Альманах «Герои войны»

От автора

Данный альманах «Герои Войны» собрал в себе три произведения о нелегкой судьбе Советских граждан, попавших в беспощадные жернова Великой Отечественной Войны.

Герой! Кем должен быть человек, заслуживающий называться таковым?

Ведь, согласитесь, совершенно не обязательно быть великим полководцем, отважным солдатом, закаленным в многочисленных боях, или грандиозным стратегом, чтобы заслужить почетное звание героя за то или иное решение и действие.

Среди всего Советского народа, в одночасье вставшего на защиту Родины, многие были далеки от воинской службы, и многие из них совершили подвиги, достойные звания героя, но так никогда и не получившие ни признания, ни наград.

Я предусмотрительно не заостряю внимания на национальностях. Это был единый народ, сражавшийся за родных и близких, за будущих потомков, «не щадя живота своего».

Они сражались с вероломным, кровожадным и бессердечным оккупантом за свою землю, за Родину, за тех, кого любили и кем дорожили. Прижимаясь плечом к плечу, спиной к спине, на злобу врага, они проживали каждый новый день будь то в тылах, на полях сражений или на оккупированных этим самым врагом землях.

В предоставленных вашему вниманию произведениях, я не навязываю собственного мнения и специально оставляю выбор за вами. По прочтению того или иного произведения, каждый в праве выбрать своего собственного героя — «Героя Войны».

Как и многие авторы, избравшие сюжеты данного жанра, я лишь хочу, чтобы с помощью моих произведений память о годах Великой Отечественной Войны и о бесстрашных подвигах нашего народа осталась в сердцах и памяти поколений.

С низким поклоном перед предками и с уважением к современникам,

Жан Гросс-Толстиков

Der Held

***

Лето, 1942

Сквозь решетчатое окно безмятежно струился солнечный свет, игриво мерцая витающей в воздухе пылью. Хмурый особист НКВД сидел за массивным столом. Капитан Мочков не сводил пристального взгляда с пленного оберлейтенанта-танкиста, сидящего на шатком табурете посреди комнаты допросов. Слева от капитана, прислонившись к обшарпанной стене, молчаливо переминался с ноги на ногу лейтенант Позняков, официально задействованный начштабом в качестве переводчика.

То ли от летнего зноя и духоты полуподвального помещения, то ли из-за мыслей о жене и дочери, накануне приславших письмо, но в это утро капитан Особого отдела НКВД никак не мог собраться и начать допрос.

Собственно говоря, и допрашивать пленного было совершенно не о чем. Данные о положении войск противника были получены еще накануне. Танк оберштурмфюрера Ганса Крауса был подбит партизанским отрядом при случайной встрече на подъезде к соседней деревне. Весь экипаж уничтожен в перестрелке. Раненный немецкий офицер захвачен в плен и теперь сидел перед капитаном Мочковым с завидным спокойствием, будто находился не на допросе у противника, а в гостях у старых добрых друзей. Единственное, что омрачало лицо немецкого офицера кривыми гримасами, это ноющая боль в плече, кровоточащем под грубой перевязью.

— Ты мне вот что расскажи, — наконец нарушил затянувшуюся паузу особист.

Заскучавший в ожидании лейтенант Позняков встрепенулся и торопливо перевел слова Мочкова фашисту. Немец вопросительно поднял глаза на советского капитана.

— Мы тут записную книжку у тебя нашли… Этот… как его? Дневник! — продолжил Мочков, достав из-под лежащей на столе фуражки небольшую записную книжку в добротном кожаном переплете и с вмонтированным в нее фашистским орлом. — Складно пишешь, немчура. Небось мемуары о своих похождениях по нашей земле хотел издать?

— Memoiren, — не дождавшись перевода и выдернув единственное слово из всего вышесказанного капитаном, Ганс утвердительно закивал головой и криво улыбнулся.

— А вот хрен тебе, а не мемуары! — огрызнулся особист.

— ?! — оберлейтенант вопросительно приподнял брови и взглянул на переводчика.

Позняков едва открыл рот, мысленно ища близкие по смыслу слова, как Мочков махнул на него рукой, мол, не надо этого переводить. Лейтенант послушно закрыл рот, не проронив ни слова.

— Меня из всей твоей писанины вот что заинтересовало, — постукивая пальцем по кожаному переплету немецкого дневника, сказал капитан. — Что это за история такая с вами зимой этого года приключилась? Как тут понимать, что вы… фашисты… похоронили советского солдата?

Лейтенант Позняков старательно перевел сказанное. Ганс громко хмыкнул и нагло оскалился широкой улыбкой.

— Und Sie wissen immer noch nicht alles über deinen held? — вопросом на вопрос ответил пленный танкист.

— Товарищ капитан, — смущенно произнес переводчик. — Похоже, что его удивляет тот факт… Что мы до сих пор ничего не знали об этом… с его же слов, герое.

— О каком герое? — переспросил Мочков.

— О солдате, принявшем бой против фашистов… Согласно записям в дневнике Крауса, — пояснил Позняков. — Этот фашист называет советского солдата героем. И мне кажется, товарищ капитан, он не насмехается, а, наоборот, абсолютно серьезен в своих словах.

— Когда кажется, креститься надо! — огрызнулся особист.

— Я не могу креститься, товарищ капитан, — смущенно пожал плечами лейтенант-переводчик. — Я же коммунист.

