сериал и лечь спать. И всё потому, что кто-то случайно позвонил в офис и пожаловался на ошибку, которая взялась невесть откуда, ведь Фрэнк всегда перечитывал и тщательно проверял статьи перед их публикацией в газету.

Расстояние между парнем и девушкой постепенно сокращалось. В какой-то момент Фрэнк обратил внимание на Еву, поначалу не придав никакого значения её одинокому пребыванию на мосту, и лишь тогда, когда цоканье каблуков отвлекло девушку от мечтаний, заставив повернуть голову к источнику шума, парень в антрацитовом пальто посчитал нужным приостановиться и спросить.

— У вас всё в порядке? — решил отделаться банальщиной.

— Это не стоит вашего времени, ступайте дальше, — мило ответила Ева, уставившись в горизонт и прищурив глаза из-за встречного ветра.

Почти ни о чем не подумав, Фрэнк тронулся, сделал несколько шагов по заданному курсу домой и, оказавшись в двух метрах слева от девушки, остановился вновь. Раз уж всё равно он не успевает к началу любимого сериала, пропущенного из-за опоздания на автобус, случившегося из-за чьего-то жалобного звонка, заставившего задержаться на работе, — подумал он, — почему бы не пообщаться с одинокой девушкой?

— Знаете, мне скоро двадцать, — начал он. — Буквально через пару дней. Передо мной откроется столько возможностей… Первое, что я сделаю, обменяю пару лет на хороший автомобиль, чтобы ездить на работу, а на уик-эндах гонять подальше от города, наслаждаясь любимой музыкой, скоростью и одиночеством.

Фрэнк подступил к девушке и занял идентичную позу рядом с ней. Он сложил руки на перила и уставился вдаль, стараясь не замечать ужасающей высоты. Ева не стала преграждать и возмущаться новой компании, а кое-что даже подожгло в ней интерес, который она тут же опрокинула.

— Через пару дней? У вас день рождения через пару дней, говорите? — Её голос вдруг стал таким забавным, что, прорываясь через осклабь легкого недоумения, отвлек обоих от недавних мыслей: Фрэнка от дома, а Еву от суицида.

— Да. Почему вас так удивляет? — переспросил он, сцепившись взаимным заинтересованным взглядом. Девушка тоже пыталась копировать его повадок, — смотреть в лицо, — но, то ли из-за скромности, то ли из-за уродского герпеса, так не вовремя появившегося чуть ниже губы, она опускала и уводила в сторону свои голубые, как лазурит, глаза.

— Видите ли, как потешно получается, у меня тоже день рождения через пару дней. Восьмого октября, равно как у вас. Интересно вышло.

— Может, сам Бог смилостивился над нами и устроил эту встречу? Чтобы мы не дали друг другу раствориться в воде новых возможностей. Я ведь прав? Вы тоже терзаете себя, боясь окунуться в то, что произойдет через два дня? — говорил он о долгожданном двадцатилетии.

В какое-то мгновение Еве показалось, Фрэнк подозревает о ее не благих намерениях: ей стало стыдно, что еще какое-то время назад она была полна решимости закончить тот вечер в холодных водах безымянной реки. А теперь, попавшись в цепи занятного разговора, светлый разум заставил усомниться в недавнем выборе, что и вылилось в своеобразную неуверенность и беспокойство.

— Я люблю бывать в этом месте. Стою здесь чуть ли не каждый вечер. — Ева провела по своим русым волосам тонкими пальцами, словно гребешком, и сделала вид, будто она беспечна. Фрэнк же, не получив ответ на довольно ясный вопрос, подумал, что Еве попросту не интересна его тема. Так они оба стали в каком-то смысле зависимыми друг от друга, но думающими о совершенно разных вещах. Ведь в то время, когда Фрэнк копался в себе и той жизни, которая предстоит, — то есть в будущем, — Ева копалась в другом, в ее отношениях с бывшим молодым человеком, — то есть в прошлом. Никто не хотел быть в настоящем — никто не хотел быть счастливым — никто не хотел жить.

— И всё равно вас что-то беспокоит, — настоял парень-брюнет в пальто. — Если есть что-то значимее бартера с дьяволом, хочу об этом знать. Надоела ночная бессонница.

— «Как же он заладил со своими пытками» — подумала девушка, — «не хочу я больше умирать, отстаньте!»

Но была в Еве, впрочем, как и в любой другой девушке, такая черта — несмотря на все преграды адекватности, она на самом деле желала рассказать незнакомцу о своих проблемах: о парне, с которым рассталась и о нескончаемых приходах на этот мост, который вот-вот должен был отобрать несчастную жизнь. Ей нужно было об этом кому-то рассказать, выговориться, и тот момент был как раз подходящим. Та и Фрэнк был как раз тем незнакомцем, с которым Ева никогда больше бы и не встретилась. По-хорошему, ей ничто не мешало взять и разгрузиться. Забыться.

— Нет. Просто люблю этот мост. Этот вид, — смотрит в горизонт, уводя вместе с собой туда и Фрэнка. — Я люблю фотографировать. А у нас, у любителей, тонкое отношение со всем мирозданием. Тонкое, как фотографии, которыми мы обвешиваем стены, дневники и альбомы.

Казалось, сумбурно начавшаяся беседа, которая должна была закончиться скорым расставанием, потихоньку стала превращаться в водоворот или ураган, скручивающий парня и девушку во что-то общее. В дорогу с табличкой «перспектива на дружбу». Как покажут следующие двое суток, перспектива была не иллюзией.

— Фотографируешь? Я тоже художник в каком-то роде, только больше похож на хомяка. Пишу книги, и всё в стол да в стол, в свалку. Там им и место, моим бумажкам под названием пустая трата времени, — Фрэнк так забавно скривил голос, что Ева не смогла не ухмыльнуться.

— Пустая трата времени… — повторила она, опустив голову. Сказать что-то и не объяснить в надежде, что партнер, заинтересовавшись, плоскогубцами вытянет из нее монолог, — в дальнейшем это окажется одной из самых частых фишек Евы. По приходу домой, взявшись чернилами испортить чистый лист, Фрэнк назовет девушку осторожной и латентной, причем последнее, как окажется, далеко не о ней.

— Что за сожаление в форме сморщенной изюминки? — переспросил брюнет, требуя внятного объяснения повторенной фразе.

Ева вновь улыбнулась попыткам Фрэнка сострить, и ответила:

— Я ведь тоже нигде не публикуюсь. Но не считаю фотографии пустой тратой времени. Воспоминания, Фрэнк.

— Согласен, — отчего-то рассмеялся он. — Только я из тех людей, кто зачастую сжигает свои воспоминания. Они, как якорь или балласт, часто тянут ко дну — не дают жить дальше.

Воспоминания тянут ко дну, не дают жить дальше — повторила про себя Ева. Ведь девушка часто упоминает это слово — дно. В ее голове сразу же выстроился десяток логических цепочек, каждая из которых приводила к простому заключению — сжигай лишние воспоминания. И когда, казалось, Ева должна была согласиться с Фрэнком, в ее голове клацнула неугодная извилина.

— Я не сжигаю воспоминания, Фрэнк. Какими бы они ни были. Они часть меня.

И если бы в тот момент, сразу после точки в своем крайнем предложении, Ева решила поведать парню в пальто о своих проблемах, заставляющих день ото дня приносить тело на мост, может быть, самая печальная история, толчок которой дался в тот ветреный вечер, не случилась бы. В прочем, что сталось — то сталось. Вскоре, Фрэнк и Ева попрощались и разошлись, пообещав друг другу встретиться на следующие сутки в то же время и в том же месте. Спрашивается, почему бы не выбрать удобное время и не посидеть где-нибудь в выходные? Позже, когда наши герои станут хорошими друзьями, один человек назовет их двумя идиотами. Такие вот они, люди, — существа, которых я люблю.

Время перевалило за полночь, дав старт бессонным часам. Это касалось и Фрэнка, и Евы, которые, находясь в своих домах, занимались черт знает чем, но только не спали. Оба приняли душ, оба прочли вечерние газеты, но жгучие мысли, поджаривающие волнения, никак не желали отступать и блокировали любые попытки уснуть.

Ева была из тех людей, которые не просто умели чувствовать, но и знали, как правильно это делать. День ото дня она могла пребывать в любом настроении, в совершенно непредсказуемом, если смотреть со стороны, расположении духа. И только ей самой было известно, чего она хочет и как она хочет. Ева сама могла творить атмосферу вокруг себя. И лишь редчайшие исключения составляли те случаи, когда девушка могла остановиться в забвении и проникнуться другим человеком, позволяя ему наполнять себя. Такие извержения благодати были необычайно редкостными, но приводили к впечатляющим результатам: у Евы появлялся друг, которому она могла доверять и на которого могла положиться.

В ту ночь она, как часто у нее бывало, находилась в депрессии. Не удивляйтесь, Ева никогда не была несчастна. На самом деле, — даже если она сама того не подозревала, — депрессия была лишь частью ее умения чувствовать. Девушка настраивалась на нужную волну, впихивая себе в голову разносортную дурость, собирала вокруг нагого тела необходимую атмосферу и, проникаясь ею, начинала плакать, то от грусти, то от счастья.

