Аннотация автора
«Не
По мне:
Стих, как плешь,
Мыслей кулеш,
Фразами нищий,
Не дарящий пищу
Воображенью ума,
Зато поднапущен туман…»
«Дай клятвой, присягою верности,
хоть извилист путь у поэзии:
Не снимать слоёв явных, с поверхности,
очевидностью брезгуя.
Не бросаться вдогонку
стилям мэтров, за их стихоструями,
А без гонора,
но самостийно,
плыть на собственных стругах».
(из стихотворения «Кредо»)
Сборник «Аргументы» включает в себя 8 подборок-глав:
— «Вдохновенное одиночество» — здесь говорит мой ЛГ (лирический герой, героиня). Не всегда это я. И уж точно не биографично.
— «Подлинная демократия»
Пожалуй, эти строчки сюда подошли бы эпиграфом:
«Обожженной Земле не вобрать столько горя и тлена,
Вопрошает: «На сколько агрессий вам ещё выдан чек?»
Сумасшедший костёр, он сожжёт род людской, как поленья.
Обезумело время, проиграв, как в «очко», этот век».
(Последняя строка — название стихотворения).
— «Дитя Розовой Луны» — фэнтези.
— «Плетью по памяти» — что-то — о прошлом нашей страны, что-то — о настоящем. Надеюсь, что моя гражданская позиция — её некоторые аспекты — отражены достаточно понятно.
— «Дерзость художников» — здесь о поэтах, о художниках.
«Скитальцы, проводящие свой век за гранью логик,
Иконой — творчества полёт. На вид — вполне земляне…»
Это из стихотворения «Дерзость художников».
Согласна с этим. Но и «жить среди людей».
— «Эквивалент» — разные страны, разные эпохи — что-то было подобное, что-то привиделось…
— «Инь и ян» — содержание, думаю, понятно из названия подборки. Иногда это лирика в жёстком переплёте.
«– Это ведьма ли, дьявол вселились в меня, глядя на ночь…
Предвкушая восторг, сердце в бездну стремится, смеясь».
Из «Инь — ян».
— «Катавасия» — юмор, ирония. Если где-то увидится и самоирония, буду рада.
Заранее благодарна всем тем, кто открыл эту книгу и прочитал хотя бы несколько строк.
Галина Пиастро
Вдохновенное одиночество
Загадочная русская душа
Людские судьбы строя и верша,
Мир часто в удивленье вопрошал:
Что это за безрульная,
Речами богохульная,
Смекалкою искрящая,
От прадеда, от пращура
Загадочная русская душа?
Пред всем небесным и земным греша,
Что за душой — спуская до гроша,
Не рада настоящему
Посконному, обрящему,
Сомненьем будоражная
И на спор вся, куражная,
Открывшись первовстречному душа.
…И очередью, в рост, из «калаша»,
За раненого друга-кореша,
…За всех ребят, кто на высотке той полёг!…
В бой ринется отважная
Под «мать» семиэтажную
И вскрикнет безрассудная
Про пулю препаскудную,
Простреленная войнами душа.
Про очи чёрные и шёлковую шаль,
Про нежность к той,
что мог едва дышать,
Напевами-надрывами
С конями белогривыми.
В глазах, слезами застланных,
Как на кресте, распластана
Натянутыми струнами душа.
Когда обиды ледяной ушат,
Стопариками белую глуша,
Кричит многострадальная,
Загульная, скандальная.
Молчит совсем пропащая,
Слезами исходящая
С собою в разногласии душа.
Легко решится на последний шаг,
Когда подступит к горлу. Всё круша,
В рывке вперёд расхристана…
Бьёт покаянья истово
И рвёт себя, тельняшную,
Что жизнь пропала зряшная,
Не понятая средь людей душа.
Вдохновенное одиночество
Из закоулка мозга идея пялится,
Мигнёт, сообщится и назад — впрыг.
Но рифмы заколют в кончиках пальцев,
И сердце, воспрянув, разводит пары.