— Забудь, — махнул рукой Мочков. — Это я к слову… Где вас таких только берут? Вроде по-русски говоришь, а иногда я тебя, Позняков, просто не понимаю.

— Извините, товарищ капитан… Филфак.

— А?

— Филологический факультет, — уточнил лейтенант. — Ленинградского университета… Еще до войны окончил.

Снова отмахнувшись от Познякова рукой, капитан перевел взгляд на молчаливо сидящего на табурете немца.

— Значит, о герое, говоришь, — нахмурился Мочков. — Хельд, то бишь по-вашему. Ну ну…

Мочков поднялся со стула и прошелся от одной стены к другой, искоса следя за немцем. Затем капитан НКВД подошел к лейтенанту Познякову, зачем-то повертел верхнюю пуговицу на гимнастерке последнего и криво улыбнулся.

— А ну-ка, Позняков… Скажи-ка этой наглой морде, что если он тут мне будет юлить и издеваться, я его сегодня же к стенке поставлю… Вообще, зачем только Митричевы мужики его к нам приволокли? Грохнули бы там же возле танка и дело с концом.

Особист резко повернулся и пристально уставился на пленного, в тоже время махнув Познякову рукой, мол, начинай уже переводить.

— Obersturmführer, wenn Sie.., — начал подбирать слова переводчик, как вдруг фашист медленно поднял указательный палец вверх, призывая к вниманию.

— Ich habe eine gute Idee, was du mit mir machst… Ist mein Krieg verloren, — с удивительным и даже несколько завидным спокойствием в голосе ответил оберлейтенант Краус.

— Вы представляете, товарищ капитан, — Позняков не удержался от язвительной ухмылки. — Он не дал мне даже начать перевод ваших слов… Говорит, что отлично представляет, что мы с ним сделаем…

— Неужели? — переспросил Мочков.

— Говорит, его война проиграна.

— Ist mein Krieg verloren, — тихо повторил Ганс Краус.

— Это ты, сволочь, правильно понимаешь, — часто кивая фашистскому танкисту, согласился особист НКВД.

Мочков снова подошел к стулу и сел на свое прежнее место. В очередной раз пристально посмотрел в глаза пленного оберлейтенанта.

— Так как, ты говоришь, звали того русского солдата? — прищурившись, переспросил капитан Мочков.

— Weider sagen, was war der name dieses russischen soldat? — переводчик тотчас же повторил вопрос капитана.

Ганс поднял уставшие глаза и посмотрел на особиста НКВД. Неожиданно как для Мочкова, так и для Познякова, немец лукаво ухмыльнулся.

Лето, 1936.

Яркое полуденное солнце заливало ярким светом тихий маленький двор некоего советского городка. Надуваясь парусами, свежевыстиранное белье покачивалось на растянутых по двору бечевочках. В тени раскидистой кроны старого дерева четверо мужиков развернули баталию, глухо выбивая пыль из дощатого стола костяшками домино. В самом дальнем углу двора, около покосившихся сараев, небольшая группа ребятишек оккупировала забор, отчего походила на стайку воробьев.

— Буга, Буга, Буга! Пли! — скандировала детская публика.

На вид хилые тонкие детские ручонки, не теряя времени на прицел, метко выбивали из рогатки выстроенные в ряд жестянки одну за другой. Неожиданно, очередной выстрел не достиг намеченной цели. Камешек чиркнул о кирпичную приступку, отрикошетил и умчался сквозь крону дерева. Незамедлительно послышался звон разбитого стекла.

— Шухер, пацаны! — взвизгнул чей-то голос и вся группа ребятишек молниеносно ретировалась с забора на землю.

Зима, 1942.

С оглушительным грохотом взорвался танк, беспечно шедший во главе фашистской колонны и первым въехавший на мостик через реку. Огненное пламя, клубы черного дыма и сноп грязного снега взметнулись вверх, унося оторванную башню танка. Шедшие следом тяжелые грузовики завиляли по заснеженной дороге в попытке затормозить и избежать столкновения друг с другом. Режущий слух визг рессор и тормозных колодок нарушил сонливую умиротворенность зимнего дня. Солдаты Великой Германии зелено-белой волной хлынули из кузовов военных «трехтонников», на ходу передергивая затворы карабинов.

Не успели офицеры раздать команды и рассредоточить солдат, как с пригорка из-за реки грянул очередной выстрел. Снаряд промчался над головами фашистов и незамедлительно достиг намеченной цели. Сотрясая воздух и землю, прогремел взрыв. Языки пламени и клубы черного дыма объяли замыкающий фашистскую колонну танк, с легкостью оторвав тому башню также, как и первому. За пару минут, два точных выстрела советской противотанковой пушки «сорокопятки» захватили немецко-фашистскую колонну в плотный капкан.

Пытающиеся занять хоть какие-нибудь стрелковые позиции, фашисты утопали в глубоком снегу колхозного поля, раскинувшегося по обе стороны проселочной дороги от реки до леса. Бессмысленно автоматы и карабины фашистов огрызались в сторону холма за рекой, в надежде атаковать невидимого противника. Занимая стрелковые позиции, немецкие снайперы старательно сканировали холм и белеющую на его вершине церковь, готовые при малейшей зацепке спустить курок.

Выскочивший из своей машины штандартенфюрер Мартин Норманн замахал обеими руками, призывая внимание оберлейтенанта, торчащего из люка ближайшего танка. Отто Дитрих незамедлительно выскочил из люка, скользнул по броне и спрыгнул в грязный утрамбованный снег рядом сo старшим офицером.