Как она сама потом скажет, ее музыка почти всегда депрессивная. Это ее флора и фауна. Так и той ночью, с шестого на седьмое октября, спустя полтора часа после знакомства с Фрэнком.

В то же время, по другую сторону безымянной реки, на улице Винодельщиков, в доме под номером тридцать четыре, где жил Фрэнк, царила совсем иная атмосфера. Если над домом Евы стояли хмурые тучи, проливающие дождь, который съедал девушку, как сахарную вату, то над домом Фрэнка палило жгучее солнце, миражами образовывая вокруг его обитель сферу восхищения. Другими словами, в то время, как Ева получала наслаждение слезами, отрываясь от мира сего, Фрэнк делал то же самое, но при помощи взрывных выплесков накопившихся эмоций.

Нет. На самом деле он был спокойным парнем. Пока не выпьет. Стоило ему пригубить, как в нем загоралась адская машина, сворачивающая жилы в гигантскую паутину, что путала в себе все насущные проблемы, пропуская только лишь впечатления, возносившиеся в душевный подъем. Сам же он называл себя неудачником, отчего, собственно, и пил. И курил. Я же считаю его самым обычным человеком. За что люблю, спросите меня вы? Во Фрэнке необычайно, для простых смертных, скрещивались умения чувствовать, переживать и при этом улыбаться и даже смеяться. Как будто всё это движется рядом с ним раздельными параллельными путями. За это и люблю.

Всем нам может показаться, что Фрэнк и Ева совершенно разные люди, они не схожи ни в чем, у них нет общего. Мол, нет ничего такого, что сковало бы их цепью в виде дружбы. Но если бы вы были мной, посмотрели моими глазами, то разглядели бы кое-что удивительное. Кое-что такое, что втянуло меня в эту судьботворную игру.

Несмотря на расстояние, на сравнительно недолгий разговор и на разное восприятие ночи, на двоих у них было одно сердцебиение и даже дыхание.

Вся мостовая, брусчаткой выложенная вдоль многоэтажек на улице Луговой, превратилась в поток из дождевых осадков, выпавших той ночью двойной месячной нормой. Сильнейший ливень поливал весь Цайтгарденбург, начиная с бедных окраин левой части города и заканчивая зажиточными районами правой. Под стихию попали все. В том числе и я, ехавший на тот момент к дому под номером семь, где на пятом этаже в девятнадцатой квартире проживала Ева.

Звонок в дверь. Я снял шляпу, сделал доброжелательный вид, чтобы девушка не перепугалась моей таинственной фигуры, и устроился в зоне видимости дверного глазка. Ждать и названивать пришлось достаточно долго, пока терпение Евы не дезертировало.

— Что вам нужно? — в щели между рамой и дверью, что ограничивалась цепочкой, показалось припухшее заплаканное лицо.

— Должно быть, вы меня помните, Ева. Я продал вам яблоко, когда вы только собирались идти на мост.

— Это вы? Что вам нужно? Время позднее.

— Не достаточно позднее, чтобы вы уснули, Ева, — заметил я, затем попросив войти: — Пу́стите меня внутрь?

— На слезы есть особые причины, — ни с того ни с сего сказала она. — Может, вы сначала представитесь?

— Ах, да, — смешком раззадорился я, оставляя деловой облик, и пародийным реверансом, увиденном в каком-то старом фильме, рассудительно назвался: — Пред вами всепокорнейший слуга, раб чужих желаний, хранитель выторгованного времени Вархуил Бенкендорф.

— Дьявол, — с отвалившейся челюстью прокомментировала Ева, забыв обо всем, что было с ней до услышанной фразы.

— Ну почему сразу дьявол? — улыбался я, проникая в обездвиженные голубые глаза. — Давайте без этих нелепых прозвищ. Зовите меня просто Вархуил. — Я протянул ей руку, рассчитывая, что девушка наконец распахнет дверь. Так и случилось.

Узкий коридорчик. Много света. Длинная настенная вешалка с дюжинным ассортиментом из верхних выходных одежд, под которой в ряд попарно стояли еще две дюжины разной обуви. Я бы нисколько не удивился, если бы Ева жила не одна, но эта квартира принадлежала только ей. Впрочем, гораздо большее внимание привлекали фотографии и картины (сфотографированные и нарисованные ею), которые в разных размерах были буквально повсюду.

— Вам очень идет розовый халат, — разбавил молчание я, следуя за молодой особой.

— Мне тоже нравится. Единственное, что мне в себе нравится.

— Поэтому вы ходите голой в квартирном безлюдье?

Поначалу девушка неловко удивилась полноте полученной информации, а потом вспомнила, что разговаривает со сверхъестественным созданием, и ответила:

— Уж точно не потому, что сравниваю себя с Евой из Эдема.

— Значит, я прав? — переспросил я.

И, — как вам уже должно быть известно, — ответ девушки последовал не в продолжение темы, а в следующую ступень. Не удивляйтесь, это нормально. К тому же это не все её фишки и странности. Однажды Фрэнк назовет Еву необычной, что со временем перерастет в олицетворение, звучащее как: «В первую очередь, Ева, ты большущая проблема».

— Хочу яблоко. — Так ответила она. Не капризно и не требовательно. Честно, обращение звучало даже не в мою сторону, а куда-то в пространство. Мол, кто-то услышит да накормит.

— Ева, — воззвал я, требуя исключительного внимания к себе, но стараясь не переусердствовать. — Вы должны меня послушать. Внимательно послушать.

— Хочу яблоко, — всё так же на своем настаивала она.

— Вот об этом я и хочу поговорить. У меня досье на вас. Там, где я работаю, вас, Ева, назвали чересчур принципиальной. Человеком с двумя извилинами: одна газует, другая тормозит, таким образом постоянно продвигая вас вперед. Причем нет такой извилины, которая могла бы перестраховать вас и дать возможность вернуться на пару-тройку шагов назад. Говорят, это и порождает принцип. — Я приостановился, немного подумал и привел конструктивный пример, способный убить, как говорится, сразу двух зайцев: — Скажем, сейчас вы, во что бы то ни стало, хотите съесть яблоко. Не смею преграждать, вы найдете яблоко и умнете его. Только какими жертвами? Оглянитесь. Пустая комната, наполненная фотографиями с душами разных людей из вашего прошлого, и я. Больше никого. Вряд ли какая-то из этих морд выберется из печатного запечатления и протянет вам яблоко. Зато это могу сделать я. — Ева ненадолго повернула голову, посмотрев мне в глаза, и сразу же отвернулась. — Понимаете, Ева, вы найдете яблоко, давя на газ в вашем мозгу. Скажем, вы попросите его у меня в обмен на пару дней вашей жизни. Знаю, меня вы не отпустите, пока яблоко не окажется в ваших ладонях. Зато, когда кисло-сладкая пряность сдобрит некогда требовательный желудок молодой Евы, другая извилина затормозит и пожалеет о затраченном времени. Вы уже не сможете его вернуть.

Тот факт, что Ева слушала мой дискурс, не вклиниваясь и не мешая, уже не мог не радовать. Ведь, как вы уже знаете, она была из тех сложных мисс, что не открывают ушей перед каждым встречным.

— Мне понравились ваши рассуждения, Варухил, — сказала Ева и отошла к шторам, проникая глазами сквозь окно, где над проезжей частью шел сильнейший ливень. — Только вот разве это плохо — жить?

— Что же вы называете жизнью? — усмехнулся я с долей паранойи, приобретенной в тот день. Она заставляла меня ошибочно воспринимать слова Евы, мол, она снова задвигает свои темы, пропуская мои.

— Ну, вы же сами сказали, принципы двигают меня вперед. Разве плохо постоянно идти вперед? Это ведь и есть жизнь — движение.

Признаю, девушка удачно сумничала. И я бы поддержал ее, доработав вместе с ней ее дельную мысль. Только вот не все знают, что жизнь — это спектр из сотен или даже тысяч оттенков цветов. Многие об этом даже не задумываются, заполоняя свой разум навязанными установками. Как правило, один человек за всё своё существование отличает лишь два-три способа жизни: жить, чтобы есть; работать, чтобы жить; жить, чтобы любить и наоборот. Ева же была из тех, кто хотел жить здесь и сейчас, выжимая удовольствие, как воду из тряпки, даже если тряпку придется поджечь, чтобы испарить из нее последнюю влагу. А такой способ жизни как никакой другой пересекается с моей работой: если я не смогу ее переубедить, Ева израсходует оставшиеся тридцать лет своей жизни в шесть раз быстрее, если не больше. Желание за желанием будут отнимать драгоценные годы, пока сердце девушки не перестанет сокращаться.

— Жизнь — движение вперед. Вы идете вперед, Ева. А вы никогда не думали, что, оглянувшись, окажется, что вы шли назад? Далеко не в том направлении, в котором бы вам хотелось.