Приехало вдохновение, пошипело и …смылось.
Любезный, ветреной вежливости, визит.
Богов парнасских мгновенная милость —
Выделенный, от щедрот их, лимит.
Тогда остаёшься с собой в одиночестве.
А стих появляется, вперёд головой.
Ему наплевать на все муки творчества,
Ведь он появился на свет, он — живой.
Брошенный, он будет являться ночами,
Взывать то ли к совести, то ли к уму,
Внимания требовать, напускать свои чары,
Порой хулиганить, тогда вторишь ему.
Иногда среди ночи объявится строчка,
А ты уж не помнишь, где, когда зачала…
Эти сотни нахальных сыночков и дочек
И проводят меня в распоследний мой час.
Наставницы
Темень смотрит в окно немигающим взглядом совы.
Ночь раздвинула шторы, свет впуская дорожкою лунной,
Тени, вздохи и всплески, глухое шуршанье листвы,
То ли шёпоты фей, то ли зов заклинаний колдуний:
— Слишком звонкие ночи и навязчиво яркие дни
Не дают сохранить тайны мыслей, предают их огласке.
Этот мир отторгает чужих, расположен к одним,
Для других он опасен, суров, неподступен, неласков.
Мне б её уберечь, хоть до зрелой спокойной поры,
Когда жизнь этой девочки станет стабильно-рутинной,
Потому я, Тоска, притушу её каждый порыв,
Ведь зелёная ряска надёжней дорог серпантинных.
Ей нельзя сознавать, что она, мол, другим не чета:
Нежный возраст не должен поддаться сравнений соблазнам.
Ты ж её заставляешь предаться конкретным мечтам —
Притязанья убавь ей: никто лучшим быть не обязан.
Много планок высоких — оставь их на взрослость, потом.
Ты же, Зависть, ввергаешь её в круговерти иллюзий,
Предлагая, как чёткую цель достижений, фантом:
Стать как кто-то, нацелить свой шар в ту же лузу.
— Знай, любезная, жизнь — это страсть и азартов игра,
Мне претит даже мысль, что покроюсь уныния ряской.
Ты безлика, Тоска, ну, а я — честолюбия грань.
Да, зовут меня Завистью, но окрашена белою краской.
Я внушаю: любой неудаче — платой — максимум всхлип,
А потом — только сдвинь на немного свершения вехи,
Просмотри неудачу, вновь её смоделируй, как клип,
И опять на себя примеряй горизонты — чужие успехи.
…Трепетали, куражились в ритме сочетания слов,
Той, о ком сокрушалась приземлённо-зелёная закись,
Устремлялись к бумаге, сорвав от запретов засов.
И о чём-то грустила элегантная Белая Зависть.
В недрах души моей тлеет бикфорд
Город пластал осьминожии щупальца —
Тропы прочерчивал зомби-телам.
Души на свалку заброшены — хлам.
Окна, что пялились, начали щуриться:
Всплески всезнаек-реклам.
В чётко отлаженных судьбах-заданиях
Выписан каждый унылый аккорд.
В недрах души моей тлеет бикфорд —
Нужно туда, где нет слова «заранее».
Трассу ищи, синий «Форд».
Бросить, расстаться с инстинктами стадными,
Мчаться туда, где фиаско иль фарт.
Вброшенной скоростью вскормлен азарт.
Красных огней череда — не отстала бы —
Мне как надежды штандарт.
Город клеймил сумасбродкою, беглою —
Обруч отброшен устоев-гаррот.
Из менуэтов ныряю в фокстрот.
Встречных машин фары — флагами белыми,
Манят начать разворот —
Хочет вцепиться, внахлёст разделительной,
Свет встречных фар — длиннорукий гиббон.
Ставлю, газуя, сто сорок на кон:
— «Форд», на рывок — в стиле гонки за лидером.
Вниз поворотник. Обгон.
Чем-то встревожены ломкие молнии:
Может, боязнь приближенья грозы.
Может, готовят для встречи призы.