— Что здесь происходит?! — брызжа слюной, разъяренно кричал немецкий полковник.

— Не могу знать, господин штандартенфюрер… Разведка доложила, что деревня пуста. Русские отошли на восток… Мы не ожидали сопротивления.

— Так чего же вы ждете? Стреляйте! Уничтожьте эту сволочь!

— Так точно, — беспрекословно ответил тот и бросился обратно к танку, скользя и едва ли не падая на раскатанном в лед снегу.

Прежде, чем нырнуть в недра своего танка, Отто обернулся назад и с улыбкой козырнул, наотмашь выбросив прямую руку вперед и вверх. Штандартенфюрер Норманн невольно обернулся, глазами выискивая того, кому танкист посылал приветствие. Ответ на немой вопрос не заставил себя ждать. Из люка соседнего танка также торчал молодой оберлейтенант, ответно приветствующий кузена по крови и собрата по оружию. Танк Ганса Крауса неуклюже и безуспешно пытался протиснуться между вязким заснеженным полем и грузовиками, хаотично столпившимися на дороге.

— Вперед! — стараясь перекричать гул работающих двигателей, заорал немецкий полковник, и остервенело хлопнул ладонью по танковой броне.

Проглотив Отто Дитриха, танк захрипел и дернулся вперед, но тут же клюнул носом вниз, сбавив скорость. На мосту через реку, блокируя проезд, все еще горела первая жертва невидимого противника. Подхваченный ветром черный смрадный дым растянулся над дорогой и пополз от догоравшей на мосту машины в поле. Сквозь дымчатую пелену оберштурмфюрер Отто Дитрих пристально просматривал холм за рекой, покусывая нижнюю губу в ожидании собственного приказа танковому экипажу.

За небольшой долиной правобережья реки, на холме, виднелась церковь. Поставленный на крестовое башнеобразное основание восьмерик из белесо-серого мячковского камня увенчался гладким шатром, подбоченясь двумя приделами, каждый в свою очередь украшенные узорной кладкой. Множество кокошников в местах перехода от одной формы к другой поражали и завораживали всякого смотрящего некой магической силой, преумноженной связью церкви с окружающей ее живой природой. Позолоченная глава купола с православным крестом игриво сверкала в лучах солнца, изредка пробивающихся сквозь свинцовое марево поднебесья.

Оторвав взгляд от церкви, оберлейтенант оскалился недоброй улыбкой. В маленькой рощице, средь черных голых стволов деревьев, показалось одинокое орудие советской «сорокопятки».

— Вот ты где! — буркнул Отто Дитрих.

Полковник Норманн внимательно следил за дулом танка, влекомого командами командира и медленно сканирующего холм за рекой. Неожиданно резко взорвав пушистые борозды, машина Отто Дитриха рванулa прочь с дороги в непроходимую заснеженную целину. Развернувшись на месте, танк задрал орудие, целясь в намеченном оберлейтенантом направлении. Штандартенфюрер злорадно усмехнулся.

— Нашел, — обрадованно заключил он. — Пли!..

Но вместо выстрела, громоздкий корпус танка снова дернулся в сторону, увлекая дуло за собой. Грянувший залп орудия послал снаряд в совершенно не ожидаемом направлении. Не достигнув церкви, на вершине холма, поднялся грязный сноп огня, дыма и смешанного с землей снега. Но даже без специальной оптики немецкому полковнику стало понятно, что снаряд ушел в никуда.

В это же время, оберштурмфюрер Ганс Краус растолкал тяжелые грузовики своим танком и рванул через снежное поле на помощь кузену. Пока машину Крауса раскачивало на ухабах заснеженного поля, орудие Отто Дитриха снова ожило и поползло к первоначально намеченной цели.

— Да, да! — ликовал штандартенфюрер, внимательно следя за действиями своими танкистов. — Достаньте мне эту советскую сволочь!

Ранее оторопевшие от возникшего на дороге капкана, танки и пехота Великой Германии также воспрянули духом и засуетились готовые к бою с пока еще невидимым противником. Солдаты Рейха ожесточеннее захлестнули огневой волной автоматов и хлесткими залпами карабинов условное направлении контр-атаки: за реку, по вершине холма, по белесо-серые стенам церкви, в зияющие черной пустотой высокие и узкие проемы окон.

Из рощицы за рекой снова громыхнула «сорокопятка», на этот раз достигнув одного из немецких грузовиков, за временной ненадобностью оставленных без прикрытия. «Трехтонник» взлетел на воздух, вспыхнув, как спичечный коробок. Взрывом зацепило и другой, стоящий по соседству грузовик, окутав тот всепоглощающим пламенем.

Захваченные волной осколков, замертво попадали несколько немецких солдат, орошая белоснежное покрывало колхозного поля бордово-кровавыми красками. Водители машин, оставшихся невредимыми, бросились в попытке отогнать вверенные им грузовики. Но из-за плотного капкана из двух горящих танков, созданного советской пушкой в начале боя и высокими сугробами по обеим сторонам дороги, разъехаться не представлялось возможным. Подобно действиям оберлейтенанта Крауса, танки принялись расталкивать грузовики и расползаться в заснеженные поля.

Неожиданно для всех, стремящийся на помощь собрату танк будто споткнулся и нырнул плоской мордой вперед. Корпус тяжелой машины повело куда-то в сторону, дуло орудия изменило направление и изрыгнуло смертоносный снаряд. Последний промчался над снежной долиной и угодил в тыл стоящего впереди танка, охватив тот пламенем.