Комната застыла в молчании. Ева стояла спиной ко мне, — я в средине комнаты, а она у окна, — и пряталась за распущенными волосами, не дающими мне видеть движения ее лицевых мышц. Девушка лишь молчала, думая о чем-то своем, а потом, спустя примерно полминуты, эгоистично свернула:

— Сегодня встретила симпатичного парня. Он веселый. Кажется, даже жизни рад. С первого восприятия, мой антипод. — Ева не отрывалась от окна и говорила. Может быть, она снова плакала и не хотела, чтобы я этого замечал, и, если бы не уверенный голос, что нисколько не дрожал, я бы так и подумал. — Вы стоите в моей квартире, Вархуил, пытаясь мне что-то внушить, в то время, когда ваша помощь как нельзя кстати нужна Фрэнку. Да, его зовут Фрэнк. Там, на мосту, он говорил что-то о своих переживаниях. Не знает, как быть, когда ему наступит двадцать. Так почему бы вам не постучаться к нему в дом?

И тут я понял, как должен действовать. Может быть, вы еще не совсем понимаете мотивов моих действий, но, обещаю, первая глава не оставит вас без ответов.

— Я уже был у Фрэнка. Мы с ним много проговорили о вас, Ева. Думаю, вы ему понравились.

— Что? — недоуменно переспросила она, в последний момент задержав свое тело, чтобы не повернуться лицом ко мне. — Ну я вас поздравляю, Вархуил, теперь я не смогу встретиться с ним завтра. А ведь обещала.

Таких размеров помёта с неба я не ожидал. Ева была обязана встретиться с Фрэнком. И никакие обстоятельства не должны были этому помешать.

Характер Евы — это что-то из ряда вон выходящее. Что-то особенное. Может быть, только из-за нее я решил остаться в Цайтгарденбурге, мотивируясь сочувствием. Безусловно, судьба Фрэнка меня тоже интересовала. Интересовала настолько, что я хотел стать ее творцом. Впрочем, вышло так, что мне пришлось взяться за авторство обеих судеб. Мне казалось, только при помощи друг друга, при помощи взаимодействия, Фрэнк и Ева могли бы прожить настоящую счастливую жизнь.

— Оставьте в прошлом вашего бывшего парня, Ева. Он вам больше не нужен. Пусть преследует во снах и не более. Встретьтесь с Фрэнком. Вы не пожалеете.

— Отстаньте, Вархуил, — немного завелась девушка. — Вы не были на моем месте. Вы дьявол: откуда вам знать о людских чувствах?

— Я еще не был на вашем месте, Ева — зато я уже был на месте тысяч других людей. Поверьте, я видел и не такое.

— Верю, — коротко и язвительно ответила она.

— Поверили в это — поверьте и в завтрашнюю встречу. Вы должны побыть с Фрэнком.

— Я никому ничего не должна. Отстаньте. Уходите.

— Скоро уйду, — ответил я.

— Пожалуйста, Вархуил, — умоляла она.

— Хорошо. — Я засобирался и направился в коридор.

— Перед тем, как выйти за дверь, — словами догнала Ева, — пожалуйста, погладьте лисёнка. Мягкая игрушка сразу же у зеркальца.

— Обязательно, — заверил я, после чего отправив последнее послание, летящее уже из коридора, где в ярком освещении стояла моя фигура, к окну, у которого замерла девушка: — Напрасно вы прячете внешность. Она у вас вправду красивая. И если вас кто-то кинул, Ева, то внешность это самая последняя на то причина. Лучше подумайте над принципами… подумайте над ними.

В левой части Цайтгарденбурга, как только переезжаешь безымянную реку, город меняется фундаментально и на глазах. Нет больше высотных доходных домов и гигантских комплексов с офисами, а вместо бесконечных витрин с продовольственными разностями приходят одинокие ларьки, монополистически заведующие от улицы к улице.

Сами же улицы были небольшой длины, создавая образ части города, как наскоро построенного лагеря: все они были похожих размеров и ответвлялись на девяносто градусов друг от друга, образовывая квадратные и прямоугольные блоки домов. Весь левый Цайтгарденбург был огромным частным сектором, где жили, по меньшей мере, сто тысяч человек. Среди них колосился и Фрэнк, проживавший в частном ухоженном домике на улице Винодельщиков. Это была самая длинная улица. Не удивительно, если ее название было присвоено по ремеслу, когда-то обитавших там винокуров.

Разбитые дороги, ведшие меня то влево, то вправо, постепенно привели к месту назначения: угловой домик, подъезд к которому по обе стороны оплетала виноградная лоза. Я заехал прям меж них, не побоявшись схватить пулю: Фрэнк был малышом неаккуратным и дорожил частной собственностью, держа при себе (где-то в доме) отцовский табельный револьвер, доставшийся как посмертная награда за службу того.

Я заглушил двигатель, открыл дверь авто, тут же попав под жгучие капли серого дождя, и двинулся к дому, перебирая прыжками, чтобы вновь не вступить в глубокую лужу. Забравшись на крыльцо под навес, постучался и, наострив уши, принялся ждать.

— Телефона, чтобы позвонить нет, — послышалось по другую сторону железной двери, — сходите к соседке, она вас еще и чаем напоит. Вина нет, я же писатель, денег тоже нет, всё по той же причине. Наркотики? Это тоже к соседке. Если вы из полиции, заранее требую награду за предоставленную помощь. Почему? Потому что я писатель и у меня нет денег.

Забавный монотонный голос вызвал на моем лице недолгий оскал, получившийся из стыка между рефлексивной улыбкой, задумчивостью и вожделением съязвить, позже подавленной моим беспечным характером.

— Я по поводу ошибки в статье, которую вы по невнимательности своей допустили, — сказал я привычным наработанным по выслуге лет представительским голосом.

— Вы видели, чтобы возле моего дома наливали невкусный кофе и кормили конфетами? — не без скрытого смысла спросил Фрэнк.

— Нет, — попросту и в ожидании ответил я.

— Именно, это не офис. Приходите завтра ко мне на работу, там и поговорим. — За дверью послышались отдаляющиеся шаги.

— Я тот, кто задержал вас на работе. Жалоба на ошибку — моих рук дело. — Пришлось сознаться, чтобы вернуть парня в диалог.

В доме зажегся свет. Сначала в одной из трех комнат, а затем в коридоре и на крыльце. Добрый знак, — подумал я. А спустя еще какое-то время, щелкнул замок.

— Розовый халат? Вы серьезно, Фрэнк? — рассмеялся я, только-только попав в коридор и увидев парня в непривычном для мужчины одеянии и с дымящейся сигаретой в зубах.

— Друзья подарили на прошлый день рождения. Мило, не правда ли? И карманы глубокие, — он закинул руку в карман и, удивившись, как много всячины там накопилось, вытянул оттуда клочок, состоявший из ваты, коробки спичек, двух зубочисток и пары валют, которые, по его же озарившемуся взгляду, Фрэнк когда-то искал. — О, — добавил он, — будет, на что сходить в бар.

— Завтра никакого бара. У вас встреча, — напоминал я, вешая верхнюю одежду.

— Надо будет еще в салатовый халат залезть, — продолжал он на своей волне, щупая себя и пропуская мимо ушей всё, что я говорил. Та, если честно, и я поначалу не понял, о чем он.

— Какой еще халат? — переспросил я, полагая под словом халат олицетворение чего-то значимого в нашем разговоре.

— Ну, халат, — посмотрел он на меня, — такой, салатовый, с пёсиком Скрэппи из детского мультика.

— Тьфу, Фрэнк! — одумался я. — Вы меня запутали. Послушайте меня внимательно…

— Сначала я покажу свою холостяцкую берлогу, — перебил меня Фрэнк и повел в комнату.

Тогда-то и стало ясно, что к чему. Фрэнк пил. Нет, он не был пьян, но, видимо, бутылка, которая вот-вот должна была закончиться, размотала душевные нити терзаний, отправив парня в мир полетов и фантазий.

В доме было минимум мебели. Кругом валялась раскиданная одежда и прочие бытовые вещи. Казалось, тут никогда не прибирались, хоть до уровня бомжатника было еще далеко. По всем комнатам приторно чувствовался неприятный запах — он исходил от стен, которые пропитались частыми попойками и постоянным курением.

— Выпить хочешь? — предложил он, стоя ко мне спиной и протягивая открытую бутылку куда-то в сторону, предполагая, что я нахожусь именно там.

— Нет, я на работе, — отказался я, присаживаясь в кресло.

— Ужасная работа, — прокомментировал он. — Ужаснее может быть только отсутствие работы.

— И куда пропадают эти мозги? — Я бросил в потолок риторический вопрос, чтобы подождать, что будет. Ответ последовал необдуманно и незамедлительно.

— Не куда, а где. В чашке этилового спирта и в дымке проклятого никотина.

Забавный парень. Мне он понравился в тот вечер. Думаю, тогда я его и полюбил. Скажу честно, немногим сильнее, чем Еву. Та была девушкой со сложным нравом, а этот просто балван, который не мог совладать со своими чувствами, отчего постоянно метался в себе и искал выход, но вместо чего лишь делал пробоины, через которые убитыми нервными клетками вытекала жизнь.