Дальние звёзды дрожат анемонами —
Это ко мне их призыв.
Размышления Зрелой Мысли
Хочется мне ощутить себя, зрелую, — здравою мыслью.
Не для огласки иль славы, не для просвещения миссий.
Мне ль осчастливить весь свет…
База, фундамент, основа — все зёрна из книжных эмиссий.
Дутые истины сбросив, как полые стебли маиса, —
Время, храни раритет!
Гладь пустомыслий прорезала юность — стремительный глиссер.
Молодость в выборе цели меняла не раз директрису.
Зрелость — лишь плод эстафет.
Мудрость идей удалось ли собрать и вобрать — мелкий бисер.
Строг, прозорлив и критичен всегда ли мой внутренний блистер —
Жалок ведь апологет.
Сколько их было: зелёных идей, самомнения чисел —
Разве линейны дороги к вершинам? В заоблачной выси
нет золотых эполет.
Сколько иллюзий растает попутно, хоть плачь, хоть молись я.
Сколько бесплодных в бесславии выгорит «хвостиком лисьим».
Сбрось бесполезный апплет.
В зрелости совестно мысли собой любоваться, Нарциссом.
Бархатом-фальшью быть бойся, лукавой подделкою-плисом.
И не сорвись на фальцет.
Часто я вижу себя подошедшею к краю на мысе.
Даже в смятенье, владея устройством, подобным кулисе —
Хода обратного нет.
Тексты чужие, сценарий, оставь на заучку актрисе.
Метод нечёткости логики нужен не только Каиссе.
Скучен мне строгий завет.
Сколько мыслишек за серость гнала, за повадку их крысью.
Изредка можно и в бездну слетать, и на шабаш, на Лысой…
К чёрту гони этикет.
Жалкая участь — как часто — остаток сухой компромисса.
Здравая зрелость сомнений качает идей коромысла.
…А суета всё сует.
Дюна
Взбучив пучину, прилив меня вынес на твердь.
Высушив, ветер понёс до зацепки за выступ.
Он мириады таких же завлёк в круговерть,
Только немногим удачей путь в юности выстлан.
Рос из песчинок, прильнувших ко мне, бугорок,
Зыбкой опорой песчинке неопытной, юной.
Ветер-строитель исправно платил мне оброк:
Может быть, нужно кому-то, чтоб я стала дюной.
Выдули форму ветра: полумесяц, рога —
Парус песчаный, природой заявленный тюнинг.
Ящерка — шмыг — редкий зритель подобных регат:
Дюны идут. В глубь пустыни, в даль шествуют дюны.
Ветер стремит через жёлтые волны ладью.
Время течет сквозь меня, иль собой его движу.
Дюна идёт, продвигаясь вперёд, хоть на дюйм.
Выше мой гребень и, значит, Вселенная ближе.
Небо ночное глядится пристанищем дюн:
Звёзды, ведь, тоже как будто ветрами гонимы.
Шёпот миров мне приносит, как эхо, ноктюрн
В дар триумфальному шествию дюн, звёздным гимном.
Путь мой к неясной мечте всё петляет в песках.
Лётом с востока предвестие — песнь Гамаюна.
— Ящерка, спрячь, чтобы самум его не расплескал,
Сон мой щемящий: преданье «Вселенная Дюны».
Точка в N-мерном пространстве эмоций
Себя осознать дерзкой точка пространства N-мерного,
Его нанизали эмоции-оси —
Где центр, разводящий лучи?
Метаться и биться в раскачке пружинами-нервами.
Победа, хоть в малом, к вершине возносит,
Потом суетится, мельчит.
Флиртует судьба с минным полем — сплошь противоречия.
Развязан мятеж непокорною точкой —
Не сдержишь её в вираже.
Узорами линий напрасно ладони прочерчены:
Размоет их временем — миги проточны —
Изменит сценарий-сюжет.
Что было меж нами, уже оплелось паутиною,
И память назад не закажет проекций:
Стеной — самолюбия грань.