Выскочивший из люка Ганс в панике схватился за голову и сорвал фуражку. Он беспомощно крутил головой, кусая свои же собственные кулаки. Казалось, что только звание офицера не позволяет ему разрыдаться, как ребенку. Ведь буквально на его глазах, под его же собственным командованием, был уничтожен танк Отто Дитриха. Кроме потери любимого кузена и танкового экипажа, за что еще предстоит отвечать, оберлейтенант лишился своего собственного водителя-механика. Советский снайпер несколькими точными выстрелами пробил бронированное стекло в узкой щели смотрового окошка и убил водителя-механика, отчего танк лишился управления и его фривольно повело в сторону.

— Ко мне! Быстро! — заорал немецкий полковник, в негодовании размахивая руками и утрамбовывая ногами снег.

Оберштурмфюрер выбрался из танка и утопая в снегу, помчался к Мартину Норманну, спотыкаясь и падая на четвереньки. Грязное от сажи лицо Крауса испещряли мутные разводы, как последствие неудержимых слез.

— Что это все значит? — орал полковник, готовый расстрелять оберлейтенанта из своего «Вальтера» или даже растерзать его голыми руками. — Третий танк за последние четверть часа!

— Не могу знать, господин штандартенфюрер, — прохрипел сквозь зубы Ганс Краус, невольно играя желваками острых скул.

— Какого черта вы подстрелили наш же танк?

— Это произошло по непредвиденным обстоятельствам, господин шта…

— А мне плевать! Вы уничтожили экипаж танка вместе с единицей боевой техники! Вы будете отвечать, оберштурмфюрер!

— Мне лично ужасен случившийся инцидент, господин штандартенфюрер. В том танке погиб мой кузен Отто Дитрих… с не менее бравыми танкистами, верными Рейху и Великой Германии. Я готов понести наказание, едва мы выберемся из этой…

С холма снова громыхнул раскатистый залп «сорокопятки» и промчавшийся над рекой и полем снаряд подорвал очередной танк, буквально минуту назад оставленный оберлейтенантом Краусом. Пламя огня охватило машину, с детской непринужденной легкостью оторвав тяжелую башню и взметнув ее вверх.

Спасая полковника, Ганс оттолкнул штандартенфюрера за корпус армейского штабного «Опель Адмирал», повалил на землю и накрыл своим телом. Легковой автомобиль преданно защитил, приняв на себя добрую порцию осколков и камней, вырванных из земли взрывом. В то же время, два последних оставшиеся на ходу фашистских танка огрызнулись снарядами в направлении вершины холма. Двукратный взрыв содрогнул и землю, и воздух, вздымая исполинный сноп грязного снега, огня и дыма на крошечном пяточке за рекой. Черные стволы деревьев разворотило и объяло пламенем. От рощицы за рекой не осталось и следа.

Почувствовав пьянящий вкус краткой победы, немецкие солдаты разразились ликующими криками и свистом. Окончательно осмелевшие танки рванули к мосту. Несколько солдат потянули к догоравшему остову первой жертвы стальные буксировочные тросы. Едва последние были зацеплены, одновременно два танка стянули блокирующего проезд собрата с моста в реку. С хрустом проломав толстый лед, закопченное безжизненное тело машины погрузилось в черную воду. И тут же взревев двигателями, к мосту ринулась последняя пара танков, оставшихся со всей колонны.

Лето, 1938.

На тихой безлюдной парковой аллее разместилась группа ребят: кто сидя на корточках, кто прислонившись к стволам деревьев, кто оседлав спинку скамейки, но не примерно каждый опирался на метровую деревянную биту.

Песчаную тропинку парка испещряли канавки квадрата и усов популярной игры в городки. Усевшись лягушкой на землю, чернявый паренек старательно расставлял деревянные цилиндрические чурки в причудливую фигуру, старательно соблюдая пропорции и условия строения.

— Ну, все? Нет? — первым потерявший терпение, крикнул один из ребят.

— Ща, — не оборачиваясь, отозвался «строитель».

— Опять баба в окошке? — с некой тоской спросил кто-то из игроков.

— Баба в окошке уже была!

— Была, да не наша! — парировал белобрысый паренек в татарской тюбетейке. — Ваши же бабу били…

— Хорош бузить! По фигуре на команду!

— Сам ты баба в окошке! — обиженно огрызнулся чернявый. — Это пулеметное гнездо!

— Не велика разница, — засмеялся все тот же паренек.

— Один дает, другой дразнится! — тотчас же парировал «строитель». — Все, пацаны. Готово… Кто на кон?

— Пусть Буга бьет! Буга, давай, покажи этим соплякам мастер-класс!

Пара голых худых ног в старых потертых сандалиях проковыляла к месту броска, взбивая фонтанчики песчаной пыли парковой аллеи.

— Буга, не халявь! На кон отходи!

— С кона только письмо распечатывают. А бабу в окошке можно и с полукона.

— Это не баба! Это пулеметное гнездо! — разгневанно завопил чернявый. — Не буду больше городки строить… Сами себе собирайте!

— Да, ладно тебе… Пусть будет пулеметное гнездо… Буга, бей давай!

Шагая задом на вдвое большее расстояние от «пулеметного гнезда» в квадрате города, игрок молча отошел на условную отметку дальнего места броска, именуемого «кон».

— Раз, два, три, четыре, — толпа принялась отсчитывать положенные для подготовки к броску тридцать секунд. — Пять, шесть, семь, восемь.