— Почему вы пьете, Фрэнк?

— Единственная радость, — ответил он. — Но сегодня просто потому, что не могу уснуть. Сейчас еще пару капель, усну, и можешь смело выносить вещи из моего дома. Только халаты не тронь, оставь мне хоть что-то.

— Фрэнк, вы забавный, — из моего рта вырвался уморительный смех. — Я не собираюсь вас грабить.

— Ох, давай без этих ласк; считай, я уже потёк, — скривился он, всерьез рассуждая об ограблении. — Кстати, телевизор хороший. Если поставить повыше, покажет девять каналов. На одном из них точно транслируют мультик про пёсика Скрэппи.

— Стоп! — прекратил я эту пустую беседу. — Забудьте про ограбление. Никто ничего не похитит. Я лишь должен объяснить вам некоторые вещи.

— Я ж шучу, — оперся о столик Фрэнк. — Ведь всё равно мне вот-вот наступит двадцать, и я заживу, как следует.

— Вот об этом я и хотел поговорить, Фрэнк. Пред вам всепокорнейший слуга, раб чужих желаний, хранитель выторгованного времени Вархуил Бенкендорф.

— Почему не звенит будильник? Кульминация же. Сейчас сон должен закончиться, а я проснуться в холодном поту.

— Нет, Фрэнк. Это реальность.

— Так ты хочешь проинструктировать меня, показать мастер-класс в торговле или просто принес подарок в виде исполнения желания на безвозмездной основе?

— Нет. Я пришел, чтобы сказать вам, что не стоит чрезмерно пользоваться моими возможностями.

— Так и знал, что у дьявола ленивая жопа.

— Это, вообще-то, было обидно.

— Прости, ты же знаешь, как я тебя люблю.

— В чем подвох?

— Хочу колымагу. Мне колымагу — тебе год моей жизни.

Еще когда только оказался в коридоре, я заметил страстный взгляд Фрэнка. Он забавно чередовался, сменяясь пустым взором в ноль эмоций, гармонирующий с полетами в облаках. Страстный взгляд всегда выдавался прямым контактом глаза в глаза и сопровождался поливом эгоистичных и язвенных шуток, которые лишь в конце понимались как безобидные. Ведь Фрэнк сам по себе был добрым человеком. А причина его комичного поведения — некий способ отыграться за что-то из прошлого. За что? — это нам еще предстоит узнать.

— Нет-нет-нет, Фрэнк. Я здесь как раз за тем, чтобы уберечь вас от всей этой бессмыслицы.

— Колымага — это не бессмыслица. Вряд ли тебе бы понравилось изо дня в день колесить на автобусе, нюхая подмышки потных кочегаров. Я это уже отжил.

— Ну, хорошо, допустим. Вы, Фрэнк, заимели машину. Она достанется вам пустопорожним трудом. Почувствуете простоту, и в вас заиграет охота легкой добычи. Понимаете? Вы станете вызывать меня снова и снова, пока не упечетесь под крышку гроба.

— Чего ж тут непонятного? — представил он, обыгрывая руками какие-то невидимые сцены. — Хочу жить, хочу эту сраную колымагу и хочу потратить годик жизни. Всего-то. Мне больше ничего и не нужно.

— Вы неисправимы, Фрэнк. Впрочем, если у вас уверенная позиция, то я вас поддержу.

Произнося эти слова, в моей голове уже крутился козырь, который я, так или иначе, всё равно бы использовал.

— Сегодня был у прекрасной девушки, — начал я. — Она тоже моя клиентка. Ей вот-вот наступит двадцать. Ну, вы ее знаете, Фрэнк. Ее имя Ева.

— Да, этим вечером познакомился с ней на мосту. Милая мордашка.

— Она мне много о вас рассказывала. Вы ей явно понравились.

— Ей понравилась моя внешность — она еще не знает, какое ужасное чудовище обитает внутри меня. Ох, порой я и сам боюсь туда заглядывать.

— Я серьезно, Фрэнк. Она рассталась с парнем и ей, как никогда, нужна поддержка твердого плеча. Позвоните ей завтра. Лучше прямо с работы. Ева Форрестер-Скребецкая. Найдете номер в справочнике.

— Мы договорились встретиться с ней завтра. Зачем звонить?

— Глупец. Ей понравится этот жест. Просто позвоните.

Фрэнк и Ева. Я сидел в автомобиле, припаркованном на набережной левой части Цайтгарденбурга, и, омываемый непрекращающимся дождем, думал об этой сложной характерами парочке. Капли с шумом врезались в крышу и лобовое стекло, точно характеризуя те мысли, что, равно как капли, лили прямо в чашу моей черепушки, не давая расслабить ягодиц и уехать из города.

Из всех двадцати семи человек только эти двое не дали мне поставить галочки в список тех, кого мне удалось вразумить. И, знаете, мне это понравилось. Меня обдало навязчивое желание помочь этим людям. Желание держало меня за шею, не давая проглотить этот ком глупости. Казалось, я должен незамедлительно сообщить в бюро, что остаюсь в Цайтгарденбурге, и спешно снять квартиру. В какой-то момент я еще сомневался в этом, но, когда подумал о награде, присуждаемой за особые позитивные манипуляции над людьми, в очередной раз задумался и проникся. Той ночью я больше не мог отвязаться от Фрэнка и Евы. Если поначалу я лишь задал вектор для их обоюдного спасения, то теперь мне хотелось взяться за их судьбу от и до.

Да, для тех, кто не сразу догадался. Это я свел Фрэнка и Еву вместе. Они должны были встретиться на том мосту, и я этому непосредственно посодействовал. Зачем? — спросите вы. Лишь затем, чтобы помочь пьянице и брошенной бедняжке. Исходя из досье, мне казалось, что эта встреча перевернет жизнь обоих, переплетя пальцы их рук в вечерние гуляния, а затем в долгую счастливую жизнь. И когда дело уже было сделано, когда я познакомился с ними поближе, вдруг понял, что два сосуда, именуемых Фрэнком и Евой, давно заполнены всякой шершавой чепухой, выковыривать которую придется долго и нудно, если вообще выковыряешь. Тут-то я и вошел во вкус. Не хочу сказать, что получал от этого удовольствие, но под ложечкой всё равно что-то свербело, образовывая осадок в виде двух несчастных душ. Тогда-то я и решил, что не уеду из города, пока не закончу с этими недоумками. Сделаю всё, чтобы они были вместе и прожили счастливую жизнь. Потому что любил их, как не любил никого другого.

Если бы не скука оставшихся тридцати свободных минут, выпавших после ленча, вероятно, Фрэнк так и не взялся бы за справочник и не позвонил бы Еве. Возможно, без моих усилий они забыли бы друг о друге уже на следующий день, и история закончилась бы, не успев толком и начаться. Однако Фрэнк в свойственной ему манере заполонять время всякими незаурядными поступками снял трубку стационарного офисного телефона и набрал соответствующий номер. Услышав усталое и полусонное алло, он, притаившись от глаз директорского дозора, заговорил:

— Узнаете голос старого козла?

— Старого? Нет. Молодого козла узнаю, — послышалось спустя несколько секунд задумчивости.

— Я вчера долго не мог уснуть, — начал вспоминать Фрэнк, водя шариковой ручкой по чистым листам офсетной бумаги, — а потом посреди ночи к моему порогу прибился какой-то попугай: представляешь, уговорил меня позвонить Еве.

Девушка закатила вверх глаза, сделав недоуменную физиономию, мол, нашел, чем оправдать звонок, тупица, и ответила:

— Он знал только имя? Фамилию не сказал? В Цайтгарденбурге столько Ев, хоть сачком как бабочек лови.

Оба собеседника понимали, что, чтобы избавиться от партнера, нужно показаться как можно более черствым и грубым, выразиться с худшей стороны и при этом остаться альфой в противостоянии двух полов. Ева, если смотреть поверхностно, не хотела огорчать парня, проявившего симпатию, как ей наговорил ваш всепокорнейший слуга. Она ссылалась на то, что не разобралась еще со своим бывшим и оставшимися после него следами в памяти. А Фрэнк по своей натуре просто не хотел никому нравиться, потому что его пучило от отношений. Задачей обоих было отшить друг друга и при этом запомниться фонтаном экспрессивной харизмы, дав понять, что они из состоявшихся людей. Мол, никому из них не требуется сторонняя помощь, и они всегда смотрят на вещи сверху вниз. Честно, наблюдать эту игру было весьма забавно.

— Собственно, почему звоню? — продолжал Фрэнк. — Хочу узнать, не забыли ли вы о сегодняшней встрече? Те же попугаи говорят, у всех Ев пуля в голове.

— Да, верно говорят. Только пуля сквозная, — смотрит на картину, которую когда-то нарисовала, где на белом фоне разбрызгана красная краска, имитирующая кровь, — как говорится, навылет, — дополнила она.