Умеренным счастье вдруг нам показалось, рутиною,
Но точка теперь вся пустым стала сердцем,
И чувства в нём нет ни на гран.
Зачем же метанья душевные липко-навязчивы,
Сомненья упорней, чем остовы-фермы —
Вцепляйся в соломинку-ось.
Вот страх умоляет зарыться в песок юркой ящеркой.
Фантазии бренны, пускай, эфемерны —
Я верю в надёжность «Авось!».
К ловушке спешишь — это машет удачей призвание.
Призывен и ярок запаленный хворост —
Готов для посадки «конверт».
А может быть, мчаться туда, где нет слова «заранее».
Ласкает само ощущение: скорость!
Хоть дразнит коварный кювет.
Себя успокоить могу обещаньями-«завтрами»:
Пока нет конца этой чёрной полоски,
Брось в бухте-убежище шварт.
Свет фар обогнавших поманит мечтами азартными,
Хоть встанет заслоном 6оязнь-гиперплоскость,
Но руки удержат штандарт.
Не хочешь, как дюна, шагать лишь на дюймы, в смирении,
Порыв белой зависти будет упрятан:
Песок — повелитель и страж.
Морзянкой озноб от стремленья к другим измерениям:
Ну, что же тебе ещё надо, упрямой —
Всё дальше намерилась блажь.…
Себя осознать дерзкой точка пространства N-мерного,
Его нанизали эмоции-оси
Где центр, что всё множит лучи?
Метаться и биться в раскачке пружинами-нервами.
Что сделать: хочу, чтоб мятеж — вот вопросик! —
Остался бы неизлечим.
Реквием по 2012-му
Реквием году отбили двенадцать ударов.
Спуртом забег мой закончился в финишном дне.
В Новый — нет сил, потому что был тягостен Старый,
Сделав несносным с собою быть наедине.
Спрятать себя от себя — всё готово к побегу,
Верен иль нет — всё равно — взят движения орт.
В кресле сидит, усмехаясь, моё Альтер-эго…
Вызов такси. Куда едем? А…в аэропорт.
Сзади сбегаются в клин придорожные ели…
Нет на них блёсток поделочных, гроздей шаров:
Фары лучами наткут золотой канители,
Иней серебряный ветви покрыл мишурой.
Лайнеры в небе — ну, чем не язычества боги!
Помощь у них испрошу, чтоб в пути повезло.
Рейсы в Европу? — и выпал мне чартерный Боинг.
К идолу я пристегнулась ремнями. На взлёт.
Тьма за бортом нас глотает змеиною пастью…
К левому креслу украдкой склоняю плечо,
Шёпотом сбивчивым — бед череду и напастей,
Выложу всё, что в наземье не смочь нипочём:
Нет мне согласья с собой — как же с этим бороться?
Жизнь так торопит — лишь воздух захватывай ртом.
Маски ношу: часто — гонора, реже — юродства.
Кредо дракона: оставить меня за бортом?
Слева насмешлив сосед, но меня понимает:
Мне, мол, не нужен тот фат, обнаглевший брюнет.
Если уж в срок не свершилось пророчество майя,
Мой апокалипсис личностный сгинет на нет.
Мучит проблема: как в жизни хранить равновесье?
Путы не вить самоедства — змеёй оплетут!
Изредка стоит спонтанно слетать в поднебесье,
Чтобы увидеть реальный размах амплитуд…
Вьюжит Европа — нигде нам не дали посадку.
Встретили Новый, под нами шагающий, год:
Влево, к соседу, с шампанским тянусь полусладким
И уплетаю — он жертвует мне — бутерброд.
Сели — круг замкнут — откуда взлетали недавно.
Только сожгла — вновь к себе навела я мосты.
Бег от себя был богам ли языческим данью?
…а левое кресло весь рейс оставалось пустым.
Старуха
Настигла старость незаметно, крадучись.