— Тише, не мешайте!

— Девять, десять, одиннадцать, двенадцать…

Утоптав песок сандалиями, он деловито обстучал подошвы битой и, наконец, резко замахнулся наотмашь. Со свистом рассекая жаркий летний воздух, бита промчалась над парковой тропой и разнесла архитектурно-художественное строение «городка» с характерным тому глухим звоном деревянных чурок.

— Победа! Качай Бугу! Буга, молодец! — завопила меньшая половина присутствующих на аллее ребят, в то время, как большинство понуро повесили головы, характеризуя тем самым принадлежность к команде соперников.

Чернявый паренек безапелляционно метнулся составлять разбросанные деревянные чурки в новую фигуру, согласно строгим правилам очередности тура.

— Хрена с два вам победа! — заорал кто-то из ребят. — Был заступ!

— Да! И бита штрафную коснулась!

— А в ухо за вранье?!

— Сам поди посмотри где следы Буги, — указывая битой на место броска, как указкой, отстаивал белобрысый. — Специально для таких слепых уговор был на песке играть… А то с вами потом хрен докажешь.

— Все, ша! — по-взрослому цыкнув сквозь зубы в песок, подытожил паренек, явно превосходящий в возрасте каждого из ребят. — Игру играем, или подраться захотелось? Так я мигом леща оформлю!

— Готово! — крикнул чернявый «строитель», торопливо отходя от квадрата, но не переставая любоваться очередным своим «городком». — Кто на кон?

Из-за раскидистых кустов один за другим появились подростки постарше. Деловито попыхивая папиросами, скрученными в козью ножку, они целеустремленно направились к игрокам.

— А что это у нас тут детишки делают? Без мамки да папки, — злорадно усмехнулся один из хулиганов.

— Никак в городки заигрались? А время позднее.., — засмеялся кривыми зубами другой. — Не пора ли домой, детвора?

— А ну-кась брысь! — цыкнул третий, замахнувшись кулаком на белобрысого паренька и игриво сбив тому тюбетейку звонким подзатыльником.

Ребята испуганно притихли, крепко вцепившись в свои биты, но не решаясь на сопротивление не званным гостям.

— Вам больше заняться нечем, разве что до малолеток докапываться? — шагнув навстречу, заступился старший паренек.

— А кто это голос подал? Кто это тявкать решился? — оглядываясь по сторонам и прикладывая ладонь к уху, переспросил задира.

— Я не тявкаю, — уверенно ответил паренек. — Я разговариваю.

— А вот молчание, то золото! — с прищуром окинув взглядом свою команду, засмеялся тот. — Правильно я говорю, други?

Согнав ребят со скамейки, хулиганы оседлали последнюю, поддерживая своего старшего злорадным роготом.

— Видишь, как. Люди со мной согласны… Значит ты не прав!

Натянув кепку на глаза и взглянув из подлобья, парень резко саданул в челюсть своему оппоненту. Последний оступился и упал на одно колено. Не оставляя ему возможности подняться на ноги, задира замахнулся в очередной раз.

В тот же момент, крепкий удар наотмашь огрел крайнего сидящего на спинке скамейки. От удара в грудь описав виртуозное сальто, последний мгновенно ретировался назад. Пара ног в старых потертых кедах застыла рогатиной над скамейкой. Заметив краем глаза, главарь хулиганов замешкался и поднял злобный вопросительный взгляд на ребят.

— Это бля что? — проскрипел сквозь зубы задира. — Это бля кто?!

Худые детские ручки подхватили очередную палку, валяющуюся в траве. В следующее же мгновение, со свистом рассекая воздух, деревянная бита пронеслась над парковой аллеей и прямым попаданием в лоб откинула хулигана назад. Плюхнувшись задом на землю, задира в недоумении окинул взглядом свою команду. Те же на мгновение замерли от неожиданности, то глядя на сидящего на земле главаря, то косясь на поднимающуюся к бунту детвору. От рассеченной брови на небритую щеку хулигана пополз тонкий ручеек крови.

— Молодца, Буга! — завопил белобрысый паренек в тюбетейке. — Ату их, ребя!

Зима, 1942.

Отерев лоб ладонью, штандартенфюрер Мартин Норманн с удивлением посмотрел на испачканные в крови пальцы. Из рассеченной каким-то крошечным осколком брови струился тонкий ручеек крови. Подхватив пригоршню снежной массы, немецкий полковник стер кровь с пальцев, а затем слепил неровный комочек и приложил последний к брови. Леденящий снежок обжог, как огнем.

— Давай, давай, вперед! — заорал Мартин Норманн.

Разгневанно бросив побагровевший от крови снежный комочек под ноги, полковник рьяно махал водителям грузовиков, буксующим на льду вслед за рванувшим к мосту танками.

— Вперед! — продолжал кричать немецкий полковник, подгоняя пехоту к атаке.

Мартину Норманну казалось, что его доблестные солдаты и техника движутся медленнее обычного. Внутри, где-то под сердцем штандартенфюрера клокотал огнедышащий вулкан ярости и агрессии, готовый взорваться и залить все вокруг пламенным потоком. Каждая секунда, проведенная в поле близ неприступного холма, оставляла глубокую зарубку на душе полковника Норманна.

— Вперед! — срываясь на истерический визг, орал он, никак не решаясь то ли ему нужно сесть в салон автомобиля, то ли бежать пешим и самому возглавить штурм русской церкви.