Фрэнк нисколько не понял ее юмора, но почувствовал, что оба собеседника сидят в окопах. Как он, так и она. Никто не хотел сдаваться, выговорившись о своих чувствах, которых на самом деле не было, и никто не хотел идти в открытый штурм, желая закончить диалог полным доминированием. Оба хотели красиво уйти, но понимали, что этого не сделать без вечерней встречи.

— Поначалу вы мне показались милой и застенчивой особой, — заметил Фрэнк.

— Всё верно, — подтвердила она, — я милая и застенчивая.

— Коварная в душе… — добавил он.

— Нет, — ответила она, в долю задумчивости растягивая первую согласную. Это тоже окажется ее частой фишкой.

— Так что по поводу вечера? — спросил Фрэнк.

— Всё с точностью, как и вчера, — ответила Ева.

— Только не ветер и не дождь, — сказал он, понимая естественное значение этих слов.

— Только не ветер и не дождь, — повторила она, в своем уме рисуя муссон эмоций и соленые слезы.

Осенние вечера, тем более близкие к полуночи, уже как пару недель заставляли надевать теплую одежду. Дело близилось к ранней зиме, что в Цайтгарденбурге было делом обыденным, но только не для меня. Я, как и вчера, устроился на левом берегу и, как в кино под открытым небом, наблюдал за вдалеке стоявшей парочкой, чтобы та не натворила ляпов в режиссируемый мною фильм. В тот день вехи Фрэнка и Евы, по моему хитрому замыслу, должны были соприкоснуться и склеиться как раскаленная смола. Но, естественно, всё шло не так.

— Вам очень идет эта пелерина, — подметил Фрэнк, незаметно подступив к девушке, что стояла на месте привычного для нее участка бордюра.

— Благодарю, — отозвалась она, не поворачиваясь лицом, в уме проклиная саму себя за то, что шаль не сыграла предписанной роли: Ева думала, что неопрятность отпугнет парня, однако тот, словно моль, прицепился к ней и даже нашел в этом что-то вкусное.

— Давно стоите здесь?

— С четверть часа. Могли бы и догадаться, Фрэнк, что я приду намного раньше.

— Четверть часа это не так много, чтобы строить козни. Я пунктуален, милочка.

— Милочка? — переспросила она, воспрепятствовав непонравившемуся мимолетному прозвищу.

— Душечка пошло бы вам гораздо больше, но где-то в моих устах вертится слово, характеризующее вашу неопрятность.

— И что же это за слово? — выронила вопрос она, придерживаясь исходного положения: не поворачиваясь к Фрэнку лицом, стоявшему в тот момент в полуметре от ее спины.

— Пышечка, — быстро и коротко обозначил он.

— Что? — яростью воспылала она, крутнувшись так неожиданно, что парень дернулся и немного отступил. — Пышечка? Не смейте звать меня пышечкой.

В какой-то момент внимательный читатель может подумать, что возбужденность Евы на слово из семи букв может быть вызвано каким-то отношением к ее бывшему парню. Но нет. Девушка на самом деле ненавидела и становилась в вилы, когда кто-то затрагивал ее внешность, восполняя стройность красивого тела устными килограммами женского счастья. Она любила конфеты и всякий раз, когда брала в рот эту сладость, убивала себя мыслями о скором ожирении, что, в конечном счете, приводило к убиению не себя, а тех, кто ей об этом напоминал. А вот комплекс полноты, раз уж мы вспомнили о ее бывшем, вероятно, как раз-таки был его рук делом.

— Да ладно вам, это же милое прозвище, — улыбался Фрэнк. — Другое дело, если бы я называл вас поросеночком.

— Это уже в край, Фрэнк. — Ева что-то задумала и даже потеряла скромность, уставившись глаза в глаза, как свирепый хищник в противостоянии.

— Только без глупостей, я же любя, вы это прекрасно понимаете. — Контраст льда и пламени царил в тот момент на мосту, выдаваясь раззадоренным пикантным оскалом Фрэнка и лукавым острым взглядом Евы.

— Всякий раз, когда будет проезжать желтая машина, я буду вас ударять, Фрэнк, — предупредила она, расслабляясь и принимаясь к устоявшейся у бордюра позе.

— В полночь мне ничего не грозит, — якобы невзначай произнес он и встал рядом с Евой, как это же он сделал сутки назад.

Знаете, как мне показалось, неплохое начало. Не зачатки обоюдных чувств, но уже что-то. Хоть какая-то предрасположенность. Да, именно этой страсти и нужно было добиваться, когда между людьми ничего не искрит. Если всё пойдет в том же темпе, я оголю их провода и зажгу в замыкании. Это будет красочное начало резко обострившихся чувств.

— Я склонна к суициду, — вырвалось из уст Евы после небольшого промежуточного молчания.

Фрэнк немного дернулся в душе, считая ее слова позывами, мол, если с тобой ничего не получится, я покончу с жизнью, и стал искать в себе ответные меры.

— Знаете, я тоже должен кое-что вам сказать, — растягивал он, почесывая у виска. — Заядлый алкоголик… Я — заядлый алкоголик…

Ева недоумевала полученной информации, не понимая, как это связано с попытками понравиться ей. Она мотнула головой и продолжила:

— Хочу проколоть себе нос и перекрасить волосы в голубой.

— Не забудьте отправить мне фото.

— «Да что ж такое? Отстань ты уже» — думала она, и опрокинула следующее ведро с фальшью:

— У меня сердечный порок.

— Понял, теперь никаких пышечек, — усмехнулся он, скривив лицо от непонимания смысла получаемых знаний и зачем-то положив свою руку на руку девушки, прикрыв ладонью ее белую от холода кисть.

Та, недолго думая, осторожно вынула руку из-под него и тяжело, в поисках угодных слов, добавила:

— И вообще… я… бесплодна. Да. Не могу иметь детей. Вот.

— Зачем вы мне всё это рассказываете? — спросил Фрэнк, не понимая истинных причин и стараясь быть непривычно вежливым и отзывчивым к проблемам.

— Чтобы вы знали. Мало ли. Чтобы в будущем не было сюрпризов.

А мне их непонимание друг друга было как раз на руку. Всё должно идти своим чередом, не спеша, чтобы Фрэнк и Ева хотя бы привыкли к тому, что они друзья и теперь неразлучны. Вот и пусть страдают и томятся, спускаясь по шатким сходням в устье взаимных чувств.

— Я вас скоро ударю, — вопреки нависшей тишине вставила Ева.

— Смелее, — отозвался Фрэнк, подставляя плечо. — Только с чего бы это? Вокруг ни одной желтой машины. Скажу больше, машин вообще нет.

Ева встрепенулась, вспорхнула и, будто оса, ладонью ужалила в плечо.

— На левом берегу стоит какая-то машина. Присмотритесь.

Фрэнк повернул голову и действительно обнаружил там автомобиль. В общем-то, мой автомобиль.

— Но она не желтая, — заметил он.

— Желтая, — сказала Ева, вновь ударив по плечу.

— Она черная, присмотрись, — уверял Фрэнк, не понимая, что девушка лишь играет с ним.

— Желтая, — вновь тявкнула она, улыбнувшись и шлепнув его. А затем, когда Фрэнк замолчал, Ева как-то, сама того не ожидая, как будто вовсе не она, дала парню сильнейшую пощечину.

— А это за что? — схватился за челюсть он, отпрыгнув назад.

— Боже, прости-прости-прости, не знаю, что на меня нашло, — извинялась она и отчего-то смеялась.

— Это не лучший способ выражать симпатию, — напомнил он, поглаживая покрасневший участок кожи на лице, а затем подхватывая улыбку.

Через полчаса Фрэнк и Ева разошлись. На следующий день, после сна, у каждого из них должно будет случиться незабываемое событие, радикально меняющее возможности, предоставляемые той самой штучкой под названием жизнь. Им стукнет по двадцать. Храни их Вархуил от глупых желаний.

Глава 2

Хорошо проведенный день рождения — это тот день, который ты не вспомнишь, как и момент своего рождения. Именно так пройдет восьмое октября Фрэнка и Евы. Отмечая его порознь, они умудрятся влипнуть в интереснейшие приключения, что выльются ярким солнцем и дождевыми осадками, плодотворно (на руку мне) влияющими на почву их отношений. Конечно, не без моего труда, но всё же.

Ева, как Дионис среди менад, отмечала свой праздник с тремя подругами. Поначалу это должно было выглядеть, как скромные посиделки у нее в квартире. В целом, так и вышло, пока кому-то не показалось, что алкоголя на столе маловато, мол, не гармонирует среди обилия вкусностей.

А вот день рождения Фрэнка мало чем отличался от его привычных выходных. Как обычно, это был бар в элитной части Цайтгарденбурга (правой части), — единственный в своем роде построенный исключительно для людей с левого берега, то есть, как считалось, для бедняков. «Алкогольная Аллилуйя» — так он назывался.