Стихает рядом жизненная сутолочь,
Пустынный круг всё удлиняет радиус
До тьмы вдали над пылью переулочной,
Туда процессии бредут печальные.
Взирают сверху сумрачные вестники —
Манят последними для душ причалами.
Уходят в небыль сверстницы и сверстники.
Что вещным было — ныне только символы,
Стекляшки для девчоночьих секретиков.
Коль не с кем спорить, исчезают стимулы.
Лежат погосты вышивками крестиком.
Чредой картины лет былых, поблёклые,
Но тексты к ним придумываю разные:
Как вызнать бы, что было подоплёкою
обиды, что нанёс ты недосказанным…
Всмотрюсь: вот эта мизансцена — чёрная:
Ведь ты молчал, не споря, не витийствуя…
Бывает: больно бьют слова речённые,
Насколько же молчание убийственно.
Судьба не любит потакать наивности.
Как в твой уход, опять я горем сгорблена:
Всех слов, не сказанных, уже не вынести —
Склонюсь над их, как над твоим, надгробием.
Над собой ежедневная казнь
Я один…
И разбитое зеркало…
Чёрный человек. Сергей Есенин
Жизнь подъёмы вьёт, спуски крутые
и тупики, виражи…
Ночь ослабила путы тугие,
сняв напряжение жил —
Сон пришёл, мою сущность представив отдельными пазлами.
Вон мелькнула приманка успешности —
на неё повелась.
Есть свой стиль и достоинства внешности —
обеспечат мне власть.
Прорываюсь по жизни — рискую — приёмами разными.
Вот карт-бланш получил на деяния
сном разбуженный глум —
В сеть интриги плетёт, в ожидании,
притаившись в углу:
В глупом платье в горошек приблизилась цель осмеяния…
Убаюкаю дочь — над постелью
приглушу мерцание бра —
Сказкой на ночь про эльфов и фею,
где зло пропадёт от добра —
Генерирует мозг даже в спящем своём состоянии.
Похождения резвые, бурные —
вот снится! — из смелых проказ.
В сети фото свои гламурные
выставляю для всех, напоказ.
Вижу сцену: коллеги глядят и галдят удивлённые.
Оттолкнула в сердцах приятеля:
злит его неприкрытая спесь.
Спорю в охрип с работодателем,
диалог наш — гремучая смесь.
И себя застаю льющей в горечи слёзы солёные.
Я камлаю в костюме оленя
помесью разных шаманств,
У горящих в кострище поленьев
впадаю в неистовства транс —
Я кричу: «Люди, хватит бесчинствовать войнами!»
Падший ангел и праведный.
Рядом, вместе. Какого рожна!
В унисон они ратуют:
«Ты должна… Ты должна… Ты должна…
В бытии все усилия должны быть тобой удвоены!»
Вот понять бы — проблема большая —
кто когда мне внушает наказ.
Кто бы ведал, что я совершаю
над собой ежедневную казнь,
Хоть не знаю порою, где праведность, где прегрешения.
Взгляд из мутного зеркала —
там моё отраженье иль клон?
В гневе самопрезрения
внутрь вхожу, разбивая стекло.
Может, для воссоздания нужно пройти разрушение?
Мчится резвый скакун по арене,
развевается белый плюмаж.
Удержусь ли в жизни, как в стремени —
то есть, волю явлю и кураж?
Может, всё ж окажусь я не самой последнею сволочью…
Перестали подначивать
снов видения ближе к утру.
Счёт удач своих с неудачами
завершаю и слёзы утру.
…Пазлы все соберу и приму — до мельчайших осколочков.
Абсент
Уйти от гнёта улиц, беспросветной толчеи,
Забыть о маске счастья, что носила много дней.
Скорей туда, где можно отряхнуться от личин,
Позволить горьким мыслям быть с собой наедине.
Названием «Ротонда» манит вывеска кафе.
Занять тихонько столик в самом дальнем уголке —
Сама себе утрата и сама себе трофей —
Себя жалеть, в раскаянье, не вызнанном никем.