Огрызаясь артиллерийским огнем из автоматов и карабинов, фашистские солдаты спешили на штурм холма за рекой, прячась под прикрытием движущихся танков и грузовиков. Последние принимали на себя пулеметные и автоматные очереди советского сопротивления, не переставая стрекочущие из черных безликих оконных глазниц церкви.

Оба, единственные оставшиеся со всей колонны, немецких танка почти одновременно подъехали к освобожденному для проезда мосту. Облегченные отсутствием солдат в кузовах, «трехтонники» ровнялись следом. Едва один из танков прошел половину моста, а второй едва ступил на шаткий настил, как с холма громыхнул очередной гулкий залп.

Снаряд противотанкового ружья разорвал гусеницу танка и залил броню зажигательной смесью. Потеряв управление, пораженный танк завертелся на месте, в слепой ярости давя шествующих вслед за ним пехотинцев. Не заставляя себя ждать очередной залп противотанкового советского ружья прогрыз открывшийся, уязвимый бок танка и вошел в его недра. Охваченные огнем члены экипажа бросились из машины, но тут же были встречены пулеметной очередью. Их распластанные на мосту тела полыхали, объятые огнем зажигательной смеси, истощая смрад горелой плоти.

Бегая в панике рядом с штабным автомобилем, штандартенфюрер Норманн рвал на себе седые локоны и панически грохотал кулаками о кузов «Опеля».

Прорвавшиеся на правобережье реки пехотинцы занимали позиции, едва ли не с головой закапываясь в рыхлый снег и прячась за сугробы и хилые голые заросли прибрежного кустарника. Безумные смельчаки попытались установить артиллерийско-минометные позиции, но так и не успели сделать ни единого выстрела, заливая своей кровью снежный покров подножья холма.

И снова залп противотанкового ружья вонзился в подставленный бок последнего танка, необдуманно принявшегося разворачиваться, уходя от моста с пылающим собратом. Чадно задымив, машина навсегда замерла на раскатанной в лед снежной дороге, к тому же окончательно преградив путь грузовикам-трехтонникам и «Опелю» штандартенфюрера, оставшимся замкнутыми в капкане за рекой.

Очередная группа немецких солдат прорвалась через охваченный огнем мост и, прикрываясь автоматным огнем, бросилась к до сего момента невостребованным минометным позициям. В своем большинстве выпущенные фашистами мины с трудом долетали до вершины холма, и лишь некоторым из них удалось достичь стен церкви, выбив куски белесо-серого камня. Инертные ударные волны расшатали старые колокола, добавив к шуму канонады будоражащий души перезвон.

Лето, 1940.

В окутанном летней жарой парке культуры и отдыха парили хлопья тополиного пуха, схожие со снегом. Разморившиеся граждане располагались на скамейках, стараясь занять место в тени, отбрасываемой кронами деревьев.

Покачивая неугомонных малышей в колясках, мамочки сбивались в стайки, воркуя то о детском воспитании, то о прошедшем показе киноленты, то о новинках в мире советской моды. Студенты-комсомольцы задорно смеялись, делясь с новоиспеченными первокурсниками тайнами студенческой жизни. Завсегдатаи шахматных баталий оккупировали ряд столиков, напряженно растирая виски, хмуря брови, грызя ногти, отправляя в шах и мат того или иного короля.

Вездесущая детвора носилась среди прогуливающихся парочек разновозрастных советских граждан, то ли наслаждающихся эскимо, то ли звуками паркового оркестра, то ли умиротворением воскресного дня, то ли друг другом и мирным небом над головой.

Вальяжно гарцуя пешим ходом по дорожкам парка, наблюдательные блюстители правопорядка шутя ловили очередного озорника и, строго хмуря брови, показательно грозили пальцем.

Галантно держа под руку миловидную барышню, статный молодой человек жестом предложил своей спутнице зайти в тир. Девушка улыбнулась и утвердительно кивнула в ответ.

На огороженном продолговатом поле паркового тира, перед деревянными стойками стрелковых позиций галдела кучка подростков.

— Кто ессьо на эскимо и селбан? — шепелявил курчавый парнишка, деловито поправив очки, сползающие на длинном худющем носу.

— Да ну, надоело, — отмахнулся розовощекий крепыш. — Буга без промаха бьет, хоть глаза завязывай.

— Слабо, да? Слабо? — не унимался кучерявый, хватая за рукава и заглядывая в глаза расходящихся ребят.

Молчаливо присматривающийся к карабину, молодой человек поймал на себе взгляд заводилы и вопросительно приподнял левую бровь.

— А можно мне попробовать? — спросил он.

— Если денги на эскимо есть и лоб селбанов не боицца! — смело парировал парнишка. Прочие ребята тотчас же поддержали намечающийся спор присвистом и гвалтом.

— А ну, ша, малышня! — строго пробасил одноглазый мужичок неопределенного возраста, заведующий парковым тиром. — Брось мне тут взрослых цеплять… Сами наигрались, дуйте по добру по здорову.

— Да нет, отчего же, товарищ, — заступился молодой человек. — У меня и денег на эскимо хватит, и щелбанов я не боюсь… Да только не рано ли говорить гоп, пока не перепрыгнули? Ну, детвора, где ваш чемпион?

— К барьеру! — скомандовал розовощекий крепыш и, вложив в рот два пальца, залихватски присвистнул.

— Буга, Буга, Буга! — принялась сканировать толпа ребят.