— Почему ты не попробуешь вернуться к нему? — спросила Саня, поблескивая глазами, налитыми алкогольной жижей. Уже который час она не отпускала свой недопитый стакан, в котором барахтался коктейль, сделанный по ее собственному рецепту: она добавляла больше спиртного, чтобы казалось, что пьет больше остальных. На самом же деле Саня растягивала стакан на целый час и думала, что никто не догадывается об ее хитростях. Впрочем, даже эти дозы выносили ее так быстро, что, стало быть, высокомерие девушки выплескивалось выше космоса. И пусть коктейль был неприятен на вкус, Санина гордость в виде приподнятого кверху носа заставляла глотать эту гадость снова и снова.

— Потому что всё в прошлом, — ответила Ева.

— Тогда почему ты всё время говоришь о нем? Тебе не надоело?

— Всё в прошлом, а прошлое во мне.

Ева и Саня могли спорить бесконечно: первая была изрядно принципиальной, а вторая неистово гордой. Они были двумя лучшими подругами (во всяком случае, друг другу они говорили именно так), которые спали под одним одеялом истины и постоянно тянули его — одна на себя, другая на себя. Каждый был по-своему прав, хоть и по-людски глуп. Но ведь если бы не людская глупость, у любвеобильного дьявола не было бы работы. Как же я люблю людей.

— Весь этот зной стал внутри тебя одним большим комом, Ева, — вторглась начитанная подруга, администратор местной публичной читальни. Ната так забавно не выговаривала букву «р», что иной раз ее невозможно было не послушать. — Всё остается в тебе, Ева. Ты просто стала слабой.

— Слабой? Нет, не думаю.

— Так выплюнь этот ком, дура, — вновь примчала Саня, — начни жить.

— По-твоему, я не живу?

— Живешь, — задумалась Ната, — только живешь вверх тормашками. Посмотри вниз, увидишь потолок.

— Ах ты, сучка, — жеманно и шутливо скривилась Ева. — Я тебя всегда поддерживала, а ты меня оскорбляешь.

— Так я серьезно, Ева. Ты уже затвердела, как бетон — стань возле шкафа, будешь еще одной стенкой.

— Ну, я тебе припомню, — продолжала Ева, остужая собравшуюся вокруг нее свору помощью кипящих подруг.

— Тебе мужик нужен, — никак не останавливалась набравшая ход Саня. — Тебе просто нужен новый парень, — твердила она, до последнего желая стать единственной правой в компании.

— Сама-то давно с парнем была? А?

— Мне они пока что ни к чему. Мы сейчас о тебе говорим.

— Ты неисправима. Я скоро прикончу твою гордыню — вырежу ее ножом.

— Тебе серьезно нужен парень. Ты же из квартиры никуда не выходишь. Сидишь целыми днями и рисуешь картины.

— Мне это нравится. Всё, отстаньте. — Ева привстала, отошла к окну и начала что-то разглядывать в разряжаемой фонарями безлюдной уличной темноте. Наверное, рыскала доколе знакомое чувство одиночества, которым питалась перед тем, как измалевать очередной холст. Вероятно, это ее успокаивало.

Стоя у окна, иной раз она прислушивалась к шепотам у стола и, местами накручивая себе, копила негатив, который вот-вот собиралась извергнуть.

— Все они одинаковые, — начала Ева, причитая из знакомой нам позы: лицом к окну — спиной к гостям. Руки ее были сложены перед грудью, а навал мыслей на языке. — Каждый парень по натуре своей изменник, — говорила она. — Любовь бывает только в сказках. Неужели вы этого не понимаете, девки? Они бегают за каждой юбкой.

— Ты так говоришь, будто сама была каждой юбкой, Ева. Хватит, — настояла Ната. — Нагородила себе всякой чепухи, как камышей перед болотом. Зайди в трясину, не найдут.

— Отстань. Нам расходиться не пора? Четвертый час. Я устала.

— Слабая ты, — гордыней внесла свою лепту Саня, на самом деле на радостях привставая с мягкого кресла. — Пошли, Ната. А ты, Ева, не глупи. Парень тебе нужен. Парень!

— Ната! Забирай Саню! Не отстанет же! — отмахивалась Ева.

Вскоре все разошлись. Героиня еще некоторое время стояла у окна, о чем-то размышляя. Вероятно, она успела подумать обо всем, но я точно уверен, она не представляла того, что с ней случится чуть далее.

Алкогольная Аллилуйя, как всегда, шумела и гудела не без бранных эпитетов: в одной части скакали дикие пляски ирландских мотивов, в другой назревала потасовка, которая пока только раздувалась двумя напившимися разжигателями и гасилась их друзьями-пожарниками, а в третьей, именуемой барной стойкой, засыпали невольно передозированные гости, сидевшие попарно, где один, более живучий, не давал уснуть второму. Фрэнк и Санни были как раз теми самыми ратниками, среди которых роль не дающего упасть полководца играл не наш герой.

— Нет, ну ты скажи, уважаешь меня? — который раз спрашивал Санни, проводя пальцами по зачесанным назад набриолиненным волосам. Итальянец с трудом сдерживал себя, чтобы не отключиться, и сквозь начавшуюся икоту ворчал и будил своего соседа.

— Я всегда был взаимным, ты же знаешь, — ответил Фрэнк.

— Тогда дай мне совет, журналюга, как мне быть: остаться с женой или уйти к любимой? Понимаешь, я так больше не могу. Она меня ненавидит — я ее ненавижу. Нас только сынишка мой и сдерживает.

— Останься с женой, — ответил Фрэнк, толком не осознавая своего решения, так как на закрытых веках уже проецировался какой-то сон.

— Фрэнк, да я с радостью останусь. Да вот только как мне с ней быть? Другой раз мне кажется, она убьет меня ночью, и я не проснусь. Лилит знает обо всех моих изменах.

— Убьет — значит, любит. Мол, не достался ей — не доставайся же никому.

— Фрэнк, я жить хочу. Понимаешь меня? Да и сынишке не понравится навещать меня на старом кладбище, а мать свою в тюрьме.

— Тогда уходи. Иди к любимой, — изменил свое решение Фрэнк, летая где-то там в облаках в спутничестве множества прекрасных нимф.

— Но что подумают люди? — озадачился и схватился за голову Санни.

— Если люди начнут думать, — ненадолго оживился Фрэнк, замочив скорбное лицо, — я стану за них бескрайне рад.

— Вот что я делаю не так? Хоть вешайся. Откуда вообще взялась моя любимая?

— Да-да, давай, вини ее во всех своих грехах.

— Отставь сарказмы, Фрэнк. Мне плохо. Я серьезно.

— Если ты был таким же серьезным, когда давал клятву в алтаре, оставайся с женой.

— Ох, Фрэнк, я был серьезен. Я, мои намерения, Лилит, сынишка, сидевший на тот момент в ее животе — всё это было серьезно и по-настоящему.

— Тогда просто останься с женой и мучайся до конца своих дней, — подытожил наш герой, уже почти уснув: его голова вот-вот должна была скатиться с опоры в виде руки и упасть на стойку.

— Моя любимая меня совратила. Я не мог удержаться, Фрэнк…

— Потом совратила опять, потом опять, и так сотню раз? Ты грешник, Санни.

— А что мне оставалось? Я люблю ее!

— Ты давал обещание, Санни. Обещание — самое святое. Дал обещание, держи его. Не нарушай. Ты же мужчина! У мужчины всегда должны быть четкие регламентированные правила, сотворенные обещаниями. Мужчина всегда должен быть тверд. Понимаешь? Ты должен был быть ходячей эрекцией, Санни!

— Теперь-то поздно, Фрэнк. Я разрушен.

— Ты — нет. Жизнь твоя — вот, что разрушено.

— Не понял, — тряхнул головой Санни.

— Честно, сам не понял. Чушь какую-то смолол.

Фрэнк ненароком провел глазами по часам и встрепенулся. Четвертый час. Пора домой — высыпаться.

Таксист, коим пришлось побывать мне, последние пятьдесят минут поддерживал беспрерывную зрительную связь: держал на мушке своих глаз Фрэнка и его алко-компанию, чтобы никто из них не разрушил задуманные гениальные планы. Он был готов лично вывести из строя каждого, кто мог свести Фрэнка с дистанции, которая должна была привести парня прямиком в автомобиль. Таксист ждал. Объект наблюдения поднял пятую точку и шаткими шагами побрел к выходу. Время действовать.

Человек в песчаного цвета свитере (опять же я) поправил круглые солнцезащитные очки, приспустил картуз, наивно полагая, что пьяный Фрэнк в состоянии распознать его личность, и, опережая нашего героя, снося встречную полосу нетрезвых танцоров, направился к автомобилю.

— Такси! — закричал я, как только показалось зыбкое тело, вывалившееся из бара. Но так как ни Фрэнк, ни Санни не услышали мой пригласительный позыв, я сделал пару скачкообразных шагов в их сторону и прокричал снова: — Такси! Недорого! Не выспаться к завтра — окажется в разы дороже!

— О! По нашу душу, — заулыбался Санни. — Знаю этого таксиста — это он познакомил меня с моей любимой. Человек-судьботворец! — воскликнул он. — Такой не только привезет домой, но и спать уложит.

— Сделает то, что я пытаюсь осуществить последние шестьдесят минут? Пока не выдаст скидочную карту, никуда не поеду.