Чуть слышится полынный горьковатый аромат…
Поможет мне, чтоб выжила, спасительный бокал.
Известная картина — слепок жизни, дубликат —
на стенке… Иль мой столик — в отражении зеркал…
Задумчивая женщина там тоже пьёт абсент,
Себя, чтоб дрожь не выдала, руками обхватив.
Ей тоже вовсе не к чему наперсник для бесед —
Надёжным собеседником смолчит аперитив:
Не станет лить сочувствия и искренне жалеть,
Не будет в откровениях выуживать грешок,
Советы бесполезные размазанным желе
не даст, обняв за плечики и гладя платья шёлк…
Гарсон опять приносит мне напиток-изумруд.
Наверное, и женщине неплохо бы ещё…
Нельзя, чтоб слёзы хлынули — потоки из запруд —
Нельзя проблемы вывесить картиной мокрых щёк.
…Две женщины, с различием и судеб, и эпох,
Пускай, хотя бы временно, почувствуют покой.
Наследуют столетия их грустный взгляд и вздох…
Плывёт «Ротонда-лодочка» иллюзией-рекой.
Выбор
Мысли вечерние, ластясь, струились степенно,
Благостно и ненавязчиво двигались строем.
Мягко баюкали, сон навевая напевно.
Гладко притёрлись к накопленным прежде устоям.
Смелый весенний росток так пробьётся сквозь плиты —
Резко, нахально, отринув запретов затворы,
След прочертив пред глазами, примчалась болидом
Яркая, дерзкая мысль: баламутка, оторва.
Требует ею заняться сейчас же, не медля:
Иноходь сделать во всех начинаньях аллюром.
Планом, приманкой победы накинула петлю —
Тащит: скорее ввязаться в её авантюру.
Смело, взахлёб излагает свои аргументы:
Нужно забыть многих дряхлых идей постулаты,
Опыты прошлого и костыли-прецеденты.
(Сходно с призывом: «Навеки забыть Герострата!»)
Выбросив часть нажитого, за ней идти следом —
Как она манит призывно вперёд, в неизвестность…
Жизнь положить за идею (затратная смета).
Выигрыш? Поиски. Битва в пути. Интересно!
Нет. Я прогнал её — слишком опасна, шальная.
Мысли-соперницы подняли форменный гомон…
Видно, не зря они — эту — считали шалавой:
Вскоре узнал, что она соблазнила другого.
Не всё так просто
Пассы медиа нас норовят обслужить на дому:
Это липкое месиво не позволит побыть одному —
Зов пополнить колонны, кто мыслит и шествует строем.
Спектр крикливых сентенций легко перенять у толпы,
Там, в уютном приюте, притушится личностный пыл —
Ведь огромная масса всегда поглотит астероид.
Кто-то рвётся в свой мир, где накопленных мыслей пласты,
С центра праздника сманит стремление — в Гоби пустынь,
В тишину и безмолвье — прибежище анахоретов.
Убегали туда, где душой, как наборами струг,
Можно строки кровить иль рыдать переборами струн —
На Мясницкую или в Большой переулок Каретный.
Вместо пьес для оркестра исполню свой личный клавир:
Я уйду в отгороженный, бережно созданный мир,
Где заманчивым эхом озвучено слово «отшельник»…
Одиночество может в том мире слоняться без дел,
Одиночество сможет насмешкой явиться везде,
Где себе навяжу выясненье с собой отношений.
Здесь штыки обвинения встретит защитников рать.
Здесь меня пощадят, могут, в споре со мной, наорать.
Одиночество — только пристрастный и строгий посредник.
Просмеют хоть немного из тысячи крошечных бед,
Иногда попеняют, но всё же, дослушав мой бред.
И «Последнее слово» не примется словом последним.
Но зачем же во внутреннем мире свободы, тепла
Дать стандарты решений внушает устоев толпа:
Обозначила сквозь перекаты сплошь чёткие створы.