Обменявшись со своей спутницей взглядом, молодой человек снял пиджак и передал ей. Девушка аккуратно сложила вещь и перекинула ее через локоть, внимательно следя за соревнованием со стороны. Молодой человек же принял от инструктора по стрельбе один из карабинов, неторопливо вставил патроны в магазин и занял свое место за барьером. Рядом с молодым человеком, за соседним столиком, худые детские ручонки крепко вцепились в оружие.

— Каждый делает пять выстрелов, — привычно обозначил условия одноглазый мужичок, блеснув стеклянным протезом глаза. — Победитель определяется по количеству выбитых очков. Готовьсь!

Через мушку на конце длинного ствола карабина, прицельная планка поймала мишень. В нависшей тишине слышалось размерное дыхание обоих стрелков, прерываясь лишь на мгновение перед тем, как, то крепкий длинный мужской, то худенький бледный детский пальчик плавно спускали курок.

Один за другим, оба карабина хлестко отсчитали по пять выстрелов и гулко легли на стол. Толпа подростков продолжала хранить молчание.

— Оружие на стол! — автоматично по привычке, скомандовал инструктор, соблюдая технику безопасности.

Затем он поднырнул под барьер и направился к виднеющимся вдали мишеням. Одноглазый мужичок долго присматривался то к одной, то к другой мишени, считал очки с помощью пальцев и, наконец, вернулся обратно.

— Победитель… молодой человек в костюме, — с редкой на кривые зубы улыбкой объявил инструктор по стрельбе. — Сорок шесть из пятидесяти! Хорошие результаты, товарищ…

— Спасибо, бывало и лучше, — утвердительно кивнул молодой человек.

— Не может быть, дядь Толь! — расстроенно воскликнул розовощекий крепыш.

— Вы там хоросо посмотрели? — поправляя очки, усомнился кучерявый парнишка. — Пустите за барьер, я сам посситаю!

— Я тебе посчитаю! — пригрозил кулаком мужичок. Но поймав на себе вопросительно-осуждающий взгляд молодого человека, инструктор виновато пожал плечами и развел руки. — Не положено.

— Ну что ж, — с улыбкой сказал молодой человек. — Щелбаны я бить не буду. Товарищ Макаренко бы этого не одобрил… Обойдемся дружеским рукопожатием.

Девушка утвердительно кивнула, соглашаясь со своим спутником, и передала ему пиджак. Молодой человек оделся, подмигнул расстроившимся подросткам и протянул крепкую жилистую руку. Все та же детская худощавая ручонка, недавно сжимающая тяжелый карабин, вежливо приняла рукопожатие, утонув в широкой ладони оппонента.

— А вот и нет, товарись! Давай-ка лоб, селбан тебе хлоп! — поднырнув под рукопожатие, громко воскликнул кучерявый очкарик.

Он демонстративно распахнул перед молодым человеком лист плотной бумаги и заглянул в растерзанную пулями дырку в центре мишени.

— Ты это, как? Когда успел-то?! — возмущенно залепетал инструктор. — Вот я тебе уши-то надеру! Сказано ж было, не положено за барьер!

Молодой человек принял лист мишени из рук парнишки и удивленно усмехнулся. Его спутница подошла ближе и, приподнявшись на носки, заглянула через сильное плечо.

— Все в десятку, — сказала она.

— Сомнений нет, — согласился молодой человек.

— Щелбан, селбан, щелбан! Эскимо! — сканировала толпа довольных подростков.

Молодой человек улыбнулся и запустил руку во внутренний карман пиджака. Достав маленький блокнотик и карандаш, он размашисто что-то записал, затем вырвал листок и протянул победителю.

— Завтра приходи по этому адресу, — сказал молодой человек. — Нашей Родине нужны такие способные ребята.

Затем он запустил руку в карман брюк, звякнул мелочью и, усмехнувшись, присел на одно колено, подставляя свой лоб под заслуженное наказание проигравшего. Рука со сложенными в «козу» тонкими пальчиками протянулась к широкому лбу.

Зима, 1942

На мгновение замерев с широко распахнутыми глазами, фашистский снайпер завалился на бок и распластался на снегу. Из-под насквозь пробитой каски поползла тонкая струйка крови. Остекленевшие глаза уставились в свинцовое зимнее небо.

Следом за первым фашистом, рухнул второй, также сраженный выстрелом советского солдата-невидимки. Точные снайперские выстрелы подхватила пулеметная очередь, срезав сразу несколько фашистских захватчиков, как полевые сорняки. Немецкие солдаты и офицеры падали в рыхлый снег в надежде спастись, прячась за сугробы или перекатываясь в свои же воронки от недавнего танкового обстрела из-за реки.

— Вперед! — орал штандартенфюрер Норманн.

Фашисты неохотно поднимались, и то по-пластунски, то мелкими перебежками на полусогнутых ногах бросались на очередной штурм холма. Череда снайперских выстрелов в совокупности с автоматными и пулеметными очередями настигала захватчиков, похожих на тараканов, разбегающихся по неожиданно освещенной в ночи кухне.

Никто и не заметил, как свинцовое марево зимнего поднебесья сменилось иссиня-черным небосклоном с редкими звездами, слабо мерцающими в непроглядной бесконечности. Ночь заботливо укрыла своим покрывалом все вокруг.