— Довезу вас бесплатно, — встрял я. — Вы тысячные клиенты.

— Другой разговор, — икнул Фрэнк, и два тяжелых мешка погрузились на заднее сиденье желтого авто.

Где-то вдалеке хлыстали молнии, а через двадцать секунд доходил глуховатый раскат, — обычное дело в сыром и дождливом Цайтгарденбурге. Оттого здешний промозгший воздух так сильно раздражал меня — на тот момент он нервировал еще сильнее, так как мешал комбинации, воплощенной моим гением на карте маленького городишко.

— Хороший ты водила, — с заднего сиденья вякал Санни.

— Вы меня с кем-то путаете, мистер, — ответил я, ниже приспустив козырек картуза.

— Нет же. Я точно помню твой ангельский склад: плечи, шея…

— Вас куда? — спросил я, эффектно выражая свою безучастность в прошлом занудливого итальянца.

— Эх, ты… создание черти-чего… вези меня на Братский бульвар. Вспомни, как это было три года назад. Выкинь под надпиленной хвоей — оттуда сам дойду.

— Как скажете, — проворчал я и, крутя баранку рулевого колеса, помчал на Братский бульвар, а уже оттуда, сбавив ход, покатил на средний мост через безымянную реку. Скорость едва доходила до тридцати километров в час.

— Что-то должно произойти? Звездопад? — спросил Фрэнк, приметив мои частые подглядывания на запястье, где находились мои верные часы.

— Да, именно звездопад, — проговорил я, продолжая засекать время.

Конечно, ни о каком звездопаде речь не шла. Всё было, куда ярче — моя комбинация должна была сотворить вспышку ярче сотен солнц. К этому я и подводил обстоятельства, скрепленные моим наручным механизмом.

— Что ж, поглядим, — говорил он, впадая в транс сна.

— Ты-то гляди, — тревожил я, — не спи. Тебе-то и нужно глядеть. Вот уже скоро. Потерпи.

— Не проще ли ограбить меня, когда я усну? Остановишь колымагу, разденешь меня со своей шайкой и сбросишь в реку.

Ну вот как после этого не любить Фрэнка? Я его обожаю.

— Нет же, гляди в окно. Можешь считать до сорока шести. Отмеряй, как секундная стрелка.

Фрэнк начал отсчитывать вслух. Немногим это действовало, как пусть в сон (то же, что и считать овец), но парень держался и даже, как то было задумано, смотрел в окно. Мы въезжали на мост.

— Что она здесь делает? — озадачился наш герой, не досчитав пяти оставшихся секунд.

— Вы о ком? Звездопада нет — я ошибся.

— Останови, — скомандовал тот. — Это Ева. Моя знакомая. Стоит на мосту. Мерзнет.

— Воля ваша, уважаемый пассажир. Так или иначе, поездка была бесплатной.

Таксист высадил нашего героя и поспешил на набережную, в привычное место, откуда наиболее удобно наблюдать за нашей парочкой.

— Ева? В том же месте, не в то же время? Что вы тут делаете?

К счастью, — впрочем, по задумке, — оба героя были достаточно выпившими. Оставалось, чтобы их тела соприкоснулись, и произошло замыкание. Они должны ярко гореть.

— Не думала встретить вас здесь, Фрэнк. Вы как всегда появляетесь в самый неподходящий момент, — прокомментировала она и окунулась во встречный ветер, чтобы наш парень вновь оказался позади. Думаете, в этом какой-то зловещий замысел? Нет. Просто девушка крайне недоверчива к прямым взглядам.

— Что ж, было такое разок — в день моего рождения. Шел серьезнейший футбольный матч — отец разрывался от несовместимых чувств: смотреть футбол или поехать к жене и новоиспеченному сыну.

— Где же вы были раньше, Фрэнк? — спросила Ева, как только парень перемахнул через бордюр, отделявший полосы автомобильного движения от тротуара.

— Всегда был в одном и том же месте — в болоте левого Цайтгарденбурга.

— Тогда где была я?

— Отец его знает… или мать… Они ж еще живы?

— Всё, что изображено на моих полотнах, живо и будет жить.

— Хм.

— Так где была я? — вновь потребовала ответа она.

— Рисовала? — расставил руки Фрэнк, раскачиваясь вне зоны видимости девушки, слева от нее.

— Я была везде, но не там, где нужно, — ответила она.

— И где же было нужно? — прищурился он.

— Всё, отстань, — проворчала Ева ни с того ни с сего и разом скукожила прошлые мысли.

Должен заметить, как грациозно виляла из стороны в сторону обоюдная циничность: как ловко собеседники подбирали культурные конструкции, везде вставляя приятное «Вы», и как лихо простреливали выхлопы, срывающие маски и открывающие настоящие лица. И за это я тоже люблю людей. Обожаю эти людские игры.

— День рождения не задался? — сочувственно заметил Фрэнк.

— Он был не самым лучшим, — ответила Ева.

— Тебе действительно интересно, как провел свой праздник я?! — удивился парень, наиграв небольшую сценку.

— Ах да: как прошел твой день рождения?

— Он не прошел — он пробежал. Словно стадо гиппопотамов гналось за мной весь вечер. Сейчас бы прилечь.

— Иди домой, — подсказала Ева.

— Как же ты? — с долей заботы поинтересовался Фрэнк.

— Останусь, — ответила она. — Моё место здесь. Я тут учусь летать. — Она вновь провела по волосам, которые, подхватываемые потоками ветра, вились, как флаг на флагштоке.

— Идем со мной? — предложил Фрэнк, недолго думая.

— Идем, — ответила она, подумав ровно столько же.

Холодное утро. Видимо, кто-то по-пьяному задел рубильник электрического обогревателя в доме прошедшей ночью. И теперь восемь градусов выше Цельсия, что флуктуировали за тонкими окнами, холодом передались в атмосферу дома. Но не в спальню — не на кровать — не под одеяло, под которым, обнявшись и скрючившись, крепко спали Фрэнк и Ева.

Так уж случилось, что первым проснулся Фрэнк. Он не был удивлен, не был подавлен появлением какой-то женщины в своей постели (был до конца уверен, что у него не может быть детей) — он просто аккуратно вынул свою руку из-под плена девичьей подмышки и попытался протереть глаза, оставив другую руку под теплым лениво дышащим белым телом. Ну а раз уж Фрэнк был человеком невнимательным, неаккуратным (иначе говоря, мудаком он был) случилось так, что… В общем, читайте.

— Нина, вставай завтракать, просыпайся, — шептал он на ухо, как вы уже догадались, совсем не Нине, а моей любимой человечишке слабого пола Еве. И это была не шутка. Фрэнк на самом деле, без всякого курьеза, не помнил, что прошлой ночью, будучи далеко нетрезвым, пригласил к себе Еву, которая по каким-то внутренним жгучим причинам (алкоголь) не смогла отказать.

Ее тело всё также лениво спало. Долгие тихие легкие вдохи и такие же выдохи. Казалось, она бы проспала здесь еще часа три, несмотря на то, что дело близилось к ленчу.

Перед тем, как вновь попытаться пробудить девушку, Фрэнк всё-таки попробовал вглядеться в девичий образ. В какой-то момент он почувствовал, что ощущения, доставляемые прикосновением мягкой щеки к его груди, совсем не те ощущения, что ему так часто доводилось испытывать. Та и запах волос был совсем не таким, как у Нины — этот намного приятнее и, казалось, роднее.

Фрэнк приподнял свою голову и попытался откопать желаемые очертания девичьего лица, что были надежно спрятаны взъерошенными длинными русыми волосами, окутавшими голову с одной стороны, и мужской грудью, прикрывающей с другой — Ева так крепко вцепилась во Фрэнка, обняв его и упершись темечком в небритый колющийся подбородок, что разглядеть хоть какие-то черты, даже ушко, было на деле невозможным. Фрэнк вновь откинулся на подушку и воззвал.

— Одна девочка так долго спала, что профукала все свои годы. А ведь можно было столько желаний загадать. Ты только представь. Нина, не повторяй судьбу девочки, — предупреждал он и свободной рукой почесывал гибкую нежную спину.

В ответ молчок. Лишь мгновениями ощущалось, что девушка не спит и отчего-то импульсивно сдавливает тело, еще сильнее прислоняясь к груди. Казалось, она проломит ему грудную клетку и съест его сердце. Впрочем, примерно так всё и случится. Иначе история, которую я вам ведаю, не была бы самой печальной на свете.

— Мда-а, — продолжал Фрэнк, с хрипотцой протягивая последнюю гласную, уводя ее в свои курьезные представления. — Ты так часто просыпаешься со мной в разных постелях, что, будь я честным гражданином, уже давно должен был на тебе жениться. Но так случилось, — продолжал Фрэнк говорить с самим собой, косвенно отсылая к бессознательной девушке, — я журнялюга. У меня своя колонка в газете — приходится постоянно обманывать людей, украшая их скучные жизни моими хитроумными сплетнями. Я слишком нечестен с людьми. Быть тебе в девках, Нина. — Он поцеловал ее в темечко и попытался уснуть.