Вон та светлая мысль увлекает меня за собой,
Но пророка и здесь дожидается свой Крысобой
И кликуша-толпа плоских мыслей — освистывать сворой.
Подлинная демократия
Подлинная демократия
…Что нет свободы в России…
…Что нам покажут примеры,
Какая на Западе подлинная демократия.
А аргумент доказательств — в руки военной силе,
Которые в ряде стран уже приняли меры
И на которые много снарядов потратили,
Которые, как и людей, это слово убили.
Да что там, слово — убили само понятие.
Милосердный ангел
«Милосердный ангел» —
так называлась военная операция НАТО
в Югославии, проведенная в 1999-м году
Слух в мире, мол, Россия — загадочна, опасна,
Непредсказуема она в политике никак.
США — это миротворец, что предельно ясно:
Вьетнам и Югославия, Афганистан, Ирак.
Прострелена тенденция: и дальше осью зла,
Валя на Кремль все подозренья дутые.
Так, домыслы опасны иль дела?
…И гонит НАТО на Россию холод Фултона.
Энола Гэй
Белые стены.
Мечутся тени.
Вдавлены в стены.
С улицы свет
слепящею вспышкой
мигнул.
Грохот машин.
Надрывом.
И затих постепенно.
Время застыло.
Ужас остался.
И гул.
Губы, запекшись,
шепчут в смятенье
чуть слышно:
— Пепел танцует со мной
в оседающей мгле.
Вместе мы были,
где же сейчас ты,
«Малыш» мой?
Это же я,
мама твоя,
Энола Гэй.
— Мальчик мой, Пол,
как же я тебя
оберегала,
Пока моё чрево
служило защитой тебе.
Родился ты.
Вырос.
Но я волновалась немало:
Всегда быть с тобой —
такой дала Богу обет.
Как мать,
я хотела,
чтоб ты был храбрее и ловче,
Чтоб жизнь удалась твоя,
смог ты
достать до небес.
Ах, как я гордилась,
что сын мой
теперь уже лётчик.
Как сердце сжималось:
полковником стал, ВВС.
Ну, как же у матери
сердце в разлуке
не взропщет,
Но взрослого сына,
увы,
не привяжешь к ноге.
Шалун,
ты свой В-29,
бомбардировщик,
Назвал моим именем,
именем матери —
«Энола Гэй».
Теперь уже мной
свод небесный
навылет прочерчен.
Спокойнее мне,
поскольку во мне ты летишь,
Ведь вновь,
как когда-то,
тебя я ношу в своем чреве,
Добрый мой мальчик,
мой любимый малыш.
— Полковник.
Я знаю
отвагу вашу и храбрость.
Задача вам выпала
славной,
почетной вдвойне:
Название бомбы
«Малыш».
Это ответ
на Пёрл-Харбор.
И «точку»,
что сбросим с небес,
она поставит в войне.
Сюрприз узкоглазым
пошлем мы
не очень приятный.
И, как говорится,
утрём нос мы
СССР.
Запомнит мир:
август, шестое.
И год сорок пятый.
— Йес, сэр!
— Взлёт с острова Тиниан.
Я наслаждалась и пела.
Кокуру иль Ниигату
увижу я сквозь облака?
Но выпало —
на Хиросиму,
так подсказали
пеленг,
«Испанское „чистое небо“»
и провиденья рука.
Ах, мой малыш,
мне с миром делиться бы
вестью,
Для материнского сердца,
это ль не апогей:
Наша
прогулка в небе
проходит с тобою вместе:
В небе
над Хиросимой
счастливая «Энола Гэй».
И к моему
«Малышу»
небо пойдёт повитухой,
Чрево моё
раскрылось:
теперь это — бомболюк.
Правда, не писк,
а рёв
мне донесся до слуха —
Ведь я «Малыша» не рожаю —
это я им бомблю.
— Белые стены.
Мечутся тени.
Вдавлены в стены.
Белый гриб вспучен.
Шляпкою — смерть.
Слепит ореол.
Вот мать другая.
Она,