Черная полоса леса едва ли не сливалась с не менее черным небосклоном. В грязном сером поле чернели догоревшие остовы танков и грузовиков, лишь немногие уцелевшие «трехтонники» жалостливо мерцали издали мутно-желтыми глазами фар. Отделяющая поле от холма, белесая полоса реки чернела частыми прорубями и причудливыми расщелинами растресковавшегося во время переправы льда. Некогда девственно белоснежный холм покрывали безжизненные тела немецких солдат и офицеров, и рваные воронки разорвавшихся снарядов.

С наступлением ночи, как советское сопротивление, так и немецко-фашистская атака убавили былую яростную прыть. Все реже и реже огрызался скрытый в стенах церкви пулемет, одиноко выставленный в ночной дозор и выхватывающий из зазевавшегося немецкого тела уставшую душу. Утопая в глубоком снегу, выбившиеся из сил пехотинцы также редко отвечали автоматными очередями и еще более редкими залпами карабинов, но все же старательно продвигались ползком вверх по холму, редея в численности и захлебываясь собственным поражением.

Под прикрытием ночной мглы, маскхалата и группы штурмовиков-разведчиков, штандартенфюрер Норманн перебрался через мост на правобережье реки. Лишившийся танка, но чудом сохранивший жизнь, оберштурмфюрер Ганс Краус считал своим долгом непоколебимо сопровождать своего полковника, но в то же время старался не попадаться тому на глаза.

— Господин штандартенфюрер, — полушепотом обратился капитан Вальтер Ланге, командир штурмовой разведгруппы. — Посмотрите налево, вот тот самым противотанковый расчет русских.

— Неужели? — оскалился кривой улыбкой немецкий полковник. — На это стоит взглянуть, пока есть такая возможность…

Стальной щит искореженного противотанкового орудия торчал из грязного снега изуродованным и погнутым куском. Смрадно коптила дотлевающая резина колес, зверски вырванных из тела «сорокопятки». Ствол загнулся и уныло смотрел куда-то в сторону чернеющей на горизонте лесополосы, будто стыдливо отводя единый глаз прочь от меланхолично продолжающегося сражения, в коем ему не удалось продержаться до полной победы.

Желваки под натянутой на скулах кожей штандартенфюрера неконтролируемо задрожали. Видимая победа над злосчастным советским орудием, унесшим жизни многих пехотинцев, и танкистов вместе с их машинами, не радовала немецкого полковника. Он молча смотрел на черный от сажи и копоти снег вокруг искореженного противотанкового орудия. Где-то в глубине души Мартин Норманн не переставая лелеял угасающую на глазах надежду заметить разорванную взрывом плоть советского артиллерийского расчета «сорокопятки». Трупов нигде не было.

Лето, 1942

Привстав со стула и перегнувшись через стол, особист НКВД заглянул в лицо пленного танкиста. Последний, не теряя спокойствия, вопросительно приподнял брови, всем своим видом внимательно ожидающий очередного вопроса.

— Так как, ты говоришь, звали того русского солдата? — прищурившись, переспросил капитан Мочков.

— Weider sagen, was war der name dieses russischen soldat? — переводчик тотчас же повторил вопрос капитана.

Оберлейтенант поднял уставшие глаза и посмотрел на Мочкова. Неожиданно для всех присутствующих на допросе, немец лукаво ухмыльнулся.

Зима, 1942

За иссиня-черной кромкой лесополосы забрезжил рассвет. В отличии от предшествующего дня, небосклон очистился, подернулся бирюзовыми красками, лишь изредка омраченный тяжелыми свинцовыми тучами. Из-под поднебесья пошел легкий мягкий снег, заботливо укрывая мертвые и живые тела пушистым покрывалом.

Штандартенфюрер Норманн уловил краткий момент, чтобы никто из окружения не смотрел на него, и игриво по-детски вынул кончик языка, ловя холодные колкие снежинки. С наслаждением облизнув иссохшие потрескавшиеся губы, немецкий полковник вновь придал себе командный вид и распорядился к возобновлению штурма.

Ощетинившись стволами автоматов, пехотинцы неохотно поднимались на ноги и крадучись ползли вверх по склону холма, при первом же сигнале к опасности готовые зарыться в снег с головой. Но к глубокому удивлению фашистов русские хранили молчание. Ни единого выстрела не прозвучало за предрассветные часы. Поднявшись на холм к стенам неприступной русской церкви, пьянящий вкус победы охватил разум вымотанных немецких солдат. Несколько человек с автоматами наперевес бросились к ступеням, ведущим под навес паперти и входу в церковь.

— Назад! — едва успел крикнуть капитан штурмовой разведгруппы, как раздался взрыв.

Скрытая в дверном проеме связка гранат с блесной-невидимкой сделала свое ужасное дело. Разорванные, искореженные тела немецких пехотинцев выбросило наружу взрывной волной.

Осторожно, с профессиональной опаской к нежданным сюрпризам, штурмовая разведгруппа гауптшурмфюрера Ланге вошла в церковь, переступая через безжизненные тела особо ярых фашистских захватчиков.

Ворвавшиеся в помещение штурмовики-разведчики бегло рыскали глазами в царящем полумраке. На фоне освещенного восходящим солнцем оконца чернел силуэт человека, сидящего за пулеметом. Вошедшая первой, пара фашистов одновременно выпустили в спину советского солдата длинные автоматные очереди. Тело едва шевельнулось, но не упало; лишь выпотрошенная из телогрейки вата взвилась и закружила в воздухе, попахивая гарью.

— Отставить стрельбу! — рявкнул строгий голос штандартенфюрера, появившегося в помещение следом за штурмовой разведгруппой.