В этот момент глаза Евы открылись. Длинные ресницы пощекотали грудь, и Фрэнк ожил, придумывая что-либо забавное, но нарочно продолжая молчать, мол, он спит, чтобы теперь девушка мучилась в поисках выхода из этой тупиковой ситуации, а не он. Я же (как вы, конечно, не догадывались) всё это время был в доме. Сидел в зале, что пах табаком, и проклинал Фрэнка всякий раз, когда тот произносил неверное имя. И когда я вот-вот уже был готов вмешаться, случилось нечто доколе забавное. Не думаю, что вы могли догадываться и об этом, но то, что произойдет, гораздо лучше, чем если бы Ева расстроилась другому имени в свой адрес. Читайте. Громко не смейтесь.

— М-м-м, — сладко промычала Ева, поочередно напрягая участки своего тела и растягиваясь, топчась по Фрэнку как скакун по ипподрому. — Я так рада, что мы снова вместе, Януш, — сказала она сквозь довольную улыбку.

Да! Да! Да! Она тоже не знала, с кем провела эту ночь. А так как Ева была антиподом Фрэнка, — то есть аккуратной и внимательной, — она была уверенна, что переспать могла только с одним человеком — своим бывшим, которому и принадлежало это короткое имя.

Фрэнк же между тем несколько растерялся. Его лицо надо было видеть. Оно передавало двоякую эмоцию, разделенную на: у Нины появился еще один постоянный клиент (ревность) и неплохое имя для очередной ролевой (гордость). Но каковым же будет его удивление, когда ни в чем не подозревающие лица столкнутся и откроют друг другу занавес откровений.

— Почему Януш? — осмелился спросить Фрэнк, закинув свободную руку себе под затылок.

И настало неловкое молчание. Люди, как правило, в такие моменты жадно закуривают сигарету, занимая рот и руки хоть чем-то. Но Ева не имела этих вредных привычек, а Фрэнк был заблокирован ею.

Тогда-то девушка задвигалась. Она вот-вот должна была поднять тело и направить ужасающий взгляд точно в зеница Фрэнка. Ее движение казалось таким медленным и напрягающим, точно в фильме ужасов, где режиссер играет нарастающей мелодией и растянутой сценой, подводя зрителя к шокирующему завершению.

Момент истины. Ева уставилась на Фрэнка и наоборот. Один смотрел с приоткрытым ртом, испуская непонятный шипящий звук, другая сняла все маски, оставив лицо без единой эмоции, и проникла голубыми глазами в самую глубь писательской сердобольной души.

Парень оставался в своем изначальном положении — одна рука еще сохраняла девичье тепло, а другая подпирала затылок, тогда как девушка сидела на поджатых под себя ногах, прикрывая грудь лишь локонами своих русых с утренней неряшливостью волос.

Они оба могли находиться в этом положении еще очень долго, и каждый из них это прекрасно понимал. Еве было просто некуда деваться, поэтому она пряталась в плотных слоях своих мыслей, а Фрэнк, честно говоря, был заворожен ее взглядом, что увел парня летать в самые густые облака. Ведь Ева смотрела таким взглядом, от которого не ушел бы ни один художник — это был самый вдохновенный взгляд, самый чистый и, казалось, непорочный в то время, как факты говорили об обратном.

Как любой художник, стремящийся прикоснуться к прекрасному, Фрэнк нашел в себе силы преодолеть девичье магнитное поле, прижимающее его к постели, и поднял свою руку, протянул ее к лицу Евы и вытер утреннюю корочку с глаза, прежде дугообразно проведя большим пальцем по ее щеке от носа и до шеи. Ева нисколько не шелохнулась — она продолжала сидеть, утопая где-то в себе, а Фрэнк утопал в ее глазах. Казалось, тем утром в тех глазах можно было видеть размеры всего ее мира, что девушка держала в голове и проецировала на квартиру, усыпая картинами свое просторное обитель.

Скоро, когда пора было уже разбавить тишину, Ева проронила долгожданное мною вопросительное словечко:

— Фрэнк? — спросила она, не отводя глаз и лишь совсем немного пошевелив губами. Настолько немного, что даже незаметно.

— Ева? — спросил Фрэнк в той же манере теперь уже у нее, только с возбужденным лицом.

— Скажи, что между нами ничего не было, — просила Ева.

— Не могу, — ответил он заворожённо. — Ведь я очень хочу думать о реальности всего здесь увиденного, — он не мог оторвать взгляд, отчего говорил членораздельно, медленно и мечтательно.

Их глаза не разминались до самых последних пор. Они смотрели друг на друга непрестанно и, казалось, даже не моргали. И здесь я решил вмешаться, то ли на пользу моим гениальным планам, то ли чтобы размазать их в свежую скотную лепешку.

— Да. У вас всё было. Вот доказательство. — Я зашел в комнату, демонстрируя в руках пинцет, окунул его за телевизор и достал оттуда использованное популярное средство от нежелательных людей, которых мне пришлось бы также любить.

— Этого не может быть. — Ева замоталась в одеяло и уселась на краю двуспальной кровати, опустив лицо в блюдце ладоней.

— Не вижу в этом ничего плохого, — утверждал я, навивая в комнату благоухания мыслей атмосферы для произрастания любви. — Секс — это лишь формальность, — продолжал говорить я, указывая резкими движениями глаз, незаметными от Евы, чтобы Фрэнк подсел к ней и приобнял расстроенную фигуру. Тот, пожав плечами, незамедлительно послушался.

— Отстань от меня, — раздражительно приказала Ева, как только почувствовала приближение сбоку, отчего Фрэнк отскочил на место.

— Уважаемые господа люди, — обратился я. — Верьте моему многократному относительно вас опыту. В этой комнате не случилось ничего ужасного. Просто сейчас вы находитесь в неловком состоянии, когда ваши глупые мозги не могут переварить содеянное. Вы оба должны абстрагироваться от всего и принять свое привычное положение: вы, Фрэнк, можете нажраться, как часто это делаете, а вы, Ева, поехать домой, включить пластинки, раздеться и уйти в самую глубокую себя. Я вас подкину, уважаемая. А чтобы никому не было стыдно за случившееся, мы просто пообещаем, что никто, кроме нас троих, об этом не узнает. — Я улыбнулся, расставив руки кверху в знак уважения своего гения, и этим обратился к моим любимым людям.

— Обещаю, никто не узнает, — проворчал Фрэнк, броско посмотрев на Еву.

— Обещаю, — также дала слово она, перехватив инициативу взбудораженного парня.

— Я изменила Янушу, — рыдала Ева, осуждая себя перед Саней и Натой, что по одному лишь звонку быстро приехали в квартиру нашей героини.

— Я… я не понимаю, — как обычно противостояла Саня, в заминках речи рыская себе аргументы. — Как, ты говоришь, его зовут? Фрэнк? И он работает в газете? Правая сторона Цайтгарденбурга — это ведь уже что-то — значит, он не совсем бомж. От твоего Януша уже давно ни одной весточки, давно пора забыть его. А тут хахаль неплохой появился. Просто преодолей себя — попробуй с ним. Потом благодарить меня будешь, дурочка.

— Просто? Просто преодолей? — рыдала Ева. — Тебе легко говорить. Я не могу забыть Януша. Он мне нужен.

— Ты просто сама придумала себе эту любовь. Вообще, ты любишь выдумывать. Садись, пиши библию, — вставляла свои фразочки Ната.

— Ты нормальная? Отстань. То, что между нами было — было по-настоящему.

— Ты о Януше или Фрэнке сейчас? — съязвила Саня и отвернулась, на что Ева снова взахлеб взрыдала.

— Вы сюда поддержать меня приехали или издеваться?!

— Ты сама над собой издеваешься, пойми ты уже, глупая, — настаивала Саня.

— Да ну как же? Настанет еще в твоей жизни такой момент, когда будешь сидеть на этом месте и рыдать. Какой холодной бы ты ни была, всё равно влюбишься, мразь!

— Ага, как ты, в Януша, — съязвила Саня себе под нос, но достаточно громко, чтобы это услышали все.

— Я тебя сейчас ударю, — перестала плакать Ева, напыжившись и готовясь дать неплохую взбучку за гнойные сарказмы.

— Да ладно тебе, глупенькая, я же тебя люблю. Я правда пытаюсь показать тебе, как было бы лучше. Как это вижу я. — Саня подсела поближе и обняла подругу.

Молчание. Как будто давно уже выпали все слова, осадками лежащие в ушах, как февральский снег на подоконнике. И только Саня, конечно, со своим неугомонным борзым характером покусывала губы, всё желая что-то ляпнуть.

— У него в доме такой отвратительный запах? — скривилась Саня.

— Что? — переспросила Ева, вернувшись с облаков.

— Запах. В доме. У Фрэнка такой же, каким разит от тебя?

— Ах, ты об этом, — заметалась Ева, крутя головой и изредка хлюпая носом. — В его доме всё пропитано табачным дымом, крепким бухлом и сексом.

Ева словила на себе две пары глаз, проникшие в нее сквозными взглядами.